Искривлённые пространства. Пьеса

                «Искривлённые пространства»

                Драма.

                автор : Ятокин Д.А.      г. Саратов.

                2005г.






                Действующие лица:

         Владимир Иванович - отец Виталия, пенсионер.
         Виталий – сын Владимира Ивановича, 30 лет.
         Сергей – художник, юноша примерно 20 лет.
         Стефан – бригадир мусорщиков, друг отца.
         Маша – медсестра в психлечебнице.
         Санитар – мужчина крепкого телосложения.
         Девушка - примерно 16 лет.
         Женщина – на вид лет 50, усталая, с тяжёлыми сумками.
         Бродячая собака.
         Люди во дворе.




    Сцена театра условно разделена на две половины. На одной половине выстроен обычный жилой двор провинциального города. В углу сцены стоят мусорные бачки. По центру левой половины – детская площадка. Песочница. Лавочки. На второй половине сцены выстроена палата психиатрической лечебницы с зарешеченным окном. Две кровати. Стол. Табуреты. Тумбочки. Умывальник.











                АКТ  1.
                СЦЕНА.
      В лечебной палате за столом сидит Виталий и что-то пишет. На нем майка и пижамные брюки. На ногах носки и тапочки. На кровати спит Сергей.
       Во двор из левой кулисы выходит Владимир Иванович, пожилой мужчина, хорошо одетый. В руках держит чемоданчик. Он проходит к краю сцены, останавливается. Ставит чемоданчик на лавочку, открывает его и достает какие-то вещи. Несколько секунд раздумывает, затем начинает раздеваться. Аккуратно снимает с себя пиджак, брюки, галстук, ботинки. Из кармана пиджака вынимает очки. Одежду аккуратно складывает в пакет. Одевается в те вещи, которые достал из чемоданчика. Это очень старая, поношенная одежда и стоптанные ботинки. Поверх рубашки надевает теплый свитер. Пакет со сложенной одеждой он выбрасывает в ближний мусорный контейнер. Садится на лавочку, достает из чемоданчика листы бумаги и какие-то документы.

ОТЕЦ.  Ну вот, все дела в этом мире переделал, можно перебираться и в мир иной.
Только пока еще не в полную темноту, а в ближний свет. В мир, который мы часто
видим на улицах, но не хотим замечать. От этого мира дурно пахнет. (Втягивает
носом воздух, оглядывается на мусорные контейнеры и морщится). Теперь это
будет и мой мир. Мой последний земной приют.

     На сцену выходит молодая девушка, лет шестнадцати. Подходит к лавочке, садится. Из сумочки достает телефон и пачку сигарет. Закуривает. Вставляет в ухо наушник и включает телефон. Слышна негромкая музыка. Владимир Иванович задумчиво продолжает свой рассказ, не замечая девушки.

ОТЕЦ.  Как говорят мудрецы? Нужно построить дом, посадить дерево и вырастить
сына. Всё это я сделал. Дом не построил, но квартира есть…Была…Сына вырастил.
Не совсем я растил - он как-то сам по себе вырос. Но к рождению руку приложил.
И не только руку. Или руками работал? Уже и не помню, совсем стал старый. Пока
сын был маленький - я много работал, а в выходные уже ждали друзья-
собутыльники. Эх, и покутили мы, нынешним мажорам с нами не потягаться. Был
у меня дружок, Генка, так тот в получку нанимал два такси: в первое садился сам, а
во втором ехала его кепка. Так во двор и подкатывали: расплачивался с первым
водителем, вынимал из второй машины кепку и расплачивался за нее. Все соседи
выходили смотреть на этот спектакль. А нынче богатенькие буратины в ресторан
едут, что на похороны: сами в черном, очки чёрные, джипы черные, охрана вся
тоже в черном! Даже виски пьют обязательно «Чёрный Джек»! А мы пили чистый
спирт трехлитровыми банками. Потом на кривых домой, там скандал. Вот сынишка
и стал сторониться своего отца. Как меня мой покойный батя наставлял: ты вместо
пойл-а лучше купи пацану шоколадок или игрушек, так он тебя будет встречать во
дворе, а не прятаться по углам. А я чего в ответ? Не учи, я сам учёный! Кто нам в
молодости авторитет? Сигарета, водка, да смазливая бабётка!

    Девушка вынимает из уха наушник и с удивлением на лице вслушивается в рассказ Владимира Ивановича.

ОТЕЦ.  Ну что теперь старое вспоминать! Время ушло. Я тоже учился на своих
ошибках. Вот теперь и расхлёбываю – сын вроде и есть, в паспорте записан, а не
виделись уже два года. Я хоть и образумился вскоре, взялся за ум, бросил пить, но
он успел отвыкнуть от меня, стал сторониться. Чувствовалось, что стесняется меня,
особенно при своих друзьях. Да и чем гордиться? Работал я в разных местах, нигде
подолгу не приживался. Не стал ни доктором наук, ни кандидатом, ни даже
младшим научным. А сейчас уже и новым русским мне не стать. Поздно.

ДЕВУШКА.  Это бывает.

ОТЕЦ. (Удивленно поворачивается к девушке)     Что?

ДЕВУШКА.   Так часто бывает, что дети сторонятся своих родителей. Но это
быстро проходит. Я тоже стеснялась, что у меня мама работала уборщицей. Потом
поняла, что в этом есть и моя вина. Ведь она работала уборщицей, чтобы больше
времени уделять мне. Папа работает на стройке, все время занят, а мама мной
занимается. Многие мои подруги стали наркоманками, хотя родители у них крутые
и расфуфыренные. Подружки болтаются сами по себе, денег много, предки
откупаются от них, чтобы не приставали с проблемами. Вы же не всегда были
бомжом… То есть вот таким, опущенным… Ой, извините, я чего-то не то болтаю
(пауза). У вас все наладится, вы только верьте в себя! Сын обязательно поймет вас.
Нужно только откровенно поговорить с ним. Решиться на первое слово, на
маленький шажочек доброты. От себя к нему. И боль начнёт уходить.

