Поиграйся со мной. Роман-путешествие. 1

         
      За письменным столом изнывал от скуки Серж. Он сидел неподвижно и о чем-то думал. Он дежурил. Заметив меня, он оживился.
      - Ну как?
      - Да так...- уклончиво ответил я.- Голова болит. Дергает.
      - А у меня,- сказал Серж,- не болит. Пить больше надо.
      - Сейчас,- сказал я,- я пойду в каюту и лягу в постель. До утра. Просьба не беспокоить.
      - Как это не беспокоить? - пожал плечами Серж.- А фрицев кто будет лечить?
      - Каких еще фрицев?! - простонал я.
      - А ты в окно выгляни...
      Я приблизился к раскрытому иллюминатору и высунул свою больную голову наружу - в чрево "Писателя" втягивалась по трапу длинная очередь туристов. У каждого в руке был очень большой чемодан, или даже два чемодана. Интуристы - это было видно сразу. Не наши. Капиталисты. Они не казались немцами. Они казались частью капиталистического города, в котором мы недавно были. Не наши люди, нет, не наши. Откуда такое четкое видение?.. Но уж не из-за знания, сообщенного Сержем. Интуристы, истинные интуристы, - до мозга костей. По одежде... Но подобно тому, как на нашей советской земле мы безошибочно определяем иностранцев еще до того, как они откроют рот и шевельнут своим иностранным языком, так и здесь с первого же взгляда было ясно, что наш борт занимают именно они - враги, капиталисты.
      
      Хвост очереди выглядел расплывчато, к нему то и дело пристраивались все новые и новые лица, выгружаясь из непрерывно подъезжающих такси и автобусов.
      Фрицы. Это были самые настоящие фрицы. Не потомки тех самых, а именно они, те самые, собственной персоной, с которыми мы воевали. С ними пять лет воевал мой отец. Их стараниями убит мой дед и заморена в Ленинграде голодом тетка. В Кисловодске они расстреливали евреев, отведя их в недалекий овражек - в городе слышны были выстрелы и все знали, что это за выстрелы.
      Это были те самые фрицы. Пожилые уже и отяжелевшие - именно тот возраст. И их пожилые жены. Которые сидели в Германии и ждали своих фрицев назад с победой над нами, с новыми землями (нашими), с барахлишком (нашим), с рабами (нами). И вот они шли к нам в гости. На борт нашего "Писателя". Почему? Все предельно просто - наши круизы самые дешевые. И пусть стерьвиз наш не особенно навязчив, они готовы с этим мириться. Ибо билеты дешевы. Контора Кука содрала бы значительно больше.
      - Ну как? - спросил Серж после пятиминутной паузы, решив, что я уже насмотрелся.
      Я втянул голову обратно:
      - Ага... Интересно, о чем они сейчас думают?
      - Примерно то же самое, что и ты только что о них подумал. О том, что идут к русским. Нервничают они сейчас. И еще дня три будут нервничать.
      - Хм, интересно, как мы будем с ними работать?
      - Обыкновенно. Автоматы остались в прошлом. С ними очень хорошо работать. Толковый народ. Дисциплинированный.
      - Н-да...
      - Я,- продолжал Серж,- тоже об этом поначалу думал, потом так незаметно привык. Они приятные люди. Если б не Адик..
      - Кто?
      - Адик. Адольф. Адольф Алоизиевич. Его папу звали – Алоизий. Ты ведь об этом и не знал.
      - А-а...
      - Если бы не Адик, мы были бы лучшими друзьями. А так - омрачает.
      - Омрачает,- согласился я, отходя от иллюминатора и усаживаясь в глубокое кресло, предназначенное для приема больных.
      Серж выдвинул нижний ящик стола и водрузил на него ногу. Потом выдвинул другой ящик, верхний, извлек оттуда пачку сигарет "Данхилл" и закурил, выпустив облачко приятно пахнущего дыма.
      - Ты куришь? - удивился я. До сих пор я не видел его курящим.
      - Только вражеские. Когда их нет - курить перестаю.
      - Дай посмотреть,- я протянул руку за коробкой.
      Коробка была плоская, тонкая, красная, аккуратная, броская. Внутри - две пачки из желтой фольги, в каждой десяток сигарет.
      - Разреши?
      - Пожалуйста,- Серж щелкнул зажигалкой. Диковинной какой-то. Да и щелчок звучал по особенному. Вражеская зажигалка. Я потянулся сигаретой к огоньку. Вообще-то я не курю. Так... балуюсь иногда, от случая к случаю. Не имею силы воли бросить раз и навсегда. Но я брошу. Потом. Совсем.
