Юрко Покальчук. Головокружительный запах джунглей

Что остается в памяти после долгой разлуки -  с человеком, которого раньше  сильно любил,  или  со страной, в которую когда-то влюбился, особенно если это случилось в юности,  и  больше никогда  в ней не был  и, похоже,  не будешь?
Я задаю себе этот вопрос и вспоминаю восемь  месяцев, которые когда-то, во времена своей молодости, провел в Индонезии.
Первым вспоминается запах.  Неуловимый, трудно поддающийся описанию, непривычный для нас и самый обычный для  Юго-Восточной Азии. Это запах самогО тропического города,
 ночных городских базаров – там  парфюмерные оттенки южных овощей и фруктов переплетаются с дурманящим, сонным запахом пахучих растений, что  сгорают на жертвенниках, с запахом кокосового масла, на котором  жарится местная пища, с запахами окружающей дремучей природы - ведь как только  выедешь за город,  сразу попадешь в настоящие джунгли, с запахами тел, что пахнут  не так, как наши,  отдают другим, не таким, как  у нас, потом,  и, наконец, с запахом непрерывного гниения какой-то сладкой дряни, что смешался с запахом чистого неба  с неимоверно большими звездами – кажется, таких  звезд  не бывает.
И  вдобавок – запах опиума, гашиша, других   наркотиков, что  традиционно используются здесь  для необходимого   всем  на земле  временного умопомрачения, причем  гораздо шире, чем алкоголь.   
А  утром  снова жара за  сорок,  обжигающее солнце с безоблачного неба, работа с восьми до часу дня. После сиеста. Спит город, спит вся страна, и жизнь начинается заново только после шести вечера, набирает обороты после восьми  и вплоть до двенадцати, до  часа ночи.
И так все время.
Дождя тут не бывает пол года.
А когда наступает сезон дождей, они начинаются, как по часам, ровно в семь вечера и заканчиваются в одиннадцать. Ливень просто страшный, льет, как из ведра, по улице нельзя пройти в обуви, все залито водой, а к утру не остается и следа воды, все сухо и чисто – тропики.  Снова жжет с безоблачного неба солнце и лишь к семи вечера соберутся тучи и снова пойдет дождь.
И так все время.
Наш  самолет пересек экватор как раз в Новый Год,  - двадцать один  мне стукнуло через месяц.   До этого я  ни разу не был за границей  и попал в Индонезию волей случая или по глупой ошибке  советских чиновников, потому что,  как студенту-индологу,    мне полагалось  ехать на практику в Индию, а послали меня в Индонезию, языка которой я не знал -   работать переводчиком с английского у советских военных моряков, что продавали индонезийцам старые военные суда.
Если бы я не прожил год в общежитии в Питере с двумя африканцами из Танзании, которые не знали русского, и не научился за этот год свободно говорить по-английски, то неизвестно, что бы я в этой Индонезии делал.
А так – Бог дал, дело  более-менее  пошло.
Первые  впечатления: когда мы, группа переводчиков, студентов-востоковедов из Москвы и Питера, вышли из самолета, нас сразу окутало  остроагрессивное облако горячего воздуха, мы тут же покрылись потом.  Но это был просто временный шок от жары и усталости после суточного перелета. А спустя несколько минут, озираясь по сторонам – нас прилетело восемь – вдруг увидели удивительно красивую стюардессу с абсолютно правильными чертами лица, с прекрасной смуглой, словно хорошо загорелой, кожей и милой улыбкой. Разве что ножки были чуть тонковаты и сзади тоже чего-то немного не хватало.
Но  это были мелочи.
Мы все  тут же в нее влюбились, но через минуту увидели вторую такой же красоты. Потом третью…
После оказалось, что в этой стране  очень мало некрасивых людей. Редко  встретишь на улице  отталкивающее лицо.  Но и в некрасивом обязательно будет какая-то экзотика. А, в общем, все – и мужчины, и женщины – были  красивыми. У здешних мужчин на лице не росли волосы,  и  трудно было определить, сколько кому лет. Разве что у  человека  за пятьдесят немного расплывается лицо, чуть проступают морщины, и тогда можно понять, что это человек в возрасте.
Я всегда  мечтал очутиться в тропиках, вдохнуть запах сказочных романтических краев, собственными руками прикоснуться к тому, что описано  в сотнях приключенческих книг - я с детства  глотал их, создавая в воображении мир, который, как мне казалось, никогда не увижу.
И вот это случилось. Я здесь.
Неделя ожидания в Джакарте, пока нас не разослали на работу по разным военным базам.
Джакарта! Это же Батавия! Когда-то  сюда в Иностранный легион  попал  Артюр Рембо, и отсюда же  он вскоре удрал. Это о ней  из юношеской  моей памяти  всплывала полублатная, полуромантическая песня:
«Есть в Батавии маленький дом,
Он стоит на обрыве крутом.
В этом доме в двенадцать часов
Старый негр отпирает засов».
Еще в Москве я купил учебник  и словарь индонезийского языка и  уже в самолете принялся  учить новый язык.