ОТЕЦ.  Я как раз и пытаюсь поговорить с ним. Пишу ему письмо. Надеюсь, он
меня поймет. Всегда хотелось сделать что-то, чтобы он мной гордился. Однажды
зимой шли с ним по улице. Скользко, катков много - пацаны накатали. Ну, я и
решил с горки лихо скатиться. Показать, какой у него папка молодчина. Хряпнулся
основательно, портфель в одну сторону, шапка в другую, встать не могу. А он не
рассмеялся, молча подал мне шапку и отчего-то пошел впереди, не оглядываясь.
Вжав голову в плечи. А в 14 лет случилось то, после чего мы совсем разошлись с
ним. Отчуждения преодолеть так и не удалось. Казнил я себя после, казнил, а
сделанного уже не воротишь. И только много лет спустя узнал, что обидел его зря.

ДЕВУШКА. Вы его… Ударили?

ОТЕЦ. Жестоко. Дружки дворовые подставили его. Кто-то регулярно бил
стекла в магазине, вечером. И милиция устроила засаду. Попалось много пацанов,
среди них был и мой оболтус. Дружки дружно показали на него – это Виталька бил
стекла. Поднялся шум, меня вызвали. Ну, а я на разбор крутой был, да еще и
подвыпивший. Спрашиваю его: ты бил стекла? Он молчит. Я разорался: надо
отвечать за свои поступки, а не сопли жевать! Он в ответ: я не сопляк! Я бил, я…
Ну тут я со всего маху и влепил ему! До сих пор вспоминаю с ужасом! Никогда не
забуду его взгляд! Нет, он не разозлился и не заплакал. Он так взглянул на меня…
Даже не на меня, а в мою душу. И в глазах страшный вопрос: ты мой отец? (пауза).
Только много позже мне рассказали, что он-то был и не при чем. Били стекла
дружбаны его, а свалили на Витальку. Потому что знали – он не сдаст. Так вот и
живу с этой болью всю жизнь, а прощенья попросить все не решился. Боюсь, что не
простит. Смерти не боюсь, а с таким грузом уходить страшно. Вот теперь
написал отцовское завещание сыну, в нем обо всем с ним поговорил, все обсудил,
за все прощенье попросил. За то, что не был таким отцом, которым можно
гордиться. Многие сейчас пишут политические завещания или финансовые,
оставляют детям виллы, машины, деньги, а я вот могу только отцовское завещание
передать. Рассказать, как любил его и как хотел прожить так, чтобы он мог
гордиться мной. Теперь уже ничего не исправишь. Остается надеяться, что 
прочтет, поймет меня и простит. Недолго мне осталось топтаться по земле, а
уходить страшно, зная, что самый близкий человек старается реже думать о тебе, а
то и вовсе забыть.

ДЕВУШКА.   Мне пора. У вас все будет хорошо, я уверена. Вы приходите сюда,
если будет трудно. Поговорите со мной. Я часто здесь бываю, это моя любимая
скамейка. Меня Ксюшей зовут. Придете?

ОТЕЦ.   Может быть…

Девушка (убирает телефон в сумку, встает). Знаете… У меня тоже есть папа.
Почти такой же, как вы. Ну, такой… Неустроенный, что ли, нескладный. Но я его
всё равно люблю. Не потому, что положено любить родаков. А просто люблю. И
радуюсь, что он есть у меня. У многих ведь вообще никаких нет… Знаете, если бы
вы были моим отцом… Ну, предположим. То вами я бы гордилась! Вы такой…
Мудрый. И сильный. Вы можете извиняться. (уходит со сцены).

ОТЕЦ.  Спасибо тебе за добрые слова. (пауза). Милая девушка. Похожа на
внучку. Такая же рассудительная.

        Владимир Иванович надевает очки и задумчиво вчитывается в листы бумаги. Освещение двора уменьшается.

                Освещается часть сцены с больничной палатой.

ВИТАЛИЙ.  Пишу какой-то бред! Что там пишут, во первых строках? Привет,
отец! Пишу тебе из дурдома! Этого только не хватало для бедного старика. Мало
того, что мы два года не виделись, так теперь он узнает, что его единственный сын
попал в психушку. Напишу лучше, что я в санатории, лечу нервы или язву желудка.
Долго обман не продержится, жена все равно стуканёт старику, что ее муж-
раздолбай и ваш, Владимир Иванович, любимый сыночка, загремел таки в дурдом
и отлеживается там, чтобы друзья-бизнесгады не смогли сделать ему
кровопускание. А может уже и сообщила. Я ведь сколько здесь? Да почти полгода
мозги проветриваю. Слушаю лекции своего сокамерника. Извиняюсь, коллеги по
несчастью. Или счастью? С какой стороны посмотреть. Почему психи всегда
изображают себя какими-то великими людьми? Вот и мой сосед Сережка считает,
что он великий художник. Не чета там всяким Дюрерам и Рембрандтам. Рисует
какие-то кружки, треугольнички, квадраты. Красок нет, так он шурует карандашом.
И не просто рисует, а еще читает мне лекции. Считает себя не только
художником, но и проповедником ньюстайла: то ли гендонизма, то ли покубизма.
Хочет быть похороненным в каком-то специальном крестовом гробу, с
раскинутыми руками. Как распятие, только лёжа. Страшно слушать его теории. Я
не удивляюсь, что он загремел сюда. Если бы я на воле послушал такие рассказы,
то точно бы вызвал санитаров. Хотя мой отец когда-то преподавал рисование в
школе, где учились дети-аутисты. Они такие тихие, пришибленные и очень отца
любили. Он не заставлял их рисовать конские морды и кувшины с цветочками, а
разрешал им работать со своими фантазиями. А фантазий у них было сверх меры!
Все эти рисунки отец хранит до сих пор. Почему-то ребята пользовались очень
яркими красками. Это были простые рисунки, но такие трогательные, добрые,
бесхитростные! Видимо, такие же наивные, как и их детские души. Отец попал к
ним на реабилитацию. Он после лечения у нарколога не мог найти работу.
Вот друзья и пристроили его в интернат для слабоумных. Работа
была не простой, но он всегда вспоминал этих ребят с волнением. Когда уходил от
них, дети нарисовали  на память его портреты: такие, какими они его представляли.
Когда отец показал их мне, я со смеху покатился! Изобразили они его каким-то
угловатым, кривоватым, с пальцами в растопырку. Отец же разозлился моему
смеху, отобрал все рисунки и больше со мной об этом не разговаривал. Теперь то я
понял, как они были дороги для него! Дети видели его душу!
(Перебирает листы на столе).