      - Ну как? Голова не болит?
      Черт, я совсем забыл про голову! Я прислушался:
      - Болит. Но не очень
      Курилось легко, тянулось хорошо. Но голова все же болела, и я вынул сигарету изо рта.
      - А что за зажигалка?
      - Электронная,- Серж протянул зажигалку.- Вражеская,- он сделал свою характерную гримасу, поправляя сползающие на нос очки. У нас до такой дойдут лет через десять. Вспышка от электрической искры. И то они будут часто ломаться.
      - В восемьдесят пятом, значит, - подсчитал я.
      - Но иногда среди них попадаются гады,- сказал Серж.- Могут с ненавистью на тебя помотреть и сказать:-"Du, russishe scheise"...
      Я тогда еще не знал слова "шайзе" и потому с вопросом смотрел на Сержа.
      - Ты, русское гавно,- перевел Серж.
      - Суки,- сказал я.- Мало мы им накостыляли.
      И в это мгновение залаял динамик судовой трансляции, установленный над столом, за которым мы сидели. Я опешил.
      - Гав-гав-гав-гав! - судя по напору, это было всерьез, без шуток.
      Да, я не раз встречал в литературе сравнение немецкой речи с собачьим лаем, но никогда не допускал мысли, что это на самом деле может быть так похоже.
      - Гав-гав-гав...
      В школе меня учили немецкому и в институте тоже. Нам даже пластинки прокручивали с образцово-показательным немецким звучанием. И фильмы я смотрел с немцами, слушал немцев по радио - но ни разу еще я не сталкивался с таким натурально-собачьим произношением.
      - Гав-гав-гав! - и вместе с тем я понимал некоторые слова.
      - Ого!- сказал я.
      - Гав-гав-гав,- сказал Серж.- Наверняка какой-нибудь особо лающий диалект. У них там полно диалектов. Сами себя иногда не понимают.
      Я не успел придумать, что ответить - в амбулаторию вошел шеф в сопровождении зубного врача.
      - Здрассте,- сказала с порога зубной врач.
      Мы с Сержем кивнули.
      - Приветствую вас,- шеф по офицерски коротко поклонился Сержу и потом точно таким же движением мне.
      - Здрассте,- сказал Серж.
      Я скопировал движение шефа - ответил таким же коротким офицерским поклоном, полупривстав.
      - Как самочувствие? - глядя на меня спросил шеф и не дожидаясь ответа: - Как наша общая знакомая?
      - Спит! - ответил я. (Спрашиваешь, - ну так вот тебе ответ!)- Ей с вечера выходить.
      - Ага,- удовлетворенно произнес шеф - кажется, он был убежден, что спит она у меня. Да он секунды в этом не сомневался. - А как наша избитая?
      - Не знаю. Я сегодня к ней еще не заходил.
      - Если все в порядке - отпусти ее в каюту. Этого ее хахеля уже отправили в Союз. А как гоноройщики?
      - Да вроде бы уже можно закрывать дело. Они не появляются, провокацию мы уже сделали, все нормально... Ставим точку?
      Шеф подумал, помялся - а вдруг еще жива в них зараза?
      - Ладно. Скажи им, что мы им приказываем выпить пива. Потом возьмешь мазки, и поставим точку. Все. Этого не было.
      - А та, что со вчерашнего дня? - спросила зубной врач.
      Я удивился - это еще что значит? Почему я не в курсе?
      - Пусть еще побудет,- недовольно поморщившись, непонятно почему, ответил шеф. И после паузы продолжал:- Так. Все у нас, как будто в порядке. К работе готовы. Составьте график дежурств, если что будет неясно, вызывайте меня.  Переводчики всегда дежурят в бюро информации, так что...
      - Klar!,- произнес я внезапно всплывшее из институтского багажа слово.
      - Что?
      - Ясно. Это по немецки,- пояснил я.
      - А-а... Тем лучше. А я по испански могу.
      
      
      Избитая зубилом официантка чувствовала себя превосходно. Раны уже почти зажили первичным натяжением - на голове вообще все прекрасно заживает. Шрамы на лице обещали быть маленькими. Они не портили ее, а даже придавали интригующе-романтичное выражение. Судьбой своего слесаря она не интересовалась, так что психическая травма ей не угрожала. Списали? Ну и *** с ним. Задерживать ее у нас более не было смысла.
      - Ну все,- сказал я.- Можешь идти к себе.
