История про юную ткачиху, ковер и смерть в зеркале

  Симузер, войдя в комнату, где стояла хана с начатым ковром, принялась горько плакать.

 —  Ну, это неправильно. Так не начинают.
 —  А у меня свое начало.
 —  Нет, неправильно, — Захра качает головой, — все сказки надо начинать словами “один был, а другого не было…”.
 —  Это еще зачем?
 —  Тогда не будет счастливого конца. Это очень важно, — чуть заметно, мечтательно улыбается, следя за последними лучами заката, — чтобы у истории было счастливое завершение. Ну, например, прекрасный герой должен пройти через мир тьмы, населенный чудовищами. Победить их всех, найти источник вечной жизни и излечить смертельно больного отца. А несчастную юную девушку, попавшую в плен к диву, обязательно спасет отважный шахзаде.
 —  Эта сказка очень страшная… ужасная.
 —  У страшных сказок тоже должен быть счастливый конец. — Начинает расплетать косу быстрыми движениями, ласково-укоризненно смотря на меня теплыми влажными глазами.
 —  Вообще, не перебивай меня! Будешь слушать? — внезапно охватывает нестерпимое желание дернуть Захру за волосы, как это частенько делают озорные мальчишки в школе с записными отличницами. Или… нежно погладить их. Интересно, они такие же жесткие, как ее руки?
 —  Слушаю. Извини. — Усаживается поудобней, поджав ноги на старом диване и прикрыв колени подолом платья. Густые пряди ложатся на плечи и грудь,

  Симузер, войдя в темную комнату, где стояла ханама, принялась горько плакать.

 —  «Золото и серебро». Какое славное имя! Так и сверкает. — Захра неожиданно звонко смеется. Сказка совсем не страшная! Не испугаешь, не испугаешь!
 —  Посмотрим, маленькая ханум, посмотрим… — Перехожу на зловещий шепот. — Слушай.

  Она послушно затихает.

  Стояла и плакала. Горячие слезы капали на простое темное платье. Подошла к чангу из теплого, будто живого, дерева и провела по натянутым струнам — они загудели. Обернулась к большому зеркалу в углу и печально взглянула на себя.
  На себя — такую кроткую, молчаливую. Симузер — высокую, сильную. С белым румяным лицом, на котором сверкали чёрные-пречёрные большие глаза, длинными волнистыми волосами до пят и тонкой талией...

 —  Какая красивая! Недаром, тетя сказала, что ты очень много книжек читаешь. Просто здорово рассказываешь, — Захра азартно подается вперед, — жалко, я не очень хорошо русский знаю. «Золото и серебро…» — она что, была ковроткачиха? Как я? И кто такую красавицу мог обидеть? — Удивленно смеется.

  ...Но что поделать, гордый шахзаде ее не любил, она сидела целый день в одиночестве, ткала ковры и пела. Видишь ли, в этом городе был шахзаде. Самый настоящий, на породистом скакуне, в блестящей кольчуге, с мечом. Какой же Город – без царевича? Только вот не знавал ткачих, да еще бедных. Страдание-то в том городе давно отменили. Да и воздух во дворце был спертый от шипенья придворных: «…красивая девушка из народа с чистой душой, говорите, господин мой? С чего бы у безродной паршивки – да чистая душа? Ни платья приличного, ни воспитания нужного…». Через год должна была состояться свадьба царевича с просватанной заранее невестой. Он ее совершенно не любил, но так уж было издавна заведено: шахзаде женились на тщательно подобранных визирями и звездочетами царских дочерях, подметальщики – на подысканных свахами уличных торговках. Это тоже было очень даже неплохо. Все были несчастливы, зато никто друг с другом не ссорился. Правда, чувствовали себя виновными, как будто забыли что-то очень важное и не могли вспомнить. А порой, — чего только на свете не бывает, Захра, — сыновья конюхов и банщиков ловко обходили старые обычаи, роднились со знатью и становились шахами. И писали на построенных зорхане да банях: «...сие великолепное здание построено в год от хиджры такой-то, высокородным падишахом, защитником веры и опорой ислама, да умножит его дни Аллах Великий». Только юная ткачиха, жившая на дальней махалле в доме с плоской крышей и стенами, оплетенными виноградником, уродилась совсем другой. Видишь ли, Симузер была сиротой и должна была работать дни и ночи напролет. Сидела за станком, ткала ковры неустанно, мечтала. И пела чудесные песни. Вот такая удивительная девушка, похожая на птицу в клетке. Да…
    Только однажды увидела шахзаде плачущим на берегу синего моря. Вернулся после прогулки по городу, где его приветствовали согнанные толстопузыми стражниками толпы народа — а плакал.

