А. Теннисон. Глава I поэмы Принцесса

      Я Принцем был: прекрасным, синеоким
Романтиком с кудрями золотыми;
Ночами над кроваткою моею
Полярная звезда светила ярко.

       Легенда сохранилась в нашем доме:
Наш предок сжёг однажды чародея
(Тот не отбрасывал нисколько тени);
А чародей пред смертью напророчил,
Что род наш не узрит теней предметов
С тех пор, а одному из нас придётся
Вступить с тенями в бой, от них погибнув.
Мне рассказала мать легенду эту.
Мне ж наяву бывали сны порою,
И странное воздействие от дома
Как будто шло тогда. Переживал я
Таинственные приступы внезапно
Средь бела дня, среди людей нередко:
Казалось, что брожу одновременно
В реальном и потустороннем мире
Подобно сновиденья тени бледной.
Судья великий, наш Гален, при этом
Своею тросточкой играл и трогал
Бородку, бормоча "Оцепененье".
А мать, меня жалея чрезвычайно,
Творила бесконечные молитвы
С терпеньем, кротостью, святой подобно.
Ну, а отец король из королей был:
С "воздействием от дома" не считался
И королевским скипетром солидным
Парировал насмешников "удары".

       Но вот случилось так, что я однажды,
Хоть отроком незрелым был в ту пору,
С Принцессою соседней стал помолвлен.
То сделали без нашего участья
И чрез доверенных. Ходили слухи
О южной редкой красоте Принцессы
И братьях молодых её могучих.
Был у меня её портрет и локон;
О ней я временами сладко грезил.
    
        Как только время свадьбы подоспело,
Отец послов с подарками отправил
В семью невесты. От неё, однако,
Лишь гобелен красивый нам прислали
И с ним ответ, как бриз, неуловимый.
Послы те лицезрели короля их;
Он даже принял их дары, ответив,
Что помнит уговор, но всё зависит
От дочери его: она капризна;
Любя свободу, в брак она не вступит.

        Я в зале для приёмов был в то утро
С друзьями – Сирилом и Флорианом.
У Сирила родитель разорился,
И разочаровался в жизни Сирил,
Хоть не чурался кутежей при этом.
А Флориан мне был, как "я" второе:
Мы вместе с ним повсюду появлялись.

        Пока послы доклад произносили,
Увидел я, что у отца внезапно
Лицо всё вытянулось, мрачным стало:
Объятый гневом, разорвал в клочки он
От короля письмо и гобелен их,
А в довершенье яростно поклялся,
Что сотню тысяч воинов отправит,
Чтоб привезти невесту поскорее.
Потом с военными он вёл беседу,
Свою тоску тем самым прогоняя.

        В конце концов к нему я обратился:
«Отец, позволь к Принцессе мне поехать.
Ошибка грубая в докладе, видно:
Ведь короля того считают добрым
И хлебосольным. Иль, быть может, сам я,
Невесту раз увидев, с огорченьем
Найду, что свеч не стОят игры эти».
"Моя сестрица – Флориан промолвил, –
Придворной служит у его невесты;
Она – вдова богатого вельможи,
Оставившего в тех краях ей замки.
Всё прояснится чрез неё, наверное».
«Возьми меня с собой» – шепнул мне Сирил,
А после рассмеялся и добавил:
«А ну как там с тобой случится приступ,
И никого поблизости не будет,
Чтоб вывести из власти грозной тени?
Возьми меня с собою: пригожусь я;
А здесь вишу на волоске». Однако
«Не нужно! – резко крикнул мой родитель. –
Мы сами скоро бредни все развеем
Девицы дерзкой. Наш совет окончен!».

