Странный предатель - Иуда Искариот

СТРАННЫЙ ПРЕДАТЕЛЬ – ИУДА ИСКАРИОТ

«ИУДА ИСКАРИОТ»
Произведение Леонида АНДРЕЕВА;
домыслы Алексея АЛЕЙНИКОВА;
картина Караваджо.

"...и к злодеям причтен" Лук. 22:37.
"Блаженны вы, когда возненавидят вас люди... и будут поносить, и пронесут имя ваше, как бесчестное, за Сына Человеческого" Лук. 6:22.
«…почести не лучше унижений, долгая жизнь не лучше короткой. Лучше то, что ведет и приводит к цели» Игнатий Лойола.
"Все приписываемое Иуде традицией - ложь" Томас де Куинси /у Х.Л.Борхеса/

*****

ВСТУПЛЕНИЕ

Два писателя уже долго сидели в рабочем кабинете одного из них и за беседой, которая увлекла обоих, не замечали, как бежало время.
- Мне не вполне понятен твой необычный, я бы сказал, интерес к Иуде. Негативный образ этого рокового спутника Христа впечатан в сознание людей навечно неизгладимыми письменами. Это олицетворённая высшая гнусность. Что может быть, в моральном плане, хуже предательства? Да ещё какого предательства?! Предательства Христа! 
Оно засвидетельствовано в Писании, которое миллионами томов разошлось среди умеющих читать. Учитывая, что это одна из самых известных книг, можно сказать, что вряд ли в каком уголке нашей планеты не знают, кто такой Иуда Искариот. Знают и веруют - самый гнусный из всех предателей. Метафорически можно даже сказать, что это царь предателей.
И это мнение уже невозможно поколебать, а о том, чтобы изменить и речи быть не может.
- Ты абсолютно прав. Менять это мнение я не собираюсь. Но, как писателя, меня интересует психологическая сторона вопроса. Ты только попробуй представить себе, что творилось в душе человека, решившегося на такое злодеяние. Вряд ли он был настолько глуп, что не понимал последствий содеянного. Не думаю, чтобы Христос допускал в свой ближний круг людей, явно неразумных. Ведь им была уготована роль апостолов – учеников и проповедников его учения. А если Иуда понимал и хотя бы немного был в состоянии предвидеть масштабы поношений и проклятий, которые неминуемо обрушатся на его голову впоследствии, то как мог он решиться на ТАКОЕ? А презрение, которое неизбежно должны были испытывать к нему даже те, которые воспользовались его предательством, не говоря уже об уверовавших в Иисуса. Как с этим жить дальше? Нужно быть из камня высеченным, чтобы ко всему этому быть бесчувственным. Да и не был он таким. Его самоубийство говорит как раз о том, что безграничное отчаяние, которое приводит к самоубийству, он испытал в полной мере. А то жил бы себе припеваючи на полученные сребреники, если это сколько-нибудь значимая сумма. И что такое для него эти тридцать сребреников, чтобы обменять на них вечное своё бесчестие? Сопоставимы ли цена и отданное за эту цену?
Ах, друг мой, как-то не верится мне, чтобы всё было так просто. Слишком мало говорится в Новом Завете об Иуде и его предательстве, а ведь это несоизмеримо более важные фигура и деяние, чем излечение очередного прокажённого. Слишком скуп и лаконичен в этом отношении новозаветный текст. Библия, несомненно, очень авторитетна среди верующих, но ведь не только они живут на свете. И не только в этом дело. Для писателя нет темы интереснее, чем сложнейшие коллизии души и то, как они разрешаются в поступках человека. Чем более я о нём думаю, тем загадочней, таинственней и трагичней представляется мне Иуда Искариот – худший из людей. Пожалуй, я попытаюсь всё же копнуть поглубже и разобраться в последовательности душевных движений, приведших Иуду к деянию, запятнавшему его имя на веки вечные.
- Ну что ж, это и в самом деле может быть интересно. Могу только пожелать тебе удачи и на этот раз.

1.ЧТО ИЗВЕСТНО ОБ ИУДЕ ИСКАРИОТЕ?

«И не было никого, кто мог бы сказать о нём доброе слово».
Это была первая фраза, написанная им об Иуде из Кариота.
Задумался, как же можно жить с этим? Как можно хоть один единственный день вынести эту пытку всеобщим презрением, негативным отношением, порицанием и отторжением? И что можно этому противопоставить, чтобы хватало сил жить?
Но ведь не родился же он негодяем и предателем, собравшем в себе и все прочие негативные качества человеческой натуры. Да и может ли абсолютное зло воплотиться в одном реальном человеке? Нет, такое невозможно. Это может быть лишь результатом бессознательного даже искажения образа в сознании людей, как следствие совершения им главного злодеяния жизни – предательства Христа. Человек ТАКОЕ совершивший автоматически наделяется и прочими отрицательными качествами. И тогда он уже перестаёт быть реальным человеком. Тогда это уже ярлык, шаблон, штамп, полная предвзятость и имя нарицательное, необходимые людям, которым некогда или лень или способности не позволяют самостоятельно думать. Проще взять готовенькое клеймо и бить им Иуду всякий раз, когда доведётся о нём вспомнить.
Но писателю всегда скучны неправомерные обобщения и штампы мышления, которые само мышление делают необязательным. Писателя интересует уникальное, единичное, неповторимое, которое всегда стоит за обобщениями.
Обобщения необходимы, но за ними всегда нужно подозревать сложность и неоднозначность бытия. В них кроется бесконечная многогранность и разнообразие мира, делающие его захватывающе интересным.

Нет, не мог быть реальный Иуда столь концентрированно зловещим, каким рисует его веками отшлифованная традиция.
Но если просто сказать об этом верующему человеку, он лишь недоуменно пожмёт плечами. Для него авторитет Писания непоколебим. А писательские сомнения и разглагольствования – это хоть и его личное, но всё же нежелательное дело. А потому к верующим обращаться нет никакого смысла.
Тогда к кому же? Кому нужен тот уже не укладывающийся в традиционные представления образ Иуды, который постепенно формируется в моём сознании?
Только людям, ищущим Истину, не утратившим ещё способность мыслить самостоятельно, без оглядки на церковные и прочие авторитеты.
Но и этим людям нельзя просто сказать: «Иуда не таков, как мы привыкли думать, а вот таков». И ведь доказательств, в привычном смысле, здесь не приведёшь. Я ведь только чутьём писателя чувствую, что что-то здесь не так. А кого этим убедишь?! Нет, навязать свое мнение невозможно. Нужно, чтобы мыслящие люди самостоятельно делали выводы, более-менее близкие моим. Я могу только предложить им материал для размышлений. А выводы пусть делают сами, если решатся.               
Никаких тезисов, никаких готовых мнений, только художественная ткань повествования и предполагаемый ум читателя должны работать на идею и замысел автора.

Итак, Иуда – воплощение зла. Всё плохое и худшее должно быть ему свойственно. Умный человек поймёт, что такого не может быть.

«Иисуса Христа много раз предупреждали, что Иуда из Кариота – человек очень дурной славы и его нужно остерегаться».
«…и не было никого, кто мог бы сказать о нем доброе слово. И если порицали его добрые, говоря, что Иуда корыстолюбив, коварен, наклонен к притворству и лжи, то и дурные, которых расспрашивали об Иуде, поносили его самыми жестокими словами».
«И у воров есть друзья, и у грабителей есть товарищи, и у лжецов есть жены, которым говорят они правду, а Иуда смеется над ворами, как и над честными».

Так, а чтобы ещё вернее сложилось у читателя первичное нерасположение к Иуде, нужно наделить его ещё и внешним безобразием.

«…и видом своим безобразнее всех жителей в Иудее»; «рыжий и безобразный иудей».

Итак, внешне Иуда просто урод. Естественно стремление людей сторониться всего уродливого. Не зря ведь говорят "Берегись уродством отмеченного!".
Тем непонятнее будет впоследствии решение Иисуса принять его в круг ближайших к нему людей. Должен же будет хоть кто-нибудь задуматься, почему это случилось?
Обо всех людях ходят сплетни и слухи. И Иуда не мог быть исключением. Значит, и говорить о нём, то есть попросту передавать друг другу недостоверное, должны дурно.

«Рассказывали далее, что свою жену Иуда бросил давно, и живет она несчастная и голодная, безуспешно стараясь из тех трех камней, что составляют поместье Иуды, выжать хлеб себе на пропитание».

Но всё же нельзя рисовать этот образ одними лишь чёрными красками. Но и белых добавлять рановато. Что-нибудь серенькое нужно добавить, чтобы задумался пытливый читатель.

«Сам же он много лет шатается бессмысленно в народе и доходил даже до одного моря и до другого моря, которое еще дальше…».

Должны понять отсюда, что Иуда много повидал на свете, раз доходил до далёких морей. Многих людей, очевидно, встречал он на пути, а значит, и знать людей должен неплохо. Он странник, что-то ищущий на свете. Он оставил ради этих поисков и поместье, которое, конечно же, не может состоять из трёх камней, и спокойную жизнь рядом с жёнушкой /опять намёк: жена, оказывается, была у этого урода/ и сменил эти минимальные блага жизни на полную опасностей жизнь бродяги. Ради чего? Что не даёт ему покоя и гонит к дальним морям? Это и есть те серенькие мазки, на которые кто-то да обратит внимание.
И тут же нужно опять добавить чёрного, закрепляя в сознании негативный образ.

«…и всюду он лжет, кривляется, зорко высматривает что-то своим воровским глазом, и вдруг уходит внезапно, оставляя по себе неприятности и ссору – любопытный, лукавый и злой, как одноглазый бес».

И ещё серенький мазочек: что-то такое нужно сказать об Иуде, что выглядело бы как неправильное и необязательное умозаключение, типа тех, которые всегда в ходу у простонародья.

«Детей у него не было, и это еще раз говорило, что Иуда – дурной человек и не хочет бог потомства от Иуды».

Кто может знать, чего хочет Бог?!

2. ВСТРЕЧА С ИИСУСОМ

Но вот, встретив Иисуса, утратил вдруг Иуда интерес к странствиям и прочно прибился к сопровождавшим Учителя по его земному пути.

«…уж давно неотступно шел он по ихнему пути…».

Более того, всячески старался он приблизиться к Иисусу, что, однако, не просто было сделать. Много народу толклось вокруг нового чудотворца, включая его будущих апостолов. Все старались войти в круг избранных, имевших возможность изо дня в день, в непосредственной близости, собственными глазами видеть все дивные его деяния, а ушами слышать чудные его речи. Но не всем это было дано, а только избранным, которые берегли свою избранность и не допускали к Иисусу кого попало.
А тут ещё это внешнее безобразие, которое отпугивало нормальных людей, считавших, что уродство это неспроста, а заслуженная кара за что-то.
Как тут с такой внешностью, да при таком «фейс-контроле» пробиться в ближний круг?
Но не зря скитался Иуда, доходя до далёких стран и морей и встречая на пути множество людей. Знал он: везде люди одинаковые, к каждому можно подобрать ключик и открыть нужную тебе дверь, если, конечно, не быть очень уж разборчивым и щепетильным в средствах. А ради того, чтобы приблизиться к Учителю, можно пойти на многие жертвы.
Правильно выбранная тактика – залог успеха.

И вот он «…вмешивался в разговоры, оказывал маленькие услуги, кланялся, улыбался и заискивал. И то совсем привычен он становился, обманывая утомленное зрение, то вдруг бросался в глаза и в уши, раздражая их, как нечто невиданно-безобразное, лживое и омерзительное. Тогда суровыми словами отгоняли его, и на короткое время он пропадал где-то у дороги, – а потом снова незаметно появлялся, услужливый, льстивый и хитрый, как одноглазый бес».