ВИТАЛИЙ.   В последнее время я все чаще вспоминаю отца. Хочется поговорить
с ним, рассказать о своих проблемах. Да просто хочется поговорить. Я стал
понимать, что настоящих друзей у меня нет. Один человек, которому я могу
довериться – это отец. Всех остальных я считал своими друзьями, а они
пользовались этим, изображали дружбу и предавали меня, когда им становилась
не выгодной дружба. И вот благодаря… Точнее, вопреки таким друзьям я здесь.
Только теперь я понял, что настоящий друг был у меня один. И то давно, еще в
школе.
(Обращается к соседу).

ВИТАЛИЙ.   Слышь, Сереж, ты предавал друзей? А тебя предавали? Спит. Да и
были ли  у него друзья? Что такое настоящая дружба я понял в 9 классе. Был у меня
школьный приятель, Сашка. Вместе ходили в школу, покуривали на переменах,
пудрили девчонкам мозги. Сашка задиристый был, девчонкам нравился. Многие
пацаны из старших классов пытались надрать его. Как-то мы с ним попали в
засаду. Шли вечером домой, а нас уже поджидала кодла. Точнее, его поджидали.
Мне они сразу сказали: отвали в сторонку, пацан, нам нужен только Сашка. Ну, я и
струхнул. Их было четверо, и настроены они были серьезно. Сашка не стал ждать и
бросился на них, а я как остолбенел. Стоял и смотрел. Как прирос к земле.
Испугался здорово. Все закончилось быстро. Они разбежались, а Сашка лежит на
земле, из носа кровь. Я к нему кинулся, стал суетиться. Он встал, сопит, под глазом
синяк. Дошли до дома и расстались молча. Я всю ночь не спал, думал, как завтра
встречусь с ним, что скажу в своё оправданье? Боялся, что не смогу посмотреть ему
в глаза. А назавтра я узнал, что такое настоящая мужская дружба. Сашка сам
подошел ко мне, протянул руку. Не переживай, говорит. Просто вчера был не наш
день. Но мы им еще покажем! Вот за это: «мы им еще…» я благодарен ему всю
жизнь. Дружбе с ним нам завидовали все пацаны в школе. Теперь уже нет Сашки,
погиб в Афганистане. Больше друзей у меня не было. Это я понимаю сейчас.
Наверное, не достоин я настоящей дружбы, не искупил вину перед Сашкой. Вот у
отца друзей было много, настоящих друзей. Никто не бросал его, хотя дружить с
ним было трудно. Часто срывался в запои. Они тащили его домой и выслушивали
такое в свой адрес от жены! Но утирались, и опять искали его по злачным местам.
Что ж это за дружба такая? В чем секрет? А, отец? Расскажешь когда-нибудь?

          Свет гаснет и загорается над другой частью сцены.

ОТЕЦ.   Куда же запропастился Стефан? Последнюю часть жизни мне придется
прожить с ним, с моим закадычным другом Стефаном. По нынешним временам он
большой человек! Бригадир на городской свалке. Но не комплексует. Шутит, что
его университетское образование помогает составлять алгоритмы при сортировке
мусора. Вот я к нему и пристроюсь. Квартиру я продал, все вещи тоже. Деньги
положил в сберкассу, на Витальку. Осталось отправить ему письмо со своим
отцовским завещанием и сберкнижкой. Это последнее, что я могу сделать для него.
Звонила внучка, рассказала, что ее папа влип в очередную историю. И влип
основательно. Квартиру их придется отдать за долги, жена от него уже ушла. Её я
не виню. Ну, кто сможет жить с таким фантазером? С таким, как он сам себя
называет – Мюнхгаузеном. Очередная его авантюра с бизнесом закончилась после
дефолта, а дружки сделали все, чтобы отвечать опять пришлось только ему. Я же
предупреждал, что не друзья это, а прилипалы. Но Витальке ничего не скажи, он
сам академик бизнеса. Последний раз приезжал ко мне гордый, хвалился, что
теперь генеральный директор крутой фирмы. Все пенял мне, что я не верил в его
друзей, а они вот помогли ему с карьерой. Мы поругались с ним. Так всегда
заканчивались наши последние встречи. Не верю я в этих залетных друзей. Вот
теперь расхлёбывает один, а помощи попросить - гордость мешает. Сколько раз я
рассказывал ему про настоящую дружбу. Нас ведь было четыре друга еще с
детства. Четыре мушкетёра! Теперь остались только двое: Стефан и я. А скоро
останется один Стефан. Чувствую, пора готовиться к встрече со всеми ушедшими:
с друзьями, с женой, с моими родителями. Вот выполню свой долг перед сыном и
можно спокойно уходить за горизонт. Что скажу им там? Всё ли сделал для
счастья своего ребёнка? Всем ли помог ему, научил ли его правильно жить? Одни
сомнения. Сам-то жил чёрте-как. Ругался со своим отцом, мучил жену дурным
характером, не занимался воспитанием сына. Вот теперь и пытаюсь загладить вину
хоть перед сыном, перед остальными заглаживать буду уже там (пауза). Стал
замечать, что в старости потянуло делать добрые дела, всем хочется помочь. Да
вот даже ей!

     На сцену выбегает бездомная собака и подбегает к Владимиру Ивановичу, дружелюбно помахивая хвостом. Владимир Иванович, покопавшись в своей поклаже, достаёт бутерброд с колбасой и бросает псу. Пёс мгновенно проглатывает еду и ложится на землю, внимательно следя за Владимиром Ивановичем.