 —  Бьет мощная волна
                о скалистый берег —
                юноша на пористых от времени
                камнях рыдает от
             жалящей
    тоски.

  Налетевший хазри прочь уносит слезы дробные. Воины вдали дивятся: вот странный человек, рожденный в царской семье и обреченный стать сытым шахом — какая непристойность! Сотник седовласый про себя ворчит: «не понимает счастья своего щенок, мальчишка…».

 ...И дева на дальней скале, стоящая босыми ногами на пестром ковре с прочнейшей основой. Поднявшая к глазам ладонь…

 —  А гилаб в руке не держала? Что, мыла ковер? И вдруг – шахзаде, бедная девушка! Да это любовь с первого взгляда! – Лукаво щурит глаза.
 —  А истинная любовь только такой и бывает. Не знала?

  Тогда-то она и прозрела. Поговорить с ним она все равно бы не могла, потому что бдительная охрана никого не подпускала даже на пятьдесят шагов. Что делать?

 —  Крикнуть за пятьдесят шагов: «люблю!».
 —  Захра!
 —  Ладно… молчу, молчу.

  Вернулась Симузер в маленький дом с плоской крышей и начала работать над новым ковром. Только вот работа не ладилась. Долго думала она, смотрела на узоры. Как было ей объяснить шахзаде, что она его очень любит и готова спасти: разве может простой ковер отразить огненную душу человека?

 —  «Огненная душа…», – Захра, сразу посерьезнев, впивается в меня темным взором, — до чего же ты складно говоришь…
 —  Да, халагызы, огненная душа. Это из одной книги о человеке, который прошел вокруг света и умер в море. Я бы тоже хотел обойти мир и погибнуть свободным.

  На мгновение задумываюсь.

  Вышла дева к песчаному берегу у пустыни бескрайней, что скалами окаймлена. Стала ждать темноты.

  Луна взошла, заливая мир струящимся светом и заставляя страстно биться сердце доброй мастерицы. Распустила косы длинные и вобрала в них силу темной ночи – стали ее густые кудри цветом, как вороново крыло. Раскрыла широко вещие очи – и вошла во вместилище души бездна, где сокрыта грозная, сияющая тайна! Протянула руки тонкие к лучам, дневным светилом отраженным - и собрала таинственную пыль с тела далекой богини.

  Руки госпожи моей — чистое серебро.

  Топнула ногой и в красном покрывале девичьем узрела великое множество посыпавшихся с небес звезд, переливающихся холодным стальным блеском. 

  Вот, ночь чудес минула, на востоке заалела невинная заря. Зрит Симузер гладь моря синего, белый лик обратив к победительному солнцу, что торжественно всходит, бросая огненные стрелы сквозь ряды быстрокрылых ладей небесных. Цвет ланит  ее сверканием своим подобен червонному золоту, сверкающему на троне могучих царей! Упало отражение плывущих по небу облаков на ноги крепкие ее. Стали они как слоновая кость. Волна поднялась из глубины, окатила мелкой пылью.

  Горят на теле стройном госпожи моей жилы тонкие — голубоватым теплым светом.

