А. Кларк. Песни далёкой Земли - Роман - Целиком

                Артур КЛАРК
                ПЕСНИ ДАЛЕКОЙ ЗЕМЛИ
                Роман
Перевел с английского В. Ф. Слюсарь. 2007 г.
Перевод осуществлен по изданию: Arthur C. Clarke. The Songs of Distant Earth. Ballantine Books. New York.
© 1986 by Serendib BV.

                Нигде во всем пространстве космоса, ни
                в одном из тысяч миров не найдется
                людей, которые могли бы разделить наше
                одиночество. Там может быть мудрость,
                может быть сила; откуда-то из глубин
                космоса, возможно, громадные приборы
                […] напрасно будут следить, как
                рассеивается наше дрейфующее в
                пространстве облачко, и хозяева тех
                приборов, возможно, будут скорбеть, как
                скорбим мы. Тем не менее, что касается
                природы жизни и принципов эволюции, мы
                свое слово уже сказали. И никогда более
                и нигде человека уже не будет…

                Лорен Эйсли[1], «Необозримое
                путешествие (1957)

                Я написал скверную книгу, однако
                чувствую себя чистым, будто ягненок.

                Из письма Мелвилла к
                Готорну[2], (1851)



                ПРЕДИСЛОВИЕ


В основе этого романа лежит идея, высказанная почти три десятилетия назад в одноименном рассказе, впоследствии вошедшем в сборник «По ту сторону неба». Тем не менее, написать роман меня «вдохновил» – употребляю это слово в негативном значении – звездопад так называемых «космических опер», заполонивших в последние годы экраны кинотеатров и телевидение. (К слову, каков антоним для «вдохновило» – «отдохновило»?)
Прошу понять меня правильно: мне очень понравились лучшие серии «Стар Трека», как и эпические фильмы Лукаса-Спилберга, если упоминать только самые знаменитые примеры данного жанра. Однако произведения эти, собственно говоря, являются сказочными, а не научно-фантастическими в точном значении этого термина. Ныне можно с достаточной уверенностью утверждать, что в реальном мире нам, по-видимому, никогда не удастся превысить скорость света. Даже ближайшие звездные системы останутся удаленными от нас на много десятков лет или столетий пути; никакой космический корабль не сможет перенести нас из одного звездного скопления в другое за неделю, как это запросто проделывает от серии к серии «Warp-6»[3]. Небесный Режиссер спланировал шоу совсем по-другому.
В последнее десятилетие произошли также значительные и весьма странные перемены в отношении ученых к проблемам Внеземного Разума. Эта тематика не вызывала уважения ни у кого (за исключением подозрительных субъектов вроде научных фантастов) вплоть до 1960-х годов: тут вехой может считаться книга «Вселенная, жизнь, разум» Шкловского и Сагана[4], изданная в 1966 году.
Теперь же в этой области мы можем наблюдать топтание на месте. Полный провал попыток отыскать хоть какие-нибудь следы жизни в Солнечной системе или уловить хотя бы один радиосигнал из межзвездного пространства, куда были направлены наши гигантские антенны, вынудил некоторых ученых сделать вывод: «Видимо, мы все-таки одни на всю Вселенную». Доктор Фрэнк Типлер[5], самый известный из сторонников такой точки зрения, прямо (и, без всякого сомнения, умышленно) нанес оскорбление сагановцам, дав одной из своих статей провокационное название «Внеземного Разума нет». Карл Саган и его сторонники (к которым присоединяюсь и я) возражают против такого вывода, утверждая, что судить столь категорично еще очень и очень рано.
Тем временем полемика разворачивается; как кто-то метко высказался, ответ в пользу той или иной стороны вызовет бурю эмоций. Разрешить этот вопрос возможно только с помощью фактических доказательств, а не логических рассуждений, какими бы правильными они ни казались. Мне лично было бы по душе, если бы все эти споры прекратились на пару десятилетий, дав возможность радиоастрономам, подобно старателям, промывающим золотоносный песок, спокойно просеивать тот ливень шумов, что льется на нас с небес.
Данный роман представляет собой, собственно, еще одну мою попытку создать полностью реалистическую историю на космическую тематику – подобно тому, как в «Космической прелюдии» (1951) я с помощью известных либо прогнозируемых тогда технологий изобразил первое путешествие, совершённое человечеством за пределы Земли. В этом романе вы не найдете ничего, что противоречило бы известным принципам или опровергало бы их; единственной действительно буйной экстраполяцией можно считать «квантовый двигатель», однако даже у него есть весьма почтенные родственники (см. Послесловие). Если он окажется неосуществимой мечтой – что ж, тогда есть некоторые возможные альтернативы; и если уж мы, примитивные люди двадцатого столетия, способны их себе вообразить, то ученые будущего, несомненно, отыщут нечто много лучшее.

Артур КЛАРК
Коломбо, Шри-Ланка,
3 июня 1985 г.


                Часть I. ТАЛАССА
               
                1. Пляж в Тарне


Еще до того, как лодка обогнула риф, Мирисса поняла, что Брант сердит. То, как напряженно стоял он у руля, да и сам тот факт, что на этом последнем отрезке пути он не отдал руль в опытные руки Кумара, – все это свидетельствовало: что-то его беспокоит.
Она вышла из-под тени пальм и неспешно двинулась пляжем к воде, шлепая босыми ногами по мокрому песку. Когда дошла до берега, Кумар уже сворачивал паруса. «Маленький» братец, ростом ныне уже почти с нее, сильный и коренастый, приветливо помахал ей рукой. Как же часто она мечтала, чтобы у Бранта был такой же легкий характер, как у Кумара, которого, казалось, никакие неприятности не способны вывести из равновесия…
Брант не стал дожидаться, пока лодка коснется песка, а прыгнул в воду, когда было еще по пояс, и, расталкивая волны, насупленный, побрел к Мириссе. В руке он держал какой-то изогнутый металлический предмет с гирляндой оборванных проводов. Он поднял его, показывая:
– Смотри! Они снова взялись за свое!
При этом свободной рукой показал куда-то на север.
– На этот раз им это так не пройдет! А мэр пусть себе талдычит, что хочет!
Мирисса отступила в сторону, когда небольшой катамаран, словно некий доисторический морской зверь, делающий первый наскок на земную твердь, тяжело прополз по песку на своих забортных роликах. Как только он оказался за чертой прилива, Кумар выключил мотор и выпрыгнул из лодки, чтобы присоединиться к своему шкиперу, который никак не мог сдержать возмущение.
– Я говорю Бранту, что это, наверное, какая-то случайность – возможно, плавучий якорь или типа того. Зачем северянам бросать такую железяку нарочно?
– Я тебе объясню, зачем, – ответил Брант. – Потому что они слишком ленивы, чтобы разрабатывать технологию самим. Потому что они боятся, что мы выловим слишком много рыбы. Потому что…
Заметив на губах Кумара ухмылку, он сердито швырнул ему металлическую штуковину. Кумар спокойно поймал ее.
– Как бы там ни было – даже если это и впрямь случайность – они не должны бросать тут якорь. Ведь на всех морских картах четко обозначено: ЗАПЛЫВАТЬ ЗАПРЕЩЕНО – ИССЛЕДОВАНИЯ. Поэтому я все-таки считаю: надо подать протест.
Брант уже угомонился: даже самые бурные приступы гнева редко продолжались у него дольше нескольких минут. Чтобы успокоить его окончательно, Мирисса провела пальцами вдоль его спины и спросила как можно мягче:
– Удалось поймать какую-нибудь хорошую рыбу?
– Конечно, нет, – ответил за него Кумар. – Его ведь интересует только статистика вылова: сколько килограмм на киловатт энергии и тому подобная фигня. Хорошо, хоть я прихватил свою удочку. Так что на обед у нас будет тунец.
И он вытащил из лодки красавца в метр длиной, окраска которого быстро тускнела, а глаза будто остекленели.
– Не часто удается такого поймать, – гордо заявил Кумар.
В тот момент, когда они любовались этой добычей, на Талассу вернулась История, и их миру, с незапамятных времен живущему спокойной умиротворенной жизнью, внезапно настал конец.
Знак этого конца было начертано там, наверху, в небе, словно некий великан белым мелом перечеркнул синий небосвод. У них на глазах инверсионный след распался на комочки облаков и стал смахивать на снежный мост, переброшенный от горизонта до горизонта.
И вот некий отдаленный гром зарокотал, накатываясь на них с неведомых космических высот. Такого звука Талассе не доводилось слышать целых семь столетий, однако его безошибочно узнал бы всякий ребенок.
Хотя вечер был теплый, Мирисса задрожала, инстинктивно ухватившись за руку Бранта. Их пальцы сплелись, впрочем, он вряд ли заметил это: он не отрывал взгляда от расколотого неба.
Даже Кумар был ошеломлен, но заговорил первым:
– Наверное, какая-то колония отыскала нас.
Брант медленно, однако не очень уверенно, качнул головой:
– Но зачем? У них ведь старые карты, они знают, что Таласса – это практически сплошной океан. Лететь сюда нет никакого смысла.
– Может, научная экспедиция? – сделала предположение Мирисса. – Им интересно узнать, что сталось с нами? Я же все время повторяла, что нам следовало бы наладить линию связи…
То был давний спор, возобновлявшийся каждые несколько десятилетий. Когда-нибудь, соглашалось большинство, Талассе и впрямь надо будет отстроить заново похожую на гигантскую тарелку антенну на Восточном острове, которую разрушило четыреста лет тому назад извержение вулкана Кракан. Да все время было предостаточно более важных дел… или более интересных.
– Постройка межзвездного корабля – грандиозное дело, – задумчиво произнес Брант. – Не думаю, что какая-нибудь колония взялась за это, не будь у нее насущной необходимости. Разве что сама Земля…
Он вдруг замолк, повисла тишина. Несмотря на прожитые здесь столетия, произносить это название было все еще нелегко.
Все как один, они повернулись к востоку, откуда надвигалась, натягивая над морем свой покров, быстрая экваториальная ночь.
Некоторые звезды из самых ярких уже появились на небосводе, а над пальмами поднималось компактное созвездие Треугольника. Три его довольно близко расположенных друг от друга звезды имели почти одинаковую яркость, однако несколько недель тому у северной вершины созвездия вспыхнула куда более яркая блестка.
Ее потускневшая оболочка еще была видна в телескоп средней мощности. Но ни в какой прибор невозможно было увидеть тот сгусток пепла, который когда-то был планетой Земля.


                2. Нейтральная кроха


Годы с 1901 по 2000 один выдающийся историк назвал – более тысячи лет спустя – «столетием, когда произошло все». И еще добавил, что люди того времени с ним согласились бы – хотя и по совсем иным, неверным причинам.
Они с обоснованной гордостью указали бы на то, что это была эпоха научных достижений – покорения воздушного пространства, освоения атомной энергии, открытия основных источников жизни, революции в электронике и средствах связи, первых шагов искусственного разума, а также самого эффектного – исследования Солнечной системы и первой высадки человека на Луне. Тем не менее, как считал историк, с почти абсолютной уверенностью можно утверждать, что даже один человек на тысячу не знал об открытии, которое превзошло по значимости все вышеперечисленные, по сравнению с ним оказавшиеся совершенно незначительными.
Оно казалось столь же невинным и далеким от земных дел, как прежде – испорченная фотопластинка в лаборатории Беккереля[6], которая всего лишь пятьдесят лет спустя стала причиной огненного смерча над Хиросимой. Речь шла о побочном результате того самого исследования, и начиналось все так же невинно.
Природа – весьма скрупулезный счетовод и всегда уравнивает дебет с кредитом. Поэтому физики были крайне озадачены, когда обнаружили ядерные реакции, в которых после подсчета всех компонентов одна сторона уравнения не совпадала с другой.
Подобно бухгалтеру, который поспешил бы пополнить кассу, опасаясь грядущей ревизии, физики вынуждены были изобрести новую частицу. А чтобы ликвидировать несовпадения, эта частица должна была быть самой необыкновенной из всех – без массы и заряда и одновременно с такой фантастической проникающей способностью в любой среде, что с легкостью могла бы пройти сквозь свинцовую стену толщиной в миллиарды километров.
Этот фантом было названо «нейтрино» – уменьшительная форма от нейтрона. Казалось, обнаружить когда-либо столь эфемерное творение природы нет никакой надежды, однако в 1956 году, благодаря героическим усилиям экспериментаторов, физики ухитрились поймать несколько первых образцов. Это был триумф и для теоретиков тоже, поскольку тем самым была доказана правильность их фантастических уравнений.
Люди во всем мире не знали этого, да и не желали знать, однако именно тогда начался отсчет времени до Судного Дня.


                3. Поселковый совет


Сеть связи в поселке Тарна никогда не работала эффективнее, чем на девяносто пять процентов, но, с другой стороны, в любое время года или суток ее эксплуатационная надежность не падала ниже восьмидесяти пяти процентов. Как и большая часть оборудования на Талассе, она была сконструирована давно уже почившими корифеями техники с таким расчетом, чтобы сделать невозможной всякую аварию. Даже в случае отказа большей части составляющих элементов система в целом должна была бы работать вполне удовлетворительно, дожидаясь, пока кого-нибудь из ремонтников такое положение дел достанет до такой степени, что он решит ее отремонтировать.
Инженеры такое состояние дел называли «приятной деградацией», и это выражение, как говаривали некоторые циники, весьма метко характеризовало жизнь на Талассе.
Согласно данным центрального компьютера, эксплуатационная надежность сети связи составляла сейчас где-то около девяноста процентов, хотя мэр Уолдрон согласилась бы и на меньшее. Дело в том, что за последние полчаса к ней обратилась большая часть жителей поселка, а в зале заседаний совета толклись уже не менее полусотни взрослых и детей – куда больше, нежели этот зал мог разместить с достаточным удобством, не говоря уже о нехватке сидячих мест. Для обычных заседаний кворум составлял двенадцать человек, и порой приходилось прибегать к драконовским мерам, чтобы собрать хотя бы такое количество разморенных тел в одном месте. Для остальных же пятисот шестидесяти обитателей Тарны преимущественным способом участия было отсиживаться в комфорте собственных домов, наблюдая либо – если они испытывали заинтересованность – голосуя за ту или иную пропозицию.
Было также два телефонных звонка от губернатора провинции, один из президентского офиса и еще один из службы новостей Северного острова. Все задавали один, явно неуместный вопрос, и все получали один и тот же короткий ответ: разумеется, мы сообщим вам, если что-либо произойдет, и благодарим за внимание.
Нервничать было не в правилах мэра Уолдрон, и ее весьма успешная карьера руководителя местной власти состоялась именно благодаря этому. Иногда, ясное дело, приходилось поволноваться: например, когда в девятом году случился самый сильный за столетие ураган, ее мэрское «вето» навряд ли могло бы ему воспрепятствовать.
– Всем сохранять спокойствие! – распорядилась она. – Рино, не трогай полки – кто-то ведь приложил немало усилий, чтобы их развесить! И в любом случае тебе уже пора ложиться спать! Билли, прочь со стола! Немедленно!
Поразительная быстрота, с которой был восстановлен порядок, свидетельствовала, что на сей раз люди с напряжением ждут, что же им скажет мэр. А она, переключив канал связи со своего наручного телефона, который все это время назойливо жужжал, на автоматическую запись, начала:
– Откровенно говоря, я знаю не намного больше вашего, и маловероятно, что в течение ближайших часов мы получим какую-либо дополнительную информацию. Тем не менее, это наверняка был какой-то космический корабль, и он, возможно, уже вошел в нашу атмосферу, когда мы его видели. Поскольку деться ему больше некуда, он, по-видимому, рано или поздно вернется к Трем Островам. Если он сейчас делает виток вокруг нашей планеты, то на это у него уйдут считанные часы.
– Были какие-нибудь попытки радиоконтакта? – спросил кто-то.
– Да, но пока безуспешно.
– А стоит ли нам делать такие попытки? – обеспокоенно спросил другой.
На короткое время в зале воцарилась тишина; затем советник Симмонс, правая рука мэра, раздраженно фыркнул:
– Это же курам на смех. Даже если бы мы и затаились, они отыщут нас за десять минут. Да они прекрасно знают, где мы находимся.
– Полностью согласна с советником, – сказала мэр Уолдрон. – Потому как на корабле с любой из колоний наверняка имеются карты Талассы. Пусть даже они устарели на тысячу лет – место Первой Высадки там все равно обозначено.
– А что, если предположить – только предположить, – что это чужаки?
Мэр лишь вздохнула: по ее мнению, подобные предположения оказались необоснованными уже сотни лет тому назад.
– Никаких чужаков нет, – твердо сказала она. – По крайней мере, достаточно разумных для межзвездных путешествий. Разумеется, мы никогда не можем быть уверенны в этом на все сто процентов, однако еще Земля на протяжении тысячи лет всеми мыслимыми средствами обшаривала Вселенную.
– Существует другая вероятность, – сказала Мирисса, которая вместе с Брантом и Кумаром стояла в конце зала. Все повернули головы к ней, и Брант не мог скрыть, что это его слегка раздражает. Хоть он и любил Мириссу, а все же временами ему хотелось, чтобы она была не столь осведомленной – благодаря тому, что на протяжении последних пяти поколений ее семья ведала Архивами.
– Что именно, милочка?
Теперь пришел черед Мириссы раздражаться, пусть она это и скрывала. Ей было неприятно, когда кто-то обращается к ней снисходительным тоном, особенно если особа эта была не слишком умна, пусть и, без сомнений, сметлива (а может, вернее сказать, хитра?). Тот факт, что мэр Уолдрон всегда постреливала глазками в сторону Бранта, Мириссу не волновал ни капельки; ее это просто забавляло, и она испытывала даже какое-то сочувствие к старшей по возрасту женщине.
– Это может быть еще один автоматический корабль-сеятель, подобный тому, который когда-то доставил геномы наших предков на Талассу.
– Но сейчас… через такую бездну времени?
– Почему бы и нет? Первые сеятели могли развить скорость, равную лишь нескольким процентам от скорости света. Земля постоянно совершенствовала их – вплоть до самой катастрофы. Поскольку более поздние модели были в десять раз более быстрыми, они за столетия догнали те, которые стартовали раньше, и немало из них, быть может, еще летят. Ты с этим согласен, Брант?
Когда Мирисса затевала дискуссию, она старалась сделать это так, чтобы Бранту казалось, будто он сам был ее инициатором. Она знала, что ему свойственно чувство собственной неполноценности, и старалась это чувство развеивать.
Порой ей было неловко из-за того, что среди обитателей Тарны она была самой образованной. Разумеется, на Трех Островах было с полдесятка равных ей по интеллекту, и она общалась с ними через коммуникационную сеть; однако вживую встречалась редко, хотя, несмотря на все достижения техники связи за много тысячелетий, ничего лучше непосредственной встречи придумано не было.
– Интересная идея, – проговорил Брант. – Может, ты и права.
Пусть Брант Фальконер был не очень силен в истории, зато как инженер он был знаком с той непростой чередой событий, которая привела к колонизации Талассы.
– Но что мы будем делать, – спросил он, – если это и впрямь другой сеятель, который жаждет заново нас колонизировать? Скажем «Большое спасибо, но не сегодня»?
Кое-кто нервно рассмеялся; затем советник Симмонс глубокомысленно заметил:
– У меня нет сомнений, что с кораблем-сеятелем в случае необходимости мы справимся. Вот только хватит ли его роботам ума изменить свою программу, когда они обнаружат, что здесь все уже давно сделано?
– Должно хватить. Потому что иначе им может показаться, что они могут сделать это лучше. В любом случае, реликт ли земной цивилизации, более поздняя ли модель с той или иной колонии, это, несомненно, робот, то есть автомат.
Объяснять, почему именно так, было излишне: каждый знал, с какими фантастическими трудностями и расходами связан межзвездный полет корабля с людским экипажем. Пусть даже технически возможный, он был абсолютно лишен смысла. Ведь с помощью роботов та же самая цель может быть достигнута неизмеримо дешевле.
– Робот или реликт… но что же нам с ним делать? – спросил один из поселян.
– Возможно, это будет совсем не наша проблема, – ответила мэр. – Все, кажется, сходятся на том, что он направится к месту Первой Высадки, но с какой стати? Если на то пошло, Северный остров куда более может служить…
Чтобы мэр оказалась не права – подобное случалось нередко, но чтобы это выяснилось столь молниеносно – такого еще не бывало. На этот раз звук, нараставший в небе над Тарной, был явно не громом откуда-то из ионосферы, а пронзительным свистом реактивных двигателей какого-то скоростного воздушного аппарата, который летел уже на малой высоте. Все в немыслимом для талассиан темпе выскочили из помещения, но только первые из них успели увидеть это тупоносое чудище с треугольными крыльями, что, заслоняя звезды, направляло свой полет в точности на то священное место, которое до сих пор почиталось как последнее звено, связывающее с Землей.
Мэр Уолдрон, на миг задержавшись, чтобы передать информацию на центральный пункт связи, присоединилась к остальным, толпившимся снаружи.
– Брант, ты можешь добраться туда первым. Заводи свой самолет.
Главный инженер-механик Тарны только захлопал глазами: никогда еще он не слыхал от мэра таких прямых приказов. Затем смущенно проговорил:
– Пару дней назад его крыло пробил кокосовый орех. А отремонтировать его у меня не было времени из-за той проблемы с рыболовными ловушками. Но так или иначе, он не приспособлен для ночных полетов.
Мэр бросила на него долгий тяжелый взгляд.
– Надеюсь, хотя бы мой автомобиль не поврежден, – саркастично сказала она.
– Конечно, нет, – ответил Брант обиженным тоном. – С полным баком горючего, готов в дорогу хоть сейчас.
Автомобиль мэра ездил куда-либо крайне редко: ведь всю Тарну можно было пересечь пешком за двадцать минут, а все местные перевозки продуктов  питания и оборудования осуществлялись на мини-пескоходах. За семьдесят лет своей официальной службы автомобиль прошел не больше сотни тысяч километров и, если не случится несчастного случая, он мог бы прослужить еще целое столетие.
Талассиане с оптимизмом предавались различным порокам, однако тяги к старине, как и потребительских наклонностей, среди этих пороков не отмечалось. И никому не приходило в голову, что все пассажиры по возрасту моложе этого автомобиля, который отправился в самую знаменитую поездку за всю историю своего существования.


