Пугачёвщина под Кунгуром

   СПРАВКА. Пугачевское восстание 1773 - 1775 годов охватило Приуралье, Зауралье, Среднее и Нижнее Поволжье. Возглавлялось Е.И. Пугачевым, И.Н. Белобородовым, И.Н. Зарубиным /Чика/, М.Шигаевым, Хлопушей /А.Т. Соколов/ и др. Участвовали яицкие казаки, крепостные крестьяне, работные люди уральских заводов и народы Поволжья, особенно башкиры во главе с Салаватом Юлаевым, Кинзей Арслановым. Пугачев провозгласил себя царем Петром Федоровичем /Петром Третьим/, объявил народу вечную волю и жаловал землю. В сентябре 1773 г. повстанцы захватили Илецкий и другие укрепленные городки. В октябре 1773 г. Пугачев с отрядом в 2500 человек осадил крепость Оренбург. В Кунгурском крае активность столкновений восставших с правительственными войсками приходится на декабрь 1773 г. - январь 1774 г. В феврале 1774 г. был взят Челябинск. Под натиском регулярных войск Пугачев ушел на уральские заводы. После поражения в бою за Казань /июль 1774 г./ повстанцы перешли на правый берег Волги. Пугачев призывал к передаче земли крестьянам, ликвидации крепостного права, уничтожению дворян и царских чиновников. Восстание Пугачева было подавлено. Жестоким наказаниям были подвергнуты тысячи повстанцев.
               

         РЕШАЮЩИЙ ДЕНЬ
  23 января 1774 года к Кунгуру подошли для окончательного штурма города крестьянские отряды Емельяна Пугачева общей численностью более семи тысяч человек. Эту любимую цифру краеведов оспаривают издания рангом повыше. По «Уральской исторической энциклопедии», в то время насчитывалось всего около 10 тысяч восставших с 60 пушками. Историк М.Д. Курмачева считает, что к 23 января пугачевскому атаману И.С. Кузнецову «удалось собрать под Кунгуром 3400 башкир, красноуфимских казаков, кунгурских крестьян». «С этими силами он штурмовал город», - отмечает она.
   «Самый яростный штурм», - так оценила это событие краевед З. Лепихина, заметив, что 23 января – день святого Климента, который «был почитаем кунгуряками со дня возникновения города» в 1663 году. Этому священномученику, надо полагать, и суждено было уберечь город от «злодеев».   
  Помимо ружей мятежники, подступившие к Кунгуру, были вооружены, по одной из версий, шестью пушками, две из которых считались дальнобойными и в дальнейшем причинили немало беспокойства защитникам города, пробив ворота и стены городской крепости.
  В составе мятежных отрядов были русские, прибывшие первыми, а также татары и башкиры. Каждое национальное сообщество держалось особняком, действовало на свой страх и риск и хорошо различалось по одежде, экипировке и вооружению, а также значкам-знаменам, синим и красным. Появление очень многих повстанцев со славянской внешностью для кунгуряков было в диковинку. В предыдущие дни они имели дело с инородцами,  в основном татарами и башкирами, которые по вооружению были беднее -  луки и пики. Одежду они предпочитали цветастую, яркую. А у города появлялись с самых неожиданных сторон, как с востока, так и с запада, на лыжах или конными.
   Накануне кунгуряки получили сведения, что «злодеи имеют у себя пушки и порох, з большим числом башкирцев и российских, приклонившихся к ним» и что «большая часть той толпы» и их сообщники, давшие им кров, находятся в 27 верстах от города. Горожане решили не дробить силы, разведвылазки не делать и «по причине недостаточного числа пороху и ружей защищаться на своем месте».
  Повстанцы, вопреки ожиданиям, оказались под боком. Их базовым селом было Крестовоздвиженское, ныне – Сылвенское, расположенное в четырех верстах от Кунгура. Благодаря этому близкому соседству мятежники, хорошо выспавшись и подкрепившись, подошли к Кунгуру в ранний час, примерно сразу после половины восьмого утра. По данным прокурора Кунгура Филиппа Попова, «23 числа пополуночи в 7 часов с Сибирской дороги вдруг появилась до двух тысяч человек с семью пушками». Уже светало.
   Город с кремлем на возвышении взять было непросто. К тому времени Кунгур насчитывал свыше 950 дворов, и в нем проживало более 2600 человек мужского пола. Из них, купцов и посадских, было сформировано городское ополчение. В городе реальную силу для смутьянов представлял секунд-майор казанского гарнизонного батальона Александр Васильевич Папав с партией новобранцев из 386 человек и с 12 вооруженными солдатами.
  К этому герою с вольно варьирующей в исторических хрониках и современных исследованиях фамилией, видимо, по вине писарей,  Папов-Попов, мы еще вернемся. До этого на слуху у местных было как минимум двое Поповых  - прокурор и судья, член горного начальства. Если канцелярские крючкотворы спотыкались в написании фамилии кунгурского полководца Александра Васильевича, значит, она была, действительно, непривычной на слух. Автор «Истории Пугачева» А.С. Пушкин называл его Поповым. 
  Городская деревянная крепость, за которой и прятались власти и обыватели, новобранцы с солдатами, городское ополчение, располагалась на горе между реками Сылва и Ирень. Это сооружение, возникшее в 70-х годах  ХУП-го века при участии посадских людей и крестьян, обветшало. Горожане наскоро залатали прорехи в стенах посредством баррикад и снежных валов.
   «Кунгурский кремль и все деревянные укрепления города очень ветхи и развалились, так как раньше был пожар», - этот вердикт состоянию крепости вынес до пугачевских событий, в августе 1770 года, 30-летний академик Иван Иванович Лепехин, руководивший экспедицией по обследованию Кунгурской ледяной пещеры. «Старинные укрепления уже развалились и были ненадежны», - так оценивали кремль во время Пугачевского восстания. «На горе старинная деревянная крепость, то есть забор с башнями, в коих ворота», - записал 16 лет спустя после бунта, летом 1790 года, проезжавший через Кунгур в сибирскую ссылку писатель-бунтарь Александр Радищев. «Пугачевский бунт застал провинциальный Кунгур с ветхими, ненадежными укреплениями», - выразила общее мнение краевед З. Лепихина. 
  Это место, по словам самого добросовестного летописца пугачевского бунта в Кунгурском уезде Е.Д. Золотова, жившего на переломе Х1Х-ХХ веков, «самое удобное для устройства города в стратегическом отношении». Город Кунгур  возник не на пустом месте. Здесь располагалось село Сосновый Мыс или Мысовское. «Местность эта действительно представляет возвышенный горный мыс, господствующий над равниной при слиянии рек Сылвы и Ирени, - указывал он. – С юга течет река Ирень возле самой горы, а с востока – Сылва: подъем же на этот мыс высокий, крутой и каменистый, что в совокупности представляло естественную защиту в случае нападения инородцев». «В 1693 году /у Золотова допущена неточность, которую исправила современный историк кунгурской архитектуры О.А. Ренева, указав на 1663 год – Автор/, от р. Сылвы до р. Ирени по горе сделан был земляной вал, длиною 661 саж., а в 1667 году на этом валу были построены башни и по всему валу палисадник», - сообщал этот же краевед.
  «Кроме того, - отмечал он, - для защиты города в разное время были построены укрепления, именно: в 1675 году построена была на горе, на самом мысу, рубленная деревянная крепость или «кремль» в форме четырехугольника с бойницами, вышиной в 3 сажени».
  По сведениям краеведа советской поры П. Ладыгина, «в 1665 году на вздыбленном холме междуречья срублена деревянная крепость», «8 башен с бойницами зорко смотрели на округу». «Крепость оказалась долговечной и разрослась в город», - отмечал он.
  Ренева, ссылаясь на свои источники, утверждает, что кунгурский деревянный кремль «был построен в 1673 г.» и «неоднократно перестраивался, просуществовал до конца ХУШ века». Краевед назвала его крепким орешком.
  «В кремле было 8 башен и в том числе две башни с проезжими воротами, - воспроизводил его облик Золотов. – В окружности своей крепость имела длины – 323 саж., а внутри от стены до стены 85 саж.». Пять башен из восьми получили названия по располагавшимся в них иконах, а три, включая, впрочем, и Никольскую, – «без особых наименований». На Спасской башне, самой высокой и имевшей ворота, красовался двуглавый орел. Благовещенская тоже была с воротами. На земляных валах располагались три башни. «Первая у р. Ирени называлась Алексеевскою, вторая – Тихвинскою и третья – под горой у р.Сылвы – Никольскою, - сообщал Золотов. – Кроме того, на правом берегу Сылвы обывательские дома были огорожены деревянною стеною с въезжею башнею Преображенскою. С западной стороны, недалеко от соединения рек Сылвы и Ирени, Кунгур был огорожен деревянною стеною с воротами, а со всех сторон пред стенами стояли рогатки».
 Внутри кремля в те, еще допугачевские времена располагались церковь, воеводский дом, канцелярия и другие каменные строения. «Сообразно двойному ряду укреплений, составились особо кремль или город, собственно где жил воевода и где были присутственные места, и особо предместье города или посад, также укрепленный, так что неприятель мог взять город не иначе, как чрез двойной ряд укреплений, - так оценивал оборонительные возможности Кунгура его дореволюционный летописец. – Эти укрепления существовали около ста лет и оказали действительную помощь Кунгуру».
  Кроме того, по сведениям краеведа Г. Чернышева, «в уезде были построены Торговишский и Кишертский острожки, выставлены заставы».
  В ХУШ веке, по оценке пермского краеведа Г.Г. Кантаровича, «кремль сохраняет свое значение центра, но город утратил свое оборонное значение». К концу Х1Х века в городе «от всех укреплений сохранилась одна только Преображенская башня за р. Сылвой» и просматривались «остатки земляных валов у жителей нагорной части г. Кунгура».
   Излучина рек, служившая естественной преградой неприятелю, и впрямь не давала остальной местности шанса выглядеть по-другому, слишком уж доступной. Кругом расстилались заливные луга в белых сугробах. Передвижение неприятеля просматривалось хорошо. Вдали эту заснеженную чашу окаймляли небольшие горы, по существу крутые карстовые возвышения метров в 70,  и леса, сосновые и березовые. Но толку от них пугачевцам было мало. Пушки там не поставить. Выстрелом оттуда до городской крепости, не бог весть, какого грозного вида, не дотянешься. Поэтому все мятежное войско и скапливалось в низине, за рекой Сылвой. Наиболее крупным архитектурным сооружением в той стороне был Спасо-Преображенский храм, построенный пока без колокольни и необжитый.
  Тактика повстанцев заключалась в том, чтобы разбить пушечными ядрами ворота, башни, стены, причинить разрушения строениям в городе, а потом, пользуясь паникой горожан, смятением солдат, ворваться в кремль. Бежать же в гору навстречу ружейной пальбе сразу же желающих было мало, особенно среди татар, привыкших действовать наверняка из засады. Поэтому тактика выманивания защитников города была и на этот раз излюбленной.
   Застоявшиеся на морозе мятежники поддразнивали солдат, провоцировали стрельбу, но выдерживали спасительную дистанцию. Гладкоствольные, кремневые ружья того времени дальше 200-300 шагов цель не брали. По оценке военных экспертов, «удовлетворительная меткость одиночного огня была не далее 100-120 шагов». А защитники города, наученные горьким опытом, азарту поначалу не поддавались. В начале января их решительная вылазка за Ирень стоила им нескольких голов, в том числе одной офицерской. Татарские лыжники расстреляли преследовавших их горожан из луков, прячась в засаде за кустами, и закололи пиками. Да и какой азарт, если внизу поджидает многотысячная толпа?
  Но в этом робком «кипении» страстей была особенность, с которой считались и те, и другие. В низине теплились дома горожан, в том числе и именитых. У спуска, на берегу Сылвы стоял двухэтажный дом инициатора защиты города, президента провинциального магистрата, «кожевенного купца» Ивана Михайловича Хлебникова, с богатым двором, насыщенном деревянными пристройками и воротами. Для крестьянских пушкарей с противоположного берега дом  был лакомым кусочком. Они хорошо различали окна второго этажа. Стратегического значения он не представлял. По этой причине, а также из-за дефицита зарядов пальба по нему не велась, хотя для мелкой пакости объект был идеальный. Отдельные смельчаки в течение дня пытались поджечь двор, но всякий раз их отгоняли ружейным огнем.
  Но с утра все началось очень решительно: пушечные залпы, ружейная пальба с той и с другой стороны. Пушки были главным аргументом восставших. Сразу по прибытии они, по словам прокурора Попова, взялись за пушки, «которые тотчас поставя по разным местам, зачали стрелять, и, как видно было по поспешной стрельбе, были картузы и обоих родов свечи, подымаемые ядры последнего калибра находились в три, а большия в пять фунтов». Зарядный картуз, как предшественник гильзового заряжания, представлял собой оболочку из плотной ткани для размещения метательных зарядов артиллерийских выстрелов. Он позволял заранее комплектовать артиллерийский выстрел и хранить ядро и порох вместе. Применение картуза повышало скорострельность артиллерии.
  «Наши пушки хотя отвечали, однако меньше и приходили в молчание по причине недостатка пороху, для чего злодеи, усиливаясь, три пушки привезли наконец на ружейный выстрел, збив посаженных при часовне десять рекрут и толикое ж число обывателей с ружьями, - сообщал городской прокурор в «журнале» - донесении об осаде Кунгура. – А чтобы в другом месте того ж не впоследовало, то впереди нашей пушки у кирпишного сарая з двумя баталионными солдатами пятнадцать рекрут и столько ж посадских с ружьями посажено было, которыми и удержано, равно и от набегов, где наша одна вывезенная пушка от выстрелов повреждена была, которую воевода с майором Паповым, прикрыв ружьями, зделав из другой с тылу стоящей чрез нее три выстрела по злодейской пушке, взяли для починки внутрь города». «А другой, нашей же, злодейским ядром от цельной стрельбы лофет разбишен», - сокрушался Попов-прокурор. Эти артиллерийские удары повстанцев из «толпы» в две тысячи человек пришлись на позиции, где располагались батареи асессора Кудрявцева, прокурора Попова, секунд-майора Папава и капитана Буткевича.
   Городские власти, чиновники и купцы «не отходили от определенных им со общаго условия постов». Каждый, по словам Попова, «наблюдал место свое и людей защищал, но по недостатку нужнаго к обороне пороху и ружья город крайней опасности подпадал, более потому, что подчиненные из обывателей иныя по непривычке, а иные по боязливости прежде времени, выходя ис послушания, прятались от свисту ядер по зауголью».   
   Еще одна толпа «злодеев» численностью в тысячу человек появилась «з другой стороны города, вниз по рекам Иреню, захватывая Сылву и подавая одна часть другой великим криком знаки нападения». Они «охватили кругом все города положенныя, опричь дороги, идущей к селу Устькишерте, поставя также по разным местам пять пушек калибров трех и четырех с половиной фунтов, в точной с первыми в припасах готовности и поспешной стрельбе стремились по ретким нашим ис пушек ответствия на город».
  Эта артиллерийская стрельба продолжалась «часа с полтора до двух». «И уже начали было недалеко от нашего орудия кожевни зажигать, - вспоминал прокурор Кунгура. – Однако отогнаны подосланными рекрутами и посадскими с ружьями, кои и посажены в те кожевни».
  При появлении второй «злодейской толпы» кунгурский воевода Никита Миллер, а также майор Папав и капитан Буткевич, «взяв с баталионными солдатами пятьдесят рекрут, наблюдали нижния батареи, на коих напоследок великая была опасность как от многой злодейской стороны стрельбы».
  Порох, на то он и дымный, создавал большое задымление, позволяя атакующим маскироваться в дыму, среди сугробов. При натиске мятежники несли потери, но на поле боя, на берегу, на сылвенском льду, не оставляли ни убитых, ни раненых. Страдали и лошади. Случалось, их подстреливали.
  «С злодейской стороны видим был, от наших пушек и ружей, урон человек до десяти, коих они, наповал убитых, арканом, а живых, сажая на лошадей, увозили, а трои и восемь лошадей на месте остались», - рассказывал Попов. Так длилось три-четыре часа, до полудня, пока у мятежников не закончились боеприпасы. «Израсходовав все снаряды, вернулись на исходные позиции», - подытожила Курмачева. «Ввиду недостатка вооружения, боеприпасов, главным образом ядер, штурм окончился безрезультатно», - таково устоявшееся мнение советских краеведов.
   Потом активизировались инородцы, подошедшие с западной стороны. Они расположились по валу, ниже Кузнечной слободы. Она занимала так называемый Запрорвский луг. Тоже стреляли из пушек, сыпали стрелами. Этот бедлам продолжался два часа. Татарским конникам все-таки удалось выманить за вал защитников города. Это было «при сильном нападении на батарею капитана Буткевича». Одного солдата повстанцы закололи, другого тяжело ранили. «Из баталионных убит один солдат, да цирюльник тяжело ранен», - уточнил Попов. В итоге, касаясь боевых потерях, он отписал своему начальству: «Наших убит один, ранено три». Еще один защитник города погиб случайно. Его подстрелили по оплошности свои же. Неосторожное обращение с оружием во все времена стабильно прибирало к рукам свои жертвы. «По расторопности и искусству» Буткевича «злодеи» были «отогнаны». Две его пушки разметали артиллерийскую прислугу у трех орудий повстанцев. Буткевич свез три «злодейские пушки» на свои позиции. «И лишь огромными усилиями солдатам и ополченцам удалось сбросить пугачевцев с валов», - такую версию событий дает Лепихина.
  Как отмечал городской прокурор, «майор Папов, разделяя всю свою команду по нужным местам, ис коих последняя покрывая берег, ездил во все время продолжающиеся чрез 7 часов по постам». «Во время продолжения сей чрез целой день пушечной и  ружейной со обоих сторон пальбы, приближаясь злодеи к городу, подсылали русских казаков, которые вслух кричали, чтоб, связав воеводу и протчих судей, выдали им руками и встретили бы со образами», - вспоминал Попов.   
  К вечеру русские мятежники ушли, а татарские и башкирские конники, неудовлетворенные потасовкой, кружили в низине. Они жаждали мести, потому что их предводитель Салават Юлаев получил при штурме тяжелое ранение, повредив руку и ногу. Их толпа, как отмечалось в рапорте защитников Кунгура казанскому губернатору фон Бранту, была большой. Она чинила «неоднократное покушение, наезжала по крайним дворам городского жительства и самой Кузнешной улице и по берегу, а при том с другого краю, от  реки Сылвы к кожевенному купца Хлебникова двору, делали /так в тексте – Автор/ зажигательство».
  «Городовые жители» и «прочие обретающиеся в городе люди», «ободрясь», оказали, как отмечено в хронике, «большое супротивление и таковой же пушками и мелким ружьем всевозможный отпор». Штурм города, по оценке Лепихиной, «был доблестно отражен защитниками города под командованием Александра Папавы».
   Стрельба не на шутку встревожила городское население. Кто был не способен управлять с оружием, собрались на площади у Тихвинской церкви. В наши дни  ее красная колокольня просматривается далеко окрест. А тогда колокольня была белого цвета и растворялась среди заснеженного пространства и на фоне сумрачного неба. Площадь у церкви служила смотровой площадкой. Так полюбившаяся в наши дни туристам, она и тогда была самой востребованной. Отсюда открывался мощный вид на низину, излучину Сылвы, гору, в которой до сих пор укрывается чудо Прикамья – Кунгурская ледяная пещера. Вынеся из храмов иконы Тихвинской Божьей Матери и священномученика Климента, жители устроили крестный ход и вышли на вал. Они уповали на волю божью. Благодаря этому родилось так любимое нынешними прихожанами придание, что восставшие приняли толпы праздных горожан за многочисленное войско и убоялись его. «Пугачевцы же, увидев на валу множество народа и не поняв, в чем дело, испугались и побежали», - усилила это заблуждение историк Кунгура православного Лепихина.
  Вообще-то в это верится с трудом. Повстанцы были не такие наивные и пугливые, что подтверждено уведомлением Пермской провинциальной канцелярии в виде рапорта казанскому губернатору генерал-аншефу Якову Ларионовичу фон Бранту с подробным описанием боевых действий 23 января.
  Другой вопрос, что, несмотря на усилия пугачевской ставки устранить противоречия между национальными сообществами восставших, действовали они все-таки несогласованно, разрозненно при внешне монолитной вооруженной толпе. Штурм города ведь требует особо отточенных, синхронных действий. А это под силу лишь строго отрегулированному военному механизму.
  «Напоследок злодеи, перестав ис пушек стрелять, зачали отходить сперва атакующая нагорную сторону, а потом и с луговой при реках Ирени и Сылва, - указывал в отчете городской прокурор. – Сии последнии уже в сумерки, отошед от города, расположились в лежащих в четырех верстах селениях». 
   Мало эффективная война у стен Кунгура, ютившегося на возвышенном пятачке, война без обеда, на морозе им пришлась не по вкусу. Тем более что луговое пространство вокруг города, дороги и в центр России, и в Сибирь были под их контролем. Обидно им было, что не разорили старую крепость-деревяшку, не отомстили за Салавата Юлаев. Да и не велика корысть. Жилья, деревень и заводских поселков, в округе – не меряно. Их они и без Кунгура контролировали, насколько позволяли обстоятельства.
   А в день святого священномученика Климента «обстоятельствами» в окрестностях Кунгура командовал секунд-майор Дмитрий Гагрин. «Гагрин с небольшим отрядом /всего 200 человек/ 23 января 1775 г. /этот год указан ошибочно, на самом деле – 1774 – Автор/  подошел к Кунгуру, осажденному восставшими, - напомнил историк из Москвы Е.Дема. – Видя организованную и решительно действующую силу, способную нанести им поражение, мятежники постепенно ретировались».
   Влияние Гагрина на исход 23 января, возможно, следует признать опосредованным. Его отряд не настолько близко подошел к Кунгуру, чтобы при его виде все шайки разбежались. Фактически Гагрин, вопреки утверждению московского «летописца», появился в городе 25 января. До этого он в селе Верхние Муллы по настоянию горного офицера Юговского казенного завода присоединил к себе 200 крестьян, увеличив численность отряда до 400 человек. Эту итоговую цифру, с учетом всех нюансов, вполне обоснованно назвал Золотов и вполне компетентно протиражировали другие краеведы, в том числе Н.Козлова, хотя до сих пор можно встретить в материалах о Гагрине только 200 солдат, вступивших в Кунгур. «Как уведали о том злодеи, то и удалились было они сперва от города, но после опять собрались по дороге Сибирской», - эта запись из Дневника участника дворянского ополчения Казанской губернии «О Пугачеве, Его злодейских поступках» связана с 25 января    
   В те давние времена масштабные удачи и победы связывали в обыденном сознании с символами православной веры. Поэтому в этом историческом контексте «роль» Тихвинской церкви в победе над врагом вроде бы и по нашим оценкам, в наше, ренессансное для православия время, допустима. Ведь эта церковь и сейчас самая видная в городе и очень приметная издали. Настенные календари, предвыборные агитматериалы, рекламные проспекты превращают ее в наши дни в исторический фасад Кунгура. «Расположенный в самом центре, Тихвинский храм является символом нашего города», -сказано в одном из местных материалов о нем.
  Но поставьте себя на место защитников города и спросите их, мерзнувших у Спасской башни и у Благовещенской, на переднем рубеже защиты у спуска к дому Хлебникова, какой храм служил им надежной опорой. Они назовут два собора – Благовещенский, где хранилась чтимая икона священномученика Климента, и Богоявленский. И не только потому, что чувствовали их спиной. Храмы чуть ли не касались стен деревянной крепости.
   Польза от такого соседства была и духовной, и практической. Сооружения были кирпичные. В них свободные от дежурства солдаты, рекруты, ополченцы пережидали непогоду, грелись. Правда, Благовещенский собор, построенный в год другого крестьянского восстания – 1703-й, был холодный, не отапливался в зимний период. Его освятили 23 января 1704 года. Церковная наука всегда утверждала, что в совпадениях дат нет случайностей. А вот Богоявленский, возведенный в 1740 году, тоже каменный, отапливался. «Он стоял в одной ограде с Благовещенским, - подчеркивала Ренева. – Собор был невелик. Состоял из алтаря, храма и предела, устроенного в честь Параскевы Пятницы». На его месте кунгуряки, в основном стараниями купцов Пономаревых, сначала – отца, потом – сыновей, возвели к 1917 году другой Богоявленский собор, крупнее, освятив его в 1919 году при белогвардейцах.
   В 30-е годы ХХ столетия, когда муж кунгурячки-революционерки Клавдии Кирсановой по фамилии Ярославский направлял атеистические погромы в стране, оба собора были уничтожены. Память порой склонна к самоиронии. Все лавры победы 1774 года в наши дни достались возвышающейся над городом Тихвинской церкви, построенной четвертой по счету из 15 церквей Кунгура.   
 
         В КОЛЬЦЕ ВОССТАНИЙ
   Кунгурский журналист конца Х1Х - начала ХХ века Павел Сивков, оспаривая целесообразность издания брошюры «о защите Кунгура от шаек Пугачева», назвал 23 января 1774 года «мало интересным и не имеющим никакого исторического значения событием». «Нет ничего удивительного в том, что хорошо вооруженные солдаты разогнали мятежную, безоружную толпу башкир», - отмечал он.
  Почему же в других прикамских городах, взятых восставшими, солдатское войско против таких же «безоружных толп» оплошало? Нет, не прав острый на язык журналист Сивков. Что-то недосмотрел. Наверно, татарских и башкирских феодалов, находившихся вместе с беднотой в рядах мятежников. А почему помалкивала советская историческая наука с излюбленным методом классового подхода к такого рода явлениям, не объяснив феномен выстоявшего в схватке с мятежниками Кунгура? 