Привилегии «избранничества» и зависть не допущенных непосредственно к телу Иисуса терять никому не хочется. Льстит эта приближённость и утверждает в собственных глазах. А потому зорко следят ученики, чтобы не оказалось рядом неподобающих и подозрительных типов, и лучше пере-, чем недоподозревать.               
А Иуду, этого урода, подозревать и сам Бог велел, выделив его безобразием из среды прочих людей.

«И не было сомнения для некоторых из учеников, что в желании его приблизиться к Иисусу скрывалось какое-то тайное намерение, был злой и коварный расчет».

Но именно Иисус решал, в конечном счёте, кого к себе приблизить. И хотя «Иисуса Христа много раз предупреждали, что Иуда из Кариота – человек очень дурной славы и его нужно остерегаться», не внял он их предостережениям и сделал по-своему.
Нужно здесь ещё подчеркнуть, что не заслугами Иуды диктовалось решение, а некими непонятными особенностями Иисуса, который всё же волен был поступать, как считал нужным.

«…не послушал их советов Иисус, не коснулся его слуха их пророческий голос. С тем духом светлого противоречия, который неудержимо влек его к отверженным и нелюбимым, он решительно принял Иуду и включил его в круг избранных. Ученики волновались и сдержанно роптали…».

Итак, именно Иисус «решительно принял Иуду», полагая, что он достоин быть среди его учеников.
Вряд ли Иисуса можно подозревать в благодушии и недостаточном знании людей, а следовательно считать его выбор ошибкой. Тогда что кроется за решением приблизить к себе, как потом выяснится, худшего их людей?
Пусть это пока остаётся загадкой.

«И вот пришел Иуда.
Пришел он, низко кланяясь, выгибая спину, осторожно и пугливо вытягивая вперед свою безобразную бугроватую голову – как раз такой, каким представляли его знающие».

Опытный психолог был Иуда. Понимал, как нужно вести себя только что включённому в ближний круг. Держаться нужно тихо и скромно, давая всем понять, что и сам он не поймёт, почему так осчастливил его Иисус своим выбором, что все они, прочие ученики, гораздо его во всём достойнее, и что находиться среди них для него большая честь.
Ещё бы, такому уроду:

«…достаточно крепок силою был он, по-видимому, но зачем-то притворялся хилым и болезненным и голос имел переменчивый: то мужественный и сильный, то крикливый, как у старой женщины, ругающей мужа, досадно-жидкий и неприятный для слуха, и часто слова Иуды хотелось вытащить из своих ушей, как гнилые, шероховатые занозы. Короткие рыжие волосы не скрывали странной и необыкновенной формы его черепа: точно разрубленный с затылка двойным ударом меча и вновь составленный, он явственно делился на четыре части и внушал недоверие,  даже тревогу: за таким черепом не может быть тишины и согласия, за таким черепом всегда слышится шум кровавых и беспощадных битв.
Двоилось так же и лицо Иуды: одна сторона его, с черным, остро высматривающим глазом, была живая, подвижная, охотно собиравшаяся в многочисленные кривые морщинки. На другой же не было морщин, и была она мертвенно-гладкая, плоская и застывшая, и хотя по величине она равнялась первой, но казалась огромною от широко открытого слепого глаза. Покрытый белесой мутью, не смыкающийся ни ночью, ни днем, он одинаково встречал и свет и тьму, но оттого ли, что рядом с ним был живой и хитрый товарищ, не верилось в его полную слепоту».

Ну кто, увидев такую невероятную коллекцию физических безобразий, может подумать что-нибудь доброе об Иуде?

«Даже люди, совсем лишенные проницательности, ясно понимали, глядя на Искариота, что такой человек не может принести добра…».

Но пожалеть и посочувствовать человеку, которому со всеми этими «прелестными» чертами и особенностями нужно было как-то жить на свете, никто не догадался.
Только «…Иисус приблизил его и даже /вы только себе представьте! – А.А./ рядом с собою – рядом с собою посадил Иуду».

Ну кому из старожилов «круга» такое понравится?!

«Брезгливо отодвинулся Иоанн, любимый ученик, и все остальные, любя учителя своего, неодобрительно потупились».

Иоанн, любимый ученик, принял эту несуразность особенно близко к сердцу и хотел даже уйти из-за стола. Но Пётр, увидев что-то во взгляде Иисуса, остановил друга и первый понял, что решение Учителя не может быть оспорено, сколь бы странным оно ни казалось, что следует к Иуде быть хотя бы минимально приветливым.

«– Вот и ты с нами, Иуда… – Это ничего, что у тебя такое скверное лицо: в наши сети попадаются еще и не такие уродины, а при еде-то они и есть самые вкусные».

Сомнительный комплимент, согласитесь. Но таков уж Пётр – прямодушный, не особо умный, но уж, конечно, честный и безыскусный.
Делать нечего, и другие ученики, увидев на лице Иисуса одобрительную улыбку, решили поприветствовать Иуду.

«…один за другим подходили к Иуде смущенные ученики, заговаривали ласково, но отходили быстро и неловко».

Но покориться воле Иисуса не означало радоваться Иуде, принять его в свой круг доброжелательно и сердечно.      
               
«…что-то неприятное тревожило левую сторону Иудина лица, – оглянулся: на него из темного угла холодными и красивыми очами смотрит Иоанн, красивый, чистый, не имеющий ни одного пятна на снежно-белой совести. И, идя, как и все ходят, но чувствуя так, будто он волочится по земле, подобно наказанной собаке, Иуда приблизился к нему и сказал:
 – Почему ты молчишь, Иоанн? Твои слова, как золотые яблоки в прозрачных серебряных сосудах, подари одно из них Иуде, который так беден.
 Иоанн пристально смотрел в неподвижный, широко открытый глаз и молчал. И видел, как отполз Иуда, помедлил нерешительно и скрылся в темной глубине открытой двери».

Нет, не приняла Иуду душа Иоанна, первого и любимого ученика. А что не принял Иоанн, вряд ли примет кто-то из других учеников.
Понимал это Иуда, знаток человеческих душ, и не мог радоваться этому пониманию. А потому, когда все ушли на прогулку под яркой луной, он остался, хотя никто не возбранял ему пойти вместе со всеми. С кровли дома, где в привычном одиночестве собрался коротать ночь, наблюдал он за гуляющими, к которым хотел бы, но не посмел присоединиться. «Я испортил им вечернюю беседу. Не буду портить ещё и ночную прогулку», - вероятно, подумал он. И когда все уже вернулись и ещё долго после этого «…Иуда всё не спал».

3. ИУДА – КАЗНАЧЕЙ И БЫТОУСТРОИТЕЛЬ

Ко всему привыкают люди в жизни своей, привыкли и ученики к Иуде "...и перестали замечать его безобразие».
Но за честь быть приобщённым к избранным ученикам Иисуса следовало платить каким-нибудь полезным усердием. Нашлось дело и для Иуды.

«Иисус поручил ему денежный ящик, и вместе с этим на него легли все хозяйственные заботы: он покупал необходимую пищу и одежду, раздавал милостыню, а во время странствований приискивал место для остановки и ночлега. Все это он делал очень искусно, так что в скором времени заслужил расположение некоторых учеников, видевших его старания».

Никаких сомнений не должно быть по поводу того, что Иуда – будущий предатель – должен быть искусным и неисправимым лжецом. Таков он и есть. Но странно как-то лжёт Иуда, не так, как другие.

«Лгал Иуда постоянно, но и к этому привыкли, так как не видели за ложью дурных поступков, а разговору Иуды и его рассказам она придавала особенный интерес и делала жизнь похожею на смешную, а иногда и страшную сказку.
По рассказам Иуды выходило так, будто он знает всех людей, и каждый человек, которого он знает, совершил в своей жизни какой-нибудь дурной поступок или даже преступление. Хорошими же людьми, по его мнению, называются те, которые умеют скрывать свои дела и мысли, но если такого человека обнять, приласкать и выспросить хорошенько, то из него потечет, как гной из проколотой раны, всякая неправда, мерзость и ложь. Он охотно сознавался, что иногда лжет и сам, но уверял с клятвою, что другие лгут еще больше, и если есть в мире кто-нибудь обманутый, так это он, Иуда. Случалось, что некоторые люди по многу раз обманывали его и так и этак. Так, некий хранитель сокровищ у богатого вельможи сознался ему однажды, что уж десять лет непрестанно хочет украсть вверенное ему имущество, но не может, так как боится вельможи и своей совести. И Иуда поверил ему, – а он вдруг украл и обманул Иуду. Но и тут Иуда ему поверил, – а он вдруг вернул украденное вельможе и опять обманул Иуду. И все обманывают его, даже животные: когда он ласкает собаку, она кусает его за пальцы, а когда он бьет ее палкой – она лижет ему ноги и смотрит в глаза, как дочь. Он убил эту собаку, глубоко зарыл ее и даже заложил большим камнем, но кто знает? Может быть, оттого, что он ее убил, она стала еще более живою и теперь не лежит в яме, а весело бегает с другими собаками.
Все весело смеялись на рассказ Иуды, и сам он приятно улыбался, щуря свой живой и насмешливый глаз, и тут же, с тою же улыбкой сознавался, что немного солгал: собаки этой он не убивал. Но он найдет ее непременно и непременно убьет, потому что не желает быть обманутым. И от этих слов Иуды смеялись еще больше».

Странная это ложь – скорее анекдот или притча. А притчами изъясняются, как известно, мудрые люди.
Притча, конечно, как и сказка, -  ложь, «да в ней намёк, добрым молодцам урок».
И пытливым исследователям текстов, следует добавить.
На этом этапе знакомства с Иудой перед некоторыми читателями может встать вопрос: мудр ли Иуда, разговаривающий притчами.
Решайте сами. Писатель не должен навязывать своё мнение.

Как-то так незаметно начало складываться, что к Иуде начали обращаться с серьёзными вопросами, которые не станешь задавать, от нечего делать, кому попало. Вот и Пётр спросил его о сокровенном:

«– А Иисус? Что ты думаешь об Иисусе? – наклонившись, спросил он громким шепотом.– Только не шути, прошу тебя.
Иуда злобно взглянул на него:
– А ты что думаешь?
Петр испуганно и радостно прошептал:
– Я думаю, что он – сын бога живого.
– Зачем же ты спрашиваешь? Что может тебе сказать Иуда, у которого отец козел!
– Но ты его любишь? Ты как будто никого не любишь, Иуда.
С той же странной злобою Искариот бросил отрывисто и резко:
– Люблю».

Итак, Иуда сказал, что любит Христа. Это должно запомниться.
Хотя вряд ли поверхностный читатель всерьёз воспримет это заявление Иуды, который всё время «лжёт». Разве бы он признался, если бы даже и не любил Иисуса?  Да и то, что такой вопрос мог прозвучать, можно допустить лишь при условии, что Пётр не только простодушен, но и явно глуповат. Но как заподозрить такое за Петром – будущим первым римским епископом.
Но, с другой стороны, почему один из учеников Иисуса не может быть глуповат, если явно таков другой – Фома, например.
Это явно следует из такого его описания:               

«…он не понимал шуток, притворства и лжи, игры словами и мыслями и во всем доискивался основательного и положительного. И все рассказы Искариота о дурных людях и поступках он часто перебивал короткими деловыми замечаниями:
– Это нужно доказать. Ты сам это слышал? А кто еще был при этом, кроме тебя? Как его зовут?».

Иуда, замученный таким занудством, однажды не сдержался: «– Какой ты глупый, Фома!».