                4. Тревожный сигнал


Никто не слышал первых ударов колокола, который бил тревогу, возвещая смерть Земли, – даже те ученые, которые совершили это фатальное открытие в глубоком подземелье, в заброшенной шахте по добыче золота где-то в штате Колорадо.
То был весьма смелый эксперимент, совершенно непостижимый для середины двадцатого столетия. Как только было открыто нейтрино, ученые быстро сообразили, что у них теперь есть новое окно во Вселенную. Частицу с подобной проникающей способностью, что пройти сквозь планету для нее было бы не труднее, чем свету сквозь стекло, можно использовать для того, чтобы заглянуть в самую сердцевину звезд.
И особенно одной звезды – Солнца. Астрофизики считали, что знают, какие реакции влияют на энергетический костер Солнца, а в конечном итоге и на жизнь на Земле. В условиях невероятных температур и давления в солнечных недрах происходил ядерный синтез водорода в гелий, результатом же цепочки реакций было высвобождение громадных запасов энергии. А также, в качестве побочного продукта, – и случайных нейтрино.
Поскольку для этих солнечных нейтрино триллионы тонн материи на пути представляли не большее препятствие, нежели струйка дыма, они, едва родившись, разлетались во все стороны со скоростью света. Чтобы пройти сквозь все Солнце и вырваться в космический простор, им нужно было всего две секунды. И сколько бы звезд или планет им не встретилось на пути, подавляющая часть частиц не будет остановлена этими крайне незначительными сгустками «твердой» материи среди бесконечной пустоты, и так будет продолжаться, пока течет Время.
Через восемь минут после того, как они покинули Солнце, крохотная часть солнечного потока пронеслась сквозь Землю, и еще более крошечная была перехвачена учеными в Колорадо. Они разместили свои приборы на глубине более километра – для того, чтобы менее проникающие излучения отфильтровывались, а эти редкостные, истинные посланцы солнечных недр могли попасть в ловушку. Подсчитывая количество захваченных ими нейтрино, они надеялись детально изучить условия, которые существуют там, куда, как легко доказал бы первый попавшийся философ, доступ человеку для научных наблюдений закрыт навсегда.
Эксперимент увенчался успехом: солнечные нейтрино были обнаружены. Однако их оказалось намного меньше, чем ожидалось. По всем расчетам, их должно было быть втрое, а то и вчетверо больше того количества, которое улавливали хитроумные приборы.
Ясное дело, что-то было не так, и на протяжении 1970-х годов Дело Об Исчезнувших Нейтрино приобрела размах грандиозного научного скандала. Оборудование перепроверяли снова и снова, теории подвергали скрупулезному пересмотру, эксперименты повторялись сотни раз – но всякий раз с прежним обескураживающим результатом.
И под конец двадцатого столетия астрофизики вынуждены были сделать тревожный вывод – хотя никто из них еще не осознавал всех последствий этого.
Все было в порядке и с теорией, и с оборудованием. Неладно было в солнечных недрах.
Первая тайная конференция за всю историю Международного Астрономического Союза состоялась в 2008 году в городе Аспен, штат Колорадо – как раз неподалеку от места того первого эксперимента, теперь уже многократно повторенного в десятке стран. Неделю спустя специальный бюллетень № 55/08, выпущенный под эгидой МАС, с материалом под умышленно невыразительным заголовком «Некоторые замечания о реакциях на Солнце», стал предметом изучения всеми правительствами Земли.
Можно было бы допустить, что по мере того, как эта новость постепенно становилась достоянием гласности, означая провозглашение Конца Света, землян охватит паника. В действительности же общественность отреагировала на нее сперва ошеломленным молчанием, а затем – лишь пожала плечами и вернулась к привычным, повседневным делам.
Мало какое из правительств когда-либо заглядывало в будущее дальше очередных выборов, мало кто из людей – дальше срока жизни своих внуков. Да в конце концов, астрономы могли ведь и ошибаться…
Пусть даже над человечеством навис смертельный приговор, дата приведения его в исполнение все еще была не определена. Солнце просуществует еще как минимум тысячу лет, так кто же станет оплакивать тех, кому жить через сорок поколений?


                5. Ночная поездка


Ни одна из двух лун еще не взошла, когда автомобиль отправился в путь по самой известной дороге Тарны, везя Бранта, мэра Уолдрон, советника Симмонса и еще двух поселковых старейшин. Брант, хоть и вел машину с привычным мастерством, еще не успел остыть после замечания госпожи мэра. Тот факт, что ее пухлая рука время от времени ложилась на его голое плечо, его не очень-то радовал.
Однако мирная красота ночи и завораживающий ритм, с которым пальмовые ветви попадали в конус света автомобильных фар, быстро восстановили его обычное хорошее настроение. И разве можно позволить, чтобы столь мелкая личная обида играла какую-то роль в такой исторический момент, как сейчас?
Минут через десять они будут на месте Первой Высадки – там, где началась их история. Что их ждет? Ясно было лишь одно: пришлец ориентировался на все еще работающий радиомаяк древнего корабля-сеятеля. Он знал, куда направлялся, значит, по-видимому, происходит, с какой-то другой человеческой колонии в этом секторе космоса.
С другой стороны… И тут Бранта внезапно пронзила тревожная мысль. Кто-то – или что-то! – сумел засечь этот радиомаяк, который сообщал на всю Вселенную, что некогда здесь пустил корни Разум. Брант вспомнил, как несколько лет назад было предложено отключить передатчик на том основании, что пользы от него никакой, а вред возможен. Пропозиция тогда не прошла едва-едва, причем отклонена она была скорее под влиянием сентиментальных и эмоциональных соображений, нежели логики. Талассе, возможно, вскоре придется пожалеть о том решении, но сейчас все равно уже слишком поздно что-либо предпринимать.
Советник Симмонс, наклонившись вперед с заднего сиденья к мэру, тихо спрашивал:
– Хельга, – Брант впервые слышал, чтобы он так ее называл, – ты полагаешь, мы сможем с ними общаться? Ведь языки роботов видоизменяются очень быстро, ты же знаешь?
Этого мэр Уолдрон как раз не знала, однако умение скрывать свою неосведомленность всегда было ее сильной стороной.
– Это наименьшая из наших проблем; подождем, когда она возникнет. Брант, ты не мог бы ехать чуть потише? Я хотела бы добраться туда живой.
Они двигались со скоростью, вполне безопасной для этой хорошо известной дороги, но Брант послушно сбавил ход до сорока километров в час. Ему подумалось: а не хочет ли мэр отсрочить очную ставку: как-никак это было страшно ответственно – встретиться с глазу на глаз всего-навсего со вторым за всю историю планеты космическим кораблем откуда-то из иных миров. Ведь за этим будет следить вся Таласса.
– Кракан! – выругался кто-то из пассажиров. – Кто-нибудь взял фотокамеру?
– Возвращаться все равно поздно, – отозвался советник Симмонс. – В любом случае, у нас будет еще масса времени на фотосъемку. Не думаю, что они, поздоровавшись, сразу же уберутся прочь.
В его словах проскальзывала взволнованность, и Брант не поставил бы ему это в укор: и впрямь, кто может предвидеть, что ожидает их там, за ближайшим холмом?
– Господин президент, я доложу, как только что-либо будет известно, – мэр Уолдрон говорила, используя автомобильный передатчик. Брант даже не услышал вызова – так был погружен в свои мысли. Впервые за всю свою жизнь он сожалел, что не слишком хорошо знает историю.
Разумеется, основные факты он знал досконально: каждый ребенок на Талассе заучивал их на всю жизнь. Он знал, что по мере того, как столетие за столетием неумолимо отсчитывались на часах вечности, печальный диагноз, некогда поставленный астрономами, оказывался все более оправданным, а время, когда он сбудется, – все более точным. В 3600 году, плюс-минус семьдесят пять лет, Солнце перейдет в стадию сверхновой – не гигантской, но достаточно мощной…
Один древний философ как-то заметил, что когда человек знает, что его повесят завтра наутро, его разум будет работать безукоризненно. Нечто подобное произошло со всем человечеством на исходе четвертого тысячелетия. Если обозначить миг, когда люди, наконец, осознали правду во всей ее ужасной наготе, то наступил он в ту декабрьскую полночь, когда год 2999-й сменялся на 3000-й. Глядя, как появляется на всех табло эта цифра «3», никто не мог избавиться от мысли, что цифры «4» не будет уже никогда.
Однако еще примерно полтысячи лет можно было жить спокойно, и немало еще могут сделать те тридцать поколений, которым суждено еще было жить и умереть на Земле, как и их предкам. За это время они могли, как минимум, принять меры для сохранения знаний, собранных человечеством, и величайших произведений культуры и искусства.
Даже на заре космической эры, когда первые автоматические зонды покидали пределы солнечной системы, они несли с собой записи музыки, послания и рисунки на случай, если их встретят иные исследователи Вселенной. И пускай никаких признаков чужих цивилизаций в своей галактике земляне так и не обнаружили, даже самые записные пессимисты все-таки верили, что разумная жизнь непременно существует где-то среди миллиардов иных островов материи в космосе, которые были повсюду, куда только могли заглянуть самые мощные телескопы.
На протяжении веков терабайт за терабайтом информации о знаниях и культуре человечества передавались в направлении Туманности Андромеды и ее более удаленных соседок. Никому, разумеется, не дано было знать, принял ли кто-нибудь эти сигналы, а если даже принял – понял ли их. Тем не менее, цель этих передач была понятна едва ли не каждому человеку: это было стремление оставить о себе последнюю весточку – нечто вроде сигнала с текстом: «Знайте – и мы когда-то жили на этом свете!»
К 3000-му году астрономы были уже уверены, что своими гигантскими орбитальными телескопами обшарили пространство в пределах пятисот световых лет от Солнца, выявив все существующие планетные системы. Были найдены десятки земноподобных миров, а некоторые из наиболее близких были подвергнуты более-менее детальной съемке. Некоторые обладали атмосферой с таким неотъемлемым признаком жизни, как избыточный процент кислорода. Можно было с достаточной вероятностью допустить, что люди там выжили бы – если бы смогли туда добраться.
Люди не могли, но Человек мог.
Первые корабли-сеятели были слишком примитивны, однако они дали могучий толчок развитию технологии. С теми двигателями, которые были разработаны к 2500-му году, они могли, неся свой драгоценный груз замороженных эмбрионов, достичь ближайшей планетной системы за двести лет.
Впрочем, человеческие эмбрионы – это была лишь самая малая часть груза. Еще приходилось везти автоматическое оборудование для пробуждения к жизни и выращивания тех потенциальных человеческих существ, для обучения их выживанию в неведомой, но, возможно, враждебной обстановке. Было бы напрасно – да и, по сути, жестоко – разбросать голых, несмышленых детей по мирам, столь же негостеприимных, как Сахара либо Антарктида. Им следовало дать образование, необходимые орудия, научить, как находить и использовать местные ресурсы. После посадки сеятеля, который превращался в Материнский Корабль, он должен был позаботиться о нескольких поколениях земных посланцев.
Да и не одних только представителей человеческой расы нужно было везти, а полный биологический набор организмов: растения (хотя неизвестно было, будет ли там для них почва), домашних животных, а также разнообразное множество насекомых и микробов – на случай, если нормальный цикл производства продуктов питания даст сбой и возникнет необходимость вернуться к стародавней практике.
Это начинание имело одно неоспоримое преимущество. Все болезнетворные бактерии и все паразиты, от которых человечество страдало с незапамятных времен, можно было оставить на Земле, на погибель под стерилизующим излучением Нового Солнца.
Базы данных, «экспертные системы», способные дать совет в любой из возможных ситуаций, роботы, механизмы замены и наладки – все это надо было сконструировать. Притом так, чтобы они могли функционировать две сотни лет как минимум.
Хотя этот замысел казался неосуществимым, он был столь заманчив, что практически все человечество включилось в работу. Ведь теперь у людей была долгосрочная цель – последняя возвышенная цель, которая могла оправдать факт существования жизни, ибо она тем самым не заканчивалась даже после гибели Земли.
Первый корабль-сеятель покинул Солнечную систему в 2553 году, держа курс к ближайшему из близнецов Солнца – звезде Альфа в созвездии Центавра. И хотя климатические условия на ее планете Пасадена, размерами такой же, как Земля, были крайне неблагоприятными из-за воздействия расположенной поблизости звезды Бета Центавра, до ближайшей планеты было вдвое дальше. Чтобы долететь до Сириуса-Икс, нужно было четыреста лет; когда сеятель прибудет туда, Земля уже наверняка погибнет.
Что касается Пасадены, то если бы ее удалось успешно колонизировать, времени было бы достаточно, чтобы донести до человечества эту добрую весть. Двести лет на сам перелет, пятьдесят, чтобы там укорениться, построив, в частности, небольшой передатчик, и всего четыре года на то, чтобы сигнал вернулся на Землю, – что ж, если повезет, то уже где-то в 2800 году следует ожидать всенародного триумфа…
На самом деле это произошло в 2786 году: Пасадена превзошла все ожидания. Эта весть придала новый импульс программе рассеяния, и с невиданным энтузиазмом люди отправляли корабль за кораблем, каждый раз технически более совершенный, нежели все предыдущие. Последние модификации уже были способны развивать скорость, равную одной двадцатой скорости света, и в пределах своей досягаемости они имели уже более полусотни возможных целей.
Даже когда радиомаяк на Пасадене умолк, оповестив лишь, что первая высадка прошла успешно, люди быстро оправились от замешательства. Ведь то, что сделано один раз, всегда можно повторить – и повторить еще – успех с каждым разом будет все более вероятен.
К 2700 году ученые отказались от примитивной технологии замораживания эмбрионов. Генетическую информацию, закодированную Природой в спиральной структуре молекул ДНК, теперь научились размещать проще, безопаснее и даже компактнее в памяти новейших компьютеров, таким образом миллион генотипов можно было поместить в корабле-сеятеле размером не больше, чем обычный самолет на тысячу пассажиров. Целую не рожденную еще популяцию со всем самовоспроизводящимся оборудованием, необходимым для создания нового цивилизованного общества, стало возможно запаковать в контейнер размерами в несколько сотен кубических метров и отправить к звездам.
Именно это, как знал Брант, и произошло семь веков тому назад на Талассе. Дорога шла вверх, и они уже миновали колдобины, оставленные первыми роботами-экскаваторами, которые искали сырье для создание его собственных предков. Еще немного, и станут видны давно покинутые цеха, а за ними…
– Что такое? – шепотом произнес советник Симмонс.
– Стой! – скомандовала мэр. – Выключи двигатель, Брант. – И она потянулась за микрофоном.
– Говорит мэр Уолдрон. Мы находимся на семикилометровой отметке. Впереди видим какой-то свет… его видно сквозь деревья… на мой взгляд, точнехонько с места Первой Высадки. Не слышно ничего. Идем дальше.
Брант не стал дожидаться команды и слегка отпустил рычаг скорости. В его жизни это было второе драматическое событие – после урагана в девятом году.
То происшествие едва не стоило его жизни: ему весьма повезло, что он остался цел. Возможно, опасность подстерегает его и здесь, однако в это не верилось. Разве роботам свойственна жестокость? Да и что понадобилось чужепланетникам здесь, на Талассе? Наверняка, они движимы исключительно любопытством и преисполнены дружеских чувств.
– А знаете, – проговорил советник Симмонс, – я хорошо разглядел эту штуковину, когда она летела по-над лесом, и уверен, что это какой-то самолет. У сеятелей никогда не было ни крыльев, ни обтекаемой формы. Да и к тому же, размеры у этого аппарата слишком малы.
– Так или иначе, – сказал Брант, – минут через пять мы узнаем, что это за явление. Смотрите-ка, оно село в Парке Земли – этого и следовало ожидать. Может, выйдем из машины и дальше пойдем пешком?
Парк Земли представлял собой заботливо ухоженную лужайку по правую руку от места Первой Высадки, но сейчас его заслонял от них невыразительный черный силуэт Материнского Корабля – старейшего и наиболее почитаемого памятника на планете. И из-за этого не потускневшего еще громадного цилиндра разливалось море света от какого-то, по-видимому, одиночного яркого источника.
– Остановись возле самого корабля, – распорядилась мэр. – Тогда выйдем и посмотрим, что ж оно там такое. Выключи фары, чтобы они не заметили нас раньше, чем нужно.
– Они или оно? – спросил один из пассажиров чуть ли не истерическим тоном, однако никто не удостоил его ответом.
Машина остановилась в широко раскинувшейся тени корабля, и Брант развернул ее на сто восемьдесят градусов.
– Так будет быстрее давать стрекача, – полусерьезно, полушутя пояснил он, не веря, не веря на самом деле, что их может подстерегать опасность. У него до сих пор не было уверенности, что все это происходит наяву: быть может, он еще спит и видит такой странный и правдоподобный сон?
Они тихо вышли из автомобиля, подошли к кораблю, обогнули его и увидели резко очерченную стену света. Прикрыв глаза ладонью, Брант пристально всматривался в источник света, щурясь от слепящего блеска.
Советник Симмонс оказался совершенно прав: это действительно был какой-то самолет – или космолет? – но слишком уж небольшой. Неужели северяне?.. Да нет, допускать такое было бы абсурдно. Какой смысл создавать такой летательный аппарат? Ведь площадь Трех Островов совсем невелика, да и скрыть его разработку было бы никак невозможно.
Формой он напоминал притупленный наконечник стрелы, а садился, видимо, вертикально, поскольку на траве вокруг него не было видно никаких следов. Свет шел от одного источника в его верхней обтекаемой рубке, а прямо над этим источником света мигал красным сигнальный маяк. В целом – и это успокаивало (а возможно, и разочаровывало) – аппарат выглядел вполне обычно. Такой явно не мог преодолеть десяток световых лет расстояния от ближайшей из известных колоний.
Яркий свет внезапно погас, мгновенно ослепив горстку талассиан. Когда к Бранту вновь вернулось зрение, он увидел, что в передней части самолета имеются иллюминаторы, через которые мягко светили внутренние огни. Этот аппарат вообще выглядел почти как самолет с экипажем, состоящим из людей, а не роботов, как они полагали!
Мэр Уолдрон пришла к такому же удивительному выводу:
– Это не автомат, там есть люди! Не будем терять времени. Брант, посвети своим фонариком на меня, чтобы они нас увидели.
– Хельга! – запротестовал было советник Симмонс.
– Не будь идиотом, Чарли. Идем, Брант.
Что там сказал первый человек, высадившийся на Луне почти два тысячелетия назад? «Один маленький шаг…» Они успели сделать почти двадцать, когда открылся боковой люк летательного аппарата, наружу быстро высунулся складной трап, и им навстречу вышли двое гуманоидов.
Такими они показались Бранту на первый взгляд. Но потом он сообразил, что его ввел в заблуждение цвет их кожи – вернее, цвет, который он видел сквозь эластичную прозрачную пленку, покрывавшую их с головы до пят.
Они были не гуманоидами – они были людьми! Если бы он никогда не бывал на солнце, то, наверное, сам был бы таким же бледным, вот как они.
Мэр простерла руки в традиционном, древнем, как сама история, жесте, который значил: «Смотрите – оружия нет!»
– Не думаю, что вы поймете меня, – сказала она, – но добро пожаловать на Талассу.
Гости улыбнулись, и старший из двоих – ладный седовласый мужчина лет около семидесяти – протянул руки ей в ответ.
– Отнюдь, – проговорил он низким, с красивыми модуляциями голосом – такие голоса Брант едва ли когда-либо слышал, – мы вас прекрасно понимаем. И с радостью приветствуем вас.
На какой-то миг среди встречающих зависла тишина. Глупо же удивляться этому, подумал Брант. В конце концов, они сами без всякого труда могли понимать речь людей, которые жили две тысячи лет тому назад. Когда была изобретена звукозапись, она навеки запечатлела основные фонетические образцы всех языков. С того времени словарный состав мог расширяться, синтаксис и грамматика – видоизменяться, но произношение не изменится и за тысячи лет.
Мэр Уолдрон первой пришла в себя.
– Что ж, тогда нам легче будет найти общий язык, – нерешительно молвила она. – Но откуда же вы взялись? Боюсь, мы утратили связь с нашими… соседями после того, как была разрушена наша космическая антенна.
Старший мужчина взглянул на своего товарища, значительно превосходившего его ростом, и между ними, казалось, произошел некий молниеносный безмолвный диалог. Затем вновь повернулся к госпоже мэру, которая ждала ответа.
С неприкрытой печалью в своем красивом голосе он произнес удивительную, невероятную вещь:
– Быть может, вам будет трудно в это поверить, однако мы вовсе не с какой из колоний. Мы прибыли сюда непосредственно с Земли.