      А рядом с ней, на второй койке госпитальной каюты лежала другая больная - я ее знал постольку-поскольку - ресторанная начальница среднего звена. Она тоже чувствовала себя нормально, ни на что не жаловалась, улыбалась только со смущением. Я не стал выяснять почему она здесь. Для порядка я прощупал ее пульс и вышел из каюты.
      Так, теперь гоноройщики... Я пошел в каюту к гоноройной девочке - во-первых, это было ближе, а во-вторых, уж лучше увидеть ее, чем его. Мне повезло, она была в каюте и была одна.
      - Свет,- сказал я,- шеф все никак успокоиться не может. Короче, велел вам еще раз выпить как следует пива - с селедкой, с острым, кислым и соленым. Как тебе такое задание?
      - Всегда пожалуйста! Можем и тебя пригласить... вернее, вас!
      Она имела в виду нас обоих, то есть. С Людкой.
      - Спасибо! Придем непременно! Свет, короче, постарайтесь выпить сегодня, ну и согрешить можете... А через сутки  зайдете ко мне, еще раз возьму мазки и поставлю точку. Я уверен, что ничего там у вас не будет, но раз шеф сказал - надо делать.
      - Опять мне под юбку полезешь?
      - Ну естественно, Свет! Ну как я могу отказать себе в таком удовольствии!
      Мы посмеялись и я ушел. Она ничего не имела бы против согрешить со мной, ясное дело. А ее хахель? А моя девочка?.. Ейный трипак меня не волновал, нету у нее уже трипака, меня волновали нравственные нормы. Может, нам бы и хотелось с ней  хотя бы один единственный разок… , но мы не...
      Покончив с этим, я вернулся в кресло,- которое рядом с Сержем.
      - Всех разогнал? - спросил он.
      - Всех. А что это за баба там лежит?
      - Первая ласточка. Аборт.
      - А-а...
      - Думаешь, с какой стати мы вчера собрались? Это она нас угостила.
      - А чистили, когда я был в увольнении, да?
      - Да.
      Мне это не понравилось.  Вот, почему, оказывается, я пошел в город один из всех наших - меня просто сбагрили! Не отпустили в порядке исключения - а сбагрили. Получалось, что от меня секретили. В общем-то и объявлять, конечно, не должны. Но ведь я должен быть в курсе наших медицинских дел, не так ли? Шеф просто должен был мне сказать. Некрасиво...
      - Шеф делал?- спросил я, будто кто-то мог это сделать кроме него.
      - А кто же? Не я же! - сказал Серж.
      -Ну и как он?
      - Не знаю. Света крючки держала.
      Света - это наш фельдшер. Светлана Ивановна.
      - Вроде нормально,- продолжал  Серж.- Ты же ее видел. Как она?
      - Не знаю,- я пожал плечами.- Пульс я ей смотрел для порядка - хороший. А туда я ей не заглядывал.
      - Он хирург,- сказал Серж,- но не гинеколог.
      - Один черт. На безрыбье и сам раком станешь.
      - Нет  не один. Ты, однако, постарайся не подставлять ему свою девочку.
      - Постараюсь.
      - Хотя... - начал, но не докончил Серж.
      - Что "хотя"? - я насторожился - опять?
      - В конце-концов, это твое лично дело,- отмахнулся, пожалев, что зацепил, он.
      Я мог бы сделать вид, что не понял. Я так и хотел поступить, но вместо этого я задал вопрос:
      - Что, зря я с ней, да?
      - Если хочешь знать мое мнение,- решился Серж,- то из всех возможных вариантов ты выбрал наихудший.
      И, видя, что я вопросительно молчу, досказал:
      - Это типичная давалка.
      - Серж,- сказал я,- но ведь женщина обязана давать кому-то! Что же это за женщина, которая никому не дает?
      - Кому-то! Именно кому-то! А не всем подряд! Просят у нее все, а она должна из всех выбрать кого-то одного, и давать только ему! Ну, с одним не получится, пусть поменяет, понятно! Но кому-то одному!
      - Серж,- сказал я...
      - Ребята, я вас перебью,- из маленького отсека, служившего нам стерилизационной, вышла со стеклянной колбой в руках дентист - в этй колбе она заваривала натуральный черный кофий, потому что растворимого она не признавала; натуральный она сама выбирала, сама покупала, сама жарила и молола - она была кофеман.- Ребята, я тут и я все слышу.
      Конечно, то было проявлением порядочности.
      - Скажите,- обратился я к ней,- это все так и есть?