4. СТРАНСТВИЯ ПО ИУДЕЕ

По ходу повествования Иисус с учениками бродят по Иудее, и Иисус проповедует своё учение в селениях, которые встречаются им на пути. Возникает очень важный вопрос: как воспринимают слушатели проповедей учение Иисуса? Как ложатся его слова на их сердца? Естественно, было бы желательно знать, что новое учение проповедуется не зря, что люди, приобщившись к Истине, становятся другими людьми: чище, лучше в помыслах своих и поступках и других людей стараются сделать такими. Но как можно знать это наверное, постоянно переходя из одного селения в другое, чтобы охватить Словом как можно больше людей?
Но однажды случай такой представился, и именно Иуда внёс в этот вопрос некоторую ясность.
Много бродяживший Иуда знал и места, и людей, проживавших в местах, где Иисус проповедовал. И по опыту своему знал их не с лучшей стороны. А потому опасался дурного приёма и старался предупредить об опасности.

«Искариот рассказывал дурное о жителях его и предвещал беду».

Но выходило всё наоборот.

«…люди, о которых говорил он дурно, с радостью встречали Христа и его друзей, окружали их вниманием и любовью и становились верующими, а денежный ящик Иуды делался так полон, что трудно было его нести. И тогда над его ошибкой смеялись, а он покорно разводил руками и говорил:
 – Так! Так! Иуда думал, что они плохие, а они хорошие: и поверили быстро, и дали денег. Опять, значит, обманули Иуду, бедного, доверчивого Иуду из Кариота!».

Из этого можно было бы сделать тот отрадный вывод, что Иисуса встречают совсем не так, как когда-то Иуду. И объяснения этому долго искать не нужно.
Иуда внешне безобразен, тогда как Иисус красив. Иуда в глазах людей был просто бродягой, а Иисус - Учителем, проповедующим новое Слово Истины.
Потому и встречают его так радостно и приветливо, слушая его проповеди со вниманием и интересом. И если бы только знать, что слова его учения падают на добрую почву и дают обильные всходы, тогда лучшего и желать было бы невозможно.
Естественно, когда Иуда предполагал дурное, а выходило наоборот, Иисусу и ученикам приятно было убеждаться в неправоте Иуды.    
               
Но… «…как-то раз, уже далеко отойдя от селения, встретившего их радушно, Фома и Иуда горячо заспорили и, чтобы решить спор, вернулись обратно. Только на другой день догнали они Иисуса с учениками, и Фома имел вид смущенный и грустный, а Иуда глядел так гордо, как будто ожидал, что вот сейчас все начнут его поздравлять и благодарить. Подойдя к учителю, Фома решительно заявил:
– Иуда прав, господи. Это были злые и глупые люди, и на камень упало семя твоих слов.
И рассказал, что произошло в селении. Уж после ухода из него Иисуса и его учеников одна старая женщина начала кричать, что у нее украли молоденького беленького козленка, и обвинила в покраже ушедших. Вначале с нею спорили, а когда она упрямо доказывала, что больше некому было украсть, как Иисусу, то многие поверили и даже хотели пуститься в погоню. И хотя вскоре нашли козленка запутавшимся в кустах, но все-таки решили, что Иисус обманщик и, может быть, даже вор».

Спору нет, приятным этот случай не назовёшь. Тем более, что сразу встаёт вопрос: а как в других селениях, которые они посетили? Может там пропал ягнёнок или что-нибудь из утвари и в пропаже обвинили ушедших? Выходит, не так легко, как казалось, приживаются семена новой веры, не так прочно держится слово Иисуса в сердцах и сознании людей.
Это уже вопрос действенности учения, и, соответственно, престижа и авторитета Иисуса. А это не шутки. На этом всё стоит. И хотя у самого Иисуса и не могло возникнуть сомнений в правильности его учения, но уверенность неофитов могла поколебаться.
Иуда, предостерегавший о подобном и оказавшийся правым, выступил здесь в роли дурного вестника в древние времена, который хотя и не был виноват в случившемся, но за доставку плохих известий мог основательно поплатиться.
Естественно жизни Иуды ничто не угрожало, но подсознательно с ним увязывалось далее воспоминание и неприятные размышления о случившемся.
А кроме того Иуда оставил из-за Иисуса свои странствия, надеясь, что именно в Иисусе нашёл, что искал. Иисус, конечно же, понимал это и то, что лёгкость, с которой люди принимали его учение, как бы подтверждала и истинность самого учения и правильность решения Иуды примкнуть к Христу.
Но тут вдруг выясняется, что столь же легко люди могут и отказаться от его учения по совершенно ничтожной причине. Это был не слабенький удар и серьёзное испытание всем поборникам новой веры.
Не следует забывать, что Иисус был Богочеловек, и человеческое в нём тоже проявлялось. Так или иначе, это должно было сказаться на отношении Иисуса к Иуде. И сказалось.

«И с этого же дня как-то странно изменилось к нему отношение Иисуса. И прежде почему-то было так, что Иуда никогда не говорил прямо с Иисусом, и тот никогда прямо не обращался к нему, но зато часто взглядывал на него ласковыми глазами, улыбался на некоторые его шутки, и если долго не видел, то спрашивал: а где же Иуда? А теперь глядел на него, точно не видя, хотя по-прежнему, – и даже упорнее, чем прежде, – искал его глазами всякий раз, как начинал говорить к ученикам или к народу, но или садился к нему спиною и через голову бросал слова свои на Иуду, или делал вид, что совсем его не замечает. И что бы он ни говорил, хотя бы сегодня одно, а завтра совсем другое, хотя бы даже то самое, что думает и Иуда, – казалось, однако, что он всегда говорит против Иуды».

То, что Иисус «искал его /Иуду – А.А./ глазами всякий раз, как начинал говорить к ученикам или народу» - это неспроста. Так ищут глазами человека, чьим вниманием и мнением дорожат, кого среди слушателей выделяют и хотят убедить в первую очередь. Очевидно, наблюдая Иуду и слушая его «лживые» притчи, Иисус успел оценить и мудрость его, и старательное исполнение возложенных на него обязанностей и его надежды на обретение Истины через приобщение к вере в миссию Иисуса. Вера живее и действеннее, если она не слепая, а питается убедительными свидетельствами её истинности. Лучшим таким свидетельством было бы приобщение к учению Иисуса всё новых и новых сторонников. Не много стоит учение, принятое горсткой учеников, а массы оставляющее равнодушными.
А тут как бы пошли свидетельства, что далеко не столь очевидна Истина в словах Иисуса, если слушатели остаются равнодушны, а то и враждебными бывают они.

В результате между Иисусом и Иудой выстраиваются отношения довольно непростые.
Иуда – ученик особенный. Если других учеников Иисус призывал к служению, обещав сделать их «ловцами человеков», то Искариот сам примкнул к нему.
Он резко изменил свой образ жизни: из одинокого, ищущего что-то странника превратился в спутника Христа, с надеждой на обретение Истины внимающего его проповедям, несущего на себе груз бытовых забот о Христе и учениках, тогда как даже жене своей /хотя это только слухи/ предоставил самой о себе заботиться. Он делил с Христом и тяготы скитаний и опасности с ними связанные.
Короче, он был подвижник идеи. Другие ученики тоже. Но они были более склонны именно к вере, к предощущению истины, тогда как Иуда, именно в силу мудрости своей тяготел к доказательности и безусловной уверенности. Но откуда это может прийти? – Только от регулярного наблюдения того, как Истина Иисуса благотворно влияет на души людей, преображая их и делая людьми совсем другими.
Если отдельные неизбежные на первых порах неудачи мало что значили для просто верующих в Иисуса учеников, то для аналитика-Иуды это было свидетельством несовершенства или самого учения или способов его распространения среди людей. Но если бы Иуда разочаровался в самом учении, то он наверняка оставил бы Иисуса и вновь отправился за дальние моря искать что-то более совершенное. Но он остался, признался, что любит Иисуса и даже доказал это не на словах, как мы увидим позднее. Значит, учение он принял. А как сделать, чтобы приняли его и другие люди, большие массы людей, для которых оно и предназначалось, этого не знал ни Иуда, ни тогда ещё, возможно, и сам Христос.
Это незнание создавало потенциальную угрозу, как для проповедника-Иисуса и его учеников, так и для проповедуемой им Истины.
Конечно, Учитель понимал это, а также то, что именно от него ждут решения этой проблемы, если не все ученики, то уж Иуда точно. Пусть он молчит, не требует решения и не торопит с его принятием, но, возможно, лучше всех понимает его необходимость. Но пока решения не было. И это создавало между Иисусом и Иудой непонятное другим ученикам напряжение, с внешними признаками как бы нерасположения к Иуде. 
               
«Произошел некоторое время спустя и еще один случай, в котором опять-таки правым оказался Иуда. В одном иудейском селении, которое он настолько не хвалил, что даже советовал обойти его стороною, Христа приняли очень враждебно, а после проповеди его и обличения лицемеров пришли в ярость и хотели побить камнями его и учеников. Врагов было много, и, несомненно, им удалось бы осуществить свое пагубное намерение, если бы не Иуда из Кариота. Охваченный безумным страхом за Иисуса, точно видя уже капли крови на его белой рубашке, Иуда яростно и слепо бросался на толпу, грозил, кричал, умолял и лгал, и тем дал время и возможность уйти Иисусу и ученикам. Разительно проворный, как будто он бегал на десятке ног, смешной и страшный в своей ярости и мольбах, он бешено метался перед толпою и очаровывал ее какой-то странной силой. Он кричал, что вовсе не одержим бесом Назарей, что он просто обманщик, вор, любящий деньги, как и все его ученики, как и сам Иуда, – потрясал денежным ящиком, кривлялся и молил, припадая к земле. И постепенно гнев толпы перешел в смех и отвращение, и опустились поднятые с каменьями руки.
 – Недостойны эти люди, чтобы умереть от руки честного, – говорили одни, в то время как другие задумчиво провожали глазами быстро удалявшегося Иуду».

Прочитав этот эпизод, пытливый читатель может небезосновательно решить, что Иуда не зря говорил Петру о любви к Иисусу. Ведь только что он буквально спас его вместе с учениками, здорово к тому же рискуя. Он ведь остался один против всей толпы, охваченной яростью и готовой пустить в ход камни. И как же хорошо нужно было знать людей, чтобы избрать единственно верную тактику в данной, смертельно опасной ситуации. Пришлось унижаться, умолять, бить на жалость, оболгать Иисуса и его учеников, включая себя, лишь бы отвлечь внимание толпы от уходящих, лишь бы нейтрализовать её гнев внушённой мыслью, что недостойны эти «лжецы» гнева «честных» людей. Но это не обязательно должно было сработать, и погибнуть мог бы Иуда, побитый камнями, но не предавший, а спасший Христа. Безусловно, только отчаянно любящее сердце способно на такое самопожертвование – балансирование на грани жизни и смерти, чтобы спасти, кого любишь.
Да, пожалуй, и в самом деле Иуда любил Христа.

Но вот нагоняет Иуда ушедших и спасённых им учеников и Иисуса. И далее события разворачиваются так, что человеческие качества учеников, да и самого Иисуса, и при этом не самые лучшие, наносят Иуде, который и сам ведь был человеком, которому ничто человеческое не чуждо, большую обиду.

«И снова ожидал Иуда поздравлений, похвал и благодарности, и выставлял на вид свою изодранную одежду, и лгал, что били его, – но и на этот раз был он непонятно обманут. Разгневанный Иисус шел большими шагами и молчал, и даже Иоанн с Петром не осмеливались приблизиться к нему, и все, кому попадался на глаза Иуда в изодранной одежде, со своим счастливо-возбужденным, но все еще немного испуганным лицом, отгоняли его от себя короткими и гневными восклицаниями. Как будто не он спас их всех, как будто не он спас их учителя, которого они так любят».