                Часть II. «МАГЕЛЛАН»


                6. Над планетой


Еще не открыв глаза, Лорен точно знал, где он находится, и это его изрядно удивило. После того, как человек проспит двести лет, он уж наверняка будет слегка сбит с толку, однако ему казалось, что он только вчера сделал последнюю запись в бортовом журнале. И, насколько он мог припомнить, ему ничего не снилось. За это он был весьма признателен.
Еще с закрытыми глазами он сосредоточился поочередно на каждом из своих органов чувств. Слышен ему был некий приятный шепот голосов, которые его явно подбадривали. Ощущал он и знакомое дыхание воздухообменников, а также едва уловимую струйку, доносившую до его лица ненавязчивые запахи антисептиков.
Одного он не почувствовал, а именно веса. Безо всяких усилий поднял руку; она повисла в воздухе, ожидая новых команд.
– Приветствую, господин Лоренсон, – бодрый голос от неожиданности испугал его. – Итак, вы изволили вновь присоединиться к нам. Как себя чувствуете?
Лорен, наконец, разлепил веки, пытаясь сфокусировать взгляд на смутной фигуре человека, парившего в воздухе рядом с его койкой.
– Здравствуйте… доктор. Хорошо себя чувствую. Только есть хочется.
– Это всегда хороший признак. Можешь одеваться – только первое время не делай резких движений. А уж потом решишь, оставлять бороду или нет.
Лорен направил все еще плавающую руку к собственному подбородку и был удивлен густотой щетины, которая там обнаружилась. Как и большинство мужчин, он никогда не являлся сторонником полного искоренения растительности на лице – данной теме были посвящены целые тома психологических исследований. Пора уж, наверное, подумать об этом; его рассмешило, какая чепуха лезет в голову, пусть даже в такую минуту, как сейчас.
– Мы добрались и все нормально?
– Разумеется – иначе ты бы еще спал. Все шло согласно намеченному плану. Корабль начал будить нас месяц назад, а сейчас мы уже на орбите около Талассы. Технические службы проверили все системы; теперь твой черед поработать. И еще у нас для тебя есть один маленький сюрприз.
– Приятный, надеюсь?
– Мы тоже надеемся, что так. Через два часа капитан Бэй собирает всех в Главном Зале. Если не захочешь пока идти, тогда можешь наблюдать за собранием отсюда.
– Я приду в Зал – хочу увидеть всех. Только нельзя ли сперва позавтракать? Давненько уже я не…

                * * *

Капитан Сирдар Бэй выглядел усталым, но довольным, когда приветствовал полтора десятка мужчин и женщин, которые, только что оживленные, представлялись тем тридцати, составлявшим на данный момент команды А и Б. Согласно корабельным правилам, команда Б должна была теперь спать, хотя кое-кто из них и околачивался в конце Зала, всем своим видом притворяясь, что их там нет.
– Рад, что вы присоединились к нам, – обратился он к новоприбывшим. – Приятно видеть здесь столько новых лиц. А еще приятнее – видеть планету, сознавая, что наш корабль преодолел первые двести лет своего пути в соответствии с планом и без каких-либо серьезных препятствий. Вот перед нами Таласса, как и было намечено.
Все обратили взгляды на видеодисплей, занимавший без малого целую стену. На большую часть площади подавалась разнообразная информация, касавшаяся состояния корабля, но одна большая секция, по-видимому, была окном в космос. Она почти вся была заполнена неимоверно прекрасным изображением бело-голубой сферы, сиявшей в лучах светила. Наверное, каждый из присутствующих с болью в сердце ощущал ее поразительную схожесть с Землей, если смотреть на нее с большой высоты над Тихим океаном: почти сплошная вода и лишь несколько изолированных лоскутков суши.
Вот и здесь была суша – компактный архипелаг из трех островов, частично закрытый пеленой облаков. Лорен подумал о Гавайях, которых он никогда не видел и которых уже не существовало. Впрочем, между двумя планетами была существенная разница: противоположное полушарие Земли представляло собой преимущественно сушу, тогда как противоположное полушарие Талассы покрывал сплошной океан.
– Вот она, – с гордостью провозгласил капитан. – Все как было запланировано. Но одна деталь предусмотрена не была, и это, несомненно, внесет коррективы в наши дальнейшие действия.
Помните, что Таласса была заселена сеятелем «Марк 3А» – пятидесятитысячным модулем, который покинул Землю в 2751 году и прибыл сюда в 3109. Все шло путем, и сто шестьдесят лет спустя от них были получены первые радиосигналы. Сообщения шли непрерывно на протяжении двухсот лет, а потом внезапно оборвались после короткого сообщения о катастрофическом извержении вулкана. С того времени отсюда не было никаких вестей, и на Земле предположили, что колония на Талассе либо погибла, либо – как случалось с колониями неоднократно – деградировала до стадии варварства.
Специально для новоприбывших позвольте мне повторить, что именно мы здесь обнаружили. Само собой, подлетая к этой звездной системе, мы прослушивали все частоты. Но тщетно – мы не уловили даже излучения от работающих энергосистем.
Приблизившись, мы поняли, что это еще не доказательство. У Талассы имеется очень плотная ионосфера. Под ней может быть сколько угодно болтовни на средних и коротких волнах, однако никто, находящийся за ее пределами, никогда об этом не узнает. Микроволны, правда, будут проходить сквозь нее, но нам, наверное, не повезло засечь их.
Так или иначе, на этой планете обнаружилась весьма развитая цивилизация. Мы увидели огни их городов – или, по крайней мере, поселков – как только выпала хорошая видимость на ночной стороне планеты. Тут имеется масса мелких промышленных предприятий, небольшой прибрежный флот – без крупных судов – и даже с десяток самолетов, способных развивать скорость до пятисот километров в час, что дает им возможность добраться куда угодно за четверть часа.
Очевидно, что при столь компактном расселении авиация им не очень нужна, к тому же у них есть неплохая сеть дорог. Тем не менее, мы до сих пор не обнаружили никаких систем связи. И ни единого спутника, даже метеорологического, хотя, понятно, что они им необходимы… а может быть, и нет, потому как их суда, возможно, никогда не теряют сушу из виду. Поскольку другой суши просто нет.
Вот такая ситуация. С одной стороны, любопытная, а с другой – весьма приятная неожиданность. По крайней мере, так мне хотелось бы думать. Есть какие-либо вопросы? Прошу, господин Лоренсон.
– Были попытки вступить с ними в контакт?
– Пока нет, мы считали это недопустимым, пока нам точно не известен уровень их культуры. Как бы мы ни вели себя, у них это может вызвать настоящий шок.
– Знают ли они, что мы здесь?
– Скорее всего, нет.
– Но наш квантовый движитель… его-то они наверняка видели!
Вопрос был уместен, потому что квантовый реактивный двигатель на полной мощности порождал зрелище, равных которому практически не доводилось видеть человеку. Яркостью оно не уступало атомной бомбе, однако длилось намного дольше – месяцами вместо миллисекунд.
– Возможно, однако я сомневаюсь в этом. Мы ведь почти все время находились по ту сторону их солнца, пока осуществляли торможение. Вряд ли они видели нас за солнечным блеском.
Затем кто-то спросил то, о чем сейчас думал каждый:
– Капитан, как это отразится на нашей миссии?
Сирдар Бэй задумчиво окинул взглядом аудиторию:
– На данном этапе сказать что-либо наверняка невозможно. Несколько сотен тысяч человек – или сколько их здесь может быть – могут значительно облегчить нашу задачу. С другой стороны, если мы им не понравимся…
Он выразительно пожал плечами.
– Мне вспомнился совет, который некий древний исследователь неведомых земель дал своему коллеге. Если вы считаете, что аборигены дружелюбны, таковыми они обыкновенно и оказываются. И наоборот. Следовательно, пока они не докажут противоположного, мы будем считать, что они дружелюбны. Если же это не так…
Черты лица капитана затвердели, а голос стал настоящим голосом капитана, который провел свой корабль через пятьдесят световых лет космического пространства.
– Я никогда не провозглашал, что кто сильнее, тот и прав, но сознавать это весьма удобно.


                7. Владыки Последних Дней


Трудно было поверить, что он уже действительно проснулся и жизнь начинается заново.
Капитан-лейтенант Лорен Лоренсон понимал, что ему никогда не удастся забыть трагедию, которая омрачала существование более чем сорока поколений, достигнув апогея на его веку. И на протяжении первого дня новой жизни его не покидал страх. Какие бы надежды ни подавала вот эта загадочная и прекрасная планета-океан под «Магелланом», он не мог избавиться от назойливой мысли: а что же мне приснится сегодня ночью, когда я впервые за две сотни лет засну естественным сном?
Он был свидетелем событий, которые забыть невозможно, которые будут преследовать человечество до конца времен. В телескопы корабля он наблюдал смерть солнечной системы. Собственными глазами видел, как впервые за миллиард лет извергались марсианские вулканы; как Венера на короткое время обнажилась, силой могучего удара сбросив свою атмосферу незадолго до того, как была уничтожена сама; как гигантские газовые вспышки превращались в раскаленные огненные шары. Однако все эти зрелища были пусты, несущественны в сравнении с трагедией, которая постигла Землю.
Ее он тоже наблюдал благодаря видеокамерам, просуществовавшим на несколько минут дольше, чем обреченные люди, которые установили их, пожертвовав своими жизнями без остатка. Он видел, как…
…слепящим багрово-красным пламенем вспыхнула Великая Пирамида, перед тем, как осесть, превратившись в лужу расплавленного камня…
…оголилось дно Атлантического океана раскаленными скалам за миг до того, как вновь покрылось – но теперь уже лавой, ринувшейся из всех вулканов вдоль Срединно-Океанического разлома…
…над горящими лесами Бразилии восходила Луна, сияющая теперь почти столь же ярко, как Солнце на своем последнем закате, за минуты до того, как…
…Антарктида ненадолго освободилась от многокилометрового ледового покрова, который выкипел напрочь…
…могучий центральный пролет Гибралтарского моста плавился, сползая вниз в раскаленном воздухе…
На протяжении последнего столетия Земля была полна призраков, и это были призраки не умерших, но тех, кто никогда уже родиться не сможет. В течение пятисот лет рождаемость поддерживалась на таком уровне, чтобы численность людей сократилась к последнему часу до нескольких миллионов. Целые города – и даже страны – обезлюдели, ибо к последнему акту Истории человечество стремилось собраться вместе.
То было время удивительных парадоксов, бурных метаний между отчаянием и лихорадочной веселостью. Многих, разумеется, манило забытье, какового они достигали традиционными способами – с помощью наркотиков, секса, а также экстремальных видов спорта, включая, по сути, войны в миниатюре, тщательно контролируемые, с применением согласованного оружия. Не меньшей популярностью пользовалась широкая гамма средств электронного эскапизма – от нескончаемых видеоигр с драматическим взаимодействием игроков до прямого возбуждения мозговых центров наслаждения.
Поскольку заботиться о будущем планеты уже не имело смысла, можно было с чистой совестью разбазаривать ресурсы Земли и богатства, накопленные за всю ее историю. С точки зрения материальной обеспеченности, все люди были миллионерами, несравненно более состоятельными, чем могли вообразить в мечтаниях их предки, плоды труда которых они унаследовали. Себя они называли – спорно, однако не без некоторой гордости – Владыками Последних Дней.
Тем не менее, хотя миллионы жаждали забвения, все же достаточно было таких, кто, как это всегда свойственно людям, находили удовлетворение в работе ради целей, достижения которых они при жизни не увидят. Продолжались научные исследования с применением неограниченных ресурсов, которые были отныне в распоряжении ученых. Если физику для эксперимента требовалось сто тонн золота, проблему – к тому же, незначительную – это составляло для службы доставки, а не для бюджета.
Доминировали три темы. Первая касалась непосредственного наблюдения за Солнцем – не потому что оставались хоть какие-то сомнения, но чтобы предвидеть время взрыва с точностью до года, до дня, до часа…
Другой темой был поиск Внеземного Разума, призабытый после многовековых неудач и возобновленный с отчаянной решимостью, хотя, как и прежде, без весомых успехов. Ответом Вселенной на все вопросы Человека была лишь безмолвная космическая пыль.
И третьей, разумеется, было рассеяние человеческой расы в ближайших звездных системах в надежде, что она не сгинет с гибелью Солнца.
К началу последнего столетия корабли-сеятели, способные развивать большую скоростью и более совершенные технически, были отправлены уже не менее чем к пятидесяти местам назначения. Большинство миссий, как и предполагалось, закончились неудачей, но десяток, судя по радиосигналам, которые пришли на Землю, были хотя бы частично успешны. Еще большие надежды возлагались на более поздние и усовершенствованные модели, пусть даже им предстояло достигнуть своих далеких целей уже тогда, когда Земля давно прекратит свое существование. Последние из них, к тому времени еще не запущенные, могли преодолевать пространство космоса с одной двадцатой скорости света и, если все будет нормально, смогут высадиться на предназначенной планете через девяносто пять лет.
Лорен хорошо помнил запуск корабля «Экскалибур» с его, так сказать, стапелей в точке Лагранжа между Землей и Луной. Он хоть и был тогда еще пятилетним мальчиком, однако сознавал, что этот запуск – последний такого рода. Но почему именно тогда, когда эта многовековая программа достигла технической зрелости, ее закрывали, он по малости лет не понимал. Не мог он догадаться и о том, сколь радикально переменится его собственная жизнь благодаря ошеломляющему открытию, которое изменило всю ситуацию, подарив человечеству в последние десятилетия земной истории новую надежду.
Несмотря на неисчислимые теоретические разработки, никто не мог аргументировано отстоять идею космического полета с экипажем, состоящим из людей, даже к ближайшей звезде. То, что подобное путешествие продолжалось бы лет сто, не являлось основным препятствием: данная проблема снималась погружением в искусственную спячку. Макака-резус в Пастеровской орбитальной клинике спала уже тысячу лет и по-прежнему проявляла нормальную мозговую активность. Не было никаких оснований считать, что человеческие существа на такое не способны, хотя рекорд, установленный одним пациентом, страдавшим от специфической формы рака, не достиг и двух столетий.
Итак, биологических препятствий в том не было, однако непреодолимыми казались препятствия технического характера. Корабль, несущий тысячу спящих пассажиров со всем необходимым им для новой жизни в другом мире, размерами должен был бы едва ли не превосходить те громадные океанские лайнеры, которые некогда были владыками морских просторов Земли.
Построить такой корабль за пределами орбиты Марса, используя богатые ресурсы пояса астероидов, было достаточно легко. А вот двигатели, способные доставить этот корабль к звездам за сколько-нибудь приемлемый промежуток времени, создать было невозможно.
Даже со скоростью в одну десятую световой самых перспективных целей можно достичь лишь за пять с хвостиком столетий полета. Подобную скорость развивали зонды-роботы, которые молниями пересекали ближайшие звездные системы, передавая радиосигналами свои наблюдения за считанные часы пролета. Однако не было никакой возможности замедлить их движение для встречи с другим кораблем либо посадки; если не случится какая-либо авария, они будут и дальше лететь в пространстве без конца и края.
Такова была основная заковыка с ракетами… альтернативы же реактивному движению в космосе никто еще не предлагал. Погасить ускорение было так же трудно, как и развить его, а ракетное топливо, необходимое для торможения, не просто удваивало сложность миссии, но возводило ее в квадрат.
Чтобы соорудить полномасштабный корабль для спящих пассажиров, способный достигать десятой части скорости света, потребовалось бы около миллиона тонн экзотических элементов, которые использовались бы в качестве топлива: это было сложно, но не невозможно.
Однако чтобы в конце путешествия погасить эту скорость, кораблю пришлось бы стартовать не с миллионом, а миллионом миллионов тонн топлива. Это обстоятельство, ясное дело, настолько лишало смысла весь замысел, что всерьез о нем не вспоминали на протяжении веков.
И тогда, благодаря одному из величайших капризов истории, человечество заполучило ключи от Вселенной – имея в запасе едва ли столетие, чтобы успеть ими воспользоваться.


                8. Память об утраченной любви


Какое же счастье, думал Мозес Келдор, что я никогда не поддавался искушению – этой притягательной приманке, которую наука и техника подкинули человечеству тысячу лет назад. Стоило лишь пожелать, и я мог бы забрать с собой электронный призрак Эвелин, закодированный в нескольких гигабайтах информации в компьютере. Она могла бы являться мне в каком-нибудь из наших любимых мест, где мы встречались, и разговор, который мы бы вели, был бы столь убедителен, что посторонний ни за что не догадался б, что на самом деле там никого – ничего! – нет.
Но сам я понял бы это минут за пять или десять, если только сознательно не вводил бы себя в заблуждение. Чего никогда не сделаю. Хотя и не уверен до сих пор, почему мои инстинкты восстают против этого; я всегда отказывался от фальшивого утешения, которое дает диалог с умершим. У меня нет сейчас даже простой записи ее голоса.
Куда лучше просто наблюдать, как она молчаливо проходит по саду нашего последнего дома, зная, что это никакая не иллюзия, сотворенная мастерами видеопластики, а реально происходило на Земле двести лет назад.
Единственным же голосом будет мой, и будет звучать он здесь и сейчас, ибо мой человеческий мозг, покуда жив, еще хранит воспоминания.
Личная запись I. Код «альфа». Программа самоуничтожения.
Ты была права, Эвелин, в отличие от меня. Хотя я и самый старый человек на корабле, все же, сдается мне, смогу принести пользу.
Когда я проснулся, перед собой увидел капитана Бэя. Мне это весьма польстило – как только я смог что-либо ощущать.
– Что ж, капитан, – сказал я, – это для меня приятный сюрприз. Я был уверен, что ты выкинешь меня в космос, как ненужный хлам.
Он со смехом ответил:
– Такое еще не исключено, Мозес: путешествие пока что не закончилось. Но сейчас ты нам действительно нужен. Разработчики Миссии были мудрее, чем тебе казалось.
– Они вписали меня в корабельный реестр в качестве «посланника-советника». В которой из этих ипостасей я вам понадобился?
– Пожалуй, что в обеих. А еще, возможно, в твоей более известной роли…
– Не надо колебаний, говори прямо: крестоносца, хотя лично мне это слово никогда не нравилось, и я никогда не считал себя вождем какого-либо движения. Я лишь убеждал людей мыслить самостоятельно, а не брать пример с меня. История знала слишком много вождей.
– Да, но не все же они были поганцами. Вспомнить хотя бы твоего тезку[7].
– Персонаж, которого слишком уж переоценивают, хотя мне понятно, почему он тебе так нравится. Ведь твоя миссия тоже заключается в том, чтобы привести неприкаянное племя на землю обетованную. Полагаю, возникла какая-то проблема.
Капитан усмехнулся и сказал в ответ:
– Я счастлив видеть тебя в полной боевой. На данном этапе это еще даже не проблема, да и откуда ей взяться? Тем не менее, возникла ситуация, которой никто не предусмотрел, а ты же у нас официальный дипломат. Обладаешь квалификацией в сфере, которая, как мы думали, нам никогда не понадобится.
Признаюсь тебе, Эвелин, я был по-настоящему поражен этим. Капитан Бэй, должно быть, угадал мои мысли, когда увидел, как у меня отвисла челюсть, поскольку сразу отреагировал:
– О нет, никаких инопланетян! Однако, оказывается, человеческая колония на Талассе не была уничтожена, как мы предполагали, а существует и даже процветает.
Это, разумеется, тоже было для меня сюрпризом, но из числа приятных. Ведь Таласса – Море, Море! – была тем миром, который я никогда не надеялся увидеть собственными глазами. Когда мне предстояло проснуться, она была бы уже на много световых лет позади и на столетия в прошлом.
– Что здесь за люди? У вас уже был контакт с ними?
– Еще нет, это твой хлеб. Ты лучше всех нас знаешь ошибки, которые исследователи допускали в прошлом. Мы не хотим повторять их здесь. Теперь, если ты в состоянии идти со мной на капитанский мостик, я покажу тебе с высоты птичьего полета наших вновь обретенных родственников.
Это было неделю назад, Эвелин; как же приятно наслаждаться свободным течением времени после того, как ты десятилетиями лежал точно мертвый и – в буквальном значении – замороженный! Теперь нам известно о талассианах максимум того, что возможно без личного знакомства. И оно состоится сегодняшней ночью.
Мы решили продемонстрировать им нашу с ними родственность. Место первой высадки четко видно, оно хорошо сохранилось, там, кажется, парк или, быть может, святыня. Это весьма добрый знак; надеюсь лишь, что наша высадка не будет ими воспринята как святотатство. А кто знает – может, она засвидетельствует нашу божественность, что было бы для нас лучше всего. Изобрели ли талассиане богов – об этом я должен узнать, помимо прочего.
Я снова начинаю жить, моя милая. Да, да, ты была мудрее меня, хоть я и называл себя философом! Никто не вправе умирать, пока он еще способен помочь своим. Это было эгоистично с моей стороны, когда я желал противоположного… когда надеялся лечь с тобою навек в месте, которое мы вместе выбрали так давно и так далеко отсюда… Теперь я даже могу примириться с тем, что твои останки, как и все, что я так любил на Земле, рассеяны где-то по всей Солнечной системе.
Впрочем, сейчас у меня есть работа; а до тех пор, пока я обращаюсь к памяти о тебе, ты все еще жива.


