Часть IV. Кракан

                Часть IV. КРАКАН

                21. Академия

Количество членов Талассианской Академии наук было строго ограничено симпатичным круглым числом 100 000 000 в двоичной системе или же – для тех, кто предпочитал считать на пальцах, – 256. По мнению главного научного сотрудника «Магеллана», такое ограничение заслуживало одобрения, поскольку сберегало порядок. Да и сама Академия относилась более чем серьезно к своей ответственной миссии: как признал ее президент, на данный момент в ней состоял всего 241 член, потому как выяснилось, что невозможно заполнить все вакансии учеными необходимой квалификации.
Из этих 241 физически присутствовали в зале заседаний 105, еще 116 поддерживали связь посредством своих комсетов. Явка для академиков была рекордная, и доктор Анна Варли была тому рада, хотя ей и хотелось бы знать, почему отсутствуют остальные двадцать.
Еще она ощутила некоторую неловкость, когда ее отрекомендовали как «одного из ведущих астрономов Земли», пусть в действительности, как ни прискорбно, на момент отлета «Магеллана» это было истинной правдой. Волею судьбы ей – бывшему директору опять-таки бывшей Лунной обсерватории имени Шкловского – выпал этот уникальный шанс на спасение. Она вполне сознавала, что была не более чем компетентным специалистом, если сравнивать с таким гигантами, как Эккерли, Чандрасекар или Гершель [12], не говоря уже о Галилее, Копернике или Птолемее [13].
– Вот, смотрите, – начала она. – Полагаю, вы все уже видели эту карту планеты Саган-2 – наилучшее обобщение космосъемок и радиоголограмм. Разрешающая способность, само собой, плохонькая – не меньше десяти километров, но достаточная, чтобы дать нам основные факты. Диаметр планеты – пятнадцать тысяч километров, несколько больше земного. Плотная атмосфера – практически сплошной азот. И никакого кислорода… к счастью.
Это вот «к счастью» всегда привлекало наибольшее внимание, вызывая у слушателей потрясение.
– Мне понятно ваше удивление: большинство человеческих существ склонно переоценивать необходимость дыхания. Однако в течение последних десятилетий до нашего отлета взгляды Землян на Вселенную претерпели существенные изменения. Отсутствие в Солнечной системе других живых созданий – как ныне, так и в прошлом, – а также полный провал программы CETI [14] несмотря на шестнадцать веков тщетных усилий, убедили, по сути,  всех в том, что жизнь есть явление в космосе очень редкое, и потому чрезвычайно ценное.
Отсюда проистекало, что все жизненные формы заслуживают уважения, и их следует оберегать. Кое-кто настаивал на том, что даже болезнетворные вирусы и переносчики заболеваний должны охраняться законом, а никак не истребляться. Очень популярным выражением Последних Дней стало «Почитание Жизни», и мало кто имел при этом в виду только человеческую жизнь.
Когда был принят принцип биологического невмешательства, это возымело некоторые практические последствия. Во-первых, уже давно было решено, что мы не можем высаживаться на какой-либо планете, где уже существуют разумные формы жизни: человеческая раса имеет достаточно негативного опыта подобных ситуаций в своей земной истории. К счастью – или, к сожалению! – подобных случаем так никогда и не возникло.
Но затем рассуждения пошли дальше. Допустим, мы нашли планету, где едва зародилась животная жизнь. Должны ли мы держаться в стороне от такой планеты, позволяя ее эволюции идти своим путем? В расчете на шанс, что когда-нибудь, миллионы лет спустя, там может возникнуть разумная жизнь?
А если пойти еще дальше вглубь? Что, если на планете существует лишь растительная жизнь? Или только одноклеточные микроорганизмы?
Вас может удивить, что в то время, когда само существование рода человеческого было поставлено на карту, люди находили время для дискуссий над подобными сугубо моральными и философскими проблемами. Однако неминуемая Погибель обостряет мысли, обращая внимание к вопросам непреходящей ценности: зачем мы здесь, что нам делать?
Большую популярность завоевала концепция Метазакона – я уверена, вы слышали такой термин. Речь шла о возможности разработать юридические и моральные принципы, которые могли бы быть применимы ко всем разумным существам, а не только к двуногим млекопитающим, каковые недолгое время господствовали на планете Земля и дышали воздухом.
Доктор Келдор, к слову, был одним ведущих сторонников этой концепции. Из-за этого он подвергался обструкции тех, кто провозглашал: поскольку гомо сапиенс является единственным известным видом разумных существ, именно сохранение его должно быть приоритетным среди всех прочих соображений. Кто-то бросил в массы такой лозунг: «Если выбирать между Человеком и Слизняком, я выбираю Человека!»
К счастью, до прямых столкновений, насколько известно, никогда не доходило. Пройдут еще столетия, прежде чем будут получены отчеты от всех запущенных кораблей-сеятелей. И если некоторые из них не отзовутся… что ж, и слизняки тоже могли одержать победу…
В 3505 году, на заключительном заседании Всемирного Парламента, были одобрены – в так называемой Женевской Директиве – определенные принципы будущей колонизации планет. Большинству они казались более чем идеалистическими, да и не имелось никаких средств для претворения их в жизнь. Однако они были выражением намерения… последним жестом доброй воли по отношению к космосу, который, возможно, так никогда и не сможет оценить его.
Нас здесь касается лишь один из принципов Директивы – но наиболее известный, вызвавший больше всего споров, поскольку он исключал многие из самых привлекательных космических целей.
Наличие сколько-нибудь значительного процента кислорода в атмосфере планеты служит весомым доказательством того, что на ней существует жизнь. Ведь этот элемент более чем химически активен, чтобы сохраняться в свободном состоянии, если только постоянно не возобновляется растениями либо какими-то эквивалентными живыми организмами. Разумеется, кислород не обязательно означает животную жизнь, но он создает предпосылки для нее. И пускай животная жизнь только в редких случаях ведет к жизни разумной, никакого другого правдоподобного пути к нему даже теоретически еще не придумано.
Значит, согласно с принципами Метазакона, все планеты с кислородом были отброшены. Говоря откровенно, я сомневаюсь, что столь решительный запрет был бы принят, если бы не квантовый двигатель, который дал нам, по сути, безграничный простор… да и безграничную энергию.
Теперь позвольте рассказать вам о нашем плане действий по прибытию к Сагану-2. Как вы можете видеть по карте, более половины поверхности планеты покрыто льдом, глубина которого достигает, в среднем, трех километров. А это больше кислорода, чем нам когда-либо может понадобиться!
Уже находясь на орбите вокруг планеты, «Магеллан» использует небольшую часть полной мощности квантового двигателя, который будет работать наподобие факела. Он будет плавить лед, одновременно расщепляя пар на кислород и водород. Последний быстро улетучится в космическое пространство; если будет необходимо, мы сможем содействовать этому с помощью специально настроенных лазеров.
Пройдет всего двадцать лет, и Саган-2 уже будет иметь десять процентов кислорода в атмосфере, хотя дышать этим воздухом еще будет нельзя из-за высокого содержания в нем оксидов азота и иных ядовитых газов. Приблизительно тогда же мы начнем ускорять процесс при помощи специально выращенных бактерий и даже растений. Но планета будет еще слишком холодна: даже с учетом той тепловой энергии, которую ей будем поставлять мы, температура на ее поверхности останется минусовой за исключением нескольких полуденных часов на самом экваторе.
Поэтому на данном этапе мы используем квантовый двигатель еще раз – возможно, в последний. «Магеллан», проведя в космосе все время своего существования, наконец опустится на поверхность планеты.
И тогда, примерно по четверть часа в день, в определенное время, двигатель будет включаться на максимальную мощность, какую сможет выдержать конструкция корабля… да и горные породы под ним. Сейчас мы не знаем, как долго будет продолжаться вся операция: сперва необходимы испытания; быть может, придется снова перемещать корабль куда-нибудь, если место окажется геологически неустойчивым.
В первом приближении получается, что нам необходимо будет включать двигатель на протяжении тридцати лет, чтобы замедлить движение планеты настолько, что она постепенно приблизилась к своему солнцу, сменив климат на значительно более теплый. После этого еще двадцать пять лет будут нужны, чтобы, снова-таки регулярно включая двигатель, выровнять орбиту планеты. Однако большую часть этого времени Саган-2 будет вполне пригоден для жизни, хотя до тех пор, пока не будет достигнута окончательная орбита, зимы будут весьма суровыми.
Итак, в конце концов, мы получим нетронутую планету, размерами несколько превосходящую Землю, с сорока процентами океана и средней температурой в двадцать пять градусов. Воздух будет иметь содержание кислорода в семьдесят процентов от земного, но этот процент будет постоянно расти. Настанет время пробудить девятьсот тысяч землян, которые до тех пор будут пребывать в анабиозе, и подарить им новый мир.
Такой сценарий будет осуществлен, если только непредвиденные события или открытия не заставят нас от него отойти. Если же случится самое худшее…
Слегка запнувшись, доктор Варли хмуро усмехнулась.
– Нет… что бы ни произошло, вы нас больше не увидите! Если Саган-2 окажется неприемлемым, у нас есть еще одна цель в тридцати световых годах дальше. Она, возможно, даже лучше.
Очевидно, мы постараемся колонизировать обе. Но решение принимать будут наши потомки.

