Архив проза ру. Дамы приглашают кавалеров

Белый танец, дядя. Дамы приглашают кавалеров.

                из фильма «Афоня»





Леди Астор: - Если бы я была бы вашей женой, Уинстон, то подсыпала вам яд в кофе.
Черчилль: - А если бы я был вашим мужем, то выпил его.

(Уинстон Черчилль, 1912 г. Ненси Астор - первая женщина в истории Великобритании, избранная в парламент).





У женских тел мужские палачи:
возлюбленный раздвинет и раздавит,
он станет потрошить - а ты молчи,
вдруг он уснет
и что-нибудь оставит.

Ты утром подберешь себя как нить,
завяжешься от всех узлами боли,
и навсегда останется саднить
подкожная щепотка черной соли.

У женских тел
безмолвный Бог стоит,
как старый ствол, изрезанный до соков,
и ту же соль Его кора таит,
от немоты корней
до тайных сроков.

                Арье Ротман 






«- Да, две тысячи и стоило,- вмешался Петр в разборку супругов.- Французское шампанское. Высший сорт!
- Ты что, с ума сошел, Никифор? - вскричала Мария. – Это в честь чего? Не юбилей же, не свадьба!
  А самой стало так приятно...В душе шевельнулось раскаяние. Зря я его...все подлец да подлец...Таких денег для меня не пожалел!
- Так уж вышло, - сказал Никифор смущенно.
- Что вышло - то?
- Невмоготу мне, Мария. Ухожу я от тебя...Видишь, о тебе пекусь. Мужика тебе привел. Культурного. Французское шампанское будешь пить. Сериалы заумные будете вместе смотреть.
  Мария где стояла, там и села. Вот ведь – знала! Знала и – все равно на секунду Никифору поверила...
   - Ты не плачь, Мария, - сказал Петр, подходя к ней поближе.– Я - твой подарок».

© Хелью Ребане, 2002
«День рождения с подлецом*»
http://proza.ru/2002/08/15-12






«- Попроси кузнеца зеркало серебряное тебе изготовить. Узор посложнее придумай, чтобы дольше он трудился и душу в работу вложил. Как будет зеркало готово, окуни его в отвар трав заговоренных, - с этими словами бабка мешочек девушке в руки дала. - Станет зеркало волшебным, всякий, кто в него заглянет, будет любить только то, что отраженным увидит. Дальше самое сложное - нужно вам с Василием в зеркало вместе заглянуть, чтобы он в нем твое лицо увидел, а ты его. И еще до того согрей на груди зеркало, чтобы тепло вам вместе было. Знай, чем полней луна на небе, тем большую силу колдовство имеет, потому полнолуния дождись. Твой и только твой будет парень, если все правильно сделаешь, и сама ты кроме него никого никогда не полюбишь. Гляди, не ошибись ни в чем, не то беды не оберешься».

© Соколова Екатерина, 2003
«Серебряное зеркало»
http://proza.ru/2003/11/10-02






«— А прикольно у вас получается, отец — хохол, жена — корейка, а ты, выходит, башкир?
— Да какой я башкир?! Я даже языка не знаю, намаз не совершаю… Я сам не знаю, кто я такой…
— Эх, Равилька-Равилька. А еще — национальное само как там его, язык сломаешь… не переживай, ну что ты разнюнился? А сначала-то какой форс держал! Типа мы крутые такие и не подойди, башкиры, мол, мы. Да наш ты, наш!
— Русский что ли?
— Да нет, просто наш. И у меня в крови столько всего намешано, что и не вспомнить. Дед один казаком был, с Дона, мать с Литвы приехала в пятидесятых, да так и осталась… Так что у нас у всех одна нация. А ты говоришь — само-, как его, сознание. Эх, Равиль-Равиль. Пойдем-ка домой, а то нас, наверное, наши бабы уже потеряли…»

© Елена Романенко, 2004
«Национальное самосознание»
http://proza.ru/2004/01/27-122






«Сидела, так же вылупив здоровые зеленые глазищи. Комара поймала влет, сглотнула… бррр!
– Ну, красавица! – бодро обратился я к ней. – Купаться хочешь, поди? А то жара-то какая! Сейчас душ тебе устроим.
– Лучше поцелуй меня…
Я так и сел.
Прямо на какую-то жутко дорогую то ли Канадскую, то ли Французскую Красавицу. На клубнику, то есть.
Жаба косила на меня мутный глаз и… улыбалась, что ли?
Черт, черт, черт… Чур меня. Или как там? Может, перекреститься? Как вообще крестятся-то? Сверху вниз – это понятно. А потом? Справа налево? Или наоборот? Вот ведь – последствия атеистического октябрятско-пионерско-комсомольского воспитания! И перекреститься как – не знаю!
– Ты это… – пробормотал я. – Ты чего… говорящая, что ли?
Жаба молчала.
Я потряс головой и мелко и позорно начал отступать – задом…
Ну, его нафиг, день этот чудной! Видно и правда перегрелся. А огород я издалека полью – шланг у нас немецкий, дорогой… отовсюду добьет…»