                9. В поисках суперпространства


Из всех психологических ударов, которые ученым двадцатого столетия довелось испытать, самым сокрушительным – и, к тому же, неожиданным – было, видимо, открытие, что нет ничего более полновесного, нежели «пустое» пространство.
Давняя концепция Аристотеля о том, что Природа не терпит пустоты, оказалась целиком справедливой. Если убрать все атомы, казалось бы, твердой материи из занимаемого ею объема, даже тогда останется адский котел энергии, которая своей мощью и интенсивностью превзойдет всякое людское воображение. Для сравнения, даже самая плотная форма материи – нейтронная звезда с ее сотнями миллионов тонн на кубический сантиметр – оказалась всего-навсего неощутимым призраком, едва заметным уплотнением в непостижимо плотном, однако пенообразном по структуре «суперпространстве».
То, что пространство содержит в себе намного больше, чем допускала наивная интуиция, было впервые засвидетельствовано классическим трудом Лэмба и Резерфорда[8] еще в 1947 году. Исследуя простейший из элементов – атом водорода, – они обнаружили, что, когда единственный электрон вращается вокруг ядра, происходят удивительные вещи. Вместо того, чтобы двигаться плавной криволинейной траекторией, он вел себя так, как будто его непрерывно подталкивают какие-то субмикроскопические волны. Хотя воспринять это было нелегко, но это были некие флюктуации в самом вакууме!
Со времен Древней Греции философы разошлись во взглядах и создали две научные школы: одни считали, что все в природе течет плавно, а другие – что это иллюзия; по их мнению, движение происходит дискретно, то есть рывками либо прыжками, но настолько маленькими, что в обычных условиях они незаметны. Утверждение атомной теории было торжеством другой школы; когда же квантовая теория Планка[9] продемонстрировала, что даже свет и энергия поступают маленькими порциями, а не непрерывным потоком, споры окончательно прекратились.
В конечном итоге, мир Природы оказался раздробленным, то есть прерывистым. Пусть даже для невооруженного взгляда водопад и, скажем, падающие кирпичи казались явлениями крайне различными, на самом деле они были очень схожи. Просто крохотные «кирпичики» воды слишком малы, чтобы разглядеть их без вспомогательных средств, но физические приборы такую возможность дают. Теперь анализ пошел на шаг дальше. Отчего с таким трудом воспринималась эта раздробленность пространства? Не только из-за ее субмикроскопичности, но и из-за суперрадикальности самой идеи.
Никто не мог представить себе миллионную часть сантиметра, однако по меньшей мере сама цифра – тысяча тысяч – встречалась в таких человеческих делах, как бюджет либо статистика населения. Сказать, что на одном сантиметре можно разместить миллион вирусов, – это для человека имело определенный смысл.
Но миллионная миллионной части сантиметра? Примерно таковы были размеры электрона, и это уже было за пределами воображения. Возможно, это можно было осознать разумом, однако на уровне ощущений – едва ли.
И все же, масштаб событий, которые происходили в структуре пространства, был еще неимоверно меньше – для сравнения, муравей и слон с этой точки зрения были, по сути, одинаковых размеров. Если попытаться вообразить себе эту структуру как пузыристую, пенообразную массу (трактовка почти безнадежно ошибочная, хотя и являющаяся первым приближением к истине), то эти пузыри были…
…тысячной частью одной миллионной миллионной миллионной миллионной миллионной части…
…одного сантиметра в поперечнике.
А теперь представьте себе, как они непрерывно взрываются с энергией, как у атомной бомбы, а потом снова поглощают эту энергию и снова выплескивают ее – и так без конца и краю, во веки веков.
Такой – разумеется, в весьма упрощенном виде – была та картина, какой некоторые физики двадцатого столетия представляли себе фундаментальную структуру пространства. То, что его внутреннюю энергию когда-нибудь можно будет покорить, казалось тогда сплошной чепухой.
Точно так же было – поколением раньше – с идеей высвобождения только что открытых сил атомного ядра; однако это было осуществлено менее чем за полстолетия. Покорение же «квантовых флюктуаций», которое включало в себя и энергетические поля космического пространства, являлось заданием на много порядков более сложным, – но и вознаграждение, соответственно, более значительным.
Помимо прочего, это дало бы человечеству свободу полетов во Вселенной. Космический корабль мог бы ускоряться бесконечно, поскольку ему уже не понадобилось бы топливо. Единственное, что ограничивало бы его скорость на практике, было бы, как ни парадоксально, то же самое, что приходилось преодолевать некогда самолетам, – трение окружающей среды. Ведь пространство наполнено атомами водорода и других элементов, что дало бы себя знать задолго до того, как корабль достигнет предела скорости, равного скорости света.
Квантовый двигатель мог быть разработан еще в середине третьего тысячелетия, и тогда история человеческой расы наверняка пошла бы совсем иным путем. Но, к сожалению, как бывало не раз в похожей на зигзаг истории научного прогресса, ошибочные наблюдения и ложные теории оттянули окончательный прорыв к истине почти на тысячу лет.
Горячечные столетия Последних Дней принесли множество ярких – хотя, в большинстве своем, упаднических – произведений искусства, однако слишком мало в сфере фундаментальной науки. Более того, к тому времени длинный список неудач убедил почти всех, что получить доступ к энергии космического пространства – дело безнадежное, как вечный двигатель, неосуществимый даже теоретически, не говоря уже о практике. Однако – в отличие от вечного двигателя – в данном случае теоретическая возможность еще не была доказана, и пока оставались сомнения, теплилась и надежда.
И только лишь за сто пятьдесят лет до конца группа физиков с исследовательского безгравитационного спутника «Лагранж-1» сообщила, что они, наконец, нашли такое доказательство: существуют фундаментальные причины, по которым безграничная энергия суперпространства, хотя и вполне реальная, никогда не может быть покорена. Эти копания в научном тупике мало кого заинтересовали хотя бы на йоту.
Но годом позже с «Лагранжа-1» прозвучало смущенное покашливание: в доказательство вкралась маленькая ошибка. Подобные вещи довольно часто имели место в прошлом, хотя и никогда не несли столь весомых последствий.
Знак «минус» случайно превратился в «плюс».
И весь мир в мгновение ока вдруг переменился. Путь к звездам был открыт – за пять минут до полуночи.


                Часть III. ЮЖНЫЙ ОСТРОВ


                10. Первый контакт


Пожалуй, не следовало говорить этого сразу, было бы лучше открыть правду постепенно, корил себя Мозес Келдор: они все, кажется, в состоянии шока. Но в конечном итоге это, возможно, и пойдет на пользу: хотя эти люди технически отсталы (достаточно взглянуть на тот автомобиль!), они должны понимать, что только техническое чудо могло забросить нас с Земли на Талассу. Сперва они поинтересуются, как мы это сделали, а уж потом задумаются – зачем.
Но как раз последний вопрос возник первым у мэра Уолдрон. Эти двое в небольшом летательном аппарате, очевидно, – только авангард. А там, на орбите, быть может, ожидают тысячи… если не миллионы. Население же Талассы, благодаря строгому регулированию, уже составляет около девяноста процентов от экологического оптимума…
– Меня зовут Мозес Келдор, – представился первый из двоих визитеров. – А это капитан-лейтенант Лорен Лоренсон, заместитель главного инженера космического корабля «Магеллан». Просим прощения за эти надувные костюмы, но вы понимаете, что они предназначены как для нашей, так и для вашей защиты. Пусть мы явились к вам с добрыми намерениями, у наших бактерий могут быть другие замыслы.
Какой приятный голос, подумала мэр Уолдрон – и у нее к тому были все основания. Некогда этот голос был известен на Земле лучше любого другого – способный утешить, а то и вызвать раздражение у миллионов человек на протяжении последних десятилетий перед Концом.
Подвижный взгляд, присущий, как было общеизвестно, мэру Уолдрон, задержался, впрочем, ненадолго, на Мозесе Келдоре: этот мужчина в летах далеко за шестьдесят был для нее слишком стар. Другой, помоложе, был ей куда более по вкусу, хотя навряд ли она когда-нибудь привыкла бы к его уродливой бледности. Лорен Лоренсон (какое чудесное имя!) был почти двух метров ростом, с волосами такими белыми, что они казались серебряными. Он не был таким здоровяком, как… ну, Брант, но уж точно был покрасивее, чем тот.
Мэр Уолдрон хорошо умела оценивать людей, и Лоренсона она быстро разложила по полочкам. Тут были и ум, и решительность, и даже, возможно, безжалостность; не хотела бы она иметь его во врагах, но была явно заинтересована заполучить его в друзья. Или, еще лучше…
В то же время она не сомневалась, что Келдор – человек куда более добрый. В его облике и голосе она уже ощутила мудрость, доброту, а также глубокую печаль. Не удивительно, если подумать, в какой тени прожил он всю свою жизнь.
Теперь подошли все встречающие и были по одному представлены. Брант, сократив церемонию до минимума, сразу ушел к самолету и начал его изучать.
Лорен последовал за ним, распознав в этом талассианине коллегу-инженера, чьи реакции для него должны быть весьма поучительными. Он угадал, о чем будет первый вопрос Бранта. Однако от самого вопроса несколько оторопел.
– Какая у него тяга? Ведь эти реактивные сопла смехотворно малы… если это действительно они.
Замечание было весьма сметливое: оказывается, эти люди не такие уж дикари в техническом плане, как казалось на первый взгляд. Тем не менее, не стоит показывать ему, что ты поражен. Лучше прибегнуть к контратаке, целя точнехонько промеж глаз.
– Это миниатюрный квантово-реактивный двигатель, предназначенный для полетов в атмосфере с использованием в качестве рабочего тела воздуха. Он использует флюктуации Планка – знаешь, десять в минус тридцать третьей степени сантиметра. И потому, ясное дело, у него неограниченная дальность – что в воздухе, что в космосе. – Лорену самому понравилось это его «ясное дело».
Снова ему пришлось отдать Бранту должное: тот даже бровью не повел и даже промолвил: «Очень интересно», как будто впрямь что-то просек.
– Можно зайти внутрь?
Лорен заколебался. Отказать было бы невежливо, к тому же они сами горели желанием как можно скорее завести здесь друзей. Но еще важнее, пожалуй, то, что это покажет, на чьей стороне тут настоящее преимущество.
– Разумеется, – сказал он. – Но будь осторожен и ничего не трогай.
Брант был настолько увлечен, что не заметил отсутствия слова «пожалуйста».
Лорен провел его в небольшой корабельный тамбур. Места там для двоих было достаточно, но чтобы запечатать Бранта в резервный надувной костюм, нужна была немалая ловкость.
– Надеюсь, они нам понадобятся недолго, – пояснил Лорен, – но приходится их носить, пока не закончатся микробиологические проверки. Закрой глаза, потому что сейчас пройдем этап стерилизации.
В тамбуре вспыхнуло бледно-фиолетовое сияние, сопровождаемое кратковременным шипением газа. Затем открылась внутренняя дверь, и они попали в кабины управления.
Они сидели плечом к плечу, и плотная, хотя едва видимая пленка вокруг каждого из них почти не мешала их движениям. Однако она разделяла их столь надежно, как будто они находились в разных мирах – в определенном смысле так оно и было на самом деле.
Брант был способным учеником, это Лорену пришлось признать. Несколько часов обучения – и он сможет управлять кораблем, пусть даже и не постигнет теорию, на которой это управление основано. Насчет этого существовала легенда: дескать, по-настоящему знала толк в гипердинамике суперпространства лишь горстка людей – да и те уже сотни лет как умерли.
Вскоре они настолько углубились в технические обсуждения, что почти забыли про окружающий мир. Внезапно откуда-то от пульта управления раздался встревоженный голос:
– Лорен? Вызывает корабль. Что происходит? Уже полчаса, как вы не выходите на связь.
Лорен лениво потянулся к переключателю.
– Поскольку вы нас контролируете по шести видео- и пяти аудиоканалам, это, пожалуй, некоторое преувеличение. – Лорену хотелось, чтобы Бранту стало ясно: мы полностью контролируем ситуацию и ничего не воспринимаем на веру. – Обратитесь к Мозесу – он, как всегда, работает языком.
Через выгнутые иллюминаторы им хорошо было видно, что Келдор с мэром ведут жаркую дискуссию, в которую время от времени вклинивается советник Симмонс. Лорен что-то включил, и их усиленные голоса вдруг заполнили всю кабину – громче, чем если бы они сейчас стояли рядом с ними.
– …наше гостеприимство. Но вы, конечно, понимаете, что наш мир чрезвычайно мал, если иметь в виду сушу. Сколько, вы говорите, у вас на борту людей?
– Сдается мне, я не называл цифру, госпожа мэр. Во всяком случае, лишь небольшая группа получит приятную возможность побывать на Талассе, сколь бы хороша она ни была. Я целиком разделяю ваше… гм… беспокойство, но нет никаких оснований для наименьших опасений. Через год или два, если все будет путем, мы продолжим наш маршрут. В то же время, это не визит вежливости, потому как мы вовсе не надеялись встретить здесь кого-нибудь! Однако космический корабль не станет тормозить с половины скорости света, без уважительных на то причин. У вас имеется нечто, что нужно нам, у нас же, в свою очередь, есть что предложить вам.
– Что же именно, смею спросить?
– От нас, если пожелаете, вы сможете получить достижения последних столетий науки и искусства человечества. Но должен предупредить вас – прежде взвесьте, чем станет такой подарок для вашей собственной культуры. Возможно, и не стоит принимать от нас все, что мы можем предложить.
– Ценю вашу откровенность… и ваше понимание. Наверное, вы обладаете неоценимыми сокровищами. А что сможем предложить вам в обмен мы?
Келдор рассмеялся своим звонким смехом:
– К счастью, с этим проблем нет. Вы даже и не заметили бы, если б мы взяли то, что нам нужно, без вашего разрешения. Все, чего мы просим у Талассы, – это сотня тысяч тонн воды. Либо, если точнее, – льда.


                11. Делегация


Президент Талассы занимал сей пост всего два месяца и еще не успел свыкнуться с передрягой, которая выпала на его долю. Тем не менее, поделать он ничего не мог, разве что стараться как возможно лучше исполнять малоприятные обязанности, что будут висеть у него на шее целых три года. Не имело смысла, разумеется, требовать перерасчета: программа отбора, сводившаяся к генерации и группировке тысячезначных случайных чисел, максимально возможно приближалась к чистой случайности, нежели все прочие способы такого приближения, на которые сподобилась человеческая изобретательность.
Имелось лишь пять причин, которые помешали бы стать полновластным обитателем президентского дворца (двадцать комнат, одна из которых в состоянии вместить сотню человек). Если тебе меньше восемнадцати или больше восьмидесяти лет; если ты неизлечимо болен; если ты умственно отсталый; либо, в конце концов, если ты совершил тяжкое преступление. Единственной возможностью, реально открытой для президента Эдгара Фаррадайна, была последняя, и он серьезно подумывал над этим.
Однако ему приходилось признать, что, несмотря на специфические неудобства, которые ему выпали, это была, пожалуй, наиболее совершенная форма правления, какую человечество сумело изобрести. На то, чтобы достичь ее, планете-матери потребовалось около десяти тысяч лет поисков – методом проб и порой ужасающих ошибок.
Настоящая демократия стала возможна, как только все взрослое население получило образование, соответствующее интеллектуальным возможностям каждого (а порой, увы, их и превосходило). На завершающем этапе пришлось разработать систему мгновенной персональной связи, подключенную к центральным компьютерам. И, согласно историческим источникам, первая реальная демократия на Земле была установлена в стране под названием Новая Зеландия в 2011 году по земному летоисчислению.
С той поры избрание главы державы стало делом малосущественным. Как только всеми было признано, что тот, кто сознательно стремится занять этот пост, автоматически исключается из круга кандидатов, всякая система сработала бы с равным успехов, и самым простым способом выборов стала лотерея.
– Господин президент, – обратилась к нему секретарь кабинета, – гости ожидают в библиотеке.
– Спасибо, Лиза. И без тех дутых костюмов?
– Да. Все медики пришли к единому выводу, что безопасность гарантирована. Но лучше я предупрежу вас, сэр. Они пахнут… ну… как-то странно.
– Кракан! То есть как?
Секретарша усмехнулась:
– О, не то чтобы неприятно, нет, по крайней мере, я так не считаю. Видимо, это как-то связано с их пищей: за тысячу лет в наших биохимических реакциях могли проявиться некоторые различия. Я бы скорее назвала этот запах ароматическим.
Президент не был уверен, что вполне понимает этот термин, и как раз размышлял, не спросить ли, когда у него возникло тревожное сомнение:
– А как, по-твоему, они воспринимают наш запах?
К его облегчению, пятерка гостей не проявила явных признаков обонятельного дискомфорта, когда шло взаимное представление. Тем не менее, он вынужден был признать, что Элизабет Исихара поступила разумно, предупредив его: теперь он вполне понимал значение слова «ароматический». И то, что неприятными этот запах не назовешь, тоже верно. Ему он напоминал скорее те специи, которыми пользовалась его супруга, когда была ее очередь готовить во дворце.
Сидя во главе подковообразного стола для совещаний, президент Талассы нежданно для самого себя погрузился в размышления касательно Случая и Судьбы – вещей, которые никогда прежде его особенно не волновали. Тем не менее, именно Случай в наиболее чистом своем виде поставил его на этот пост. И вот теперь такой же Случай – а может, родная его сестра Судьба? – произошел вновь. Разве не удивительно, что именно его, скромного производителя спортивного снаряжения, Судьба избрала на роль руководителя на этой исторической встрече! Впрочем, кто-то же должен был занять это место, и, надо признать, ему это начинало нравиться. По крайней мере, никто не помешает ему провозгласить приветственную речь…
…Речь и впрямь была весьма хороша, хотя, возможно, и длинновата даже как по такому неординарному поводу. Под конец он видел, что глаза слушателей, поначалу вежливо внимательные, несколько остекленели, и потому сократил статистические выкладки, касающиеся промышленности, а раздел о новой энергосистеме на Южном острове опустил вовсе. Когда он, наконец, сел, был уверен, что обрисовал картину энергичного, прогрессивного общества с высоким уровнем технологии. Несмотря на некоторые поверхностные впечатления, свидетельствовавшие о противоположном, Таласса не была ни отсталой, ни пребывающей в упадке, сохранив все лучшие традиции своих великих предков. И так далее.
– Премного благодарим вас, господин президент, – сказал капитан Бэй, нарушая паузу. – Для нас было по-настоящему приятной неожиданностью, когда мы узнали, что Таласса является не просто обитаемой, но и процветающей планетой. Это еще более скрасит наше пребывание здесь, и мы надеемся, что, когда отправимся дальше, расстанемся с вами хорошими друзьями.
– Простите мою бестактность… возможно, неучтиво задавать такой вопрос гостям сразу при встрече, но как долго вы планируете здесь оставаться? Нам необходимо знать это как можно раньше, чтобы организовать все как следует.
– Вполне понимаю вашу обеспокоенность, господин президент. На данном этапе мы еще не можем дать точного ответа, поскольку частично это будет зависеть от того, на какую помощь с вашей стороны мы сможем рассчитывать. Мое предположение таково – как минимум, один ваш год, но вероятнее, года два.
Эдгар Фаррадайн, как и большинство талассиан, не очень-то умел скрывать свои чувства, и потому капитана Бэя озадачило радостное – а скорее, хитроватое – выражение лица главы администрации планеты.
– Надеюсь, ваше высокопревосходительство, это не вызовет каких-либо проблем? – озабоченно спросил он.
– Наоборот, – ответил президент, мало что не потирая руки. – Возможно, вы не слышали, но через два года состоятся наши двухсотые Олимпийские игры. – Он скромно откашлялся. – Знаете, когда я был молод, меня удостоили медали на дистанции в тысячу метров, посему на меня возложена и организация этих игр. И мы не против заполучить на них соперников из другого мира.
– Господин президент, – вмешалась секретарь кабинета, – я не уверена, что регламент игр…
– Который устанавливаю я, – весомо продолжил президент. – Капитан, прошу считать это официальным приглашением. Либо вызовом, если хотите.
Командир космического корабля «Магеллан» привык принимать быстрые решения, однако на сей раз он был обескуражен. Не дожидаясь, пока он даст какой-либо ответ, в разговор вмешалась его заместитель по медицинским вопросам.
– Это чрезвычайно любезное приглашение с вашей стороны, господин президент, – молвила главный корабельный врач Мэри Ньютон. – Однако, будучи медиком, вынуждена отметить, что всем нам уже за тридцать, что мы совсем не тренированы и что тяготение на Талассе на шесть процентов сильнее земного, и все это поставит нас в весьма невыгодное положение. Таким образом, если ваши Олимпиады не включают соревнований по шахматам или карточным играм, то…
Президент был явно разочарован, но быстро опомнился:
– Что ж, по меньшей мере, капитан Бэй, мне бы хотелось, чтобы вы вручили некоторые награды.
– С превеликим удовольствием, – озадаченно ответил командир корабля, чувствуя, что беседа пошла не в то русло и пора вернуться к порядку дня.
– Вы позволите мне, господин президент, пояснить, что мы хотели бы тут у вас сделать?
– Разумеется, – отозвался президент без заметного интереса в голосе. Мысли его высокопревосходительства, по всей видимости, блуждали еще где-то далеко. Быть может, он заново переживал триумф юности. Наконец, с видимым усилием, он сосредоточил свое внимание на текущем моменте. – Нас весьма порадовал ваш визит, хотя, скорее удивил. Ведь наш мир, кажется, так мало может предположить вам. Мне говорили, что речь будто бы идет про какой-то лед, но то была, наверное, шутка.
– Нет, господин президент, это вполне серьезно. Это действительно все, что нам нужно от Талассы, хотя после того, как мы попробовали некоторые ваши продукты питания – в частности, сыр и вино, которыми нас тут угощали, – наши запросы могут существенно возрасти. Однако лед – это главное; разрешите пояснить вам. Прошу первую голограмму.
Перед президентом возник прямо в воздухе космический корабль «Магеллан», уменьшенный до двух метров в длину. Выглядел он настолько реалистично, что президенту хотелось протянуть руку и коснуться его, и он наверняка это сделал бы, не будь вокруг зрителей, которые увидели бы этот его наивный жест.
– Видите, корабль имеет практически цилиндрическую форму – четыре километра длиной, один в ширину. Поскольку наша система реактивной тяги использует энергетические поля самого пространства, теоретического предела ускорению нет, вплоть до скорости света. На практике же проблемы возникают уже на одной пятой этой скорости – из-за межзвездных газов и пыли. Хоть какими бы разреженными они ни были, но объект, движущийся сквозь них со скоростью шестидесяти или более тысяч километров в секунду, подвергается ударам на удивление большой массы этих частиц – а при такой скорости даже один-единственный атом водорода способен причинить немалый вред.
Поэтому «Магеллан», подобно первым примитивным космическим кораблям, несет перед собой защитный экран. Для него годится практически любой материал, какой имеется в достаточном количестве. Но при той температуре, что царит в межзвездном пространстве, то есть около абсолютного нуля, трудно отыскать для этого что-то лучшее, чем лед. Материал этот дешев, он легко обрабатывается и на удивление крепок! Этот вот усеченный конус, видите, – наш маленький айсберг, когда мы покидали Солнечную систему двести лет назад. А вот как он выглядит сейчас.
Изображение мигнуло, затем появилось вновь. Корабль был тот же, но конус перед его носом съежился до тонкого диска.
– Это результат, можно сказать, просверливания дырки длиной в пятьдесят световых лет сквозь этот довольно запыленный сектор Галактики. Мне приятно отметить, что интенсивность истирания льда оказалась в пределах пятипроцентной точности от прогнозированной, потому реальной опасности мы никогда не подвергались, хотя всегда существует незначительная вероятность столкнуться с чем-то действительно крупным. От этого не спасет никакой экран – изо льда или даже из самой прочной бронелистовой стали.
Этого экрана нам хватит еще на десяток световых лет, но этого недостаточно. Ведь нашей конечной целью является планета Саган-2, до которой остается еще семьдесят пять световых лет.
Теперь вы понимаете, господин президент, почему мы сделали остановку на Талассе. Мы хотели бы у вас позаимствовать – а точнее, попросить, потому как едва ли сможем вернуть, – приблизительно сотню тысяч тонн воды. Мы должны соорудить там, на орбите, новый айсберг, который будет торить нам путь, когда мы отправимся к новым звездам.
– Чем мы сможем помочь вам в этом? Технически вы ведь опережаете нас на сотни лет.
– Не думаю, что именно так, если не брать в расчет квантовый двигатель. Позвольте моему заместителю капитану Малине очертить наши планы, которые, разумеется, будут подлежать вашему одобрению.
– Прошу.
– Для начала нам необходимо выбрать место для морозильной фабрики. Выбор для этого велик – просто она должна стоять на каком-нибудь изолированном участке побережья. Никакого экологического вреда она не принесет, но, если вы пожелаете, мы смонтируем ее на Восточном острове, в надежде, что Кракан не взорвется раньше, чем мы закончим.
В конструкцию фабрики, которая, по сути, у нас готова, придется внести лишь незначительные дополнения в зависимости от окончательно выбранного для нее участка. Большинство компонентов может сразу пойти в дело, поскольку они предельно просты. Речь идет о помпах, холодильных системах, теплообменниках, кранах – всей этой старой доброй технологии второго тысячелетия.
Если все пойдет нормально, первый лед мы получим уже через девяносто дней. Мы планируем вырабатывать блоки стандартных размеров, весом по шестьсот тонн каждый, – плоские шестиугольные глыбы, которые кто-то окрестил «снежинками», и это название, кажется, прижилось.
Когда производство начнется, мы будем поднимать по одной снежинке в день. На орбите они будут укладываться и монтироваться воедино, образуя экран. От первого подъема до окончательного испытания на прочность должно пройти двести пятьдесят суток. Тогда мы будем готовы к отлету.
Когда заместитель командира умолк, президент Фаррадайн еще какое-то мгновение сидел с отстраненным выражением в глазах, а затем проговорил благоговейно:
– Лед… я же никогда его не видел, разве что на дне бокала…


                * * *


Пожимая гостям руки на прощание, президент Фаррадайн осознал некую странность. Оказывается, их ароматический запах был теперь едва ощутим. То ли он к этому привык, то ли, возможно, теряет обоняние?
Хотя оба предположения были верны, где-то к полуночи президент склонялся только ко второму. Он проснулся со слезящимися глазами и носом, забитым настолько, что было трудно дышать.
– Что случилось, милый? – встревоженно спросила первая леди.
– Вызови-ка… апчхи!.. врача, – ответил глава администрации. – Нашего… и еще того, с корабля. Не думаю, что они на что-то, к чертовой матери, способны, но хочу откровенно выразить им – апчхи! – свое неодобрение. И надеюсь, что ты еще не подцепила это, как я.
Президентская половина начала было успокаивать мужа, однако он снова чихнул изо всех сил.
Они оба сели в постели, печально глядя друг на друга.
– Кажется, чтобы одолеть это, нужно семь дней, – шмыгая носом, сказал президент. – Но, быть может, медицинская наука достигла в этом успехов за последние несколько столетий?
Его ожидания оправдались, хотя и не полностью. Путем героических усилий и без человеческих потерь эпидемия была погашена – всего за каких-то шесть суток.
Не очень-то было благоприятное начало первого почти за тысячу лет контакта между близкими родственниками, которых разделили межзвездные расстояния.