Он оказался достаточно простым.  Латинский  алфавит. Если два раза подряд скажешь любое слово – «друг-друг», получится  – «друзья». Слово товарищ звучало  «судара», что соответствовало русскому «сударь», некоторые слова были знакомы из хинди, который я учил в университете, некоторые из санскрита, который я тоже учил, и, в конце концов,  через три месяца я   уже свободно разговаривал на обиходном индонезийском.
По Джакарте мы, недавно приехавшие,  ходили стайкой,  постепенно осваиваясь.
Джакарты на самом деле две.
Одна – это большие здания, почти небоскребы, асфальтированные улицы, широкие проспекты, почти нет зелени. Обычный  большой южный город, где из экзотики только смуглые люди с раскосыми глазами.
Но чуть поодаль от условно-европейской части города начинается другая, народная Джакарта, которая состоит из сотен маленьких деревень-кампунгов, где  люди  живут в крошечных домишках за пальмовыми и бамбуковыми стенами, там вдоволь зелени и худеньких коричневых тел, что суетятся вокруг своих жилищ.
Многочисленностью каналов и мостов напоминает Джакарта Амстердам. Это тоже город множества островов.
Днем – работа, жара, пыль,  пот.  А ночью  люди выползают к  каналам  и моются, стирают, дети купаются и радостно визжат, плескаясь в воде. Вода – это жизнь.
Другая жизнь.
Все тут, как и везде  в Индонезии, текучее, все переплетается и переливается одно в другое, все скользит и изгибается,  принимая фантастические  очертания и вызывающе-выпуклые формы.
У города нет границы, деревни – его прямое продолжение, там  царит влажная зелень деревьев, невероятное растительное безумие, шелест листвы, журчание  коричневой воды, взбивающей в каналах белую пену.
Примерно через неделю я  оказался в Сурабае –  миллионном портовом городе, втором по величине после Джакарты  и одном из самых бедных в  Индонезии.
Сурабая , бывшая военно-морская база голландцев, сохраняла  типичные черты старого колониального города.  Есть несколько проспектов с многоэтажными домами, есть кварталы с богатыми особняками, виллами и отелями. Но большинство населения Сурабаи живет в кампунгах.  И в них мне  было гораздо  интересней, потому что именно там пульсировала настоящая жизнь. 
Нас привезли на военно-морскую базу и сказали: тут  и будете жить, с базы – ни ногой, в городе вам делать нечего, там шумно и грязно. Зарабатывайте деньги – кУпите машину.
Что угодно я могу вытерпеть, только не недостаток свободы, не тупой приказ  –  отсюда ни шагу. Поэтому обдурить  советское начальство  я должен был по  простой необходимости, как   всякий, кто хоть что-то  понимает в жизни. А если  к тому же  в жилах, как у меня,  есть  хоть  капля цыганской крови, то это уже сам Бог велел. 
Я быстро познакомился с приставленными к нам, советским военным и переводчикам, слугами  - все они были примерно моего возраста, от восемнадцати до двадцати пяти - и вместе с ними начал познавать местную жизнь во всех ее проявлениях.
Самым близким моим другом стал Имам Суфи Састродихарджо путро – так  звучало его полное имя, причем «путро» означало сын. Все  звали его просто Суфи.
У Суфи было широкое лицо, мягкая, вкрадчивая походка. Косматые  брови и торчащие  волосы  делали его похожим  на черного кота или смуглую  рысь.  Гибкий, почти всегда улыбающийся грациозной и загадочной улыбкой, довольно приветливый, он, тем не менее, некоторое время держался от меня на расстоянии, пока мы не подружились по-настоящему.
Сколько тебе лет, как дела, то да се, а ты уже трахался, а хочешь у нас?
Вопрос на засыпку!
Если узнают – прощайте  навсегда мои заграницы.
Но как отказаться? Что сказать?
- Я тебя отведу! Пойдем вдвоем к одной! Сначала ты, потом я!
- Нет, сначала ты, а потом я!
- В бордель? Нет, я боюсь!
- Да она чистая, я всегда к ней хожу!
Ему было восемнадцать, мне – двадцать один.
Денег у меня в Индонезии не было, зарплату нам не выдавали, но мы могли получать в счет заработка  сигареты и виски.
Я не курил, но сигареты брал.
Суфи продал мой блок «Мальборо», я  получил еще  бутылку виски,  и мы решили отправиться  в город.
У Суфи был свободный день. Он ждал меня в городе, за двенадцать километров от базы, рассказав, как  с нее выбраться, не попадаясь советским на глаза. Я, ужасно волнуясь, влез  в грузовик, что отвозил  в город местных моряков.
Машины с моряками обычно останавливались в нескольких определенных местах,  и через полчаса я был на назначенной точке, где меня встретил Суфи.
Увидев меня, он усмехнулся весело, но в тоже время хитровато и хищно, и я немного испугался, даже его я слегка побаивался – кто знает, что из всего этого выйдет?
Но мы без лишних слов побрели по ночному городу, по узким переулкам и улочкам, и вышли   к освещенному только масляными светильниками и свечами  удивительному темному рынку  с тем самым почти удушающим пряным ароматом  тропической страны. У рынка
мы сели к велорикше,  и он повез нас в нужное место.  К велосипеду рикши  была сзади на двух колесах приделана двухместная кабинка,  на  которую накидывалось  покрывало, так что снаружи не разглядишь, кто в ней сидит. Через  какое-то время мы остановились , Суфи расплатился и мы вошли в какую-то, прямо скажем, хибару – без вывесок и надписей, с бесцветной клеенчатой занавеской вместо двери. Внутри горел свет.