© Иринелл, 2004
«Моя прекрасная... жаба!»
http://proza.ru/2004/05/24-37






«Я радовалась одиночеству и лишним деньгами. Ходила по магазинам, цепляясь взглядом то за плетеную шляпку с двумя ромашками и одним маком, то за рюкзачок из синих мохнатых ниток, то за пунцовые ботинки с дутыми, как у клоуна, носами. Думала, вот куплю себе шляпку-грядку, волосатый рюкзачок и красные ботики, и ни одна живая душа не спросит меня, отчего я вырядилась таким чучелом. Отгороженность от людей радовала. Дома я привыкла, что каждый мой неверный шаг может быть увиден знакомыми, которые, увидев, расценят, а, расценив, осудят и разнесут по знакомым, истекая ядом, сочную сплетню. Одиночество было свободой. И я радовалась одиночеству.»

© Настасья Чеховская, 2004
«Осенние сны»
http://www.proza.ru/2004/11/03-36






«Рыбы интеллигентно молчали. Чувствуя свою вину, я о чем-то с ними поболтала. Накормив, предложила им добавку и десерт. Не услышав ответа, я подумала, что в этом случае, молчание – знак согласия. Рыба - непривередливое создание, мученица немоты.
Когда мы с Игорем говорили на разных языках, я постепенно затихала, губы немели, не получалось выронить и слова, даже если их было много, и они ходили у меня в голове косяками. Я молчала – значит, была глубоко не согласна. Моя немота могла продолжаться сутками. Чтобы не обидеть Игоря, я жестами просила у него лист бумаги и карандаш. «Сегодня я – рыба». Это были все слова. Казалось, что и рука отказывалась писать. В такие моменты я не дулась и не пыталась избегать Игоря, была способна искренне ему улыбаться. На вопрос: «Что с тобой?», я пожимала плечами и ускользала в пучину постели. Я мучалась молча, хотя мне кажется, что не говорила даже про себя. Молчала с ним и сама с собой. Даже на работе – уходила в молчаливое изучение материалов, игнорируя встречи и интервью. К минимуму сводила все контакты с внешним миром. Зачем? Наверное, я освобождалась – стирала гигабайты информации. От нее у меня пересыхало в горле, немели пальцы и чувства. И вдруг, неожиданно для нас обоих, я снова просила лист бумаги и карандаш. Писала: «Я не рыба больше!». Он потерянно молчал, слушая мой голос, а я говорила, что соскучилась. Нас опять было двое».

© Карина Никульникова, 2005
«Рыбы»
http://www.proza.ru/2005/12/21-118






«Полосатые окуни, тёмно-зелёные лини, горбатые лещи, нарядные краснопёрки, тяжеленные сазаны и карпы, ручьевые форели и усачи, длиннорылые щуки, караси, длинноусые раки: варёные красные и зелёные живые, копошащиеся в плетёных корзинах. Всё это только что пойманное, свежее, трепещущее. Лежащий прямо на земле огромный скользкий сом с прилипшим мусором на подсохших усах, вдруг хлопнет жаберными крышками. От его громадной, что твоё ведро, морды по длинному голому телу пробежит судорога и мелко-мелко задрожит хвост. Живучая тварь».
«От резкой боли в глазах потемнело, ногу от пальцев до середины голени словно сжало тисками. На мгновение из воды выставилась широченная, с тупой ухмылкой рыбья морда, по краям которой свисали белёсые, в палец толщиной усы, обнажилась темная, с куцым плавничком спина, далеко, непомерно далеко, вильнул гибкий хвост. Рыбина дёрнулась, удобнее перехватывая ногу. В этом момент Димка слетел в воду. Следующие несколько секунд показались ему вечностью».