        А я по окончании совета
Побрёл в чащобу, что неподалёку,
И, отыскав укромное в ней место,
Портрет извлёк и на него воззрился.
ЧтО за фантазии могли прийти к ней?
Почто не выполнила обещанья?
Так сжаты губы на её портрете.
Я был в раздумьях. Ветер вдруг поднялся;
Подул на юг он, заглушая сразу
Все крики, шорохи и песни леса;
Сквозь этот шум послышался мне Голос:
«Иди, не бойся, одержи победу».
Едва на небе месяц появился,
Я наш дворец покинул незаметно
С друзьями – Сирилом и Флорианом.
На цыпочках мы через город крались,
Боясь от моего отца погони.
Мерцал ночной огонь в окне каком-то,
Но было тихо, к счастью. Друг за другом
Попрыгав торопливо с бастиона,
Границу мы пересекли успешно,
А сквозь густые заросли продравшись,
Мы, наконец, добрались до столицы
И короля их во дворце узрели.

        Король тот звался Гамой. Низкорослым 
Он был, сухим, морщинистым и старым
С надтреснутым и слабоватым гласом
И без регалий, не король как будто;
Но мягкою была его улыбка.
Три дня он развлекал нас; на четвертый
Я рассказал ему, зачем пришли мы,
Упомянув помолвку. «Оказали
Вы честь нам, Принц, – проговорил тут Гама,
Взмахнув своею бледною рукою.
Мы помним, как мы в юности чудесной
Любили сами сильно. Договор же
Столь много лет назад мы заключили,
В тот год, когда погибли наши рощи.
О Принц, я  от всего желаю сердца,
Чтоб получили Вы Принцессу эту.
Но вдовы здесь замешаны, однако:
Зовут их леди Бланш, Психея леди.
Теориями разными своими
Они напичкали её лукаво,
Твердя, что женщина равна мужчине, 
Когда права супружеские равны.
Поют они повсюду эту песню,
И даже наши танцы прекратились;
Теперь у нас одни лишь разговоры,
И уши у меня от них краснеют.
А дочь моя убеждена: познанье
Заменит всё; а люди — сами дети,
И женщинам детей иметь не нужно.
Она, сэр, также пишет жутко оды,
Что повествуют о детей утрате,
Нелепые и мрачные прогнозы,
И всё, что делает она, – ужасно.
Что до меня – я лишь искал покоя;
Но одолеть они меня сумели.
И выпросила у меня Принцесса
Дворец мой летний на границе с Вами.
Я против был, но передал его им;
И понеслись они туда галопом
С тем, чтобы женский колледж учредить там;
О нём я ничего не знаю больше.
Они мужчин теперь уже не видят,
И даже братьев трех младых Принцессы,
Хоть любят те сестру чистосердечно.
Я не намерен больше спорить с нею;
Вручить Вам письма для неё могу лишь.
А говоря по правде, полагаю:
Навряд ли есть какие-либо шансы».

        Всё это рассказал король печальный;
А я, хотя в то время был рассержен
Тем, что приуменьшал он договор наш,
Продолжил, тем не менее, с друзьями
Искать свою невесту. Через склоны
Проехали мы много миль на север
И с сумерками набрели на город
Поблизости границ земель свободных:
Он окружён был серебристой речкой.
Мы постоялый двор там отыскали,
К его хозяином свели знакомство,
Попотчевав вином хорошим, крепким;
Ему чуть позже показали письма.

        Хозяин продолжительно присвистнул,
Окинув нас незрячим словно взглядом.
Затем он раскричался, утверждая,
Что нам туда идти – вне всяких правил.
Потом, смягчившись от вина, промолвил:
«Но коль король вручил свои вам письма,
Он, значит, это подтвердить сумеет».
И во хмелю добавил напоследок:
«Добьетесь своего – не сомневаюсь».
Вблизи него она раз проходила:
Тогда он даже глас её услышал;
И напугала как его Принцесса!
Он раньше никогда таких не видел:
Сосредоточенных, монументальных;
И поклонился он своей синьоре.
По разумению его, на мили
Лишь женщины возделывают землю;
Собаки, свиньи женского здесь пола.

        Но вот, покуда он острил пред нами,
Я вспомнил, как мы трое представляли
Богиню, Деву, Нимфу в платьях женских
У моего отца на карнавале.
Послали мы хозяина купить нам
Одежду женскую. Вернувшись с нею,
Он нам помог зашнуроваться туго
В корсеты, облачиться в платья, перья;
При этом мы не сдерживали смеха;
А позже, оплатив его молчанье,
Продолжили свой путь к свободным землям.