                12. Наследники


Мы пребываем здесь уже две недели, Эвелин, хотя кажется, что намного меньше, поскольку талассианских дней минуло всего одиннадцать. Рано или поздно нам придется отказаться от старого календаря, но мое сердце всегда будет биться согласно давним ритмам Земли.
Это были полные забот, но в целом приятные дни. Единственная настоящая проблема относилась к области медицины: несмотря на все принятые меры, мы, как оказалось, слишком рано сняли карантин, и почти двадцать процентов талассиан подхватили то или иное вирусное заболевание. А чтобы мы чувствовали себя еще более виноватыми, ни один из нас не выказал никаких симптомов. К счастью, никто не умер, хотя, сдается мне, это едва ли можно поставить в заслугу местным эскулапам. Медицина здесь явно пребывает в упадке, они настолько привыкли полагаться на автоматизированные системы, что справиться с чем-то необычным просто не в состоянии.
Однако нас простили: талассиане – очень добродушные, беззаботные люди. Им неимоверно повезло – наверное, даже слишком повезло! – с этой планетой, по сравнению с которой Саган-2 кажется еще более безрадостным.
Единственное, чего им недостает, – это суши, но они проявили достаточно мудрости, чтобы поддерживать численность населения заметно ниже уровня приемлемого максимума. И навряд ли поддадутся искушению выйти за эти границы, поскольку у них будет наглядное предостережение – дебри городов на Земле.
Когда мы увидели, какие это прекрасные и милые люди, у нас появилось большое искушение помочь им, вместо того, чтобы позволить им идти своим самобытным путем культурного развития. В определенном смысле они наши дети, а всякому родителю трудно примириться с тем, что рано или поздно следует прекратить вмешательство.
До определенной меры, впрочем, мы не можем не вмешиваться, само наше присутствие уже является вмешательством. Ведь мы на этой планете – нежданные, хотя, к счастью, и не нежеланные гости. И они никогда не забудут о «Магеллане», который кружит над их атмосферой последним посланцем мира их предков.
Я побывал еще раз на месте Первой Высадки – месте, где они родились, пройдя тем маршрутом, который каждый талассианин проходит как минимум раз в жизни. Это место, соединяющее  в себе музей м святыню, является единственным местом на всей планете, к которому хотя бы приблизительно можно применить эпитет «священное». За семь столетий ничего не изменилось. Корабль-сеятель, хотя от него осталась одна пустая скорлупа, выглядит так, как будто только что совершил посадку. А вокруг него молчаливо сгрудились машины  – экскаваторы, конструкторы, химико-перерабатывающие установки – все вместе с помощниками-роботами. И, разумеется, инкубаторы и комплексы обучения, предназначенные для Первого Поколения.
О тех первых десятилетиях не сохранилось практически никаких материалов… видимо, не случайно. Ведь наверняка, невзирая на все мастерство и предусмотрительность тех, кто разрабатывал планы, случались какие-то биологические отклонения, которые безжалостно уничтожались управляющей программой. А период, когда те, кто не имел биологических родителей, уступал место тем, у кого они были, несомненно, был полон психологических травм.
Однако трагические и печальные десятилетия Зарождения миновали уже сотни лет назад, забытые строителями нового общества подобно тому, как повсеместно ходят в безвестность могилы первых поселенцев.
Я с превеликой радостью провел бы здесь остаток своей жизни, потому как Таласса – неисчерпаемый источник для целой армады исследователей – антропологов, психологов, социологов. А более всего, мне хотелось бы встретиться с моими давно умершими коллегами, чтобы рассказать им, как много наших нескончаемых споров нашли, наконец, свое разрешение именно здесь!
Оказывается, построить разумную и гуманную цивилизацию, целиком лишенную страха перед сверхъестественными силами, таки возможно! Хотя в принципе я против всякой цензуры, похоже, что те, кто готовил архивы для этой колонии, справились с почти невозможным заданием. Они пропололи всю историю и литературу десяти тысячелетий, и результат оправдал их усилия. Нам следует весьма осторожно подбирать для них произведения искусства, сколь бы прекрасными и волнующими они ни были.
Талассиан никогда не отравляли продукты распада мертвых религиозных культов, и за семь столетий здесь не появилось ни одного пророка, что проповедовал бы некую новую веру. Даже слово «Бог» почти исчезло из их лексикона, и они весьма удивляются – или, возможно, забавляются – когда его употребляем мы.
Мои друзья-ученые любят такую присказку: из одной цифры не выйдет хороших статистических данных, и потому я не уверен, можно ли делать какие-либо выводы из того, что в данном обществе религия отсутствует вовсе. Мы знаем также, что генетический отбор на Талассу был проведен очень тщательно, дабы по возможности избавит эту колонию от социально нежелательных черт. Да-да, я знаю, что лишь около пятнадцати процентов поведения человека обусловлено генами, однако это весьма значительная часть! И талассиане, кажется, на удивление свободны от таких неприятных черт, как зависть, нетерпимость, ревность, гнев. Есть ли все это результат только лишь направленного отбора?
Как хотел бы я узнать, что произошло с теми кораблями-сеятелями, которые посылались в двадцать шестом веке различными религиозными группировками! Как то мормонский «Ковчег Завета», «Меч Пророка» и еще с полдюжины других. Интересно, хоть кто-то из них достиг успеха и какова была роль религии в успехе либо неудаче их миссии. Возможно, со временем, когда будет налажена местная коммуникационная система, мы узнаем, что случилось с теми давними пионерами космоса.
Одним из следствий сплошного атеизма на Талассе является явный недостаток бранных выражений. Когда талассианин роняет себе на ногу что-то тяжелое, он не может найти нужного ругательного слова. Даже привычные для нас ссылки на телесные функции – вещи для них недвусмысленные, употребляемые лишь в прямом значении слова. Практически единственным возгласом на все случаи является «Кракан!», и они им явно злоупотребляют. Однако это показывает, какое впечатление произвел на них вулкан Кракан, когда взорвался четыреста лет назад; я надеюсь побывать там до нашего отлета.
До него еще много месяцев, но я уже сейчас испытываю страх. Боюсь не возможных опасностей, нет, потому что если с кораблем что-нибудь случится, я никогда об этом не узнаю. Боюсь того, что будет разорвано еще одно звено, связывающее меня с Землей, а значит, милая моя, и с тобою.


                13. Оперативный десант


– Президенту это не понравится, – не скрывая удовольствия, сказала мэр Уолдрон. – Он страстно желает, чтобы вы выбрали для себя Северный остров.
– Знаю, – ответил вице-командир корабля Малина. – И нам очень не хотелось бы его разочаровывать – ведь он нам так помогает. Однако Северный остров слишком скалист, а те прибрежные участки, которые нам пригодились бы, уже застроены. Зато мы нашли ничем не занятую бухточку с очень пологим пляжем всего в девяти километрах от Тарны – для нас она подошла бы идеально.
– Звучит слишком хорошо, чтобы поверить. А почему это она не занята, Брант?
– Там проводился Мангровый Проект. Все деревья усохли – причина до сих пор неизвестна – и никто так и не удосужился навести там порядок. Там жуткий беспорядок, а воняет и того хуже.
– Стало быть, имеем там зону экологического бедствия… что ж, милости прошу, капитан! Надеюсь, вы только улучшите обстановку.
– Могу уверить вас, что наша фабрика замечательно впишется в ландшафт и не причинит окружающей среде ни малейшего вреда. И, разумеется, она будет демонтирована по окончании работ. Если только вы не пожелаете оставить ее.
– Спасибо, но сомневаюсь, что нам будут хоть в какой-то мере полезны несколько сотен тонн льда в день. В свою очередь, какую помощь может предложить вам Тарна – жилье, питание, транспорт? Мы с радостью поможем вам. Ведь здесь, полагаю, будет работать немало ваших.
– Где-то около сотни, и мы вам весьма благодарны за гостеприимство. Но, боюсь, гости из нас будут беспокойные: нам придется поддерживать связь с кораблем в любое время дня и ночи. Поэтому нам необходимо держаться вместе и, прошу прощения, но какое-либо другое место нас просто не устроит. Так что как только мы смонтируем наши сборные домики, переберемся в них вместе со всем оборудованием.
– Думаю, вы правы. – Мэр вздохнула. Она все время прикидывала, как бы ей, нарушив протокол, предложить свою гостевую комнату вместо заурядного капитана Малины импозантному капитан-лейтенанту Лоренсону. Проблема казалась неразрешимой; теперь, к большому сожалению, она и вовсе не встанет.
Она чувствовала себя такой расстроенной, что уже едва не поддалась искушению позвонить на Северный остров своему последнему официальному мужу, чтобы пригласить его на выходные. Но этот негодяй, очевидно, снова откажется, а это будет для нее уже слишком.


                14. Мирисса


Даже будучи уже очень старой, Мирисса Леонидас будет хорошо помнить тот миг, когда она впервые увидела Лорена. Навряд ли ей так же запомнится первая встреча с кем-либо еще, даже с Брантом.
И дело было не в новизне впечатлений: другие земляне – а их она видала еще до того, как повстречала Лорена, – никаких особенных эмоций у нее не вызывали. Большинство из них вообще могли сойти за талассиан, если только дать им несколько дней позагорать на солнце.
Однако к Лорену это не относилось: его кожа не загорала, а диковинная шевелюра становилась, если можно так сказать, серебристее прежнего. Именно это, наверное, впервые привлекло ее внимание, когда она увидела его выходящим от мэра Уолдрон вместе с двумя коллегами, вид у всех был разочарованный, что не удивляло, поскольку было обычным следствием общения с сонными, но твердокаменными тарнийскими бюрократами.
Их глаза встретились, но всего на мгновение. Мирисса пошла дальше, однако, сделав несколько шагов, не сознавая мотивов этого поступка, вдруг остановилась и оглянулась через плечо – чтобы увидеть, как этот гость сам уставился на нее. Теперь они оба знали, что их жизни бесповоротно изменились.


                * * *


Поздней ночью она спросила Бранта – после любовных утех:
– А сколько, говорят, они тут пробудут?
– Не могла найти худшего момента для этого вопроса, – сонно пробормотал тот. – По меньшей мере, год. А может, два. Спокойной ночи – во второй раз.
Ей хватило ума не задавать больше вопросов, хотя было не до сна. Долго еще лежала она с открытыми глазами, следя за тенями от света ближней луны, которые быстро ползли по полу, в то время как тело любимого человека лежало рядом, уже погруженное в сон.
До того, как сойтись с Брантом, она встречалась со многими мужчинами, но все они были для нее уже безразличны. Так откуда же тогда взялся этот внезапный интерес – она все еще делала вид, что это только интерес, а не нечто более сильное, – к мужчине, которого она увидела случайно, всего на несколько секунд, и даже имени которого не знала? (Впрочем, как его зовут, она узнает завтра же.)
Мирисса гордилась своей честностью и трезвым рассудком; на тех – женщин ли, мужчин ли, – кто позволял себе руководствоваться эмоциями, смотрела свысока. Возможно, хотя бы отчасти, ее привлекал в этом землянине все-таки элемент новизны, романтический ореол. Иметь возможность общаться с кем-то, кто ходил улицами земных городов, был свидетелем последних часов Солнечной системы, а ныне направляется к иным солнцам, – такое превосходило все ее самые смелые мечтания. И она вновь ощутила, насколько раздражает ее тихое размеренное течение талассианской жизни, несмотря на все радости, все счастье, которое ей дарил Брант.
Или, может, это было не настоящее счастье, а просто чувство удовлетворения? И к чему она стремится на самом деле? Она не знала, сможет ли отыскать ответы на этот вопрос, общаясь со звездными путешественниками, но, прежде чем они покинут Талассу, она должна попытаться.
В то утро Брант тоже посетил мэра Уолдрон, которая приветствовала его не так тепло, как обычно, когда он вывалил ей на стол обрывки своей рыбацкой ловушки.
– Я знаю, ты была занята более важными делами, – заявил он, но что мы будем делать с этим?
Мэр без особого энтузиазма посмотрела на клубок оборванных проводов. После бурных волнений межзвездной политики трудно было сосредоточиться на повседневных делах.
– А что именно случилось, по-твоему? – спросила она.
– У меня нет никаких сомнений, это сделано умышленно: видишь, как этот вот провод перекрутили, перед тем как оборвать. Да и не просто испорчена вся сеть, отдельные секции вообще исчезли. Я уверен, что на Южном острове никто на подобное не способен. С какой целью? Но я непременно докопаюсь – рано или поздно…
Выразительная пауза, сделанная Брантом, не оставляла сомнений в том, что будет потом.
– Кого ты подозреваешь?
– Как только я начал опыты с электрическими ловушками для рыбы, моими врагами стали не только Хранители Окружающей Среды, но и те недоумки, которые считают, что вся пища должна быть синтетической, поскольку, мол, это дурно – кушать живые существа – животных или даже растения.
– Что касается Хранителей, то в чем-то, возможно, они и правы. Если твоя ловушка и впрямь настолько эффективна, как ты утверждаешь, она может нарушить экологическое равновесие, о котором они так пекутся.
– Экологическая служба побережья даст нам сигнал, если такое случится, и мы просто на какое-то время отключимся. Однако фактически мы охотимся на глубоководных обитателей: мое электрическое поле привлекает их с расстояния в три-четыре километра. И если бы даже все население Трех Островов не питалось ничем другим, кроме рыбы, для океанической популяции это было бы совершенно незаметно.
– Я верю, что ты прав, если речь идет о местных псевдорыбах. Ладно, большинство из них слишком отвратительны, чтобы употреблять их в пищу. А ты уверен, что земные виды укоренились здесь надежно? Ты можешь оказаться той соломинкой, что, как говорится, сломала спину верблюду.
Брант посмотрел на мэра с уважением: она все время удивляла его подобными острыми вопросами. Ему никогда не приходило в голову, что она не смогла бы так долго продержаться на своем посту, если б не имела в запасе намного больше того, что можно увидеть глазами.
– Боюсь, тунец не выживет, поскольку для него нужна такая соленость океана, какая здесь настанет через несколько миллиардов лет. А вот для форели и лосося условия тут отличные.
– Вот они настоящий деликатес, и это, полагаю, перевесит даже укоры совести синтетистов. Впрочем, не могу принять твою любопытную версию полностью. Потому как эти типы только разглагольствуют, но ничего не делают.
– Несколько лет назад они выпустили на волю целое стадо с экспериментальной фермы.
– Ты хотел сказать «попытались выпустить», потому что коровы вернулись обратно. И смеху было столько, что они прекратили свои дальнейшие выходки. Я просто представить себе не могу, чтобы они пошли на подобные каверзы. – И она показала на рваные провода.
– Дело это не такое уж сложное: небольшая лодка ночью, пара ныряльщиков… ведь глубина там всего двадцать метров, и все.
– Что ж, я попробую разузнать. А тем временем у меня к тебе две просьбы.
– Каких? – спросил Брант, пытаясь скрыть растерянность, однако это ему не удалось.
– Отремонтировать свою сеть – на складе получишь все необходимое. И второе – прекратить всяческие обвинения до тех пор, пока не будешь уверен на сто процентов. Потому что если ты ошибаешься, выставишь себя дураком и тебе придется приносить извинения. А если ты прав, тогда спугнешь злоумышленников раньше, чем мы сможем схватить их за руку. Понял?
У Бранта слегка отвисла челюсть: никогда еще он не видел мэра такой въедливой. Он собрал свое вещественное доказательство номер один и ушел прочь куда более присмиревшим, чем был, когда входил.
Он присмирел бы еще больше – а может, и развеселился бы, – если бы узнал, что мэр Уолдрон уже не испытывает к нему любовного влечения.
Заместитель главного инженера Лорен Лоренсон произвел в то утро глубокое впечатление не на одну обитательницу Тарны.


                15. Терра Нова


Название, которое напоминало о Земле, было, возможно, не самым удачным для этого поселка, однако ответственности за это никто не нес. Но оно звучало немного приятнее, нежели «базовый лагерь», и быстро прижилось.
Комплекс сборных домиков был возведен с небывалой быстротой – буквально за одну ночь. Для Тарны это была первая демонстрация возможностей землян, вернее – земных роботов, и все были в неописуемом восторге от этого зрелища. Даже Брант, который всегда считал, что роботы приносят больше хлопот, нежели пользы, если речь не идет об опасных либо монотонных видах труда, начал сомневаться. Там был один элегантный мобильный универсальный робот-конструктор, который действовал со столь ошеломительной скоростью, что зачастую просто невозможно было проследить за его движениями. Куда бы он ни направлялся, за ним следовала толпа восторженных маленьких талассиан. Когда они оказывались впереди него, он вежливо останавливался и ждал, пока они отойдут в сторону. Брант подумал, что именно такой помощник ему нужен; быть может, ему удастся как-нибудь убедить гостей…
К концу недели Терра Нова уже стала миниатюрной копией громадного корабля, кружившего по орбите за пределами атмосферы. Тут имелись простые, но комфортабельные жилища для сотни членов экипажа, со всеми необходимыми для них системами жизнеобеспечения, а также с библиотекой, гимнастическим залом, плавательным бассейном и театром. Талассианам все эти новшества явно пришлись по душе, потому как они поспешили воспользоваться ими по полной. И в результате население Терра Новы, как правило, всегда было как минимум вдвое большим, чем номинальная сотня.
Большая часть посетителей – приглашенных или нет – горячо желали чем-нибудь помочь, стремясь, чтобы земляне чувствовали себя здесь как дома. Такое дружелюбие, хоть его искренне приветствовали и высоко ценили, нередко все же вызывала осложнения. Талассиане были ненасытно любопытны, а понятие приватности было им почти неведомо. Табличку «Прошу не беспокоить» они частенько воспринимали как личное оскорбление, что приводило к забавным затруднениям…
– Вы все – старшие офицеры и высокообразованные люди, – провозгласил капитан Бэй на последнем собрании экипажа на борту корабля. – Так что все это должно быть вам понятно. Постарайтесь не попадать в… гм… затруднительное положение до тех пор, пока мы не будем знать наверняка, каким образом талассиане реагируют на подобные вещи. Они кажутся весьма благодушными, однако это впечатление может оказаться обманчивым. Ты со мной согласен, доктор Келдор?
– Капитан, я не могу считаться авторитетом касательно талассианских обычаев, поскольку у меня было слишком мало времени на их изучение. Но существуют некоторые любопытные исторические параллели. Я имею в виду древние путешествия парусных суден на Земле, когда они после продолжительного морского путешествия бросали якорь в какой-нибудь неведомой бухте. Думаю, многие из вас видели старинный видеофильм «Мятеж на “Баунти”»[10].
– Я надеюсь, доктор Келдор, ты не сравниваешь меня с капитаном Куком… то бишь Блаем.
– Такое сравнение было бы совсем не оскорбительно: реальный Блай был блестящим мореплавателем, которого совершенно несправедливо оклеветали. На данном этапе все, что нам необходимо, это здравый рассудок, хорошие манеры и – как ты отметил – осторожность.
Неужто Келдор, произнося это, посмотрел именно на меня, спросил себя Лорен. Ведь это еще не могло бросаться в глаза…
В конце концов, его официальные обязанности множество раз на дню сталкивают его с Брантом Фальконером. И даже желая избежать встреч с Мириссой, он никак не мог бы этого сделать.
До сих пор они ни разу еще не оставались вдвоем, да и вообще обменялись не более чем несколькими фразами в вежливой беседе. Но слова уже были не нужны.