                * * *

Понадобилось некоторое время, чтобы дискуссия пошла нормальным руслом: большинство академиков выглядели потрясенными, хотя аплодировали вполне искренне. Президент, благодаря многолетнему опыту всегда имевший несколько заранее заготовленных вопросов, начал дискуссию сам:
– Маленький вопрос, доктор Варли: в честь кого или чего назван Саган-2?
– В честь одного автора научно-фантастических произведений начала третьего тысячелетия [15].
Это, как президент и надеялся, сломало лед молчания:
– Вы сказали, доктор, что у Сагана-2 имеется как минимум один спутник. Что будет с ним, когда вы измените орбиту планеты?
– Ничего, если не считать легких пертурбаций. Он и далее будет двигаться вокруг своей планеты.
– Если бы Директива… какого там, 3500-го?..
– 3505-го.
– …была принята раньше, были бы мы сейчас здесь? Я имею в виду, что на Талассу в таком случае вход посторонним был бы воспрещен!
– Вопрос очень интересный, мы часто его обсуждали. Действительно, миссия сеятеля 2751 года, когда ваш корабль-матка был направлен на Южный остров, шла вразрез с будущей Директивой. К счастью, тогда вопрос так не стоял. Впрочем, поскольку сухопутных животных здесь нет, принцип невмешательства нарушен не был.
– Принцип слишком уж надуман, – заявил один из самых молодых академиков, вызвав улыбки у многих из своих более старших побратимов. – Полагая, что кислород означает жизнь, как можете вы быть уверены, что и жизнь означает кислород? Можно представить себе множество различных существ – даже и разумных – на планетах с нехваткой кислорода, и даже без атмосферы вовсе. Если нашими эволюционными преемниками, по мнению многих философов, являются разумные машины, тогда для них предпочтительная такая атмосфера, в которой они не ржавели бы. Имеете ли вы представление о возрасте Сагана-2? Быть может, он уже миновал кислородно-биологическую эру и вас там встретит именно машинная цивилизация?
Среди присутствующих послышался неодобрительный шум, и кто-то с отвращением процедил: «Научная фантастика!» Доктор Варли подождала, пока вновь установится тишина, а затем лаконично ответила:
– Мы не особенно сушили голову над этим. Если мы и впрямь наткнемся на машинную цивилизацию, тогда принцип невмешательства будет уже ни при чем. Меня куда больше беспокоило бы, что она сделает с нами, нежели наоборот!
В задних рядах медленно поднимался на ноги какой-то очень старый человек – самый старый из тех, кого доктор Варли видела на Талассе. Председательствующий быстренько написал что-то на бумажке и передал ей: «Проф. Дерек Уинслейд – 115 – В. С. Тал. науки – историк». Доктор Варли задумалась было над этим «В. С.», но каким-то неведомым интуитивным озарением догадалась, что означает оно «Великий Старец».
Что ж, вполне закономерно, подумалось ей, что старейшиной талассианской науки является именно историк. Ведь за всю семисотлетнюю историю Трех Островов настоящих мыслителей было немного.
Сей факт, однако, не обязательно должен был служить поводом для критики. Уже потому, что талассиане вынуждены были выстраивать инфраструктуру своей цивилизации с нуля, не имея ни соответствующих условий, ни стимулов для каких-либо исследований, которые не имели бы чисто практического значения. Но была еще одна – более серьезная и острая – проблема численности населения. В какой угодно научной дисциплине, в какой угодно период ее истории на Талассе просто не могло быть достаточно ученых, чтобы достичь «критической массы» – того минимального количества взаимодействующих умов, что необходимо для зарождения фундаментальных научных идей и вторжения в новые сферы знания.
Лишь в математике – как и в музыке – могли изредка иметь место исключения из этого правила. Гений-одиночка – подобно Рамануджану или Моцарту [16] – мог возникнуть ниоткуда и плыть удивительными океанами мысли в одиночестве. Знаменательным примером в талассианской науке был Френсис Золтан (214 – 242); имя его почиталось и поныне, пятьсот лет спустя, хотя у доктора Варли имелись определенные замечания по отношению к его несомненному таланту. По ее мнению, его открытия в области гипертранспредельных чисел до сих пор никем не были поняты по-настоящему; еще меньше было тех, кто сумел бы продвинуться в этом направлении вперед… а ведь это всегда являлось надежной проверкой всех истинных прорывов в науке. Даже теперь его прославленной «Последней Гипотезе» не хватало как доказательств, так и опровержений.
Она подозревала – хотя чувство такта, разумеется, не позволило бы ей даже намекать на это талассианским коллегам, – что трагическая преждевременная гибель Золтана преувеличила его репутацию, дополнив воспоминания сожалениями о том, что могло бы быть. Тот факт, что пропал он во время заплыва у берегов Северного острова, вдохновлял на порождение множества романтических мифов и версий – как то разочарование в любви, завистливые соперники, неспособность отыскать наиболее убедительные доказательства, страх перед гипербесконечностью как таковой, – причем ни одно из этих объяснений не имело под собой ни малейших фактических оснований. Однако все они прибавляли популярности образу самого прославленного гения Талассы, чья жизнь оборвалась в расцвете успеха.
Что там говорит этот престарелый профессор? О Боже, всегда отыщется некто, кто, вместо того, чтобы задать дельный вопрос, поднимет какую-нибудь совершенно неуместную тему либо воспользуется предлогом, чтобы изложить свою излюбленную теорию. За свою долгую практику доктор Варли научилась, как надо себя вести с подобными типами, обычно выставляя их на посмешище. Впрочем, сейчас она будет вежлива с этим В. С., окруженным уважаемыми коллегами на его собственной территории.
– Профессор… э… Уинсдейл, – председательствующий шепотом поправил ее: «Уинслейд», но, по ее мнению, всякая поправка могла только ухудшить положение, – ваш вопрос великолепен, однако он должен стать темой отдельного доклада. Либо даже серии докладов, хотя и они могли бы лишь коснуться данного предмета.
Но что касается вашего первого утверждения: мы слышали подобную критику уже неоднократно, и это совершенная неправда. Мы не делали никаких попыток сохранить «секрет», как вы выразились, квантового двигателя. Вся теория хранится в корабельных архивах и уже передана, среди прочих материалов, в ваши архивы.
Сказав об этом, я не хотела бы возбуждать никаких тщетных надежд. Говоря откровенно, среди действующего ныне экипажа корабля нет ни одного человека, который действительно бы разбирался в этом двигателе. Мы знаем лишь, как им пользоваться… и не более того.
У нас в анабиозе находятся трое ученых, которые считаются специалистами по этому двигателю. Но если придется будить их раньше, чем мы достигнем Сагана-2, это будет означать, что мы столкнулись с некой серьезной опасностью.
Люди едва не сходили с ума, когда пытались представить себе геометрическую структуру суперпространства в динамике, и все спрашивали, почему Вселенная с самого начала имеет одиннадцать измерений вместо какого-нибудь более приятного числа, вроде десяти или двенадцати. Когда я изучала курс «двигательная механика», мой преподаватель говорил: «Если бы вы понимали квантовый двигатель, то были бы уже не здесь, а наверху, в Первой Точке Лагранжа, в Институте Передовых Исследований». И еще он привел одно весьма полезное сравнение, которое помогло мне спать спокойно, вместо того, чтобы мучиться кошмарами, пытаясь представить себе, что такое десять в минус тридцать третьей степени сантиметра.
«Экипаж “Магеллана” должен знать, как работает этот двигатель, – говорил мой преподаватель. – Они – вроде тех инженеров, которые управляют сетью распределения электроэнергии. Зная, как включать распределение энергии, им незачем знать, каким образом эта энергия генерируется. Это может быть какой-нибудь простой способ, как, например, заправленный горючим динамо-мотор, или солнечная батарея, или гидротурбина. Они наверняка поняли бы принципы работы этих устройств, но могли бы обойтись и без этого, все равно выполняя свою работу безукоризненно.
Электрическая же энергия могла происходить и от чего-то более сложного, вроде атомного либо термоядерного реактора, мюонного катализатора, узла Пенроуза [17] или ядра Хокинга-Шварцшильда [18], – понимаете, что я имею в виду? Где-то на этом пути им пришлось бы оставить всякую надежду на понимание, все равно оставаясь вполне компетентными инженерами, умеющими включать и распределять электроэнергию там, где она будет нужна».
Таким же образом мы умеем включить двигатель «Магеллана», чтобы попасть с Земли на Талассу, а также… надеюсь… на Саган-2, на самом деле не ориентируясь в том, что именно мы делаем. Но когда-нибудь – возможно, через много столетий – мы сможем не только оценить, а быть достойными того гения, который изобрел квантовый двигатель.
И – кто знает? – быть может, вам это удастся раньше. На Талассе родится некий новый Френсис Золтан. И тогда, возможно, именно вы прилетите к нам в гости.
По правде говоря, она в это не верила. Однако это был хороший способ завершить дискуссию, и он действительно вызвал настоящую бурю аплодисментов.

                22. Кракан

– Ясное дело, что это не составит для нас затруднений, – задумчиво проговорил капитан Бэй. – Поскольку плановые работы практически завершены, та проблема с вибрацией компрессоров, кажется, решена, и вообще подготовка производственной площадки опережает график. Так что мы, несомненно, можем выделить небольшую группу специалистов с необходимым оборудованием… однако стоит ли эта затея свеч? – Он обвел взглядом пятерку старших офицеров, собравшихся за овальным столом в зале заседаний Терра-Новы. И тогда все как один повернулись к доктору Келдору, который со вздохом покорно развел руками.
– Стало быть, эта проблема не есть сугубо технической. Изложите все, что я должен об этом знать.
– Ситуация такова, – сказал заместитель капитана Малина, и свет тотчас померк, а в нескольких миллиметров нал столом возникло в воздухе нечто вроде детальной модели Трех Островов. Однако это была не модель, потому что стоило в достаточной мере увеличить масштаб, и можно было бы увидеть талассиан, которые двигались, занимаясь своими делами.
– Как по мне, Кракан и поныне еще пугает талассиан, хотя на самом деле этому вулкану можно было бы поставить высший балл по поведению: он ведь никогда никого не убил! А с другой стороны, он же является центром связи между островами. Его вершина – шесть километров над уровнем моря – это самая возвышенная точка на всей планете. Поэтому, естественно, это наилучшее место для размещения антенного комплекса; все линии дальней связи направлены сюда, а уже отсюда сигналы передаются на тот или иной остров.
– Меня всегда несколько удивляло, – тихо заметил Келдор, – что за последние две тысячи лет мы так и не нашли ничего лучшего, чем радиоволны.
– Во всей вселенной один и тот же электромагнитный спектр, доктор Келдор, и мы должны использовать его как можно лучше. Талассианам же повезло, потому как даже крайние точки северного и Южного островов удалены одна от другой всего на триста километров, и гора Кракан охватывает их целиком; благодаря ей они могут премило себе общаться, не прибегая к комсетам.
Единственную проблему составляет труднодоступность, а также погода. Как здесь шутят, Кракан – единственное место на планете, где погода может быть всякой. Раз в несколько лет кому-то приходится забираться на эту гору, чтобы наладить несколько антенн, заменить некоторые солнечные элементы и батареи, а заодно и откинуть несколько лопат снега. Все это несложно, но требует изрядного труда.
– Которого, – вставила главный корабельный медик Ньютон, – талассиане всячески стремятся избегать. Не то чтобы я ставила им в укор сохранение энергии для более важных дел, вроде спортивных соревнований или игр.
Она едва не сказала «любовных игр», однако для многих ее коллег эта тема была более чем щекотлива, и ее замечание могли бы оценить неверно.
– А зачем им лезть на гору? – спросил Келдор. – Почему бы им не слетать на вершину? У них же есть самолеты вертикального взлета.
– Верно, но там воздух очень разрежен, а вдобавок случаются бури. После нескольких аварий, которые привели к жертвам, талассиане отказались от этого будто бы более простого способа.
– Понятно, – задумчиво проговорил Келдор. – Перед нами стоит наша давняя проблема невмешательства. Пошатнем ли мы их уверенность в собственных силах? В самой незначительной степени, полагаю. А вот если не откликнемся на такую скромную просьбу, это вызовет у них возмущение. И вполне законное, если принять во внимание помощь, которую они нам оказали с ледовой фабрикой.
– Наши позиции совпадают. Есть ли у кого-нибудь возражения? Очень хорошо. Господин Лоренсон, прошу вас взять на себя организацию дела. Бери любой из свободных космопланов, если только он не нужен для операции «Снежинка».