ОТЕЦ. Вот и новый слушатель у меня появился. Так на чём я остановился? Ах,
да, на добрых делах! Видно боюсь, что могу не попасть на небеса и не встретиться
с близкими. Мне кажется, что загробный мир придумали бедные, чтобы больше
благих дел делать при жизни. Богатые уверены, что и там прикупят себе тёплые
местечки, поэтому при жизни не очень-то заботятся о добрых делах. А вот бедным
нужно быть сознательными, нужно подстраховываться. Вот и я хочу последним
добрым делом для сына забронировать себе местечко в лучшем мире. Чтобы были
рядом хоть несколько знакомых лиц. Нужно было раньше делать благие дела,
заниматься сыном. Вот и не было бы проблем ни у него, ни у меня. А я забросил
его, решал свои проблемы. Сначала пил, потом лечился, потом втягивался в новую
жизнь. Мне ведь очень помогли вернуться в нормальную жизнь дети. Только не
мои. Такие же побитые жизнью, как и я. После всех залетов друзья пристроили
меня на работу в интернат для детей, больных аутизмом. Преподавал им черчение
и рисование. Ведь когда-то я хорошо рисовал, подавал большие надежды, пока
руки не затряслись. С каким удовольствием я шел к ним. Сначала опасался: что это
за болезнь такая, как себя вести с ними? Но скоро понял, какие это чистые,
искренние души, которые доверяют тебе всем сердцем. Как прекрасно они
рисовали, какие трогательные рисунки. Я им рассказывал про моего любимого
Малевича: про супрематизм, кубизм. Они понимали это, понимали по-своему, и по-
своему выражали это понимание в рисунках. Вскоре мне пришлось уйти от них. На
прощанье попросил нарисовать мой портрет, такой, каким они меня представляют.
Эти портреты меня очень удивили. Я то представлял себя совсем другим. Но они
все хором заявили, что нарисовали именно меня. После таких портретов что-то во
мне изменилось, я стал по-другому относиться к себе и другим. Более бережно.
Жаль, что так и не смог организовать их выставку. Но все рисунки я хранил до сих
пор. Сейчас отослал их внучке, как память о дедушке. Вряд ли ей они будут
интересны, но это было настолько важно для меня, что не смог просто так
расстаться с ними. Просто взять и выбросить. Мне будет легче, если они останутся
жить и взрослеть вместе с внучкой (пауза).

        К скамейке подходит женщина с тяжелыми сумками. Она слышит рассказ Владимира Ивановича. Ставит сумки на скамейку.

ЖЕНЩИНА.   Ты с кем разговариваешь, чудик? С собакой?

ОТЕЦ (удивленно оборачивается).    С сыном. Рассказываю ему про свою жизнь в
молодости.

ЖЕНЩИНА.   А где же сын? Ты вроде как один здесь?

       Женщина оглядывается, задерживает взгляд на собаке и испуганно крестится.

ЖЕНЩИНА. Свят, свят… Ты чего, мужик? Перепил? Белочка у тебя? Эй,
послушай… Это не твой сын, это собака! Обычная дворняжка. Верно, пёсик? (Пёс
согласно гавкнул). Вот видишь! Это – не твой сын! Ты иди, иди отсюда, милок.
Иди домой, к сыну, там и наговоришься.

ОТЕЦ.    Да нет, со мной всё в порядке. А к сыну я не могу. Он далеко, в другом
городе. Мы давно не виделись с ним. Вот и захотелось поговорить о нём. А пёс
согласился послушать меня.

ЖЕНЩИНА.   Что-то я не пойму? Одет ты как бомж, а разговариваешь как-то
чудно, мудрёно. Так бомжи не разговаривают. Ты кто такой? И чего здесь
сидишь? В нашем дворе?

ОТЕЦ. Я и сам не знаю, кто я сейчас. Скорее всего - никто. Просто проводник.
Временной проводник между прошлым и будущим. Путешественник в никуда.
Старик, который заблудился во времени и пространстве.

ЖЕНЩИНА (забирает сумки).    Странный ты. Разговариваешь с собакой,
плетёшь невесть что. Проводник? На железке, что ли, работал? А может ты
квартиры выслеживаешь, ограбить хочешь? Проводник – наводчик? Нужно
милицию вызвать!

       Женщина торопливо уходит, подозрительно оглядываясь. Пёс убегает вслед за женщиной. Владимир Иванович, улыбнувшись, продолжает вчитываться в свои бумаги.

ОТЕЦ.   Что же мне еще написать в своем завещании? Что оставить сыну?
Деньги последние завещаю, а что передать для души Витальки? Какие слова найти
для напутствия в той жизни, в которой он остается совсем один? И нужны ли ему
мои слова? Эх, не сына нужно учить жизни, а мне искать слова покаяния.
Виноват, виноват… Перед всеми виноват. Смогу ли оправдаться, услышат ли
меня? Поймут ли? (пауза). Куда же подевался Стефан? (Оглядывается). А то и
вправду вызовут милицию и попаду вместо свалки в тюрьму. А так не хочется
умирать за решёткой! Уж лучше на свалке, на свежем воздухе! Из отходов вышел –
в отходы и уйду! Что за бред лезет в голову? Вот наказание на старости лет!

АКТ 2.

         Свет переключается на часть сцены с больничной палатой.

ВИТАЛИЙ.  Странный я все же человек. Почему-то меня упорно несет против
течения. Многие люди живут спокойно, заводят семью, работают, отдыхают,
вечерами пьют чай с любимыми, смотрят телевизор. Мечтают о большом, о
светлом. А меня всё тянет на трудности. Какой-то животный инстинкт, как у рыбы
горбуши. Все другие рыбешки плавают, резвятся, заигрывают с рыбаками. А мне
нужен бунт, нужно непременно против течения! Всё вверх и вверх! Вы построили
плотины? А я через них сигану и опять вверх.

     Освещается участок сцены за больничной палатой. На возвышении видна терраса, на которой стоят празднично накрытые столы с едой и напитками. Пышно разодетая публика пьёт шампанское, закусывает, весело о чём-то беседует. Внезапно несколько человек, будто услышав рассказ Виталия, подходят к ограждению террасы, всматриваются в интерьер больничной палаты и начинают тыкать бокалами в сторону Виталия. Празднующих будто приводят в восторг разглагольствования Виталика. Они согласно кивают головами, обмениваются радостными восклицаниями и пьют за здравие тех, кто в больничной палате. Дальнейшее действие разворачивается при зрительном участии праздной публики. Люди то садятся за стол, то подходят к ограждениям террасы, чтобы послушать Виталика с Сергеем и выпить при каждой удачно сказанной ими фразе.

ВИТАЛИЙ.  Публика плывет по течению, всё чинно, всё прилично, все одеты,
как на вечерний коктейль. А я в мокрой, прилипшей к телу одежде несусь им
навстречу, аж волны во все стороны. Все сначала удивлены: кто это там чудит?
Почему он плывет не туда, куда все? Потом они покровительственно машут
ручкой: «Ах, это тот чудик, он всегда всем мешает. Не обращайте на него
внимания, скоро он выдохнется».

     Праздная публика восторженно ревёт, улюлюкает, вскидывает вверх кто бокалы, а кто большие пальцы правых рук, одобряя слова Виталика.

ВИТАЛИЙ.     А я только раззадориваюсь: ах, чудик, ах, мешаю, ах - выдохнусь?
Ну, держитесь! Выпрыгиваю высоко над поверхностью и плашмя об воду! Чтоб
брызги во все стороны! (Вскакивает). Вот я какой! Я вам еще покажу! Вот вам!
(Начинает расхаживать по палате и делает непристойные жесты руками в сторону
празднующей публики).