  Вернулась в маленький дом с плоской крышей, вошла в комнату, заплакала горько, взглянула на отражение красоты своей безмерной в зеркале, что стояло в углу...

  Сидящая напротив девочка с разметавшимися косами, напряженно следящая за каждым движением.

 ...провела рукой по струнам тугим и опустилась на скрещенные ступни. Решила сначала выткать ночь, луну на небосклоне и девушку, что стоит на берегу. Но разве может нить обычная породить всю силу тьмы? Вдруг видит: луч из окна на запад падает на голову ее. Раздается Голос: «Отец твой слушает тебя…». Она и говорит: «как вышить узелками ночи милой родины на ковре, что душу друга моего спасет?». Голос: «отдай цвет чудесных волос твоих ковру и бездну священную душою чистой отрази…».  Встряхнула нить — и вот, он налился напряженной силой мощного крыла. Сорвала келагай с плеч хрупких, подняла руками нежными перед собою полотно — струей холодной все звезды перешли на сотворенный небосклон. Ильме рядами стали — переливается огнем сокрытым таинственная тьма. Подняла нить – «…нет, цветом не выходит!». Голос: «ковру цвет рук твоих бестрепетно дари…». Нить заструилась теплым серебристым светом — луна прекрасная на небосклоне вытканном взошла. Невеста чистая на берегу стоит — ждет терпеливо жениха.

  Текут мгновенья, складываясь в дни. А те — в года. Или всё та же ночь?

  Ночь без конца.

  А на ковре тем временем день светлый наступает. Вот колесница божья все выше поднимается за темными холмами. Готово протянуть лучи сквозь стену тонкую из вознесшихся на небеса родников земных! Нельзя терять и мига: откуда взять белила? Кричит в отчаянье: «Отец мой, помоги!». А Голос гремит с небес: «Возьми нож острый, дочь, срежь белый цвет с ног крепких!».

  Ударила ножом — и засверкали лучи сквозь облака!

  Выходит дева к берегу  глядит с надеждой на морскую даль. Дрожит устало нить в руках слабеющих: «— Где взять мне удивительную синь? — …а жилы на теле нежном, кровь страстная твоя? Отдай!». Ударила ножом по жилам, и тянет нить к ковру.

  Забились волны созданных любовной силой глубоких вод.

  Ах, незадача: «...как желтизну песков сложить мне на ковер?». Тут Голос твердо отвечает: «Все золото, что солнце утром памятным в дар поднесло, сорви с румяных щек и брось на узелки!».

  Горят огнем чистейшим пески любимой родины моей!

  Теряет силы последние она. Пора последние узоры класть — чего жалеть товар? И все что было, всю красоту свою до дна отдала узелкам!
 
  Мой господин, приди, спаси невесту!

  Захра сидит, затиснувшись в угол дивана, тяжело дыша, уставившись на меня неподвижными зрачками.

  Работа кончена. Спокойный Голос:

 —  Повернись,
             взгляни на
                зеркало в углу.

  Обернулась медленно.

  Обернулась Симузер.

  Золото на лике
                и серебро
                в руках
                умелых.

  Оцепенев,
             увидела она.

  Увидела.

  Законченный ковер
                огнем горит слепящим на станке.
                Циновка старая пуста.
  Голос:

                —  Ты испытание прошла,
                дочь верная.
                Награду
                заслуженную получай:
                безвременную
                смерть.

  Тишина.

  Хриплый голос:

 —  А шахзаде? Он ее не спас? — В в глазах Захры плещется беспредельный ужас.
 —  Я же сказал, сказка очень страшная. — Голова гудит, я медленно прихожу в себя. Странное ощущение, будто свалился с огромной высоты… — Что это творится с Захрой?

  Переводит взгляд на сгущающиеся сумерки за окном. Вскакивает и опрометью кидается в соседнюю комнату…

  Звенящая тишина.

  С трудом поднимаюсь и иду за ней. Захра стоит в углу, уперевшись руками в деревянную раму и, подрагивая всем телом, пристально смотрит в большое зеркало.