  Ответ, как ни рискованно признать, лежит в сфере не классовых, а национальных отношений. Чтобы ответить на него, надо заглянуть на торжество по случаю открытия 17 июня 1877 года в Кунгуре технического училища чаеторговца А.С. Губкина.
  Примечательны в этой связи откровения пермского губернатора Н.Е. Андреевского, которые реанимировал краевед С. Мушкалов. Выступая  на этом торжестве, глава губернии заявил, что Кунгур, некогда «город с чисто магометанским населением, ныне не имеет жителей магометан, которые мало-помалу вытеснены были отсюда русским племенем, надвигавшимся с запада на Урал и несшим с собою истинные основания государственной жизни, а именно: любовь к промышленному труду и способность к умственному развитию».
  Тогда же Андреевский напомнил, как «назад тому 100 лет с небольшим от Кунгура оттеснено было пугачевское скопище и как кунгуряки, не сдавшие своего города мятежникам, и тогда уже доказали, насколько русский народ предан своему царю и любит государственный порядок, обеспечивающий трудолюбивому народу развитие материального благосостояния и умственный прогресс». «Ту же  историческую роль, т.е. борьбу с магометанством и гражданскою безурядицею, исполняет и в настоящую пору русский народ, двинутый своим царем на освобождение родственного славянского племени от гнета магометан», - подчеркнул губернатор, имея в виду освободительную миссию России, выступившей в Болгарии против турок.
  Ответ прост: 23 января 1774 года русские громили инородцев, отстаивая и город, и собственное имущество, и духовные ценности. Победил, как говорят любители заокеанской маскультуры, наш образ жизни. Но суть явления – выстоявшего Кунгура, безусловно, не в образе жизни, не в религиозных предпочтениях, а в успехе колонизаторской политики царской России. «Эта территория исторически более долго осваивалась русскими, пришедшими сюда из разных мест, и осваивалась в плотном взаимодействии с населяющими край неславянскими народами», - такое мнение о юге Прикамья у пермских историков-этнографов. Русские, разгоряченные демографическими процессами, осваивали в средние века новые земли за счет притеснения коренных жителей.
  Не все аборигены мирились с колонизацией. Ханты и манси, как менее воинственные, в конце концов ушли с будущих кунгурских земель на север. Они, по оценке пермского историка-этнографа Х1Х века Н.С. Попова, «жили в удалении от больших селений», «занимались рыбной ловлей и звероловством». А башкиры и татары пытались сопротивляться, устраивали восстания.
  «Все окрестные земли до возникновения Кунгура принадлежали иренским татарам, - записано в истории Прикамья. – До 1648 года здесь не было ни одного русского селения». Это утверждение оспаривает краевед Л.Елтышева: «Русские поселения до основания Кунгура были». Да и, в самом деле, как построить русский городок, не имея на путях к нему и в округе русского «фундамента»?
   «Пермские татары и башкиры раньше других народов освоили южные районы области /Пермской – Автор/, заняв угодья, удобные для земледелия, - говорилось в истории освоения Прикамья. – Большинство поселений расположилось по рекам Сылве и Ирени, либо по их притокам – Шакве, Турке, Телесу». «Долгое время планировка этих поселений была хаотичной», - добавляли советские историки, указывая на «значительный вклад» сылвенско-иренских татар «в освоение богатых земель Кунгурского края». По переписи инородцев 1623-1624 годов, в бассейне Сылвы и Ирени стояли юрты Рожинского и Карьевского улусов, а речка Камгур, получившая позднее название Кунгурки, на протяжении 10 верст до Ирени была вотчиной карьевских остяков.
  В частности, в подворном описании двух главных улусов – Рожина на Сылве и Карьева на Ирени – указано: «А всего сылвенских и иренских остяков и татар 67 юртов, да 4 юрта черемисских да юрт мордовских людей, и в них остяков и татар 81 человек, да 4 человека черемисов да мордвин».
  Татары, по утверждению Л.Елтышевой, «не считаются коренным народом Прикамья».  Это не значит, что кто-то оспаривает приоритет древней прописки финно-угорских народов на кунгурских землях. «К началу ХУП в. русские заселили в Прикамье часть земель по Каме, Вишере, Колве, Чусовой, Сылве; южнее и севернее этих мест жило финно-угорское население», - таково мнение и московских историков-этнографов.
  Но для понимания конфликтной ситуации, в которой Кунгур отстаивал среди лесных народов свое право на  существование, от татар не отмахнуться. Их и русских сближал очень важный момент. Придя на новые земли, они полюбили этот край, с удовольствием осваивали его просторы и не вели себя как временщики. На этой основе позднее и состоялось сближение народов.
   Сибирское царство волна за волной выбрасывало на запад, за Уральские горы народности, которых историки назвали татарами. Набеги ли сибирского хана Кучума на прикамские земли, его ли властный и неуживчивый характер или какие-то другие обстоятельства им стоит благодарить за новоселье, дело темное. Важно другое: в 1631-1632 годы татарам удалось настолько закрепиться, что они построили в этом регионе три поселения. Первым из них была Кишерть.
   Русские это помнили и «птичьи права» татар в ситуациях конфликта оспаривали с оружием в руках. Но то были особые случаи, когда татар подначивали башкиры. Связанные с ними мусульманскими заветами, татары вынуждены были ставить себя между двух огней, между Русским государством и народом, отвергавшим колонизаторов.
   Неужели татар, приверженцев домашнего очага, по-хорошему консервативных в своих традициях  и в целом надежнейших соседей, можно было вот так просто при очередном набеге башкир увлечь и сбить с панталыку?  Конечно же, нет. В их среде ко времени возникновения Кунгура сформировалось новое поколение в возрасте 17-25 лет. Сибирского житья они не помнили или не знали. К 1648 году они твердо верили, что их родина – Кишерть или другое схожее по возрасту поселение, например, известное до недавнего времени как Рождественское /Каширино/. Поэтому легко воспламенялись, когда им говорили про русских агрессоров, и примыкали к восставшим.       
  Землями, в черте которых в настоящее время стоит современный Кунгур, владел в конце ХУ1 - начале ХУП веков татарин Баиска Акбашев. Так его называет один из краеведов. У другого этот татарин проходит под именем Баши Абашева. Он знался с богатым посадским человеком из Соликамска Федором Елисеевым, у которого часто занимал деньги. В 1623 году Акбашев-Абашев в очередной раз взял деньги взаймы, но отдать не смог. Тогда, по утверждению Лепихиной, за неплатеж Елисеев взял в 1625 году у этого татарина «громадный пласт земель нынешнего г. Кунгура и окрестностей его, примерно около 15 верст в длину по берегу Сылвы /место это в то время было еще совершенно пусто/, с Усть-Ирени реки по Сылве реке вверх, на правой стороне и левой стороне, до Частых островов, и стал считать их своими».
  Эта ситуация типична для того времени. В указах царя Алексея Михайловича, помеченных 1651, 1652, 1653 годами, заявлялось: «…которые земли за татарами в писчих книгах написаны, а те земли они продали и заложили сами, а тем  землям быть за Кунгурцы, поэтому де они «татары» те свои земли потеряли сами продажею своею и закладом».
   «Крестьяне оседали на бывших татарских землях, что приводило к недовольству татар», - справедливо указывала краевед из села Троицкое Н. Котельникова.
  «Неспокойное состояние инородцев, обнаружившееся уже в конце 40-х годов, и разразившийся затем мятеж по всей Башкирии заставили московское правительство усилить здесь крепостную оборону, - повествовал русский академик Матвей Любавский. – В 1647 году был построен город Кунгур на реке Кунгурке, впадающей в Каму». С датой образования города он поспешил на целый год, а статус реки, впадающей в Ирень, чуть-чуть повысил.      
  После возникновения на Кунгурке городского поселения, которое так и не укрепили, демография русских, обосновавшихся «на месте окраинном», без дорог в Сибирь, среди лесов «черных, заломных», среди грязи и топи, набирает обороты. В 1648 году в Кунгуре и селениях Кыласовского прихода обитало 385 семей. В уезде через год насчитывалось 26 деревень. В Кыласовском приходе русские поселились среди татар. Татарская деревня Казаево, например, располагалась в пяти верстах от Кыласова. Здесь же деревеньки Жилино и Якшевитовка находились в окружении татарских земель. В то время, когда  Москву и другие города в этот год сотрясали восстания городской бедноты против «лучших людей», в кунгурской стороне было тихо. Население распахивало новые земли.
  В 1651 году в Кунгуре было 96 дворов, а в уезде проживало почти 1900 человек. К тому времени в деревне Банное /современная окраина Кунгура/, где жили крестьяне и солдаты, был свой сельский староста, имелся запас хлеба и сена. В соседней с ней деревне Полетаево крестьяне, как отражают акты второй половины ХУП века, страдали от грабежей и тяжб «по неправильному возведению домашних построек».
  А еще страдали от голода. «Голодные первые годы, когда местным жителям приходилось есть молодые побеги растений, принесли кунгурякам прозвище «пиканников», - замечает Ренева. – Не сразу после заселения сылвенских земель кунгурские крестьяне стали известны как знатные хлеборобы».   
   Башкирские и калмыцкие феодалы видели в русских селениях угрозу. «Около середины ХУП столетия русские поселения начинают распространяться на юге Зауралья в черноземных равнинах Башкирии», - записано в летописи края. «Распри по земельным владениям привели к тому, что, объединившись, уфимские, башкирские и кунгурские татары в 1662 году сожгли Кунгур, - отметила Лепихина. – Жители его большей частью были перебиты, лишь немногие успели спастись в лесах и пещерах по берегам Ирени и Сылвы».
   Такой напасти кунгуряки были обязаны башкиру Сеиту. Это очень распространенное  имя. В кунгурских местах восстание башкир называли сеитовским. А в целом территория мятежей была очень обширной, от земель в среднем течении рек Исеть, Миасс до среднего течения Камы, от реки Яик /Урал/ до реки Чусовой. Лидеров восстания было немало – феодалы Сары Мерген, Иш-Мухамед, Конкас и Девеней Давлетбаевы, а также Урасланбек Баккин, Гаур Акбулатов, Улекей Кривой.
   О местных татарах краеведы всегда и не без основания говорили сочувственно, мол, поддались на агитацию башкирских феодалов. «Татары были большей частью религиозны и выполняли свои обряды с возможною точностью, - писал этнограф Н.С. Попов. – Опрятность и чистота в одежде были обязательны для мусульманина. Они были приветливы, гостеприимны и сострадательны». По летописи купцов Пиликиных в изложении краеведа А. Шадрина, «и в уезде Кунгурском бунтовщики еще прежде самого Кунгура разорили церкви Божия, села и деревни пожгли без остатку и многих людей побили до смерти». Восставшие, поддержанные, как отмечено в «Истории Урала», «враждебными Русскому государству калмыцкими феодалами – тайшанами и сибирскими царевичами, потомками Кучума», убивали, женщин насиловали, брали пленников.
   «Натиск и осаду башкир и татар выдержал лишь один русский населенный пункт – Рождественская пустынь Пыскорского монастыря на Сылве /ныне село Каширино/», - указывают архивисты.
  В народной памяти те погромы жили, по оценке историков, до ХУШ века. Местное население поминало жертвы набегов и совершало к братским могилам крестные ходы до петровских времен.
  «Вторичное основание Кунгура состоялось в 1663 году, - напомнила архивист В. Суханова. – Правительство Руси приняло меры по превращению города в опорный пункт Сылвенско-Иренского поречья. Была создана гарнизонная стрелецкая служба. А в 1664 году образован Кунгурский уезд, в военном отношении подчинявшийся казанским воеводам».
  Сейчас интернет-сайты – кладезь не всегда добросовестных публикаций - на все лады расписывают такое социально-политическое явление в истории народов Евразии ХУП-ХУШ веков, как башкирские восстания, и называют их причины: «нарушение царским правительством условий присоединения Башкирии к Русскому государству, захват башкирских земель, рост налогов и повинностей, насильственная христианизация и произвол царских чиновников, ущемление прав местного самоуправления башкир». Причины существенные, но не единственные. Возможно, набег, как образ жизни, кочевая удаль в виде похищения девушек, тоже кое-что объяснят в мотивах поведения  «ущемленных» народов.
  Один из пермских историков Ф. Ислаев в начале 90-х годов прошлого века, когда советский интернационализм подвергся серьезным испытаниям, очень дипломатично и по-доброму предостерегал от предвзятой, идеологически жесткой оценки национальных сообществ, осваивавших в давние века берега Сылвы и Ирени. Этот историк так и не решился развести жителей Прикамья ХУП-ХУШ веков по строго разграниченным «национальным квартирам».
   И он был прав в главном. Те, кого мы сейчас называем татарами и башкирами, себя в то время таковыми не считали или, живя по узко клановым понятиям, не особо вдавались в такую глобальную самоидентификацию, как национальное сообщество. Это был такой гремучий замес народов, в первую очередь из тюркских племен, что, назвав одного из их представителей татарином или башкиром, можно было неожиданно наткнуться на печенега, остяка или истяка, марийца или мордовца. Неслучайно в русских писцовых книгах начала ХУП века всех, и татар, и остяков, не мудрствуя лукаво, записывали вместе. И те не обижались.
  Современные историки, особенно из промышляющих в Интернете недалеко ушли от авторов тех писцовых книг. Они всех участников феодальных мятежей периода становления Кунгура тоже без разбора, для собственного удобства записывают в татары и башкиры, но по другой причине – для придания исторической значимости восстаний, якобы свидетельствующих о росте национального самосознания.
  А в это время их современные потомки, надо отдать им должное, утверждаются в новой жизни не за счет так называемой национальной самоидентификации, а на основе других ценностей: образования, трудовой деятельности, бизнеса, общечеловеческой культуры и многого другого. Вот с этой оговоркой, с поправкой на современность нам проще сейчас листать страницы истории, без риска оскорбить чьи-то национальные чувства.            
  В восстании 1662-1664 годов мятежники, к которым присоединились кунгурские татары, разорили, помимо Кунгура, села и деревни по реке Сылве. Главную ударную силу таких мятежей составляли внешние «агрессоры»,  а у местных «разорителей» силенок было немного. По переписи 1678-1679 годов, в Сылвенском крае насчитывалось 368 юрт татар, марийцев, чувашей и удмуртов.
   Кунгур, по оценке уральских историков, вырос «на колонизационных путях». Он, по мнению советского историка русского деревянного зодчества Урала Е.Н. Бубнова, как укрепление считался «узловым пунктом», который был построен «на стратегически важных местах речной системы». На него «возлагалась задача расширения русской территории, закрепление ее за московским правительством, надзора за местным населением и сбора дани, «чтобы ясачные волости не отдалели». «С постройкой Кунгура возрождался древнейший путь – Старая Казанская конная дорога, связывавшая когда-то Волжско-Камский бассейн с Азией и Сибирью и проходившая через Сылвенско-Иренское поречье, но утратившая свое значение в ХШ в. во время Казанского царства», - подчеркивал Бубнов. По его оценке, «в Кунгурской лесостепи наиболее крупные селения расположены вдоль больших торговых путей хлебом – важнейших жизненных артерий».
  В 70-е годы ХУП столетия потенциал русских в этом крае позволил направить из Кунгура 102 человека на заселение строгановской вотчины на север Урала, в Обвенское поречье.   
  В 1671 году бунтарями стали русские крестьяне. Они осадили поменявший к тому времени «место жительства» Кунгур. Поводом для волнений послужили насилия солдат над прикамским населением, которое сочувствовало крестьянской войне Степана Разина. Для расследования этих «обид» правительство направило в июле в Кунгур  дворянина Ивана Поливкина. Его приезд крестьяне расценили как разрешение «перебить всех служилых и начальных людей».
   «Вооруженное население начало нападать на дворы, где стояли служилые люди, и на заставы, - записано в «Истории Урала». – Толпы жителей уезда осадили Кунгур. Воевода, опираясь на военную силу, арестовал и бросил в тюрьму несколько человек. Движение было подавлено».
  Через десятилетие взбунтовались башкиры. Участники восстания 1681-1684 годов, возмущенные насильственной христианизацией, свой основной удар направили на Кунгур, крепости и села, основанные купцами Строгановыми на башкирских землях. По данным Лепихиной, «в городе стоял довольно сильный стрелецкий гарнизон и были сделаны запасы оружия». «Кунгур превратился в сильно укрепленный пункт, - отмечала она. – Башкирские феодалы, хотя и делали в 1681-1683 годах набеги на Кунгурский уезд, но к Кунгуру подходить боялись». Кунгур 1684 года – это 8 улиц и  474 двора, из которых – 200 посадских жителей, 135 – крестьянских и 100 пушкарских и стрелецких. Мужское население города составляло 526 человек. Руководитель восстания старшина Сеит Садиир схватиться с ними не решился.
  «Но с прекращением этих мятежей, с середины 80-х годов ХУП в. началась усиленная тяга как русского, так и инородческого населения на башкирские земли и захват башкирских земель и угодий пришельцами, благо, что далеко не все эти земли и угодья были укреплены формально за их владельцами и обмежеваны», - так оценивал эту экспансию историк русской колонизации М. Любавский.
  В 1703 году Кунгур испытал стресс местного, крестьянского «разлива». Тогда русские крестьяне, недовольные новыми повинностями по добыче руды, транспортировке металла, проведением переписи населения, за несколько дней подняли на ноги весь уезд.
   «17 июля около 700 повстанцев подошли к Кунгуру, - записано в хронике 1703 года. – Вооруженные ружьями, луками, копьями и косами, они пытались взять город приступом, и только орудийный огонь заставил их отойти к Орде. Волнения продолжались до конца июля, пока власти не отказались использовать крестьян на копке руды». Кунгур находился в осаде до 23 июля. Его обороняли 120 верхотурских служивых людей и кунгурских стрельцов, расположивших на городском валу пушки. Конфликт удалось уладить и силой, и уговором, и обещаниями, вплоть до отмены разных видов трудовой повинности.
   Очень скоро досуг кунгуряков вновь разнообразили бунтари. Осенью 1703 года и в 1704 году приписные крестьяне Кунгурского уезда заявили о своих правах, сопротивляясь усилению фискального гнета. «Историки подсчитали, что за полстолетия кунгурской селитьбы налоговый гнет населения увеличился в 2,6 раза», - указывал краевед Ладыгин.
  Следующее восстание, 1704-1711 годов, называемое историками башкирским, также охватило территорию, в которую входил и Кунгур. В декабре 1707 года башкирские повстанцы вторглись в Кунгурский уезд, нарушив привычный уклад жизни русского населения. «В 1708 г. возмутившиеся татары и башкирцы опустошили селения в округе Кунгура и угрожали городу, но идти не решились: укрепления и войско устрашили бунтовщиков», - поведал краевед А. Шадрин. А в целом в 1705-1711 годах восставшие разгромили села Кунгурского уезда: Медянку, Суду, Алтынное, но, по словам Лепихиной, «и тогда Кунгур не тронули». По оценке Курмачевой, «Кунгур уже к исходу второго десятилетия ХУШ в. насчитывал значительный посад», превратившись из города-крепости в торгово-промышленный пункт. В 1720 году, как указывают краеведческие источники, в городе «насчитывалось 787 дворов, 1450 человек населения мужского пола».
   К этому времени расширилось кожевенное производство. В 1703 году в городе было три кожевенные избы, обувь шили восемь посадских людей. В 1721 году в Кунгуре работала 21 семья кожевников, башмачников, сапожников. «Посадские Кондратий Шаравьев и Евсей Коряков выделывали в год по 50 яловых конских шкур каждый», - отражено в летописи Кунгура. Итогом усилий подобных профессионалов, прибывших на новые, прикамские земли из Великого Устюга и Тотьмы, стало строительство в 1724 году первого кожевенного завода.
   «В окрестности города имелись все необходимые материалы для выделки кож: дубители, березовый деготь, зола и известь, - отмечала Елтышева. – Их продавали кунгурские крестьяне на рынке». Потребителями готовой продукции стали зажиточные башкиры и татары. Поэтому статус Кунгура в их глазах значительно вырос. Город они больше не трогали.
   К началу ХУШ века Кунгур стал центром торговли и ремесла, в первую очередь – центром сбыта хлеба. Кунгурский уезд был к тому времени наиболее значительным сельскохозяйственным уездом Урала. Под пашню было занято 15-16 тысяч десятин. «Урожай ржи был здесь от сам-4 до сам-10», - указывают историки. Развивалось огородничество. Из технических культур кунгуряки возделывали коноплю и лен. О хорошем уровне сельскохозяйственной культуры русских новоселов можно судить по применявшейся в уезде паровой системе полеводства, использованию удобрений, более совершенным орудиям обработки земли. Историки из Перми называют соху-колесуху. «У нас была более распространена соха-курашимка», - возражает Елтышева.
  Башкиры и татары подъем сельского хозяйства примечали, как и наплыв хлеботорговцев в Кунгуре, продажу большого количества ржи, ячменя, овса, пшеницы. Инородцы кормились от щедрот города.
    «Как экономический центр в начале ХУШ в. выдвигается Кунгур, - записано в «Истории Урала». – К 20-м годам ХУШ в. он превосходит Соликамск. Один перечень городов, с которыми был связан Кунгур, свидетельствует о его значительной роли: Архангельск, Великий Устюг, Вятка, Ярославль, Москва, Макарьев, Казань, Уфа, Ирбитская слобода, Верхотурье, Тобольск, Соликамск, Чердынь».
   Несколько в стороне от жителей Кунгура и уезда, по Сибирской и Осинской дорогам, прошли башкирские восстания 1735-1740 годов, а также 1755-1756 годов. Об их масштабе можно судить по тому, что в первом восставшие потеряли свыше 15 тысяч человек, во втором тоже погибли тысячи, а 50 тысяч повстанцев укрылось у казахов.
  «В 1755 г. во время башкирских бунтов г. Кунгур охраняли два регулярных конных полка, посланные оренбургским действительным тайным советником и кавалером Иваном Ивановичем Неплюевым»,- уточнила Елтышева.
  По оценке одного из исследователей первых кунгурских летописей, «на кунгурских и близких к ним землях только до пугачевской грозы было 4 крупных волнения, захвативших в общей сложности период почти в 30 лет».
   Проводникам русской духовности надо иметь в виду, что башкиры были общинниками и в крепостные превращаться не хотели. И это право отстояли. Уральские историки проследили две тенденции в этих восстаниях: «С одной стороны, стремление выйти из подчинения России и перейти в вассальную зависимость к соседним степным ханам было безусловно реакционным. С другой стороны, восстания имели прогрессивные черты, так как были проявлением антифеодальной и антиколониальной борьбы трудящихся масс Башкирии».
   В середине ХУШ века главными бунтарями на Урале становятся крестьяне, приписанные к частным и казенным заводам. Они возмущаются увеличением сроков работ и норм выработки, отсутствием налоговых льгот, произволом заводского начальства. В период с 1760 по 1764 год среди участников волнений - крестьяне Кунгурского уезда, приписанные к Суксунскому, Ашапскому, Бымовскому, Шаквинскому, Верхнему и Нижнему Юговским, Аннинскому, Курашинскому, Иргинскому, Сылвенскому и другим заводам, общим числом в 20 предприятий.
  «Наибольшего размаха волнения достигли в октябре 1762 г., когда 4 октября не явились на работы крестьяне села Кыласова, заявив, что у воеводы есть указ об освобождении от приписки, - повествовал «летописец» этих волнений А.С. Орлов. – По их примеру отказались от работ крестьяне соседних деревень. 9 октября Юговская заводская контора доносила в Пермь, что в Кыласове собралось около 700 крестьян, которые, расставив по всем дорогам караулы, не пускают на Юговские заводы приписных из других сел».
  К чести властей, они не везде действовали силой, присылали на заводы чиновников с проверками, выявляли взяточников, должностные нарушения, охотно шли на контакт с крестьянами и заменяли персонал в заводоуправлении.
   Так, 18-19 октября управитель П. Веселков в селе Кыласово и деревне Колпашниково «собрал на сход более 500 крестьян, которые явились вооруженные ружьями, винтовками, луками, стрелами, копьями и дубинками». Они, заслушав указ о высылке в работы, заявили, что на работы не пойдут, «даже если придут солдаты с пушками и ружьями». «В селах Тихоновское и Троицкое крестьяне на глазах у Веселкова избили шестерых заводских служителей», - отмечал Орлов.
   Хотя образ вооруженных «копьями и дубьем» крестьян кочует в документах тех лет, они все же по возможности стремились цивилизованно решать злободневные проблемы, поручая своим лидерам подавать челобитные. «Возглавляемые П. Беляевым переведенные на заводы приписные пришли в Кунгур, где подали жалобу в Пермское горное управление», - свидетельствовал советский историк. В конце концов челобитчики юговских крестьян добрались и до столицы, до Санкт-Петербурга.
  В итоге государство взыскало с заводчиков огромные суммы. В казну и крестьянам были уплачены «подушные деньги», «подушный оклад», «за обсчеты при рубке дров и заготовке угля», «за обсчеты при перевозке угля, руды, др. припасов», «за работы в выходные дни». В целом эти финансовые решения затронули «бюджет» 97937 приписных крестьян. Общая сумма уплаченного подушного оклада составила 325 287 руб. С заводчиков было взыскано 25 481 руб.
  Репрессивные меры, не очень суровые, коснулись как участников волнений, так и чиновников из администрации заводов. 57 бунтарей получили наказание кнутом, 94 – ударом плетьми по одному разу, 22 – по два, 139 – по три. Кроме того, 63 крестьянина отведали батогов. 175 участников волнений оставили без наказания. За злоупотребления пять чиновников были отрешены от должности, два лишились чинов, три были посажены на хлеб и воду. 51 «злоупотребитель» получил по одному разу плетьми, два – по три раза и 13 – батогами. Известно, что при третьем ударе плетью появлялась кровь, при десятом – ломались ребра, а после 60-го наступала смерть.       