Я совсем сник и, если бы пришел один, наверное, удрал бы от страха и смущения, но Суфи был здесь своим.
Через пару минут к нам подошел толстый китаец в очках – китайцы крупнее индонезийцев и более светлокожие – отвел нас в маленькую комнату, велел снять штаны и показать члены. Это был врач. Он убедился, что признаков сифилиса и других заразных болезней у нас нет, и сказал – все в порядке.
Суфи  повел меня к своей знакомой. Он уже предупредил ее, что мы придем вместе.
Мы вошли в комнатку, где кроме широкой деревянной кровати находились еще  железный умывальник с миской на табурете,  рядом с ним плетеное кресло, а  в неуклюжей  пестро раскрашенной деревянной раме висело старое, все в пятнах, небольшое зеркало.
На кровати под почти прозрачным покрывалом полулежала красивая девушка. Сразу было видно, что она совсем голая.  Она была  чересчур ярко накрашена, но на вид приятная и довольно молодая.
- Это Маро, - сказал Суфи. – А это мой друг советико. Он будет с нами.
Маро приветливо улыбнулась  и сбросила с себя покрывало.  Ее обнаженность меня просто шокировала. Вот так сразу!
Я всматривался в нее. Хорошая фигура. Небольшие, но тугие  на вид груди с крупными сосками, тонкая талия, довольно широкие бедра. И ни волосинки на всем теле. Она была тщательно  выбрита на лобке и под мышками. Проститутки тут все выбриты. Это обязательно, в первую очередь  по гигиеническим соображениям.  Влажный климат, пот и все такое.
Я смотрел на голого Суфи и удивлялся прямым, как  на голове, волосам на лобке над его мужским орудием  и под мышками. Волосы в этих местах просто торчали кустами и выглядело это забавно.
(А он  с удивлением разглядывал завитушки у меня на лобке).
Благодаря этой ее выбритости я впервые видел всю женскую географию,  ее  внутренние  половые губы, что лишь слегка выступали при взгляде с расстояния  (потом я все рассмотрел и вблизи), они были более темного, почти коричневого цвета  на фоне ее  светло-смуглого тела
Я растерялся от простоты движений и действий. А Суфи быстренько сбросил одежду, подмигнул мне – я уже сидел в кресле -  и лег к ней.
Ласки  их  были  недолгими. Она помассировала все его тело, ничего не пропуская, затем стала покрывать все более глубокими поцелуями  его самые интимные места, и я думал, что кончу прямо на месте от того, что вижу.
Суфи схватил ее за груди и принялся  их мять, потом нагнулся к ней, поцеловал в губы. Я видел, как  твердо торчит его обрезанный конец и ждал, когда же все начнется.
Но вот он взобрался на нее и они начали движения.
Я чуть не потерял сознание, я отвернулся, потому что еще чуть-чуть – и кончил бы прямо здесь без всяких прикосновений к своему члену.
Но любопытство побеждало все остальное, я кое-как сдержался и наблюдал за движениями Суфи, мне хотелось, чтоб он уже поскорее кончил и слез с нее и я бы занял его место.
В том, как извивалось на Маро тонкое, смуглое,  сильное и упругое  тело моего приятеля, было что-то ужасное, отвратительное и прекрасное одновременно.  Я не мог оторвать от них взгляд  - в жизни я не видел ничего подобного, ни наяву, ни на рисунках, ни в кино.  Это зрелище влекло и отталкивало в одно и то же время. Теперь на теле Суфи не было заметно и следа  волос. Ягодицы узкие и упругие, безволосые, как у мальчика, напрягались и расслаблялись в такт его судорожным движениям. Темно-коричневый цвет его и ее интимных мест слегка выделялся на фоне их более светлых тел.
Они были очень красивы в этом совокуплении.  А,  может,  я  был  слишком  молод, неопытен и поэтому восхищенно шокирован их обнаженной страстью.
После,  в течение многих лет,  я ничего подобного не видел. А когда однажды опять столкнулся с чужим  совокуплением, то впечатление было уже совсем другим .  И больше такого прекрасного зрелища двух  соединенных страстью молодых красивых тел   мне уже  видеть не приходилось. 
Конец у меня торчал  почти до подбородка и я опять едва не кончил в ожидании своей очереди.
Вскоре Суфи застонал и, несколько раз  судорожно дернувшись, замер в ней еще на минуту, потом медленно и мягко, по-кошачьи, выполз из нее, взглянул на меня и широко улыбнулся своими рысьими глазами, показывая наклоном головы – давай теперь ты! Вперед!
Я все еще был в трусах, потому что стеснялся раздеться догола. 
Мы с Суфи не раз видели друг друга голыми под общим душем в нашем домишке на базе. (Он как-то сказал – о, вы все такие крупные, а мы мелкие. Да, индонезийцы были значительно меньше нас, и не только размерами  фигуры, но и  всего  остального).
Но под душем  это было нейтрально и несексуально. А здесь была женщина и мой приятель, который только что ее трахал.  Мертвыми руками, как в обмороке, я медленно и неуверенно стягивал с себя трусы. Весь мой сексуальный запал мгновенно исчез.