В этом месте повествования даже предвзятый и негативно-пристрастный по отношению к Иуде читатель должен почувствовать, что поступили с ним всё же несправедливо. Он обижен, но только глупому Фоме он может высказать, что у него на душе: всё равно Фома не поймёт.

«Посмотри: вот идут они по дороге, кучкой, как стадо баранов, и подымают пыль… а я, благородный, прекрасный Иуда, плетусь сзади, как грязный раб, которому не место рядом с господином.
– Почему ты называешь себя прекрасным? – удивился Фома.
– Потому что я красив, – убежденно ответил Иуда и рассказал, многое прибавляя, как он обманул врагов Иисуса и посмеялся над ними и их глупыми каменьями.
– Но ты солгал! – сказал Фома.
– Ну да, солгал, – согласился спокойно Искариот.– Я им дал то, что они просили, а они вернули то, что мне нужно. И что такое ложь, мой умный Фома? Разве не большею ложью была бы смерть Иисуса?».

Не стал догонять Иуда «стадо баранов». В пустынном овраге, наедине со своими  мыслями, обидой и печалью провёл он ночь среди холодных камней.
Возможно ученики и не обратили бы внимание на его отсутствие, но ведь им пришлось самим хлопотать об ужине и ночлеге, а потому они «роптали на его нерадивость».
А может, следовало бы задуматься над причиной его отсутствия, обеспокоиться этим, и не роптать «на его нерадивость», а всё же вспомнить, что он спас им жизнь, и найти для него какие-нибудь слова благодарности?
Ласковое слово и кошке приятно. А Иуда такими словами явно не был избалован.

Возможно этой ночью, Иисус, сосредоточенно размышлявший о событиях миновавшего беспокойного и опасного дня, вдруг услышал донёсшийся до него из далёкого мрачного и холодного оврага голос Иуды:
«Сколько селений и городов успеют ещё посетить Иисус и ученики с проповедью новой Истины, пока в одном из них не воспринявшие Истину не забьют их камнями?»
Вопрос Иуды требовал ответа. Ответа не было.

В состязании Петра и Иуды в метании тяжёлых камней в пропасть, в котором Иуда неожиданно для всех вышел победителем, хотя и многократно жаловался до этого на свои немочи, важны следующие нюансы.
Иуда среди учеников чувствует себя изгоем.
Вначале он не принимает участия в общей забаве. Фома спрашивает – почему?

«– У меня грудь болит, и меня не звали.
– А разве нужно звать? Ну, так вот я тебя зову, иди. Посмотри, какие камни бросает Петр».   
               
Иисус ни к кому из учеников не пристрастен. Он отказывается помочь Петру одолеть Иуду кратким, но ёмким по смыслу возражением: «…а кто поможет Искариоту?»

Но, что гораздо важнее, Иисус не присоединился к поздравлявшим Иуду, удивлённым его силой ученикам.

«Все хвалили Иуду, все признавали, что он победитель, все дружелюбно болтали с ним, но Иисус, – но Иисус и на этот раз не захотел похвалить Иуду. Молча шел он впереди, покусывая сорванную травинку, и понемногу один за другим переставали смеяться ученики и переходили к Иисусу. И в скором времени опять вышло так, что все они тесною кучкою шли впереди, а Иуда – Иуда-победитель – Иуда сильный – один плелся сзади, глотая пыль».

5. МИССИЯ ИУДЫ

Что стоит за этим непоздравлением? Равнодушие к Иуде? Вряд ли. Скорее глубокая сосредоточенность в мыслях на главной задаче всей его миссии – испытании Истины Иерусалимом, к которому они приближались. Это не какие-нибудь жалкие селения с кучкой необразованных пастухов, от которых спасти может один Иуда. Если его Истину не примет Иерусалим, никакой Иуда не спасёт его от гибели.
Вот о чём, скорее всего, думал Иисус, «покусывая сорванную травинку».
Что такое в сравнении с этим какие-то смешные игры с камнями?!
А Иуда? – Ну, сегодня его и так достаточно хвалили.
А, кроме того, возможно, размышляя о главном, Иисус  начинал уже различать во тьме грядущего смутные контуры некоего грандиозного плана. И чтобы этот план осуществился, странным непонятным образом Иисус чувствовал: помочь ему сможет только Иуда – мудрый, сильный, нынче обиженный, может быть даже разгневанный, но страстно любящий его и его Истину Иуда. И хорошо, что он умный и сильный подвижник идеи. Слабый  – плохой ему помощник. Но эту силу, мудрость и знание людей необходимо направить в нужное русло таким искусным образом, чтобы не подозревал Иуда, что его направляют. Иначе он может воспротивиться, как противятся люди любому насилию, даже если оно исходит от самых близких.
Иуда должен действовать и знать: он сам решил, что действовать нужно именно так.

Недостаточно оказалось Иуде похвал учеников. Слишком редко его хвалили в жизни, и не могла его душа насытиться одноразовым снисхождением. Да и много ли значили для него похвалы учеников? Восторг всего остального мира променял бы Иуда на одно ласковое слово Иисуса. Слишком человеком был Иуда в сравнении с Христом, слишком настрадался в жизни из-за своего уродства и постоянных конфликтов с презренными тупицами, заселившими мир, чтобы не страдать из-за недостаточного внимания Христа – единственного на земле, кого он любил и чьим мнением дорожил.
Но и ученики могли бы быть щедрее на ласковое и похвальное слово.

Вот остановились они на ночлег в доме Лазаря.

«И когда все собрались для беседы, Иуда подумал, что теперь вспомнят о его победе над Петром, и сел поближе. Но ученики были молчаливы… и никто не вспомнил об Иуде. Иуда вышел».   
               
Вышел, вероятно, чтобы без свидетелей справиться со своею обидой, упрятать её на дно души, что много раз уже приходилось ему делать, что стало для него уже привычкой.
Овладев собой, Иуда вернулся.   
               
«Искариот остановился у порога и, презрительно миновав взглядом собравшихся, весь огонь его сосредоточил на Иисусе…
Вслушиваясь в нежную мелодию далеких и призрачных слов, Иуда забрал в железные пальцы всю душу и в необъятном мраке ее, молча, начал строить что-то огромное. Медленно, в глубокой тьме, он поднимал какие-то громады, подобные горам, и плавно накладывал одна на другую, и снова поднимал, и снова накладывал, и что-то росло во мраке, ширилось беззвучно, раздвигало границы. Вот куполом почувствовал он голову свою, и в непроглядном мраке его продолжало расти огромное, и кто-то молча работал: поднимал громады, подобные горам, накладывал одну на другую и снова поднимал… И нежно звучали где-то далекие и призрачные слова».

И у Иуды, внимавшего Христу, созревал какой-то пока ещё неясный, но грандиозный план.
Вот Учитель прервал свою речь…

«Иисус молчал и пристально глядел куда-то. И когда последовали за его взором, то увидели у дверей окаменевшего Иуду с раскрытым ртом и остановившимися глазами».

Что-то такое увидел Иисус в Иуде, что заставило его оборвать притчу на полуслове.

«Прямо к Иуде шел Иисус и слово какое-то нес на устах своих – и прошел мимо Иуды…»

Какое-то слово нёс Иисус Иуде – на это очень важно обратить внимание.
Нёс, и, вероятно, отдал его мудрому Иуде, проходя мимо. Иначе, зачем нёс?
Что же это за слово? Вряд ли пустячок какой-нибудь. Не для Иуды пустяки и не для Христа. Не дано нам узнать это Слово, а может быть два или три, сказанные Иисусом единственному из учеников, достойному ЭТО услышать.
Здесь Тайна.

«Уже в середине ночи обеспокоенный Фома подошел к ложу Иуды, присел на корточки и спросил:
– Ты плачешь, Иуда?
– Нет. Отойди, Фома.
– Отчего же ты стонешь и скрипишь зубами? Ты нездоров?
Иуда помолчал, и из уст его, одно за другим, стали падать тяжелые слова, налитые тоскою и гневом.
– Почему он не любит меня? Почему он любит тех? Разве я не красивее, не лучше, не сильнее их? Разве не я спас ему жизнь, пока те бежали, согнувшись, как трусливые собаки?               
…– Почему он не с Иудой, а с теми, кто его не любит? Иоанн принес ему ящерицу – я принес бы ему ядовитую змею. Петр бросал камни – я гору бы повернул для него! Но что такое ядовитая змея? Вот вырван у нее зуб, и ожерельем ложится она вокруг шеи. Но что такое гора, которую можно срыть руками и ногами потоптать? Я дал бы ему Иуду, смелого, прекрасного Иуду! А теперь он погибнет, и вместе с ним погибнет и Иуда.               
– Ты что-то странное говоришь, Иуда!
– Сухая смоковница, которую нужно порубить секирою, – ведь это я, это обо мне он сказал. Почему же он не рубит? Он не смеет, Фома. Я его знаю: он боится Иуды! Он прячется от смелого, сильного, прекрасного Иуды! Он любит глупых, предателей, лжецов…
– Что так болит у Иуды? Кто приложил огонь к его телу? Он сына своего отдает собакам! Он дочь свою отдает разбойникам на поругание, невесту свою – на непотребство. Но разве не нежное сердце у Иуды? Уйди, Фома, уйди, глупый. Пусть один останется сильный, смелый, прекрасный Иуда!»

Похоже, что план Иуды созрел, что помог этому образ «сухой смоковницы» - бесплодной, никому не нужной, бесполезно чертящей ветвями воздух и годящейся разве лишь на то, чтобы ненадолго поддержать огонь в костре.
Может быть, именно это и сказал Иисус Иуде: «сухая смоковница»? Кто знает?
Но образ этот очень сильный и, в отношении Иуды, довольно верный. Ибо, и в самом деле, кто такой Иуда – одинокий, безобразный изгой, которого в лучшем случае лишь терпят, поскольку нет прямого повода совсем его к себе не подпускать. Кому нужны его мудрость и знание людей, и одержимость Истиной?
И в особенности, если рядом есть Иисус?
Боль, страдание, горькие слёзы отчаяния принесла Иуде его любовь к Иисусу.
Для чего он живёт? Кому до него есть дело? Кто мог бы полюбить его и сказать ему нежные ласковые слова, могущие согреть его одинокое сердце? Если всё так и останется, то, в лучшем случае, он так и будет таскать на себе денежный ящик да заботиться о ночлеге и пропитании для Иисуса и учеников. Ну и ещё слушать слова Истины, которая ещё неизвестно восторжествует ли. А в худшем случае прибьют его камнями вместе с остальными.
Но есть ли из чего выбирать? Да! Выбор всегда существует!!!
И он выбирает пламя, в которое без сожалений готов бросить свою никчемную жизнь-сухую смоковницу, чтобы яркой вспышкой осветить дорогу к новой Вере и Истине.

Безусловно веруя учению Христа, Иуда один среди учеников сохранил независимость мышления и способность делать самостоятельные выводы, совершать не санкционированные Учителем поступки, тогда как остальные лишь слепо повторяли сказанное Иисусом и покорно следовали его указаниям.
Эпизод с хищением Иудой доверенных ему на хранение денег свидетельствует об этом как нельзя лучше.