                * * *

Мозесу Келдору всегда нравились горы: они дарили ему ощущение приближенности к Богу… порой он сожалел, что того нет на свете.
Стоя у самого края громадной кальдеры, он мог видеть внизу море лавы, давным-давно застывшей, хотя из десятка трещин еще поднимались столбы дыма. А дальше к западу отчетливо виднелись оба больших острова, напоминая темные облака у горизонта.
Пронизывающий холод и необходимость рассчитывать каждый вдох делали эти минуты особенно незабываемыми. Когда-то давно в одной из книг о путешествиях и приключениях ему встретилось такое выражение: «Воздух – будто вино». Тогда ему хотелось бы иметь возможность спросить у автора, много ли вина тот вдохнул за последнее время; теперь же это выражение уже не казалось ему таким уж смешным.
– Все уже выгружено. Можем лететь обратно.
– Спасибо, Лорен. Я был бы не против подождать здесь до вечера, пока ты не заберешь последнюю смену, но оставаться на такой высоте надолго, возможно, не так уж безопасно.
– Разумеется, инженеры прихватили сюда кислородные баллоны.
– Я думал не только об этой стороне проблемы. В свое время один мой тезка попал в непростую ситуацию на одной горе [19].
– Прости, но… я не понял.
– Не обращай внимания; это было давно, очень давно.
Когда космоплан поднялся над кратером, снизу их бурно приветствовали инженеры, оставшиеся для ремонтных работ. Теперь, когда все оборудование и инструменты были выгружены, они занялись приготовлением чая, ведь это был обязательный на Талассе ритуал, предшествовавший всякой работе.
Лорен, плавно поднимаясь в небо, старательно пытаясь избегнуть запутанного комплекса различных антенн, которые торчали здесь, нацеленные на два острова, едва видимые на западе. Если бы он пересек многочисленные лучи, исходившие от этих антенн, навеки пропали бы многие гигабиты информации, и талассиане пожалели бы, что обратились к ним за помощью.
– Ты летишь не в Тарну?
– Погоди минутку. Сначала хотелось бы увидеть всю гору целиком. А вот и она!
– Что? О, вижу. Кракан!
Позаимствованное восклицание было в данном случае уместно вдвойне. Ведь под ними разверзлась глубокая пропасть шириной около сотни метров. И на дне этой пропасти был Ад.
Жар пламени, исходившего из самого сердца этого новорожденного мира, почти достигал поверхности. Ослепительно-желтый с малиновыми крапинками лавовый поток неторопливо двигался к морю. С какой стати, думал Келдор, они были так уверены, что вулкан успокоился, а не выжидает своего времени?
Но не лавовая река была их целью. За ней находился кратер, где-то с километр в поперечнике, на краю которого, словно пень, стоял обрубок разрушенной башни. Приблизившись, они увидели, что когда-то таких башен, расположенных равномерно по всей окружности кальдеры этого кратера, было три, но от двух других остались только фундаменты.
Дно кратера было усеяно какими-то металлическими пластинами и паутиной спутанных кабелей – видимо, остатками большой параболической радиоантенны, которая тут когда-то стояла. В центре видна была груда обломков приемно-передающих устройств, частично погруженная в озерцо, образованное частыми ливнями.
Они облетели эти руины последней связи с Землей, и ни один из них не осмелился нарушить течение мыслей другого. Наконец Лорен заговорил:
– Бардак тут жуткий, однако восстановить все будет несложно. Саган-2 всего в двадцать градусах севернее, то есть ближе к экватору, чем была Земля. Нацелить туда антенну будет даже легче.
– Отличная идея. Когда закончим сооружать наш щит, сможем оказать им в этом начальную помощь. Впрочем, торопиться с этим необходимости не будет. У них ведь будут еще почти четыре столетия в запасе, прежде чем они смогут нас услышать, – даже если мы сумеем начать передачи сразу же, как только прилетим.
Лорен закончил аэросъемку местности и направил космоплан вдоль горного склона вниз, чтобы затем взять курс на Южный остров. Но когда они снизились примерно на тысячу метров, Келдор обескуражено спросил:
– А что это за дым на северо-востоке? Может, какой-то сигнал?
На полпути к линии горизонта в безоблачное синее талассианское небо поднимался тонкий белый столб. Еще несколько минут назад его там точно не было.
– Давай посмотрим. Быть может, какое-то судно терпит бедствие.
– Знаешь, что это мне напоминает?
Лорен в ответ лишь пожал плечами.
– Кита, который выпускает фонтан. Эти громадные животные, когда поднимались для вдоха, сперва выбрасывали струю воды. Выглядело это очень похоже.
– Однако с этим любопытным сравнением не согласуются по крайней мере две вещи, – сказал Лорен. – Во-первых, этот столб уже достиг почти километра в высоту. Ничего себе кит!
– Согласен. Да и к тому же, китовые фонтаны продолжались секунды, а этот не прекращается. А второе возражение у тебя какое?
– Как показывает морская карта, здесь не открытые воды. Это опровергает и версию с судном.
– Но это ведь смешно… Таласса же представляет собой сплошное море. Гм, вижу. Великие Восточные Прерии. Да, это их окраина. Можно даже представить себе, что под ними твердь.
Навстречу им стремительно приближался плавучий материк морской растительности, который покрывал большую часть талассианских океанов, вырабатывая практически весь кислород в атмосфере этой планеты. Это был сплошной ковер яркой, почти едкой зелени, который казался достаточно прочным, чтобы по нему можно было ходить. И только полное отсутствие холмов или иных неровностей раскрывала его истинную природу.
Однако в одном месте, в поперечнике с километр, плавучая прерия не была ни плоской, ни неподвижной. Что-то кипело под ней, извергая громадные клубы водяного пара, порой вместе со спутанными остатками растительности.
– Как я не догадался! – сказал Келдор. – Это дитя Кракана.
– Точно, – подтвердил Лорен. – Он проявился впервые со времени нашего прибытия. Вот как родились и другие острова.
– Да, и вулканические явления неизменно распространяются на восток. Так что, возможно, всего каких-то несколько тысяч лет спустя талассиане получат целый архипелаг.
Они покружили несколько минут, затем повернули назад к Восточному острову. Да, для большинства наблюдателей этот нарождающийся в муках подводный вулкан был бы действительно ужасающим зрелищем.
Но не для людей, которые видели разрушение Солнечной системы.

                23. День Льда

Президентская яхта, то бишь Межостровной Паром Номер Один, за всю свою трехсотлетнюю историю наверняка никогда еще не выглядела столь великолепно. Она была не только украшена гирляндами флажков, но и заново покрашена в белый цвет. К сожалению, чтобы завершить эту работу, не хватило то ли краски, то ли рабочих рук, и потому капитану приходилось проявлять осмотрительность, бросая якорь таким образом, чтобы с берега был виден только правый борт.
Президент Фаррадайн также был церемониально облачен в диковинное одеяние (автор проекта – Первая леди), которое делало его похожим на помесь римского императора с астронавтом времен начала освоения космоса. И он отнюдь не чувствовал себя в этом костюме непринужденно; капитан Сирдар Бэй, убедившись в этом, был рад, что его униформа состоит лишь из простых белых шорт, рубашки без галстука, однако с соответствующими его рангу знаками на плечах, а также фуражки с золотым околышем, в которой он чувствовал себя как в родной, хотя трудно было припомнить, когда он надевал ее в последний раз.
Несмотря на то, что президент раз за разом спотыкался, цепляясь за свою тогу, официальная прогулка по яхте прошла весьма успешно, а прекрасная бортовая модель морозильной фабрики работала безукоризненно. Она непрерывно вырабатывала бесконечные ледяные вафли-шестиугольники как раз такого размера, который подходил бы для высоких стаканов с прохладительными напитками. Однако далеко не все понимали в полной мере соответствие названия «Снежинка», поскольку на Талассе мало кто вообще когда-нибудь видел снег.
Но вот, оставив модель, они отправились на осмотр настоящей фабрики, которая занимала несколько гектаров побережья недалеко от Тарны. Понадобилось некоторое время, чтобы переправить с яхты на берег президента с его свитой, а также капитана Бэя с его офицерами. И вот, в последних лучах дня, они торжественно окружили шестигранную ледовую глыбу шириной в двадцать и толщиной в два метра. Это была не просто самая большая масса замерзшей воды, какую когда-либо видели талассиане, – она, пожалуй, была вообще самой большой на планете. Даже на полюсах лед образовывался редко. Не имея преград-континентов для своей циркуляции, быстрые океанические течения, которые двигались из экваториальных областей, растапливали всякий новорожденный лед.
– Тем не менее, почему вы пришли именно к такой форме? – спросил президент.
Вице-капитан Малина вздохнул: он был уверен, что это уже объяснялось неоднократно.
– Здесь мы сталкиваемся со старой задачкой по покрытию поверхности идентичными элементами, – терпеливо начал он объяснение. – Выбирать приходится из трех возможных решений: квадраты, треугольники или шестиугольники. В нашем случае шестиугольники несколько более эффективны и их легче транспортировать. Глыбы – числом более двухсот, весом по шестьсот тонн каждая, – будут заклиниваться одна в другую, образуя щит. Это будет своего рода ледяной трехслойный сэндвич. Когда мы начнем ускорение, все глыбы сплавятся в единое целое, образовав монолитный гигантский диск. Или, если быть точным, усеченный конус.
– Вы подсказали мне идею, – проговорил президент, демонстрируя большее оживление, чем за все послеобеденное время. – На Талассе никогда не увлекались катанием на коньках. А ведь это был чудесный вид спорта, как и игра под названием «хоккей на льду», хотя ее я навряд ли хотел бы возродить, судя по видеофильмам, которые видел. Однако было бы здорово, если бы вы соорудили нам каток для Олимпиады. Это возможно?
– Надо подумать, – невыразительно отозвался Малина. – Идея весьма интересная. Может, сообщите мне, сколько льда вам понадобится?
– С превеликим удовольствием. И это будет отличный способ использования всей этой морозильной фабрики, когда ваша работа будет завершена.
Внезапный взрыв избавил Малину от необходимости отвечать. Начался фейерверк, и на протяжении последующих двадцати минут небо над островом раз за разом вспыхивало многоцветными ослепительными искрами.
Талассиане любили фейерверки, радуя себя ими по первому же подходящему поводу. Вспышки перемежались с объемными лазерными картинами, которые были еще более зрелищны и намного более безопасны, однако им недоставало порохового запаха, придававшего фейерверку сказочности.
Когда все празднования были завершены, а все важные персоны отбыли на судно, капитан Малина задумчиво промолвил:
– Президент – мастер неожиданностей, хотя человек и прямолинейный. У меня сил уже нет выслушивать его болтовню про Олимпиаду, однако идея катка, следует признать, великолепна, и ее воплощение, наверняка, вызовет с их стороны благожелательное отношение к нам.
– А я выиграл пари, – заметил капитан-лейтенант Лоренсон.
– Что за пари? – поинтересовался капитан Бэй.
Малина рассмеялся:
– Я бы в такое никогда не поверил. Порой кажется, что талассиане начисто лишены любознательности, они ничего не поддают сомнению. Хотя нам, возможно, и льстит, что они настолько верят в наши технические возможности. Быть может, они даже считают, что мы владеем антигравитацией! Это была идея Лорена – обойти этот вопрос во время брифинга, и он таки оказался прав. Президент Фаррадайн так и не сподобился поинтересоваться тем, что было бы самым первым моим вопросом: каким именно образом мы собираемся поднять сто пятьдесят тысяч тонн льда наверх, к «Магеллану»?

                24. Архивы

Мозес Келдор был счастлив, когда имел возможность остаться один, чтобы провести, сколько там суждено, дней или часов в священном покое Первой Высадки. Он вновь ощущал себя молодым студентом, один на один со всеми науками и искусством человечества. Это вызывало у него одновременно приподнятость и подавленность: у его ног лежала целая вселенная, однако та его часть, которую он сумел бы познать за всю свою жизнь, была столь незначительна, что порой его охватывало почти абсолютное отчаяние. Он был подобен тому голодному, который попал на пиршество, где столы, прогибающиеся от яств, тянулись вдаль, сколько хватало глаз, – и это зрелище напрочь лишило его аппетита.
Между тем все это сокровище мудрости и культуры составляло лишь крохотную часть человеческого наследия. Многое из того, что Мозес Келдор знал и любил, отсутствовало – и не благодаря какой-то случайности, это он хорошо понимал, а вследствие преднамеренного замысла.
Тысячу лет назад гениальные люди доброй воли взялись за переписывание истории и начали отбирать книги в библиотеках Земли, решая, что стоит сохранить, а что уничтожить огнем. Критерий отбора был весьма прост, хотя порой очень труден для применения. Любое произведение литературы, любой памятник прошлого могли попасть в базы данных кораблей-сеятелей только при том условии, если они будут способствовать выживанию и социальной стабильности новых миров.
Задача эта была настолько же невозможна, насколько и болезненна. Со слезами на глазах комиссии по отбору отбрасывали прочь Веду, Библию, Трипитаку, Коран [20], а также всю неисчислимую массу художественной и других жанров литературы, которая на них базировалась. Несмотря на все богатство красоты и мудрости, что несли в себе эти произведения, им нельзя было позволить занести на нетронутые планеты эти извечные недуги – религиозную ненависть, веру в сверхъестественное, да и всю ту благочестивую абракадабру, которой утешались некогда, забивая свои головы, многие и многие миллиарды мужчин и женщин.
Утрачены в этой большой чистке были, по сути, все произведения самых выдающихся прозаиков, поэтов и драматургов, которые без своего философского и культурного базиса все равно выглядели бы несуразно. Гомер, Шекспир, Мильтон, Толстой, Мелвилл, Пруст [21] – последний великий романист из творивших до того, как электронная революция погубила книгопечатание на бумаге, – от них от всех остались несколько сотен тысяч тщательно отобранных отрывков, изъято также было все, что касалось войн, преступлений, насилия и гибельных страстей. Если уж «запрограммированным» – и, как ожидалось, более совершенным – последователям гомо сапиенс открыть все это сызнова, они и сами создадут себе соответствующую литературу. А наперед поощрять их к этому не стоит.
Музыке, за исключением оперы, повезло больше, нежели визуальным видам искусства. Однако сам объем материала был настолько необозрим, что и тут осуществлялся отбор, хотя и не всегда понятный. И грядущим поколениям на многих планетах не суждено узнать, какими были первые тридцать восемь симфоний Моцарта, Вторая и Четвертая симфонии Бетховена [22] или с Третьей по Шестую Сибелиуса [23].
Мозес Келдор глубоко сознавал свою ответственность, равно как и бессилие – бессилен был бы любой, сколь бы ни наделенный талантами человек, – в разрешении представшей перед ним дилеммы. Наверху, на борту «Магеллана», в его колоссальных базах данных хранилось много такого, о чем обитатели Талассы никогда не ведали, однако с радостью восприняли бы, пусть даже не все понимая. Великолепно восстановленная в двадцать пятом веке «Одиссея», военная классика, с болью оглядывающаяся назад через полтысячи лет мира, великие трагедии Шекспира, прекрасно переведенные Фейнбергом на лингву, «Война и мир» Ли Чжоу… потребовались бы часы и даже дни, чтобы просто перечислить все достойное.
Порой, когда Мозес сидел в библиотеке комплекса Первой Высадки, он испытывал искушение сыграть роль божества по отношению к этим в меру счастливым и далеко не безгрешным людям. Он мог бы сравнить записи здешних баз данных с бортовыми, отмечая, что было вычеркнуто или сокращено. Даже не соглашаясь в принципе с цензурой в какой-либо форме, он зачастую должен был признать разумность этих лакун… по крайней мере, на этапе основания колонии. Однако теперь, когда она уже с успехом существует, быть может, немножко душевного беспокойства или возбуждения творческого потенциала путем литературной инъекции не повредило бы…
Тем временем его собственный покой зачастую нарушали то вызовы с корабля, то стайки юных талассиан, для которых устраивались экскурсии к истокам истории. Он был не против этих вынужденных вторжений, а некоторые из них даже искренне приветствовал.
В послеобеденную пору, если только не мешали какие-то срочные дела в Тарне, сюда приезжала Мирисса, галопируя вверх по склону на своем великолепном жеребце в яблоках, по кличке Бобби. Земляне были более чем удивлены, обнаружив на Талассе лошадей, которых на Земле они живыми никогда не видели. Но талассиане любили животных и немало воссоздали из того богатейшего генетического материала, который достался им в наследство. Порой эти животные были для них совсем бесполезны или даже раздражали, как те назойливые белые обезьянки, что постоянно воровали разную мелочь из тарнийских домов
Мирисса неизменно привозила с собой какое-нибудь лакомство – то фрукт, то один из множества здешних сыров, – и Келдор с благодарностью принимал подарок. Но еще более благодарен был Келдор за ее общество; кто бы мог подумать, что он, человек, которому нередко доводилось выступать перед пятимиллионной аудиторией – больше половины последнего поколения человечества! – теперь был удовлетворен всего одной собеседницей…