      - Да,- сказала она.- Если ты, Саша, спрашиваешь, то это все так и есть. Она прошла на этом пароходе почти все каюты. Когда ее позвал ты, она пошла и к тебе. Что было за пароходом - не знаю.
      - Но она не издевалась надо мной! - сказал я.- Она не мурыжила меня и не унижала! В конце-концов, она не строила из себя целку! Я попросил, и она дала мне то, что я у нее попросил! Она сделала, как я хотел!
      - А ты и рад!
      А чего бы не радоваться? Тебе дали, что ты просил, а ты именно за это и должен на человека злиться?! - но вслух я ничего не сказал.
      - Зря ты выгнал ту девочку, повара! - сказала дентист. И это уже про меня знали все!
      - Она не хотела мне давать! Она сопротивлялась!
      - Подал девочке надежду, знаки внимания оказывал - и выгнал!  За нее глаза тебе никто бы не колол!
      - Я ж говорю - она не хотела! Статью мне клеила. Попытка изнасилования. В рейсе. Это хуже, чем зубилом.
      - Потерпел бы немного - захотела бы! Ничего она тебе не клеила! Имей немножко терпения! Ненормальный какой-то!
      Ага, конечно! И сколько мне полагалось бы терпеть? День? Два? Три? Неделю? Почему вообще они так уверены, что нас можно безнаказанно мурыжить? Меня - нельзя! А если она дура и ломается только из-за своей дурости, то  почему я должен эту дуру терпеть? - я промолчал, но вот что означало мое молчание.
      - А теперь, - сказала дентист,- ты имеешь то, что ты имеешь.
      Сделалась пауза.
      - В конце концов, это просто несправедливо!- сказала дентист.
      - А за деньги она...
      - Откуда я могу знать такие вещи? - дентист даже передернула с возмущением плечами. И вернулась в свой закуток.
      - Не думаю,- ответил за нее Серж.- Это просто из любви к искусству. Она  сама  предлагала. И всем она говорит одно и то же...
      Я молчал.
      - Что ей это надоело и  хочется чего-то настоящего. Действует безотказно.
      - Та-а-ак,- произнес я.
      Думать я уже ни о чем не думал. Эту связь пока кончать. Все, меня достали. Хватит с меня. Пусть сидит в своем баре и занимается там чем хочет и с кем хочет. Но я не желаю иметь к этому какого-либо отношения. Всему есть предел. Хватит с меня.
      Побыв в амублатории еще немного - для приличия, я пошел к себе.
      -//-
      
      Но я должен был прекратить эту связь.
      И она ушла. Я остался один в своей каюте. Что ж - я сделал то, что должен был сделать. На душе было противно, но вместе с тем и как-то приятно... Наверное, я не только садист, но и мазохист одновременно. Вот чего я счас натворил-то, а?
      Но я был не большей свиньей, чем зрители, которые получают удовольствие от просмотра какой-нибудь трагедии. Отелло, например. Вот душит он Дездемону, а зал смотрит, смотрит... Впитывает. Ваще хотелось бы не со стороны смотреть, а вселиться в тело Отелло и придушить бедняжку Дездемону своими руками. Она хрипит, вырвается, а ты ее душишь, душишь, у нее глаза вылезают на лоб, а ты ее душишь, душишь... и за что ж ты ее душишь?
      И когда Дездемона, побрыкавшись в агонии, отдает богу душу, зал разражается неистовыми аплодисментами.
      Я свою бедняжку хоть не душил. Но все равно эта сцена была сыграна  с максимальной правдивостью. Много всякого зверья живет в наших душах.
      На тумбочке, на самом уголке, мне попались на глаза несколько пузырьков каких-то косметика. Это моя девочка принесла - девочки ведь без косметики никак не могут. Несколько маленьких пузыречков. Я их ей верну.
      На столе чернел ее магнитофон, который она с таким удовольствием выбросила бы за борт, если бы эта жертва могла ей помочь... В гнезде была какая-то кассета. Я нажал кнопку, откинулась крышка, я извлек кассету - Демис. Я вставил кассету в гнездо своего магнитофона, включил его - пошла с шипением пленка, потом зазвучали первые такты вступления - это был "Сувенир".
      Фром сувенир то сувенир...
      Вообще-то я не в восторге от Демиса, непонятно даже, почему вокруг все так волнуются, но Сувенир мне нравился и раньше - теперь же я не слушал, я его впитывал!
      .....................................
      Я не понимал слов, но они и не нужны были.
      .....................................
      Слова могли быть любыми. Плевать. Я не хочу знать перевода.
      .....................................