                16. Забавы на вечеринке


– Это младенец, – объяснила Мирисса, – и как невероятно это ни казалось бы, но какое-то время он вырастет и превратится во вполне нормальное человеческое существо.
Она улыбалась, однако глаза ее увлажнились. До того, как она увидала восхищение Лорена, ей никогда не приходило в голову, что в одном небольшом поселке Тарна, пожалуй, живет детей больше, чем было на всей планете Земля на протяжении последних десятилетий при практически нулевой рождаемости.
– Оно… твое? – тихо спросил Лорен.
– Ну, во-первых, не «оно», а «он». Это племянник Бранта, Лестер, мы присматриваем за ним, пока его родители находятся на Северном острове.
– Такой славный мальчик. Можно, я его подержу?
Будто поняв эти слова, Лестер заревел.
– Добром это не кончилось бы, – засмеялась Мирисса, подхватив малыша и поспешив к ближайшему туалету. – Я узнала сигнал. Пусть Брант или Кумар покажут тебе дом, пока подойдут остальные гости.
Вечеринки являлись излюбленным развлечением талассиан, и они пользовались любым поводом, чтобы весело провести время. Прибытие «Магеллана» было событием, какое случается буквально один раз в жизни, а вернее – во многих жизнях. Будь земляне настолько неосмотрительны, что принимали бы все приглашения, то целыми днями только и слонялись бы, пошатываясь, с одного официального или неофициального приема на другой. Однако капитан, пусть и с некоторым запозданием издал одну из не очень частых, но непреложных своих директив – «громоотводов Бэя», или, как их, подшучивая, называли подчиненные, «Бэйгромов», – в которой определил для своих офицеров норматив: не более одной вечеринки на пять дней. Кое-кто при этом считал, что если иметь в виду, сколько времени необходимо, чтобы оклематься от щедрого талассианского гостеприимства, это еще весьма великодушно со стороны капитана.
Жилище Леонидасов, в котором сейчас обитали Мирисса, Кумар и Брант, представляло собой большой дом в форме кольца, – родовое гнездо, где прожили уже шесть поколений. Дом был высокий, хотя и одноэтажный, как большинство в Тарне, и внутри имелось покрытое травой патио метров тридцати в диаметре. В самом центре его был небольшой прудик с крохотным островком, на который вел живописный деревянный мостик. На острове стояло единственное пальмовое дерево, на первый взгляд, весьма чахлое.
– Им приходится то и дело заменять его, – извиняющимся тоном объяснил Брант. – Некоторые из земных растений приживаются здесь в целом неплохо, другие только прозябают, несмотря на все химические удобрения, какие мы применяем. Аналогичная проблема с рыбами, которых хотели разводить. В пресноводных прудах все, ясное дело, идет чудесно, однако для них у нас маловато места. И до чего же горько сознавать, что у нас тут океан, в миллион раз больший, но использовать его с толком мы еще не умеем.
На личный взгляд Лорена, Брант был человеком нудноватым, особенно, когда начинал говорить о море. Однако он должен был признать, что эта тема была куда безопаснее, нежели другая – о Мириссе, которая к тому времени уже избавилась от Лестера и приветствовала новоприбывших гостей.
Могло ли ему когда-нибудь хотя бы присниться, спрашивал Лорен сам себя, что он окажется в подобном положении? Он бывал влюблен раньше, но воспоминания и даже самые имена были, к счастью, стерты из памяти теми очистительными программами, которым все они были подвергнуты перед тем, как покинуть Солнечную систему. И он не станет даже пытаться вспомнить их: зачем терзать себя образами безвозвратно сгинувшего прошлого?
Даже черты Китани расплывались в его сознании, хотя ее лицо он всего неделю назад видел в отсеке для спящих. Она была частью будущего, которое они планировали вместе, но которое может и не осуществиться. Мирисса же была здесь и сейчас – полная веселья и жизненных сил, а не замороженная на полутысячелетний сон. Благодаря ей он вновь ощутил свою целостность, с радостью осознавая, что нервное опустошение Последних Дней не отобрало у него молодость.
Всякий раз, когда они оказывались рядом, Лорен ощущал напряжение, напоминавшее ему, что он мужчина; и до тех пор, пока это напряжение не будет снято, не знать ему покоя, и даже работать плодотворно он не сможет. Случалось, что образ Мириссы накладывался у него перед глазами на планы и графики, которые касались проекта в Мангровой бухте, и ему приходилось давать компьютеру команду «Пауза», прежде чем возобновить с ним общение. И находиться несколько часов вот так, рядом с ней, не имея возможности на что-то большее, чем обмен вежливыми банальностями, было для него настоящим мучением.
К счастью Лорена, Брант внезапно извинился и куда-то скрылся. О причине Лорен узнал весьма быстро.
– Капитан-лейтенант Лоренсон! – воскликнула мэр Уолдрон. – Я надеюсь, к Тарне у вас нет претензий.
Лорен мысленно застонал. Он знал, что должен быть вежливым с мэром, однако светские любезности никогда не были его сильной стороной.
– Что вы, благодарю. Кажется, вы еще не знакомы с этими джентльменами.
И он через патио обратился – много громче, чем было необходимо, – к группе своих коллег, которые только что прибыли. К счастью, все они были лейтенантами; его ранг имел силу и за пределами служебных отношений, и он никогда не колебался, чтобы им воспользоваться.
– Мэр Уолдрон, рекомендую вам лейтенанта Флетчера… ты спустился впервые, не так ли, Оуэн? Лейтенант Вернер Нга, лейтенант Ранжит Винсон, лейтенант Карл Бозли…
Всегда держатся вместе, подумал он, как и свойственно марсианам. Что ж, это делало из них великолепную мишень, а молодцы были, как на подбор, статные. Так что, когда он ушел, осуществляя свой стратегический план, мэр, казалось, этого не заметила.


                * * *


Дорин Чанг предпочла бы взять интервью у капитана, но тот нанес чисто символический визит – появился, опрокинул рюмочку, извинился перед хозяевами и исчез.
– Почему он мне отказал? – спросила она Келдора, который никуда не спешил и наговорил уже аудио- и видеозаписей на несколько дней.
– У капитана Сирдара Бэя, – пояснил он, – привилегированный статус. В отличие от нас всех, он не обязан что-либо объяснять или извиняться.
– В вашем голосе я слышу нотку сарказма, – заметила звезда-репортер Талассианской телерадиокорпорации.
– Это не нарочно. Я весьма горжусь капитаном и даже приемлю его мнение обо мне – с некоторыми замечаниями, разумеется. Э… вы что, записываете?
– Сейчас – нет. Слишком много фонового шума.
– Ваше счастье, что я такой доверчивый человек, поскольку никакой возможности проверить ваши слова у меня нет.
– Без записи, Мозес: что именно он думает о вас?
– Он охотно выслушивает мое мнение по поводу того или иного вопроса, полагается на мой опыт, однако не воспринимает меня достаточно серьезно. И я прекрасно понимаю, почему именно. Однажды он высказался так: «Мозес, тебе нравится власть, но не ответственность. Мне же – и то и другое». Это было весьма точное наблюдение; оно подытоживает разницу между нами.
– И как вы на это ответили?
– Что я мог сказать? Это ведь была истинная правда. Единственный раз. Когда я встрял в политику, привел… не то, чтобы к катастрофе, однако удовольствия от этого я уж точно не получил.
– Имеется в виду Крестовый Поход Келдора?
– О, вы и про это слышали? Дурацкое название, оно меня раздражало. Тут мы с капитаном вновь не нашли общего языка. Он считал – да и до сих пор считает, я уверен, – что директива, которая велела нам избегать всех планет, где возможна жизнь, – это лишь сентиментальная дурость. Приведу еще одну цитату из нашего доброго капитана: «Закон – это я понимаю. А вот Метазакон – это для меня е-рун-да».
– Это захватывающая тема, как-нибудь вы позволите мне записать, что вы думаете по этому поводу.
– Навряд ли. Так, а там что происходит?
Дорин Чанг была дама настырная, однако она понимала, когда следует отступиться.
– О, это газовая скульптура – любимый жанр Мириссы. Наверняка такое было у вас на Земле.
– Само собой. Но поскольку мы по-прежнему пребываем не в режиме записи, скажу, что как по мне, это не есть искусство. Однако посмотреть интересно.
В одном из уголков патио пригасили верхнее освещение, и человек десять гостей столпились вокруг чего-то, что напоминало гигантский мыльный пузырь диаметром почти в метр. Когда Чанг и Келдор направились к этой штуке, они увидели, как внутри образуются первые цветовые завихрения, как бы символизирующие зарождение спиральной туманности.
– Эта скульптура называется «Жизнь», – сказала Дорин, – она уже двести лет как создана и хранится в семье Мириссы. Однако газ понемногу улетучивается: я помню, когда-то она была намного ярче.
Впрочем, это творение производило глубокое впечатление и сейчас. Целая батарея электронных и лазерных излучателей понизу была запрограммирована давно умершим и на удивление старательным художником таким образом, что продолжала череду геометрических фигур, которые постепенно превращались в биологические структуры. Все более сложные формы исходили из центра сферы, распространялись во все стороны, а затем исчезали, уступая место другим. В забавной последовательности одноклеточные существа словно бы взбирались вверх по спиральным ступеням, в которых можно было разгадать модель молекулы ДНК. С каждой ступенью добавлялось нечто новое; за несколько минут перед глазами зрителей проходила вся одиссея эволюции от амебы до человека протяженностью в четыре миллиарда лет.
Затем художник, видимо, хотел пойти дальше, однако Келдор не уразумел его замысла: вихри флуоресцентного газа стали слишком сложными и абстрактными. Возможно, если посмотреть это произведение несколько раз, замысел стал бы понятнее, а так…
– Что случилось со звуком? – спросила Дорин, когда кипящий вихрь красок внутри пузыря внезапно померк. – Там же была, помню, чудесная музыка, особенно ближе к концу.
– Я боялась, что кто-то задаст такой вопрос, – сказала Мирисса с виноватой улыбкой. – Мы не знаем, в чем дело, в каких-то неисправностях механизма воспроизведения или, может, в самой программе.
– Но ведь запись у вас, наверное, есть?
– Да, конечно, но запасной модуль где-то в комнате у Кумара, очевидно, под деталями его каноэ. А до тех пор, пока вы не увидите его каморку, не поймете, что такое энтропия.
– Это не каноэ, а каяк, – запротестовал Кумар, который только что появился, обнимая каждой рукой по хорошенькой девушке. – А что такое энтропия?
Один из молодых марсиан принялся было от большого ума объяснять, что такое энтропия, смешивая два разноцветных напитка в одном бокале. Он едва успел начать, как из газовой скульптуры зазвучала громкая музыка.
– Вот видите! – заглушая музыку, прокричал Кумар, и в голосе его звучала гордость. – Брант может исправить что угодно!
«Что угодно? – подумал Лорен. – Хотел бы я знать…»


                17. Цепочка команд


                «От: Капитана
                Кому: Всем членам экипажа
                О ЛЕТОИСЧИСЛЕНИИ
                Поскольку по этой причине уже имело место немало
                недоразумений, считаю необходимым сделать следующие
                замечания:
                1. Все корабельные записи и указания остаются и далее,
                до конца полета, в Земном Времени (ЗВ) – с необходимыми
                поправками, вытекающими из теории относительности.
                Все часы и хронометрические системы и далее
                будут работать по ЗВ.
                2. Команды, которые работают на планете, для удобства
                будут пользоваться, при необходимости, Талассианским
                Временем (ТВ), однако все записи будут вести по ЗВ,
                ставя ТВ в скобках.
                3. Напоминаю всем:
                Средняя продолжительность талассианских суток
                составляет 29,4325 земных часов.
                Талассианский звездный год содержит 313,1561
                талассианских суток и делится на 11 месяцев
                по 28 дней каждый. Месяц февраль в календаре
                отсутствует, однако после последнего календарного
                дня (28 декабря) добавляется пять дополнительных
                дней, чтобы всего их было 313. Каждый шестой год
                является високосным, но за время нашего здесь
                пребывания такого не будет.
                4. Поскольку талассианские сутки на 22% длиннее
                земных, а количество дней в их году на 14% меньше,
                фактическая продолжительность талассианского года
                на 5% длиннее земного. Как всем понятно, это
                обстоятельство имеет единственную практическую
                пользу, когда речь идет о днях рождения. Возраст
                на Талассе практически равняется земному. 20-летний
                талассианин прожил столько же, сколько 21-летний
                землянин. Талассианское летоисчисление начинается
                от даты Первой Высадки, которая произошла в 3109 г. ЗВ.
                Сейчас имеем 718 г. ТВ, или плюс 754 земных года.
                5. Наконец – и за это можем снова благодарить
                судьбу – на Талассе имеется всего один часовой пояс.

                Капитан Сирдар Бэй
                27.02.3863 г. ЗВ, 21:30
                02.10.718 г. ТВ, 15:00».


                * * *


– Кто бы мог подумать, что такую простую вещь можно так усложнить! – засмеялась Мирисса, прочитав сей меморандум на доске объявлений в Терра-Нове. – Очевидно, это и есть один из тех знаменитых «громобэев»? Что за человек ваш капитан? Я с ним никогда еще по-настоящему не разговаривала.
– Ответить на это непросто, – Мозес Келдор вздохнул. – Я и сам, почитай, имел не более десятка приватных бесед с ним. К тому же, он – единственный человек на корабле, к которому все – всегда! – обращаются «сэр». Быть может, за исключением его заместителя капитана Малины, да и то когда они одни… К слову, этот указ – отнюдь не настоящий Громобэй, потому как слишком техничен. Наверное, его составили главный научник Варли и секретарь Леруа. Капитан Бэй отлично ориентируется в технических вопросах – не сравнить со мной, – однако прежде всего он администратор. А порой, когда необходимо, – главнокомандующий.
– Мне такая ответственность была бы не по душе.
– Кому-то же надо брать ее на себя. Каждодневные проблемы можно, как правило, решать путем консультаций со старшими офицерами и компьютерными базами данных. Но иногда решение должен принять единолично тот, кто обладает властью. Вот для чего нужен капитан. Ведь невозможно, чтобы кораблем руководил некий комитет… по крайней мере, не все время.
– Думаю, у нас на Талассе именно такая форма власти. Можно ли представить себе президента Фаррадайна в качестве капитана какого-нибудь корабля?
– Какие вкусные персики! – тактично перевел Келдор разговор в другое русло, беря еще один фрукт, хоть и понимал, что они предназначены для Лорена. – Вам, однако, повезло: за семьсот лет не иметь ни одного серьезного кризиса! Разве не кто-то из ваших как-то заметил: «У Талассы нет истории… только статистика»?
– О, это не так! Вспомните хотя бы вулкан Кракан.
– Это было стихийное бедствие – да и то, полагаю, не особенно серьезное. Я же имею в виду, так сказать, политические кризисы и гражданские беспорядки, междоусобицу и тому подобное.
– За это мы можем сказать спасибо Земле. Она дала нам Конституцию Джефферсона – хотя кто-то прозвал ее утопией весом в два мегабайта – и она сработала на удивление хорошо. На протяжении трехсот лет вообще не вносилось ни единой поправки. Да и поныне у нас их всего шесть.
– И как можно дольше оставайтесь на том! – с пылом воскликнул Келдор. – Меня весьма огорчило бы, если б за седьмую поправку ответственны были мы.
– Если такое случится, то в первую очередь она будет введена в базы данных нашего Архива. Кстати, когда вы еще заглянете туда? Та есть много такого, что мне хотелось бы вам показать.
– Может статься, меньше, чем я сам хочу увидеть. У вас, полагаю, имеется очень много чего, что пригодится нам на Сагане-2, хоть это и совсем другой мир.
«И куда менее привлекательный», – добавил он мысленно.
Их беседа еще продолжалась, когда в приемную зону тихо вошел Лорен – по-видимому, по пути с игровой площадки в душевую. Он был в коротких шортах, голые плечи прикрывало полотенце. Когда Мирисса увидела его, у нее едва не подкосились ноги.
– Думаю, ты всех побил, как всегда, – сказал Келдор. – Тебе это еще не надоело?
Лорен криво усмехнулся:
– Кое-кто из молодых талассиан подает надежды. Один вот взял у меня три очка. Правда, я играл левой.
– Если допустить такую невероятную вещь, что он вам еще этого не говорил, – заметил Келдор, обращаясь к Мириссе, – то знайте, что Лорен был когда-то чемпионом Земли по настольному теннису.
– Не преувеличивай, Мозес. Я был всего-навсего пятым, да и уровень спорта под конец был более чем невысок. Любой китайский игрок третьего тысячелетия разнес бы меня в щепки.
– Надеюсь, ты не додумался сделать Бранта, – многозначительно молвил Келдор. – Это было бы интересно.
Наступила короткая пауза, после которой Лорен несколько манерно, но четко произнес:
– Это было бы нечестно.
– Между прочим, – сказала Мирисса, – Брант как раз хочет кое-что тебе показать.
– О?
– Ты говорил, что никогда не плавал на лодке.
– Это правда.
– Так вот, Брант и Кумар приглашают тебя – встреча завтра в восемь тридцать возле третьего пирса.
Лорен повернулся к Келдору и спросил с деланной озабоченностью:
– Как думаешь, это не опасно для меня? Я ведь не умею плавать.
– Беспокоиться, полагаю, не стоит, – ответил тот. – Если они запланировали для тебя прогулку в один конец, это не будет иметь никакого значения.


                18. Кумар


Только одно омрачало молодую жизнь Кумара Леонидаса: в свои восемнадцать лет он был на целых десять сантиметров ниже ростом, нежели мечтал. И не случайно, что прозвище у него было Маленький Лев, хотя немного нашлось бы смельчаков назвать его так в глаза.
Компенсируя недобор в росте, он неутомимо работал над своими другими параметрами. И не раз, притворяясь возмущенной, Мирисса говорила ему: «Кумар, если бы ты тренировал свой мозг столько же времени, сколько тренируешь мышцы, ты стал бы самым выдающимся гением Талассы». Вот чего она ему никогда не говорила – да и себе едва осмеливалась признаться, – так это того, что зрелище его ежеутренних физических упражнений нередко возбуждало в ней отнюдь не сестринские чувства, а вдобавок и определенную ревность к тем его поклонницам и поклонникам, которые регулярно собирались, чтобы полюбоваться на него. А были это, вместе взятые, почти все ровесники Кумара. Хотя завистливые слухи о том, что Кумар якобы уже имел любовные отношения со всеми девушками и половиной парней Тарны, были явным преувеличением, они имели немалую долю правды.
Тем не менее, Кумар, несмотря на интеллектуальную пропасть, что лежала между ним и его сестрой, отнюдь не был мускулистым недоумком. Когда уж что-нибудь всерьез вызывало у него интерес, он не успокаивался до тех пор, пока не покорял предмет своей заинтересованности, не жалея на это времени. Он был первоклассным моряком и уже более двух лет, отчасти с помощью Бранта, сооружал для себя добротный четырехметровый каяк. Корпус лодки был уже готов, но с палубой еще предстояло начать да кончить.
Настанет день, клялся он, он таки спустит каяк на воду и докажет всем, что напрасно с него смеялись. А тем временем выражение «Кумаров каяк» стало крылатым, означая всякую незавершенную работу, каких в Тарне и впрямь было немало.
Кроме весьма распространенной на Таласе привычки откладывать все на потом, основными недостатками Кумара были авантюризм и склонность к довольно грубым и зачастую рискованным шуткам. Именно последнее, как считали все, когда-нибудь могло для него закончиться бедой.
Но невозможно было обижаться даже на самые отчаянные из его выходок, поскольку Кумар никогда не имел злого умысла. Он был весь открытый, мало что не прозрачный; чтобы он соврал – такого никто и вообразить не мог. Уже за одно это ему многое можно было простить, и чаще всего прощали.
Прибытие землян стало для него, безусловно, самым захватывающим событием жизни. Он был в восторге от их аппаратуры, аудио-, видео- и сенсозаписей, которые они привезли с собой, историй, которые они рассказывали, – буквально от всего. И поскольку больше остальных он видел Лорена, неудивительно, что Кумар к нему привязался.
Впрочем, Лорен был не особенно рад этой привязанности. Если и было для него нечто менее приятное, чем непрошенный товарищ, – так это сей прилипчивый братец, который чертовски действовал ему на нервы.