    Дальнейший рассказ Виталия обращён не к зрителям, а к гостям.

ВИТАЛИЙ.     Таким непокорным я был почти с рождения. Лет в шесть
задумал побег из дома. Не то, чтобы меня тиранили дома, нет. Просто решил
пощекотать нервы родителям. Побег организовал классический: подбил двух
дружков, просчитал маршрут побега и легенду на случай провала. Бежать должны
были к моей тётке, на другой конец города. Через железную дорогу, по мосту реки,
через парк, вдоль автомобильной дороги. Дома сказали, что будем играть в
казаков-разбойников, взяли куски хлеба – и рванули. Пройти нам надо было
километров десять, по-молодости совсем ничего. Для тётки я сочинил легенду, что
мы играли в прятки и заблудились. Дорогу к ней я помнил хорошо, но только из
окна автобуса. Ехать мы не могли, денег не было. Да и взрослые заподозрили бы
нас сразу: трое мальцов без родителей. Дружки были еще младше меня. Сначала
всё было хорошо: шли мы бодро и мечтали: как дойдем, отъедимся жареной
картошкой с молоком и вернёмся домой. Но скоро начались проблемы, захныкали
мои подельники: у одного сандальки жмут, у другого живот скрутило. Совсем
скоро мои хлопцы развернули носы назад и зачесали домой. Я им крикнул
вдогонку, чтобы помалкивали, а не то надеру задницы. И пошел один. Немного
заплутал, сбился с курса и загрустил. Сдаться какому-нибудь взрослому гордость
не позволяла, да и боялся кары родительской. Стало смеркаться. Но упорство все
же довело меня до тётки. Она так и села, как увидела потрепанного племянничка в
дверях в восемь вечера, да еще и одного. Откормиться не удалось, схватила она
меня в охапку и на автобус, домой. Всё, думаю, теперь мне конец, тетка
разозлилась и сдаст меня родителям. Но сердце тётушки все же дрогнуло, и она
сама начала сочинять легенду, чтобы мои раззадоренные страхом родители не
наделали со мной лишних глупостей. Так, придумывая небылицы про мое
случайное появление у тётки, мы и вступили на горячую территорию, где нас уже
ждали. С ремнём наготове. Дружки мои раскололись и, получив свое, с
нетерпением ждали расправы надо мной. И она последовала незамедлительно,
несмотря на мои с тёткой россказни про случайную встречу. Дружки
торжествовали - опять больше всего досталось мне. Так мне всю
жизнь и достается. Но тут я в отца. Он в юности большим авторитетом
был в своем районе: вместе с друзьями они «держали» двор, чтобы к их девчонкам
никто из соседних мест не прилипал. Часто устраивали сходки с выяснениями. Не
такие бандитские «стрелки», конечно, как сейчас устраивают. Без стрельбы.
Чистые были выяснения, кулачные. Но однажды что-то закипело у соседских и они
пустили в ход ножи. Сцепились намертво. Отец рассказывает, что видел только,
как солнечные зайчики скакали от ножей.

     Загорается свет на стороне сцены с лавочкой, где сидит Владимир Иванович. На сцену выскакивают трое подвыпивших парней. Они ругаются между собой. Двое начинают бить третьего. Владимир Иванович с криком : «А ну прекратите» подбегает к ним, пытается разнять дерущихся. Один из драчунов выхватывает нож и бьёт Владимира Ивановича в бок. В глубине двора слышны женские крики: «Милиция! Вызывайте милицию!» Тройка драчунов убегает. Владимир Иванович, держась рукой за бок, садится на скамейку.

ВИТАЛИЙ.     (Продолжает свой рассказ). Кто-то вызвал милицию, все
разбежались. Пока отсиживались в подъезде и считали синяки, отец полез в карман
за сигаретами - да рука и провалилась!

      Видно, как Владимир Иванович рассматривает прорезанный сбоку свитер и качает головой. Свет в этой стороне сцены гаснет.

ВИТАЛИЙ.     Лезвие прошло вплотную к правому боку, аккуратно разрезав
пиджак. Чуть-чуть левее и не было бы у меня шансов родиться. А тот пиджачок
стал вроде как нашим талисманом, я его долго носил, берёг он меня. Но пришло
время и вырос я из отцовского пиджачка. И везение когда-то должно было
закончиться. И закончилось. Вот теперь я здесь. Попал сюда почти по
классическому сценарию: друг познаётся в беде. Или по другому сценарию – скажи
мне, кто твой друг? Всё как в кино: крепкая дружба, зависть, подлость,
предательство, месть, заговор, западня, расплата. Только заговор спланировали
против меня. Я мог бы побарахтаться, но не захотел. Почему? (Садится за стол).
Это долгая история. Детство закончилось, и тот ершистый малец вырос в
успешного бизнесмена. Не всегда всё шло гладко, но рядом были друзья, которые
помогали. Так мне казалось, что друзья. Я всегда хотел быть первым, лидером. Они
пользовались этим. Хочешь быть директором – пожалуйста. Генеральным – нет
проблем. Председателем правления – да ради бога. Только ведь нужно брать на
себя ответственность, гарантии. А мне всё нипочём. Какие проблемы? Нужны
гарантии под крупный займ – так есть же квартира. Есть машина, есть дача, есть
акции. Ничего не жалко, дайте только порулить. Так рулил я долго, пока не
случился в стране дефолт. А у фирмы долгов на всё движимое и недвижимое в
валюте. И друзья сразу отошли в сторонку, смотрят с интересом, как
выкручиваться буду. Кто брал кредиты? Правильно,  Виталька. Кто давал
гарантии? Он же. Кому отвечать? Догадайтесь с трёх раз! И не важно, что помогали
рулить все: коллеги, партнёры, друзья. Расхлебывать пришлось мне одному. А
кредиторы - люди с серьезными выражениями лиц, если не сказать: с печальными и
усталыми лицами. «Мы тебе верим, сынок.. Знаем, что не подведешь нас. Только
поторопись, а то…»

          Просыпается Сергей, зевает и потягивается на кровати.