  Отголоски тех событий, превращавших некогда однородные по национальному составу поселения в разномастную колоду карт, отражают не только сайты и исследования, но и археологические находки. Краеведы выявили недалеко от Кунгура, в трех километрах от села Неволино, курган, известный как «угор татарского святого». Местные татары его почитают до сих пор. Их, в недавнем прошлом хозяев земель неволинских и кунгурских, можно и нужно понять. Их привязанность к этому месту – отголосок той исторической памяти, которой, независимо от современного понимания государственности, живут большие и малые народы. «Сейчас около угора – луг, но лет 200 здесь была прекрасная татарская деревня Басина», - воскресили историческую память краеведы и объяснили, как образовалось поселение: «Здесь был лес. В нем поселился бежавший от помещика татарин. Прошло много-много лет, и от семьи его образовалась целая деревня под названием Басина и жил в ней тот самый татарский святой».
   «При Пугачеве все жители примкнули и отступили с ним, основав новую деревню под тем же названием Басина на р. Ирени», - это утверждение краеведов тоже достойно внимания с небольшим уточнением. Татарская деревня Басина, по указам Мещанской Управы 1776 года, значилась в тех местах, за Новой деревней. «Татары Басиной деревни все убежали с бунтовщиками, оставивши свои дома, - такое свидетельство осталось с той поры. – И теперь это название «Басина» сохранилось за тем местом».
  Из-за вкравшейся в одну из газетных публикаций ошибки, недосмотра корректора, деревня названа как Васина. Это небольшое разночтение вводит в искушение припомнить   воевавшего под Кунгуром казачьего атамана, полковника Ивана Васева, в прошлом – переписчика из села Алтынного Кунгурского уезда, закончившего дни свои на каторжных работах в Нерчинске. Но он тут  ни при чем. Оба свидетельства, газетное и архивное, объясняют живой, непрерывный процесс миграции населения в новых исторических условиях. Нет ничего нового в этом процессе и в наши дни. Смена условий жизни – это тоже и повод, и итог миграции населения, с некоторой безусловной поправкой на демографию.
   По данным Елтышевой, за ХУШ век население Кунгура увеличилось до 6 тысяч человек. «ХУШ век был самым «урожайным» в городе по строительству каменных православных храмов, их было построено семь», - дополнила коллегу Лепихина.   
   Если б суть межличностных противоречий населения в междуречье Сылвы и Ирени была только в миграции и демографии! Основные мотивы поведения все же связаны с торгово-промышленными интересами. Их выявил 1767 год, когда в Уложенную комиссию посыпались городские наказы после манифеста Екатерины П, обратившейся в декабре 1766 года к народу с предложением сообщить правительству о всех несправедливостях на местах. Кунгурский наказ с изложением «неправд и утеснений» подписали городской голова Н. Нарышкин, президент И.Хлебников, бургомистр М. Ярышкин, 40 купцов, протоколист, регистратор и другие.
  В целом кунгуряки сетовали на конкуренцию со стороны некупеческого населения, которое, вопреки сословным и национальным правилам, лезло не в свою вотчину. Вместо хлебопашества занималось торговлей и промыслом в городе, вместо продажи продуктов с огорода спекулировала привозной продукцией, при чем низкого качества.
  Особые претензии у купцов были к служилым и ясачным татарам, которые земледелием не занимались, а в торговле наносили «вред всему обществу», мешая в воск сало, доливая в мед воду, добавляя в гусиный пух муку и известь. Татары в свою очередь, направляя в столицу свои наказы, отстаивали собственное право на торговлю, ссылаясь на древность этим занятием. «Склонность к торговле, преимущественно мелочной, - отличительная черта кунгурских татар», - подчеркивал историк-этнограф Попов.
  Хочется верить, что кунгурские купцы могли бы найти компромисс и часть проблем решить без вмешательства столичных властей, если б не «тяжесть служб и повинностей», особенно постоянных. «По делам кабацких сборов, сообщалось в наказе, купцам приходилось надолго отлучаться в отдаленные места Оренбургской губернии, в Исетскую провинцию, - подчеркивала Курмачева. – Это крайне неблагоприятно сказывается на их торговых предприятиях и промыслах, отсюда просьба, чтобы к службе они привлекались только в пределах своего города».
  Помимо этого, первостатейные купцы из Кунгура просили разрешить им покупать крестьян «умеренным числом», ссылаясь на нужду в рабочей силе. В столице в это не верили. Взгляд монарший разглядел в этой просьбе опасные поползновения торгового сословия на сложившуюся систему привилегий. Не по Сеньке шапка. По мнению Лепихиной, «к концу ХУШ века купеческое влияние в Кунгуре настолько возросло, что он стал неким подобием купеческой республики».
  Основные же противоречия были связаны с землей. В том, кунгурском крае ХУШ-го века, по современным оценкам, вроде бы диком, необжитом, его обитателям уже было тесно. Жители Кунгура в июньском наказе, данном купцу Е.И. Юхневу, как выявила Курмачева, «указывали на «всеконечное недостаточество и нужду» в землях /выгонах, покосах, лугах/». В наказе напоминалось, что по грамотам великих государей Алексея Михайловича, Федора Алексеевича и Петра Великого посадским людям дозволялось селиться в городе, а также в уезде и «по поселении теми землями и всякими угодьями и починками владеть невозбранно».
  «Во время башкирских волнений немало посадских людей Кунгура поселилось в селах и деревнях «обще с крестьяны», одни обрели мельницы, кожевенные предприятия и т.д., другие «по пространной свободности здесь земли питаются от земледелия», - цитировала кунгурский наказ московский историк. – Жители Кунгура просили не отнимать земли у этой части посадских и не лишать их заведенных промыслов, заверяя, что это станет залогом исправного платежа подушных денег. В случае изменения положения, сетовали кунгурцы, их ожидает «конечное разорение и нищета, ибо они, окромя того, другаго никакого купечества торгов и промыслов не имеют». Эта просьба и сейчас вызывает сочувствие и, вполне вероятно, она бы нашла монаршую поддержку, если б не другие наказы, обнажившие к ужасу самой виновницы этих страстей - императрицы социальные и классовые противоречия. После обрушившегося на Уложенную комиссию вала наказов Екатерина П прекратила игру в либерализм. Комиссия была распущена, документы положены под сукно.
  Но это не остановило исторический процесс по преодолению противоречий. Один из усмирителей Пугачевского бунта был генерал-аншеф Александр Ильич Бибиков. 29 ноября 1773 года этот государственный деятель получил широчайшие полномочия по подавлению восстания. Он, заразившись холерой, скоропостижно скончался от воспаления легких в разгар бунта 9 апреля 1774 года в слободе Бугульма в возрасте 44 года. Бибиков признавал, что участником беспорядков стал «народ, имеющий справедливые основания к жалобам». Идеи, получившие обкатку в городских магистратах, робко оформленные писцами, вырвались на улицу. Казацкий Яик жаждал перемен. Их ждали в Прикамье, в особенности - горячие парни с национальных окраин, просьбы которых, в отличие от наказов русского купечества и посадского люда, все равно не нашли бы понимания в российской столице. «Башкиры были раздражены отнятием у них алчными чиновниками значительной доли занятой ими до этого земель», - указывал историк А.Г. Брикнер.   
   На этом противоречии и сыграл Пугачев, обратившись с указом к татарам. Он обещал «материальные льготы» за верную службу, устранение преследований за мусульманское вероисповедание и притеснений со стороны прежней администрации. Войско из татар и башкир стало основной, ударной силой повстанцев под Кунгуром. «Все башкирское население восстало», - отмечал Брикнер.
  Поддержал самозваного царя Пугачева и работный люд. Кое-кто из приписанных к заводам крестьян помнил указ настоящего Петра Ш-го от 27 февраля 1762 года о «запрещении фабрикантам и заводчикам покупать крестьян к заводам.
  «Пугачев успел продвинуться по громадной, почти сомкнувшейся в круг линии, началом которой была река Яик /Урал/, несколько ниже нынешнего Уральска, и наиболее известные этапы: Оренбург, Стерлитамак, затем Зауральские Верхотурьинск и Троицк, и отсюда через Красноуфимск на Кунгур, через Осу и Малмыш на Казань, отсюда через Курмыш, Алатырь и Саранск к Пензе, Саратову и Царицыну, из последнего мимо Горько-соленого озера на малый Узень», - такую панораму восстания очерчивает один из биографов Екатерины Великой.   
  Продвигаясь к Кунгуру, восставшие действовали успешно. К зиме, на переломе 1773-1974 годов, согласно Курмачевой, «в их руках оказались пригороды Бирска, Осы, Красноуфимска».
    Новое видение этих событий, взгляд на Кунгур как окраину «мужицкой войны» предложила группа современных историков вместе с академиком Л.В. Миловым: «На Среднем Урале в октябре – ноябре 1773 г образовался самостоятельный, обширный район восстания, включавший Пермский край и Кунгур». С излишней поспешностью они отметили, что «руководителем всех восставших здесь был опытный артиллерист И.Н. Белобородов». Этот бунтарь из кунгурских мест появится на исторической арене позднее, в январе 1774 года.
  В Санкт-Петербурге о нуждах Кунгура не ведали. Главные события в то время разворачивались под Оренбургом, шестимесячная осада которого не принесла Пугачеву успеха. Он начал действовать в сентябре 1773 года. В ноябре Екатерина Вторая впервые упомянула о  Пугачеве в переписке с 60-летним московским губернатором князем М.Н. Волконским. А москвичи, пережившие в 1771 году беспорядки в связи с эпидемией чумы, узнали о Пугачевском бунте в начале 1774 года, когда в окрестностях Кунгура уже кипели страсти. Потом «сии каналии» стали темой переписки Екатерины со многими корреспондентами, за исключением философа Вольтера. Ему в дни осады Кунгура, она писала о гостившем в Санкт-Петербурге французском просветителе-энциклопедисте Дени Дидро. Пятимесячное пребывание в России, с октября 1773 г. по март 1774 г., дало этому французскому гостю повод утверждать в письме к княгине, президенту Российской академии Екатерине Романовне Дашковой, что в будущем Россия «станет одной из достойных, наиболее мудрых и наиболее грозных стран Европы и мира».

        НАЧАЛО  БУНТА
  «Восстание в Пермском крае началось с появления отрядов восставших башкир под Осой и Красноуфимском, - таково мнение советского историка.- Это были две крепости, которые как бы замыкали Пермский край на его юго-западной и юго-восточной окраинах». По оценке Курмачевой, «дальнейшее продвижение отрядов повстанцев на Кунгур и Соликамск свидетельствует о продуманном наступлении их на этот край с флангов». «Руководители восстания понимали, что победа в Пермском крае даст им выгодные позиции для наступления на Казань и Екатеринбург», - отметила она. 
   Эта версия событий, происходивших в декабре 1773 – январе 1774 годов, совпадает с видением той драматической ситуации со стороны уральских историков, которые не очень сильны в подробностях. «От Осы – с одной стороны – и от Красноуфимска – с другой – отряды повстанцев двинулись к центру Пермской провинции - Кунгуру, - записано в «Истории Урала». – Городские власти были охвачены паникой. В городе почти не было сил, способных оказать сопротивление восставшим. Но повстанческие отряды, рассчитывая на добровольную сдачу города, не предпринимали активных наступательных действий. В это время в Кунгур пришел с отрядом рекрутов в 400 человек секунд-майор Папов, который возглавил оборону города».
  А подробности были в том, что повстанческие отряды Пугачева действовали в Пермском крае «при поддержке русских крестьян, работных людей с заводов и башкир». Все они, как следует из документов той поры, «крайне радовались погибели городу Кунгуру». Эта тональность сочувственного отношения историков к обездоленным и негативного – к сильным мира сего после развала советского государства сейчас утрачена. «Жители всех волостей становятся свидетелями и участниками многих взаимных стычек, пальбы, резни, разорений, разных насилий и смерти, - такую версию событий предпочитают сегодняшние рассказчики. – Многие испытали на себе нагайку башкирца, копье казака, лук татарина и дубину бунтующего мужика».
  В этой тональности понятие «крестьянское восстание» не удержалось. О тех событиях сейчас все чаще говорят как о бунте, мятеже, пугачевщине, хотя это понятие в недавние времена считалось ненаучным, данным буржуазными историками. ХУШ век просвещения не изменил сути гражданской войны, которая всегда отличается полярностью симпатий и позиций, обилием жертв, в том числе случайных, невинных, запутанностью коллизий и неоднозначностью исторической правоты. Крепостничество, безусловно, зло, пережиток средневековья. Но и в нем, вопреки мракобесию отдельных помещиков, простые люди умели устраиваться, создавать личное счастье, добиваться общественного успеха. Не случайно в крестьянстве в пугачевскую пору хватало всех – мятежников, сторонних наблюдателей и карателей. По прошествии веков все враждующие стороны в современном восприятии вызывают все же сочувствие, а их кровавые действия в равной степени достойны презрительного обозначения: пугачевщина. 
  «Юговский завод стал оплотом походного войска, осаждавшего город», -  указывала Курмачева, не уточняя, какой из трех существовавших в крае под одним и тем же названием. В действительности же, как подтверждают составленные из документов пугачевской поры «хроники» Золотова, нацелившееся на Кунгур походное войско мятежников размещалось в Ильинском острожке /село Орда/, посылало разведчиков и вылавливало тех, кого сейчас принято называть языками.
   Ильинский острожек и соседние с ним деревни поставляли рабочую силу на четыре завода. Из-за того, что более трети приписных крестьян были признаны нетрудоспособными, остальные, 1998 из 3348, вынуждены были отрабатывать «по полтора подушных оклада». Несмотря на классовую озлобленность крестьян, на заводах им доверяли. «В мастеровые были переведены 45 приписных из Ильинского острожка и подгорных деревень», - такова оценка историка Орлова профессиональных качеств нарождавшегося в этих местах пролетариата.
  «Селения Тихоновка, Шадейка, Неволино, Шубино, Новое, Крестовоздвиженское /Сылвенское/ ранее других были заняты бунтовщиками, - указывает современный краевед. – Здесь более месяца были их временные квартиры, отсюда они делали разбойничьи, опустошительные наезды на Кунгур и другие окрестные села и деревни».
   Особую активность под Кунгуром проявлял башкирский атаман Батыркай Иткинин /Итканов или Ишкинев/. Вариации его фамилии также связаны с вольностью писцов, фиксировавших те события. Да и с названиями населенных пунктов они обращались вольно. Впрочем, особенность того давнего времени в том, что не всем «людишкам» «подлого» звания полагалась фамилия. В случае необходимости, как правило, при записи допросов, она придумывалась на ходу по одной и той же схеме – как обозначение принадлежности к отцу-родителю или роду.
  Несмотря на разночтения в фамилиях, современным исследователям надо быть благодарным тем грамотеям, прародителям Интернет-посланий. В их старославянской вязи можно разобраться. А век назад, при Степане Разине, тексты составлялись без пробелов в словах и предложениях.
   26 декабря 1773 года к атаману Батыркаю, располагавшемуся в деревне Барда, привели очередного задержанного. Его башкиры выловили в «татарской» деревне Усть-Турка. Бедолага оказался посадским. Звать Анисимом Журавлевым. В документах того смутного времени он обозначен и как Жаравлев. Судя по этому эпизоду, инородцев в той округе было много, а  лиц славянской национальности так мало, что на них устраивали облаву. Они вызывали подозрение, как и этот, уносивший ноги куда подальше от превратившегося в лакомый кусочек Кунгура. По словам Журавлева, он оказался в деревне «для сбора долгов».
  Безусловно, нукерам Батыркая, называвшего себя полковником, несказанно повезло. Человек был из Кунгура. Говорил с ним переводчик, задавший два вопроса:
  - Вашего города Кунгура начальники и городовые жители будут ли драться или впустят в город без сопротивления?
  - Есть ли у них при городе пушки и порох?
  Пушки и порох были в то время главным мерилом боеспособности войска, поскольку не оставляли надежд на успешное ведение рукопашной схватки.
  Бедолага Журавлев о настроениях начальников ничего не знал, а про пушки и порох ответил утвердительно. Сколько именно, он, правда, не знал. Башкиры отправили его в Кунгур. Напуганный посадский должен был, по сведениям Золотова и Курмачевой, передать воеводе «приказ о сдаче без сопротивления и встрече повстанцев».
   В допросном документе это обозначено так: «Тогда башкирец Ишкинев его, Жаравлева, отпустил и велел ему ехать и явиться в г. Кунгуре к воеводе Миллеру, чтобы в город их, башкирцев, впустили со всей шайкой; а если городские власти буду сопротивляться, то они, собравшись с великим множеством башкир и татар, будут к городу приступ чинить вооруженную рукою, а городовых жителей бить без всякого милосердия».
   Башкирский «полковник» наказал Журавлеву, «чтобы он, справясь, для объявления возвратился через три дня к нему». «Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка», - писал А.С. Пушкин.
   Помимо президента магистрата Хлебникова, власть в городе представляли в то мятежное время бургомистры Филипп Кротов и Михаил Ярышкин, ратман Петр Шаравьев, кунгурский городской староста Алексей Юхнев и канцелярист Николай Ярышкин.
  По приказу кунгурского магистрата Журавлева, как возможного шпиона, арестовали и посадили «под караул». Его встреча с башкирами вызвала у городского начальства законное подозрение. И ладно бы пушки и порох. Ведь проговорился, что в городе «никакого командиров нет». К тому же его подозревали еще в одном деле – тайном, ночном бегстве воеводы из Кунгура.
  В этом была главная интрига событий. Жизнь города висела на волоске. Башкирам, готовившим этническую чистку Кунгура, не были известны обстоятельства панического бегства из города провинциальной канцелярии во главе с воеводой премьер-майором Никитой Ивановичем Миллером и горного начальства, которые «оставя все свои полученные должности и казну… колодников… неведомо куда из города Кунгура… объездными дорогами выехали».
  До этого, еще 29 октября 1773 года кунгуряки получили из Красноуфимской воеводской канцелярии «первоначальные известия о появлении бунтовщиков и шпионов». Документ возвращал к тем «старым, добрым временам» башкирских восстаний, когда по ближайшим к Кунгуру дорогам сновали «воровские шайки» инородцев. В том же духе и стиле красноуфимцы сообщали о новой беде, о том, кто ездит «по ногайской дороге». Это «посланные от известной злодейской изменнической толпы… и прочие той изменнической партии согласники… со объявленными от изменнической толпы шпионами». При этом указывалось несколько башкирских старшин, видимо, известных и ранее.
  Сообщалось также о принятых мерах, о посланных  «на Осинскую и Сибирскую дороги»  нарочных, о командах капитана Пасмарова и атамана Бурцова, которые должны «злодейские толпы» рассеивать, «шпионов разведывать», «при помощи уездных обывателей ловить и за безопасным караулом в твердых ножных и ручных колодках присылать в ту Провинциальную Канцелярию».
  «Несмотря на такие очевидные признаки приближающейся опасности, власти гор. Кунгура своевременно не приняли никаких мер для защиты города и для зарождающегося мятежа в Кунгурском уезде, - так прокомментировал эти события краевед Золотов. – Нападение бунтующих шаек на город Кунгур было неожиданно для кунгурских жителей».
  Этот летописец все же не прав. В послании из Красноуфимска, выдержанном в характерном для той эпохи размытом стиле, ни слова не говорилась о масштабах беды, о количестве повстанцев, об их целях и планах. Между тем обстоятельства были на уровне анекдота. Послали охотников на поимку медведя, а кто за кого ухватился, охотники ли за него или, скорее всего, он – за них, вопрос, требующий деликатного ответа. Во всяком случае, через два месяца «зверь», точно, вырвался на волю.
  По оценке Золотова, «в конце декабря 1773 года шайки Пугачева – башкирцы, татары и русские, - разорив окрестные заводы и селения, стали подвигаться к Кунгуру и, вошедши в Кунгурский уезд, обольщениями присоединили многих – Кунгурского уезда – татар, и государственных крестьян и заводских жителей». Бунтовщики разъезжали «большими партиями». Они разграбили «партикулярную» собственность – заводы Демидовых и Осокиных, «отъезжие хлебопашные селения и жительства, мучные мельницы и кожевенные заводы» «здешнего города купцов и посадских людей». Пугачевцы отогнали скот, «разграбили и увезли в свои шайки» «хлебные припасы, сено, кожи, железные поделки и всякий скарб». По оценке А.С. Пушкина, «состояние края, где свирепствовал пожар, было ужасно».
   «Город, в то время не имевший в запасе у себя военной силы, по необходимости должен был обороняться собственными усилиями», - сетовал местный летописец.
    27 декабря ночью воевода Никита Миллер с семьей, «с товарищами» в сопровождении капитана Буткевича на четырех санях покинул город. Их приметили «на верх-Сылвенском пикете», «на верх-Сылвенской улице», «против дому посадского Степана Кузнецова»,  ночные стражники города во время объезда. Это были капрал Марко Ермаков из «штатной команды» и сотник  Кунгурского полицейского правления Потап Чикин с десятниками-дозорными. Они окликнули санный поезд. Находившийся в санях капитан Григорий Буткевич бросил им на ходу: «Вы нас не узнали. Поезжайте в свои места».
  «В старину в засылвенской части Кунгура главная транспортная магистраль проходила по улице Мининской», - уточнила краевед Ренева. В ту сторону и устремились беглецы.
  Ночные дозорные сразу же доложили о странной встрече далее по команде, то есть городскому квартирмейстеру полицейского правления Ивану Антуфьеву. Он «с десятскими», как указал позднее в рапорте, прибыл к месту той встречи, «на верх-Сылвенскую улицу», и проследил по санным полозьям, как воевода и его компания спустились по той улице «у двора посадского Анисима Жаравлева на реку Сылву», пересекли ее, поднялись на засылвенский берег, «и, отъехав тамошнее городское жительство мимо учрежденного пикета окольною дорогою, из города потаенно, неведомо куда уехали».
   Об исчезновении воеводы Ануфриеву доложил и сержант Мурашов. В восемь утра он по традиции направился с рапортом /»репортом»/ о денежной казне и содержании колодников к воеводе, но ни его самого, ни капитана Буткевича, ни секретаря Милюкова не застал на месте. Оставшиеся дворовые сообщили, что в первом часу ночи «выехали они для осмотру в г. Кунгуре караулов, а обратно уже не возвратились, и куда уехали – о том неизвестно».  «Начальников – штаб- и обер-офицеров никого не осталось», - заключил сержант.      
   «Кунгурский воевода Никита Иванович Миллер и его помощник Иван Семенович Кудрявцев со всеми остальными чиновникам струсили и тайком исчезли из Кунгура 27 декабря», - такую, вполне устоявшуюся версию дает Лепихина. На этом фоне утверждение одного из краеведов, выдержанное в советском стиле, кажется нелепым: «Перепуганный воевода Никита Миллер в спешном порядке, ночной порой, переодевшись в женскую сряду, позорно бежал из Кунгура». Историки советской поры были готовы переодеть в женское платье всех бегущих правителей – от таких вот воевод до Керенского, спокойно покинувшего Зимний дворец на автомобиле в октябре 1917 года.
   Миллер, прихвативший жену и детей, в конечном итоге объявился в Чусовских городках, оправдываясь тем, что отбыл в уезд «для поощрения крестьян», «чтобы они во время нападения на жительства их злодейской толпы имели всякий отпор и сильное сопротивление». О себе воевода дал знать 31 декабря, послав в Кунгурский провинциальный магистрат сообщение о том, что он собирает для защиты Кунгура и «денежной казны» подкрепление из «некоторого числа людей с оружием», которое «уже и наряжено».      
   А пока, как отмечал летописец, «горожане, оставленные начальниками, пришли в отчаяние и, не имея у себя ни оружия, ни пороху, решаются сдать город бунтовщикам без сопротивления». 29-летний бургомистр Филипп Ларионович Кротов переломил это настроение в магистрате. Он уговорил коллег не горячиться и дождаться результатов своей поездки на Юговский казенный завод, незанятый повстанцами, и встречи там с членом канцелярии правления заводов Урала, горным офицером Михаилом Ивановичем Башмаковым. На него, имевшего «достаточно военной силы, ружей, пороху», кунгуряки очень надеялись. В ту пору коллежскому асессору Башмакову было 45 лет. Он умер полтора года спустя, летом 1775 года. В истории пугачевской смуты он остался как инициативный чиновник, возглавивший подготовку и формирование отрядов для подавления восстания в Пермском крае. «Не меньше сего асессор и канцелярист, главного заводов правления член Башмаков, содержащий пост на Юговских заводах, укрепя оные от всяких нападений и вооружа по возможности заводских служителей и крестьян, начал посылать для поисков над злодеями в окрестныя места команды с хорошим успехом, отразя пред тем неоднократые их  покушения», - записано в Дневнике участника дворянского ополчения Казанской губернии «О Пугачеве, Его злодейских поступках».
  «Два Юговских медеплавильных завода были построены казной в бытность на Урале В.Н.Татищева в 1735-1736 гг., - отмечал летописец волнений на Урале А.С. Орлов. – Они находились в полутора верстах один от другого на речке Юг в 30 верстах от Перми». Это были крупные военные заводы, в современном понимании – предприятия оборонно-промышленного комплекса. Здесь существовали военные порядки. На руководящих должностях разного уровня службу несли офицеры и другие армейские чины, а также казаки. Имелся запас стрелкового оружия, пушечного вооружения и пороха. Инфраструктура заводов напоминала военный городок.
  По одному из документов ХУШ века, к Нижнему и Верхнему Юговским заводам были приписаны 6328 душ мужского пола из числа крестьян, в том числе – 3463 трудоспособных. Эти крестьяне, как указывал Орлов, «жили в Кунгурском уезде в селах Кыласово, Троицкое, Тихоновское, Спасское, Златоустовское, Преображенское с окрестными деревнями, а также в деревнях Торговижского острожка, в селе Комарово и в деревнях Колпашниково и Лужки».