                * * *

– Происходя от целого поколения библиоархивистов, – сказал Келдор, – ты все измеряешь в мегабайтах. Однако позволь напомнить тебе, что «библио» значит именно «книга». Есть ли у вас на Талассе книги?
– А как же, – возмущенно отозвалась Мирисса: она никак не могла понять, когда Келдор говорит серьезно, а когда шутит. – Миллионы… ну, тысячи. На Северном острове есть один человек, он издает их ежегодно около десятка, по несколько сотен экземпляров каждая. Они такие красивые… и весьма дорогие. Их дарят по разным торжественным поводам. Мне тоже подарили – на мой двадцать первый день рождения, «Алису в Стране Чудес».
– Как-нибудь покажешь мне. Я всегда любил книги и у меня их на корабле около сотни. Именно потому, наверное, когда слышу разговоры про байты информации, всегда мысленно делю на миллион и думаю о книге… скажем, один гигабайт равен тысяче книг, и так далее. Только таким образом удается мне понять, о чем идет речь, когда ведутся разговоры о базах данных и передаче информации. Так вот, каков объем этой библиотеки?
Мирисса, не отводя глаз от Келдора, начала набирать что-то пальцами на клавиатуре пульта управления.
– Вот еще одна штука, в которой я никогда не был силен, – сказал он, любуясь девушкой. – Кто-то отметил в свое время, что после двадцать первого века человечество разделилось на два подвида: Вербальный и Цифровой. Я, конечно, умею снимать информацию с пульта, когда нужно, но отдаю предпочтение диалогу с моими электронными коллегами.
– На последний час, – сообщила Мирисса, – шестьсот сорок пять терабайт.
– Гм-м… почти миллиард книг. А каков был объем библиотеки изначально?
– Это я помню и так: шестьсот сорок.
– Значит, за семьсот лет…
– Да-да, мы сумели добавить всего несколько миллионов книг.
– Я не критикую; в конечном итоге, качество намного важнее, чем количество. Хотелось бы, чтобы ты показала мне лучшие, по твоему мнению, произведения талассианской литературы… да и музыки тоже. Наша проблема – решить, что именно передать вам. На «Магеллане» у нас более тысячи миллиардов книг, если только брать во внимание общедоступный фонд. Понимаешь, о чем я?
– Если я отвечу утвердительно, вы прекратите рассказ. А я не настолько жестока.
– Благодарю, милая моя. На самом деле, это жуткая проблема, она преследует меня уже много лет. Иногда мне кажется, что Земля была уничтожена как раз вовремя: человечество уже изнемогало под гнетом той информации, которую само же и породило.
К концу второго тысячелетия оно производило эквивалент всего лишь – всего! – миллиона книг в год. При этом я имею в виду такую информацию, что имела долговременную ценность, потому и хранилась без ограничения времени.
К третьему тысячелетию эта цифра выросла, по меньшей мере, в сто раз. Подсчитано, что со времени изобретения книгопечатания и до самого конца Земли было написано десять миллиардов книг. И, как я уже говорил тебе, мы имеем на борту примерно десять процентов от этого объема.
Если мы вывалим все это на вас, даже принимая во внимание ваши возможности сохранения информации, она вас затопит. Это был бы жест отнюдь не доброй воли, поскольку полностью бы остановил ваше культурное и научное развитие. И к тому же, большая часть материалов никакого значения для вас иметь не будет; вам потребуются столетия, чтобы отделить зерна от плевел…
Странно, подумал Келдор, что эта аналогия не приходила мне на ум раньше. Ведь именно о такой опасности постоянно твердили противники CETI. Что ж, с внеземным разумом мы так никогда и не пообщались, и даже не обнаружили его. Однако талассиане это сделали, и для них инопланетянами являемся мы...
И все же, несмотря на совершенно разное прошлое, у него с Мириссой было немало общего. Ее незаурядный ум и любознательность служили стимулом: даже среди соратников по кораблю не было никого, с кем он мог бы вести столь интересные беседы. Порой Келдор настолько терялся от ее вопросов, что единственной защитой могла быть только контратака.
– Меня удивляет, – сказал он как-то после ее особенно обстоятельного допроса касательно политических аспектов жизни в Солнечной системе, – почему ты, в отличие от своего отца, не пожелала работать здесь постоянно. Ведь это была бы идеальная работа для тебя.
– У меня было такое искушение. Однако он всю жизнь только то и делал, что отвечал на запросы других и собирал картотеки для бюрократов с Северного острова. У него никогда не было времени сделать что-нибудь самому.
– А у тебя?
– Мне нравится собирать факты, но еще больше – использовать их. Вот почему меня избрали заместителем директора Проекта по развитию Тарны.
– Который из-за нашей деятельности, боюсь, несколько откладывается. По крайней мере, так сказал сам директор, когда я встретил его, выходя из мэрии.
– Вы же понимаете, что Брант пошутил. Потому как этот проект рассчитан на многие годы с более чем приблизительными сроками исполнения. Если здесь действительно будет построен Олимпийский ледовый стадион, тогда придется видоизменять весь проект… к лучшему, как у нас преимущественно считают. Разумеется, северяне желали бы имеет его у себя на острове, – они считают, что Первой Высадки с нас и так достаточно.
Келдор про себя хохотнул: он хорошо знал об этом извечном соперничестве между двумя островами.
– А что – разве нет? Особенно сейчас, когда у вас есть мы в качестве дополнительного аттракциона. Не надо быть слишком уж жадными.
Они уже достаточно знали – и любили – друг друга, что с равной беспристрастностью могли позволить себе шутки, которые касались и Талассы, и «Магеллана». И секретов между также не было: они могли откровенно говорить про Лорена и Бранта, и, наконец, Мозес Келдор почувствовал, что может поведать о Земле.

                * * *

– …О, я потерял счет моим разнообразным земным постам, Мирисса, – да в большинстве своем они и не были так уж важны. Дольше всего мне довелось быть профессором политических наук в Кембридже, планета Марс. И ты не можешь себе представить, сколько это приносило путаницы, поскольку существовал более старый университет в Кембридже, штат Массачусетс. И еще более старый – в Кембридже английском.
Но ближе к концу мы с Эвелин все глубже втягивались в социальные проблемы того времени, связанные с Последним Исходом. Казалось, у меня имеются определенные… ну, ораторские способности, и я смогу помочь людям встретить будущее лицом к лицу.
Тем не менее, мы в действительности никогда не верили, что Конец настанет при нашей жизни, – да и кто бы мог в такое поверить?! И если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал мне, что я покину Землю и все, что любил…
От нахлынувших чувств у него исказилось лицо, и Мирисса сочувственно молчала, ожидая, когда к нему вновь вернется самообладание. Было так много вопросов, которые ей хотелось ему задать, что на все ответы не хватило бы целой жизни; у нее же в распоряжении был всего год, прежде чем «Магеллан» снова уйдет в межзвездное пространство.
– Когда они сказали, что нуждаются во мне, я использовал все свои способности философа и диспутанта, чтобы переубедить их в собственной неправоте: я слишком стар; все мои знания накоплены в банках данных; другие с этой задачей справились бы лучше… все, кроме настоящей причины.
В конце концов, Эвелин приняла решение за меня; в действительности, Мирисса, женщины в некотором отношении намного сильнее мужчин… но зачем я говорю это тебе?
Ее последнее послание ко мне гласило вот что: «Ты нужен им. Мы провели вместе сорок лет… теперь еще остается месяц. Я отпускаю тебя с любовью. Не пытайся искать меня».
И когда мы покидали Солнечную систему, я все думал, что так и не узнаю, видела ли она конец Земли.

                25. Скорп

Он уже видал Бранта раздетым, когда они вместе участвовали в той памятной прогулке на лодке, однако никогда не представлял себе, насколько грозные у этого молодца мускулы. Хотя Лорен всегда хорошо заботился о собственном теле, у него почти не было возможности для гимнастических упражнений или занятий спортом после того, как он покинул Землю. В то же время Брант, наверное, и дня не проводил без изнурительных физических тренировок… и это было заметно. Против него у Лорена не было совсем никаких шансов, если только не прибегнуть к одному из проверенных временем боевых единоборств старой Земли – никаким из которых он, впрочем, никогда не владел.
Вся эта затея была донельзя смехотворна. Вон там уже слышен беспощадный гогот его коллег-офицеров. А вот и капитан Бэй с секундомером в руке. И рядом с ним – Мирисса с каким-то словно бы самодовольным выражением на лице.
– …два… один… ноль… Начали! – скомандовал капитан. Брант кинулся на него молнией, точно кобра на добычу. Лорен пытался уклониться от этой бешеной атаки, однако к ужасу своему обнаружил, что не контролирует собственное тело. Время, казалось, замедлило свое течение… Его ноги были словно из свинца и отказывались подчиняться… Вот-вот он потеряет не только Мириссу, но и свое человеческое достоинство…
В этот миг, к счастью, он проснулся, но сон еще долго не давал ему покоя. Хотя истоки сна были очевидны, беспокойство от этого не уменьшалось. Надо ли рассказывать о том, что ему приснилось, Мириссе, размышлял он.
Уж Бранту он наверняка не расскажет. Тот относился к нему дружелюбно, как и прежде, однако теперь Лорен в его обществе чувствовал себя неловко. Впрочем, в этот день им таки придется встретиться, и если Лорен не ошибается, темой разговора будет вещь куда более важная, чем их личные отношения.
Ему не терпелось дождаться, чтобы взглянуть на реакцию Бранта, когда тот увидит незваного гостя, который пожаловал к ним ночью.