ВИТАЛИЙ (Обращается к Сергею). Сам знаешь, что это такое: а то…У меня
оказалось на тот момент всё заложено - перезаложено. Покрутился я и понял, что
не выкручусь. Жена стала нервной, я еще хуже. И тут добрые люди, мои друзья,
опять проявились. И ко мне с экзотическим предложением. А не хочешь ли ты,
дорогой друг, от этих забот переместиться туда, где всё спокойно, тихо и светло.
Сюда, в дурдом. Зачем? А затем, что признают тебя шизофреником, станешь ты
недееспособным, а с больного что взять? С дурака и взятки–гладки. Ты отдыхаешь,
а кредиторы остаются с носом. Потом всё затихает, мы тебя вытаскиваем из
больницы, и все идёт по-прежнему…

СЕРГЕЙ (удивленно).   Всё сам с собой беседуешь? Не надоело еще? Хватит в
себе копаться, смотри, так не долго и рехнуться. Хорошо я пошутил? Ты думаешь,
что можешь своими бреднями меня напугать? Ребёнок! (смеётся). Слушай лучше
мою страшилку. Жил я, маленький мальчик, со своей мамой. Мама меня кормила, а
я рос: все выше и толще. За это мама меня гладила по головке и обзывала
молодцом. А я рисовал её, как мог. Мои сверстники дразнили меня недоумком, но
мама всегда говорила, что я у нее самый умный и добрый. И не важно, что
арифметику понимал я не стрёх раз и даже не с пяти, зато рисовал лучше всех. Но
однажды подошел я к маме с рисунком, а она меня не погладила по голове и не
похвалила. И я понял, что она умерла. В наш дом набежало много родственников:
все жалели меня и оглядывали квартиру. Сказали мне: чтобы маме было хорошо на
небесах, и чтобы она радовалась за меня, нужно пойти к серьезным дяденькам и
тетенькам и попросить их пристроить меня в специальный дом. В нём живут
только мальчики и девочки. Послушные дети. А их мамы уехали в такое место, где
живёт много плохих детишек. И наши мамы будут воспитывать их, учить добру и
справедливости. А потом мы все там встретимся. И я должен нарисовать для мамы
много рисунков, чтобы она сразу узнала меня. Я рисовал много. Меня
привели в какую-то комиссию, моя тётка показала этим усатым дяденькам рисунки
и попросила  принять меня в их дом. Они как посмотрели на эти рисуночки,
закивали дружно и в один голос сразу согласились. Сказали, что я для них очень
дорог и они мне рады. Так я очутился в интернате для слаборазвитых детей. У
главного в комиссии очки полезли на макушку, когда он увидел мои послания
маме. Я ведь рисовал то, что видел внутри себя, рисовал те чувства, которые
плакали во мне. Но дяденьки поняли мои рисунки по-своему, по-взрослому. Тётка
приходила часто, все голосила: сиротинушка ты мой, на кого ж тебя мамка
оставила? Приносила котлетки и шоколадки. В семнадцать лет меня перевели
сюда, в клинику. Сказали: нужно за мной понаблюдать. Тётка сразу куда-то
пропала. Больше не приходит. Раньше присылала деньги, немного. Теперь и денег
не присылает. Медсестры объяснили мне, что моя тётка-стерва продала нашу с
мамой квартиру и укатила со своим любовником в Австралию. Зачем она туда
поехала, я так и не понял. Мне без неё всё равно грустно, как и без мамы. Теперь
обо мне главврач очень заботится, похваляет мои художества. Говорит, что я очень
интересный случай для наблюдения. Упросил меня передавать рисунки в музей,
который он открыл в нашей больнице. Врёт, зараза. Я подслушал, как
медсестра рассказывала санитару, что главврач просто продает рисунки и хорошо
на них зарабатывает. Очень уж он ко мне внимателен: бумагу носит и карандаши
цветные. Да еще и советует, какие сюжеты лучше подойдут для музея. Вот такая
история. А ты чего здесь маешься? Тебя тоже тётка сюда пристроила?

    Сергей берет в руки лист бумаги и начинает что-то рисовать, поглядывая на Виталия.

ВИТАЛИЙ.    Нет, у меня история еще страшней. Получается, что я сам выдал
себе путевку в этот странный дом. После того, как наш бизнес рухнул, ко мне
пришли серьезные люди и просто сказали: пора, уважаемый, и рассчитаться. А
рассчитываться было нечем. В стране дефолт. Все мои друзья по бизнесу отбежали
на безопасное расстояние и давай тыкать в меня пальцем - это все он виноват, с
него и спрашивайте. И понял я, что выход у меня один. Да и тот тупиковый. Решил
я тогда сыграть свою роль красиво, так, как Гамлета играл Высоцкий. «Быть или не
быть! Вот в чём вопрос!» (Виталий крутанулся вокруг себя). И сыграл я не хуже
артиста. Даже жена поверила в моё слабоумие. Или сделала вид, что поверила. С
женой давно были натянутые отношения, она все кричала мне...

     Со стороны террасы одна из женщин громко выкрикнула «Идиот! Натуральный идиот!»
 