Но отступать было некуда.
Я сбросил трусы  и, дрожа от страха, пошел к ней. Конец у меня теперь не стоял.
В ее глазах читалось  неподдельное любопытство ко мне, светлокожему  - тут это имело большое значение,  небывалая редкость – она посмотрела на меня снизу и произнесла: о-о-о!
А потом взяла меня за член и притянула к себе. Уже через мгновение я  снова воспрял, стоило ей только до меня дотронуться.
В ее черных раскосых глазах, в ее влажных, полных, полураскрытых губах было  неприкрытое желание продолжения.
Я дотронулся до ее грудей, сначала несмело. Но, помня движения Суфи, принялся сжимать их все сильнее. А потом, прижавшись к ней,  начал пылко ее целовать,  а она не отпускала мой конец, пока он не затвердел, потом улыбнулась , отодвинулась и потянулась к нему губами. Это было блаженное мгновение, но я сразу отстранил ее, потому что уже был готов. Она сама ввела меня в себя и при этом тяжело вздохнула, словно от боли: О-о-о!   
А у меня уже не было сил сдерживаться, и я сначала замер, войдя, и  какой-то миг кайфовал от первого ощущения влагалища, а потом стал быстро в ней  двигаться, до предела напряженный и счастливый от невероятного блаженства.
Она  была узенькой и нежной, словно  нетронутая девушка, так мне казалось, и я радостно и легко двигался в ней, будто  углубляясь все дальше и дальше, не в силах уже оттуда выбраться – там   самое  место для  моего конца, там его настоящая пристань,  находиться там  положено  ему самой природой – но погодя, отдышавшись, вышел.
Она утомленно лежала, закрыв глаза, и была очень красивая.
Суфи  сидел, потягивая виски прямо из бутылки, потом  передал бутылку мне.
На этот раз он смотрел на меня спокойно, довольно и даже, можно сказать, радостно.
- Теперь ты мой брат! – сказал он. – Мы никогда этого не забудем! Правда?
Это была правда!
Мы залезли на нее еще по разу.
Как и у всех смуглых людей,  у  Маро была жестковатая  кожа. Эта кожа  словно  слегка  тебя отталкивала, потому что при контакте ты не чувствовал, что она тебе откликается.   Но это что-то значило только в первые мгновения,  потом все тонуло в  водовороте ощущений. Точно так же и незнакомый, непонятный запах  ароматического южного масла, слегка дурманящий, экзотический, странный,   создавал между нами еще одну преграду, прорывая которую, вдыхая и мгновенно вживаясь в этот запах,  я пересекал  еще одну границу на пути в иную реальность.
Во второй раз, как всегда, все было проще, дольше и намного приятнее, всласть.
Я уже почти не стеснялся того, что на меня смотрит Суфи. И на него я уже смотрел по-другому.  Я уже побывал там, где он сейчас. Память тела почти мгновенно делает человека другим. Я стал другим.
Мы еще не раз наблюдали  друг  за  другом в таких обстоятельствах, и это сделало нас настоящими друзьями.  Ведь благодаря Суфи  я испытал первый полноценный секс и получил желанный половой опыт.
Как-то раз он взобрался на нее сзади. Это зрелище опять было для меня в новинку.   Сам  я так не умел.  Но тогда тоже попробовал и ощутил новый смысл в свободных движениях, в возможности видеть больше и чувствовать женщину по-иному.
Но это произошло  гораздо позже, а сейчас еще был самый первый раз. Но вот все кончилось и мы попрощались с Марой – улыбаясь немного сонно, но явно удовлетворенно, она пригласила  нас приходить еще, сказав, что мы необыкновенные, что мы лучше всех и она нас любит.
Мы с Суфи оделись и отправились гулять по городу.
Я был неимоверно счастлив, очень ему благодарен, я уже любил его, как брата, как самого близкого человека, я уже думал, что дружба наша продлится всю жизнь.
Веселые, в приподнятом настроении, мы радовались друг другу,  пили пиво с рисовыми блинчиками, поджаренными на кокосовом масле,  и поднимали тосты за нас и нашу дружбу. Это было прекрасно!
Потом я добрался до базы, опять же со всеми предосторожностями, и спал как убитый!
Счастливый и гордый от всего пережитого.
Я думаю, что уже тогда – именно в Индонезии – у меня сложилось отношение к сексу как к опасному путешествию в другую страну, в другую реальность, за пределы нашего мира, в забытье, что дает новое знание.  Экзистенциальное чувство реальности, ощущение  мгновенной полноты жизни приносили мне только смертельная опасность и такой секс.
А когда он соединялся с любовью, то в нем появлялись миллионы новых измерений. Миллионы новых миров.
А это был мой первый сдвиг реальности, переход в другое бытие с помощью секса -  запретного, связанного с опасностью, с риском.
В Индонезии я впервые почувствовал ностальгию по тому, чего не было.  Я словно возвратился туда, куда стремился всю жизнь. Или стремился в своих прежних жизнях. Было чувство возвращения в реальность, которую я раньше не знал.  Такое со мной потом случалось только в Никарагуа и еще в Рио.