      Я прослушал эту вещь несколько раз, и на душе стало невмоготу, и я пошел в амбулаторию.
      В амбулатории тоже было противно и я вернулся к себе, собрал в полиэтиленовый пакет все косметические пузырьки, зубную щетку девочкину, взял под мышку магнитофон и отправился в ее каюту, совершенно не думая есть ли там кто-то или никого нет.
      Каюта была пуста и незаперта, там было прибрано и чисто, на столе скатерть. И вообще уютно было - девочки, женщины, официантки. Они поздравляли Людку с удачным любовником, а любовник Людку взял да и выгнал... Ну почему у нас не получилось иначе? Я поставил магнитон на стол, а потом положил его - чтоб не упал. Потом положил рядом пакет с пузырьками. Повернулся и ушел. Хорошо, что никого не было.
      Я пошел гулять по открытым палубам. Уже начинало темнеть. Генуя зажигала огни за бортом.
      Где-то сейчас Людка и что-то она сейчас поделывает?
      По палубам бродили, осваиваясь, лица, которых я никогда до сего момента не видел - туристы. Они были возбуждены, разговорчивы, веселы, но вместе с тем и как-то подавлены - они ведь были в гостях в русских. И между ними и нами была Великая война.
      Работали все бары. За стояками и столиками полно посетителей. В воздухе плавает специфический запах вражеских сигарет. Группы туристов толпятся и у самого борта, опираясь о перила и глядя в воду, или на причал, или на город.
      На самой корме, там, где кольцевая, опоясывающая все судно палуба, заворачивает на другой борт, сидела в шезлонге моя девочка, а рядом с ней что-то рассказывал какой-то длинный, с бакенбардами тип из ресторана. Официант, кажется. Она подняла глаза на меня и не собиралась их отводить - я тут же отвел свой взгляд в сторону и, старательно делая вид, что я ее просто не заметил, проследовал дальше.
      "Однако она не теряет времени даром. Ну и черт с ней!.."
      Вы знаете, мне сделалось легче. Если она перее… со всем пароходом, то и с этим типом тоже -  можно не сомневаться. Что мешает ей теперь пойти с ним и еще? Пойдет, станет раком, задерет юбку и быстренько. Только и всего. И ничего особенного тут нет! Это я, идиот, хожу и переживаю, а ей -…  Я правильно поступил. С ними, с б, только так и надо. Вы одну - на ! Вы другую - тоже на ! И не задерживаться. А если задержишься, то очень сильно будешь потом об этом жалеть. Я ж к ней, к стерьве, уже привязался!
      Становилось все темнее. Судно готовилось к отходу и, выбрав удобное место, я наблюдал, как убирают трап, как один за другим отдают на баке и на корме швартовы - у каждого свое специальное название, шпринты какие-то... Дрогнул причал и потом стал отодвигаться, отгораживаясь от нас расширяющейся полосой воды. Замахали нам вслед провожающие.
      "Микельанжело", прикованный цепями невезун, стал ближе, мы подошли к нему, поплыли назад его палубы, иллюминаторы, шлюпки, ажурные трубы с широкими пртиводымными козырьками.
      Мы вышли из порта, и смотреть стало не на что. Я спустился вниз, в свою каюту. Делать было нечего, а на душе было пусто и тоскливо. В это время  у меня уже сидела бы Людка, но теперь она не придет. И утешитель у нее уже есть - быстро это у девочки, однако!
      ...Когда зазвонил телефон, я обрадовался. Ясное дело, я подумал, что это звонит она. Она послала на  своего хахеля, не пожелала  с ним, и позвонила мне - вот почему я обрадовался. И вместе с тем я знал, что на мировую я бы не пошел. Но что тут устраивать лирические отступления? Звонила не она. Звонили коллеги.
      - Ты куда пропал?! - это был, ясное дело, мой дорогой шеф! Точнее - горячо любимый! Я обрадовался - это избавляло меня от неприятных мыслей и чувств.
      - Да так... Отход смотрел,- сказал я.
      - Давай ко мне!
      - В каюту? - я почему-то был уверен, что не в амбулаторию.
      - Да,- подтвердил Евгений Иванович.- Ждем.
      Слава богу! Я вышел из каюты и запер за собою дверь.
      
      
      Шеф и Серж сидели за полупустой бутылкой "Морды" и закусывали вражеским дефицитом.
      - Ты чего такой потухший? - встретил меня шеф; Серж только молча глянул на меня, наполняя посуду.
      - Да так,- отмахнулся я.
      - Он,- сказал Серж,- с девочкой своей поругался. Мне уже докладывали.