        Мы на конях вдоль речки продвигались
До самой середины этой ночи,
Пока не замерцал пред нами колледж.
Мы в арку въехали: на ней во мраке
Из камня женщина с крылами гордо
Квадригой управляла. Рядом - надпись
Какая-то виднелась на фронтоне:
Какая –  мы не разобрали ночью.
Потом до узкой улочки добрались;
На улочке дома и парки были;
Часы там время отбивали звонко:
Точь-в-точь серебряные молоточки;
Фонтан играл там струями своими,
Окатывал цветы жасмина, розы;
А соловей пел прямо рядом с нами,
Силков не опасаясь, увлечённо.

          Над входом бюст Паллады был, как символ,
Светильниками круглыми украшен:
Они свод Неба, Землю означали.
И вот мы в колокольчик позвонили:
Большая конюх-женщина к нам вышла,
И с нею вместе — статная служанка.
А чуть поздней цветущая хозяйка
(На распустившийся бутон похожа)
Нас провела в античные покои.
Её спросили мы о том и этом,
А также о кураторах их здешних.
Ответ был: «Леди Бланш, Психея леди».
«А кто из двух кураторов приятней
И добродушнее?» – «Психея леди».
«Тогда её мы!» – крикнули мы хором,
И я тут написал письмо Принцессе:

        «Три леди Северного королевства
При Вашем быть Высочестве желают,
А обучаться – у Психеи леди».

        Письмо я запечатал. На печати
Был Купидон со свитком и Венера,
С очей его снимавшая повязку.
Я попросил письмо отправить утром,
Затем лег спать: мне показалось в дрёме,
Что я по морю ночью проплываю:
Сияет море в мутном лунном свете
И волнами о берег тёмный бьётся...

                I

A Prince I was, blue-eyed, and fair in face,
Of temper amorous, as the first of May,
With lengths of yellow ringlet, like a girl,
For on my cradle shone the Northern star.

        There lived an ancient legend in our house.
Some sorcerer, whom a far-off grandsire burnt
Because he cast no shadow, had foretold,
Dying, that none of all our blood should know
The shadow from the substance, and that one
Should come to fight with shadows and to fall.
For so, my mother said, the story ran.
And, truly, waking dreams were, more or less,
An old and strange affection of the house.
Myself too had weird seizures, Heaven knows what:
On a sudden in the midst of men and day,
And while I walk'd and talk'd as heretofore,
I seem'd to move among a world of ghosts,
And feel myself the shadow of a dream.
Our great court-Galen poised his gilt-head cane,
And paw'd his beard, and mutter'd 'catalepsy.'
My mother pitying made a thousand prayers;
My mother was as mild as any saint,
Half-canonized by all that look'd on her,
So gracious was her tact and tenderness:
But my good father thought a king a king;
He cared not for the affection of the house;
He held his sceptre like a pedant's wand
To lash offence, and with long arms and hands
Reach'd out, and pick'd offenders from the mass
For judgment.
         Now it chanced that I had been,
While life was yet in bud and blade, bethroth'd
To one, a neighbouring Princess: she to me
Was proxy-wedded with a bootless calf
At eight years old; and still from time to time
Came murmurs of her beauty from the South,
And of her brethren, youths of puissance;
And still I wore her picture by my heart,
And one dark tress; and all around them both
Sweet thoughts would swarm as bees about their queen.
       
        But when the days drew nigh that I should wed,
My father sent ambassadors with furs
And jewels, gifts, to fetch her: these brought back
A present, a great labour of the loom;
And therewithal an answer vague as wind:
Besides, they saw the king; he took the gifts;
He said there was a compact; that was true:
But then she had a will; was he to blame?
And maiden fancies; loved to live alone
Among her women; certain, would not wed.
      