А тут это было впервые. Я возвратился к собственному «я», которого не знал, но  по которому  чувствовал давнюю ностальгию. И  еще по этой реальности, которая была вроде чужая, но на самом деле и моя собственная.
Мы с Суфи посетили Маро еще несколько раз.
А потом Суфи неожиданно перевели в  другой филиал  базы и все на время прекратилось.
Я очень по нему скучал.
А по базе уже ходили  слухи, что кто-то  из  переводчиков шляется по ночам в городе. Подозревали меня и похоже было, что Суфи убрали с  нашей базы из-за дружбы со мной, чтобы лишить меня проводника в моих странствиях по ночной Сурабае.
Я просто затосковал. И не потому, что исчезла возможность трахаться.
В двадцать половое воздержание переносится гораздо легче, чем когда чуваку сорок и больше.
В юности можно и подрочить с горя, и подождать или переждать, потому что чувство, что впереди у тебя еще уйма времени и ты все успеешь, доминирует над всем остальным.
Это потом уже не терпится, потому что надо, чтоб прибор не ржавел - вот и доктора так говорят – да и где-то внутри сидит  подсознательный страх, что все   может скоро  прекратиться и надо брать свое.
Мне не хватало Суфи, его улыбки, его заботливого товарищеского отношения ко мне. Когда его забрали, я словно осиротел.

Прошло больше месяца.
Мне приходилось много работать с разного рода  военными судами - от подводных лодок до малых противолодочных катеров, буксиров, торпедных катеров .
Переводить  все связанное с внутренним устройством корабля, особенно технические термины,  было очень трудно. Поначалу я так уставал, что ночью мне снилось, будто  продолжаю переводить, ритмично поворачивая голову то в одну, то в другую сторону.  Мне стало не до гулянок.
Но постепенно ко всему привыкаешь. Привык и я. А в  Индонезию просто влюбился.
Я прямо  пьянел от ощущения, что оказался в такой прекрасной экзотической стране, и  осмелился  на приключения,  и  начинаю понемногу жить  жизнью индонезийцев.
Меня всегда  привлекала игра в кого-то другого.  Словно бы смена  своего «я» на чье-то  – пусть временная, но на это время  почти  полная.
Я  любил очутиться  в цыганском таборе, или в трущобах Рио, или в отряде охотников за дикими оленями на Таймыре, или в боевом отряде сандинистов в Никарагуа, чувствуя, что стал  одним из них.
А после возвратиться к себе самому, наполнившись другой жизнью, новым знанием.
В одном из моих любимых фильмов «Профессия: репортер» (режиссера Микеланджело Антониони) главный герой, утомившись от себя самого и от своей репортерской работы, присваивает  документы внезапно умершего бизнесмена и некоторое время переживает  перипетии  чужой жизни, любовь и опасности, и потом при каких-то романтических обстоятельствах вдруг говорит – я уже устал от этого, ко мне возвращается мое настоящее «я».
Это мне близко. Потому что сам я именно так и жил. Но понял  это про себя и свою жизнь, отчасти благодаря тому фильму, значительно позже, а в Индонезии  двигался в этом направлении интуитивно.
Я был счастлив, как бываешь счастлив от любви, хоть и чувствуешь в глубине души, что она не навсегда, но счастлив именно в это мгновение, не думая о том, что совсем скоро новое время принесет тебе боль.
Потом в нашем пребывании в Индонезии настал довольно странный период. Работы практически не было.
Неделями все без дела сидели на базе. Завтракали, обедали и ужинали в общей столовой и от безделья просто сходили с ума. Офицеры развлекались тем, что, вырезав  рогатки,  стреляли из них в больших крыс, которые  вертелись тут повсюду. За мной же, в связи со слухами о гуляке-переводчике или потому что  кто-то донес, установили негласный надзор. 
Я выходил за границы базы  и бродил  вокруг нее. Тут было много имений, в них, в основном,  жили богатые люди.
Но этот мир меня почти  не интересовал, он был очень похож на дачи нашей верхушки. Разве что чуть другая природа, да люди смуглые и раскосые.
Меня манил прелый запах  молчаливого первобытного тропического леса, джунглей, которые я до сих пор видел только из окна автомобиля.
Вечером я выходил на берег моря и смотрел, как луна набрасывает свое яркое серебристое покрывало  на густую траву, на бессонную черно-синюю гладь моря, на прибрежную стену переплетенных кронами деревьев, чувствовал запах древних болот,  исконный запах первобытной природы.  На меня  веяло  величием , безмолвным  ожиданием  будущей встречи. Казалось, в любую минуту может произойти что-то необычное, оживут чары и фантастика станет реальностью.
Как-то раз  я проходил мимо одного из имений неподалеку от базы. В саду возле дома шла гулянка. Все были в гражданском, но, присмотревшись,  я узнал среди гостей одного нашего морского офицера.  Он тоже заметил меня и подозвал жестом Я подошел.
- Присоединяйся к нам, только никому про это не говори!
Выходит, не один я нарушал порядок в советской колонии.
Китаянку звали Мери. (Мне не нравились  американские имена в Индонезии – они убивали для меня всю экзотичность ситуации – но здесь ,  особенно у богатых,  эти  имена  считались  крутыми и модными.)
 Мы танцевали с ней весь вечер, и все случилось прямо в саду под кустами.