      - Блин! Ну ни х… нельзя скрыть на этом пароходе!
      - Га-га-га-га! - засмеялся шеф.
      - Мне доложили,- сказал Серж,- что она вернулась к своей старой любви. А это возможно только в одном единственном случае - если он,- Серж кивнул на меня, - с ней поругался.
      - Ты зачем прогнал девочку? - тут же прие ко мне шеф.
      - Да  отстаньте вы от меня все!
      - Прям зверь какой-то! Выгоняет девок! Псих! - радовался шеф. - Ты кого е-то теперь будешь?
      - Он теперь никого не будет е. Он теперь ко всем будет прия! И к тебе, шеф, тоже! Он теперь очень опасен... Не надо было его трогать,- между прочим, Серж сказал это на полном серьезе; Серж не шутил.
      - Псих! Га-га-га-га!
      - Ладно, шеф, не трави его! Видишь, какой он? Выпьем!
      Рюмки были уже полны. Мы подняли их.
      - Ну, давай,- сказал шеф. - За начало работы!
      Мы выпили.
      - Онли фор кэц,- сказал Серж, накладывая мне в тарелку консервированную ветчину, которую он убежденно считал консервами для кошек. Отличная была ветчина, между прочим.
      Шеф сказал:
      - Знаете как стучит сердце женщины? До 15 лет - Никому-никому- никому. От 15 до 18 - одному-одному-одному. От 18 до 30 - тому, тому, ну и еще тому. После 30 - кому? кому? кому?
      - Га-га-га-га!!!
      Серж  сказал:
      - Танцует Наташа Ростова с поручиком Ржевским. "А правда, что гусары грубый народ?" "Так-точно-с! Они лошадей-с е-с!"
      - Га-га-га-га!!! - это мы с шефом.
      ...После того, как в бутылке остался один только запах, шеф пригласил нас в бар.
      - Чего тут сидеть? Пшли!
      - Нельзя экипажу,- сказал я. На «Одессе» меня выгнал однажды старпом из бара, причем это было на крымской линии и с нашими туристами на борту. Очень противно было. А сейчас на борту Интуристы. Правда, старпом тогда был другой. Не говоря уже о самом пароходе.
      - Ерунда! Кто для тебя,- сказал шеф,- начальство?
      - Вы.
      - То-то,- старший врач засмеялся.- Мне открыли счет в баре, а ты бушь при мне переводчик. Ты немецкий учил?
      - Йес,- сказал я.- А Серж?
      - Ты за меня не волнуйся,- сказал Пьер Безухов.
      - Тогда вперед!
      - Только тебе форму одеть надо,- сказал шеф; они с Сержем оба были при погонах, в белых рубашках с короткими рукавами и в светлых штанах.
      - Хорошо,- сказал я.- Только что одеть? У меня ведь и штанов-то нет порядочных!
      То, что у меня было, ни в коем случае не соответствовало понятию "порядочные штаны". Так, нечто бесформенное, с безобразной открытой молнией впереди и с широченными штанинами - последний крик отечественной моды. В этом виде можно было ходить в кают компанию, но явиться в таком виде перед врагом было невозможно никак! Ужасно - почему я согласился на такую моду?!!
      - Одень джинсы,- посоветовал Серж.
      - А рубашка? Смотреть ведь противно!
      Смотреть на мою рубашку и в самом деле было очень противно. С чужого  плеча. Мне подарил ее Мин Херц, шифровальщик, приятель Сержа. Рубашка с коротким рукавом, мерзского отечественного покроя, напоминавшая одежду огородного пугала - если одеть его в белую рубашку. Или укороченный саван. Мин Херц подарил мне ее до лучших времен - пока не куплю что-либо вражеское.
      - Там темно,- сказал Серж. - Никто не обратит внимания.
      Ему говорить было легко - на нем, как и на шефе, была вполне приличная вражеская рубашка.
      - Хорошо,- сказал я.- Тогда я сейчас...
      - Встречаемся у кормового бара,- сказал шеф.
      - Да,- спохватился я,- а пояс? У меня ведь пояса нет к джинсам!
      - Идем, я дам тебе пояс,- Серж поднялся со своего места.- Белый, красивый, с якорем - как раз к джинсам. Правда, он больше подошел бы к белым.
      - Я куплю белые джинсы! - поклялся я.
      Мы прошли к Сержу в каюту - это метрах в тридцати от каюты шефа, и он дал мне свой пояс. Я примерил - обмотаться хватило ровно два раза. Врачи засмеялись, но мне было плевать! Раз коллектив решил, что меня можно в таком виде показать врагу, то все прекрасно! И не отказываться же от посещения бара за счет шефа?!