  У нее удивительно хрупкие, трогательно узкие плечи.

  Шепот:

 —  Я… я не хочу умирать. — Внезапно запрокидывает голову и глухо рыдая, медленно сползает на пол. Волосы окутывают ее темным покрывалом.
 —  Ты что… халагызы! Это же… просто сказка! — Я потрясен не меньше самой Захры неожиданным действием сложенной на ходу истории. Это все неправда!
 —  Нет, правда, правда! Я взглянула в твои глаза и увидела — правда! Я знаю. Мальчишка, такое не смог бы выдумать никогда. Я умру, умру совсем молодой!
 —  С ума сошла? Это была просто… шутка. — Неуклюже пытаюсь погладить Захру по голове. Она закрывает лицо руками и согнувшись продолжает захлебываться плачем.

  Надо что-то сделать. Сейчас же, иначе… я — не мужчина. Но что?

 —  Захра! Халагызы… Голову подними! Смотри на меня. История-то совсем не закончена. Не дослушала и начала плакать, как маленькая… и не стыдно тебе!
 —  История закончена, закончена! Я умерла. — Наконец, отрывает ладони от лица. Слезы текут потоком, капая на простое темное платье. Лицо искажено, как будто ей попала под ноготь иголка.
 —  Она — не ты! Ну послушай… Слушай!

  Рыдания стихают.

 —  Она жила давно! Во времена всяких там… каджаров.
 —  Я... Дом с плоской крышей… Платье, глаза, волосы! А ковер? Зеркало?
 —  Подумаешь, дом с плоской крышей! Здесь всегда так строили… Платье — что, платье? Темное, да? ну и что, мало девочек в темных платьях ходят? Волосы… Тогда все были с длинными косами! Ну а ковер — вообще, глупости. На свете много ткачих! С чего это взяла, что Симузер — ты?

  Глаза. Как я объясню глаза?

 —  ...А зеркало? Взгляд ее постепенно проясняется.
 —  Зеркало. – На мгновение теряюсь. — Это… так, совпадение. Зеркало-то было ма-аленькое! Такое старинное зеркальце в углу, в нише. Тогда зеркала стоили ужасно дорого и достались сироте от матери, такой же мастерицы... А у вас — большое. И самое главное! Она была сирота, ты — нет!
 —  Я... тоже… – Опускает голову.
 —  Симузер была круглая сирота. Тихая, замкнутая девочка. Совсем одна на белом свете. Без матери, на кеманче играющей — и такого замечательного дяди-каменотеса! Даже троюрного брата не было, чтобы ее по вечерам пугать. К тому же — умница и красавица... А ты — долговязая, смешная, глупенькая черноглазая девчонка! – Смеюсь.

  Захра тоже начинает неожиданно смеяться. Потом, глубоко вздохнув, оглядывает комнату блестящими глазами, на которых еще не высохли слезы, словно убеждаясь в ее реальности. Подойдя к станку, садится на стул. Поворачивается и с удовольствием оглядывает свое отражение в зеркале.

  Высокую, сильную.

  Золото на лике
                и серебро
                в руках
                умелых.