                19. Крошка Полли


– И все же, Лорен, я не могу в это поверить, – сказал Брант Фальконер. – Неужто ты и впрямь никогда не плавал в лодке? Или на корабле?
– Припоминаю, вроде бы греб одним веслом в надувной резиновой лодочке через какой-то прудик. Это было, кажется, когда мне было лет пять.
– В таком случае наслаждение тебе гарантировано. Сейчас никаких волн, которые могли бы расстроить твой нежный желудок. Может, даже уговорю тебя понырять с нами.
– Нет, благодарю, с меня довольно того, что я рискнул поплавать на лодке. И по собственному опыту знаю: когда другие работают, не стоит им мешать.
Брант был прав: он действительно ощутил наслаждение, когда гидрореактивные двигатели почти бесшумно вывели их небольшой катамаран к рифам. Однако в первый момент, когда он сел в лодку и увидел, как удаляется безопасная земная твердь, он едва не запаниковал.
Только чувство юмора спасло его от того, чтобы не стать посмешищем. Он пролетел пятьдесят световых лет – самую протяженную дистанцию, какую когда-либо преодолевал человек, – чтобы оказаться здесь. И вот теперь его беспокоят несколько сотен метров до ближайшего берега!?
К тому же нельзя было вот так взять и отказаться, когда тебе брошен вызов. Лежа в непринужденной позе на корме и наблюдая за Фальконером у руля (откуда у него этот белый шрам через оба плеча? – о, да, он упоминал что-то про какую-то аварию микролета…), он старался угадать, что сейчас творится душе этого талассианина.
Трудно было бы поверить, что какое-либо человеческое общество, пусть даже самое просвещенное и самое толерантное, может быть совсем лишено ревности либо чувства сексуального собственничества в той или иной форме. Впрочем, пока что – к сожалению! – у Бранта не было особенных причин ревновать.
Лорен не был уверен, перекинулся ли он с Мириссой более чем сотней слов, да и то преимущественно в обществе ее мужа. Поправка: на Талассе термины «муж» и «жена» не употреблялись до рождения первого ребенка. Когда рождался мальчик, тогда мать обычно – хотя и не обязательно – брала фамилию отца. Если же первой рождалась девочка, обе сохраняли фамилию матери – по крайней мере, до рождения второго и последнего ребенка.
Немного было таких вещей, которые шокировали бы талассиан. Одной из них являлась жестокость, особенно по отношению к детям. А еще одной была третья беременность в этом мире, где площадь суши составляла всего двадцать тысяч квадратных километров.
Детская смертность была настолько низка, что достаточно было родить двоих, чтобы поддерживать необходимую численность населения. За всю историю Талассы припоминался лишь один известный случай, когда на семью выпало такое счастье (или беда) – дважды по пятеро близнецов. Хотя бедную мать навряд ли можно было корить за это, память о ней была ныне окружена таким же ореолом утонченной порочности, как когда-то было с Лукрецией Борджиа, Мессалиной или Фаустиной[11].
Надо быть очень, очень осторожным, сказал себе Лорен. То, что Мирисса считала его привлекательным, ему уже было известно. Он мог прочесть это по тону ее голоса и по выражению лица. Но еще более сильным доказательством служили случайные соприкосновения рук и тел, которые длились дольше необходимого.
Они оба понимали, что все только дело времени. И Брант понимал тоже, в этом Лорен был уверен. Однако, несмотря на некоторую напряженность между ними, они все еще вели себя достаточно дружественно.
Легкая пульсация двигателей стихла, и лодка по инерции скользнула к намеченной точке остановки возле большого стеклянного бакена, который слегка покачивался в воде.
– Вот такой у нас источник энергии, – пояснил Брант. – Нам нужно всего двести ватт, и потому достаточно солнечных батарей. В этом и заключается одно из преимуществ пресноводных морей. Ваши океаны на Земле были слишком солеными – пожирали, наверное, киловатты за киловаттами.
– Ну что, дядя, не передумал? – усмехнулся Кумар.
Лорен покачал головой. Хотя поначалу его очень удивляло, теперь он уже почти привык к этому универсальному обращению, которое употребляли младшие талассиане. И было даже приятно ощутить, что ты внезапно обзавелся десятками племянников и племянниц.
– Нет, благодарю. Я лучше останусь здесь и буду наблюдать за вами через подводное окно – на случай, если вас съедят акулы.
– Акулы! – мечтательно проговорил Кумар. – Чудесные, удивительные существа – вот бы нам их сюда хотя бы немного. Нырять стало бы намного интереснее.
Из чисто инженерного интереса Лорен смотрел, как Брант и Кумар облачаются в свое снаряжение. По сравнению с тем костюмом, который был необходим в космосе, этот был на удивление прост, а баллон сжатого газа – вообще миниатюрный, поскольку легко помещался на ладони.
– А вот этот кислородный баллон, – заметил Лорен, – полагаю, его хватит всего на пару минут.
– Кислородный! – фыркнул Брант. – Да кислород глубже двадцати метров – сущий яд. В этой бутылочке у нас воздух – и то лишь аварийный запас, его хватает на четверть часа.
Он показал на какую-то штуковину, похожую на жабры, которую Кумар уже надел на себя, в наспинном ранце.
– Весь необходимый кислород уже имеется в растворенном виде в морской воде, и надо лишь добыть его оттуда. Но для этого нужна энергия, потому мы берем с собой генератор, который обеспечивает работу насосов и фильтров. С этим устройством я могу, если пожелаю, целую неделю оставаться под водой.
Постучав по дисплею компьютера, что светился зеленым на его левом запястье, Брант добавил:
– А это выдает мне всю необходимую информацию – глубину, состояние генератора, время до всплытия, сигнализирует о декомпрессионных остановках…
Лорен рискнул задать еще один наивный вопрос:
– Почему ты надел маску, а Кумар нет?
– Я тоже, – Кумар хмыкнул. – Посмотри внимательнее.
– О… вижу. Слишком уж она незаметна.
– Зато хлопот с ней более чем достаточно, – заметил Брант, – если только ты буквально не живешь в воде, как вот Кумар. Я когда-то тоже попробовал было такую контактную пленку, но потом у меня долго болели глаза. Так что остаюсь верен доброй старой маске – от нее проблем куда меньше. Готов?
– Готов, капитан.
Они одновременно перевалились через разные борта, причем их движения были настолько синхронны, что лодку едва качнуло. Сквозь толстую стеклянную панель в килевой части лодки Лорен видел, как они без видимых усилий заскользили вниз к подножию рифа. Туда, Лорен знал это, было более двадцати метров, но казалось, что значительно меньше.
Инструменты и проволока были спущены туда заранее, и двое ныряльщиков сразу принялись за работу, ремонтируя порванные ограждения. Время от времени они обменивались какими-то загадочными односложными словами, но преимущественно работали в полной тишине. Каждый знал свое дело – и своего напарника – настолько хорошо, что в разговорах не было необходимости.
Для Лорена время пролетело очень быстро; у него было такое чувство, что он всматривается в какой-то иной мир. Впрочем, так оно и было. Хотя ему множество раз приходилось видеть видеозаписи, сделанные в земных океанах, почти все живое, что двигалось перед ним сейчас, было совершенно незнакомо. Тут были какие-то крутящиеся диски, пульсирующие медузы, волнистые коврики и спирали в форме штопора, – но почти не было созданий, которых можно было хотя бы в самом смелом полете фантазии назвать рыбами. Один раз, правда, на самом краю поля зрения он заметил быстро промелькнувшую торпедообразную рыбину, которую узнал почти наверняка. Если он не ошибся, они оба были изгнанниками с Земли.
Он подумал, что Брант с Кумаром о нем уже забыли, когда они внезапно отозвались через подводное переговорное устройство:
– Мы поднимаемся. Встретимся наверху через двадцать минут. Все в порядке?
– Отлично, – ответил Лорен. – Уж не земная ли это рыба была, которую я вот только что приметил?
– Не видел ее.
– Брант, дядя прав: минут пять назад здесь проплывала здоровенная, на двадцать кило, форель-мутант. Твоя сварочная дуга отогнала ее прочь.
Они уже покинули морское дно и плавно поднимались вдоль грациозно изогнутой якорной цепи. Метров за пять от поверхности они остановились.
– Вот она – наискучнейшая часть всякого погружения, – сказал Брант. – Здесь нам придется подождать целых пятнадцать минут. Прошу второй канал… благодарю… но не так же громко!
Музыку для сопровождения декомпрессии подбирал, наверное, Кумар: ее нервозные ритмы едва ли гармонировали с умиротворенной подводной жизнью. Лорен от души порадовался, что он сейчас не с ними, и с удовольствием выключил свой плеер, как только ныряльщики вновь начали подъем.
– Славно поработали мы с утреца, – сказал Брант, вскарабкавшись на борт. – Напряжение и сила тока в норме, значит, можем двигать домой.
Они поблагодарили Лорена за то, что он, пусть и неумело, помог им снять снаряжение. Оба устали и озябли, однако быстро пришли в норму, выпив несколько чашек горячего сладкого напитка, который талассиане называли чаем, хотя он был очень мало похож на какой-либо из земных напитков под таким же названием.
Кумар запустил двигатели, и лодка тронулась с места, в то время как Брант копался в ворохе снаряжения на дне лодки, пока не отыскал какую-то блестящую коробочку.
– Нет, спасибо, – отказался Лорен от таблетки легкого наркотика, предложенной ему Брантом. – Не хочу приобретать здешних привычек, от которых потом будет трудно избавиться.
Едва проговорив это, он пожалел, что мог обидеть Бранта своим отказом, вызванным, наверное, неким подсознательным импульсом или, быть может, чувством вины. Однако Брант, казалось, не видел в этом какого-либо глубокого смысла, потому как лег на спину, закинув руки за голову, и уставился в безоблачное небо.
– «Магеллана» можно увидеть и днем, – сказал Лорен, поспешив сменить тему, – если точно знаешь, куда смотреть. Но сам я еще не пробовал.
– А вот Мирисса пробовала, и частенько, – выпалил Кумар. – И мне показала, как это делается. Надо только узнать в Астросети о времени его прохождения, а затем выйти на улицу и лечь лицом вверх. И прямо над собой увидишь… он как яркая звезда и, кажется, совсем не движется. Но если оторвешь взгляд хотя бы на секунду – все, ты его потерял.
Неожиданно Кумар сбросил обороты, а несколько минут спустя вовсе остановил лодку. Лорен оглянулся по сторонам, чтобы сориентироваться, но, к его удивлению, до Тарны было еще как минимум с километр. Поблизости покачивался на воде буй с большой буквой «П» и красным флажком.
– Почему мы остановились? – спросил Лорен.
Кумар только усмехнулся и принялся опорожнять в воду ведерко, которое стояло у борта. К счастью, до сих пор оно было герметично закрыто: содержимое его подозрительно напоминало кровь, а смердело и того хуже. Лорен отодвинулся настолько, насколько позволяли габариты лодки.
– Это он подзывает давнюю подружку, – с нежностью проговорил Брант. – Сиди тихонько, не поднимай никакого шума. Она чертовски нервная.
«Она? – подумал удивленно Лорен. – Что здесь происходит?»
На протяжении как минимум пяти минут не происходило совершенно ничего; Лорен не поверил бы раньше, что Кумар может сохранять неподвижность так долго. Затем он заметил, как в нескольких метрах от лодки, у самой поверхности воды, возникла некая темная закругленная полоса. Проследив ее взглядом, понял, что она образует кольцо, в центре которого находятся они.
Одновременно же он понял, что Брант с Кумаром следят не за этой полосой, а за ним. «Выходит, хотят ошеломить меня каким-то сюрпризом, – сказал он себе. – Что ж, посмотрим, как это у вас получится…»
Даже получив такое предупреждение, Лорен вынужден был мобилизовать всю свою силу воли, чтобы не вскрикнуть от ужаса, когда из моря поднялась стена, как показалось ему, глянцевитой, нет, гнилостно-розовой плоти. Она поднялась, стряхивая капли, почти на половину человеческого роста, образовав вокруг них сплошную преграду. А в довершение ужасов верхняя кромка ее была почти сплошь утыкана змеями, которые корчились, поблескивая ярко-красным и синим.
Чудовищный, вооруженный щупальцами рот поднялся из морской глубины и, казалось, вот-вот поглотит их…
Однако в действительности никакой опасности, по-видимому, им не грозило: об этом свидетельствовало веселое выражение лиц Бранта и Кумара.
– Что это, ради Господа Бога… то бишь Кракана? – прошептал он, задавливая дрожание в голосе.
– Реакция у тебя была что надо, – восхищенно молвил Брант. – Кое-кто при этом прячется на дне лодки. Это Полли – разновидность полипа. Крошка Полли. Беспозвоночная тварь – колония миллиардов клеток с узкой специализацией, но четким взаимодействием. У вас на Земле были похожие, только, полагаю, не такие большие.
– Это уж точно, – подтвердил Лорен. – И каким же образом, если можно спросить, мы отсюда выберемся?
Брант кивнул Кумару, и тот запустил двигатели на полную мощность. С удивительным для такого монстра проворством живая стена вновь погрузилась в море, оставив на поверхности только маслянистые разводы.
– Ее отпугивает вибрация, – пояснил Брант. – Посмотри через стекло – теперь увидишь зверюгу во всей красе.
Под ними отступало к морскому дну нечто, похожее на древесный ствол диаметром с десяток метров. Теперь Лорен понял, что «змеи», которые у него на глазах извивались в воздухе, были всего-навсего тонкими щупальцами; теперь, вернувшись в свою стихию, они вновь невесомо колыхались, искали в воде чего-нибудь – или кого-нибудь – съедобного.
«Ну и чудовище!» – он вздохнул, расслабившись впервые за много минут. Теплое ощущение гордости – и даже пьянящего веселья – охватило его. Он выдержал очередной экзамен, завоевал одобрение Бранта и Кумара и воспринимал это с благодарностью.
– А эта тварюга… она не опасна? – спросил он.
– Разумеется, вот почему здесь есть предупреждающий буй.
– Откровенно говоря, я был бы готов убить ее.
– Зачем? – Брант был искренне шокирован. – Разве от нее есть какой-то вред?
– Ну… такое громадное существо, наверное, съедает прорву рыбы.
– Верно, но только талассианской – не той, которую едим мы. И вот еще что интересно. Мы долго не могли сообразить, каким образом она заставляет рыб – пусть даже самых глупых – плыть ей в утробу. А в конце концов обнаружили, что она выделяет определенную химическую приманку, и именно это заставило нас подумать об электрических ловушках. Что напоминает мне…
Брант потянулся за комсетом – прибором связи:
– Тарна-Три вызывает Тарну-Автозапись. Говорит Брант. Мы починили ограждение. Все работает нормально. Подтверждение не требуется. Конец сообщения.
Однако, ко всеобщему удивлению, последовал немедленный ответ – к тому же, знакомым голосом:
– Привет, Брант, доктор Лоренсон. Рада вас слышать. И у меня для вас любопытное сообщение. Желаете услышать?
– Разумеется, госпожа мэр, – отозвался Брант, весело перемигнувшись с Лореном. – Слушаем.
– Центральные Архивы откопали нечто странное. Все это уже случалось раньше. Двести пятьдесят лет назад наши предки пытались соорудить риф от Северного острова методом электростатического осаждения – эта технология хорошо зарекомендовала себя на Земле. Так вот, несколько недель спустя подводные кабели оказались разорваны… и частично украдены! Расследование не проводилось, поскольку эксперимент все равно оказался неудачным: слишком мало растворенных в воде минеральных солей. Поделом тебе – в этом уже Защитников Окружающей Среды не обвинишь. Их ведь в то время вообще не существовало.
На лице Бранта возникло настолько ошеломленное выражение, что Лорен разразился смехом.
– И ты еще пытался удивить меня! – воскликнул он. – Что ж, ты впрямь доказал, что в море есть такое, о чем я и не подозревал. Но теперь оказывается, ты и сам кое о чем тоже понятия не имел.


                20. Идиллия


Для тарнийцев это было более чем удивительно, и они делали вид, будто не верят ему:
– То ты никогда не плавал на лодке, а теперь, оказывается, на велосипеде не умеешь ездить!
– Тебе должно быть стыдно, – с огоньком в глазах укоряла его Мирисса. – самый эффективный из всех известных способов передвижения… а ты никогда даже не попробовал его!
– На космических кораблях толку от него чуть, а в больших городах – немало риска, – парировал Лорен. – И к тому же, разве трудно научиться?
Впрочем, вскоре он имел возможность убедиться, что научиться таки непросто: езда на велосипеде была не таким легким делом, каким казалась. Хотя надо было иметь настоящий талант, чтобы упасть с этой машины с маленькими колесами и низким центром тяжести, ему это удавалось несколько раз, и вообще его первые попытки были сплошной неудачей. Он бы уже бросил эти старания, если бы не заверения Мириссы, что это – лучший способ открыть для себя остров, да не его собственные надежды, что это – лучший способ открыть для себя Мириссу.
Секрет, который он усвоил еще несколько десятков падений спустя, заключался в том, чтобы вообще забыть о сложностях, положившись лишь на рефлексы собственного тела. Такое решение было весьма логично: если размышлять над каждым шагом, даже обычная ходьба станет невозможной. Преодолев же эту преграду, он быстро научился ездить. И наконец, как он надеялся, Мирисса предложила показать ему самые дальние тропки своего острова.


                * * *


Было бы нетрудно поверить, что они – единственные двое людей на весь этот мир, хотя от ближайшего жилья не могло быть больше пяти километров. Проехали они, разумеется, куда большее расстояние, однако узенькая велосипедная дорожка была проложена таким образом, чтобы путь выглядел наиболее живописным, а это одновременно означало, что и самым длинным. Пускай для Лорена не составляло труда мгновенно определить координаты при помощи своего комсета, он не стал этого делать. Было интересно притвориться, будто ты заблудился.
Мириссе же было бы приятнее, если б он не брал с собой этого прибора вообще.
– Зачем он тебе? – спросила она, показав на усеянную кнопками ленту, что охватывала его левое предплечье. – Порой так приятно бывает сбежать от людей.
– Согласен, однако корабельные правила очень строги. Если я внезапно понадоблюсь капитану Бэю и не отвечу…
– Ну что тогда будет? Он тебя закует в кандалы?
– Я бы предпочел это, лишь бы не выслушивать от него неминуемую лекцию. Во всяком случае, я переключил прибор на режим сна. И если корабельный пульт мой сон проигнорирует, это будет означать какую-то действительно чрезвычайную ситуацию, и я обязан буду немедленно установить связь.
Как и большинство землян за последнюю тысячу лет или даже больше, Лорен чувствовал бы себя куда более счастливым, окажись он голым и босым, нежели без комсета. История Земли была полна ужасающих историй о беззаботных или неосмотрительных людях, которые погибали – нередко в считанных метрах от спасения – только из-за того, что не могли нажать красную кнопку «Авария».
Велосипедная тропа была явно проложена для легких, а не тяжелых средств передвижения. Шириной она была меньше метра, и поначалу неопытному Лорену казалось, будто он едет по натянутому канату. Чтобы не упасть, он вынужден был сосредоточить все внимание на спине Мириссы, что само по себе было делом неблагодарным. Но после нескольких километров он уже набрался уверенности и смог любоваться также другими видами. Если им встречался кто-то, ехавший в противоположном направлении, велосипедистам приходилось спешиваться, поскольку перспектива столкновения на скорости пятидесяти или более километров в час была слишком страшна, чтобы рисковать. Да и возвращаться домой с остатками разбитых велосипедов было бы слишком долго…
Почти все время они ехали молча, лишь иногда Мирисса нарушала тишину, показывая ему на какое-нибудь необычное дерево или на удивление красивый ландшафт. Тишина вообще была чем-то таким, для Лорена доселе неведомым: на Земле его всегда окружали звуки, а корабельная жизнь была сплошной симфонией успокаивающих механических шумов с эпизодическими неистовыми сигналами тревоги.
Здесь же деревья окружали их невидимым одеялом, гасившим эхо, так что каждое слово словно бы проглатывалось тишиной сразу, как только слетало с губ. Сперва такая новизна впечатлений приносила наслаждение, но теперь Лорену хотелось чего-то, что заполнило бы акустический вакуум. Он едва не поддался искушению включить какую-нибудь фоновую музыку из своего комсета, но был уверен, что Мирисса этого не одобрит.
Потому он немало удивился, услыхав из-за деревьев впереди знакомые ему уже ритмы талассианского танца. Поскольку узкая дорожка редко шла напрямик более двухсот или трехсот метров, он не мог увидеть источник звуков раньше, чем, сделав крутой поворот по дуге, они не оказались лицом к лицу с музыкально-механическим роботом, который занимал всю ширину дорожки и медленно, со скоростью пешехода надвигался на них. Своим видом он напоминал самоходный трактор. Когда они спешились, пропуская его, Лорен понял, что это автоматическая дорожно-ремонтная машина. Он ведь видал немало неровностей и даже выбоин и размышлял, когда же администрация Южного острова наконец сподобится устранить эти изъяны.
– А музыка зачем? – спросил он. – Этот тип машин не из тех, которые могли бы ее оценить.
Едва проговорив эту шутку, он услыхал, как робот обратился к нему:
– Прошу не ездить по дороге на расстоянии меньше ста метров от меня, поскольку поверхность еще не затвердела. Спасибо.
Мирисса рассмеялась, увидав его удивленную физиономию:
– Конечно, ты прав: машина не очень-то умная. Музыка – это предупреждение для ездоков.
– Может, какая-нибудь сирена была бы более эффективна?
– Да, но это было бы слишком уж… неприветливо!
Они скатили свои велосипеды с дороги и переждали, пока мимо них медленно двигалась вереница сцепленных резервуаров, блоков управления и путеукладчиков. Лорен не смог удержаться, чтобы не потрогать только что выровненную поверхность: она была теплой и мягковатой, и на взгляд влажной, хотя на ощупь оказалась идеально сухой. Но не прошло и минуты, как она затвердела, словно камень; Лорен заметил легкий отпечаток своего пальца и с кривой ухмылкой подумал: «Я оставил свой след на Талассе… до тех пор, пока робот не пройдет этим путем снова».
Теперь тропка вела в гору, и Лорен ощутил, что забытые до сих пор мышцы в бедрах и икрах напоминают о своем существовании. Не помешала бы толика вспомогательной энергии, однако электрические велосипеды Мирисса с пренебрежением отклонила как способствующие изнеженности. Она ни на йоту не сбавила скорости, так что Лорену не оставалось ничего другого, кроме как дышать поглубже и не отставать от нее.
А что это за едва слышный рев доносился спереди? Навряд ли кто-то испытывает в глубине Южного острова ракетные двигатели! Между тем звук становился громче по мере приближения, и Лорен сумел узнать его источник лишь за миг до того, как он сам предстал перед их глазами.
По земным масштабам, этот водопад был не особенно велик – где-то метров сто высотой и двадцать в ширину. Небольшой металлический мостик, что поблескивал среди брызг, был переброшен через озерцо с кипящей пеной, куда низвергалась вода.
К радости Лорена, Мирисса остановилась и с хитрецой в глазах спросила:
– Не замечаешь ничего… особенного? – и показала вперед.
– В каком смысле? – переспросил Лорен, ища ключ к ответу. Однако видел он только раскинувшийся ландшафт, деревья и другие растения, среди которых петляла тропинка, исчезая где-то по ту сторону водопада.
– Деревья… да деревья же!
– А что с ними? Я ведь не ботаник.
– Я тоже, но это же так очевидно. Только взгляни на них.
Он посмотрел, все еще сбитый с толку. И внезапно сообразил, в чем дело, потому как дерево – суть инженерное творение природы, а он и сам был инженером.
По ту сторону водопада потрудился иной проектировщик. Хотя он не мог назвать ни одного из деревьев, среди которых стоял, они казались ему знакомыми, и он был уверен, что они родом с Земли… Разумеется, вон то, наверняка дуб, а где-то и когда-то очень давно он видел красивые желтые цветы на таких же низкорослых кустах.
За мостом же был другой мир. Деревья – а на самом деле деревья ли это? – казались грубыми и недоделанными. У некоторых из них были короткие, бочкообразные стволы, из которых торчало по несколько колючих веток; другие напоминали великанские костлявые пальцы с какими-то щетинистыми веночками в суставах; еще другие были словно гигантские папоротники. И никаких цветов…
– Теперь понимаю. Там – собственно талассианская растительность.
– Да, всего через несколько миллионов лет после того, как она вышла из воды. Мы называем это Великим Водоразделом. Однако это похоже на схватку двух армий, когда не известно, на чьей стороне будет победа. Да, скорее всего, победителя не будет, и ничего тут не поделаешь! Земные растения эволюционно более продвинуты, зато местные лучше приспособлены к химическому составу среды. Время от времени одна из сторон вторгается на чужую территорию, и тогда вмешиваемся мы, пока оккупант еще не захватил себе там плацдарм.
«Как странно, – думал Лорен, когда они вели свои велосипеды через мостик. – Впервые с того времени, как попал на Талассу, я ощущаю, что действительно нахожусь в другом мире…»
Такие же вот несуразные деревья и грубые папоротники, возможно, были сырьем для пластов угля, который послужил энергетическим фундаментом для Промышленной Революции – и как нельзя более кстати, чтобы спасти человечество. Он не удивился бы даже увидев, как из зарослей выскакивает разъяренный динозавр; впрочем, вспомнил, этим ужасным ящерам предстояло появиться лишь через сто миллионов лет после эпохи расцвета подобных растений на Земли…
Они как раз снова седлали велосипеды, когда Лорен вскрикнул:
– Кракан и проклятие!
– Что случилось?
Лорен осел на мягкую кочку пружинистого мха.
– Судорога, – процедил он сквозь стиснутые зубы, схватившись за свои напряженные икроножные мышцы.
– Дай я, – сказала Мирисса озабоченным, но уверенным голосом.
Под ее приятными, пусть и несколько неумелыми движениями судорога постепенно отступила.
– Спасибо, – проговорил Лорен спустя какое-то время. – Теперь намного лучше. Но не останавливайся, прошу тебя.
– А ты правда думал, что я остановлюсь? – прошептала она.
И тогда, на границе двух миров, они слились воедино.