ВИТАЛИЙ.    А я и не отрицал. Решил поиграть в психованного, может, хоть так
удастся спасти себя и семью. Была у меня к тому времени только одна
незаложенная квартира. Вот я ее быстренько заложил в банке, деньги перевел на
счет своей тёщи в другой город. Она меня всегда выручала и поддерживала в
ссорах с женой. В гости ждал с радостью, никогда чёрным не обводил в календаре
дату её приезда. А уж когда я, после банкетов, частенько приходил  домой сильно
уставший и с ее помощью устраивался отдыхать на диванчике, она никогда не
кричала приходившей жене: «иди, смотри, твой опять нажрался и дрыхнет с
храпаком». Тёща всегда тактично предупреждала супругу: «Виталик пришел с
работы уставший, не в настроении. Видимо, много работал над новым проектом.
Ты его не тревожь, пусть он отдохнет до утра. А завтра уж выдай ему рецензию. По
полной программе». Вот за такое доброе ко мне отношение я и перевел все остатки
своих ценностей на тёщу. Кто подумает искать деньги у неё? Ведь ни один зять в
здравом уме не доверит свое состояние тёще! Потом я начал чудить. И дома, и на
работе. Стал разговаривать сам с собой, читать вслух стихи, назвал уборщицу
сексуально привлекательной (а ей пошел седьмой десяток), жену назвал другим
именем. Она сначала подумала, что у меня любовница. Но я успокоил ее, сказав,
что мне нравится только Боря Моисеев и его голубые глаза. Возвращаясь домой с
работы, я стал звонить в дверь к соседям, заходил к ним как к себе, называя
соседушек красотулями и лапушками. (Обращается к Сергею) Ты бы видел тех
соседок, этих жирных селедок! (Виталий ткнул рукой  сторону террасы). Как они
были рады моим приходам и комплиментам! Но вот их мужья отчего-то
занервничали. Меня же понесло: стал я симулировать типичную болезнь русских
мужиков, их дружбу с зелёными человечками. После того, как я стал мочиться в
подъезде под дверью ненавистных мне соседей, их терпение лопнуло и они пришли
к жене с вопросом: «А не кажется ли вам, уважаемая Елена Петровна, что ваш муж
ведет себя немного странновато? И не лучше ли будет для вас и для всех нас
отправить его кое-куда для небольшого отдыха и легкого лечения. Так, на всякий
случай, для профилактики? Видимо ваш муж очень перетрудился в офисе, да еще
эти нервные переживания». Жена сорвалась и написала заявление в психдиспансер,
а соседи дружно его подписали. Старенький психиатр-еврей задал мне несколько
серьезных вопросов и когда я так же серьезно на них ответил, он вдруг спрашивает
меня: «А почему у вас, милейший, такие грустные глаза?» А я ему в ответ:
«Доктор, когда я родился, я был очень удивлен увиденным миром и не перестаю
удивляться им до сих пор. И еще мне грустно, что все мы умрем. И вы тоже».
Доктор почему-то обрадовался этому тезису, заулыбался, стал довольно потирать
потные ручки и подписал направление на мое углублённое обследование  в
клинике. Вот так и обследуюсь уже почти год. Я здесь «кошу» под министра
финансов: составляю бюджеты,  ввожу секвестры, иногда радуюсь профицитам. Но
чаще всего урезаю финансирование на армию и депутатов. Это приводит в восторг
главврача и он все время продлевает мое пребывание здесь. Так я стал
недееспособным и теперь не несу ответственности по своим  долгам. Какие могут
быть долги у идиота? Бывшие друзья быстро про меня забыли. Кредиторы
покружили вокруг, думали, что я играю в психа и скоро сломаюсь, но я, похоже,
заигрался, и они отстали. (Пауза). Пора мне на волю. Одиноко здесь, как будто на
всей земле я один. Одиноко и грустно! Но главврач что-то всё тянет и тянет с
повторным обследованием. Вот опять отложил заседание комиссии на неделю.
Жена с дочкой уже давно не пишут и не приезжают.  Вот пишу отцу. Пусть
приезжает и забирает меня. Хочу увидеть его, хочу услышать его очередные
жизненные наставления. Пусть он в сотый раз расскажет мне про настоящую
дружбу и про то, что я непутёвый сын. Сядем вместе на его кухне, он заварит свой
фирменный чай. Только он умеет так вкусно заваривать чай. В заварку добавляет
какой-то травки, листочков, собственноручно собранных где-то в полях и лесах.
Разольет чай по стаканам, непременно посмотрит на свет: «Ах, какой настой!
Густой, насыщенный, цвета коньяка. Хорошо!» Для него выпить чаю, как для
многих прожить жизнь! Целая философия. Отправлю ему письмо, недели через две
он примчится за мной, это уж точно.

СЕРГЕЙ.   А если не примчится? Если в обиде на тебя? Тогда что делать
будешь? На «пожизненку» сюда оформляться?

ВИТАЛИЙ.   Отец не примчится? Да скорее солнце не взойдёт, чем он меня в
беде бросит! Вот увидишь, недельки через две…

               Входит медсестра Маша.

МАША.   Доброе утро, мальчики! Как спалось, какие снились сны?

СЕРГЕЙ.   Да вот, наш бухгалтер всю ночь составлял какие-то бюджеты…

МАША.    Это плохо. Ночью надо спать. Вот вам таблеточки, быстро глотайте,
скоро будет завтрак. (Обращается к Виталию). А в бюджет не забыл внести
повышение зарплаты медсестрам? Про нас вспоминают только, когда уколы надо
делать. А тебе, Сереженька, что снилось?

СЕРГЕЙ. (начинает хихикать)   Мне, как всегда, снилось, что я рисую на Арбате,
а вокруг много девушек ходит…

МАША.   Сереж, а ты смог бы нарисовать меня как в «Титанике»?

СЕРГЕЙ.  Это как? Что за школа? Тициановская?

ВИТАЛИЙ.    Школа! «Титаник» - это фильм такой модный! А Машка хочет,
чтобы ты изобразил её голой. Сечёшь, какой стиль вырисовывается? Нудизм! А не
плохой получился бы рисунок! Ты, Маша, голая на больничной койке, на шее
цепочка с ключами от палаты. Сергей нарисовал бы твои глаза треугольничками,
нос квадратиками, губки волнами, грудь колёсиками, а…

МАША.   Ну, вы, шизики, развеселились. Быстро пейте таблетки и на завтрак!

ВИТАЛИЙ.    А подпись под рисунком будет такая: 13 апреля 2005 года,
психбольница, палата номер шесть. (смеётся). 

МАША.   Вот придурки! Правильно вас сюда определили. Ну, чего ржёте?
Вечером приду с уколами, тогда посмеёмся вместе. (выходит из палаты).

СЕРГЕЙ. Виталь, а что ты рассказывал про грудь?

ВИТАЛИЙ.   Да ничего. Ты, я смотрю, только прикидываешься слабоумным. А
сам куда заглядываешь, когда Машка тебе укол делает?

              Сергей хихикает.

ВИТАЛИЙ.  А составлю-ка я пока бюджет нашей больницы. Что-то малое у нас
финансирование на столовую и медперсонал. Кормят убого, да и в персонале почти
сплошь одни пенсионерки. Нужно прибавить им целевых программ. Подключить к
национальным проектам. А главврачу урезать расходы на наглядную агитацию,
всю больницу завесил плакатами: мойте руки перед едой! Кстати, про чистые руки
- пора бы нас вести на завтрак.

                Входит санитар.

ВИТАЛИЙ.   Помяни чёрта, он и…

САНИТАР.  Какого чёрта? Ты не в наркологии, шизик. А ну быстро на завтрак.
Гении, мать вашу! Живо!

     Санитар заглядывает в тумбочки, осматривает палату. Сергей и Виталий выходят из палаты. Санитар, недовольно бормоча под нос ругательства, выходит за ними.