«Иуда утаил несколько динариев, и это открылось благодаря Фоме, который видел случайно, сколько было дано денег. Можно было предположить, что это уже не в первый раз Иуда совершает кражу, и все пришли в негодование. Разгневанный Петр схватил Иуду за ворот его платья и почти волоком притащил к Иисусу, и испуганный, побледневший Иуда не сопротивлялся.
 – Учитель, смотри! Вот он – шутник! Вот он – вор! Ты ему поверил, а он крадет наши деньги. Вор! Негодяй! Если ты позволишь, я сам…
Но Иисус молчал. И, внимательно взглянув на него, Петр быстро покраснел и разжал руку, державшую ворот. Иуда стыдливо оправился, искоса поглядел на Петра и принял покорно-угнетенный вид раскаявшегося преступника.
– Так вот как! – сердито сказал Петр и громко хлопнул дверью, уходя».

Неизвестно, как объяснил Иуда Христу свой поступок, но ожидаемого учениками наказания не последовало.

«…все были недовольны и говорили, что ни за что не останутся теперь с Иудою».

Но вот, Иоанн решился проникнуть за дверь, за которой о чём-то беседовали Учитель и провинившийся. Вскоре он возвращается с ошеломившей всех вестью:

«– Учитель сказал… Учитель сказал, что Иуда может брать денег, сколько он хочет…
– И никто не должен считать, сколько денег получил Иуда. Он наш брат, и все деньги его, как и наши, и если ему нужно много, пусть берет много, никому не говоря и ни с кем не советуясь. Иуда наш брат, и вы тяжко обидели его – так сказал учитель… Стыдно нам, братья!»

Итак, Учитель вразумил и просветлил. А если бы не он, то Пётр точно прибил бы Иуду.

«– Все мы тут глупые, все слепые, Иуда. Один он видит, один он умный. Мне можно поцеловать тебя?
– Отчего же? Целуй! – согласился Иуда.
Петр крепко поцеловал его и на ухо громко сказал:
– А я тебя чуть не удушил! Они хоть так, а я прямо за горло! Тебе не больно было?
– Немножко».

В знак примирения все ученики, кроме Фомы целуют Иуду.
Только Фома проявляет признаки самостоятельного мышления: он должен обдумать слова Иисуса. Только очень уж медленно он это делает.

«И долго думал Фома, почти весь день. Разошлись по делам своим ученики, и уже где-то за стеною громко и весело кричал Петр, а он все соображал. Он сделал бы это быстрее, но ему несколько мешал Иуда, неотступно следивший за ним насмешливым взглядом и изредка серьезно спрашивавший:
– Ну как, Фома? Как идет дело?»

Но разве может Фома додуматься до чего-то самостоятельного, противного тому, о чём сказал Иисус?!

«Фома решительно подошел к нему – уже к вечеру это было – и сказал:
– Он прав, Иуда. Дай я поцелую тебя.               
– Вот как? …Напрасно. Я опять буду красть. 
– Как же можно красть, когда нет ни своего, ни чужого. Ты просто будешь брать, сколько тебе нужно, брат.
– И это столько времени тебе понадобилось, чтобы повторить только его слова? Не дорожишь же ты временем, умный Фома».

Последовавший после этого диалог Иуды и Фомы об Учителе и Учениках вообще, очень интересен. Невысокого мнения Иуда об учениках, разучившихся, из-за того, что всегда полагаются на Учителя, мыслить самостоятельно.

«– Ведь он наш учитель. Как же нам не повторять слов учителя?
– Разве отвалился ворот у Иуды? Разве он теперь голый и его не за что схватить? Вот уйдет учитель из дому, и опять украдет нечаянно Иуда три динария, и разве не за тот же ворот вы схватите его?
– Мы теперь знаем, Иуда. Мы поняли.
– А разве не у всех учеников плохая память? И разве не всех учителей обманывали их ученики? …Сегодня утром ты назвал меня: вор. Сегодня вечером ты зовешь меня: брат. А как ты назовешь меня завтра?»

С горьким сарказмом рассказывает Иуда Фоме на что истратил «похищенные» деньги.

«Я шучу, мой добрый Фома, – я только хотел знать, действительно ли ты желаешь поцеловать старого, противного Иуду, вора, который украл три динария и отдал их блуднице.
– Блуднице? – удивился Фома. – А об этом ты сказал учителю?
– Вот ты опять сомневаешься, Фома. Да, блуднице. Но если бы ты знал, Фома, что это была за несчастная женщина. Уже два дня она ничего не ела…
– Ты это знаешь наверное? – смутился Фома.
– Да, конечно. Ведь я сам два дня был с нею и видел, что она ничего не ест и пьет только красное вино. Она шаталась от истощения, и я падал вместе с нею…»

Почему-то верится, что Иуда и в самом деле помог «несчастной женщине», как того и требовало учение Иисуса. А «красное вино… падал вместе с нею» - это скорее уже привычка подшучивать над недалёким Фомой, в попытке таким образом разбудить его дремлющий разум. Да и как ещё можно ответить Фоме на его стандартный вопрос: «Ты это знаешь наверное?». Кто что знает наверное?!

6. ПО НАПРАВЛЕНИЮ К ИЕРУСАЛИМУ

Иерусалим всё ближе. Там всё решится. Но лишь Иисус и Иуда это отчётливо понимают. Иуда уже проделал в своём сознании всю необходимую работу, связанную с приближением к неизбежному «моменту истины», и это принесло некоторое успокоение. Так всегда бывает, когда твёрдо на что-то решишься, когда смиришься, как с неизбежностью, с возможностью самого худшего.
Перемена, произошедшая с Иудой, не осталась незамеченной.   
               
«…уже на другой день Фоме пришлось сознаться, что он ошибся в Иуде – так прост, мягок и в то же время серьезен был Искариот. Он не кривлялся, не шутил злоречиво, не кланялся и не оскорблял, но тихо и незаметно делал свое хозяйственное дело. Был он проворен, как и прежде, – точно не две ноги, как у всех людей, а целый десяток имел их, но бегал бесшумно, без писка, воплей и смеха, похожего на смех гиены, каким раньше сопровождал он все действия свои. А когда Иисус начинал говорить, он тихо усаживался в углу, складывал свои руки и ноги и смотрел так хорошо своими большими глазами, что многие обратили на это внимание».
               
А сами-то, обратившие внимание, чем в это время были озабочены?
Любимые ученики Пётр и Иоанн, например, решали самый важный, с их точки зрения, вопрос: кто «…будет первым возле Христа в его небесном царствии?».
Иоанну, который задал Иуде этот вопрос, Иуда ответил: «– Я полагаю, что ты.
– А Петр думает, что он, – усмехнулся Иоанн».
Но и Пётр спросил Иуду о том же: «– Так как же ты думаешь? – тревожно спрашивал он. – Ты умный, тебя за ум сам учитель хвалит, и ты скажешь правду.
– Конечно, ты, – без колебания ответил Искариот, и Петр с негодованием воскликнул:
– Я ему говорил!»
В этом диалоге важно не столько недостойное соперничество лучших учеников накануне грозных событий, приближение которых они не в состоянии предвидеть или хотя бы предощутить, сколько простодушное признание Петром ума Иуды и недвусмысленное указание на то, что ум этот ценит и сам Иисус.
Довольный ответом Иуды Пётр продолжает его нахваливать:

«– Говорю тебе, Иуда, ты самый умный из нас. Зачем только ты такой насмешливый и злой? Учитель не любит этого. А то ведь и ты мог бы стать любимым учеником, не хуже Иоанна. Но только и тебе, – Петр угрожающе поднял руку, – не отдам я своего места возле Иисуса, ни на земле, ни там! Слышишь!»

Подолгу молчит в эти дни Иуда, сосредоточенно думая о чём-то своём, ни с кем своими думами не делясь.

«– Опять задумался, Иуда? – кричал Петр, своим ясным голосом и лицом внезапно разрывая глухое молчание Иудиных дум, отгоняя их куда-то в темный угол. – О чем ты думаешь?
– О многом, – с покойной улыбкой отвечал Искариот. И, заметив, вероятно, как нехорошо действует на других его молчание, чаще стал удаляться от учеников и много времени проводил в уединенных прогулках или же забирался на плоскую кровлю и там тихонько сидел».

Но однажды не смог или не счёл нужным Иуда скрывать свои мысли и сказал то, что многое могло открыть умному человеку. Ну а в уме присутствовавшего при этом Иисуса сомневаться тем более не приходится.

«Только однажды Иуда как-то особенно резко и странно напомнил прежнего Иуду, и произошло это как раз во время спора о первенстве в царствии небесном. В присутствии учителя Петр и Иоанн перекорялись друг с другом, горячо оспаривая свое место возле Иисуса: перечисляли свои заслуги, мерили степень своей любви к Иисусу, горячились, кричали, даже бранились несдержанно, Петр – весь красный от гнева, рокочущий, Иоанн – бледный и тихий, с дрожащими руками и кусающейся речью. Уже непристойным делался их спор и начал хмуриться учитель, когда Петр взглянул случайно на Иуду и самодовольно захохотал, взглянул на Иуду Иоанн и также улыбнулся, – каждый из них вспомнил, что говорил ему умный Искариот. И, уже предвкушая радость близкого торжества, они молча и согласно призвали Иуду в судьи, и Петр закричал:
– Ну-ка, умный Иуда! Скажи-ка нам, кто будет первый возле Иисуса – он или я?
Но Иуда молчал, дышал тяжело и глазами жадно спрашивал о чем-то спокойно-глубокие глаза Иисуса.
– Да, – подтвердил снисходительно Иоанн, – скажи ты ему, кто будет первый возле Иисуса.
Не отрывая глаз от Христа. Иуда медленно поднялся и ответил тихо и важно:
– Я!
Иисус медленно опустил взоры. И, тихо бия себя в грудь костлявым пальцем, Искариот повторил торжественно и строго:
– Я! Я буду возле Иисуса!
И вышел. Пораженные дерзкой выходкой, ученики молчали, и только Петр, вдруг вспомнив что-то, шепнул Фоме неожиданно тихим голосом:
– Так вот о чем он думает!.. Ты слышал?»

И об этом тоже думал Иуда, и о многом другом, куда более важном. Ни Петру, ни Иоанну, поглощённым своими мелкими честолюбивыми заботами, не дано было постичь ни величие его замыслов, ни путей, ведущих к их осуществлению, ни цены, которую придётся за это заплатить.
Иуда «свое что-то думал», что-то такое, что никогда не пришло бы в голову другим ученикам.

«Пока двигался его живой и хитрый глаз, Иуда казался простым и добрым, но когда оба глаза останавливались неподвижно и в странные бугры и складки собиралась кожа на его выпуклом лбу, – являлась тягостная догадка о каких-то совсем особенных мыслях, ворочающихся под этим черепом. Совсем чужие, совсем особенные, совсем не имеющие языка, они глухим молчанием тайны окружали размышляющего Искариота».

Похоже на вызов всем ученикам и даже самому Иисусу прозвучало из уст Искариота это гордое «Я!».
Но это не было вызовом. Это был ответ на вопрос, но не тот, который задали Иуде Пётр и Иоанн. Да никто и не задавал этого вопроса, и всё же Иуда слышал его: «КТО МОГ БЫ СДЕЛАТЬ ТАКОЕ?»
И, «Не отрывая глаз от Христа. Иуда медленно поднялся и ответил тихо и важно:
– Я!».
«Иисус медленно опустил взоры» - согласился и благословил…
И уже в полной уверенности в том, что имеет право говорить это, Иуда бросил в лицо оторопевшим от неожиданности ученикам: «– Я! Я буду возле Иисуса!»
И ушёл с гордым достоинством, как человек, имеющий право входить и уходить, никого не спрашивая, когда ему захочется.
               
7. ВРЕМЯ ДЕЙСТВОВАТЬ

Когда всё решено, рано или поздно наступает время первого шага к цели.