  Был еще третий, частный Юговской медеплавильный завод, построенный в 1733 году. Он принадлежал, как утверждал Орлов, «потомку нажившихся на хлебной торговле балахнинских купцов И.П. Осокину». В первые годы существования к заводу было приписано 476 душ мужского пола черносошных крестьян Кунгурского уезда. Эти крестьяне в массовых волнениях осенью 1762 года отличались наибольшей инициативой и стойкостью.
   Вполне вероятно, что этот завод и стал, по версии Курмачевой, самым слабым звеном среди Юговских во время Пугачевского бунта. Его, по данным краеведа А. Щеколдина, восставшие взяли в конце декабря 1773 года. Упоминание о нем, как о захваченном повстанцами, есть в примечаниях А.С. Пушкина к «Истории Пугачева»: «И в царские двери входили, как-то: на Юговском Осокине заводе». По утверждению некоторых  краеведов, после 15 января «основной базой по сбору в уезде стал отряд Гаврилы Ситникова, походного атамана, выдвинутого мастеровыми и работными людьми Юговского завода Осокина».
   Жители Кунгурского уезда, связанные в течение несколько десятилетий с медеплавильным производством, считали все Юговские заводы своими, родными.   
   30 декабря бургомистр прибыл на место и доложил Башмакову о бегстве воеводы, утянувшего за собой прокурора Филиппа Попова, секретарей канцелярии Милюкова и Маслова, нескольких судей горного начальства и других чиновников. По началу Башмаков лишь развел руками. Накануне он отправил вооруженных людей к Верхним Муллам и Аннинскому заводу. Но, осознавая важность удержания Кунгура, он все же «для ободрения кунгурцев» послал с бургомистром-просителем шихмейстера, горного поручика Алексея Солнопекова и 50 вооруженных стражников. Запасы пороха у них были скудные, всего полпуда.
  Одна из краеведов, касаясь истории Кунгурского военного гарнизона, по досадному недосмотру называла датой отправки этого подкрепления 31 января 1773 года. Речь все же о 31 декабря, последнем дне года.
  Солнопеков должен был взять все управление городом на себя и объявить кунгурякам, что «из Казани за ним идут войска с ружьями и пушками». Этот слух, действительно, приободрил горожан, а мятежников удержал на время от нападения на Кунгур.
   Нужно было подготовить город к обороне. Работа закипела. Кунгур обнесли «в необходимых и опасных местах лесными заплотами, снежными валами». Выставили батареи из тех пушек, что были в городе и у купцов. «Укрепления деревянные были воздвигнуты с Сибирской стороны от Серебряной горы по всему загородному жительству, где именно была большая опасность от бунтовщиков, - записал Е.Золотов. – На постройку этих укреплений и батарей был употреблен весь наличный лес и тес, который в то время в городе сыскаться мог у местных жителей, и сами укрепления были воздвигнуты без помощи уездных крестьян». 
   Защиту города возглавил президент магистрата Иван Хлебников, сколотивший свое состояние на продаже хлеба и кожевенном производстве. Организованное из горожан ополчение возглавили его сыновья – Емельян и Пантелеймон. А вскоре пришло и распоряжение воеводы из Чусовских городков, подписанное еще и секретарем Яковом Милюковым, «и в случае злодейской толпы на город нападения, оной толпе сильное сопротивление чинить и всякими мерами в город не впускать, а без того города и казны отнюдь не отдавать». Воевода намекал, что чуть ли не сам участвовал в одном из сражений с мятежниками в уезде, обещая возвратиться в Кунгур «с собранною из обывателей командою» «на сих днях немедля». Это уже было кое-что.   
   Поручик Солнопеков задержался в Кунгуре. 31 декабря, по совету магистрата, он снарядил команду, которая вывела из города 70 арестантов-колодников для размещения на Кушвинском заводе. Среди этих страдальцев были, по словам Курмачевой, «схваченные за побег крестьяне и заводские люди многих провинций». Таким образом, восставшие, в первую очередь русскоязычные, лишились стимула вызволить своих товарищей в Кунгуре и в какой-то мере – одной из причин осаждать город. А волновала ли башкир судьба русских колодников? Пусть этот вопрос повиснет в воздухе.
   По оценке летописца, время для Кунгура наступало «критическое и тревожное». В тот, последний день1773 года повстанцы «подвигались ближе и ближе к Кунгуру», «овладели селениями Тихановским и Старопосадским и заняли острожек Стефановский». Заправлял всем «самозванный полковник бунтовщиков, башкирец Батыркай Ишкинев».
  Не везде ему сопутствовала удача. В Верхних Муллах произошло локальное сражение между «обывателями» и «неприятельскою толпою». Среди повстанцев один был убит, еще один ранен. Мятежники, как отписывал кунгурякам воевода, бросились наутек, а «достаточная вооруженная из обывателей партия» - вдогонку.
  Но Батыркай был отнюдь не слаб, если позднее, с 4 по 10 января, держал ненавистный город в осаде, хотя в конечном итоге надежд высшего повстанческого руководства так и не оправдал. Жители уезда, по оценке Курмачевой,  «всеми мерами, снабжая провиантом и фуражом, поддерживали походное войско повстанцев на пути к городу и шли служить в их отряды». «Они торопили ускорить взятие Кунгура», - подчеркивала историк из Москвы.
  Как бы воинственно ни были настроены пугачевцы, надо им сказать спасибо: проливать кровь сразу, с наскока они не хотели. Среди них были сильные переговорщики. Они писали и распространяли подметные письма, разъясняли указы доброго царя Петра Ш, то есть самозванца Пугачева, формировали делегации для переговоров с неуступчивыми городами, заводами и острожками.
  Этой же тактики придерживался и башкирский атаман. 31 декабря он, по утверждению Золотова, «думая склонить кунгурцев к добровольной сдаче, послал взятых из сел Тихановского и Старопосадского священников, вынужденных к тому страхом, - Федора Иванова и Ивана Лукина – с обольстительным письмом и копией с Пугачевского манифеста к соборному протоирею Иоанну Пантелеймонову, и наказал означенным священникам объявить и склонить протопопа, чтобы жители Кунгура вышли к нему 1 января навстречу к Старопосадскому селу, и обещал за это не делать жителям никаких обид и разорения».
   Следует поостеречься, чтобы в этой ситуации назвать священников игрушкой в руках «злодеев». Они отнюдь не были стороной страдающей и были не настолько запуганы и безвольны, как представляет краевед-священнослужитель Золотов. Им было, у кого поучиться, перенять «революционный» опыт. В октябре 1762 года во время волнений на Юговских казенных заводах отличился священник села Тихоновского Ф. Колесников, поддержавший бунтарей. Он, как доносила Юговская заводская контора, «зазвал крестьян, ехавших в работы, и высек их нещадно». А эти «заблудшие овечки» – Иванов и Лукин – поостереглись действовать против кунгуряков-«штрейхбрехеров» грубыми методами, уповали на увещевания.
   Такой опыт, как оборона крепости, в истории человечества измеряется тысячелетиями. Какие бы универсальные советы ни оставляли предшественники, все равно очередным потомкам - защитникам крепостей приходится решать свою судьбу, исходя из собственного понимания ситуации, зачастую – с позиций страха, подкрепленного здравым смыслом.
  Защитники Кунгура, по существу – ветхого деревянного кремля, вряд ли читали французского философа-эссеиста Мишеля Монтеня, который два столетия до них утверждал: «И нет часа, говорим мы, когда военачальнику полагается быть более начеку, чем в час ведения переговоров или заключения мира. Поэтому для всякого теперешнего воина непреложно правило, по которому комендант осажденной крепости не должен ни при каких обстоятельствах выходить из нее для переговоров с неприятелем». «Никогда, впрочем, нельзя с уверенностью рассчитывать, что победоносное войско станет соблюдать обязательства, которые дарованы победителем городу, сдавшемуся на сравнительно мягких и милостивых условиях и согласившемуся впустить еще разгоряченных боем солдат», - именно эта боязнь кунгуряков подходит под прозвучавшее пару веков назад предостережение француза-философа.
   Переговоры между священнослужителями закончились безрезультатно. Кунгуряки тянули время в ожидании подкрепления извне, укрепляли город.
   По сведениям Курмачевой, «2 января 1774 г. в город вновь посылалась делегация из двух священников и крестьянина «для увещевания города Кунгура граждан с тем, чтоб все того города Кунгура граждане шли в подданство без сопротивления и они б пустили в город Кунгур», чтобы «маломощные граждане» присоединились к восстанию».   
  И эти переговоры закончились ничем. Город сдаваться не хотел. Терпеливо выслушивая  мятежников, он жил своими надеждами, планами, в которых уступать «магометанам» защитники Кунгура не собирались.
  3 января два упорных в своей миссии священника Федор Иванов и Иван Лукин вновь явились к протоирею Пантелеймону от Батыркая с манифестом Пугачева и «обольстительным письмом». В семь часов вечера они зашли в магистрат и имели объяснение с поручиком Солнопековым. «Власти нашей усердно покоритесь и вовсеподданические  должности быть повинитесь», - в эти строки манифеста вчитывался горный офицер. Его и всех других Пугачев «всемилостивейшее» прощал и «сверх того всякою вольностью отеческой» жаловал. А чтобы горный поручик не был в долгом сомнении, автор манифеста прописывал в конце: «А буде же кто и за сим в таком ожесточении и суровости останется и данной нам от Создателя высокой власти не покоритесь, то уже неминуемо навлечете на себя праведный наш и неизбежный гнев». Это уж было чересчур. Солнопеков назвал священников «двумя злодеями», «передал под караул», а затем препроводил в Пермское Духовное Правление, находившееся в Кунгуре.
  «Весь черный народ был за Пугачева, - считал А.С. Пушкин. – Духовенство ему доброжелательствовало, не только попы и монахи, но и архимандриты и архиереи».   
  К башкирам никто не вышел. Они по-прежнему ждали ответа. А купечеству и жителям города магистрат строжайше внушил, чтобы «противу тех злодеев имели всеми силами крепкий отпор и супротивление, стараясь до последней капли крови, не щадя живота своего без всякой робости и трусости».   
  Но почему наши героические предки так осторожничали? Почему выжидали, отдавая всякий раз инициативу в руки восставших, позволяя им обкладывать себя со всех сторон? Наверно, планов было меньше, ожиданий – больше. А это значит, что была в них слабость, которую, несмотря на победный итог, они на начальном этапе противодействия пока не преодолели. И слабость эта - ожидание подкрепления. Разве это не удел слабых? И хотя они оправились от первого шока, трусости и бегства воеводы с товарищами, пока не нашлось в их стане сильной личности, которая взяла бы полную ответственность за судьбу города на себя.
  По оценкам  краеведов, организаторы обороны Кунгура сделали немало. Именитые купцы во главе с Иваном Хлебниковым для военных нужд, защиты города выделили большую по тем временам сумму в 1768 рублей 57 копеек. Для сравнения, по данным Лепихиной, «в 1771 году только на выплату подушной и мирской подати с кунгурских купцов было собрано 6748  руб. 24 1/2 коп.». Лошадь тогда на кунгурском рынке покупали по цене от одного до трех рублей. Что касается мясной  продукции, то, по данным Елтышевой, говядина стоила в Кунгуре на рынке 50 копеек, а свинина и баранина – по 60 копеек за пуд. Годовой налог мещан составлял 1 руб. 20 коп. Был и другой пример купечества, достойный подражания. Они, как отмечал Золотов, «сами поголовно вооружились».
   Проблема все-таки была в том, что, как сказал, правда, по другому поводу, советский бард, «настоящих буйных мало». Не хватало защитникам Кунгура инициативы и того циничного, наступательного вероломства или, лучше сказать, храбрости, граничащей с наглостью, которой отличались их предки. Те сметливы были и смелы.
   Когда в июле 1703 года Кунгур взяли в осаду местные крестьяне, их значительный численный перевес не смутил верхотурского воеводу Алексея Калитина. Не отвергнув переговоры, он пошел на вероломство, чтобы обезглавить руководство восставших. Воевода направил для фиктивных переговоров «боярского сына» И. Текутьева. До этого он проводил перепись населения уезда, и крестьяне, недовольные тем, что их взяли на заметку, его знали.
   Основную работу по переписи сделал 61-летний тобольский картограф, «боярский сын» Семен Ремизов с сыном Леонтием, начиная с 8 мая. Воевода Калитин получил указание выдать им «за работу 10 рублей верхотурских таможенных или приказных доходов» и обеспечить проводниками и материалами. «Несмотря на чинимые препятствия и тяжелые условия работы, деятельность Ремизова в Кунгуре проходила успешно,- считал краевед А. Щеколдин. – За два месяца они совершили объезды Кунгурского уезда, уточнили данные прежних переписных и писцовых книг, изготовили чертежи». Описание города и уезда отразила «Служебная чертежная книга» Ремизова. Он, будучи человеком старым, но сохранившим «ясную голову и удивительную восприимчивость к новому», также составил «Историю Сибирскую» и «Летопись сибирскую краткую Кунгурскую». Найденный им в Кунгуре летописный памятник, по оценке санкт-петербургского историка Р. Скрынникова, поражал литературоведов «обилием реалистических картин, относящихся к истории экспедиции Ермака». Невежественное крестьянское население усмотрело в этих научных изысканиях беду для себя. 8 июля Ремизов вернулся, вовремя унес ноги, из Кунгура в Тобольск.
   Его помощнику Текутьеву пришлось устранять возникшие противоречия, заниматься после высокого духовного общения со столь исторической личностью прозой жизни. Он, выехавший с отрядом к крестьянам, позвал на переговоры «лучших людей». К нему подъехали десять крестьян вместе с вожаком восстания Андреем Пигалевым из села Преображенское и влиятельным повстанцем Тихоном Печерским из деревни Черемисская. Их двоих люди Текутьева неожиданно схватили, поволокли в город и успели затащить за городские въездные ворота. Крестьяне бросились на выручку, но их отогнали от стен города выстрелами из пушек и ружей.
   Под пытками Пигалев написал письмо к восставшим о прекращении волнений и повинился. После этого воевода направил к подступившим к Кунгуру бунтарям  протопопа И. Антонова и еще одного служителя церкви, попа А. Евсеева. Они зачитали указ «о передаче Кунгурского уезда в ведение верхотурского воеводы, о работах на рудных приисках». Эти указы продемонстрировали неуступчивость властей. Восставших в свою очередь потребовали снять с земляного вала пушки. Но орудийные залпы окончательно охладили их. Крестьяне ушли на совет в Орду.
  Последовавший за этим кровавый инцидент придал восставшим решительности. Пятидесятник С. Байбородин с отрядом стрельцов предпринял вылазку с целью узнать о решении совета. У деревни Рубежово он столкнулся с небольшим отрядом повстанцев. Произошла вооруженная схватка, в которой отличился крестьянин И. Зобин, по ряду документов – Ершов. Он косой зарезал кунгурского пушкаря, ранил казака и подсек ноги двух казачьих лошадей. При этом сам получил смертельное ранение. Отважного крестьянина, еще живого, схватили и привезли в Кунгур.
  Эта вылазка стоила городу недельной осады, которой воевода не выдержал. Захватив пленников Пигарева и Печерских с собой, он окольными дорогами перебрался в строгановскую вотчину Сергу. Кунгур оставался на попечении Текутьева. Последующая отмена требования ходить на рудокопные работы рассеяло крестьян по вотчинам. Волнения улеглись.
  В бунте 1773-1774 годов под стенами Кунгура даже такого «диалога», ломкого, специфичного по контрастности контактов противоборствующих сторон и общения, не было. Магистрат еще недавно в отчаянии заламывал руки, помышляя сдаваться. Теперь ему бы проявить себя умелым переговорщиком, чтобы потянуть время. Тем более что пугачевский стан с терпеливым постоянством выпекает «увещевания», разъясняет указ самозваного царя о разных свободах. Но со стороны Кунгура – никаких телодвижений. Ни переговорных инициатив, ни агитации и пропаганды. Все вроде бы было пущено на самотек. Кунгуряки отсиживались и отмалчивались. Во всяком случае так видится эта ситуация в наши дни.
  Нам сейчас это не понятно. А тогда разъяснения, пожалуй, и не требовались. Барское ли дело с холопами разговоры разговаривать? И какая нам корысть, что инородцы по природе амбициозны? Пусть, наращивая амбиции, претендуют на роль равного в общении и недоумевают, почему Кунгур держит их на расстоянии. Мы-то помышляем про себя «держать баталию». Была и другая причина отмалчиваться по поводу попыток башкир вести переговоры: «дабы не волновать народ и не дать повода к измене».
   Такая пауза «узнавания» друг друга в ситуации конфликта всегда возможна накануне неизбежного обмена ударами. Этим и можно объяснить пока слабую динамику событий под Кунгуром в начале января 1774 года.
  А что за стенами Кунгура? Слишком благородно было бы списывать медлительность восставших на отсутствие у них кровожадности. Они наслаждались вольностью. В Медянском острожке побывала «башкирская партия» численностью в 400 человек. «Разграбили и взяли соляного сбору денежной казны 350 рублей, да и во многих питейных домах казенные напитки распили безденежно, а казну разграбили», - свидетельствует летопись. «Хотя, по магометанскому закону, башкирам запрещается пить вино, но они пренебрегали этим и никогда не отказывались выпить, но только не у себя дома, а в гостях у русских», - отмечал пермский этнограф.
  Протрезвев, башкиры поняли, что враг несколько дней водил их за нос. Пугачевцы назвали в «увещеваниях» своими главными врагами, которые «чинят противность»,  горного офицера Башмакова, президента кунгурского магистрата Хлебникова и его сына-ополченца Емельяна. Значит, сильные личности среди тех, кто медленно запрягал да быстро погонял, появились и тоже созрели для настоящего дела. А вскоре и само дело, которое по плечу, приспело.
  Еще недавно повстанцы разъезжали «малыми шайками», «по подгорным деревням», то есть недалеко от города, склоняли народ «в подданство». А теперь, не дождавшись переговорщиков-священников, «они перебрались в ближайшие подгорные жительства: татарскую деревню Басину и русские деревни Шубину, Неволину, Новую, Шадейку». От смутьянов пострадали «окрестные обыватели», посадские люди, которым разъезжавшие по деревням восставшие «делали великие грабежи и разорения, женам – беззаконные насилия», остальных запугивали скорой сдачей города.
  «Все жители Кунгура находились в большом страхе от близкого нашествия злодеев, - записал летописец. – Кунгурский магистрат с Солнопековым стал жителей успокаивать». А кунгурские купцы-ополченцы решились на вылазку. Президент магистрата Хлебников, его сыновья «с снаряженными от купечества гусарами и с 50 казаками» нагрянули в опустевшую татарскую деревню, потом в Шадейку, где им повезло больше. Они поймали двух татар и «двух русских, едущих из татарской деревни Казаевы на помощь злодеям». Всех пойманных отправили в Пермскую провинциальную канцелярию для разбирательства.
  Жители, как отмечено в хронике пугачевского бунта, «ободрились», «ими овладело религиозное чувство». Горожане служили молебны, обходили Кунгур со святыми иконами, ждали чуда. Потом один из летописцев, памятуя о победе в день святого мученика Климента, оформит задним числом несомненную якобы с самого начала уверенность кунгуряков в том, что именно этот покровитель их спасет. 

                ГОРОД В ОСАДЕ      
   Терпение Батыркая закончилось. «4 января бунтовщики сделали первое нападение на Кунгур», - записал Золотов. Город оказался в трехнедельной осаде.
   Этому предшествовали, во-первых, возвращение воеводы Миллера с челядью в Кунгур 3 января, а во-вторых, - резкое наращивание сил защитников города. В Кунгуре ожидали натиска башкир «300 человек с домашним оружием». Их воевода прислал «из Чусовских деревень». Ожидали инородцев и снаряженные для боя 100 крестьян «из Верх-Муллинского села». Кроме того, под началом возвратившегося в город капитана Буткевича было 100 рекрутов. Прямо к «баталии», 4 января, из Екатеринбурга в Кунгур прибыл подпоручик Степан Посохов «с военным подкреплением в количестве 100 человек оружейных казаков, с которыми были присланы две пушки и пять пудов пороха».
  Лепихина, не сверившись с «хрониками» Золотова, обозначила этого офицера,  как поручик Посохин и утверждала, что он пополнил отряд Попова /Папава/, который прибыл в Кунгур на самом деле позже. С ней можно согласиться, если перевернуть с ног на голову ответ на вопрос, кто кого пополнил. Но, к сожалению, подпоручика Посохова уже не было в живых к моменту появления Папава на исторической сцене. В книге «Кунгур православный» Лепихина приняла версию краеведа Золотова, но и во втором издании книги ошибочно повысила в звании многострадального Посохова  до поручика.
  Защищало город и «немалое число» «доброжелательных» крестьян из уезда «с ружьем, какое у кого случилось». Стрелковое оружие не отличалось разнообразием. Оно в течение века оставалось неизменным с петровских времен. В точности его калибр не соблюдался и варьировал от 19,68 мм /7,75 линий/ до 21,5 мм /8,5 линий/. Охотничьи ружья купцов, в отличие от военных, пехотных, были с удобными прикладами, неизношенными механизмами. Крестьяне в силу бедности пользовались допотопными, фитильными ружьями, накручивая тлеющую веревку-фитиль на локоть. Участие крестьян в защите Кунгура подтверждает оценку царскими чиновниками пугачевского бунта в Кунгурском уезде как межнационального конфликта хотя бы на начальном этапе борьбы за город. Советским историкам со своим классовым подходом будет нелегко опровергнуть эту версию.
   А кем, как не крестьянами, были рекруты, прибывшие в Кунгур с секунд-майором казанского гарнизонного батальона по фамилии Папав позднее, 6 января, в традиционный для кунгуряков и жителей Урала ярмарочный день. Эта, первая из трех, годовая ярмарка выпадала на день Богоявления Господня.
  25 декабря майор с партией новобранцев в 689 человек отправился из Кунгура в Казань. Но по дороге до него дошли сведения о бегстве воеводы и угрозе Кунгуру. Папав, разделив команду рекрутов, отправляет капитана Рылеева с 300 рекрутами, как и положено, в Казань, а сам, имея под ружьем 386 новобранцев /трое призывников дезертировали по дороге в Верхние Муллы/ и 12 солдат, спешит на помощь кунгурякам.
   Краевед Лепихина в 2007 году, вопреки архивным материалам Золотова, внесла небольшую путаницу в общем-то прозрачный исторический факт, к тому же значительно и необоснованно исказив цифровые данные. Папав, названный Лепихиной Поповым, «трезво оценил создавшееся положение и вернул с пути на Казань капитана Рылеева с 376 рекрутами и 12 старыми солдатами с ружьями».  Вес пехотного ружья  со штыком был немалый - 5,6 кг
  Александр Васильевич Папав, безусловно, достоин более бережного отношения к себе. Ведь именно он станет главным полководцем на кунгурском «фронте». Но до него 4 января полководческий талант проявил подпоручик Посохов. Честно говоря, он купился на приманку в стиле индейской войны, когда группа всадников разыгрывает бегство и заманивает более сильного противника в ловушку. При чем «шайка бунтовщиков» и время рассчитала так, что в случае неудачи короткий зимний день будет им на руку, скроются в темноте. На все про все у них было три часа светлого времени.
  Их, круживших в радиусе 5 и 10 верст от города, заметили «в третьем часу пополудни» на подходе к деревни Мериново. 50 бунтовщиков «приблизились к Кунгуру из-за р. Ирени  к Иренскому перевозу, к самому пикету». Себя они обозначили несколькими значками «наподобие знамен». Завязалась перестрелка. Сила была на стороне защитников города, ответивших выстрелами из пушек. Горожане, как сообщал летописец, «сделали вылазку и тем обратили бунтовщиков бегство». Знать бы этим победителям, что то была вершина айсберга и что на Мериновой горе, в двух верстах от города, их поджидала «остальная толпа». Знать бы и остановиться.
    Но наш подпоручик не далеко ушел от другого, из известного фильма про товарища Сухова. Да и какой подпоручик не мечтает стать генерал-аншефом? Он с азартом гончей «бросился преследовать бунтовщиков». В его вооруженной коннице было «немалое число городовых жителей и уездных крестьян». Повстанцы позволяли гнать себя по дороге «верст пять», потом рассеялись «в буераках и кустах» и, благодаря этому партизанскому приему, отсекли передовую группу преследователей. Подпоручик Посохов, а вместе с ним один солдат, один посадский человек и два казака из Екатеринбурга были заколоты. Еще «одного изранили» и пятерых взяли в плен.
  Кунгуряки, видя расклад не в свою пользу, дали деру. Дальше сия баталия напоминала загонную охоту, в которой произошла смена ролей. 50 смутьянов гнали «дичь» на  Меринову гору, где большая толпа охотников «рассредоточилась», вытянулась в цепочку, также обозначив себя несколькими небольшими значками «наподобие знамен». Теперь уж кунгуряки действовали по-партизански, рассеялись в сумерках и спасались в одиночку. К концу дня среди заливных лугов, заснеженных окрестностей показался и сам «айсберг». «700 человек делали подъезды и нападения к городу», - пометил летописец. Выставленные на иренском пикете пушки дали несколько залпов, и башкиры растворились среди снегов и зимних сумерек.
  Краевед Лепихина, не вдаваясь в общем-то трагические и явно не победные для защитников города детали первого штурма Кунгура, дала облегченную и не совсем корректную версию этого событиям: «Первый приступ со стороны д. Мериново 4 января был отражен так, что грабители бежали».
   В поминальном списке Благовещенского собора среди лиц, убитых «от татар» 4 января при защите Кунгура, значилось семь человек, видимо, с учетом двух, погибших в плену. Степан Посохов был назван Стефаном. Остальные значились под именами Тимофей, Гурий, Даниил, Антоний, Сергий и Нестор. Убитого подпоручика Посохова упомянул в «Истории Пугачева» А.С. Пушкин. 