                * * *

Бетонированное русло канала, по которому морская вода поступала на морозильную фабрику, было длиной в сто метров и заканчивалось круглым бассейном емкостью как раз в одну «снежинку». Поскольку чистый лед как строительный материал характеристики имел посредственные, его необходимо было укреплять, и длинные стебли водорослей с Великих Восточных Прерий представляли собой дешевую и удобную арматуру. Замороженная смесь, которую в шутку называли ледобетоном, была уже достаточно прочна, чтобы не расползаться подобно глетчеру за те недели и месяцы, пока «Магеллан» будет разгоняться.
– Вот он.
Лорен стоял рядом с Брантом Фальконером на краю бассейна, и они смотрели вниз сквозь разрыв в спутанной массе морской растительности. Существо, которое пожирало водоросли, внешним видом напоминало земного омара, но размерами вдвое превосходило человека.
– Ты видел когда-нибудь что-то, похожее на это?
– Нет, – с чувством ответил Брант, – и нисколько не жалею об этом. Что за страшилище! Как вы его поймали?
– Никак. Он заплыл… или прополз… сюда из моря, по каналу. И, обнаружив здесь водоросли, решил на халяву пообедать.
– Неудивительно, что у него такие клешни: ведь у этих водорослей стебли более чем твердые.
– Что ж, по крайней мере, он травоядный.
– Не уверен, хотел бы я проверять это.
– Я надеялся, ты расскажешь нам что-нибудь о нем.
– Мы и одного процента не знаем среди всех обитателей Талассианского океана. Когда-нибудь построим исследовательские субмарины и пойдем в глубины. Но сколько других приоритетных целей, да и заинтересованных людей не хватает.
«Скоро появятся, – хмуро подумал Лоренсон. – Интересно, сколько времени понадобится Бранту, чтобы заметить…»
– Научный руководитель Варли только что проверила архивы. Говорит, что на Земле миллионы лет назад было что-то похожее. Палеонтологи дали ему красивое название – морской скорпион. Те древние океаны были, наверное, прекрасны.
– Вот на кого захотелось бы поохотиться Кумару, – проговорил Брант. – И что вы с ним собираетесь делать?
– После изучения отпустим назад.
– Вижу, вы его уже окольцевали.
«Значит, он уже заметил, – подумал Лорен. – Молодец».
– Нет, это не мы. Присмотрись-ка внимательнее.
Лицо Бранта выражало замешательство, когда он опустился на колени перед бассейном. Гигантский скорпион не обращал на него ни малейшего внимания, продолжая себе отрезать грозными клешнями новые порции водорослей.
Одна из этих клешней, правая, была не совсем такой, такой ее спроектировала природа. На ее суставе имелась петля из перекрученного несколько раз провода, напоминавшая недоделанный браслет.
Брант узнал этот провод. У него отвисла челюсть, и на какое-то время он вообще утратил дар речи.
– Стало быть, мои догадки подтверждаются, – сказал Лоренсон. – Теперь ты знаешь, что случилось с твоей рыболовной ловушкой. Полагаю, мы должны еще раз обратиться к доктору Варли… не забыв и о ваших ученых тоже.

                * * *

– Я астроном, – запротестовала Анна Варли с борта «Магеллана». – Вам же необходим зоолог, палеонтолог, этнолог в одном флаконе, не говоря еще о некоторых научных дисциплинах. Но я сделала все, что могла, чтобы сформулировать поисковую программу, и результат появится в твоей базе данных номер два под кодовым названием СКОРП. Итак, только вызовешь это название – и… удачи тебе.
Несмотря на все заявления о своей некомпетентности, доктор Варли, как всегда, с исключительной тщательностью просеяла почти бесконечные хранилища основных корабельных банков данных. Кое-что начинало вырисовываться, а тем временем предмет всеобщего внимания все еще мирно пасся себе в бассейне, не реагируя на нескончаемый поток посетителей, приходивших то ли с научными целями, то ли просто поглазеть.
Существо это, хоть и имело устрашающий вид – клешни длиной почти в полметра, казалось, одним движением могли оторвать человеку голову, – в целом выглядело отнюдь не агрессивным. Оно не делало попыток сбежать – быть может, потому, что нашло здесь столько пищи. По мнению большинства наблюдателей, какие-то незначительные по содержанию химические соединения в водорослях как раз и привлекли его сюда.
Если оно и умело плавать, то никакой склонности к этому не проявляло, а с удовольствием ползало себе на своих шести лапах-обрубках. А все его четырехметровой длины тело было покрыто пестро окрашенным панцирем, членистое строение которого обеспечивало ему поразительную гибкость.
Еще одной необычной чертой скорпа было то, что его клювообразный рот окаймляли щупальца. Они имели удивительное – даже неприятное – сходство с человеческими пальцами и выглядели такими же умелыми. Хотя основной их функцией было, по-видимому, удержание пищи, они явно были способны делать намного больше, и зрители с восторгом наблюдали, как скорп использует их наравне с клешнями.
Две пары его глаз – одна большая, предназначенная, вероятно, для плохой освещенности, поскольку днем эти глаза были закрыты, – наверняка обеспечивали прекрасное зрение. Он вообще был на удивление удачно снаряжен для изучения и использования окружающей среды… и это было самым главным признаком для разумного существа.
Однако никто не заподозрил бы наличие разума у столь диковинного создания, если бы только не провод, намеренно накрученный вокруг его правой клешни. Впрочем, это еще ничего не доказывало. Как показали архивные данные, на Земле существовали животные, которые собирали посторонние предметы – и применяли их различными, самыми удивительными способами.
Если бы это не было отражено документально, никто не поверил бы, что австралийская птица-беседочник или североамериканская крыса-упаковщик имели склонность к собиранию блестящих или разноцветных предметов и даже выкладывали из них художественные орнаменты. Земля была полна подобных тайн, которые никогда уже не будут разгаданы. Очевидно, и талассианский скорп следовал столь же лишенной смысла традиции по столь же непостижимым причинам.
По этому поводу имелось несколько гипотез. Самая популярная – поскольку она выдвигала наименьшие требования к интеллекту скорпа – заключалась в том, что браслет является, собственно, украшением. Разумеется, чтобы его таким образом надеть, нужна была определенная ловкость, и тут велись непрекращающиеся дебаты по поводу того, могло ли существо проделать это самостоятельно, без сторонней помощи.
А помощь, само собой, могли оказать люди. Быть может, этот скорп удрал от какого-нибудь чудака-ученого, однако такое объяснение было слишком уж невероятно. Ведь на Талассе все знали всех, и подобный секрет не мог бы храниться долго.
Была еще одна гипотеза, самая противоестественная среди прочих, – но именно она в наибольшей степени подталкивала к раздумьям.
Возможно, браслет был признаком социального статуса.

                26. «Снежинки» на взлете

Для этой работы была необходима наивысшая квалификация, но в процессе ее случались и долгие перерывы, на протяжении которых у лейтенанта Оуэна Флетчера, страдавшего от скуки, было вдоволь времени на размышления. Слишком много времени, если уж на то.
Он был рыбаком, который ловил свою шестисоттонную добычу на удочку невероятной прочности. Один раз в сутки самоуправляемая ракета-захват, словно спиннинг, ныряла вниз, к Талассе, по сложной криволинейной траектории длиной в тридцать тысяч километров. Садилась она автоматически прямо на поджидавшую ее добычу, и после всех проверок захваченная тросами глыба шла на подъем.
Критическими были два момента: отрыв «снежинки» от морозильной камеры и подход к «Магеллану», когда огромный ледяной шестиугольник следовало остановить в километре от корабля. Подъем начинали в полночь, и на всю транспортировку от Тарны до стационарной орбиты, на которой висел «Магеллан», уходило почти шесть часов.
Поскольку во время встречи с кораблем и монтажа щита «Магеллан» пребывал на освещенной стороне, важнее всего было держать «снежинку» в тени, в противном случае неистовые лучи талассианского солнца испаряли бы этот драгоценный груз в космическое пространство. Когда же он был уже в безопасности, под защитой мощного экрана, дистанционно управляемые роботы-манипуляторы могли снять теплоизоляционную фольгу, которая защищала лед во время подъема на орбиту.
Затем металлическая люлька, в которой транспортировалась глыба, снималась, поскольку была нужна уже для следующего груза. Иногда эта громадная посудина, похожая на диковинную шестиугольную сковородку, придуманную каким-то чудаковатым поваром, примерзала ко льду, и тогда, чтобы отделить ее, приходилось подавать тщательно дозированный подогрев.
В конце концов, льдина идеальной геометрической формы зависала неподвижно в сотне метров от «Магеллана», и тогда начинался самый филигранный этап всей операции. Шестьсот тонн массы, однако с нулевым весом… управиться с этим людским инстинктам было ну никак не под силу; только компьютеры могли установить, какие импульсы, в каком направлении и когда именно необходимы, чтобы водрузить этот рукотворный айсберг точно на предназначенное ему место. Но всегда существовала возможность какой-либо аварийной ситуации или неожиданной проблемы, которая поставила бы в тупик даже самого умного робота; и хотя Флетчеру еще не приходилось вмешиваться, он был наготове, если такое случится.
Я, говорил он себе, помогаю сооружать гигантские ледовые соты. Первый их слой уже практически уложен, остаются еще два. Если не произойдет ничего непредвиденного, то весь ледовый щит будет завершен где-то дней через сто пятьдесят. Затем он будет подвергнут испытаниям при небольшом ускорении, чтобы удостовериться, что все блоки спаялись как следует; а уж после этого «Магеллан» снова отправится в межзвездное пространство, в последний этап своего пути.
Флетчер продолжал добросовестно выполнять свои обязанности… но только разумом, не сердцем. Потому что оно уже осталось на Талассе.
Для него, уроженца Марса, здесь было все, чего не хватало на его родной планете, безжизненной и пустынной. Ему приходилось видеть, как все плоды трудов многих поколений его предков пожирает огонь; так зачем же ждать еще не одно столетие, только чтобы начать новую жизнь Бог знает где, если рай находится именно здесь?
И еще, разумеется, любимая девушка, что ждет его там, внизу, на Северном острове…
Он уже почти решил для себя, что сбежит с корабля, когда придет время. Земляне смогут обойтись без него, когда развернут во всю ширь свои умения и мощь – и, быть может, свернут себе шею – против упрямых скал Сагана-2. Он желал им удачи; однако сам он, как только выполнит свой долг, останется здесь.
Находясь в тридцати тысячах километров ниже, Брант Фальконер также принял свое решение:
– Я уезжаю на Северный остров.
Мирисса лежала молча, потом, после слишком долгой, по мнению Бранта, паузы, спросила:
– Почему?
В ее голосе не было слышно ни сожаления, ни удивления. Но, еще не дождавшись ответа Бранта, она добавила:
– Тебе же там не нравится.
– Возможно, сейчас там лучше, чем здесь. Ведь все меняется, и теперь этот дом не для меня.
– Он всегда будет твоим.
– Нет, пока «Магеллан» еще на орбите.
Мирисса протянула в темноте руку к чужому мужчине, который лежал рядом. Что ж, он не отстранился.
– Брант, – сказала она, – у меня никогда не было таких намерений. Как и у Лорена, я вполне уверена в этом.
– Это для меня небольшое утешение, согласись. Откровенно говоря, не понимаю: что ты в нем нашла?
Мирисса едва не усмехнулась. Сколько мужчин скольким женщинам, подумала она, говорили такие же слова на протяжении человеческой истории? И сколько женщин говорили то же самое: «Что ты нашел в ней?»
Конечно, ответить тут было нечего: любая попытка ответить могла только ухудшить ситуацию. Но порой она сама пыталась, только чтобы удовлетворить собственную пытливость, выяснить для себя, что именно бросило их с Лореном в объятия друг друга, едва только впервые встретились их глаза.
Объяснить это можно было бы таинственной алхимией любви, то бишь иррационально, непонятно для всякого непосвященного. Однако некоторые элементы таки можно было выявить и логически пояснить. И знать о них было небесполезно: однажды (слишком скоро уже!) знание это, возможно, поможет ей в миг разлуки.
Во-первых, нельзя было сбросить со счетов тот романтично-трагический ореол, который окружал всех землян; в этом Лорен от своих товарищей не отличался. Что же такое особенное она в нем нашла, чего не было у Бранта?
Как любовники, они мало уступали друг другу; разве что Лорен был наделен большим воображением, а Брант – большей страстностью, хотя за последние недели стал, кажется, несколько небрежным. Впрочем, с любым из них она чувствовала бы себя весьма счастливой. Нет, не то…
Скорее всего, она искала такой ингредиент, какого и в природе не существовало. Даже не один какой-то элемент, а целое созвездие достоинств. Инстинктивно, на уровне подсознания, она подводила баланс, и Лорен на несколько очков опередил Бранта. Такая вот простая арифметика.
В одном отношении, безусловно, Лорен заметно затмевал Бранта. У него была цель, было стремление… вещи, которые более чем нелегко найти на Талассе. Нечего и сомневаться, что именно за эти качества он и был избран, потому что они понадобятся ему в будущие века.
Брант же, наоборот, не имел ни единой высокой цели, хотя предприимчивости ему было не занимать: его не завершенный еще проект с рыболовными ловушками служил доказательством тому. От вселенной ему нужно было одно – лишь бы та предоставила ему вдосталь интересных машин, чтобы в них копаться. Порой Мириссе казалось, что в эту категорию он включал и ее тоже.
В отличие от него, Лорен принадлежал к племени исследователей и искателей приключений. Ему суждено было творить историю, а не покоряться ее требованиям. И все же у него получалось – не очень часто, но со временем все чаще – быть по-человечески теплым. Даже когда он замораживал талассианские моря, его собственное сердце начинало оттаивать.
– Чем ты собираешься заниматься на Северном? – прошептала Мирисса. Его решение они приняли как разумное.
– Они просят, чтобы я помог им отремонтировать «Калипсо». Северяне же ничего не смыслят в море.
Мирисса облегченно вздохнула: Брант не просто бежит отсюда – у него есть там работа.
Работа, которая поможет ему забыть… до тех пор, пока вновь, возможно, придет время вспомнить.