      
      ...Кормовой бар, пропитанный сигаретным дымом, был полон, но для нас все же нашлось место за дальним столиком, где уже расположились две девочки из ресторана - видимо, это были подружки барменов.
      Немцы танцевали. Здесь были не только старики, но и молодежь и они веселились в свое удовольствие.
      Из установленного в баре мощного вражеского стереомагнитофона вырывалась вражеская музыка, но не оглушающая, а просто громкая, ритмичная. Она вынуждала подергивать в такт ногой. На танцующих было приятно смотреть. Резкие, но сдержанные движения. Люди были уверенными в себе, не пытались привлечь внимание и чем-либо выделиться, - они слушали музыку, двигались ей в такт, получая от этого несомненное удовольствие. Может быть, это было следствием обучения, а может, это было спонтанно, - но я бы так не смог. И никто из моих знакомых, включая институт и даже школу тоже не смог бы так.  Я смотрел на танцующих врагов как на зрелище. Особенно привлекла мое внимание одна высокая, коротко остриженная бонда, одетая в длинное, до пят вечернее платье. Ее движения доставляли мне радость. И сама она казалась какой-то необычной, непохожей ни на кого - оригинальные черты лица, выдававшие умного человека, таинственность и неизъяснимая прелесть. Это была Незнакомка. Стихи - просто чушь. Ни одно стихотворение не даст того чувства, которое она вызывала во мне собою. Включая "Незнакомку" Блока.
      Окончился один танец и тут же начался другой - немка продолжала танцевать. Ее партнер, высокий, светловолосый немец, тоже продолжал танцевать, но он меня не интересовал. Меня вообще мужчины не интересуют. С какой стати они бы меня интересовали?
      Нам подали виски, лед, тоник, пепси. Платил за все шеф. Мы выпили. Болтали о чем-то. А я продолжал смотреть на ритмично движущуюся блонду.
      Кончилась на магнитофоне бобина, включили верхний свет и немка, сопровождаемая своим партнером, направилась мимо нас к своему столику и я получил возможность рассмотреть вблизи ее лицо. Крокодил! Крокодил! Это была уродина! Фигура, одежда, - все превосходно, но на лицо - сущий крокодил! Я даже вздрогнул. У нас, у русских, таких женских лиц не бывает вообще!.. Но я не разочаровался. Крокодил - ну и пусть. Все равно она была таинственна. И не дура. А ее танец значил больше, чем крокодильское лицо. Вот бы ее взять и отодрать!.. Правда, я понятия не имел, как к этому подступиться. Это было вообще нереально. Так - мечты! Значит так, послать бы ей записку - мадам, не желаете ли посношаться с русским офицером? Она отвечает запиской же - конечно! После чего мы с ней выходим, направляемся в мою каюту (или в ее?) и немедленно приступаем к выполнению задуманного... Но я не послал ей записку. Хрен его знает, что было бы, если бы послал!.. Даже как звали ее, мне узнать не удалось.
      Пока я предавался всем этим развратным мечтам, шеф  завязал разговор с каким-то здоровяком-немчурой. Немец говорил, естественно, по-немецки, густо уснащая свою речь английскими словами, думал, что так его быстрее поймут, а шеф шпарил по испански! Да так быстро и так уверенно! И где он только выучился! Серж переводил отдельные немецкие слова, шеф иногда употреблял английские, я ничего не мог понять, я смотрел то на одного, то на другого и мне было весело. Устав болтать, немец и шеф перешли к делу - сдвинули с края стола посуду, поставили правые руки локоть к локтю и стали друг друга давить.
      Шеф наш ростом невелик, но широкоплеч, коренаст, плотен и во все стороны почти одинаков - не за счет жира, а за счет мышц. Эдакий компактно оформленный бугайчик. И белокурой бестии, сидевшей перед ним, с самого начала пришлось туго. Зигфрид даже уцепился другой рукой за край стола, но тут же сообразил, что это не по правилам и край стола отпустил - настолько резко навалился на него шеф. Не знаю, что было бы, если бы немец не уцепился - был бы русский блицкриг? Но как бы там ни было, борьба приняла затяжной характер. Зигфрид тоже был здоровый! Адик запросто взял бы его в СС. Моментально сбежались зрители. Борьба миров! Россия снова сцепилась с Германией! Германия взяла нас в кольцо. Шеф стоял насмерть и нас было всего лишь четверо - я да Серж, да две наши девочки! Шеф!