    Больше всех о подпоручике Посохове кручинилась его дочь Анастасия. Это не помешало ей в 1776 году, как проследила Лепихина, выйти замуж за появившегося в тот год в Кунгуре сына украинского атамана, городового лекаря Петра Федоровича Чайковского, ставшего на шесть лет кунгуряком, и родить ему девятерых. Младшего из пяти сыновей назвали Ильей, который, в свою очередь, одного из своих сыновей в честь отца нарек Петром. Сейчас его называют великим русским композитором. Его музыка сохранила частичку души порывистого защитника Кунгура.   
  На следующий день, 5 января 1774 года, разгоряченные и неудовлетворенные вечерней схваткой инородцы к утру, 11 часам, замаячили у иренского пикета. На этих позициях находились «дубовские казаки», «посадские гусары», то есть конники из городского ополчения, и всадники из числа «доброжелательных» крестьян. Бунтовщики устраивали ложные атаки, чтобы выманить защитников города на открытую местность, скакали вдоль позиций, выявляя огневые точки, и, набегавшись, вступали в переговоры на почтительном расстоянии. Они требовали «впустить в город», «сдать без всякой драки». Эта канитель, меньше всего походившая на штурм, продолжалась до пяти часов вечера. «Наезды и нападения» «были пушечными и оружейными выстрелами отражены». По визуальным оценкам оборонявшихся, двое бунтовщиков получили ранения. И на этот раз, при втором штурме, которого, как и первого, в классическом понимании не случилось /скорее, шла проверка боем/, победы и поражения противоборствующих сторон были спорными. 
  Облегченную версию итогов двух «штурмов» предложил со ссылкой на роман В.Я. Шишкова, вещь художественную, допускающую вымысел, краевед Герман Чернышев: «Подступавшая к городу толпа башкирцев под началом Батыркая, была дважды разбита и отступила в окрестные деревни».
   Как это не вяжется с примерами, действительно, инициативных, наступательных  действий повстанцев, с теми военными приемами, которые отрабатывались и успешно применялись в течение не одного века сибирскими народами в ходе так называемых лесных войн. У этой «толпы», которая воевала по-своему, не в стиле редутных залпов, очень, как показали башкирские восстания, длительно и вообще хорошо держала удар, можно было перенять индейскую /партизанскую/ тактику наскока, отступления, обескровливания противника частыми, точечными ударами.
  Требует нашего уточнения и география первых двух штурмов. Отдельные краеведы в первом случае называют направление удара со стороны деревни Мериново, во втором – со стороны Ирени. В обоих штурмах от этой реки нам никуда не деться, раз «баталия» случилась у иренского пикета. Для горожан из числа защитников было неважно, где, в какой деревне накапливал силы противник, направление схватки для них было, вопреки разграничениям краеведов, одно – иренским.
  Впечатлений от двух столкновений под Кунгуром восставшим было достаточно, чтобы на три дня приглушить свою активность. Этой передышкой кунгуряки воспользовались для дальнейшей организации обороны города. Инициатива исходила от майора Папава. Он по таблице званий относился к категории штаб-офицера, то есть старшего офицера. Папав со своим «войском» появился в Кунгуре на следующий день после так называемого второго штурма.
  Майор тоже натерпелся с лихвой. Перед новым годом он повел почти семь сотен рекрутов из Кунгура в Казань. Это была зеленая, необученная военному делу молодежь, оторванная от сохи. Ее набирали на военную службу раз в год. Рекрутскую повинность в те годы в соответствии с «Генеральным учреждением о сборе рекрут и о порядках, какие при наборе исполняться должны» от 1766 года несли податные сословия, в основном крестьяне и мещане. Мастеровым и купцам разрешалось вместо рекрута вносить денежный взнос. Военная служба была пожизненной. Крестьяне при этом освобождались от крепостной зависимости. Возраст рекрутов колебался от 17 до 35 лет, они были ростом не менее 159 см. За будущими солдатами, называемыми «штатными», нужен был глаз да глаз. Их могли перехватить по пути повстанцы и задурить голову посулами насчет вольности. А бравый майор мог в два счета остаться без войска и без головы. Реально он опирался на горстку людей. За молодежью осеннего призыва 1773 года приглядывали прикомандированный капитан Рылеев, штатный капрал, десять рядовых и пять отставных солдат.
   Срочная отправка новобранцев в Казань была вызвана мерой «ко предохранению набранных рекрутов, дабы они, от нечаянного злодеев на Кунгур нападения, не могли достаться оным… в  руки». Эти совершенно безоружные парни, по всей видимости, были настолько «сырыми», что при минимальном стечении обстоятельств, встрече с бунтовщиками, сразу же переметнулись бы к ним. Именно поэтому майор в пешем походе, в незримой борьбе за каждого рекрута, проявлял дьявольскую осторожность. Он обходил прямую дорогу на Казань, избрав ориентиром на начальном отрезке пути село Верхние Муллы. В 40 верстах от него, «в селе Насадском», была сделана ночевка. Там он узнал, что бунтовщики находятся в 15 верстах от села-ориентира. Следующий ночлег был в деревне Кольцово, в 20 верстах от намеченного села.
   На пятый день пути, 29 декабря, майор с ненадежным войском добрался до Верхних Муллов как раз вовремя. На следующий день 50 «злодеев» приблизились к селу. Майор, по согласованию с местными, послал к ним для отпора «конницу из жителей», «штатных 10, да батальонных 12 солдат», а также пехоту - «спешенных из обывателей до несколько с ружьями и пушкою». В результате смутьяны были «разбиты и прогнаны». «На месте убит один татарин, да русских: один тяжело, а другой легко ранены, взяты и в село приведены»,  - значилось в рапорте секунд-майора 3-го казанского батальона Папава на имя казанского губернатора фон Бранта. Эту победу воевода Никита Миллер попытался приписать себе в письме в Кунгурский провинциальный магистрат.
  Решив возвратиться в Кунгур, майор разделил войско на две команды. Капитан Рылеев с рекрутами и солдатами-отставниками взял курс на деревню под названием Зятцев и далее – на Казань. Ему были выделены деньги на жалованье, провиант и прогонные деньги.
   1 января в Верхние Муллы прибыл воевода Миллер. Для его охраны на время возвращения в Кунгур Папав выделил 100 рекрутов. «Прикрытие» высокого чина обеспечивали также 50 «обывателей оружейных», то есть гражданских лиц с оружием, «с пушкою». А сам майор отправился следом с вторично поредевшей командой в 276 человек и 12 солдатами. В принципе, если проигнорировать выше отмеченный нюанс, он привел в Кунгур, как и утверждают летописцы, почти 400 человек, но по частям, в составе разных команд.
    Меры по укреплению кунгурского кремля у него замечаний не вызвали. Зато он обратил внимание на несовершенную организационно-штатную структуру военного гарнизона. Кого только ни поставили под ружье. В защитниках значились все слои населения: чиновники, купцы, посадские люди, крестьяне, военные чины. Возраст их был контрастным, от молодежи до стариков. Команды формировались спонтанно, по воле случая. Опыта взаимодействия /на военном языке – боевого слаживания/ у них не было. Многие не имели элементарных навыков военной подготовки. Ружья заряжать не умели.
   Майор также обратил внимание на дефицит командирских кадров, слабую систему «бекетов» /пикетов или военных постов/, неудовлетворительное дежурство, отсутствие системы и сигналов оповещения. Не понравился ему и образ жизни горожан, обывательски праздный. Видимо, кунгурякам нелегко было отказаться от 6 января как  дня традиционной, масштабной ярмарки.
   Ключевым звеном обороны города по требованию Папава стали «бекеты». За каждым таким «важным местом на время нападения» он закрепил команды, назначил командиров. В этой вертикали управления с обязанностью «неотступно находиться и оными повелевать» значились с одной стороны - воеводский товарищ, прокурор и капитан горного начальства, а с другой, «от купечества», - президент, бургомистр и ратманы.
  Командирам постов разрешалось отлучаться на квартиры, «когда злодеев вокруг города видно не будет». Они должны были «в день почасту» осматривать посты, все ли на месте, исправно ли оружие. «А в ночь, хотя б и не было тревоги, необходимо быть при своих местах, и там ночевать», - требовал майор.   
 Воеводе, как «градодержателю», надсмотра за каким-то определенным военным постом не полагалось. Он должен был «этим особам» через капитана Буткевича «раздавать повеления». Одно из «повелений» Миллер направил в Кунгурское полицейского правление 13 января, указав ликвидировать «стоящие близ города овины и кирпичные сараи». По его мнению, они «в неудобных местах стоят, и город укрывают, и неприятели легко за оные укрываться могут». «Того ради сараи и овины сейчас разрыть и изломать, дабы вкруг города все места видны были, чрез что легко неприятеля смотреть можно», - таким был окончательный вердикт воеводы.   
   Для себя Папав просил выделить «самоважнейший пост», то есть участок обороны, «отпустить» «годных ружей с припасами», которыми он собирался снарядить «умеющих в команде моей рекрут стрелять». «Сверх же того стану и прочих рекрут обучать, по короткости времени и частным тревогам, только заряжать ружье, дабы, ежели еще где порожния ружья найдутся, все оными в отпоре действовать могли», - пояснял майор.
  Папав высказал недовольство по поводу частых и напрасных тревог в городе, когда в окрестностях появлялось «малое число» мятежников, которые «единственно для высматривания подъезжают». В случае действительной тревоги на одном из постов его командир, приняв меры к отражению, должен был доложить воеводе, по приказу которого ударят в колокол несколько раз. «Бить в набат на всех колокольнях» - таково обозначение тревоги на нескольких постах. В этом, особом случае все «с крайним поспешением назначенные бегут со своим из домов и квартир оружием».
  По инициативе Папава в Кунгуре ввели чрезвычайное положение. Полиция требовала от обывателей соблюдать тишину: «Шум и песни, особенно по ночам, совсем должны быть прекращены». Дозоры несли дежурство «не только по бекетам и вокруг города, но и везде внутри по улицам». Они должны были следить, «чтоб праздно в ночи никто не шатался». Майор рекомендовал местным властям «питейным домам продажу вина и других напитков запретить».
  Через три дня грянул бой. 9 января в час дня «к самому городу Кунгуру» с трех сторон, «по дорогам осинской, казанской и сибирской от Екатеринбурга», подъехали «злодейские толпы» «в больших силах». Это были не только башкиры. Защитники города узнавали татар из уезда и «русских крестьян из ближних подгорных деревень». По оценке летописца, они «чинили ко взятию города неоднократный приступ». При этом кричали защитникам Кунгура по-русски: «На что себя и нас мучите? Мы хотим мирно с вами быть. Вышлите к нашему полковнику воеводу, а город сдайте!».
   Секунд-майор Папав лично «с большою конницею и пехотою – с рекрутами и казаками от купечества и другими надежными людьми и с одною пушкою» ринулся навстречу повстанцам. Его поддержали выстрелами из пушек и ружей с постов. Натиск был отбит. На поле боя остался убитый татарин. Этой вылазкой храбрый майор не ограничился, организовал преследование нападавших. В конечном итоге отряды Батыркая были рассеяны. «После нескольких неудач Батыркай Иткинин отошел от Кунгура», - в такой тональности этот факт подавала Курмачева.
  В ставке Пугачева все попытки башкирского полковника взять Кунгур расценили как неудачу. Там забылось, что в конце декабря его отряды победителями входили в Осу. Неделя стояния под Кунгурам не принесла Батыркаю славы. По словам Лепихиной, «к нему на помощь пришли отряды Салавата Юлаева, Канзафара Усаева». «15 января 1774 года Салават с пополнением из красноуфимцев направился к Кунгуру, где в это время действовали без особого успеха отряды повстанцев, - уточнила Козлова. – По дороге к Салавату присоединились отряды Канзафа Усаева и Ивана Васева». Это был удар по самолюбию башкирского «полководца», чувствительный, но щадящий. Все-таки на помощь пришли свои, башкирские атаманы.
 Фортуна отвела им десять дней на взятие реванша. Кунгуряки и их самолюбия не пощадили, не покорились. В конечном итоге башкиры не оправдали надежд Пугачева. В дальнейшем он вынужден был направить на этот участок «фронта» русского атамана Ивана Кузнецова.
  Пугачев охотно брал инородцев под свою руку, но их боевые возможности его казацкие атаманы всегда оценивали невысоко. Русский человек в ту эпоху колонизации был на вес золота и у первопроходцев, и у бунтарей. Если усиливали войско инородцев русским, значит, все было плохо, но все будет хорошо. Этот феномен объясним до банальности просто, без русофобской подоплеки. Крепостничество загоняло русского человека в угол. Вырвавшись на свободу, он сражался с отчаянием обреченного, фанатично и до конца. Его, в отличие от башкир, не ждали дома ни жены, ни пасека. При избытке сил он не отсиделся бы ни на заимке, ни в дальнем урочище. И погибал за себя, за свою свободу, и за товарищей.
  Появление русского атамана под Кунгуром не сняло противоречий между национальными сообществами восставших. Башкиры, объединившиеся вокруг 20-летнего Салавата Юлаева, порой игнорировали указания из ставки Пугачева в лице атамана Ивана  Никифоровича Зарубина по прозвищу Чика. «В числе главных мятежников отличался Зарубин /он же Чика/, с самого начала бунта сподвижник и пестун Пугачева, - оставил о нем запись А.С.Пушкин. – Он именовался фельдмаршалом и был первый по самозванце».
   Русские, колонизаторы башкирских земель, для башкир были временными попутчиками. Революционное слово «товарищ» не нашло распространение в их разномастной среде, насыщенной и крестьянами, и феодалами.
  После третьего штурма Кунгур жил так же, как при осадном положении, хотя осады фактически не было. Башкиры были деморализованы.
  «Сторонники повстанцев в Кунгуре не были сильны и не могли начать восстание в самом городе, - отмечали местные летописцы. – Поэтому решили бороться с руководителями обороны. Несколько раз делались покушения на А.В. Папаву, в воеводу Миллера стреляли из ружья однажды ночью. Но все это были единичные случаи, кот орые не могли повлиять на основной ход событий».
  Майор Папав, стремясь добить «злодеев», организовал две вылазку за стены города-крепости - 11 и 15-17 января. От других подобных они отличалась по характеру действий, наступательных, инициативных, с навязыванием противнику, говоря по-современному, своей игры. А по целям и итоговым результатам - зачистке деревень и сел, уничтожению инакомыслящих - это были классические карательные экспедиции русских властей, осознавших свою силу не только как защитников государственности, но и колонизаторов края.
  Поэтому надо бы удивиться утверждению Лепихиной, выразившей общее мнение коллег из Кунгура: «Пугачевцы штурмовали еще город 11 и 15 января». Это нагнетание страстей хорошо работает и на советский имидж повстанцев, осознающих свою превосходство, и на реанимированный сейчас образ кунгуряков-страдальцев, которые, вопреки суровым испытаниям, отстояли город и веру. Но оно, это утверждение, не соответствует действительности. Никакого штурма не было. Папав поступал как военный человек, воспитанный в лучших петровских традициях по принципу «иду на вы». Он шел на врага, искал боя. И, что самое главное, как бы мы ни пели дифирамбы по поводу его отчаянной храбрости, эти акции он спланировал после предыдущих, можно сказать рекогносцировочных, контрударов с холодным расчетом и подготовил их заранее.
   11 января вместе с полководцем Александром Васильевичем не отсиживалась в окопах «большая партия конницы и пехоты». «Со стороны купечества гусарами предводительствовал Емельян Хлебников», - записано в хронике. Получив от лазутчиков сообщение о «неприятельской  толпе», Папав в 10 часов утра вывел войско «на заиренскую сторону», «обжитую» в ходе предыдущих схваток, и развернул его для боя «в трех верстах от города». Он, конечно, рисковал. Местность была открытая, а рельеф долины – коварный: буераки, перелески, сугробы. Жди сюрпризов от партизанской тактики башкир. 
   Среди этих снегов самым слабым и уязвимым звеном в кунгурском войске была пехота. Поэтому Папав, как и учили его на службе, требовали в воинских уставах, поставил пехотинцев в три шеренги, равномерно распределив между ними пушки. Самых плохеньких по вооружению, «из долгих пик, у некоторых с луками», он определил в последнюю шеренгу. Если бы все они, тупо маршируя и держа строй, ринулись на врага, толку от них было бы мало. Возможно, все бы и погибли под ударами более маневренной, поставленной на лыжи или сидящей в седле «толпы». Но пехота, вооруженная гладкоствольными ружьями с «мешкотным», то есть медленным заряжанием через дуло при помощи шомпола, все-таки в те времена была сильна залповым огнем. Искусство полководца заключалось в том, чтобы вовремя подать сигнал для коллективного, зачастую неприцельного выстрела, максимальная дальность которого достигала 300 шагов. «В те времена так увлекались муштрой, что и стрельба производилась с положения стоя «смирно», т.е. без полуоборота вправо, не расставляя ног и вытягивая голову к прикладу, а лишь касаясь к прикладу подбородком», - свидетельствовал военный историк В.Е. Маркевич.
  Вот почему, памятуя о риске, наш стратег применил еще и партизанскую тактику засадного боя с учетом рельефа местности. На середину левого фланга, который и прикрывала пехота, Папав «командировал» несколько пеших «охотников» с ружьями. Они заняли впереди шеренг «ров, идущий от Ирени». В эту партизанскую команду входили «подпрапорщик Бахирев, цирульник Брезгин и рядовых два, да рекрут 10 человек с ружьями».
   Конница во главе с капитаном Буткевичем и купцом Хлебниковым занимала правый фланг. Там тоже не все было просто с рельефом. «Правый фланг прикрывал небольшой перелесок, где обыкновенно снегу бывает больше», - сообщал летописец. Глубокий снег лишал конников мобильности. К тому же этот перелесок «ломал» прямую линию обороны. Конники были вынуждены податься «несколько назади левого фланга». Сковывали маневренность гусар «глубокий буерак» и «долина, идущая к Ирени».
   Майор Папав и здесь доверился партизанской тактике. Он посадил на «сенной стог» «пеших человек до двадцати с ружьями» и, «чтоб все они отрезаны не были»,  выставил  впереди «подкрепление конных охотников».
   Только в нашем изложении эта расстановка сил напоминает неторопливую заводку часового механизма. В действительности же майору пришлось двигать фигурами на большом заснеженном пространстве под натиском повстанцев, под оружейными выстрелами, в спешном порядке. К слову, на морозе и без перерыва на обед. Чтобы выполнять эту интересную работу - с людьми и на свежем воздухе, требовалось отменное здоровье, а получалась… короткая жизнь.   
  В начале на правом фланге появились «из лесу злодеи на лыжах с ружьями». Их встретили огнем «пешие охотники». Среди «конных охотников» отличился «батальонный солдат Бенда, который первый зачал перестрелку, и с ним из купцов человек до двадцати». Перестрелка завязалась сильная: «по многой с обоих сторон». «Конница была вооружена ружьями того же калибра, что и для пехоты, но значительно укороченными и облегченными, вес от 2,8 до3,2 кг /от 7 до 8 фунтов/, - сообщал военный историк. – Самый короткий ствол был около 45,7 см /18 дюймов/». «Башкирцы» были «сбиты», «остановлены на том месте». Это разведка боем носила отвлекающий характер. Тактика повстанцев заключалась в том, чтобы «прочесать» линию обороны кунгуряков с левого фланга до правого с помощь конницы.
  Еще не смолкли выстрелы на правом фланге, как ожил левый. 500 конников с восемью заменами синих, красных и алых цветов, «с великим криком» ринулись вдоль оборонительной линии. К тому буераку, в котором засели подпрапорщик и парикмахер, выскочило несколько татар со знаменем. Дружный ружейный залп отбросил их назад. «При стрельбе на скорость и попадание от хорошего стрелка требовалось произвести в минуту выстрел и попасть в ростовую мишень на 100 шагов, - отмечал историк В.Е. Маркевич. – При стрельбе на скорость хорошо натренированный стрелок в самых благоприятных условиях мог произвести в минуту до 6 выстрелов». В такой близости от противника стрелки при манипуляциях с дульным патроном руководствовались не только сноровкой, но и желанием выжить.   
   Вслед за конниками появились «злодеи, имевшие ружья». Они «наступали весьма нагло, с превеликим криком». Папав «приказал выстрелить по разу из пушек». Эти выстрелы внесли заметное, хотя и кратковременное «помешательство» в рядах наступавших повстанцев. Они, «ободрившись после, двинулись всеми силами вперед», стремясь на правом фланге зайти кунгурякам в тыл. Решительный вид поджидавших их там гусар остановил «злодеев». Они ограничились стрельбой из ружей и луков. Майор «выстрелил по им из пушек, и сам сделал с пехотою движение, от чего злодеи, закричав, замешкались». «Не теряя времени», Папав приказал еще раз дать орудийный залп. Это и обеспечило перелом сил в столь динамичной схватке.
  Майор поднял в атаку все силы, и пехоту, и конницу, приказав «кричать и ударить со всех сторон». Пугачевцы дрогнули и побежали. Их преследовала основная часть купеческой и посадской конницы с капитаном Буткевичем. А майор Папав «с пехотою и остальною конницею пошел вперед прямою дорогою в самое их пристанище, деревню Неволину». «Злодеи в великой робости бежали», - записано в хронике.
  Однако на окраине деревни некоторая часть повстанцев, завидев майора с солдатами, остановилась и попыталась оказать сопротивление. Папав отрядил несколько всадников и команду пехотинцев с пушкой для обхода противника справа и блокирования дороги, «а сам по оным, стоящим против него злодеям, с выезду в ту  деревню, сделал из другой пушки и из ружей выстрел, от коего и обратил внутрь деревни в бег». Пока кунгурская конница и пехота с ружьями выбивали мятежников из Неволино, гусары во главе с капитаном Буткевичем прошлись по тылам и преследовали «злодеев» за этой деревней, вышли к деревне Шубино, что в трех верстах от Неволино и восьми – от Кунгура, выгнали
их оттуда на мороз в ночь.
   В погоне было убито 15 повстанцев. «Многие потоплены в реке Ирени», - сообщал хроникер. В преследовании участвовал и солдат Бенда. Под ним была убита лошадь, которую ему одолжил Папав. Но батальонный солдат, любимец и опора майора в жизни бивачной и в схватках боевых, не растерялся, застрелил  двоих. «Со стороны защитников Кунгура было ранено около 10 человек из посадских гусар», - отмечал Золотов.
  Наступили сумерки. Дальнейшему разгрому башкирских «шаек» помешала ночь. Когда команда Буткевича возвратился в Неволино к Папаву, он собирал «всех без остатку» домой. Победители перебрались возле этой деревни на другой берег Ирени и проследовали через опустевшую Новую деревню, «бывшую тоже под постоем тех злодеев». Скорее всего, это была так называемая верхняя Новая деревня, крестьяне которой долго вспоминали хвастовство башкир и татар: «Вот как возьмем Кунгур, то и портянки будем носить шелковыя». В нашем современном понимании закрепилась еще и нижняя Новая деревня. Потом они пересекли совершенно безлюдное место - долину, в которой уже в советское, послевоенное время  лесосплавщики основали поселок Первомайский, и, наконец, вышли к Кунгуру.
  Кунгуряки возвращались с добычей. «У злодеев отбито одно знамя, барабан медный один, лат из толстого листового железа два, лошадей тридцать, - записано в отчете. – В полон взято сообщников злодейских: русских два человека… И пленных  выручено 4 человека». В общем, как подытожил краевед А.Макаров, «в трех верстах от города, за Иренью, отряд Попова опрокинул полутысячную «шайку» пугачевцев и благополучно вернулся назад с трофеями».
  Все-таки это не самые большие трофеи для сражения, продолжавшегося весь световой день с участием нескольких сотен человек с той и с другой стороны. Это свидетельствует о том, что восставшие отступали организованно и сохранили силы, людей и вооружение, для последующих, упорных боев. Таких схваток, благодаря беспокойному майору Папаву, не пришлось долго ждать. 15 января он занял село Комарово, что в 15 верстах от Кунгура, и 16 января совершил набег на Покровский острожек /село Усть-Кушерть/ -  20 верст от города. То были места, с которых татары начали почти полтора века назад основательно закрепляться на новых для них землях. Так что майор метил удар в самое их сердце. В Комарово к тому же насчитывалось свыше 700 «работных людей», которым нечего было терять, кроме своих цепей.   
   Накануне были получены «верные известия» о намерении восставших «соединенными силами» напасть на Кунгур. Батыркай получил поддержку от земляков. Атаманы-феодалы засучили рукава вместе с русскими казаками-пугачевцами. Кунгуряки решили нанести предупредительный удар /«для предупреждения», как подчеркнул хроникер/ и собрались «в большом количестве». «Военной партией» из рекрутов командовали майор Папав и капитан Буткевич, а «со стороны граждан» - бургомистр Филипп Кротов и молодой купец Емельян Хлебников, прихватившие две пушки.
  Карательное войско пополнили крестьяне, собранные в селах Березовское и Тазовское. В начале 60-х они, заядлые бунтари, уклонялись от заводских работ, с вилами и косами несли по своей инициативе караульную службу на лесных дорогах, отлавливая крестьян-«штрейкбрехеров». В Тазовском к Ягошихинскому и Мотовилихинскому заводам было приписано 920 душ мужского пола. А теперь что-то изменилось в их сознании. Не взыграло ли национальное ретивое?
  Примечательно, что к партии купцов и посадских людей присоединились и шаквинские татары. В средние века русских и татар сплачивали военно-политические союзы. А в пугачевское лихолетье это был союз обывателей, то есть обычных граждан, населявших одно государства, - Россию.