© Варвара Болондаева, 2005
«Водяная лошадь. Рыбацкая история»
http://proza.ru/2005/09/12-175






«Какие-то вечно дальние родственницы с Урала (глазами мне: брысь! брысь!).
Какие-то чумазые, чьи-то сопливые дети, которых не с кем оставить. Какие-то коты, которых тоже не с кем оставить. Какой-то парень в заплатанных джинсах, улыбающийся всем без остановки, на всякий случай (так и не дозналась, кто такой).Унес, кстати, с фортепьяно благодетельницы немецкую трофейную статуэтку.
На память, наверное, о добрых людях, которые пригрели и накормили.
Заполонившая микроскопическую квартирку храпом и водочным духом бабища, каковая повалилась в морозную ночь на газон и не смогла назвать свой адрес.
Да сколько их было, всех не упомнишь. И хоть бы что-нибудь, хоть веточку мимозы на восьмое марта. Не-а, все как само собой, как у себя дома, без стеснения, без комплексов. Придут, пожрут, насорят, нажалуются и отвалят.
Какие-то обмылки, очистки, выловленные тобой, выполощенные, высушенные под лучами неустанного твоего портативного солнца. Глядь, и распушился, и расцвел, и почувствовал себя не мышью канавной, а полноценным существом, которое достойно и заботы, и сочувствия, и куска пирога».

© Ирина Гутор, 2006
«Овча»
http://www.proza.ru/2006/02/06-55






«- Поздравляю, как же, поздравляю! – Санька обнялся с Тимофеичем. С Ольгой Николаевной не стал – Настя зорко следила из машины, аж вся подалась к стеклу. Знала она, знала, что обдурнилась вся. Еще не хватало, чтобы Санька с чужими бабами обнимался, хоть и старыми.
И в ревности своей Настя была похожа на окотившуюся кошку Муську. И той так же казалось, что против нее и против ее гнезда с котятами ополчился весь мир. Руку не протяни, ощерится вся. Своей подружке дворняге Найде в морду вцепилась, когда та подошла котят посмотреть и в порыве нежности захотела лизнуть одного.
Настасья кожей чувствовала, что медвежата (так она пока называла сыновей, никак не могла привыкнуть, что у этих единокровных, неразрывно связанных с ней существ есть отдельные человеческие имена) и Санька – это ее гнездо, которое она обязана защищать до последней капли крови».

© Люда Градова, 2006
«Серебряный юбилей»
http://www.proza.ru/2006/01/31-305






««Это молитва», - сказала мне мама. Как же так? Ведь молитвы читают в церкви, а в церковь ходят только старые сморщенные бабушки в черных платках, надвинутых на самые глаза.
Но я слышала, как женщина говорила странные напевные слова, которых я никогда раньше не знала. Даже мама знала лишь первую строчку: «Иже еси на небесех…» Когда мама ушла на кухню готовить ужин, я надела на голову ее прозрачный тонкий платок, посмотрела в окно, прямо на яркое солнце, и сказала медленно: «Отче наш! Иже еси на небесех…» От яркого света я немного ослепла, сняла платок и пошла к маме: «Какого цвета твой платок?» «Фисташковый», - улыбнулась мама. Волшебное звучание незнакомого слова обволокло меня и запомнилось навсегда».

© Нина Ганьшина, 2007
«Четверка по прилежанию»
http://proza.ru/2007/03/09-149






«У меня по-всякому бывало. И влюблённости и безумства разные - всё было. Чувств вот только таких глубоко-тонко-несчастных, как к тебе сейчас - никогда не было. Знаю - ничего подобного впереди меня не ждёт. Вот знаю, и всё тут. Так бывает. А коли так, раз ничего лучше, чем ты у меня не будет - я обязан тебя беречь. На сколько хватит моих сил - оберегать. И от себя в том числе».

© Лара Галль, 2009
«уменьшающие энтропию»
http://proza.ru/2009/09/18/772






«Дорогая Гортензия, жду Рождества. В совершенном одиночестве. В моей душе до сих пор живёт ребёнок, от которого трудно избавиться! Он считает, что дружба – это владение собственностью. Привычки, движения, и даже факт самого бытия – всё становится собственностью. Дружба – это особенное состояние между двумя людьми. Мне казалось предательством, когда я открывал, что мой друг такой же с другими, как и со мной. Это признак меркантильности. Гортензия, ты владела мной безраздельно. Я принадлежал только тебе и был только для тебя. Сердце сжимается в комок при мысли, что ты так же ходишь, поправляешь волосы и смеешься для него, что ты говоришь ему нежные слова, пусть даже не те, что ты говорила мне, и что я для тебя больше ничего не значу.
Не мучь себя и не вспоминай прошлое Рождество, а также Рождество, когда мы впервые увидели друг друга...
Твой навеки, Генрих».