«Как раз в это время Иуда Искариот совершил первый, решительный шаг к предательству: тайно посетил первосвященника Анну. Был он встречен очень сурово, но не смутился этим и потребовал продолжительной беседы с глазу на глаз… рассказал, что он, Иуда, человек благочестивый и в ученики к Иисусу Назарею вступил с единственной целью уличить обманщика и предать его в руки закона».

Анна хитрит, делает вид, что не знает, кто такой Иисус, желая выведать побольше о том, насколько серьёзно обстоит дело.

«Анна лениво сказал:
– Мало ли в Иудее обманщиков и безумцев?
– Нет, он опасный человек, – горячо возразил Иуда, – он нарушает закон. И пусть лучше один человек погибнет, чем весь народ.
Анна одобрительно кивнул головою».

Читать у Леонида Андреева весь последующий, мастерски выстроенный диалог – сплошное наслаждение. Как ни хитёр Анна, до Иуды, до его знания людей, того сокровенного, что прячут они в глубинах своих душ, ему далеко.
Анна трусоват, его беспокоят ученики, степень их преданности, самоотверженности и готовности умереть за Иисуса. Иуда легко, мудрыми замечаниями об Учителе и Учениках, почти афоризмами, развеивает его сомнения.

«– И они, вероятно, очень любят его?
– Да, они говорят, что любят. Очень любят, больше, чем себя.
– Но если мы захотим взять его, не вступятся ли они? Не поднимут ли они восстания?
Иуда засмеялся продолжительно и зло:
– Они? Эти трусливые собаки, которые бегут, как только человек наклоняется за камнем. Они!
– Разве они такие дурные? – холодно спросил Анна.
– А разве дурные бегают от хороших, а не хорошие от дурных? Хе! Они хорошие, и поэтому побегут. Они хорошие, и поэтому они спрячутся. Они хорошие, и поэтому они явятся только тогда, когда Иисуса надо будет класть в гроб. И они положат его сами, а ты только казни!».

Вот и прозвучало это роковое слово: «казни!». Казни Иисуса хочет Иуда.
Но как ТАКОЕ возможно? Ведь Иуда любит Иисуса, жизнью своей рисковал ради него. В этом и заключается главная загадка, разгадать которую ох как не просто.
Это тайна, вопрос вопросов, Иудино «быть или не быть?»

Первое, что приходит в голову – ну вот, довели Иуду регулярными обидами и несправедливостью. А низкие, недалёкие душонки тут же добавят: завидовал другим ученикам и славе Иисуса. Кто-то может предположить: геростратовой славы захотелось, ну и, конечно, сребреников.
Но что такое обида для почти уже «засохшей смоковницы»? К обидам он «уже старый, сухой, безобразный, со своею бугроватой головой и дико раздвоившимся лицом», привык и уж, конечно, не стал бы по такому ничтожному поводу губить Иисуса – единственного, кого любил на свете. И что «засохшей смоковнице» ненадёжная слава и сребреники, которыми не вернёшь плодоносные годы.
И хотя внешне всё должно выглядеть именно так, но о другом страстно мечтал Иуда, бросая в костёр иссохшие ветви жизни своей: навеки соединиться с Иисусом в этом костре, как соединяются языки пламени от разных поленьев.
Через казнь Иисуса лежала дорога к воссоединению этих двух небывалых светочей, из которых один был Словом, а другой – Делом.
Казнью и тем, что должно было за ней последовать, что тщательно продумал Иуда во многие бессонные ночи свои, снимались все вопросы, решались проблемы, зашедшие в тупик.
Я - «сильный, смелый, прекрасный Иуда!», и я разрублю этот "гордиев узел".

До времени Иисус ничего не должен знать, а когда поймёт, уже будет поздно что-либо изменить. И придётся только принять неизбежное, а приняв, благословить содеянное и радостно встретить Иуду там, где не был ещё никто из смертных. Туда мечтают попасть и Пётр, и Иоанн, но попадёт он – Иуда, единственный, кто заслужит это право небывалым, неожиданным, непредставимо дерзким и бескорыстным подвигом, равного которому не знали люди. И если всё сбудется, как он задумал, «– Я! Я буду возле Иисуса!» первым и останусь навеки.
Но нужно ещё обмануть Анну и многих других тупиц, возомнивших себя мудрецами, чтобы свершилось задуманное. Они давно уже и без Иуды решили судьбу Иисуса. И сам Христос это отлично понимает. Но никто не решается стать у истоков задуманной расправы. Им нужен хороший толчок под зад со стороны, чтобы потом, когда всё свершится, указать на толкнувшего и сказать: «Он, это он во всём виноват». Что ж, пусть Иуда будет виноват. Будет его невиноватая вина и наказание за неё от введённого в заблуждение простодушного люда, а также наказание, которое ОН САМ СЕБЕ НАЗНАЧИТ, - такова будет цена за любовь к Иисусу, за счастье быть рядом с ним, и он её заплатит.
Анна всё ещё колеблется:

«– Но ведь они же любят его? Ты сам сказал.
– Своего учителя они всегда любят, но больше мертвым, чем живым. Когда учитель жив, он может спросить у них урок, и тогда им будет плохо. А когда учитель умирает, они сами становятся учителями, и плохо делается уже другим! Хе!
Анна проницательно взглянул на предателя, и сухие губы его сморщились, – это значило, что Анна улыбается.
– Ты обижен ими? Я это вижу.
– Разве может укрыться что-либо от твоей проницательности, мудрый Анна? Ты проник в самое сердце Иуды».

Сарказм Иуды недоступен Анне, и не подозревающем, как сильно он ошибается в Иуде.
И трусит Анна, боится как следует взяться за дело: а вдруг восстание? А вдруг ученики Иисуса окажутся не такими трусливыми предателями, какими их представил этот лживый Иуда? А потому ещё несколько раз пришлось Иуде навестить Анну, и не всегда его пускали, прежде чем зашёл вопрос о плате за предательство.
До чего же великолепна в литературном отношении эта сцена торга за жизнь Иисуса! Как психологически убедителен этот поединок двух хитрецов, из которых Иуда несравненно хитрее и умнее Анны, который не хочет заплатить дороже установленной им смехотворно низкой цены. Парадоксально, но и Иуда высокой цены не хочет, хотя и отчаянно торгуется с первосвященником. Когда всё закончится эта мизерная сумма, в которую оценили Иисуса, будет дополнительным укором его палачам. Но Анна об этом не догадывается и играет по правилам Искариота.

«– Сколько же ты хочешь за твоего Иисуса?
– А сколько вы дадите?
Анна с наслаждением оскорбительно сказал:
– Вы все шайка мошенников. Тридцать серебреников – вот сколько мы дадим.
И тихо порадовался, видя, как весь затрепыхал, задвигался, забегал Иуда – проворный и быстрый, как будто не две ноги, а целый десяток их было у него.
– За Иисуса? Тридцать серебреников? – закричал он голосом дикого изумления, порадовавшим Анну.– За Иисуса Назарея! И вы хотите купить Иисуса за тридцать серебреников? И вы думаете, что вам могут продать Иисуса за тридцать серебреников?
Иуда быстро повернулся к стене и захохотал в ее белое плоское лицо, поднимая длинные руки:
– Ты слышишь? Тридцать серебреников! За Иисуса!
С той же тихой радостью Анна равнодушно заметил:
– Если не хочешь, то ступай. Мы найдем человека, который продаст дешевле.
…они вступили в горячий и бешеный торг. Упиваясь странным восторгом, бегая, вертясь, крича, Иуда по пальцам вычислял достоинства того, кого он продает.
– А то, что он добр и исцеляет больных, это так уже ничего и не стоит, по-вашему? А? Нет, вы скажите, как честный человек!
…– А то, что он красив и молод, – как нарцисс саронский, как лилия долин? А? Это ничего не стоит? Вы, быть может, скажете, что он стар и никуда не годен, что Иуда продает вам старого петуха? А?
– Если ты…– старался кричать Анна, но его старческий голос, как пух ветром, уносила отчаянно-бурная речь Иуды.
– Тридцать серебреников! Ведь это одного обола не выходит за каплю крови! Половины обола не выходит за слезу! Четверть обола за стон! А крики! А судороги! А за то, чтобы его сердце остановилось? А за то, чтобы закрылись его глаза? Это даром? – вопил Искариот, наступая на первосвященника, всего его одевая безумным движением своих рук, пальцев, крутящихся слов.
– За все! За все! – задыхался Анна.
…Я не могу! Я на площадь пойду, я кричать буду: Анна ограбил бедного Иуду! Спасите!
Утомленный, совсем закружившийся Анна бешено затопал по полу мягкими туфлями и замахал руками:
– Вон!.. Вон!..
Но Иуда вдруг смиренно согнулся и покорно развел руками:
– Но если ты так… Зачем же ты сердишься на бедного Иуду…
– Мы другого… Мы другого… Вон!
– Но разве я сказал, что я не могу уступить? И разве я вам не верю, что может прийти другой и отдать вам Иисуса за пятнадцать оболов? За два обола? За один?               
И, кланяясь все ниже, извиваясь и льстя. Иуда покорно согласился на предложенные ему деньги».

Вернувшись, Иуда застаёт Иисуса спящим сидя – так устал он от дискуссий и споров с фарисеями. Иисус был один в комнате и Иуда позволяет себе редкую радость полюбоваться тем единственным, что ещё удерживало его в этой жизни.

«И это был тот, кого они купили за тридцать серебреников.
Бесшумно продвинувшись вперед. Иуда с нежной осторожностью матери, которая боится разбудить свое больное дитя, с изумлением вылезшего из логовища зверя, которого вдруг очаровал беленький цветок, тихо коснулся его мягких волос и быстро отдернул руку. Еще раз коснулся – и выполз бесшумно.
– Господи! – сказал он. – Господи!
И, выйдя в место, куда ходили по нужде, долго плакал там, корчась, извиваясь, царапая ногтями грудь и кусая плечи. Ласкал воображаемые волосы Иисуса, нашептывал тихо что-то нежное и смешное и скрипел зубами».

Да странный предатель этот Иуда. А МОЖЕТ И НЕ ПРЕДАТЕЛЬ ВОВСЕ?

«…Тихою любовью, нежным вниманием, ласкою окружил Иуда несчастного Иисуса в эти последние дни его короткой жизни. Стыдливый и робкий, как девушка в своей первой любви, страшно чуткий и проницательный, как она, – он угадывал малейшие невысказанные желания Иисуса, проникал в сокровенную глубину его ощущений, мимолетных вспышек грусти, тяжелых мгновений усталости. И куда бы ни ступала нога Иисуса, она встречала мягкое, и куда бы ни обращался его взор, он находил приятное…
Сам покупал, отчаянно торгуясь, дорогое вино для Иисуса и потом очень сердился, когда почти все его выпивал Петр с равнодушием человека, придающего значение только количеству, и в каменистом Иерусалиме, почти вовсе лишенном деревьев, цветов и зелени, доставал откуда-то молоденькие весенние цветы, зелененькую травку и через тех же женщин передавал Иисусу».

Но как-то так получалось, что внимание и благодарность Иисуса Иуду обходили стороной.

«Потом все тихо расходились спать, и Иисус нежно и с благодарностью целовал Иоанна и ласково гладил по плечу высокого Петра.
И без зависти, с снисходительным презрением смотрел Иуда на эти ласки. Что значат все эти рассказы, эти поцелуи и вздохи сравнительно с тем, что знает он, Иуда из Кариота, рыжий, безобразный иудей, рожденный среди камней!»

Ну, кто ещё, не погрешив против правды, скажет, что Иуда был не в меру обидчив и завистлив?