                27. Зеркало минувшего

Мозес Келдор поднес модуль к свету, присматриваясь, словно мог прочесть его содержимое.
– Мне всегда будет казаться чудом, – сказал он, – что я могу держать двумя пальцами миллион книг сразу. Любопытно, что на это сказали бы Кэкстон и Гуттенберг [24].
– Кто? – спросила Мирисса.
– Они открыли для человечества эпоху чтения. Однако за нашу изобретательность мы вынуждены теперь расплачиваться. Порой меня мучит кошмарная мысль: а что, если в одном из этих модулей содержится некая жизненно необходимая информация – скажем, средство против страшной эпидемии, – но координаты потеряны? Информация – где-то на одной из этого миллиарда страниц, только неизвестно, на которой. Что за несчастье… держать ответ на ладони собственной руки и быть не в состоянии ее отыскать!
– Не вижу в этом проблемы, – вмешалась секретарь капитана. Как специалист по хранению и нахождению информации, Джоан Леруа помогала налаживанию обмена архивными материалами между Талассой и кораблем. – Ведь ключевые слова будут известны, и надо будет только составить программу поиска. А потом даже миллиард страниц можно будет проверить за каких-нибудь несколько секунд.
– Ты развеяла мой кошмар, – вздохнул Келдор. Затем лицо его вновь прояснилось: – Но нередко же бывает так, что и ключевых слов не найдешь. Сколько раз случайно натыкаешься на что-нибудь и вдруг понимаешь: это именно то, чего ты так долго искал!
– Тогда ты плохо организован, – заметила лейтенант Леруа.
Они с удовольствием обменивались язвительными замечаниями, и Мириссе не всегда было ясно, когда стоит принимать их всерьез. Джоан и Мозес вовсе не ставили своей целью исключить Мириссу из этих разговоров, однако их мировосприятие и опыт были настолько разными, что девушке порой казалось: она слушает диалог на каком-то неведомом языке.
– Итак, мы завершили обмен библиографическими указателями. Теперь каждый из нас в курсе, что есть у другого, и остается одно: просто – просто! – решить, какие именно материалы мы хотели бы передать друг другу. Поскольку позднее, когда нас будут разделять семьдесят пять световых лет, это будет слишком уж сложно, не говоря уже о затратах.
– Это напомнило мне, – сказала Мирисса, – хотя, возможно, и не следовало говорить об этом вам, что на прошлой неделе здесь побывала делегация с Северного острова. Президент Академии наук и еще несколько физиков.
– Дай-ка я попробую угадать. Квантовый двигатель.
– Верно.
– И как они отреагировали?
– Были рады – и удивлены – узнать, что эти материалы действительно вами переданы. Разумеется, сняли копию.
– Удачи им; эти материалы им пригодятся. И можешь передать им вот что. Один мудрый человек как-то сказал, что настоящее предназначение квантового двигателя отнюдь не столь тривиально, как исследование космоса. В один прекрасный день благодаря ему мы сможем остановить Вселенную от коллапса обратно в «черную дыру»… и начать новый цикл существования.
Настала зачарованная тишина; Джоан Леруа разрушила чары:
– Не при нашей жизни. Так что давайте-ка вернемся к работе. Ее у нас еще много мегабайт до конца дня.

                * * *

Работа работой, но время от времени Келдору ради передышки приходилось просто выйти из библиоархива в другие секции Первой Высадки. И тогда он направлялся либо в художественную галерею, либо в экскурсионный тур (гид – компьютер) по Материнскому кораблю (причем, маршрут ни разу не повторялся, а он стремился увидеть как можно больше), либо в музей, переносивший его в прошлое.
Там всегда собиралось немало посетителей – преимущественно студенты или дети с родителями – перед объемными и движущимися изображениями Земли в так называемой Терраме. Иногда Келдор чувствовал себя неловко, пользуясь своим привилегированным статусом, чтобы пройти без очереди. Он утешал себя тем, что у талассиан есть еще целая жизнь впереди, чтобы полюбоваться этими панорамами неведомого им мира; в его же распоряжении – всего считанные месяцы, на протяжении которых он сможет посещать свой утраченный дом.
Ему было очень нелегко переубедить своих новых друзей, что сам он не мог быть участником тех земных событий. Которые они порой наблюдали вместе. Все, что здесь демонстрировалось, происходило как минимум за восемьсот лет до его рождения, потому что Материнский корабль покинул Землю в 2751 году, а Мозес Келдор родился в 3541-м. Однако временами будто бы пронизывал шок узнавания и охватывали воспоминания неизмеримой силы.
В наибольшей степени это можно было сказать о презентации, называвшейся «Кафе на тротуаре». Он сидел за столиком под навесом, попивая вино или кофе, а жизнь города текла мимо него. И пока он не вставал из-за столика, он был в полной уверенности, что все это с ним происходит там на самом деле.
Здесь были в миниатюре возвращены к жизни миры крупнейших земных городов. Рим или Париж, Лондон или Нью-Йорк – летом или зимой, днем или ночью, – он наблюдал, как идут по своим делам туристы или бизнесмены, студенты или влюбленные. Нередко, зная, что их снимают, они улыбались ему столько столетий спустя, и равнодушно смотреть на это было невозможно.
Другие панорамы показывали совсем не людей, и даже не творения человека. И вновь Мозес Келдор любовался, как делал это в той, прошлой жизни, маревом водопада Виктория, восхождением Луны над Великим Каньоном, снегами в Гималаях, ледовыми кручами Антарктиды. В отличие от городских пейзажей, эти ландшафты не изменились за тысячу лет с той поры, как их снимали. Но, хотя они и существовали уже задолго до появления Человека, его они не пережили.

                28. Подводный лес

Скорп, казалось, никуда не торопился: пятьдесят километров он неторопливо проковылял за десять суток. И еще любопытный факт, сразу же обнаруженный с помощью акустического локатора, который не без труда был укреплен на панцире сердитой твари: путь, по которому он двигался по морскому дну, был идеально прямым, как будто он четко знал, куда идет.
Каким бы ни был пункт его предназначения, скорп, надо полагать, его достиг – на глубине около двухсот пятидесяти метров. После этого он продолжал двигаться – но уже в пределах относительно небольшой площади. Так продолжалось еще двое суток, после чего сигналы от ультразвукового датчика внезапно оборвались.
Предположить, что скорпа съел кто-то, еще более крупный и хищный, было бы слишком уж наивно. Ведь датчик располагался внутри прочного металлического цилиндра; любое вообразимое сочетание зубов, когтей или щупалец могло расправиться с ним за считанные минуты, но если бы кто-нибудь проглотил его целиком, датчик и дальше беспрепятственно продолжал бы передавать сигналы – пусть даже и из желудка.
Оставалось две возможности, и первая из них была отброшена учеными Подводной лаборатории Северного острова с возмущением.
– Каждый отдельный элемент там продублирован, – заявил директор лаборатории. – Более того, контрольный сигнал был слышен всего двумя секундами ранее; все было в норме. Таким образом, ни о каком отказе оборудования не может быть и речи.
Это оставило допустимым только невероятное предположение. Что датчик, будто бы, был отключен. А для этого надо было сперва снять защелку.
Такое не могло быть случайностью, только результатом пытливого копания в приборе… или целенаправленного намерения.