   Вышли вечером, затемно, в семь часов по обходной дороге с расчетом, чтобы не встретить «злодеев» на марше и ударить им в тыл. В селе Комарово повстанцев не было. Его кунгуряки выбрали для ночлега. «Чистыми» были и окрестные деревни, относящиеся, по церковно-административному делению,  к Соборному приходу, - Парашино, Плеханово, Черемухово и Кадешниково. Местным майор объявил, что «прибыл для защищения оного села и других поблизости селений». Сон был коротким и тревожным. В четыре утра кунгурское войско двинулась для разорения «осиного гнезда», «чтоб ударить тем бунтовщикам прямо в лицо». «Чтоб отличить можно было наших обывателей от злодейских русских сообщников», Папав приказал участникам рейда повязать на правую руку выше локтя белые платки. 
   У села Кишерть, что в пяти верстах от Покровского острожка, майору повезло. Его люди поймали трех русских из «шайки» и развязали им язык. Они выложили, что в Усть-Кишерти находятся 400 башкир и «200 сибирских и прочих русских казаков», прибывших накануне «к соединению». Фактор времени для майора был главным. Он надеялся нанести внезапный удар и взять всех тепленькими, с постели.
  Его противник тоже не отличался кротостью нрава и был уже на ногах, вернее, в седле.
Деревня Грибушино находилась недалеко от Покровского острожка. Отъехав от нее с полверсты, кунгурские конники и повстречались с немногочисленными пугачевскими. Те такой встречи, ранней и на своей дороге, никак не ожидали, ретировались. Надо отдать пугачевцам должное. Они оперативно отреагировали на опасность. «Вся сходная с пойманным /то есть данные «языков» подтвердились – Автор/, объявленная сила, немедленно собравшись, зачала на нас наступать», - так кунгуряки отписали в Казань губернатору.
  Папав опять заставил ландшафт работать на себя. Он перекрыл шеренгой пехотинцев и конницей дорогу так, чтобы левый фланг примыкал к крутому берегу Сылвы, по которому «ни подняться, ни спуститься». Правый фланг пехоты он вытянул в поле и завернул назад, освободив своей коннице некоторое пространство для прикрытия шеренг. Этот фронт не стоял на месте и начал организованное продвижение навстречу противнику под ружейную пальбу. Перестрелка продолжалась полтора часа.
  Повстанцы совершили тактическую ошибку. Они сгрудились, «имя у себя в тылу перелесок», чем незамедлительно воспользовался Папав. По его команде в эту компактную ростовую мишень было сделано из шеренг пехотинцев два ружейных залпа. Свою решимость все кунгуряки подкрепили «неостанавливающим движением» и криком. «Злодеи, оробев, обратились в бег», - эта строка стала стандартной в рапортах губернатору. Папав, следуя отработанной методике, «отрядил» капитана Буткевича с конницей в погоню, а сам «с остальною, тоже и с пехотою следовал за ним».
  Пугачевцы попытались зацепиться за село, но в ходе перестрелки были выбиты и «показали тыл в разные дороги». Буткевич отмечал, что преследовал «большое число злодеев». Папав переживал за него. Майор получил данные, что в трех с половиной верстах от Ильинского острожка, в деревне Низкой, «утаивается» 250 «злодеев». Они могли бы перекрыть дорогу и попытаться разбить разрозненные силы кунгуряков по частям. Папав, упреждая удар, устремился туда со всей пехотой и остатками посадской конницы. Его уже поджидали на подступах к деревне. Перестрелка и пальба из пушек продолжалась час. Мятежники дрогнули и побежали, оставив деревню. Их, как указано в рапорте, «с левой стороны по кустарнику преследовали на лыжах шаквинские татары с ружьями и луками, а по дороге в тыл – конница и за ней пехота».
  Деятельный Папав добился бы больших успехов, если б не пресловутый кадровый вопрос. У него не было под рукой помощников из офицеров, из-за чего ему «распоряжаться и всюду поспевать весьма было неудобно». К тому же «уездные обыватели» были еще тот подарок. Они не отличались ни воинским умением, ни силой духа. Они не знали «оборотов» с оружием. Военная тактика того времени предполагала согласованные действия шеренг, колонн, других специальных построений, чтобы тем самым компенсировать низкую эффективность стрельбы из кремневых ружей. Строевые и ратные приемы работали в одной связке. Этому воинскому искусству, которое было недоступно большинству гражданских лиц из ополчения и только что набранным рекрутам, обучали долго.
   Определенной сноровки требовало и заряжание ружей: «укусить» бумажный патрон, высыпать порох в ствол и на полку, под кремень, забить в ствол бумажный пыж и свинцовую пулю. Калибр пули у кремневок был, по оценке историка В.Е. Маркевича, «значительно меньше калибра ствола, поэтому пуля «свободно входила даже в грязный и ржавый канал ствола». «Вследствие шатания пули в стволе, стрельба не могла быть меткой», - считал он. 
  «По непривычке к заряжанию ружей и по неготовности патронов к узкоствольному оружию» эти люди из войска Папава «не могли производить желанного успеха». Поэтому Папав «иногда должен был останавливать пехоту и пушки и следовать с конницею и стыдить их в несмельстве и уграживать ласкою, напоминая присягу». Вот в таких условиях, как отмечено в рапорте, «все те злодеи гнаты были по одной дороге 13, а по другой 3 версты», пока не стемнело.
  По распоряжению майора, деревня Низкая стала местом ночлега участников усмирительной акции. Мастер погонь капитан Буткевич прибыл сюда «спустя довольно времени». Вообще, по оценке Папава, этот офицер заслужил «по его храбрости, расторопству и трудам справедливого награждения». В летописи так и записано: «Был храбрым защитником при обороне города и при вылазках».
   Как и в прошлую ночь, спали мало. В пять утра уже выступили и, как и в предыдущую вылазку, в город прибыли благополучно, 17 января.
  На счету победителей было 40 убитых башкир и русских, включая полковника Избашина. В плен взяли 27 башкир и 119 русских, в том числе казаков. Кроме того, 15 русских казаков сдались во время сражения по собственной инициативе. «С нашей же стороны легко ранен посадский один», - отражено в рапорте. Впечатляли и трофеи: пять чугунных пушек, 114 гранат, 318 ядер.
  Некоторые из этих победных фактов - «со отбитием у нея пяти пушек и со взятием в полон ста сорока шести человек» - вошли в Дневник участника дворянского ополчения Казанской губернии «О Пугачеве, Его злодейских поступках». В комментарии советских исследователей по этому поводу замечено, что «автор тенденциозно освещает все события, подчеркивая легкие победы правительственных войск и умножая случаи поражения повстанцев». «В дневнике умышленно опущены факты осады Кунгура, многочисленные наступления восставших и их серьезные сражения с карателями, - сетовали историки. – Царские войска, по мнению автора, победоносным маршем проходят по территории, занятой повстанцами». Сведения Золотова, основанные на рапортах кунгурских властей, майора Папава, горных офицеров, выдержаны в тональностях  казанского ополченца. Нам нет нужды не доверять им.
  15 января князь Петр Голицын сообщал управляющему пермскими вотчинами Ивану Варокину со ссылкой на рапорты из Кунгура, что «злодейские и разбойнические шайки находятся в оной провинции, грабят и делают всем жителям разные разорения». Князь беспокоился, что «крестьянские и заводские люди» из деревень его брата Михаила Михайловича могут «присовокупиться к сей злодейской толпе». «При заводах есть у многих ружья и порох», - отмечал Голицын, надеясь, что «оное от сумнительных людей» «могли быть способны к обороне заводов». О повстанцах он отзывался пренебрежительно: «Оные бунтовщики нечто иное, как простые мужики и не  имеющие почти никакого оружия».
  «Очень вероятно, что все это кончится в скором времени, - замечала 16 января в письме своей давней корреспондентке госпоже Бьельке Екатерина Вторая. – У Бибикова все средства к тому. И при том дело, в котором нет ни ума, ни порядка, не может устоять, когда столкнется с законом и  разумом».
    В переменчивой фортуне противоборствующих лагерей по-прежнему исправно, утверждают историки, работал один и тот же механизм, который вселял надежду на успех обеим сторонам. Тот, который отвечал за людские резервы. Пополнение прибывало.   
   «В это время подошел на помощь городу посланный Башмаковым гиттенфервалтер /горный чин 12 класса – Автор/ Иван Никонов с 170 человек команды, набранной из заводских людей, и с 108 ружьями, - записано в хрониках Золотова. – Башмаков велел Никонову, как можно стараться, спасать Кунгур». «Из Екатеринбурга подошел отряд под командованием Никонова со 170 вооруженными солдатами», - в какой-то мере в прямом смысле дополнила своего дореволюционного коллегу Лепихина.
  Оба краеведа отвечают на принципиальный вопрос, был ли усилен военный гарнизон Кунгура перед решающим штурмом 23 января, и дают положительный ответ. Не называя конкретной даты прибытия Никонова, они в своих хрониках помещают этот факт перед днем святого Климента. Из текста Золотова можно понять, что фраза «в это время» означает 17 января, поскольку она поставлена после сообщения об очередном победном возвращении воинской команды майора Папава в Кунгур.
   С временным обозначением Лепихиной - «к этому времени» - все непросто. В своей, более сложной временной цепочке она факт прибытия Никонова ставит после двух событий, когда пугачевский атаман Иван Кузнецов возглавил повстанческие отряды под Кунгуром и когда в город прибыл секунд-майор Дмитрий Гагрин с солдатами. С Кузнецовым ясно: возглавил 19 января. Прибывший в Кунгур на самом деле 25 января Гагрин, по Лепихиной, укрепил город своим войском и присутствием до решающего штурма, до 23 января. А это ошибка, недобросовестность, которая приводит к искажению событий и водит в заблуждение людей несведущих. Не хотелось бы читателя впутывать в наше краеведческое крючкотворство. Оно, наверно, порой сродни творчеству тех писарей ХУШ века, которые искажали фамилии.
  Но разве много имен и фамилий защитников Кунгура оставил нам тот век, чтобы вот так просто отмахнуться от факта, за которым - человек со своей судьбой, событие, объясняющее явление, за которым - отечественная история, наша память, наконец? И разве всегда у нас есть возможность напрямую обратиться к автору публикаций?               
   К сожалению, обоим краеведам, затронувшим тему Никонова ни объясниться, ни договориться. Ведь они из разных веков - Х1Х-го и ХХ1-го. Золотов утверждает, что Никонов послан в Кунгур Башмаковым, то есть горным офицером Юговского казенного завода. Лепихина, не ссылаясь на источники, снаряжает его в дальний путь из Екатеринбурга. На первый взгляд, у нас больше доверия к Золотову. Но его материалы не всегда выстроены хронологически, последовательно. Они требуют более внимательного прочтения. Особенно там, где он упоминает газетную статью члена «разных ученых обществ» Р.Г. Игнатьева, который в 1869 году утверждал, что 23 января «отличались Попов и Никонов». И тогда иной, косвенный смысл приобретает утверждение Золотова о том, что Никонов пришел «на помощь Кунгуру», пришел «спасать город». 
  Вот что сообщает краевед, ссылаясь на переписку заводоуправления и местных властей. Член управления Юговским заводом Башмаков посылает 11 января в Кунгур горного офицера берг-гешворена /горный чин 9-го класса – Автор/ Ивана Никонова. С ним – пять служащих завода, канониры с пушкой, 100 конных казаков с огнестрельным оружием. Цель командировки в Кунгур – получить от купцов пять тысяч рублей, предназначенных для изготовления боеприпасов. Служащие при Никонове – это «счетчики», на которых возложен «скорый прием денег», или кассиры, проще говоря. Казаки и пушкари задействованы для охранения денежной казны «в нынешнее опасное от известных злодеев время». В современной интерпретации это - инкассаторы.
  18 января в Юговский завод деньги доставлены. Башмаков извещает об этом Пермскую провинциальную канцелярию: «денежная казна» в сумме 5000 рублей «для изготовления припасов» прислана из Кунгура. А где же наш герой, «защитник» Кунгура Никонов, имеющий такие сложные в произношении, на немецкий манер, и различные по воле краеведа звания? «В Юговской завод... прибыл Иван Никонов с конвоем», - говорится в письме-сообщении Башмакова.
  Как выяснилось, горный офицер Никонов со своим войском участвовал в «защите» Кунгура, но своеобразным способом. Он, побывав в Кунгуре меньше суток, повернул назад и доставил на завод купеческие деньги, которые пошли на изготовление боеприпасов. Но ни Никонов, ни 170 человек его команды со 108 ружьями накануне 23 января и в день святого Климента нападение пугачевцев на город не отражали. Не были защитниками – в прямом смысле слова. Выходит, что после вылазки Папава 15-17 января в Усть-Кишерть город никакого пополнения в виде людских  резервов не получал. Обошлись своими силами.
   Тем не менее Лепихина, много потрудившаяся на ниве Пугачева, убеждена, что роль Никонова в защите Кунгура значительна. При этом она, во-первых, совершено безосновательно называет этого горного офицера по поручениям не кем иным, как начальником Юговского казенного завода, «каким был во время осады Никонов». «Служивший при Юговском казенном заводе», - поясняет летопись. А во-вторых, после подавления бунта, считает Лепихина, «был бы, конечно, награжден Никонов, но он вскоре после защиты Кунгура был убит под Красноуфимском в сражении с пугачевцами». «Убит 14 марта 1774 года под Красноуфимской крепостью», - записано в летописи. Во всяком случае, бережного отношения к себе он достоин.
   В отличие от защитников города пугачевцы накануне решающего штурма пополнили свои ряды. «19 января под Кунгур прибыл табынский атаман Иван Кузнецов, назначенный Зарубиным-Чикой «главным российского и азиатского войска предводителем», - записано в «Истории Урала». - Объединив разрозненные силы восставших, он 23 января вплотную подступил к городу и начал артиллерийский обстрел. Но, не решившись на штурм, восставшие ограничились осадой».
   Накануне, 21 января, как следует из адресованного А.И. Бибикову отчета прокурора Кунгура Филиппа Попова, «злодейская толпа» во главе с Иваном Кузнецовым и Иваном Васевым проявилась в селе Старый Посад в 15 верстах от города, других окрестных селах, «подсылая и подметывая ко устращению обывателей письма». 22 января, по данным прокурора, эта же толпа «сделала покушение к селу Устькишерти совсем в другую сторону от города, в двадцати верстах». Из Кунгура туда послали пятьдесят вооруженных разведчиков. Эта партия, «возвратясь репортовала, что там ни одного человека из злодеев не въезжало». «Ис чего видно стало, что они хотели отвести тем город от мыслей о их на оной нападения, и в удачю себе отвлеча отсюда наших несколько сил на их поиск», - отметил прокурор Попов.
   «Кунгур задержал продвижение повстанческих отрядов на север», - это резюме уральских историков, несмотря на сдержанность /«не штурм, а осада»/ в оценках действий повстанцев под Кунгуром, подымает авторитет всех кунгурских баталий, выводя их с местного уровня на региональный. То, что казалось частным делом горожан, получило статус исторического события. Влияние Кунгура на ход Пугачевского бунта признал А.С. Пушкин. В его «Истории Пугачева» главный бунтарь остался как «Пугачев, отраженный от Кунгура майором Поповым». Историки недавней поры окрестили секунд-майора А.В Папава «командующим карательным отрядом в Красноуфимско-Кунгурском уезде».
  Краеведы советской поры, придавая значимость в общем-то вяло текущей деятельности восставших накануне «окончательного» штурма Кунгура, подчеркивали, что Салават Юлаев дважды направлял городским властям «увещевания» с предложением о добровольной сдаче. «Не доводите до крайнего беспомощных разорения и против сильно идущей армии кровопролития», - говорилось в первом манифесте. «Но эти призывы повстанцев остались без ответа», - отмечала Козлова, не совсем корректно указывая, что «в этот же день в Кунгур прибыл пугачевский бригадир Иван Кузнецов», хотя ни повстанцам, ни их лидерам не суждено было появиться в городе. А сам Емельян Пугачев так и не появился в кунгурских краях.
  По версии краеведов, «20 января Кузнецов и Салават послали к управителям Кунгура еще одно «Увещевание» о добровольной сдаче города, но и на это предложение ответа не последовало».    
  «Повстанческие отряды и их предводители не сумели преодолеть возникшие у них трудности. Салават Юлаев, действовавший здесь ранее, из-за ранения отсутствовал, - такую оценку событий дал биограф Пугачева В.И. Буганов. - Канзафара Усаева и Кузнецова занимали взаимные разногласия, причина которых – недисциплинированность первого из них». Историк не очень вник в ситуацию, утверждая, что Салават Юлаев был ранен до решающего штурма, а не во время его, и что Кунгур в конце января - начале февраля перешел «к карателям, разбившим восставших».
  На следующий после 23 января день пугачевцы попытались взять реванш. Они появились у стен Кунгура в 8 утра со стороны села Крестовоздвиженское,  «стали нападать на город». Атаки были с двух сторон. С западной, где были вал и значительно удаленная от Соборной площади крепостная стена с одной башней. И с северной, со стороны Сылвы. Эту сторону охранял засылвенский пикет.
  По данным прокурора Попова, «24 числа пополуночи в 9 часов снову, на луговую сторону по рекам Иреню и Сылве, злодеи по примеру до двух тысяч показавших уже бес пушек делали мало частью набеги». Усердствовали в основном башкиры. Они «чинили нападение», «покушались доезжать до самого пикету». «По коим, в разсуждении малого числа у пушек зарядов, стреляемо не было, - указывал в отчете Попов, - почему оныя, с наглостью перебравшись в одном месте через реку Сылву в большом числе, устремились к одной нашей батарее, но, будучи сами бес пушек, блиско не подъезжали, а зделав с нашими выехавшими от купечества и обывателей людьми перестрелку». 
  Им навстречу ринулись «дубовские казаки» и гусары-ополченцы. Эту вылазку защитников города повстанцы попытались отразить огнем из ружей. Кунгурские всадники тоже не остались в долгу, стреляли, «причем оных злодеев несколько поранено». «После отъехали, где и злодеев остался один убитой», - подвел итог прокурор Попов. Досталось и двоим гусарам. Один из них, «новокрещенный поляк Егоров, поколот, а другой ранен». «И с нашей стороны один тяжело раненый взят в город», - отражено в прокурорском отчете. Судя по летописной стилистике, ранение огнестрельное.
  Короткой схватки было достаточно, чтобы «оные злодеи вскоре убрались в свое гнездо, в оное Крестовоздвиженское село». Штурмом или осадой эту баталию назвать трудно, скорее акт отчаяния импульсивных башкир. По сведениям кунгурских лазутчиков, переночевав в этом селе, в четырех верстах от Кунгура, повстанцы «с полуночи уехали к главной своей толпе в Ильинский острожек».
  В этой же связи спорным выглядит утверждение краеведа Н.Козловой о событиях 24 января: «На другой день штурм возобновился, однако осаждающие вновь не добились успеха».   
  Штурм Кунгура повстанцами, как всякое большое событие, лучше видится  - как тут ни прибегнуть к поэтической банальности? - на расстоянии. «Одиннадцать раз пугачевцы штурмовали Кунгур», - утверждала в 1983 году Лепихина. «Пугачевцы штурмовали Кунгур 6 раз», - отмечала она в 2006 году. «Хроники» диакона Золотова дают повод, да и то с большими оговорками, признать не более четырех попыток пугачевцев взять город штурмом или, лучше сказать, наскоком с расчетом на авось – 4, 5, 9 и 23 января. Краевед Лепихина одно время придерживалась этой же версии. «Город пугачевцы штурмовали несколько раз», - считала она в 1999 году, называя 4, 5, 9 /«отряд Батыркая предпринял третью атаку Кунгура»/, 23  /«начался самый яростный штурм Кунгура за все время его осады»/ января.
  «Пугачевцы трижды пытались ворваться в Кунгур с оружием в руках, но под пушечным огнем были вынуждены отступить», - такова точка зрения Шихвинцевой на события, предшествующие решающему штурму. В своих исследованиях она ориентировалась на столичные издания и материалы ставки Пугачева.
  Что тут сказать? Краеведение – дело творческое, развивающееся. Оно связано с поиском, обретением или утратой истины на гребне эпох. Если им заниматься не на склоне лет, ради самоутверждения, а профессионально, имея, помимо призвания и таланта, базовое образование и годы систематического труда, то, пожалуй, можно пробиться через дилетантские нагромождения к верной тропе. Читателю в конечном итоге решать, какое обретение считать заблуждением или истиной. Был бы надежный краевед под рукой.
   

          ПО СЛЕДАМ ПОВСТАНЦЕВ
   Боевой дух кунгуряков больше не позволял им отсиживаться за крепостными стенами. Вдохновленные победами майора Папава, они рвались в бой. Вообще-то это не дело гражданских лиц. Но у вооруженных обывателей появился еще один полководец 32-летний секунд-майор Дмитрий Онуфриевич Гагрин, «командированный из Казани от генерал-аншефа и кавалера Александра Ильича Бибикова».
    Как сообщал князь Петр Голицын управляющему пермскими вотчинами Ивану Варокину, «с майором Габриным  в доволном числе команда армейская с пушками и со всеми военными припасами для искорения злодеев». Называя Гагрина Габриным, князь пояснял, что просил майора присмотреть за деревнями его брата Михаила Голицына и обеспечить «в оном краю» прежнюю тишину. «И ты не упусти по ево повелениям к пользе общей поступать», - напутствовал Голицын. 
  Гагрин происходил «из солдатских детей», окончил сухопутный кадетский корпус. Шесть лет дослуживался до сержантского звания, еще шесть лет ходил в прапорщиках, звание поручика получил после 17 лет военной службы. Участие в Семилетней войне 1756-1763 годов /четыре года фронтового стажа/ и в боевых действиях против польских конфедератов в начале 70-х годов ускорило его продвижения по офицерской стезе. К тому времени офицерский стаж Гагрина насчитывал 14 лет. Его прибытие в Кунгур датируется 25 января. Было три часа утра. Так что жители еще не остыли от событий 24 января, которое в краеведческом календаре дат и событий считается днем окончания осады пугачевскими войсками Кунгура. При майоре было 200 солдат, 200 вооруженных крестьян, пушки и артиллерийские снаряды.
  Этот известный факт в истории Кунгура проверялся краеведами неоднократно и документально подтверждался. Однако он до сих пор нуждается в защите. Его в одной из последних публикации историк Кунгурского военного гарнизона подверг сомнению, утверждая, что в тот день «из Казани в Кунгур прибыл отряд в 300 человек во главе с секунд-майором и кавалером Нарвского пехотного полка Д. Гагриным». По стилистическому оформлению этого факта видно, что взят он из «летописи» Золотова, но цифры не сверены. На это можно было бы и не указывать, если бы не тревога по поводу излишней доверчивости наших читателей. 
  В любом случае с такой силой грех было отсиживаться в обороне. Оба майора решили довести начатое дело до конца. Лишь бы зарядов хватило. Гагрин заверил, что хватит.
  И, в самом деле, 29 января в Кунгур из Казани, как свидетельствуют хроники Золотова, прибыл сержант Ефим Равич со штатной командой, то есть с солдатами по призыву. Он привез для кунгуряков 15 пудов пороха, 12 пудов свинца и 90 ружей. Все это, по решению Пермской провинциальной канцелярии, было передано капитану Буткевичу. Оружейных припасов у сержанта было больше. Но 30 ружей он по требованию Башмакова оставил на Юговском казенном заводе, а 100 пудов пороха ему надо было переправить в Челябинск через Екатеринбург.
  Этот деятельный «Исецкой штатной команды сержант» Равич путешествовал не сам по себе, а вместе с майором Гагриным, который оставил его по пути в Кунгур на время у Башмакова. Тот пожаловался, что лучшие ружья были отданы «на защищение Кунгура», а у него остались «весьма ветхие и к сильному произвождению пальбы безнадежны». За кунгуряками числились пушки, которые Башмаков направил им для обороны города. Их возвратили заводу в 1775 году. Башмаков принял волевое решение и взял от щедрот казанских 30 ружей, хотя они предназначались для Кунгура. Это самовольное решение породило до февраля бурную переписку между Юговским казенным заводом и находившейся в Кунгуре Пермской провинциальной канцелярией.
  Кунгурякам Башмаков посоветовал прислать на завод для ремонта поврежденные ружья. «В цейхгаузе имеется великое число поврежденных ружей, а понеже у меня здесь до пяти человек слесарей имеется», - отписал он в Кунгур. Башмаков предлагал компромисс:  «Канцелярия не изволит ли такие ружья, у которых замки и курки есть, а повреждены одни пружины, отобрав, прислать сюда, которые здесь понемногу и починены быть имеют, следовательно по починке и оными несколько людей вооружить будет можно».
  «Здесь в цейхгаузе, хотя прежде всего такие поврежденные ружья и были, но по починке здешними слесарями все розданы имеющимся в Кунгуре для обороны рекрутам и кунгурским купцам, а прочие в том цейхгаузе осталися – одни стволы без замков и к починке негодные и затем отослать их невозможно», - отвечали кунгуряки, требуя вернуть 30 ружей «в немедленном времени». Они напомнили Башмакову, что казанский губернатор прислал их для защиты Кунгура, который «от той злодейской толпы в опасности». А в защите завода, считали они, надобности не было и нет: «По воле Божией не только к тому заводу те злодеи не делали приступа, но ниже ко оному приближались, и все собранные в том заводе ко обороне оного люди находятся почти из оного безотлучно». 
  Равич задержался на заводе для важного дела – литья пуль и изготовления патронов. В те времена патроны в виде бумажного «картуза» с пулей и порохом «делались в полках самими стрелками». «Казна отпускала лишь порох и свинец, бумага покупалась на местах, пули отливались в войсках своими средствами», - отмечал историк стрелкового оружия В.Е. Маркевич. Для необученного, разнородного войска Кунгура изготовление боеприпасов было головной болью.