        That morning in the presence room I stood
With Cyril and with Florian, my two friends:
The first, a gentleman of broken means
(His father's fault) but given to starts and bursts
Of revel; and the last, my other heart,
And almost my half-self, for still we moved
Together, twinn'd as horse's ear and eye.
       
        Now, while they spake, I saw my father's face
Grow long and troubled like a rising moon,
Inflamed with wrath: he started on his feet,
Tore the king's letter, snow'd it down, and rent
The wonder of the loom thro' warp and woof
From skirt to skirt; and at the last he sware
That he would send a hundred thousand men,
And bring her in a whirlwind: then he chew'd
The thrice-turn'd cud of wrath, and cook'd his spleen,
Communing with his captains of the war.
 
        At last I spoke. 'My father, let me go.
It cannot be but some gross error lies
In this report, this answer of a king,
Whom all men rate as kind and hospitable:
Or, maybe, I myself, my bride once seen,
Whate'er my grief to find her less than fame,
May rue the bargain made.' And Florian said:
'I have a sister at the foreign court,
Who moves about the Princess; she, you know,
Who wedded with a nobleman from thence:
He, dying lately, left her, as I hear,
The lady of three castles in that land:
Thro' her this matter might be sifted clean.'
And Cyril whisper'd: 'Take me with you too.'
Then laughing 'what, if these weird seizures come
Upon you in those lands, and no one near
To point you out the shadow from the truth!
Take me: I'll serve you better in a strait;
I grate on rusty hinges here:' but 'No!'
Roar'd the rough king, 'you shall not; we ourself
Will crush her pretty maiden fancies dead
In iron gauntlets: break the council up.'

        But when the council broke, I rose and past
Thro' the wild woods that hung about the town;
Found a still place, and pluck'd her likeness out;
Laid it on flowers, and watch'd it lying bathed
In the green gleam of dewy-tassell'd trees:
What were those fancies? wherefore break her troth?
Proud look'd the lips: but while I meditated
A wind arose and rush'd upon the South,
And shook the songs, the whispers, and the shrieks
Of the wild woods together; and a Voice
Went with it, 'Follow, follow, thou shalt win.'
Then, ere the silver sickle of that month;
Became her golden shield, I stole from court
With Cyril and with Florian, unperceived,
Cat-footed thro' the town and half in dread
To hear my father's clamour at our backs
With Ho! from some bay-window shake the night;
But all was quiet: from the bastion'd walls
Like threaded spiders, one by one, we dropt,
And flying reach'd the frontier: then we crost
To a livelier land; and so by tilth and grange,
And vines, and blowing bosks of wilderness,
We gained the mother city thick with towers,
And in the imperial palace found the king.

        His name was Gama; crack'd and small his voice,
But bland the smile that like a wrinkling wind
On glassy water drove his cheek in lines;
A little dry old man, without a star,
Not like a king: three days he feasted us,
And on the fourth I spake of why we came,
And my bethroth'd. 'You do us, Prince,' he said,
Airing a snowy hand and signet gem,
'All honour. We remember love ourselves
In our sweet youth: there did a compact pass
Long summers back, a kind of ceremony -
I think the year in which our olives fail'd.
I would you had her, Prince, with all my heart,
With my full heart: but there were widows here,
Two widows, Lady Psyche, Lady Blanche;
They fed her theories, in and out of place
Maintaining that with equal husbandry
The woman were an equal to the man.
They harp'd on this; with this our banquets rang;
Our dances broke and buzz'd in knots of talk;
Nothing but this; my very ears were hot
To hear them: knowledge, so my daughter held,
Was all in all: they had but been, she thought,
As children; they must lose the child, assume
The woman: then, Sir, awful odes she wrote,
Too awful, sure, for what they treated of,
But all she is and does is awful; odes
About this losing of the child; and rhymes
And dismal lyrics, prophesying change
Beyond all reason: these the women sang;
And they that know such things - I sought but peace;
No critic I - would call them masterpieces:
They master'd me. At last she begg'd a boon,
A certain summer-palace which I have
Hard by your father's frontier: I said no,
Yet being an easy man, gave it: and there,
All wild to found an University
For maidens, on the spur she fled; and more
We know not, - only this: they see no men
Not ev'n her brother Arac, nor the twins
Her brethren, tho' they love her, look upon her
As on a kind of paragon; and I
(Pardon me saying it) were much loath to breed
Dispute betwixt myself and mine: but since
(And I confess with right) you think me bound
In some sort, I can give you letters to her;
And yet, to speak the truth, I rate your chance
Almost at naked nothing.'
                Thus the king;
And I, tho' nettled that he seem'd to slur
With garrulous ease and oily courtesies
Our formal compact, yet, not less (all frets
But chafing me on fire to find my bride)
Went forth again with both my friends. We rode
Many a long league back to the North. At last
From hills, that look'd across a land of hope,
We dropt with evening on a rustic town
Set in a gleaming river's crescent-curve,
Close at the boundary of the liberties;
There, enter'd an old hostel, call'd mine host
To council, plied him with his richest wines,
And show'd the late-writ letters of the king.