ВИТАЛИЙ. (выходя)   Что у нас сегодня на завтрак? Овсянка, сэр? «Средь
шумного бала, случайно, в тревоге людской суеты… Ла-ла-ла, твои проступали
черты!»

               Свет переключается на другую часть сцены.

ОТЕЦ.  Что ж это такое? Никак не могу найти главных слов для сына. Удастся ли
нам еще увидеться? Не знаю. Врачи недавно сообщили мой приговор. От силы
удастся отвоевать еще полгода. У кого? У вечности? Эх! Когда станет совсем
невмоготу, отправлю Витальке телеграмму: сын, мне очень нужна твоя помощь,
приезжай. Уж тогда он примчится! Чтобы Виталька бросил меня в такой беде? Да
ни в жизнь! Скорее солнце не зайдёт за горизонт…

      Владимир Иванович подходит вплотную к стене больничной палаты, пытается что-то рассмотреть. Потом возвращается на лавочку.

ОТЕЦ.   Он должен успеть проводить меня в бесконечное путешествие. Чтобы
мне было не так одиноко уходить. Страха уже нет. Осталась тяжесть в душе, какая-
то тревога. Мой учёный друг Стефан рассказал про новую теорию, что вроде бы
можно создать такую машину времени, которая выгнет пространства и время. Если
человека поместить в эти искорёженные поля, то он попадёт в какую-то черную
дыру и может вернуться в начало своей жизни. А там уже попытаться изменить все
произошедшие жизненные события. Ну, или только те, которые захочется
изменить. Даже своё рождение можно перенести или отменить вовсе. Стефан
уверяет, что проблема лишь в скорости. Нужно очень быстро разогнаться, тогда
пространство искривится и время замедлится. Если это так, то я бы хотел,
вернувшись в своё начало по искривленным закоулкам прожитой жизни, найти там
свою жену и познакомить её… Нет, не со мной, а с другим мужчиной. Настоящим
мужиком: сильным, ласковым, добрым, ответственным. Чтобы у них родился такой
же сын, как наш Виталька, но жизнь его была бы иной. Счастливой. Чтобы на него
никто не кричал, не называл дураком и балбесом. Чтобы отец всегда был трезвым и
не поднимал на сына руку. Всегда был с ними рядом, помогал им и чтобы сын мог
гордиться своим отцом. Что, разве ради этого не стоит напрячь мозги и искривить
пространство? Обогнать время? А сам я мог бы и не родиться. Существовал бы
каким-нибудь животным или цветком. Тем, чья душа свободна (пауза). Жаль, что
это пока неосуществимо, еще никто не начал опытов по искривлению
пространства. По вечерам мы со Стефаном будем смотреть на звезды, у него
сохранился телескоп. Свалка за городом, небо по ночам темное, видно много
созвездий и планет. Я отыщу на небе созвездие своей семьи, и буду разговаривать
со звездами, как с родными. Вон та, яркая и большая, будет моим отцом. Та, что
светит тепло и ласково – будет мамой, а та, что так красиво переливается  – будет
женой. Вон те звёзды, что моргают рядом с ними – будут мои друзья. Звезды, что
далеки и почти не видны – будут моими бабушками, дедушками, прадедушками.
Скоро на небе появится и еще одна звезда - моя. Чем меньше нас на земле, тем
больше звёзд на тёмном небе. Когда-нибудь мы соберёмся все вместе в нашем
семейном созвездии и будем наблюдать оттуда за землёй. Как вы там живёте,
земляне, без нас? (Отец обращается к зрительному залу). Справляетесь ли? Не
нужно ли чем помочь? Вот замечтался. Кто услышит – точно скажет: у дядечки
крыша поехала! Пришельца из себя изображает. Нужно заканчивать бормотания.
На чём я остановился? (поправляет очки и вчитывается в листок). Понятно! Пока
напишу сыну так: дорогой сынок, самое главное на земле – это любовь. Где бы мы
ни были, где бы ты ни был, помни, мы все тебя любим и желаем добра (пауза).
Важно только успеть сказать эти слова. И услышать их.

           На сцену выходит мужчина в спецодежде коммунальных служб.

СТЕФАН.  Ты чего здесь расселся? Я тебя еле нашел.

ОТЕЦ.  А, это ты, Стефан? Наконец-то!

СТЕФАН.   Это же не тот двор. Мы убираем мусор в соседнем дворе. Совсем
старым стал, склерозник, ничего не помнишь. Пойдем скорее, машина скоро уедет.
Ты где достал такие лохмотья? Все пишешь завещание своему охломону? Ему бы
по шее надавать, чтобы отца не забывал. Пошли, пошли. Скоро будем пить чай и
смотреть на небо. Я рассказывал тебе про свою теорию черных дыр? Нет? Сегодня
расскажу. Придумал её еще Эйнштейн, а я только развил все его постулаты.
Получается интересная штука: нужно продавить вселенную со сверхсветовой
скоростью и соединить две образовавшиеся пространственные воронки, тогда
можно будет…

     Подбирает чемоданчик отца, складывает туда бумаги и уходит со сцены, продолжая рассказывать свою теорию.

СТЕФАН.   Искривить пространство и перемещаться по временной плоскости.
Только не вперёд, а назад. К началу мирозданья. Тебе понятно? Нет? Ну, да, где
тебе понять кибернетическую механику. Ты же гуманитарий, прости господи.
Придётся с тобой потрудиться, подкрутить извилины. Пошли, пошли, времени
осталось мало. Успеть бы!

ОТЕЦ. (Обращается к зрителям). Успеем?

      Отец идет вслед за Стефаном. Оглядывается на мусорные контейнеры, останавливается. К контейнерам подходят два пьяных мужика, начинают в них копаться. Находят пакет с одеждой, забирают его и, довольные, уходят. Отец внимательно всматривается в часть сцены с больничной палатой. Виталий, скрестив руки на груди, всматривается в часть сцены, где стоит отец. Пару минут они всматриваются друг в друга, затем отец уходит со сцены, покачивая головой, а Виталий укладывается на койку и отворачивается к стене. С террасы сходит молодая женщина с девочкой. Они заходят в больничную палату, садятся за стол. Девочка перебирает в руках рисунки, а женщина достаёт из сумочки письмо и начинает читать вслух завещание отца. «Здравствуй, сынок! Самое главное на земле – это любовь!»

                КОНЕЦ.