  На заводе под присмотром Равича было сделано 1205 зарядов, на которые потрачено один пуд и 3,5 фунта /почти 17,6 кг/ пороха и два пуда и 12,5 фунта /свыше 37,6 кг/ свинца. Они вошли в общий зачет переданных кунгурякам боеприпасов. Правда, при литье пуль затерялись «в угаре шесть фунтов свинца» /2,7 кг/. Их записали на счет пребывавшего в недоумении сержанта.
  Он озаботился также перевозкой ружей. «Из вышепоказанных отправленных ружей - 60 фузей – для лучшей в пути до Кунгура предосторожности вложены в свинцовую оправу кремни, к восемнадцати привязаны ремни, для положения патронов восемнадцать же мешочков и один ящик, а сколько по цене, о том впредь иметь быть сообщено», - писал кунгурякам Башмаков. Он отправил с Равичем  в Кунгур все того же «инкассатора» Никонова опять «за денежною казною». Шихмейстер, горный поручик Солнопеков, по распоряжению Башмакова, мог пока оставаться в Кунгуре.
  Все эти коллизии подтверждены в хронике Золотова рапортами, поэтому нет нужды не доверять им. Зато есть повод отвергнуть путаницу, предложенную историком из Москвы Е. Демой. Он, как уже говорилось, привел в Кунгур ветерана боев с польскими конфедератами, кавалера ордена Святого Георгия 4-й степени Гагрина до решающего штурма. Также не соответствует действительности утверждение историка о том, что «деблокировав город, правительственный отряд возвратился к прежнему месторасположению», то есть в Кунгур. По воле автора, напомним, Гагрин действует в кунгурских краях в нереальном для тех событий 1775 году.
  В его плевелах затерялось и отчасти верное утверждение: «Однако через 4 дня было получено новое известие о том, что 2 тысячи бунтовщиков вновь скопились в окрестностях Кунгура. Гагринский отряд немедленно двинулся на поиски неприятеля, обнаружив которого, вступил с ним в неравный бой в селе Ордынском». В этой вылазке участвовал не только отряд Гагрина. Нуждается в уточнении и название села. «Объединенные силы правительственных войск и кунгурских ополченцев двинулись к Ильинскому», - справедливо отметил краевед А. Макаров, имея в виду острожек, на месте которого сейчас раскинулось село Орда. Впрочем, он поспешил отправить в путь карателей 29 января, на день раньше, чем это было на самом деле.
  Краевед Лепихина предельно сократила эту временную цепочку. По ее словам, как только отряд из Казани прибыл в Кунгур, так «вместе с Поповым тотчас же напал на пугачевцев». «Сопротивление их под Кунгуром было сломлено, началось преследование до Орды, где повстанческие отряды были рассеяны», - утверждала Лепихина.
  По версии Золотова, заручившегося документами той поры, путь от Кунгура до острожка был свободен, поэтому никакого преследования не было. Это мнение разделил биограф Пугачева. Повстанцы отступили при приближении к Кунгуру Гагрина, отметил В.И. Буганов. А то, что произошло потом, рассеиванием не назовешь Настоящий разгром мятежников.
  30 января ночью Папав с ополченцами и Гагрин со своим войском отправились «для поиску и разбития стоящем в Ильинском острожке /Село Орда то ж/ злодейской толпы и их сообщников Кунгурского уезду крестьян». Командовал карательной экспедицией Гагрин. В его подчинении находилось 900 человек. Плечом к плечу выступили и кунгурские купцы, и конные крестьяне, прозванные казаками. Они благополучно добрались до острожка и дали бой.
  «Сражение продолжалось здесь семь часов и окончилось победой карателей – они убили до 100 повстанцев, более 60 взяли в плен, - посчитал Буганов. - Гагрин потерял 4 человека убитыми, 12 ранеными. Он вернулся в Кунгур».
  «Сражение длилось более 6 часов, - записала Н. Шихвинцева. – Было убито крестьян и казаков 113 человек».
  «В этом бою погиб полковой писарь Петр Лутохин», - его судьбу краевед проследила по материалам пугачевской ставки. Канцелярист Лутохин вместе с красноуфимскими казаками примкнул к повстанцам-инородцам после переписки с башкирским старшиной Ильчигулом Иткуловым, став полковым писарем. «Он успешно выполнял функции агитатора, принимал участие в составлении распространении увещеваний, - указывали историки. – Так, Салават Юлаев посылал Лутохина в Красноуфимск «для переговоров и посмотрения его величества манифеста» при подходе армии повстанцев к городу». Прокурор Кунгура в своем отчете называл канцеляриста Лутохина наравне с лидерами восставших. Накануне гибели, 27 января он писал своему другу немного невнятно, путаясь в падежных окончаниях: «Я думаю… нынешнее время чувствуете, и не можно ль вам… от сей ныне видимой и окруженной от Кунгура в сраженьях кровопролития опасаться... Ой, брат, весьма беспокойно! Я б теперь последнюю рубашку отдал, да вся армия не отпускают меня. Ну затем рассуждай сам про себя, а будь к верноподданничеству доверен. Ой, брат! Не из чего погибнешь».
  Лутохина, по сравнению с другими казаками, можно назвать отнюдь не бедным. Оброс вещами в жизни кочевой. Шихвинцева отыскала реестр его имущества, ставшего трофеем карателей. Там записано: «Кирейка камлотова алая в 10 рублев, епанча сукна синева в 4 рубли, шаровары сукна голубого в 3 рубли, шапка чебак бархатная в 2 рубли, пуховик 3 рубли, подушка в 3 рубли; два одеяла, одно крыто зеленым сукном медвежье в 8 рублев, другое – волчье крыто синим сукном в 5 рублев, три рубашки и одно полотенце в 2 рубли, чулки, валяные сапоги, чулки нитяные, денег 12 рублев, кушак». В общем, помимо головы, писарь потерял вещей общим счетом около 20 наименований с ущербом до 50 рублей. «В феврале 1774 г. Лутохин значится в «реестре» убитых и взятых в плен», - сообщали историки.
   «Мы проходили через селения, разоренные Пугачевым, и поневоле отбирали у бедных жителей то, что оставлено было им разбойниками», - свидетельствовал один из литературных героев А.С. Пушкина.
   «Над теми неприятелями учинили знатную победу и поражение», выпалив 4285 штук «комплектных патронов» и взяв у бунтовщиков   пушек разного калибра, указывал Золотов о баталии 30 января. «Было захвачено 18 чугунных пушек и взято в плен 62 повстанца» - эти данные Е. Демы разнятся с утверждением Г. Чернышева, который называет после чтения романа В.Я. Шишкова «Емельян Пугачев» другую цифру – 64 плененных.
   «Многие кунгурские обыватели и рекруты во время сражения в селе Орда с злодеями из розданных им ружей повредили, так что оные и в починку не годны», - это сообщение Пермская провинциальная канцелярия припасла для Башмакова. От неумелой ли войны такой разор или по причине саботажа - все это на совести тех, кто выступил против мятежников под присмотром двух грозных майоров. «Скопившиеся в Орде, злодейские шайки секунд-майорами Папавым и Гагриным вконец разбиты, и все у них орудия и порох отняты» - таков, по оценке летописца, итог баталии. «Пугачевцы были наголову разбиты и, побросав пушки и знамена, пустились в бегство», - добавил экспрессии современный историк.
  Гагрин тоже пострадал, был ранен в ногу. Участие в событиях под Кунгуром можно назвать звездным часом в его офицерской карьере. Впоследствии он уклонялся от активного преследования «воровских шаек», избегал столкновения с ними, увел свою команду в Челябинск; потом – в Екатеринбург. Это было поставлено ему в вину. В мае 1774 года он получил чин премьер-майора, а подполковника – только в 1780 году.
  Участь рядовых повстанцев была гораздо мрачнее. Писарю Лутохину вскоре позавидовали бы два захваченных карателями писаря, сочинители манифестов Пугачева. «Одного из них повесили за шею на Иренской горе, - отследила Лепихина,  - а другого за ребро в д. Кадешниково». «Этот последний долго висел, и если кто мимо его проходил, то он только произносил: «Пить! Пить!», - вспоминали старожилы. На их памяти, «захваченных в плен крестьян и татар казнили как в городе, так и в окрестностях». «В страх и наказание другим» их вешали на деревьях на Иренской и Ледяной горах», - использовала воспоминания старожилов Лепихина. «А вешали их за ребро на железном крюку, и долго они так висели не убраны, пока не распадались сами собой от времени», - записано в хронике. «Так был повешен и в городе на площади, против собора, /где теперь гостиный ряд/ татарин на крюк за правое ребро, - сохранили устные предания, - когда его повесили, то он стал плевать на окружающий его народ. Татарин, вися на крюку, был жив около трех суток».
   На эту победу, одержанную 30 января, «было расстреляно свинцу 10 пудов и 1 фунт»  /почти 160, 5 кг/ и «осталось пороху  за раздачей 6 п. 34 ф. /111,3 кг - Автор/, что весьма недостаточно на защищение города». Поэтому майор Гагрин, обладавший широкими полномочиями,  претендовал на шесть пудов пороха в виде двух бочонков из тех 100 пудов, которые Равич должен был доставить до Челябинска. Проблемы это не решало. В этой связи из Кунгура в Казань был послан капрал Марк /Марко/ Ермаков, которому наказали привезти от казанского губернатора для защиты Кунгура и уезда 100 пудов пороха и 50 пудов свинца.      
  Капралу, который первым выявил исчезновение воеводы, выдали пять рублей «прогонных денег». «Будучи за оным делом в пути, обывателем обид и налогов не чинить, и ко взяткам не касаться, и не пьянствовать, опасаясь за то по указам штрафа», - напутствовал Ермакова один из секретарей в Пермской провинциальной канцелярии 4 февраля.
  Равич, выглядевший представительно в темно-зеленом мундире с красным воротником и тремя золотистыми галунами на обшлаге, тоже получил инструкцию. С командой в сто пеших и конных охранников ему следовало добраться до Кыновского завода. Путь этот лежал «из гор. Кунгура на село Березовское». «И по прибытии в оное, взяв толикое ж число людей с ружьем, у кого какое есть, ехать до деревни, где Хлебникова мельница имеется, - значилось в инструкции. - А здешнюю команду отпустить обратно, а ежели навстречу вам команда Кыновского или Кушвинского завода попадется, то вам, пороховую казну вручив тому обер- или унтер-офицеру, следовать со своею командою и пушкою в город Кунгур».
  Сержанту Равичу наказали «иметь крепкую предосторожность от воровской толпы». Он должен был осведомляться, где обитают мятежники. Равичу советовали при остановке в селениях заручаться поддержкой местных жителей, требовать «от окольных жительств команды из обывателей с ружьями у кого какое случиться».
  А в случае нападения ему указывали «обороняться до последней капли крови, не щадя живота своего». «Ежели усмотрите, что сил ваших противиться уже доставать не будет, то как можно стараться порох, разбив бочки, высыпать в воду или в снег, смешав оной как можно со снегом, дабы злодеям в руки попасть не могло, и о том  с нарочным сюда репортовать», - гласила инструкция.
  Повстанцы, по сведениям краеведа Н.Козловой, наметили совершить 26 января «военный приступ» на Кунгур. Но карательный рейд двух майоров на Ильинский острожек разрушил не только этот план восставших, но и все последующие. Главный лидер башкир Салават Юлаев покинул войско, чтобы залечить раны дома. В конечном итоге «вольный сын Урала» закончил свой земной путь 28 сентября 1800 года после 25 лет каторги в эстонской глуши без надежды на освобождение.         
  Настало время с помощью кунгуряков освободить от повстанцев дальние населенные пункты. За это взялся Гагрин, который, как повествовал Буганов, «затем подошел к Красноуфимску, где собралось до 4 тыс. восставших, в том числе и остатки развернутых под Кунгуром. Узнав о таких силах, Гагрин повернул в Кунгур, но, получив подкрепление /до 600 человек/, снова направился к Красноуфимску».
   В воинской команде /«партии»/ Гагрина находилось 69 человек из Кунгура. Их передали в его распоряжение 28 января и 4 марта. Кроме того, Гагрину «из окрестных сел и заводов» направили 66 крестьян и 19 татар. В «партии» Папава числилось 94 кунгуряка. Стимул участвовать в войне у них был. Всем полагались так называемые боевые выплаты. По распоряжению Бибикова, крестьянам платили 50 копеек в месяц «из статской суммы – из подушного сбора». Кунгурякам и посадским полагалось три рубля в месяц «по купецкому приговору». 
  «Восставших возглавлял есаул Красноуфимской станичной избы Матвей Дмитриевич Чигвинцов, - так раскрывает эту страничку истории биограф Пугачева. - Он выставил посты, организовал разведку. Запросил помощи у И.Н. Белобородова. Тот, занятый под Екатеринбургом, не мог ее оказать».
   В советские времена сподвижник Пугачева Иван Наумович Белобородов был особо почитаем у краеведов. Уроженец села Богородское Кунгурского уезда, отставной солдат-артиллерист, он превозносился как лидер «движения заводских людей на Урале», по праву считался личностью исторической. Масштаб его дел выходил за рамки кунгурского краеведения. В осаде Кунгура Белобородов не участвовал. Поэтому он далек от тех сюжетов и страстей, которыми отличались описанные выше события. Но справедливости ради надо напомнить его боевой путь.
  1 января 1774 года в селе, где жил приписанный к заводу крестьянин Белобородов, появился пугачевский глашатай. Он зачитал на базарной площади манифест самозваного императора о даровании свобод. Слова о вольности и счастье всколыхнули Белобородова, которому было уже за 30. Он встал во главе сформированного в селе отряда в 25 «казаков» из крестьян и одного башкира. А потом численность его отряда превысила три тысяч человек. С боями по Уралу Белобородов прошел более 2500 километров. По пути в Екатеринбург он занял Нерчинский завод, Грибовскую крепость, Белимбаевский и Шайтанский заводы. Разбил под Талицей правительственные войска.
   Неудачи его товарищей под Кунгуром заставили Белобородова отказаться от натиска на Екатеринбург, повернуть на Каслинский завод и попытать атаманского счастья на Южном Урале, где удача ему изменила. Из Каслей он подался на Саткинский завод, потом – в Магнитную крепость и далее – под Казань. Там отряд крестьянина из Кунгурского уезда был разбит. Белобородов с семьей три дня скрывался в лесах. Но голод не тетка. Пришлось рискнуть и податься в Казань под чужим именем. Царские опричники «пробили» его по своей «базе данных» и опознали. 30 июля его допросили в казацкой секретной комиссии. Кунгурский герой получил сто ударов кнутом, был отправлен в Москву. Его казнь состоялась 5 сентября 1774 года.      
  А пока вернемся ко времени, когда удача в раздумье оглядывала обе враждующие стороны. «Пугачев приближался к Каме. На его пути его лежали Красноуфимск, Кунгур и Оса, где ранее уже воевали повстанческие отряды да и теперь начался новый подъем движения местных жителей, - отмечено в биографии самозваного Петра Ш-го. - К Красноуфимску подходил Пугачев, который и овладел им 10 июня. Туда собралось до 3 тыс. повстанцев Белобородова. 11 июня войско Пугачева направилось к Кунгуру. Против повстанцев вышел из Кунгура отряд подполковника А.В. Папова /810 человек, 4 орудия/. 11 июня в 8 верстах от Красноуфимска повстанцы встретили его «сильною мелкого ружья стрельбою и держали до 6 часов». Окруженный со всех сторон, Папов построил солдат в каре и под непрерывным огнем восставших отступал 20 верст. 13 июня вернулся в Кунгур и запросил подкрепления».
  «Повстанцы после этой победы стали хозяевами положения в южной части Кунгурского уезда», - отмечал Буганов. Успех повстанцев был кратковременным. Они недолго хозяйничали в Прикамье. Правительственные войска выбили их туда, откуда те начинали, на Яик.
   Все эти перипетии совершенно проигнорированы некоторыми историками нашего времени. Вот какую трактовку этого этапа Пугачевского восстания дал «летописец» из Минска А.В. Века: «Отдельные отряды под командованием сподвижников Е. Пугачева – Салавата Юлаева, работных людей с уральских заводов Хлопуши и И. Белобородова, И. Зарубина-Чики – захватили Кунгур, Красноуфимск, Самару, осадили Уфу, Екатеринбург, Челябинск». Слово в слово этот текст с ошибочным утверждением о захвате Кунгура, впрочем, как и текст всего учебника по истории России, повторен в книге, выпушенной тем же минским издательством, в том же, 2008 году, но под авторством Н.В. Белова. Аналогичное утверждение о мифическом захвате Кунгура, также слово в слово, содержится в книге «Основы курса истории России», изданной в Москве в урожайном, на сомнительные учебники истории, 2008 году при участии преподавателей МГУ. Так «исчерпать» тему Кунгура пугачевского времени в отечественной истории еще никому не удавалось.
  А в реальной жизни города она сохранялась настолько, насколько живучи ландшафты, на которых происходили баталии, архитектурные сооружения, предметы материальной культуры, насколько живучи в целом в памяти горожан даты, сюжеты и образы того времени.
   В историческом сознании горожан сохранен главный контраст того времени: трусость воеводы и героизм его подданных. С воеводой Миллером, отстраненным от власти в мае 1774 года, губернские власти разбирались целый год, до мая 1775 года. Все основные участники тех событий из числа защитников города направили в Пермскую провинциальную канцелярию рапорта, которые были переданы графу Петру Ивановичу Панину.
  53-летний генерал-аншеф, получивший от императрицы чрезвычайные полномочия в пресечении бунта и восстановлении внутреннего порядка, командовал в то время в Нижегородской, Казанской и Оренбургской губерниях правительственными войсками. Панин отличался крутым нравом. В октябре 1774 года он в течение пяти дней лично вел допрос Пугачева в Симбирске и приговорил к смертной казни 324 его сподвижника. Кунгурскому воеводе вряд ли стоило рассчитывать на снисхождение графа.
  Материалы с расследованием «Дела по поводу бегства воеводы Никиты Миллера, капитана Буткевича и секретарей Милюкова и Масалова из гор. Кунгура в конце декабря 1773 г.» попали в «Правительствующий Сенат по первому департаменту». Среди этих документов сохранились показания как самих «фигурантов», так и доблестных защитников Кунгура в лице бургомистров Филиппа Кротова и Михаила Ярышкина, канцеляриста Николая Ярышкина, коллежского асессора Ивана Кудрявцева, самого Папава, ходившего уже в чине подполковника. Столичные власти в своем вердикте от 11 мая 1775 года признали воеводу виновным: «Бывший в Кунгуре воевода Миллер от должности своей отлучку сделал единственно из трусости от злодейских на город нападений, а не для изъясненного им предмета».
   На место Миллера в Кунгур был направлен 39-летний надворный советник Александр Федорович Голубцов, имевший поместья в Самарской и Уфимской губерниях. Казанский губернатор Яков фон Брант в ордере от 29 мая 1774 года предписывал ему «вокруг городского селения, башни и батарей» «устроить» «земляной вал своим коштом, не надеясь на помощь от уездных обывателей, так как укрепление будет служить единственно для соблюдения купеческих домов». По этому документу можно судить о приблизительной дате вступления Голубцова в должность. Неспешным, с рядом проволочек строительством этого укрепления и проявил себя в период пугачевской смуты новый воевода. Он продержался на этой должности до 1781 года, после два года был в должности председателя Пермского наместничества и Верховного земского суда, а скончался в 1796 году.
  Пугачевскую смуту по-особому запомнили купцы. У них, как отмечалось в хронике, было «разграблено и сожжено хлебопашных дворов с припасами и другим имением на 8548 руб. 95 коп.».  Вряд ли кто помнит, что за кунгурскими купцами числились недоимки за 1773 и 1774 годы. Купцы обратились к императрице с просьбой списать эту неуплату. «За примерную защиту города многие кунгурские жители были удостоены Монаршей милости, - записано Золотовым. – Бывшая недоимка в количестве 5069 руб. 95 коп. была прощена, а восемь человек купцов, убитых во время сражений, повелено было зачесть в рекруты». Семьи защитников Отечества, таким образом, получали право на некоторые льготы. В поминальном списке Благовещенского собора среди убитых «от злодеев 1774 года» значилось семеро: «Диакон Иоанн, Максим Лемзин, Матфий Чулошников, Иоанн Хлебников, Меркурий Кочешов, Иоанникий, Мария Лычева». Последнее имя, по-видимому, дало краеведу Макарову, воспитанному на соответствующих кинофильмах, основание для сомнительного утверждения, что «среди ополченцев храбро сражались одетые в мужское платье женщины».
   Память – памятью, а первым сдался под напором времени кремль, придававший, по оценке краеведов, Кунгуру «административно-оборонные функции». «Кунгурский кремль просуществовал до конца ХУШ века, - указывала Ренева. – Постепенно его укрепления приходили в ветхость». К началу Х1Х века кремль, первый из знаковых для пугачевского времени святынь и раритетов, сдал позиции, пал под натиском новой архитектурной стилистики города, наступлением купеческих особняков. «Ныне он почти везде обвалился», - свидетельство 1804 года. Облик кремля и в лучшие времена был изменчив. Он, по оценке Реневой, «неоднократно перестраивался, был и четырех-, и пяти-, и шести- и восьмиугольным». Заглянув в планы и чертежи Кунгура ХУШ века, она пришла к выводу, что «восьмиугольным кремль был только в первой трети века, а затем приобрел форму неправильного шестиугольника с широким основанием и параллельными боковыми сторонами».
  «Память о кунгурском кремле сохранилась до наших дней, - считает Ренева. – Зачастую, сами того не замечая, кунгуряки, живущие в отдаленных микрорайонах, говорят: «Пойти в  город», имея в виду центральную часть Кунгура, где некогда и стоял кремль». По словарю В. Даля, слово «город» трактуется как «крепость, кремль», поясняет краевед.
  В конце Х1Х века еще сохранялись рядом с Сибирским трактом недалеко от Вознесенского кладбища «следы сараев», которые были разрушены по указанию воеводы Миллера. «В пальбе из пушек и легкого ружья оные сараи немалое препятствие чинят и неприятеля за оными из города усмотреть не можно», - отмечал в дни осады глава города. Остатки сараев, по свидетельству краеведа Золотова, виднелись «на усадебных местах загородных жителей».
  «После Пугачевской войны горожане хранили предметы, которыми защищали Кунгур,- отмечала Ренева. – У купцов Пиликиных была коллекция оружия, ее показывали знатным гостям города».
  До 1892 года, по свидетельству Золотова, «при Кунгурской Городской Управе сохранились две чугунные большие пушки, о которых положительно сказать нельзя – взяты ли они у злодеев или же доставлены были из Юговского казенного завода или из Екатеринбурга». «На одной из них находится надпись: «Екатеринбург 177…, на другой – 1740 г. и буквы С. Б. Р. Г. К. S. t. n. e.», - пояснял краевед. Он же свидетельствовал: «У некоторых частных лиц в городе сохраняются от тех времен луки, стрелы, бердыши, шпаги и проч.».
  Золотой шпагой Екатерина Вторая наградила двух активных участников защиты Кунгура из числа горожан–ополченцев - купеческого сына Емельяна Хлебникова и «сына посадского кунгурца» Филиппа Кротова.
  Образцы некоторых вооружений – кремневое ружье без ударно-спускового механизма и чугунные пушечки – выставлены в Кунгурском краеведческом музее. Где-то в его запасниках затерялся четырехствольный пистолет желто-зеленого окраса, явно из бронзы. Выставленный в 60-е годы прошлого века на всеобщее обозрение, он грел сердца любознательных мальчишек.   
  Знамя защитников Кунгура от войск Е.И. Пугачева дожило до начала ХХ века. «Знамя из шелковой материи с вензелем императрицы Екатерины П и буквами К.Ю.З.Н. /что означало казенного Юговского завода начальника/», - так со слов Золотова описывает реликвию краевед Лепихина. Местом хранения реликвии был Тихвинский храм. «Здесь я посмотрел собор, в котором еще хранится знамя, бывшее в употреблении при защите города против Пугачева», - писал 19-летний цесаревич Александр своему отцу государю Николаю 1 в 1837 году при посещении Кунгура. В поездке по России будущего императора Александра П сопровождали его воспитатели поэт В.А. Жуковский, преподаватель статистики и русской истории К.И. Арсеньев и другие лица. Знамя выносили во время традиционного крестного хода 23 января. Сохранилось одно из последних свидетельств, что эта реликвия использовалась в праздничных ритуалах в 1910 году.
  Икона Тихвинской Божьей Матери была на слуху до начала ХХ века. Ее выносили во время ежегодных крестных ходов 23 января и 26 июня. Последнее упоминание об этой кунгурской святыне относится к марту 1919 года. Она использовалась в торжествах по случаю проводов на фронт штурмовой бригады из состава 3-го Степного корпуса Белой армии в Кунгуре на площади возле технического училища чаеторговца А.С. Губкина.   
  Фотография начала ХХ века донесла облик Преображенской сторожевой башни – последней свидетельницы бегства воеводы Миллера из Кунгура. Сюда, на торговую Мининскую площадь, что напротив летнего, бывшего Александровского сада, от Спасо-Преображенского храма прихожане совершали ежегодно крестный ход 6 августа, в день святого Прокопия.
  В ХУШ веке Преображенская башня, по описанию Реневой, «представляла собой мощный четверик, сложенный «в заруб» из девятнадцати рядов бревен». На одной из ее стен, как указывала краевед, имелись бойницы. Над проезжими воротами башни красовались иконы: Спас Нерукотворный - с восточной стороны, святой Николай – с западной.
  К 1837 году, когда городничий Баратынский по предписанию Министерства внутренних дел составил перечень «древних зданий и других замечательных древностей», Преображенская башня считалась «единственным уцелевшим оборонительным сооружением Кунгура». В царские времена ее каждый год ремонтировали, «по мере необходимости перекрывали крышу», в 90-е годы Х1Х века, как выяснила Ренева, нашли  средства «для устройства вверху четверика башни специального навеса – зонта «на предмет охраны от стихийных бедствий».