       He with a long low sibilation, stared
As blank as death in marble; then exclaim'd
Averring it was clear against all rules
For any man to go: but as his brain
Began to mellow, 'If the king,' he said,
'Had given us letters, was he bound to speak?
The king would bear him out;' and at the last-
The summer of the vine in all his veins-
'No doubt that we might make it worth his while.
She once had past that way; he heard her speak;
She scared him; life! he never saw the like;
She look'd as grand as doomsday and as grave:
And he, he reverenced his liege-lady there;
He always made a point to post with mares;
His daughter and his housemaid were the boys:
The land, he understood, for miles about
Was till'd by women; all the swine were sows,
And all the dogs'-
                But while hе jested thus,
A thought flash'd thro' me which I clothed in act,
Remembering how we three presented Maid
Or Nymph, or Goddess, at high tide of feast,
In masque or pageant at my father's court.
We sent mine host to purchase female gear;
He brought it, and himself, a sight to shake
The midriff of despair with laughter, help
To lace us up, till, each, in maiden plumes
We rustled: him we gave a costly bribe
To guerdon silence, mounted our good steeds,
And boldly ventured on the liberties.

        We follow'd up the river as we rode,
And rode till midnight when the college lights
Began to glitter firefly-like in copse
And linden alley: then we past an arch,
Whereon a woman-statue rose with wings
From four wing'd horses dark against the stars;
And some inscription ran along the front,
But deep in shadow: further on we gain'd
A little street half garden and half house;
But scarce could hear each other speak for noise
Of clocks and chimes, like silver hammers falling
On silver anvils, and the splash and stir
Of fountains spouted up and showering down
In meshes of the jasmine and the rose:
And all about us peal'd the nightingale,
Rapt in her song, and careless of the snare.

        There stood a bust of Pallas for a sign,
By two sphere lamps blazon'd like Heaven and Earth
With constellation and with continent,
Above an entry: riding in, we call'd;
A plump-arm'd Ostleress and a stable wench
Came running at the call, and help'd us down.
Then stept a buxom hostess forth, and sail'd,
Full-blown, before us into rooms which gave
Upon a pillar'd porch, the bases lost
In laurel: her we ask'd of that and this,
And who were tutors. 'Lady Blanche' she said,
'And Lady Psyche.' 'Which was prettiest
Best-natured?' 'Lady Psyche.' 'Hers are we,'
One voice, we cried; and I sat down and wrote
In such a hand as when a field of corn
Bows all its ears before the roaring East;

'Three ladies of the Northern empire pray
Your Highness would enroll them with your own,
As Lady Psyche's pupils.'
                This I seal'd:
The seal was Cupid bent above a scroll,
And o'er his head Uranian Venus hung,
And raised the blinding bandage from his eyes:
I gave the letter to be sent with dawn;
And then to bed, where half in doze I seem'd
To float about a glimmering night, and watch
A full sea glazed with muffled moonlight, swell
On some dark shore just seen that it was rich...