                * * *

Двадцатиметровый катамаран «Калипсо» был не просто крупнейшим, но и единственным океанографическим судном на Талассе. Базировался он на северном острове, и Лорену забавно было слышать добродушные насмешки, которыми обменивались члены научного экипажа с пассажирами-тарнийцами – их они считали не иначе как неотесанными рыбаками. Южане, со своей стороны, при первом удобном случае не забывали с гордостью подчеркнуть, что именно они открыли скорпов. Лорен не стал опровергать это утверждение, которое явно противоречило фактам.
Для него было легким шоком снова встретиться с Брантом, хотя он и ожидал этого, зная, что тот отвечает за новое оборудование «Калипсо». Они вежливо, хотя и прохладно, поздоровались, не обращая внимания на остальных пассажиров, которые следили за их встречей с любопытством либо с припрятанной усмешкой. Ведь на Талассе мало что могло сохраняться в тайне, и к этому времени уже все знали, кто занимает самую большую комнату для гостей в особняке Леонидасов.
Миниатюрный аппарат для подводных исследований, который стоял на полозьях на корме, узнал бы любой океанограф последних двух тысячелетий. На его металлическом каркасе были закреплены три видеокамеры, проволочная корзинка для образцов, которые собирал дистанционно управляемый манипулятор, а также набор гидрореактивных двигателей, благодаря которым аппарат мог двигаться в любом направлении. Будучи спущенным за борт, этот робот-исследователь передавал видео- и прочую информацию на судно посредством волоконно-оптического кабеля толщиной не намного больше карандашного грифеля. Эта технология была стара как мир… но до сих пор вполне приемлема.
Береговая линия, наконец, исчезла из виду, и Лорен впервые обнаружил, что его со всех сторон окружает вода. Он припомнил свою растерянность во время той поездки с Брантом и Кумаром, когда они отплыли от берега едва на километр. На сей раз ему приятно было отметить, что чувствует себя он немного спокойнее, несмотря на присутствие соперника. Возможно, потому, что это судно намного крупнее той лодки…
– Странно, – заметил Брант, – я никогда не видал водорослей так далеко на запад.
Сначала Лорен не видел ничего; затем различил впереди некое темное пятно. А еще несколько минут спустя их судно уже прокладывало себе путь сквозь массу плавучей растительности, и капитан сбросил обороты до минимума.
– Так или иначе, мы уже почти на месте, – пояснил он, – и незачем засорять наши водозаборники этим мусором. Согласен, Брант?
Брант перевел курсор на экране дисплея и прочитал показания приборов.
– Да, мы всего в пятидесяти метрах от места, где пропал сигнал локатора. Глубина двести десять. Давайте сбросим за борт нашу рыбку.
– Погоди-ка, – вмешался один из ученых-северян. – Мы вложили кучу средств и времени в этот аппарат, и к тому же, он единственный в мире. Что, если он запутается в этих чертовых водорослях?
Повисло молчание; затем Кумар, сохранявший несвойственное ему спокойствие – наверное, под впечатлением собравшихся здесь талантов с Северного острова, – скромно подал голос:
– Отсюда все выглядит намного хуже, чем есть на самом деле. На глубине десяти метров листьев уже практически нет – одни только стебли, между которыми достаточно пространства. Это как лес.
Да уж, подумал Лорен, подводный лес, в котором среди тонких извилистых стволов плавают рыбы. В то время, как остальные ученые следили за основным видеоэкраном с многочисленными показаниями приборов, он надел специальные очки полного обзора, позволявшие видеть то, что находилось перед камерами медленно опускавшегося робота. С психологической точки зрения он пребывал уже не на борту «Калипсо»; голоса его спутников долетали, казалось, из какого-то иного мира, не имеющего к нему ни малейшего отношения.
Он перевоплотился в исследователя, попавшего в чуждый мир, не зная, что может там ему встретиться. Это был какой-то замкнутый, почти одноцветный мир: единственными красками были тускло-синий и зеленый, а обзор ограничивался примерно тридцатью метрами. Одновременно он мог видеть не больше десятка тонких стволов, которые тянулись от темных глубин дна к блистающему «небу» вверху, держась в плавучем состоянии благодаря расположенным через равные интервалы пузырям, наполненным каким-то газом. Порой у него складывалось впечатление, что он блуждает по лесу в пасмурный туманный день; однако эту иллюзию нарушали стайки рыб, стелой проносившиеся мимо.
– Двести пятьдесят метров, – услыхал он чей-то голос. – Скоро увидим дно. Надо ли включать прожекторы? Качество изображения ухудшается.
Лорен почти не ощущал каких-либо изменений, поскольку яркость изображения поддерживалась автоматически. Однако он понимал, что на этой глубине царит практически полная темнота, в которой людскому глазу нечего делать.
– Нет, мы не хотим вносить никаких нарушений, насколько это возможно. Пока что камера работает, смиримся с имеющимся освещением.
– Дошли до дна! Там преимущественно скальные породы… песка маловато.
– Разумеется. Ведь для макроцистис таласси нужны скалы, к которым можно было бы прикрепляться, в отличие от плавающего саргассум.
Лорен мог видеть, что имел в виду ученый: тонкие стволы заканчивались паутиной корней, которые цеплялись за выступы камней так крепко, что никакие шторма или поверхностные течения не в силах были их оторвать. Аналогия с лесом была даже более близка, чем он мог предположить.
Робот-исследователь с тянущимся позади кабелем очень осторожно прокладывал себе путь в подводном лесу. Хотя стволы, терявшиеся где-то у невидимой отсюда поверхности, извивались, подобно змеям, заплутать среди них было сложно, поскольку между этими гигантскими растениями имелось немало свободного пространства. Более того, казалось, будто кто-то намеренно их…
Ученые перед экраном монитора осознали эту неимоверную истину всего на несколько секунд позднее, чем Лорен.
– Кракан! – прошептал один из них. – Но ведь это не просто лес… это – плантация!

                29. Сабра [25]

Они называли себя сабрами в честь пионеров, которые на полторы тысячи лет раньше покоряли почти такую же дикую и враждебную пустыню на Земле.
Марсианским сабрам повезло в одном отношении: у них не было никаких врагов среди людей, противостоявших им, – только суровый климат, едва заметную атмосфера, бушевавшие по всей планете песчаные бури. Все эти преграды они сумели преодолеть; они с гордостью говорили, что сумели не просто выжить, но и победить. Выражение это, как и много других, было позаимствовано с Земли, что их неистовое чувство независимости редко соглашалось признать.
Больше тысячи лет они жили под покровом иллюзии, которая служила им почти что религией. И, подобно всякой религии, она играла в обществе весьма важную роль, придавая им как цель в повседневной жизни, так и высший смысл существования.
Пока это не было опровергнуто расчетами, они верили – или, по крайней мере, надеялись, – что Марс минует печальная участь Земли. Ясное дело, ему тоже придется несладко: дополнительное расстояние уменьшит уровень солнечной радиации всего на пятьдесят процентов… но этого, быть может, будет достаточно. Защищенные километрами древнего льда на полюсах, марсиане, быть может, сумеют выжить, когда земляне погибнут. Существовало даже фантастическое предположение – хотя на самом деле в него верила лишь горстка романтиков – что таяние полярных шапок, будто бы, сможет воскресить давно исчезнувшие океаны. И тогда, мол, атмосфера станет достаточно плотной, чтобы люди могли свободно передвигаться, имея при себе только простое снаряжение для дыхания и теплоизоляции…
Все эти надежды внезапно погибли, убитые неумолимыми уравнениями. Никакие умения или усилия не помогут сабрам спастись. И им также суждено сгинуть вместе с материнским миром, к комфорту которого они так часто относились с презрением.
Однако сейчас под «Магелланом» раскинулась планета, воплощавшая в себе все чаяния и мечты последних поколений марсианских колонистов. И когда Оуэн Флетчер смотрел вниз, на необозримые океаны Талассы, одна мысль неотступно сверлила его мозг.
Согласно данным звездного зондирования, Саган-2 представлял собой планету, очень похожую на Марс, – именно по этой причине он и его соотечественники были отобраны для этого космического путешествия. Но зачем снова идти в бой куда-то за триста лет в будущее и за семьдесят пять световых лет отсюда, когда Победа уже ожидает здесь и сейчас?
У Флетчера не было мысли просто дезертировать: это означало бы оставить за спиной слишком многое. Хотя скрыться на Талассе было бы несложно, как он будет чувствовать себя, когда «Магеллан» улетит, унося с собой последних его друзей и коллег?
Двенадцать сабров находились еще в анабиозе. Из пятерых бодрствующих он осторожно прощупал двоих и получил положительный отклик. Если оставшиеся двое тоже будут согласны с ним, тогда они определенно смогут говорить и от имени спящей дюжины тоже.
«Магеллан» должен завершить звездное путешествие именно здесь, на Талассе.

                30. Дитя Кракана

На борту «Калипсо», когда судно возвращалось в Тарну тихим ходом – километров двадцать в час, – разговоров было немного: все были погружены в свои мысли, крутившиеся вокруг увиденного на морском дне. Лорен же все еще был отрезан от окружающего мира: не снимая очков полного обзора, он в который раз прокручивал образы подводного леса, переданные с исследовательского аппарата.
С тянущимся кабелем, словно механический паук с паутинной нитью, робот двигался медленно, обходя громадные стволы, которые казались тонкими только из-за своей длины, на самом же деле были толще человеческого туловища. Было уже очевидно, что расположены они правильными рядами и шеренгами, потому никто особо и не удивился, когда показался край этой плантации. А там, занимаясь своими делами в некоем подобии лесного лагеря, копошились скорпы.
Решение не включать под водой прожекторов оказалось мудрым: эти существа никоим образом не подозревали, что в нескольких метрах над ними тихо плывет в полумраке внимательный соглядатай. Лорену доводилось видеть видеосъемки муравьев, пчел и термитов, и образ жизни скорпов напомнил ему именно этих земных насекомых. На первый взгляд, невозможно было поверить, что подобная хитроумная организация труда могла существовать без какого-либо организующего разума, однако их поведение, возможно, целиком базируется на врожденных инстинктах, как в случае упомянутых общественных насекомых.
Некоторые скорпы определенно ухаживали за гигантскими стволами, которые тянулись вверх, к лучам питающего их, невидимого отсюда солнца; другие сновали по морскому дну, перетаскивая камни, листья, причем – да, без сомнений, – в грубо сработанных, но, несомненно, корзинах и сетках. Следовательно, скорпы мастерят для себя орудия труда; однако и это еще не служило доказательством их разумности. Ведь у некоторых птиц гнезда сооружены куда тщательнее, чем эти неказистые артефакты, сделанные, очевидно, из корней, веток и листьев этих вездесущих водорослей.
Я себя чувствую, думал Лорен, словно некий пришелец из космоса, зависший в воздухе над поселением каменного века на Земле, когда человек открывал для себя сельское хозяйство. Сумел бы тот пришелец верно оценить человеческую разумность на основании такого наблюдения? Или вывод его был бы таков: сугубо инстинктивное поведение?
Тем временем аппарат углубился в эту поляну уже настолько, что окружающий лес не был виден, хотя ближайшие стволы должны были находиться не далее, чем в пятидесяти метрах. Именно тогда какой-то остряк среди северян произнес название, которая потом неизменно фигурировала даже в научных отчетах: «Деловой центр Скорпвилля».
Впрочем, казалось, что это не только деловой, но и густонаселенный центр. Прогалину пересекала извилистая скала высотой метров пять, и ее почти отвесный склон был испещрен многочисленными темными дырами, достаточно широкими, чтобы туда мог пролезть скорп. Эти небольшие пещеры располагались не по какой-то геометрически правильной схеме, зато были настолько одинаковы по размеру, что едва ли могли иметь естественное происхождение, скала же в целом производила впечатление жилого дома, сооруженного неким архитектором-чудаком.
«Скорпы входили и выходили из этих нор, в точности как служащие в старинном земном городе до наступления эпохи телекоммуникации, – подумал Лорен. – Их деятельность выглядела такой же бессмысленной, как, наверное, самим скорпам показалась бы людская коммерческая суета».
– Эй! – крикнул один из наблюдателей на «Калипсо». – Что это? Справа у края – нельзя ли подобраться туда ближе?
Восклицание извне резко оборвало ход его мыслей, выдернув Лорена с морского дна обратно на поверхность.
Панорамное изображение в его очках также резко изменилось, поскольку аппарат поворачивался боком. Затем он снова выровнялся и медленно поплыл к отдельной скалистой пирамиде высотой метров в десять, судя по двум скорпам у ее подножия, в которой имелся всего один вход в пещеру. Ничего необычного Лорен в этом не видел; потом он мало-помалу сообразил, что здесь имеет место определенное отличие, некий элемент дисгармонии с уже вроде бы знакомой жизнью Скорпвилля.
Все другие скорпы суетливо сновали взад-вперед. Эти же двое были неподвижны, если не считать того, что постоянно покачивали головами. И было еще кое-что…
Эти скорпы были слишком уж велики. Разумеется, о размерах судить было сложно, и только когда мимо них прошмыгнули несколько других, Лорен пришел к выводу, что эта парочка почти в полтора раза крупнее, чем средние скорпы.
– Что они там делают? – шепотом спросил кто-то.
– Я тебе скажу, – послышался ответ. – Они охранники… стражи.
Этот вывод вроде бы напрашивался сам, и никто его не опроверг.
– Но что они охраняют?
– Может, королеву, если она у них есть? Или Центральный Банк Скорпвилля?
– А как мы узнаем? Аппарат ведь слишком громоздкий, чтобы попасть внутрь, – даже если они это позволят.
Тут дискуссия приобрела сугубо академический характер. Робот, между тем, спустился вниз к вершине пирамиды, и когда до нее оставалось меньше десятка метров, оператор дал команду на установку, и из одного из сопел вырвалась короткая реактивная струя.
Этот звук или, быть может, вибрация, очевидно, всполошили охранников. Они оба одновременно встали на дыбы, и Лорен внезапно был поражен пугающим зрелищем выпученных глаз, щупалец, которые угрожающе шевелились, и здоровенных клешней. Как хорошо, что я не на самом деле там, сказал он себе, хотя иллюзия была полной. И как хорошо, что они не умеют плавать.
Но, если они и не умели плавать, то лезть вверх умели-таки отлично. С удивительным проворством скорпы вскарабкались по одной из граней пирамиды, за считанные секунды оказавшись на вершине, всего в нескольких метрах от полозьев аппарата.
– Надо сматываться оттуда, пока они не прыгнули, – сказал оператор. – Этими своими клешнями они могут перерезать наш кабель, словно тряпку.
Однако с командой он опоздал. Один из скорпов, оттолкнувшись от скалы, ракетой ринулся вверх и сразу ухватил клешней нижний полоз шасси аппарата.
Оператор среагировал на этот раз молниеносно и во всеоружии передовой техники. Он одновременно дал машине полный задний ход и выдвинул манипулятор робота вниз, для атаки. Но самым эффективным, пожалуй, было его решение включить прожекторы.
Скорп, очевидно, был ослеплен. Его клешни разомкнулись в почти человеческом жесте удивления, и он кинулся назад к морскому дну раньше, чем механическая рука робота смогла схватиться с ним в поединке.
На какую-то долю секунды Лорен тоже был ослеплен, а окуляры затемнились. Затем автоматические системы камеры подстроились под возросший уровень освещенности, и он на удивление четко увидел крупным планом обескураженного скорпа в последний миг, прежде чем тот выпал из поля зрения.
И его нисколечко не удивило, что у того под правой клешней было две металлические полоски.