При лунном свете сад казался призрачным.  Мы нашли приют в его глубине. Не произнесли ни слова. У Мери была тонкая нежная кожа, и вся она было очень белая в сравнении со смуглыми индонезийцами, по крайней мере так мне казалось при лунном свете. Вокруг было тихо, слышно  было только наше дыханье и то, как терлись о траву мои локти и колени. Эти звуки, казалось, наполнили сад, и поначалу я опасался, что наши вздохи и сопение  кто-нибудь услышит, но вскоре мне стало все равно, поскольку близился финал. С приглушенными вскриками мы кончили почти одновременно, она всего лишь через мгновенье после меня. Подергавшись в ней еще минуту, я вышел из нее, откинулся навзничь и смотрел в небо, не одеваясь и не вытираясь, мгновенно протрезвев и погрузившись в свои мысли. Казалось, все сразу смолкло и тишина заполонила двор и сад,  проникая прямо в сердце – тайной этой страны, ее величием, невероятной  реальностью  ее скрытой  жизни.
На следующий день я опять пришел к этому дому, чтобы повидаться с Мери. Я уже думал, что хорошо устроился.  Но ничего не вышло. Она здесь не жила, а была вчера  в числе гостей.
В общем, погуляли и хватит.
Мне   были не по вкусу  такие кратковременные истории, всегда хотелось продолжения, хоть немножко романтики. А это выглядело, как простые  ****ки.

Иногда мне удавалось выбраться в город. Я просто бродил по улицам, ел, пил, заходил в кино. Главное, я был свободен.
Я нормально себя чувствовал без компании, особенно без случайной. Предпочитал в одиночку познавать этот экзотический мир.
Сильнее  всего меня влекли ночные базары, словно наполненные тайными возможностями. Ночью город просыпался    -  все эти запахи  влажной темноты, и неожиданные  среди города, прямо за базаром, заросли банановых кустов и пальм, и еще каких-то экзотических деревьев, из под которых вдруг выныривали уличные проститутки, дешевые и опасные из-за венерических болезней, и несущиеся на большой скорости автомобили, и разрисованные, разукрашенные наклейками  кабинки велорикш, и  аромат  сигарет с гвоздиками и кокосовым маслом, и таинственные огоньки и свечи, за которыми стоят на базаре торговцы, и воры на каждом шагу, и нищие, их видимо-невидимо, и люди, что спят на газонах и теплом асфальте, даже женщины с детьми, потому что некуда деться, и вся атмосфера ночной жизни, которая возбуждает все органы чувств, обостряет сексуальность, заставляет искать приключения,  стремиться к неведомому, неизвестному.  Дотрагиваться  до тайны.
За восемь месяцев пребывания в Индонезии сексуальных приключений у меня, если посчитать,  было не так уж много. Не больше чем у обычного, немного  склонного к похождениям,  украинского студента.
Я не отваживался  пускаться в авантюры, так как понимал, что с белым, который в одиночку скитается  по ночной Сурабае, может случиться все, что угодно. На кого нарвешься.
И  бродил,  осторожно  вглядываясь в окружавший меня город, но отказаться от этих прогулок просто не мог.
А кольцо вокруг меня все сжималось. Я уже боялся ездить в город на грузовике вместе с индонезийскими матросами, так как за мной следили.
Но был среди нас молодой индонезиец – лейтенант Джосо, который тоже скучал на нашей базе.  Мы с ним закорешились, разговорились и  началось еще одно мое крутое приключение.
Происходило  это так.
Вечером  в шлепанцах и домашней одежде я выходил  на прогулку к морю, а вдоль него  шла какая-то дорога. И совершенно случайно по этой дороге именно в это время  всегда проезжал маленький автобус, останавливался рядом со мной, и я, оглядевшись по сторонам - не видит ли кто, запрыгивал в него, а Джосо сидел за рулем и гнал во весь дух, я переодевался – в автобусе  лежала  моя другая одежда -  и через пол часа мы  были в маленьком городке Бангкалани, а в нем уже  ни одна собака ничего про меня не знала, я вел себя, как хотел, и никого не боялся.
Для начала мы,  ясное дело, заходили в какой-нибудь бар, немного выпивали и отправлялись в бордель. Скрепить нашу дружбу.
  Джосо говорил, что я принес ему праздник, потому что одному ему неинтересно,  и торчать ему тут на базе  еще три месяца,  а  это такая тоска, ну и так далее. Видно, ему  хотелось отправиться на поиски приключений вместе с тем, для кого они были в новинку, и лишить его невинности незнания  - незнания этого уже знакомого для Джосо мира.
Это было похоже на инициацию подростка. Я стал для него именно таким подростком, которого он знакомил с миром секса, хоть старше меня он был всего лишь  года на три.
Так, наверное, происходило  и в наших приключениях с Суфи. Он  учил меня жить, хоть и был младше, и получал от этого кайф.
В первый раз в борделе  девочка мне попалась очень худенькая и немного напуганная, но у меня уже был опыт, я уже неплохо разговаривал по-индонезийски – сказал ей пару комплиментов, подарил пачку сигарет, и мы принялись за дело.