© Инна Дождь, 2009
«Дорогая Гортензия»
http://proza.ru/2009/02/10/566






«Я вернулась в комнату, напоминающую коробку для книг, и остолбенела. Гольденберг раздвинул шторы. За окном я увидела Обводный, весь огромный Обводный, в серой мороси теплого декабря, в черной депрессивности индустриальных руин, такой же послевоенный, как и весь старый Петербург, за исключением двух-трех улиц.
 И уже не было книг, они словно исчезли куда-то. Был Обводный.
 Гольденберг сказал мне:
 -Я знаю, что нектарницы - это птицы. Может быть, вы все равно возьмете книгу? Вам же нужно читать по-немецки, если я правильно понял? Растения, птицы... Диалектика! А почему вы смотрите в окно?
 Проследив мой взгляд, он сказал с усмешкой:
 -Россия Достоевского!»

© Марионелла Доронина, 2009
«Нектарница Ньютона»
http://proza.ru/2009/06/27/524






«Вот, Галя Смирнова - одна из тех, с кем каждый день- праздник. Кто-нибудь видел ее со слезой на щеке? Я - нет.
Галя - веселая деваха, фейерверк из шуток. Лицо в веснушках, рыжая копна волос. Фигура — горой. Будто из двух женщин слепили одну. Мощный верх взяли от увесистой - с обширной грудью и животом, стройный низ - от сухощавой. Так выглядят беременные, на сносях. И Галя получается, видом - как вечно беременная. Ее это не портит, даже - наоборот, есть свои преимущества. Ей в метро место всегда уступают. Думают - в роддом едет. Сама. Сильная женщина! Рожать - в час пик! А она и не оправдывается. Поблагодарит и сядет. Хорошо ей!»

© Мнемозина Помпадур, 2009
«Сильная женщина»
http://proza.ru/2009/12/04/746






«По перрону расхаживали «беркуты», приглядывались к пассажирам, спешащим к московским поездам. «До онучки iду, до дочки» - оправдывалась мама, когда сумка привлекала их внимание. «Було б не вiддавати за москаля!» И требовали открыть. Когда взрослый мужик в форме рылся в маминой сумке, выставляя на перрон бутылку масла, банку варенья, мешочек с гречкой, Юре хотелось одного - дать ему в морду и послать на всех известных языках. Когда однажды патрульный придрался к корзинке с яйцами и, ссылаясь на неведомые инструкции, половину запретил, Юра восстал. Он совал яйца по карманам, слушал, как трещит скорлупа, и решил – все, в следующий раз еду я».

© Софья Раневска, 2010
«Блинчики с мёдом»
http://proza.ru/2010/11/07/588






«Хотелось плакать, глядя на эту сгорбившуюся, едва переставляющую ноги женщину. Какую нужно было прожить жизнь, чтобы свою беспомощную старость, с заработанными тяжким трудом болезнями считать благополучной и счастливой?

Эх, Русь-матушка, доползла ты с клюкой в дрожащей руке до счастливого будущего. Огляделась с изумлением. Вот они – райские кущи. Кизяки лепить да хворост собирать – нужды нет: газ в избе, спичку поднеси и отогревай застывшую душу. В горнице телевизор с двумя программами зазывно подмигивает, а в нём чужая, но до того красивая жизнь плавно перетекает из одной серии в другую, смотри – не хочу. Хорошо-то как, Господи!»

© Татьяна Алейникова, 2010
«Анюта»
http://proza.ru/2010/10/10/467






«А у Золушки неподалеку крестная жила. Богатая. Но муж ее прижимистым был, больно средства тратить не позволял. Синдирелла с крестной сговорилась, пока ее муж отсутствовал, что возьмет ее карету, платье поновее - понаряднее напрокат. А туфельки решила надеть хрустальные, из своей личной коллекции.
Приехала на бал самой последней. Прическа кукольная, личико накрашено, разодета в пух и прах. Принц – то на нее такую сразу и клюнул. Танцевал с ней весь вечер. А когда она ему поднадоела, наша Золушка сделала, как говорится «ход конем». Убежала прилюдно, только туфелька хрустальная на лестнице осталась. Его высочество туфельку как увидел, совсем голову потерял: маленькая, кукольная, и пары нет к ней. Как пару найти? Только через таинственную незнакомку!
Дальше все было именно так, как Шарль Перро описал».

© Екатерина Горбунова-Мосина, 2010
«Изнанка сказки»
http://www.proza.ru/2010/05/02/711









продолжение http://www.proza.ru/2011/03/27/1474