                * * *

Лорен просматривал уже последнюю сцену, в то время как «Калипсо» возвращалась в Тарну, и все его ощущения были все еще настолько сосредоточены на подводном мире, что он не заметил несильной ударной волны, которая докатилась до судна. Но сразу услыхал крики и отметил замешательство на борту, когда судно накренилось, внезапно меняя курс. Сорвав очки, он захлопал глазами от яркого солнечного света.
Какой-то миг он был совершенно слеп; потом, когда глаза приспособились к этому ослепительному свету, он увидел, что от окаймленного пальмами берега Южного острова их отделяли всего несколько сотен метров. Налетели на риф, промелькнула мысль. Брант ни за что не поверил бы, что…
А потом он увидел, как в восточной части горизонта вздымается нечто такое, чего он никак не ожидал увидеть на миролюбивой Талассе. То было грибовидное облако – в точности такое, какое преследовало людей в кошмарных снах на протяжении двух тысячелетий.
Но что там удумал Брант? Ему же надо как можно быстрее мчать к берегу; вместо этого он разворачивал «Калипсо» под самым острым из возможных углов обратно к морю. Да, именно он взял управление в свои руки, когда все остальные, раскрыв рты, уставились на восток.
– Кракан! – прошептал один из ученых-северян, и на какой-то миг Лорену показалось, что он просто неосознанно выругался на талассианский манер. Но сразу же сообразил, что это не ругательство, и его охватило приятное чувство облегчения. Впрочем, ненадолго.
– Нет, – сказал Кумар, который выглядел более встревоженным, чем Лорен мог себе представить. – Не Кракан, а намного ближе. Дитя Кракана!
Бортовое радио теперь без умолку передавало сигналы тревоги, а в промежутках – предупреждение об опасности. Лорен пытался что-нибудь в них разобрать, но внезапно увидел, как с линией горизонта происходит что-то странное. Она оказалась не там, где должна была быть!
Все это было слишком запутанно, сбивало с толку; ведь наполовину он еще пребывал там, визу, среди скорпов, а вдобавок еще щурился, глядя на небо или море. Может, что-то неладно у него со зрением? Он был вполне уверен в том, что «Калипсо» идет ровно, однако же собственные глаза подсказывали ему, что судно резко погружается в воду.
Оказывается, нет; это море поднимается вверх с ревом, перекрывающим все прочие звуки. Он даже не осмеливался определить высоту волны, которая накатывалась на них; теперь он понимал, почему Брант направил судно в открытое море, подальше от смертоносных мелей, на которые вот-вот обрушит свою ярость цунами.
Словно рукой какого-то великана «Калипсо» подняло вверх, носом к зениту. Лорен беспомощно заскользил по палубе; попытался ухватиться за какую-то стойку, но промахнулся и в следующий миг шлепнулся в воду.
– Вспомни-ка тренировки на случай аварии, – сердито сказал он сам себе. – В море ли, в космосе – принцип один: самая большая опасность – это паника, так что держи себя в руках…
Риска утонуть не было: об этом позаботится его спасательный жилет. Кстати, где включается это чертово наполнение газом? Его пальцы лихорадочно перебирали обвязку на поясе, и, несмотря на все самообладание, его на миг охватил неприятный холодок. Но вот нашелся металлический рычажок, который включился с первого касания, и Лорен с облегчением почувствовал, как жилет наполняется воздухом, по-дружески обнимая его.
Теперь единственная реальная угроза может придти только от самой «Калипсо», если та свалится ему прямо на голову. Но где же судно?
Слишком близко, чтобы чувствовать себя уютно в этой круговерти, когда верхняя палуба уже наполовину погружена в море. Невероятно, но большинству экипажа все еще, кажется, как-то держится на борту. Они показывали на него, и кто-то готовил для него спасательный круг.
В воде было полно всякого хлама – стульев, коробок, обломков оборудования – здесь же болтался и подводный аппарат, который пускал пузыри из поврежденного поплавка и постепенно тонул. Надеюсь, они его выловят, подумал Лорен. В противном случае эта прогулка выйдет слишком дорого, и пройдет еще немало времени, прежде чем мы снова сможем заняться изучением скорпов. Он был немного горд собой, тем, что так спокойно оценивает ситуацию, находясь в столь сложных условиях.
Что-то зацепило его за правую ногу; он машинально попытался высвободиться. Ощутив неприятный укол в голень, он был скорее раздражен этим, чем встревожен. Ведь он на плаву, в безопасности, большая волна уже прошла, и теперь ничто не могло ему угрожать.
Он снова попытался оттолкнуть то, что уцепилось за его ногу, на этот раз более осторожно. Но при этом почувствовал, как и левая нога в чем-то запуталась. И это было уже не просто нежное касание: несмотря на плавучесть спасательного жилета, что-то тянуло его под воду.
Вот тогда Лорен Лоренсон впервые действительно поддался панике, поскольку вспомнил вдруг щупальца гигантского полипа. Впрочем, они должны были бы быть мягкими и мясистыми – это же, наверное, какой-то провод или кабель. Ну конечно – это же та самая пуповина он подводного аппарата, который тонет.
Возможно, он еще сумел бы выпутаться, если бы не глотнул полный рот воды от неожиданной волны. Задыхаясь в кашле, он пытался как-то прочистить легкие, одновременно не оставляя попыток освободиться от кабеля.
И вот уже жизненно важная черта, отделявшая воду от воздуха – смерть от жизни, – оказалась у него над головой, и хоть было до нее меньше метра, никакой возможности дотянуться до нее у него не было.
В такие минуты человек не может думать ни о чем, кроме того, как спастись. Поэтому не пронеслось в его памяти никаких воспоминаний о прошлом, никакого раскаяния за прожитые годы и даже хотя бы мимолетного образа Мириссы.
Когда же он осознал, что все осталось позади, страха он не почувствовал. Его последней мыслью была только злость из-за того, что ему пришлось пролететь пятьдесят световых лет, чтобы его настигла такая тривиальная и отнюдь не героическая кончина.
Так во второй раз пришла смерть к Лорену Лоренсону… на этот раз в теплых водах талассианского моря. Первого опыта было слишком мало, чтобы научиться, потому что тогда, двести лет назад, умирать было намного легче.


_______________________________________

[12] Кого имел в виду автор под фамилией Эккерли, к сожалению, установить не удалось. Видимо, это один из видных ученых будущего. Чандрасекар, Субраманьян (1910 – 1995) – американский астрофизик, лауреат Нобелевской премии по физике 1983 г. Гершель, Уильям (Фридрих Вильгельм Гершель, 1738 – 1822) – английский астроном немецкого происхождения.

[13] Галилей, Галилео (1564 – 1642) – итальянский философ, физик и астроном. Галилей в основном известен изобретением телескопа, наблюдением планет и звезд, активной поддержкой гелиоцентрической системы Коперника, а также экспериментами по механике. Коперник, Николай (1473 – 1543) – польский астроном, математик и экономист. Наиболее известен как создатель гелиоцентрической модели мира. Птолемей, Клавдий  – выдающийся александрийский астроном, математик и географ II века н. э. Предположительные годы жизни – около 87 – 165 гг. В период с 127 по 151 гг. жил в Александрии, где проводил астрономические наблюдения.

[14] CETI (Communication with Extraterrestrial Intelligence) – ветвь программы по поиску внеземного разума (SETI), имеющая целью установление контакта с внеземными цивилизациями посредством радиосвязи.

[15] Здесь у автора хронологическая неувязка: Карл Саган умер в 1996 г., т. е. еще в ХХ веке

[16] Рамануджан, Сриниваса Айенгор (1887 – 1920) – индийский математик. Не имея специального математического образования, получил замечательные результаты в области теории чисел. Моцарт, Вольфганг Амадей (1756 – 1791) – выдающийся представитель Венской школы классической композиции. Был также виртуозным скрипачом, органистом, дирижером. По свидетельству современников, обладал феноменальным музыкальным слухом и памятью.

[17] Пенроуз, Роджер (р. 1931) – выдающийся ученый современности, активно работающий в различных областях математики, общей теории относительности и квантовой механики, автор теории твисторов.

[18] Хокинг, Стивен Уильям (р. 1942) – один из наиболее влиятельных в научном смысле и известных широкой общественности физиков-теоретиков нашего времени. Хокинг занимает должность Лукасианского профессора математики в Кембриджском университете должность, которую три столетия назад занимал Исаак Ньютон. Основная область его исследований – космология и квантовая гравитация. Шварцшильд, Карл (1873 – 1916) – немецкий астроном и физик, один из основоположников теории относительности.

[19] Келдор имеет в виду эпизод из Библии, когда Моисей на горе Синай заключил Завет с Богом (Бытие, гл. 19, 20).

[20] Веда (санскр. «знание, учение») – священная книга брахманов. Веды, которым приписывается сверхъестественное происхождение, делятся на четыре санхиты (сборника): «Ригведа» (Веда гимнов), «Самаведа» (Жертвенные песни), «Яджурведа» (Жертвенные изречения), «Атхарваведа» (Песни заклинания). Библия – собрание древних текстов, созданных на Ближнем Востоке с XIII в. до н. э. по II в. н. э., канонизированное частично или полностью в иудаизме и христианстве в качестве Священного Писания. Трипитака (санскр. «Три корзины») – свод буддийских священных текстов, составленный вскоре после смерти Будды Шакьямуни на Первом Буддийском соборе. В буддийском мире существует множество версий Трипитаки, в которые входит огромное количество различных текстов. Наибольшей известностью пользуется палийский канон традиции Тхеравада, или Типитака. Коран – религиозная книга, священная для приверженцев всех исламских направлений. Служит основой исламского законодательства – как религиозного, так и гражданского. Коран был составлен в VII в. н. э. как собрание изречений и откровений пророка Мухаммеда, сохранившихся в устной передаче после его смерти.

[21] Гомер (хронологический период, в котором можно локализовать его жизнь, – от XII до VII века до н. э.) – легендарный древнегреческий аэд (поэт-сказитель). Автор «Илиады» и «Одиссеи». Шекспир, Уильям (1564 – 1616) – великий английский поэт и драматург, классик мировой литературы. Мильтон, Джон (1608 – 1674) – английский поэт, политический деятель, мыслитель. Толстой, Лев Николаевич (1828 – 1910) – великий русский писатель, публицист и религиозный мыслитель, идеолог движения толстовцев. Пруст, Марсель (1871 – 1922) – французский писатель, автор цикла романов «В поисках утраченного времени».

[22] Бетховен, Людвиг ван (1770 – 1827) – великий немецкий композитор, дирижер и пианист.

[23] Сибелиус, Ян (1865 – 1957) – финский композитор.

[24] Кэкстон, Уильям (ок. 1422 – 1491) – английский первопечатник. В 70-х гг. XV века неподалеку от Вестминстерского аббатства основал первую в Лондоне типографию. Гуттенберг, Иоганн (р. между 1397 и 1400 – 1468) – немецкий изобретатель книгопечатания.

[25] Сабра (Цабар) – самоназвание еврея-израильтянина, родившегося в своей стране (в отличие от эмигранта-репатрианта). Происходит от местного названия растения опунции (лат. Opuntia ficus-indica) семейства кактусовых. Аллегория с плодом сабры, колючим снаружи и сладким внутри.