      Шеф!..
      Вначале слышались возгласы по-немецки, оживленные комментарии, но вдруг все стихло. Не помню, играл магнитофон или нет - я его не слышал.
      Шеф!
      Иван и Фриц сидели неподвижно, набычившись, и не глядя друг на друга. Каждый видел только ту точку, к которой должна быть прижата мелко вибрирующая от  напряжения рука противника.
      Сталинград! Курская дуга! Берлинская операция! Будапешт, е вашу мать!
      Суставы пальцев побелели, лица налились кровью, появились мелкие блестки пота.
      Ясное дело, Фриц желал взять реванш!
      Шеф!
      Фриц дрогнул, но немцы как загалдели, и он опять набычился.
      Нас было только четверо. А вокруг...
      Я не знаю, были ли эти девочки б из бара, это неважно! Они были русскими!
      Шутки давно уже кончились. Все силы, вся воля - победить во чтобы то ни стало! Как бы Фриц стал смотреть на своих ганцев? Как шеф посмотрел бы в глаза нам?
      Они ничего не видели и не слышали. Это было состояние, когда противник становится личным вргом, негодяем и сволочью и чем угодно еще, потому что от этого прибавляются силы - от ненависти.  Нельзя ведь допустить, чтобы негодяй и сволочь победил. Если бы шеф связался с кем-либо из наших, он бы давно сдался - чем так-то мучиться! Фриц тоже сдался бы давно своим.
      Но глядели на каждого замершие в неподвижности соотечественники.
      - Шеф,- тихо сказал Серж,- на тебя смотрит вся Россия.
      Шеф не шелохнулся, но, как мне показалось, сделался злее.
      Наконец, устали зрители. Что-то сказал один из столпившихся немцев, ему ответил другой. Засмеялись, напряжение спало. Зигфрид, вдруг оторвав от стола локоть руки, навалился на шефа всем весом. Разумеется, это означало, что он проиграл, но ему хотелось хотя бы этой шутейной, ненастоящей победой смягчить поражение. Или заставить и шефа оторвать локоть от стола... Понимаете, признать поражение, но все же на лопатки не лечь. Проиграть, но ладно, х с ним - по очкам!
      Шеф на это не пошел! Он продолжал сидеть как сидел, набычившись, упершись взглядом в одну точку, не оторвав локоть от стола. Он принял вызов! И если бы теперь на этих новых условиях он проиграл, то проиграл бы он, он стал бы побежденным! Не немец!
      Однако Зигфрид не стал продолжать борьбу. Что он, ненормальный, что ли? Ну нельзя же бороться на таких условиях! Или, х его знает, может, он боялся, что шеф и тут устоит? Ну да ладно! Хрен его знает что было бы, если... Зигфрид выдернул руку, засмеялся и ударил шефа по плечу.
      Шеф сделал усилие, переключился, тоже хлопнул по плечу немца и засмеялся. Засмеялся ненатурально - он пока не мог смеяться натурально. Глубоко вздохнул, выдохнул, потом еще раз... - смех сделался естественнее.
      Алкоголь наполнил рюмки. Рюмки отдали друг другу честь и опрокинулись.
      Смеялись, хлопали друг друга по плечу и с жаром говорили, не понимая слов, но прекрасно понимая друг друга.
      Шеф с достоинством растирал затекшую руку.
      Из толпы вынырнул еще один здоровяк, уселся, водрузил руку.
      - Давай!
      Иван не дрогнул. Ап! Через несколько секунд перед ним сидел еще один желающий. Ап! Сел третий. Ап! Шеф буквально озверел. Остервенился. Казалось, сейчас он обведет зал налитыми кровью глазами и скажет:
      - Ну?! Кто еще п хочет?
      Кто-то захотел сразиться с его рукой двумя руками, но на это шеф уже не пошел. И правильно сделал.
      Какой-то немец решил испробовать свои силы на мне. Но я не хотел ввязываться. Не для того бился шеф, чтобы я все испортил. Я помотал головой и кивнул на шефа - давай, мол, с ним! Немец засмеялся, и лезть на шефа не стал.
      Грянула вражеская стереомузыка, погрузился в интим ночной советский бар, вышла в круг блонда... А я сидел, два раза обмотанный серегиным белым ремнем, в потертых местами пилкой для ногтей новых джинсах, в белой безрукавке с чужого плеча и с удовольствием смотрел на ее резкие, сдержанные и уверенные движения. Ах, как мне хотелось ее вы!
      - Пошли! - наклонился ко мне шеф.