Звали ее  Дане. Она была такая узенькая, что  вскрикнула, когда я вошел в нее.  А я, как застоявшийся жеребец, сразу погнал на полном скаку. Я  был молодой и глупый, порой мне хотелось что-то доказать женщине – я тогда  мало что в них понимал. Я чувствовал в тот момент только себя и, когда кончил, вдруг увидел, что она лежит без движений, как мертвая.
Она потеряла сознание.  Я перетрухал, как никогда. А вдруг она действительно умерла?!
Я начал ее растирать, тормошить, и  - ура! -  она открыла глаза и тихо сказала:  – ты такой большой, у меня никогда такого не было.
Я был вполне обычный, это для них я -  большой, потому что по размерам они все, как двенадцатилетние пацаны (я помнил своего друга Суфи, да и других видел в душе), хотя и делают детей и любят секс, как и все остальные.
Я уже побаивался забираться на нее во второй раз. Но она сама захотела, сказав, что это у нее  от испуга, а сейчас все будет хорошо.
Во второй раз я был смирный и старался не только для себя, а для нас обоих. И все случилось на общее благо и очень даже классно!
За это время в Индонезии я уже кое-чему научился. Мой новый опыт был  словно опытом того, кто впервые побывал на Марсе. Мои сексуальные эмоции обостряло ощущение фантастичности окружающего мира. Я все глубже погружался в эту  похожую на сон реальность,  был в этом сне счастлив  и изо всех сил боролся за то, чтобы сон продолжался.
Несколько раз я выбирался в Бангкалан вместе с Джосо, и ходил к Дане, и к кому-то еще, и все было круто.
Девочка, можно сказать, обрадовалась, когда я появился у нее во второй раз, и мы чувствовали себя почти друзьями.
Но однажды, когда мы с Джосо приехали в Бангкалан, и я попросился к Дане, она была занята. То есть, кто-то был в это время на ней.
  Странное дело, ты все об этом знаешь и сам приходишь за тем же, что и все остальные, и все, кто  ходит к ней трахаться, конечно, существуют, но как бы вне времени и пространства. Но  когда кто-то оказался у нее именно тогда, когда ее захотел я – меня это  шокировало.
И даже отбило охоту трахаться. Но я был с Джосо, отказываться было неудобно и я пошел к другой.
Может потому, что Котени была чуть старше и с более грубыми чертами лица, вообще  немного больше  по размерам, она показалась мне проще и примитивней. С ней я почти не разговаривал.
Мавр сделал свое дело, мавр может уйти!
Все хорошо, но только словно ты пописал, чтоб  от этого на душе, как говорится, стало легче.
А с Дане у меня появилось что-то похожее на «отношения», была в ней   душа, интуитивная тонкость, и,  вдобавок,  я ей, наверное,  нравился. С ней мне было хорошо и, если можно назвать минуты сексуального наслаждения счастьем, то оно тогда было со мной.
В одно из последних моих посещений она уложила меня голого на кровать и несколько мгновений смотрела на меня, уже готового к делу, а затем сама легла на меня, гладя мою грудь, а потом,  привстав  надо мной на  коленях, ввела мой прут в себя, медленно с некоторым напряжением садясь на него.
И это снова было со мной впервые, я впервые смотрел на голую женщину, которая занималась со мной сексом и  сама хотела, чтобы я видел ее всю, хотела кончить именно со мной – хотя проститутки стараются не кончать с клиентами – потому что я ей явно нравился.
А я, хоть и охваченный экстатическим возбуждением, пристально вглядывался в колыхания  ее маленьких грудей, в смуглый цвет ее кожи, который   стал мне   привычным и близким, в ее закрытые глаза с тонко выщипанными бровями, в выпуклые губы, что начали кривиться от удовольствия, и потом уже в полуоткрытый рот, из которого прекрасной формы белые зубы выступили в миг, когда ее проняло и она не таясь кончала  вместе со мной, а я теперь, как в калейдоскопе,   что-то видел лишь в отдельные мгновения, потому что сам кричал и выл от  наслаждения.
Потом несколько минут мы лежали рядом, она обняла меня и не отпускала.  Меня пронзило странное чувство. Это  была проститутка из борделя, каждый день ее трахали разные чуваки. Откуда же у меня к ней это чувство, пусть его еще и нельзя назвать чувством, так, зародыш чувства – из благодарности за удовольствие, или от любования ею, красивой и приятной, или из-за экзотики и опасности? Не знаю. Меня самого это удивляло, но я хотел увидеть ее еще. Именно ее.
Я был  с ней еще только один раз. А потом меня выслали.
Времени  с Дане я проводил очень мало, но именно тогда оно становилось мягким и текучим, как на известной картине Дали, о которой я тогда не имел ни малейшего  представления. И чувство, что время  может менять свою форму и содержание, переворачивало все мои представления о реальности.
Временем было каждое  мое первое проникновение во влагалище Дане, еще без дальнейших движений, и  каждый раз  я забывал о себе самом.   И время останавливалось, и становилось похожим на котенка, или на серебристый шар, или на лодку в море.
То же самое я порой чувствовал,  вглядываясь в одиночестве в ночное небо с невероятно красной луной и густыми огромными звездами, совсем не такими, как в наших краях.