  В первые годы советской власти Преображенскую башню внесли в список охраняемых Главнаукой архитектурных памятников. Тогда ее чаще называли Пугачевской. В 20-е годы прошлого столетия это бревенчатое строение, окруженное лужайками, а в дождливую пору – хлипкой грязью, развалилось по ветхости, от назойливости переменчивого климата. «В 1927 году башня настолько обветшала, что «угрожала падением», - отмечала Ренева. Работы по реставрации башни оценили в 500 рублей. Их должен был профинансировать областной отдел народного образования. Но Пермь поскупилась. Городские власти продали ветхое строение комхозам за жалкие 72 рубля. Новое название не уберегло башню. Ее разобрали на «запчасти». Теперь на ее месте школа номер 18. Помимо фотографии, сохранились изображения башни, выполненные с натуры в 20-е годы художником Г.А. Мелентьевым, и макет, созданный, по данным Реневой, позднее А.С. Лебедихиным.
  Потом под напором атеизма в начале 30-х годов пали храмы на Соборной площади – Благовещенский и Богоявленский, полтора столетия хранившие отметины от пугачевских пуль и ядер.
  В 40-е годы «сдали позиции» остатки городских укреплений. До того времени, по свидетельству Реневой, «части насыпи... были заметны в огородах домов по улице Пугачева /бывшей Шавкуновской/». «Остатки первого оборонительного сооружения Кунгура были обнаружены в 1954 году во время земляных работ в районе улицы Советской», - отмечал тот же автор. Для строительства второго земляного вала из Чусовских городков в Кунгур в августе 1774 года были посланы 119 крестьян. Вал возводился под присмотром воеводы Голубцова от Ирени с запада на восток, шел в черте нынешнего исправительно-трудового учреждения на нагорной части города, доходил до Сылвы и в начале 90-х Х1Х века угадывался на участках, где жили Клементьев, Кожевников, Гамилов и другие горожане.
   В 60-х годах прошлого века на картофельных полях между Новой деревней и поселком Первомайский возле берега Ирени, то есть там, где звучали выстрелы карателей Папава, мальчишки находили крупные свинцовые пули без оболочек. По размеру они не вписывались в современные 7,62- и 9-мм стандарты. А по конфигурации были продолговатые с выступающими ободками по бокам у основания, без следов ствольной нарезки и других повреждений. Судя по виду, они относились к боеприпасам первоначальных образцов казнозарядного стрелкового оружия второй половины Х1Х века. Некоторые из пуль годились для гладкоствольных кремневых ружей времен Пугачева, хотя тогда в ходу была не продолговатая, а круглая пуля. Те находки можно с хорошей долей сомнения причислить к следам баталий майора Папава.
   Как сообщила автору Ольга Ренева, в той местности, занятой сейчас дачными участками было стрельбище, утратившее свое значение к началу ХХ века. Оно могло перемешать и поглотить столько следов материальной культуры, что о какой-то определенности в идентификации свинцовых находок не может быть и речи.      
   Дожила до наших дней Спасо-Преображенская церковь. Считать ее свидетельницей и участницей пугачевского времени можно с большой натяжкой. Прихожане строили ее на средства президента магистрата И.М. Хлебникова с июня 1763 года по июнь 1781 года. Во время штурма города 23 января 1773 года эта новостройка засылвенской части города находилась под контролем восставших. Сведений о том, как они обошлись с ней, не имеется. Храм был отстроен к 1773 году. Колокольни к тому времени еще не было. Ее начал возводить после бунта, в 1775 году крестьянин Михаил Терентьевич Комаров. Несмотря на обилие современных новостроек в этой части города, Преображенская  церковь – до сих пор наиболее зрелищнее сооружение. Она, сильно вытянутая с востока на запад, «облицованная» в белые и светло-зеленые цвета, по праву считается «храмом-кораблем» и радует глаз, соперничая по эстетике и принадлежности к архитектурным брендам Кунгура с Тихвинской церковью.
  Официально признанным наследником раритетов и святынь времен Пугачева считается памятник в честь защитников Кунгура, приютившийся на краю Соборной площади, за часовенкой, которая восстановила свой статус в наши дни, под окнами бывшего здания городской управы. Как раз там, где стояли деревянные, построенные в клеть стены кремля. На стыке противоборствующих сторон.
               
                СТРАСТИ  ПО  ОБЕЛИСКУ
  22 ноября 1873 года кунгурские власти озаботились столетним юбилеем  «со времени избавления города Кунгура от нашествия Пугачева в 1774 году». Этот вопрос обсуждался на заседании Кунгурской Городской Думы. Сначала управа предложила план мероприятий с участием духовенства. Оно должно было провести крестный ход, отслужить литургию и молебен «с провозглашением вечной памяти защитившим город в 1774 году и убитым в этом сражении воинам и гражданам города Кунгура». Тут же речь зашла о памятнике. Идея понравилась. Местные законодатели единогласно постановили: «предложенный Управою памятник поставить на Соборной площади, и обо всем этом довести до сведения г. Начальника губернии».
  До юбилея оставалось два месяца. Светское общество в общем-то умыло руки, и местное духовенство празднование столетнего юбилея взяло в свои руки. Лишь 18 января из Перми от губернатора Андреевского городскому голове по телеграфу в Кунгур пришла телеграмма: «Празднование в Кунгуре столетия от нашествия шаек Пугачева Высочайше разрешено». 23 января 1874 года выносили иконы, служили молебны, и провинциальный Кунгур, утопавший в сугробах, отмеченный на пространстве губернии дымами из печных труб, облегченно вздохнул: и это пережили. Об инициативе духовенства вспомнили через 15 лет. 21 января 1889 года на заседании Городской Думы приняли решение ежегодно 23 января совершать крестный ход по городу при участии духовенства «в ознаменование столь чудесного избавления города от нашествия пугачевских шаек».
   В честь защитников города Ф.Кротова и Е. Хлебникова Городская Дума учредила стипендию. «Поместить на счет города в одном из высших учебных заведений стипендиата из детей местных граждан для образования врача, на что и назначать ежегодно по 300 руб. в год, впредь до окончания стипендиатом курса наук», - записано по итогам заседания 22 ноября 1873 года. Через год, к сентябрю 1974 года, определились два кандидата. Сын чиновника Николай Пономарев к тому времени окончил Пермскую гимназию и готовился поступать в Петербургскую академию медико-хирургических наук. Студент 3-го курса Императорского Казанского университета Андрей Мейер выразил желание перевестись в Санкт-Петербург, получив «при переводном испытании» «4» и «5» «по главным предметам медицинских наук». Среди «местных граждан небогатого сословия» в Кунгуре кандидатов на учебу не нашлось. Выбрали Мейера. О нем помнили. Еще через год, в сентябре 1875 года, на очередном заседании Городской Думы отмечалось, что «стипендиат Мейер… уже второй год пользуется означенной стипендией».
  По условиям финансирования, после окончания учебы он должен был отработать врачом в Кунгуре не менее пяти лет. В июне 1877 года Мейер получил диплом врача и дважды, 6 и 11 июня, обращался в Городскую Думу с просьбой ускорить назначение на должность, поскольку «он в непродолжительном времени должен дать ответ некоторым обществам и учреждениям, которые ему предлагают также место врача». О выполнении взаимных обязательств напомнил своим коллегам на заседании гласный М.И. Грибушин. Местные власти в итоге посчитали «выполнение условий стипендии желательным для города». Собрание постановило: «Определить лекаря А.Я. Мейера на должность городского врача, согласно положения о стипендии 19 сентября 1874 года, с окладом жалованья по 1200 рублей в год, считая срок окончательной службы его городу соответственно тому времени, которое он пользовался стипендиею».
   Идея памятника защитникам Кунгура была не очень четко выражена на заседании Городской Думы еще в июне 1873 года. Тогда вопрос ставился так: или часовня или памятник. Позднее пришли к согласию, что не помешает ни то, ни другое. Часовню построили к декабрю 1885 года «в глубине участка по улице Шавкуновской /современная улица Пугачева/», на том месте, куда ежегодно 26 июня совершался крестный ход.
  Кирпич для строительства использовали старый. Заседатели присмотрели возле Тихвинской церкви разрушенный «общественный» дом. «На углу, по левую руку лицевых ворот, находится небольшой, ветхий каменный дом, принадлежащий городу, который, оставаясь с давнего времени без всякого употребления, служит одним только притоном людям, шатающимся по ночам с дурными намерениями и вообще ведущим нетрезвую жизнь», - отмечалось на заседании Городской Думы 21 июня 1873 года. «Сколько раз ни заколачивали в этом доме окна, затем и вскоре находили их открытыми, часто встречая там людей пьяных, в неприличном виде», - сокрушались заседатели. Городская Управа пришла к выводу, что этот дом «было бы полезнее сломать и годный из него материал употребить на постройки в гостином ряду». С этим согласились участники собрания Городской Думы, а 28 декабря 1882 года решили: «Взамен взятого тогда из этого дома на постройки в гостином дворе кирпича, выдать впоследствии равное взятому количество кирпича из городских сараев на постройку  на означенном месте часовни».
   «Купеческий сын», городской голова А.И. Макаров в декабре 1882 года пожертвовал на постройку 50 рублей и предложил открыть подписку. Заседатели вспомнили, что часовню хотел построить на свои средства к тому времени покойный купец Матвей Степанович Хлебников. За дело, отыскав его план строительства, взялась вдова Аграфена Прокопьевна. Она пожертвовала вначале 2500 рублей из собственных средств с условием, что строительство пройдет «без участия посторонних лиц». Если постройка обойдется дороже выделенной суммой, то купеческая вдова от дальнейших расходов откажется. К марту 1884 года план строительства был «пересоставлен», а вклад вдовы возрос до трех тысяч серебром. Хлебникова согласилась выделить дополнительно тысячу рублей, предоставив постройку часовни «в полное распоряжение Управы” с условием, что строительство закончат «нынешним летом». В противном случае она откажется от пожертвования и ту тысячу заберет назад. Только к маю, после двух лет проволочек, городская дума одобрила план строительства, а к ноябрю каменная часовня была «воздвигнута вчерне и завершена /при крестном ходе 21 ноября/  поднятием креста на купол здания». В итоге к декабрю следующего года часовня была полностью готова, а вдову местные власти «развели» сначала на 3880 рублей, а потом на 4157 рублей и пять с половиной копеек. К чести Хлебниковой, она приняла на себя все расходы.    
   А идею памятника подхватил Н.А. Воскресенский, исполнявший должность архитектора города с 6 апреля 1872 года. Он рьяно взялся за увековечение героической защиты города от пугачевских войск, и через пять месяцев после озвученной идеи проект обелиска был готов. «На рассмотрение Думы городской голова внес проект памятника, составленный городским архитектором, - записано в журнале заседаний 21 апреля 1874 года. – Стоимость памятника в том виде, как он представлен на рисунке, с употреблением на пьедестал кирпича, который облицуется мраморными досками, а для колонны 6 кусков мрамора, обойдется примерно до 2500 рублей серебром». 
   Проект памятника отправили на утверждение в Пермь «господину начальнику губернии», после – в Санкт-Петербург. В технико-строительном комитете Министерства внутренних дел его детально изучили и представили на подпись императору. Александру П, помнившему Кунгур по посещению в 1837 году и нашедшему город «в удивительном порядке», не понравилась фигура и шар на обелиске. Эти детали убрали из проекта. Через полтора года, после проволочек и согласований, глубокой осенью 1875 года добро на сооружение обелиска было получено. Об этом члены Городской Думы были извещены на заседании 28 октября. Они по рекомендации столичных властей озаботились тем, «чтобы для прочности площадки под памятником и прилегающих к этой площадке ступеней предполагаемый к употреблению кирпич с штукатуркою цементом, заменен был естественным каменным материалом».
   Тогда же Городская Дума, в изложении краеведа А. Шадрина, постановила: «предоставить Управе сделать закладку монумента в день празднования Иконы Тихвинской Божьей Матери 26 июня 1876 года на средства, пожертвованные горожанами». «Было получено правительственное разрешение на открытие в Кунгуре подписки для сбора средств на сооружение памятника», - отмечал тот же краевед. А другой попытался смахнуть «медяки, гривенники и рубли от всего народа Кунгура» и приоритет отдать кунгурским купцам. Как выяснилось, достоин упоминания только один. «Прочитано заявление городского головы Я.А. Колпакова  о пожертвовании им 500 руб. в дополнение к прежнему его пожертвованию в сумме 1512 руб. 92 копейки на устройство памятника, предположенного в Кунгуре по поводу событий 23 января 1774 года», - записано в журнале по итогам заседания Городской Думы 25 сентября 1885 года. Колпаков сначала выделил 500 рублей, потом довел сумму до 900. В итоге – почти все оплатил сам.   
   Строительные работы начались в 1876 году, но из-за дефицита средств затянулись на 17 лет. Памятник открыли и освятили 26 июня по старому стилю 1893 года.
  «Высокая пирамидальная колонна из серого екатеринбургского мрамора величаво возвышалась на Соборной площади, - такое описание этого сооружения досоветского времени оставил краевед. – Памятник был огражден изящной кованой решеткой. Изгородь эта являлась как бы рамой, архитектурным обрамлением памятника, и в то же время служила ограждением. По углам высились фонарные чугунные столбы. На каждом из них по пяти красивых фонарей. По обеим сторонам обелиска на мраморных тумбах две старинные чугунные пушки, вероятные свидетельницы тех грозных для нашего города дней». Краевед упоминал, что «на гранях памятника имелись белые мраморные доски, на которых золотом начертаны были слова». Их было много, и потом они стали камнем преткновения в дискуссиях нескольких поколений при смене эпох.
  На восточной, фасадной стороне обелиска значилось: «1774-1874. Благодарные потомки храбрым предкам». На западной грани был такой текст: «Бургомистр Кротов и купец Хлебников, предводительствуя ополченцами своих кунгурских сограждан, победоносно отразили нападение шайки Пугачева на г. Кунгур, в царствование Императрицы Екатерины П, в лето 1774 года января 23 дня». Кроме того, с северной стороны в мраморном белом венке был выпукло обозначен царский вензель императрицы «Е. П», а с южной стороны – инициалы императора Александра Ш «А. Ш»   
     В советские времена Соборная получила название площади Пугачева. На памятнике-обелиске навесили чугунные плиты с двумя надписями. На одной значилось: «1703 и 1774 гг. В память первых вспышек протеста кунгурских крестьян против крепостничества», на второй: «Вечная память сынам Урала, гордо павшим и первый стяг борьбы поднявшим». Столбы с фонарями не удержались под натиском времен. Ограда пыталась устоять в разные годы советской власти. Старинные пушки, так привлекавшие мальчишек, испытывали терпение подвыпивших хулиганов. Эти чугунные раритеты, скидываемые с постаментов, возвращались на место стараниями местных властей, которые упорно утверждали, что «обелиск был воздвигнут в честь повстанцев Пугачева, как символ борьбы за светлое будущее».
   В начале 90-х прошлого века все вернулось на круги своя. В местной прессе разразилась дискуссия по поводу «беспамятства», о том, что «так с историей не обращаются» и что «пора восстановить правду». Людей, затаивших обиду на советскую власть со времен ГУЛАГа, возмущала перелицовка памяти. Были подняты летописные книги досоветской поры, журналы заседаний Кунгурской Городской Думы с решениями об увековечении памяти защитников Кунгура, обнародованы факты отражения натиска повстанцев на город, активной роли купечества в событиях Пугачевского бунта. «Такова правда, за восстановление которой сейчас в стране ведется бескомпромиссная борьба», - с пафосом утверждал один из чиновников Кунгурского общества охраны памятников истории и культуры
  Какой-то большой, ранее тщательно скрываемой правды краеведы не выявили. Историкам и тем, кто интересовался судьбой края, все перипетии событий пугачевского времени были известны и так. Просто их не афишировали широкому кругу населения, которому, честно признаем, в любые времена нет дела ни до тонкостей исторической науки, ни до политической конъюнктуры.
  Пожалуй, самыми объективными в этой ситуации были экскурсанты. К дискуссии они не прислушивались. Гуляли по городу, дивились стариной Кунгуром, слушали про купечество, которое сформировало архитектурный облик города. А эстетическое ощущение истории возникало здесь, у обелиска, рядом с черными чугунными пушками, такой редкостью в нашей обыденной жизни. Здесь возникало понимание того, что и защитники города, и повстанцы - величины в отечественной истории равновеликие.
  Общественное мнение было создано. Оно было услышано. Деньги на реконструкцию памятника нашлись, и обелиску, взявшему на себя все благодарности и проклятья, вернули прежнюю, несколько обезличенную надпись: «Благодарные потомки храбрым предкам». А потом – и ограду, и столбы с фонарями.
  Дело, начатое под знаменами демократии 90-х годов, постепенно растворилось в рыночных развалах челночников, дефолтах и инфляциях. До переименования улицы Пугачева руки не дошли. Наверно, к лучшему. В бунтарских эпохах историческая правота, как бы ни усердствовали летописцы, всегда льнет к обеим конфликтующим сторонам. 
  От того, смутного времени за наше обыденное сознание зацепилось известное предостережение А.С. Пушкина «не приведи бог видеть русский бунт - бессмысленный и беспощадный». Русского дворянина до смерти напугал озлобленный маленький человек в виде вооруженной толпы. Но так ли уж лишено смысла стремление человека утверждать себя в мире людей, заявлять властям о своих нуждах, проблемах, добиваться лучшей доли? Для ответа на этот вопрос придется вспомнить всех, кто отстаивал право на жизнь по ту и по эту сторону кунгурского кремля. 
    
     СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ И ИСТОЧНИКОВ
1.Белова Л.А., Логунова Н.В., Мазитова Л.Л. А про то барону Строганову ведомо было… Памятники деловой переписки ХУШ-Х1Х вв. Усолье, «Палаты Строгановых», 2006.
2.Брикнер А.Г. История Екатерины Второй. Москва, «АСТ», 2005.
3.Бубнов Е.Н. Русское деревянное зодчество Урала. Москва, Стройиздат, 1988.
4.Буганов В.И. Емельян Пугачев. Москва, «Просвещение». 1990.
5.Века А.В. История России с древнейших времен до наших дней. Минск, «Харвест», 2008.
6.Военный энциклопедический словарь. Издание второе. Москва, Военное издательство, 1986.
7.Золотов Е.Д. Боль души. Избранное. Сборник  статей. Кунгур, 2002.
8.Из летописи земли Кунгурской. Пермское книжное издательство, 1967.
9.История Екатерины Великой. Под ред. М.Л. Вольпе. Москва, «АСТ: Зебра Е», 2008.
10.История России. Автор-составитель Н.В.Белов. Минск, «Харвест», 2008.
11.История России ХУШ - Х1Х веков. Под ред. академика РАН Л.В. Милова. Москва, «ЭКСМО», 2008.
12.История Урала. Том 1. Первобытнообщинный строй. Период феодализма. Период капитализма. 2-е издание. Пермское книжное издательство, 1976.
13.Крестьянская война 1773-1775 гг. в России. Документы из собрания Государственного исторического музея. Москва, «Наука», 1773.
14.Курмачова М.Д. Города Урала и Поволжья в крестьянской войне 1773 -1775 гг. Москва, «Наука», 1991.
15.Лепихина З.Я. Кунгур православный. Издание второе, дополненное. Пермь, «Литер-А», 2007.
16.Любавский М.К. Обзор истории русской колонизации с древнейших  времен и до ХХ века. Москва, Издательство Московского университета, 1996.
17.Маркевич В.Е. Ручное огнестрельное оружие. Санкт-Петербург, «Полигон», 1994.
18.Монтень М. Опыты. Книга первая. Москва, «ЭКСМО», Санкт-Петербург, «Терра Фантастика», 2006.
19.Мушкалов С.М. Кунгурский Ротшильд. Материалы к биографии А.С.Губкина. Пермь, 2008.
20.На путях из Земли Пермской в Сибирь. Очерк этнографии северо-уральского крестьянства ХУП-ХХ вв. Москва, «Наука», 1989.
21.Орлов А.С. Волнения на Урале в середине ХУШ века. /К вопросу о формировании пролетариата в России/. Москва, Издательство Московского университета, 1979.
22.Орлов А.С., Полунов А.Ю., Терещенко Ю.Я. Основы курса истории России. Москва, «Простор», 2008.
23.Подюков И.А., Поздеева С.М., Хоробрых С.В., Черных А.В. В каждой деревне че-то да разно. Из кунгурской семейной традиции /двадцатый век/. Березники,  Издательский дом «Типография купца Тарасова», 2007.
24.Пушкин А.С. Собрание сочинений. Том пятый. Москва, «Художественная литература», 1975. Том седьмой. Москва, «Художественная литература», 1976.
25.Роль музея в жизни провинциального города. Историко-культурное наследие и природный комплекс Кунгурского края. Кунгур, 1999.
26.Скрынников Р.Г. Ермак. Москва, «Молодая гвардия», 2008.
27.Три века Санкт-Петербурга. Энциклопедия. Том 1. Осьмнадцатое столетие. Книга первая. Санкт-Петербург, Филологический факультет Санкт-Петербургского госуниверситета, 2001.
28.Уральская историческая энциклопедия. 2-е издание, переработанное и дополненное. Екатеринбург, «Академкнига», 2000.
29.Шихвинцева Н. Кунгур литературный. Пермь, 2008.
               
                Газета «Искра» /Кунгур/
1.Веркина Н. Городской голова возглавлял и думу, и управу. 2 декабря 1993 г.
2.Гилева В. Остроумные «находки». 22 января 2005 г.
3.Глазков А. Суксунские мастера. 2 июля 1983 г.
4.Губанов Г. Так с историей не обращаются. 3 июля 1990 г.
5.Дема Е. Дмитрий Гагрин – защитник доблестный Кунгура. 23 августа 2001 г.
6.День в истории. 24 января 2004 г.
7.250 лет Тихвинскому храму. 22 марта 2008 г.
8.Зырянова Г. Зодчие Кунгура.9 апреля 2002 г.
9.Елтышева Л. Кунгур в 1776-1781 годах. 28 февраля 2002 г.
10.Елтышева Л. Кунгурские курганы.1 марта 2008 г.
11.Елтышева Л. Кунгурские ярмарки ХУ111 – начала ХХ веков. 28 марта 2002 г.
12.Елтышева Л. Первый Кунгур. 29 апреля 2008 г.
13.Иванов А.Старый словарь о Кунгуре. 4 июля 1992 г.
14.Ивонина Е. Восстановить правду. 25 июля 1991 г.
15.Ислаев Ф. Кунгурские татары. 31 марта 1994 г.
16.Козлова Н. О вольном сыне Урала. 27 января 1987 г.
17.Кокшаров Р.А., Ширинкин О.Ю. 250 лет Тихвинскому храму. 12 апреля 2008 г.
18.Котельникова Н. Село Троицкое /старый Кунгур/. 8 августа 2002 г.
19.Кунгур на первой карте Урала. 22 августа 1995 г.
20.Ладыгин П. Крестьянское восстание 1703 года. 22 августа 1978 г.
21.Ладыгин П. Сколько лет Кунгуру? 5 октября 1978 г.
22.Лепихина З. Героическая оборона. 19 января 1999 г.
23.Лепихина З. История села Банновское или Филипповское. 10 августа 2000 г.
24.Лепихина З. Когда Пугачев осаждал Кунгур? 24 января 2006 г.
25.Лепихина З. Летопись Кунгура. К юбилею города. 27 марта, 3, 13, 22, 29 апреля, 20, 27 мая, 26 июня, 8 июля, 23,28 октября 1993 г.
26.Лепихина З. Петр Чайковский: кунгурские корни.28 февраля 2002 г.
27.Лепихина З. Пугачевцы в Кунгуре. 25 октября 1983 г.
28.Лепихина З. Освоение Кыласовских земель. 29 июня 2000 г.
29.Лепихина З. Сподвижник Пугачева. 5 августа 1982 г.
30.Макаров А. «Сынам Урала…». 3 января 1991 г.
31.Одегов В. Тайны кунгурских подземелий. 19 января 2008 г.
32.Ренева О. Крепкий орешек. 29 марта 2003 г.
33.Ренева О. Преображенская сторожевая башня. 17 апреля 2004 г.
34.Ренева О. Славен был Кунгур церквами. 17 апреля 1997 г.
35.Смена лидера. 1 августа 2006 г.
36.Суханова В. Сылвенско-Иренское притяжение. 12 июня 1999 г.
37.Сылвенско-иренские татары. 19 декабря 2002 г.
38.Чернышев Г. «Без робости и трусости…». 20 июля 1993 г.
39.Чернышев Г. «Велено… устроить… острожек». 16 марта 1993 г.
40.Чернышев Г. О Кунгуре – рукою гения. 18 февраля 1999 г.
41.Чернышев Г. Петр 1 о Кунгуре писал, Александр П в нем – бывал… 24 июля 2001 г.
42.Шадрин А. Беспамятство. 24 сентября 1991 г.
43.Шадрин А. Из мглы веков. 16 апреля 1992 г.
44.Шадрин А. Этот памятный день. 3 февраля 1993 г.
45.Шадрин А. Об истине и незыблемых фактах истории. 15 февраля 1992 г.
46.Шадрин А. О Кунгуре и его юбилейной дате. 29 июля 1993 г.
47.Шихвинцева Н. Оштрафовать десятью розгами. 27 июля 1995 г.
48.Шихвинцева Н. Пугачевщина. 14, 16 декабря 1993 г.

                Газета «Добрый день» /Кунгур/
1.Елтышева Л. Из истории Кунгурского военного гарнизона. 21 февраля 2008 г.
2.Ренева О. Кунгур – город хлебный. 6 марта 2008 г.
3.Ренева О. Хлеб и соль Вилисовых. 13 марта 2008 г. 

Сайт www.uic.bashedu.ru