А ещё Иуда «старательно искал расстроить свои собственные планы».
Много раз он предупреждал и Иисуса и всех, кто был с ним, что Иерусалим очень опасен, а окружение Иисуса много раз предупреждал: «– Нужно беречь Иисуса! Нужно беречь Иисуса! Нужно заступиться за Иисуса, когда придет на то время».

Даже два меча украл он, по собственным словам, у римских солдат, чтобы было чем защищать Иисуса. Энтузиазма, однако, это не вызвало.

«– Разве мы воины, что должны опоясываться мечами? И разве Иисус не пророк, а военачальник?
– Но если они захотят умертвить его?
– Они не посмеют, когда увидят, что весь народ идет за ним.
– А если посмеют? Тогда что?
Иоанн говорил пренебрежительно:
– Можно подумать, что только один ты, Иуда, любишь учителя».

«– Смотри, Фома, близится страшное время. Готовы ли вы к нему? Почему ты не взял меча, который я принес?
Фома рассудительно ответил:
– Мы люди, непривычные к обращению с оружием. И если мы вступим в борьбу с римскими воинами, то они всех нас перебьют. Кроме того, ты принес только два меча, – что можно сделать двумя мечами?
– Можно еще достать. Их можно отнять у воинов, – нетерпеливо возразил Иуда».

Но не удалось Иуде внушить ученикам чувство опасности, которым сам он был переполнен, не удалось убедить их принять необходимые меры предосторожности отчего ещё хуже стал думать о них Искариот и даже пожаловался на их преступную беспечность Марии Магдалине.

«– Но ведь ты же всегда говорил дурно о людях, – возражала Мария.
– Разве я когда-нибудь говорил о людях дурно? – удивлялся Иуда. – Ну да, я говорил о них дурно, но разве не могли бы они быть немного лучше?»

Но вот, наконец, Иерусалим. И восторженная встреча его народом, расстилавшим одежды на пути его.

«И так велико было ликование, так неудержимо в криках рвалась к нему любовь, что плакал Иисус, а ученики его говорили гордо:
– Не сын ли это божий с нами?»

8. ПРЕДАТЕЛЬСТВО

«Сын Человеческий идет по предназначению, но горе тому человеку, которым Он предается" Лука 22:22.

Но хорошо знают и Иисус, и Иуда, что ненадёжно это ликование и переменчиво настроение толпы, что её заявленные и подтверждённые ликованием симпатии – самая ненадёжная вещь на свете. Явится кто-то, найдёт нужные слова, и побегут толпы в другую сторону, и затопчут на бегу своём вчерашних кумиров.
А потому в сердцах Иисуса и Иуды растёт тревожное ожидание чего-то страшного, чем всё и завершится.
Вот уже и слова Иисуса прозвучали, что кто-то из учеников предаст его.
И уже нельзя, чтобы слова его не сбылись.
И уже не видит Иуда, что ещё могло бы помешать ему осуществить задуманное. Разве лишь Иисус мог бы ему запретить.
Да, много ещё человеческого в Иуде, ещё колеблется он своими последними сомнениями, ещё не хватает ему сил и решимости на последний страшный шаг, после которого уже ничего нельзя будет поправить. Ещё ждёт он, как чуда, запретного слова Иисуса.

«– Ты знаешь, куда иду я, господи? Я иду предать тебя в руки твоих врагов.
И было долгое молчание, тишина вечера и острые, черные тени.
– Ты молчишь, господи? Ты приказываешь мне идти?
И снова молчание.
– Позволь мне остаться. Но ты не можешь? Или не смеешь? Или не хочешь?
И снова молчание, огромное, как глаза вечности.
– Но ведь ты знаешь, что я люблю тебя. Ты все знаешь. Зачем ты так смотришь на Иуду? Велика тайна твоих прекрасных глаз, но разве моя – меньше? Повели мне остаться!.. Но ты молчишь, ты все молчишь? Господи, господи, затем ли в тоске и муках искал я тебя всю мою жизнь, искал и нашел! Освободи меня. Сними тяжесть, она тяжеле гор и свинца. Разве ты не слышишь, как трещит под нею грудь Иуды из Кариота?
И последнее молчание, бездонное, как последний взгляд вечности.
– Я иду».

А в это время Пётр громогласно клялся Иисусу, что никогда не оставит его.

«– Господи! – говорил он с тоскою и гневом. – Господи! С тобою я готов и в темницу и на смерть идти.
И тихо, как мягкое эхо чьих-то удалившихся шагов, прозвучал беспощадный ответ:
– Говорю тебе, Петр, не пропоет петух сегодня, как ты трижды отречешься от меня».

Вот и Гефсиманский сад, где привыкли за последние дни безмятежно отдыхать ночью Иисус с учениками. И все уже, уставшие от дневных забот, готовы предаться восстанавливающему силы сну. Все, кроме Иисуса, охваченного предчувствием, что близится уже то страшное и неотвратимое, к чему, как ни готовься, а никогда не подготовишься вполне.
И просит Иисус четверых ближайших своих учеников:

«– Душа моя скорбит смертельно. Побудьте здесь и бодрствуйте, – сказал он и быстрыми шагами удалился в чащу…».

Но что такое просьба Иисуса, единственного такого и лучшего из бывших на земле, в сравнении с таким естественным желанием уставшего человека закрыть глаза и уснуть.
И слышится Петру то ли в яви, то ли во сне:

«– Так ли и одного часа не могли вы бодрствовать со мною?».   
               
Но другие зато не спали. И пришли, и взяли Иисуса, которого указал Иуда целованием своим.

«Да! Целованием любви предаем мы тебя. Целованием любви предаем мы тебя на поругание, на истязания, на смерть! Голосом любви скликаем мы палачей из темных нор и ставим крест – и высоко над теменем земли мы поднимаем на кресте любовью распятую любовь».
Так стоял Иуда, безмолвный и холодный, как смерть…».

А что же преданные, любящие ученики, так долго внимавшие вещему слову его Истины, многократно клявшиеся в верности, в том, что никогда не оставят его и оспаривавшие право быть рядом с ним в другой, лучшей жизни, которую принесёт им Иисус как награду за праведность и святость?

«Как кучка испуганных ягнят, теснились ученики, ничему не препятствуя, но всем мешая – и даже самим себе, и только немногие решались ходить и действовать отдельно от других. Толкаемый со всех сторон, Петр Симонов с трудом, точно потеряв все свои силы, извлек из ножен меч и слабо, косым ударом опустил его на голову одного из служителей, – но никакого вреда не причинил. И заметивший это Иисус приказал ему бросить ненужный меч, и, слабо звякнув, упало под ноги железо, столь видимо лишенное своей колющей и убивающей силы, что никому не пришло в голову поднять его…
…и побежал Иоанн, и побежали Фома и Иаков, и все ученики, сколько ни было их здесь, оставив Иисуса, бежали. Теряя плащи, ушибаясь о деревья, натыкаясь на камни и падая, они бежали в горы, гонимые страхом…
И с этого вечера до самой смерти Иисуса не видел Иуда вблизи его ни одного из учеников, и среди всей этой толпы были только они двое, неразлучные до самой смерти, дико связанные общностью страданий, тот, кого предали на поругание и муки, и тот, кто его предал. Из одного кубка страданий, как братья, пили они оба, преданный и предатель, и огненная влага одинаково опаляла чистые и нечистые уста».

Прошла ночь. Иисус в караульне, избиваемый римскими солдатами, и Иуда под окном караульни, истязаемый ударами, которые наносились Иисусу.
Напрасно надеялся Иуда, что снизойдёт на солдат просветление, и поймут они, кого истязают и прекратят позорное избиение к неугасимой отныне славе Иисуса.
Но только отзывалось незнаемой ранее болью сердце Иуды на каждый наносимый удар.

«– Ах, больно, очень больно, сыночек мой, сыночек, сыночек. Больно, очень больно».

Эта  двусмысленная фраза прозвучавшая из уст Иуды, может послужить поводом для начала рассуждений уже на другую тему: А не был ли Иуда Богом-отцом, воплотившимся в его бренное тело для того, чтобы наблюдать Бога-сына в ответственнейший момент его земной юдоли?
И позднее, на другой день, когда уже вели Иисуса после допроса у Каиафы, и на миг встретился его взгляд с утомлёнными глазами Иисуса, случайно ли вырвался у Иуды возглас: «– Я здесь, сынок, здесь!»?
               
9. НАЧАЛО ПОЗОРНОЙ СЛАВЫ

«Никогда не судите о человеке по его друзьям. У Иуды они были безупречны»
Поль Валери

Весьма сомнительной представляется мне вторая часть фразы Валери.

«На Иуду показывали пальцами, и некоторые презрительно, другие с ненавистью и страхом говорили:               
– Смотрите: это Иуда Предатель!
Это уже начиналась позорная слава его, на которую обрек он себя вовеки. Тысячи лет пройдут, народы сменятся народами, а в воздухе все еще будут звучать слова, произносимые с презрением и страхом добрыми и злыми:
– Иуда Предатель… Иуда Предатель!».

Но к этому Иуда давно был готов, и мало это трогало его, поглощённого своими мыслями.
Вот видит он в толпе любопытствующих и тех, кто кричал Иисусу: «Осанна!», и не
мало их. Если все они захотят, то нетрудно будет освободить Иисуса, но не хотят  почему-то. Опять обманули Иуду в лучших его надеждах.

Но осталась ещё последняя надежда – Пилат. Может этот просвещённый чужеземец встанет, опираясь на власть свою, на пути у высшей Несправедливости, уже готовой торжествовать свою победу.

«– Вы привели ко мне человека этого, как развращающего народ, и вот я при вас исследовал и не нашел человека этого виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете его…
Иуда закрыл глаза. Ждет. И весь народ закричал, завопил, завыл на тысячу звериных и человеческих голосов:
– Смерть ему! Распни его! Распни его!
…Вот он моет руки – зачем-то моет свои белые, чистые, украшенные перстнями руки – и злобно кричит, поднимая их, удивленно молчащему народу:
– Неповинен я в крови праведника этого. Смотрите вы!»

И вот уже ведут Иисуса на казнь, о которой просил в своё время Иуда первосвященника Анну.
Иуда, «…улучив мгновение, подбегает к Иисусу:
– Я с тобою, – шепчет он торопливо.
Солдаты отгоняют его ударами бичей, и, извиваясь, чтобы ускользнуть от ударов, показывая солдатам оскаленные зубы, он поясняет торопливо:
– Я с тобою. Туда. Ты понимаешь, туда!»

И вот, «На самом темени земли вздымается крест – и на нем распятый Иисус».

Может всё ещё не поздно? Пока дышит Иисус, есть ещё у них шанс постичь весь ужас содеянного, раскаяться и провозгласить ему «Осанна!» из самых глубин их просветлённых сердец.

«Нет, умирает Иисус. И это может быть? Да, Иисус умирает. Бледные руки неподвижны, но по лицу, по груди и ногам пробегают короткие судороги. И это может быть? Да, умирает. Дыхание реже. Остановилось… Нет, еще вздох, еще на земле Иисус. И еще? Нет… Нет… Нет… Иисус умер.
Свершилось. Осанна! Осанна!»               
Осуществился ужас и мечты. Кто вырвет теперь победу из рук Искариота? Свершилось. Пусть все народы, какие есть на земле, стекутся к Голгофе и возопиют миллионами своих глоток: «Осанна, Осанна!» – и моря крови и слез прольют к подножию ее – они найдут только позорный крест и мертвого Иисуса… Свершилось»

На другой день Иуда посетил Синедрион, где восседали важно судьи и палачи Иисуса, «объевшиеся закона». Что нужно было ему среди этого сборища  богатых властителей и уважаемых ревнителей покоя и порядка в стране, решавших судьбу народа, его настоящего и будущего? Зачем так долго и униженно кланялся Иуда во все стороны, прежде чем на него – презренного предателя – всё же обратили внимание? Что нужно было ему в этом змеином гнезде, ведь плату за предательство он уже получил? - Обратно принёс он их ничтожные деньги.
Но не только деньги бросал Иуда горстями в лица погубивших невинного и чистого пророка новой веры. Истину об Иисусе бросал он им в лицо и думал, что

«…вся земля дрогнет под тяжестью беспощадной истины!»
«Иуда обманул вас. Он был невинен. Вы убили невинного».