Я отыскивал Южный Крест и всматривался в него, и время меняло свое обличье, и я уже там, в просторе, и время светило мне, как заря, или ангел, обнимало мои плечи, или пролетало надо мной сверкающим улыбчивым драконом.
Время в тропиках завораживало меня своей инакостью. Тропическое время стало для меня наркотиком, который я поглощал, не желая ничего другого -  только этот широкий горизонт, только этот калейдоскоп грез и видений.

Однажды меня вызвали к начальству и сообщили, что нас отправляют домой, а меня, как нарушителя  воинской  дисциплины, в  первую очередь.
И тут я опять встретил своего давнего друга Суфи. У него была проблема, о которой уже знали все. Он заработал триппер и теперь лечился.
Мои знания о венерических болезнях были в ту пору значительно скромнее, чем у моих приятелей индонезийцев. Венерическая болезнь пугала меня.
При встрече Суфи бросился ко мне с объятиями, и первое, что он сказал – что это не заразно, что он лечится, еще две недели и все пройдет.
Но на нем уже было клеймо, и я, не зная, что к чему,  уже сторонился его, хоть и любил его по-прежнему  больше, чем остальных своих индонезийских друзей.
Ему подарила триппер наша общая любовница Маро.
Он рассказал, немного нервничая:
- Меня отыскали сами доктора. Я еще ничего не почувствовал, а на базу  уже позвонили и спросили, не был ли я у нее.  Меня отправили сюда    и теперь  я  должен две недели воздерживаться от половых контактов и колоться пенициллином.
Он похудел, слегка осунулся, но в  его глазах светилась  наша дружба.
Я оставил ему все, что, на мой взгляд, не пропустила бы советская  таможня. (Потом оказалось, что таможня нас вообще не проверяла).
Мы проговорили с ним до самой ночи и я навсегда запомнил печаль в его рысьих глазах , печаль обо мне, о том, что мы должны расстаться навсегда, хоть он  мой брат и друг.
На следующее утро я уехал на машине в Джакарту. Сердце мое сжалось от боли, когда меня вышли проводить все индонезийские слуги и военные.
И Суфи стоял и плакал, и я тоже плакал.
Мы расстались навсегда.
Почти месяц я ждал самолет в Джакарте, там тоже случались  приключения, хоть  я и стал уже  изгоем, проклятым, высланным, и  наши общались  со мной, как с опасным диссидентом. А мне  теперь  было все равно  и я в одиночку  гулял по Джакарте. Но это  была агония.
Душа моя осталась в Сурабае.

Время в тропиках густое и горизонтальное, как океан или рисовые поля, ты не замечаешь его, перестаешь замечать очень быстро, потому что дни похожи, время словно остановилось и не меняется, как на сломанных часах.
Так у Беккета в «Ожидании Годо» на вопрос «– который час?»  следует ответ  «– тот же, что и всегда». Может, поэтому индонезийцы и выглядят так молодо. Вокруг них, за исключением сезона дождей, ничего не меняется. Никто не считает дней и лет. Замечают  только , что человек постарел или ребенок вырос. Они и к сексу относятся так же естественно-наивно. Хочется – значит, можно. Это природа. Надо, правда, зарабатывать на жизнь. Поэтому днем они тяжело работают, а ночь предназначена для сексуальных утех  - небогатых, но которые щедро дарит природа.
Я ощутил на себе это течение тропического времени, его неизменную горизонтальность и неуловимость, оно  словно растекается и исчезает в просторах тропического неба.
Когда я вернулся домой, на Украину, мне показалось, что эти восемь месяцев я проспал.
Дома все  двигалось, менялось, за этот срок все успели что-то сделать,  друзья добились чего-то нового, а я, как ирвинговский Рип Ван Винкль, проспал это время, будто его и не было.
Но это был прекрасный, цветной, чудесный сон.
Мне и сегодня то и дело  чудится густая яванская ночь, влажная и таинственная,  пронизанная  обещаниями  невероятных приключений, дурманящий запах кокосового масла, на котором жарят на базарах куски баранины и рисовые блинчики, щекочущие ноздри запахи сигарет с гвоздикой, мандаринов и папай, манго, рамбутанов, джамбу, кокосов и бананов, ароматических палочек, местных парфюмерных  масел. И все это манит, зовет, сулит  раскрыть тайну, к которой я только прикоснулся, и желание волной нарастает внутри меня.
Это – как первая любовь, как первая женщина.
«Сампай бертему лаги!» - говорят индонезийцы. – «До свидания!» - говорю я, понимая, что, скорее всего, это расставание навсегда.
Но кто знает?
На все воля Неба.


Сокращенный перевод с украинского  А.Пустогарова


Об авторе:

Юрко Покальчук
(1941 – 2008)

Патриарх современной украинской литературы. Поэт, прозаик.  Один из первых переводчиков на украинский  произведений Кортасара и Борхеса. Переводил также Хемингуэя и Сэлинджера.  Глава иностранного отделения Союза писателей Украины (1994-98),  президент Ассоциации украинских писателей(1997 – 2000), член Национального совета по телевидению и радиовещанию (2000—2002).  В качестве солиста выступал с мелодекламацией своих стихов в составе рок-группы «Огни большого города».  Эротические произведения Ю. Покальчука собраны в вышедшей в 2007 году книге «Камасутра».