 —  А шахзаде? Пристально вглядывается мне в глаза.
 —  О, у него могла быть завидная судьба. — Сажусь на пол у станка. – Благополучно женили бы на дочери шаха соседней страны. И вот он: растолстевший, любитель плова, сладкого вина, танцовщиц. С кучей потомков от жен рангом пониже. Да еще  отродье от наложниц. Точнее, девятьсот девяносто девять. …На берег больше не выходит, не плачет от тоски. Все это могло бы случиться, если бы весь город не был надолго поражен невероятной вестью из дворца. Ковер…
 —  Ковер! Что случилось с ковром?
 —  Симузер хватились на следующий день. Все же мастерица была доброй девушкой, в махалле ее очень любили. Вошли в пустой дом и увидели ковер на станке. Все были потрясены его неземной красотой. Про бедную сироту уже больше никто не вспоминал: соседи чуть было, друг друга не поубивали. Орали, брызгая слюной, ссорились. Как же, дорогая вещь… Наконец, прибыла стража из дворца, разогнала зевак тумаками. И забрала ковер.
 —  Шахзаде его все-таки увидел!
 —  Захра! Ковер принесли прямо в большую тронную залу, повесили на стену. Шах явился, развалился на троне… Сын сел рядом. Подошла стража, опустила табарзины. Придворные поэты-блюдолизы в халатах вышитых пели: «ах какая стройная дева, подобная пугливой газели изображена на ковре, подаренным народом преданным нашему справедливейшему шаху…!». Гаремные знатоки, кривя губы, рассматривали: «у этой жалкой девчонки грудь чересчур мала да узки бедра!». Военачальники при саблях вострых согласно зубы скалили: «годна лишь на ночь... немало их в сожженных дотла городах видали...». Пышно разодетые вельможи недоуменно плечами жали: «что за глупости, странный ковер… какие-то скалы вдали, песок... то солнце всходит, то луна... девчушка стоит на берегу… да ковры на то и предназначены, чтобы их под ноги кидать, а не рассматривать на стене… обычаи кафиров…». Толстые моллы, сразу почуяв, куда дует ветер, злобно заворчали: «ковер ислам позорит… вытканная на ковре девка-бесстыдница наверняка падшая женщина из предместья на холме... гнусная тварь... у нее даже не покрыта голова!».

  Услышав приговор гаремных знатоков и молл, поэты испугались. И замолчали. Застыли знаки на ковре, слились друг с другом. А владыка, скучающе зевнув, прикрыл глаза. Тем временем, встал с трона шахзаде, прошел сквозь залу. Подошел к ковру. Тот сразу засиял теплом сокрытым. И замолчал, ожидая приговор. Придворные столпились кругом.

  Смотрел на свет искрящийся.

  Вдруг говорит внезапно:

 —  Мне кажется, что девушка
                живая и
                страдает от любви.

                Мне кажется, что она…
                что она и есть моя невеста
                из народа,
    Чистая душой.

  И в тот же самый миг...

  Застывшая на стуле фигура.
 
  Раздался гром небесный.
                Невидимая сила втянула юношу
                в ковер.
    Стены высокого дворца из камня
                раскололись, лопнули — и сонмы
                Птиц чудесных внутрь  ворвались.

    Кораблей бесплотных!

                Парит на небе гневном
                семикрылый
                вождь,
                Идут на бой
                полки
                священной
                саранчи.

   С надетыми на нагие
                девичьи тела
                поясами из
                серебра чистейшего,
                Радужными крылами
                и
                чёрными
         бездонными
    глазами.

    Подняв над головой
                мечи
                с клинками
             поражающего
    света!

    Наутро люди нашли развалины.

    Вползают в щели
                скорпионы в прозрачном панцире,
                смертоносные ехидны
                и
                убегающие от солнца
                твари
    о десяти ногах.
    Там, где твердыня
                начальников земных надменно возвышалась,
                пронзительно вопили
                и царапались лишь
                стаи
                длиннохвостых
                презренных
    обезьян...

    ...и шахзаде  – без памяти, единственный, кто избежал возмездья легкокрылых божьих птиц.

   —  Шахзаде. Что с ним стало?

    В рубище уйдет
                к пустынным далям за сияющею
                тайной.
    Душа прошла
                всего на миг в
                страну счастливую, где обитает
                Симузер —
                опалена навек
                божественным
    огнем.

  Он больше никогда не сможет жить во лжи.

Ческе-Будейовицы - Баку,  декабрь 2008 - январь 2009 г. от Р.Х.


Примечание: Иллюстрация - картина "О, Бог" современного персидского миниатюриста Махмуда Фарсчиана.