Что может быть хуже для судей, приставленных охранять закон и наказывать виновных, чем убить невинного человека?! Иуда думал, что они смутятся, узнав о напрасно пролитой крови, возмутятся его наветом, обрушат на него заслуженную им кару, казнят его вслед за Иисусом при огромном стечении народа, объявив во всеуслышание, что он не только предатель, но и гнусный клеветник, погубивший невинного человека. И тогда имя Иисуса воссияет незакатной звездой не только великого Учителя Истины, но и великого святого мученика за правду.
Но на этот раз ошибся Иуда, так хорошо знавший людей. Кроме букв и статей закона и жажды власти над тёмным замороченным народом ничего не осталось в душах этих неправедных судей, которым до Истины не было никакого дела.
Чтобы ещё больше унизить Иуду, Анна бросает ему какую-то монету, как бы доплату за предательство. И тут же полетели в надменные лица законников монеты, полученные Иудой раньше.

«Иуда горстью бросал серебреники и оболы в лица первосвященника и судей, возвращая плату за Иисуса. Косым дождем криво летели монеты, попадая в лица, на стол, раскатываясь по полу. Некоторые из судей закрывались руками, ладонями наружу, другие, вскочив с мест, кричали и бранились. Иуда, стараясь попасть в Анну, бросил последнюю монету, за которою долго шарила в мешке его дрожащая рука, плюнул гневно и вышел».

Нет, не корысти ради совершил Иуда то, что совершил.

Но что ещё осталось сделать Иуде, прежде чем свершится всё, что он задумал?
Ещё нужно навестить учеников, взглянуть в их глаза последний раз и свои глаза показать им и слова сказать такие, какие они заслужили.
И вот, он уже стоит перед ними, не обращая внимания на угрозы Петра убить, ничего уже не боящийся и бросающий слова-тяжёлые камни, отягощая ими их совесть и всю их дальнейшую жизнь.

«– Радуйтесь, глаза Иуды из Кариота! Холодных убийц вы видели сейчас – и вот уже трусливые предатели пред вами! Где Иисус? Я вас спрашиваю: где Иисус?               
Было что-то властное в хриплом голосе Искариота, и покорно ответил Фома:
– Ты же сам знаешь, Иуда, что учителя нашего вчера вечером распяли.               
– Как же вы позволили это? Где же была ваша любовь? Ты, любимый ученик, ты – камень, где были вы, когда на дереве распинали вашего друга?
– Что же могли мы сделать, посуди сам, – развел руками Фома.
– Ты это спрашиваешь, Фома? Так, так! – склонил голову набок Иуда из Кариота и вдруг гневно обрушился: – Кто любит, тот не спрашивает, что делать! Он идет и делает все. Он плачет, он кусается, он душит врага и кости ломает у него! Кто любит!».

Тщетны попытки учеников оправдаться.

«…Учитель не велел убивать.
– Но разве он запретил вам и умирать? Почему же вы живы, когда он мертв? Почему ваши ноги ходят, ваш язык болтает дрянное, ваши глаза моргают, когда он мертв, недвижим, безгласен? Как смеют быть красными твои щеки, Иоанн, когда его бледны? Как смеешь ты кричать, Петр, когда он молчит? Что делать, спрашиваете вы Иуду? И отвечает вам Иуда, прекрасный, смелый Иуда из Кариота: умереть. Вы должны были пасть на дороге, за мечи, за руки хватать солдат. Утопить их в море своей крови – умереть, умереть! Пусть бы сам Отец его закричал от ужаса, когда все вы вошли бы туда!»
«…если бы все умерли, то кто бы рассказал об Иисусе? Кто бы понес людям его учение, если бы умерли все: и Петр, и Иоанн, и я?
– А что такое сама правда в устах предателей? Разве не ложью становится она?»

10. ВОССОЕДИНЕНИЕ

Вот и сказал он им самое главное: это они предатели, предавшие Иисуса, а не он – Иуда из Кариота.
Всё, не осталось больше у него дел на этой земле, такой далёкой от совершенства, что недостойной оказалась она нести на себе лёгкую тяжесть стоп чистого, невинного, сострадающего каждому Иисуса, знающего Истину и подарившую её тем, кто его распял. Даже Иуды недостойна эта земля, потому и решил он покинуть её.

«Иуда давно уже, во время своих одиноких прогулок, наметил то место, где он убьет себя после смерти Иисуса. Это было на горе, высоко над Иерусалимом, и стояло там только одно дерево, кривое, измученное ветром, рвущим его со всех сторон, полузасохшее. Одну из своих обломанных кривых ветвей оно протянуло к Иерусалиму, как бы благословляя его или чем-то угрожая, и ее избрал Иуда для того, чтобы сделать на ней петлю».

Позорнейшая из казней – быть повешенным на дереве.
Иисус! Рано прозвучало твоё пророческое слово. Слово пророка всегда звучит рано, опережая время и способность понять его теми, к кому оно обращено. Чтобы понять нужно время, но можно ПОВЕРИТЬ Слову, если от него задрожало сердце, если не разум, но сердце подсказывает: здесь Истина. Мало оказалось тех, кто поверил.               
Не назавтра после посева прорастают семена в земле, не сразу обращается разум к новой вере и Истине. Ты и сам понимал это, говоря: «вы ищете Меня убить, потому что слово Мое не вмещается в вас» Евангелие от Иоанна 8:37.
За Истину твою наградили тебя распятием на древе, а меня и этим не удостоили. Но неужели Иуда, которого ты хвалил за ум, так многое проницавший, не найдёт выхода и способа разделить с тобой и этот твой удел?! Вот, рядом моё дерево, почти такое же засохшее, как та смоковница, о которой ты рассказывал.               
Твоё дерево, моё дерево – дерево дерево и есть. Сам себя распинаю я, если никто больше не желает марать рук казнью предателя.               

«- Ты слышишь, Иисус? Теперь ты мне поверишь? Я иду к тебе. Встреть меня ласково, я устал. Я очень устал. Потом мы вместе с тобою, обнявшись, как братья, вернемся на землю…
И прыгнул. Веревка натянулась, но выдержала: шея Иуды стала тоненькая, а руки и ноги сложились и обвисли, как мокрые. Умер. Так в два дня, один за другим, оставили землю Иисус Назарей и Иуда из Кариота, Предатель…
А наутро кто-то зоркий увидел над городом висящего Иуду и закричал в испуге. Пришли люди, и сняли его, и, узнав, кто это, бросили его в глухой овраг, куда бросали дохлых лошадей, кошек и другую падаль…

…не будет конца рассказам о предательстве Иуды и страшной смерти его. И все – добрые и злые – одинаково предадут проклятию позорную память его, и у всех народов, какие были, какие есть, останется он одиноким в жестокой участи своей – Иуда из Кариота, Предатель».

*****

В петле презренья - конец стезе,
жизнь исчерпала себя вполне,
наградой – смерти отверстый зев,
века проклятий моей вине.

Вина же в том, что умел любить,
Как не посмеет любить никто.
Они, любя, вожделели жить,
а я кладу себя под топор.

Бесчестья лавры -  моя юдоль.
Что ж, наконец, отдохну, усну,
преодолею и эту боль -
последний ужас несу во тьму.

Сам обрываю я эту нить,
истлей докучливый праха груз…

Всё же Иуда умел просить:
«Встреть меня ласково, Иисус…»
 

ПРИЛОЖЕНИЕ. ИУДА ИЗ КИРИАФА  М.БУЛГАКОВА
/Из статьи «Мастер и мастерство М.Булгакова»/

С большим интересом читал я у Булгакова то, что относилось к Иуде из Кириафа.
А потому, что до этого успел прочесть «Иуду Искариота» Леонида Андреева, который стал для меня любимым литературным произведением. Андреевский Иуда заворожил и покорил меня, и возглавил список самых замечательных литературных персонажей.      
Булгаковский же Иуда разочаровал меня абсолютно. Можно сказать, что это полная противоположность герою Л.Андреева. После психологических глубин Искариота  «кириафец» выглядел амёбоподобно, как легкомысленный ершалаимский ловелас, схематический носитель двух пороков: сребро- и женолюбия.
Иуда Искариот у Л.Андреева – мужчина предпожилого возраста, отталкивающей наружности, почти урод.
Как Иванушка Бездомный Иисуса, так и Андреев Иуду в начале повествования рисовал «очень черными красками», но лишь для того, чтобы оттенить его духовное величие, которое не лежит на поверхности сюжета и далеко не каждым читателем осознается.
Иуда из Кириафа напротив - молодой и красивый.

« — Скажите! Характеристику его вы можете мне дать? Фанатик?
— О нет, прокуратор.
— Так. А еще что-нибудь?                — Очень красив.
— А еще? Имеет, может быть, какую-нибудь страсть? …
— У него есть одна страсть, прокуратор. — Гость сделал крохотную паузу. — Страсть к деньгам».

И к чужим женам, как потом выяснится. Что его и сгубило.               

Как это примитивно. Предал из-за алчности, погиб на пути к прелюбодеянию. И больше Булгаков не находит, что о нем сказать. А ведь это один из самых сложных и таинственных персонажей Нового Завета.
Незначительность суммы, полученной за предательство, а затем возврат этих денег и последующее самоубийство породили массу версий и толкований. Л.Андреев в своей трактовке этого образа достигает шекспировских глубин.               
У Булгакова же все просто: Иуда и не думал возвращать деньги, а тем более убивать себя. Это лишь элементы спектакля искусно разыгранного главным врагом Иуды – Понтием Пилатом. Им движет запоздалое раскаяние в том, что он осудил на смерть невиновного Иешуа – «мечтателя и врача», хотя и сделал это под давлением обстоятельств, оказавшихся сильнее его.
Сделанного не воротишь, но, по крайней мере, можно отомстить предателю Иуде.
Пилат в безупречном эзоповском стиле отдает распоряжение зарезать Иуду, подбросить первосвященнику «проклятые деньги» и распространить слухи о самоубийстве Иуды.
Вот и вся тайна. Версия, не спорю, оригинальная, но по сравнению с предложенной Л.Андреевым очень уж малоинтересная, что принижает значение и всего «романа в романе».
Булгаков обличает Иуду, что многократно уже проделывали до него другие авторы. Здесь он шел по уже проложенному следу.
«Иуда Искариот» Леонида Андреева – это мастерская, убедительная апология Иуды, создать которую было многократно труднее, чем присоединиться к общему хору. «Иуда Искариот» получился цельным по форме, захватывающим по сюжету и бездонным по заключенному в нем смыслу. Причина, возможно, в том, что Андреев, в отличие от Булгакова, взявшись за осмысление новозаветной темы, не распылялся, не отвлекался ни на сатирическое бичевание уродств тогдашней действительности, ни на малоубедительные любовные переживания и страсти героев и ни на какую «дьяволиаду». В результате получилось выдающееся произведение русской и мировой литературы.
Трудно допустить, что Булгакову андреевский текст, опубликованный ещё в 1907 году, был неизвестен. Но по неведомой причине Булгаков избрал предельно упрощенную трактовку этого загадочнейшего новозаветного персонажа.