                Часть IV. КРАКАН

                21. Академия

Количество членов Талассианской Академии наук было строго ограничено симпатичным круглым числом 100 000 000 в двоичной системе или же – для тех, кто предпочитал считать на пальцах, – 256. По мнению главного научного сотрудника «Магеллана», такое ограничение заслуживало одобрения, поскольку сберегало порядок. Да и сама Академия относилась более чем серьезно к своей ответственной миссии: как признал ее президент, на данный момент в ней состоял всего 241 член, потому как выяснилось, что невозможно заполнить все вакансии учеными необходимой квалификации.
Из этих 241 физически присутствовали в зале заседаний 105, еще 116 поддерживали связь посредством своих комсетов. Явка для академиков была рекордная, и доктор Анна Варли была тому рада, хотя ей и хотелось бы знать, почему отсутствуют остальные двадцать.
Еще она ощутила некоторую неловкость, когда ее отрекомендовали как «одного из ведущих астрономов Земли», пусть в действительности, как ни прискорбно, на момент отлета «Магеллана» это было истинной правдой. Волею судьбы ей – бывшему директору опять-таки бывшей Лунной обсерватории имени Шкловского – выпал этот уникальный шанс на спасение. Она вполне сознавала, что была не более чем компетентным специалистом, если сравнивать с таким гигантами, как Эккерли, Чандрасекар или Гершель [12], не говоря уже о Галилее, Копернике или Птолемее [13].
– Вот, смотрите, – начала она. – Полагаю, вы все уже видели эту карту планеты Саган-2 – наилучшее обобщение космосъемок и радиоголограмм. Разрешающая способность, само собой, плохонькая – не меньше десяти километров, но достаточная, чтобы дать нам основные факты. Диаметр планеты – пятнадцать тысяч километров, несколько больше земного. Плотная атмосфера – практически сплошной азот. И никакого кислорода… к счастью.
Это вот «к счастью» всегда привлекало наибольшее внимание, вызывая у слушателей потрясение.
– Мне понятно ваше удивление: большинство человеческих существ склонно переоценивать необходимость дыхания. Однако в течение последних десятилетий до нашего отлета взгляды Землян на Вселенную претерпели существенные изменения. Отсутствие в Солнечной системе других живых созданий – как ныне, так и в прошлом, – а также полный провал программы CETI [14] несмотря на шестнадцать веков тщетных усилий, убедили, по сути,  всех в том, что жизнь есть явление в космосе очень редкое, и потому чрезвычайно ценное.
Отсюда проистекало, что все жизненные формы заслуживают уважения, и их следует оберегать. Кое-кто настаивал на том, что даже болезнетворные вирусы и переносчики заболеваний должны охраняться законом, а никак не истребляться. Очень популярным выражением Последних Дней стало «Почитание Жизни», и мало кто имел при этом в виду только человеческую жизнь.
Когда был принят принцип биологического невмешательства, это возымело некоторые практические последствия. Во-первых, уже давно было решено, что мы не можем высаживаться на какой-либо планете, где уже существуют разумные формы жизни: человеческая раса имеет достаточно негативного опыта подобных ситуаций в своей земной истории. К счастью – или, к сожалению! – подобных случаем так никогда и не возникло.
Но затем рассуждения пошли дальше. Допустим, мы нашли планету, где едва зародилась животная жизнь. Должны ли мы держаться в стороне от такой планеты, позволяя ее эволюции идти своим путем? В расчете на шанс, что когда-нибудь, миллионы лет спустя, там может возникнуть разумная жизнь?
А если пойти еще дальше вглубь? Что, если на планете существует лишь растительная жизнь? Или только одноклеточные микроорганизмы?
Вас может удивить, что в то время, когда само существование рода человеческого было поставлено на карту, люди находили время для дискуссий над подобными сугубо моральными и философскими проблемами. Однако неминуемая Погибель обостряет мысли, обращая внимание к вопросам непреходящей ценности: зачем мы здесь, что нам делать?
Большую популярность завоевала концепция Метазакона – я уверена, вы слышали такой термин. Речь шла о возможности разработать юридические и моральные принципы, которые могли бы быть применимы ко всем разумным существам, а не только к двуногим млекопитающим, каковые недолгое время господствовали на планете Земля и дышали воздухом.
Доктор Келдор, к слову, был одним ведущих сторонников этой концепции. Из-за этого он подвергался обструкции тех, кто провозглашал: поскольку гомо сапиенс является единственным известным видом разумных существ, именно сохранение его должно быть приоритетным среди всех прочих соображений. Кто-то бросил в массы такой лозунг: «Если выбирать между Человеком и Слизняком, я выбираю Человека!»
К счастью, до прямых столкновений, насколько известно, никогда не доходило. Пройдут еще столетия, прежде чем будут получены отчеты от всех запущенных кораблей-сеятелей. И если некоторые из них не отзовутся… что ж, и слизняки тоже могли одержать победу…
В 3505 году, на заключительном заседании Всемирного Парламента, были одобрены – в так называемой Женевской Директиве – определенные принципы будущей колонизации планет. Большинству они казались более чем идеалистическими, да и не имелось никаких средств для претворения их в жизнь. Однако они были выражением намерения… последним жестом доброй воли по отношению к космосу, который, возможно, так никогда и не сможет оценить его.
Нас здесь касается лишь один из принципов Директивы – но наиболее известный, вызвавший больше всего споров, поскольку он исключал многие из самых привлекательных космических целей.
Наличие сколько-нибудь значительного процента кислорода в атмосфере планеты служит весомым доказательством того, что на ней существует жизнь. Ведь этот элемент более чем химически активен, чтобы сохраняться в свободном состоянии, если только постоянно не возобновляется растениями либо какими-то эквивалентными живыми организмами. Разумеется, кислород не обязательно означает животную жизнь, но он создает предпосылки для нее. И пускай животная жизнь только в редких случаях ведет к жизни разумной, никакого другого правдоподобного пути к нему даже теоретически еще не придумано.
Значит, согласно с принципами Метазакона, все планеты с кислородом были отброшены. Говоря откровенно, я сомневаюсь, что столь решительный запрет был бы принят, если бы не квантовый двигатель, который дал нам, по сути, безграничный простор… да и безграничную энергию.
Теперь позвольте рассказать вам о нашем плане действий по прибытию к Сагану-2. Как вы можете видеть по карте, более половины поверхности планеты покрыто льдом, глубина которого достигает, в среднем, трех километров. А это больше кислорода, чем нам когда-либо может понадобиться!
Уже находясь на орбите вокруг планеты, «Магеллан» использует небольшую часть полной мощности квантового двигателя, который будет работать наподобие факела. Он будет плавить лед, одновременно расщепляя пар на кислород и водород. Последний быстро улетучится в космическое пространство; если будет необходимо, мы сможем содействовать этому с помощью специально настроенных лазеров.
Пройдет всего двадцать лет, и Саган-2 уже будет иметь десять процентов кислорода в атмосфере, хотя дышать этим воздухом еще будет нельзя из-за высокого содержания в нем оксидов азота и иных ядовитых газов. Приблизительно тогда же мы начнем ускорять процесс при помощи специально выращенных бактерий и даже растений. Но планета будет еще слишком холодна: даже с учетом той тепловой энергии, которую ей будем поставлять мы, температура на ее поверхности останется минусовой за исключением нескольких полуденных часов на самом экваторе.
Поэтому на данном этапе мы используем квантовый двигатель еще раз – возможно, в последний. «Магеллан», проведя в космосе все время своего существования, наконец опустится на поверхность планеты.
И тогда, примерно по четверть часа в день, в определенное время, двигатель будет включаться на максимальную мощность, какую сможет выдержать конструкция корабля… да и горные породы под ним. Сейчас мы не знаем, как долго будет продолжаться вся операция: сперва необходимы испытания; быть может, придется снова перемещать корабль куда-нибудь, если место окажется геологически неустойчивым.
В первом приближении получается, что нам необходимо будет включать двигатель на протяжении тридцати лет, чтобы замедлить движение планеты настолько, что она постепенно приблизилась к своему солнцу, сменив климат на значительно более теплый. После этого еще двадцать пять лет будут нужны, чтобы, снова-таки регулярно включая двигатель, выровнять орбиту планеты. Однако большую часть этого времени Саган-2 будет вполне пригоден для жизни, хотя до тех пор, пока не будет достигнута окончательная орбита, зимы будут весьма суровыми.
Итак, в конце концов, мы получим нетронутую планету, размерами несколько превосходящую Землю, с сорока процентами океана и средней температурой в двадцать пять градусов. Воздух будет иметь содержание кислорода в семьдесят процентов от земного, но этот процент будет постоянно расти. Настанет время пробудить девятьсот тысяч землян, которые до тех пор будут пребывать в анабиозе, и подарить им новый мир.
Такой сценарий будет осуществлен, если только непредвиденные события или открытия не заставят нас от него отойти. Если же случится самое худшее…
Слегка запнувшись, доктор Варли хмуро усмехнулась.
– Нет… что бы ни произошло, вы нас больше не увидите! Если Саган-2 окажется неприемлемым, у нас есть еще одна цель в тридцати световых годах дальше. Она, возможно, даже лучше.
Очевидно, мы постараемся колонизировать обе. Но решение принимать будут наши потомки.

                * * *

Понадобилось некоторое время, чтобы дискуссия пошла нормальным руслом: большинство академиков выглядели потрясенными, хотя аплодировали вполне искренне. Президент, благодаря многолетнему опыту всегда имевший несколько заранее заготовленных вопросов, начал дискуссию сам:
– Маленький вопрос, доктор Варли: в честь кого или чего назван Саган-2?
– В честь одного автора научно-фантастических произведений начала третьего тысячелетия [15].
Это, как президент и надеялся, сломало лед молчания:
– Вы сказали, доктор, что у Сагана-2 имеется как минимум один спутник. Что будет с ним, когда вы измените орбиту планеты?
– Ничего, если не считать легких пертурбаций. Он и далее будет двигаться вокруг своей планеты.
– Если бы Директива… какого там, 3500-го?..
– 3505-го.
– …была принята раньше, были бы мы сейчас здесь? Я имею в виду, что на Талассу в таком случае вход посторонним был бы воспрещен!
– Вопрос очень интересный, мы часто его обсуждали. Действительно, миссия сеятеля 2751 года, когда ваш корабль-матка был направлен на Южный остров, шла вразрез с будущей Директивой. К счастью, тогда вопрос так не стоял. Впрочем, поскольку сухопутных животных здесь нет, принцип невмешательства нарушен не был.
– Принцип слишком уж надуман, – заявил один из самых молодых академиков, вызвав улыбки у многих из своих более старших побратимов. – Полагая, что кислород означает жизнь, как можете вы быть уверены, что и жизнь означает кислород? Можно представить себе множество различных существ – даже и разумных – на планетах с нехваткой кислорода, и даже без атмосферы вовсе. Если нашими эволюционными преемниками, по мнению многих философов, являются разумные машины, тогда для них предпочтительная такая атмосфера, в которой они не ржавели бы. Имеете ли вы представление о возрасте Сагана-2? Быть может, он уже миновал кислородно-биологическую эру и вас там встретит именно машинная цивилизация?
Среди присутствующих послышался неодобрительный шум, и кто-то с отвращением процедил: «Научная фантастика!» Доктор Варли подождала, пока вновь установится тишина, а затем лаконично ответила:
– Мы не особенно сушили голову над этим. Если мы и впрямь наткнемся на машинную цивилизацию, тогда принцип невмешательства будет уже ни при чем. Меня куда больше беспокоило бы, что она сделает с нами, нежели наоборот!
В задних рядах медленно поднимался на ноги какой-то очень старый человек – самый старый из тех, кого доктор Варли видела на Талассе. Председательствующий быстренько написал что-то на бумажке и передал ей: «Проф. Дерек Уинслейд – 115 – В. С. Тал. науки – историк». Доктор Варли задумалась было над этим «В. С.», но каким-то неведомым интуитивным озарением догадалась, что означает оно «Великий Старец».
Что ж, вполне закономерно, подумалось ей, что старейшиной талассианской науки является именно историк. Ведь за всю семисотлетнюю историю Трех Островов настоящих мыслителей было немного.
Сей факт, однако, не обязательно должен был служить поводом для критики. Уже потому, что талассиане вынуждены были выстраивать инфраструктуру своей цивилизации с нуля, не имея ни соответствующих условий, ни стимулов для каких-либо исследований, которые не имели бы чисто практического значения. Но была еще одна – более серьезная и острая – проблема численности населения. В какой угодно научной дисциплине, в какой угодно период ее истории на Талассе просто не могло быть достаточно ученых, чтобы достичь «критической массы» – того минимального количества взаимодействующих умов, что необходимо для зарождения фундаментальных научных идей и вторжения в новые сферы знания.
Лишь в математике – как и в музыке – могли изредка иметь место исключения из этого правила. Гений-одиночка – подобно Рамануджану или Моцарту [16] – мог возникнуть ниоткуда и плыть удивительными океанами мысли в одиночестве. Знаменательным примером в талассианской науке был Френсис Золтан (214 – 242); имя его почиталось и поныне, пятьсот лет спустя, хотя у доктора Варли имелись определенные замечания по отношению к его несомненному таланту. По ее мнению, его открытия в области гипертранспредельных чисел до сих пор никем не были поняты по-настоящему; еще меньше было тех, кто сумел бы продвинуться в этом направлении вперед… а ведь это всегда являлось надежной проверкой всех истинных прорывов в науке. Даже теперь его прославленной «Последней Гипотезе» не хватало как доказательств, так и опровержений.
Она подозревала – хотя чувство такта, разумеется, не позволило бы ей даже намекать на это талассианским коллегам, – что трагическая преждевременная гибель Золтана преувеличила его репутацию, дополнив воспоминания сожалениями о том, что могло бы быть. Тот факт, что пропал он во время заплыва у берегов Северного острова, вдохновлял на порождение множества романтических мифов и версий – как то разочарование в любви, завистливые соперники, неспособность отыскать наиболее убедительные доказательства, страх перед гипербесконечностью как таковой, – причем ни одно из этих объяснений не имело под собой ни малейших фактических оснований. Однако все они прибавляли популярности образу самого прославленного гения Талассы, чья жизнь оборвалась в расцвете успеха.
Что там говорит этот престарелый профессор? О Боже, всегда отыщется некто, кто, вместо того, чтобы задать дельный вопрос, поднимет какую-нибудь совершенно неуместную тему либо воспользуется предлогом, чтобы изложить свою излюбленную теорию. За свою долгую практику доктор Варли научилась, как надо себя вести с подобными типами, обычно выставляя их на посмешище. Впрочем, сейчас она будет вежлива с этим В. С., окруженным уважаемыми коллегами на его собственной территории.
– Профессор… э… Уинсдейл, – председательствующий шепотом поправил ее: «Уинслейд», но, по ее мнению, всякая поправка могла только ухудшить положение, – ваш вопрос великолепен, однако он должен стать темой отдельного доклада. Либо даже серии докладов, хотя и они могли бы лишь коснуться данного предмета.
Но что касается вашего первого утверждения: мы слышали подобную критику уже неоднократно, и это совершенная неправда. Мы не делали никаких попыток сохранить «секрет», как вы выразились, квантового двигателя. Вся теория хранится в корабельных архивах и уже передана, среди прочих материалов, в ваши архивы.
Сказав об этом, я не хотела бы возбуждать никаких тщетных надежд. Говоря откровенно, среди действующего ныне экипажа корабля нет ни одного человека, который действительно бы разбирался в этом двигателе. Мы знаем лишь, как им пользоваться… и не более того.
У нас в анабиозе находятся трое ученых, которые считаются специалистами по этому двигателю. Но если придется будить их раньше, чем мы достигнем Сагана-2, это будет означать, что мы столкнулись с некой серьезной опасностью.
Люди едва не сходили с ума, когда пытались представить себе геометрическую структуру суперпространства в динамике, и все спрашивали, почему Вселенная с самого начала имеет одиннадцать измерений вместо какого-нибудь более приятного числа, вроде десяти или двенадцати. Когда я изучала курс «двигательная механика», мой преподаватель говорил: «Если бы вы понимали квантовый двигатель, то были бы уже не здесь, а наверху, в Первой Точке Лагранжа, в Институте Передовых Исследований». И еще он привел одно весьма полезное сравнение, которое помогло мне спать спокойно, вместо того, чтобы мучиться кошмарами, пытаясь представить себе, что такое десять в минус тридцать третьей степени сантиметра.
«Экипаж “Магеллана” должен знать, как работает этот двигатель, – говорил мой преподаватель. – Они – вроде тех инженеров, которые управляют сетью распределения электроэнергии. Зная, как включать распределение энергии, им незачем знать, каким образом эта энергия генерируется. Это может быть какой-нибудь простой способ, как, например, заправленный горючим динамо-мотор, или солнечная батарея, или гидротурбина. Они наверняка поняли бы принципы работы этих устройств, но могли бы обойтись и без этого, все равно выполняя свою работу безукоризненно.
Электрическая же энергия могла происходить и от чего-то более сложного, вроде атомного либо термоядерного реактора, мюонного катализатора, узла Пенроуза [17] или ядра Хокинга-Шварцшильда [18], – понимаете, что я имею в виду? Где-то на этом пути им пришлось бы оставить всякую надежду на понимание, все равно оставаясь вполне компетентными инженерами, умеющими включать и распределять электроэнергию там, где она будет нужна».
Таким же образом мы умеем включить двигатель «Магеллана», чтобы попасть с Земли на Талассу, а также… надеюсь… на Саган-2, на самом деле не ориентируясь в том, что именно мы делаем. Но когда-нибудь – возможно, через много столетий – мы сможем не только оценить, а быть достойными того гения, который изобрел квантовый двигатель.
И – кто знает? – быть может, вам это удастся раньше. На Талассе родится некий новый Френсис Золтан. И тогда, возможно, именно вы прилетите к нам в гости.
По правде говоря, она в это не верила. Однако это был хороший способ завершить дискуссию, и он действительно вызвал настоящую бурю аплодисментов.

                22. Кракан

– Ясное дело, что это не составит для нас затруднений, – задумчиво проговорил капитан Бэй. – Поскольку плановые работы практически завершены, та проблема с вибрацией компрессоров, кажется, решена, и вообще подготовка производственной площадки опережает график. Так что мы, несомненно, можем выделить небольшую группу специалистов с необходимым оборудованием… однако стоит ли эта затея свеч? – Он обвел взглядом пятерку старших офицеров, собравшихся за овальным столом в зале заседаний Терра-Новы. И тогда все как один повернулись к доктору Келдору, который со вздохом покорно развел руками.
– Стало быть, эта проблема не есть сугубо технической. Изложите все, что я должен об этом знать.
– Ситуация такова, – сказал заместитель капитана Малина, и свет тотчас померк, а в нескольких миллиметров нал столом возникло в воздухе нечто вроде детальной модели Трех Островов. Однако это была не модель, потому что стоило в достаточной мере увеличить масштаб, и можно было бы увидеть талассиан, которые двигались, занимаясь своими делами.
– Как по мне, Кракан и поныне еще пугает талассиан, хотя на самом деле этому вулкану можно было бы поставить высший балл по поведению: он ведь никогда никого не убил! А с другой стороны, он же является центром связи между островами. Его вершина – шесть километров над уровнем моря – это самая возвышенная точка на всей планете. Поэтому, естественно, это наилучшее место для размещения антенного комплекса; все линии дальней связи направлены сюда, а уже отсюда сигналы передаются на тот или иной остров.
– Меня всегда несколько удивляло, – тихо заметил Келдор, – что за последние две тысячи лет мы так и не нашли ничего лучшего, чем радиоволны.
– Во всей вселенной один и тот же электромагнитный спектр, доктор Келдор, и мы должны использовать его как можно лучше. Талассианам же повезло, потому как даже крайние точки северного и Южного островов удалены одна от другой всего на триста километров, и гора Кракан охватывает их целиком; благодаря ей они могут премило себе общаться, не прибегая к комсетам.
Единственную проблему составляет труднодоступность, а также погода. Как здесь шутят, Кракан – единственное место на планете, где погода может быть всякой. Раз в несколько лет кому-то приходится забираться на эту гору, чтобы наладить несколько антенн, заменить некоторые солнечные элементы и батареи, а заодно и откинуть несколько лопат снега. Все это несложно, но требует изрядного труда.
– Которого, – вставила главный корабельный медик Ньютон, – талассиане всячески стремятся избегать. Не то чтобы я ставила им в укор сохранение энергии для более важных дел, вроде спортивных соревнований или игр.
Она едва не сказала «любовных игр», однако для многих ее коллег эта тема была более чем щекотлива, и ее замечание могли бы оценить неверно.
– А зачем им лезть на гору? – спросил Келдор. – Почему бы им не слетать на вершину? У них же есть самолеты вертикального взлета.
– Верно, но там воздух очень разрежен, а вдобавок случаются бури. После нескольких аварий, которые привели к жертвам, талассиане отказались от этого будто бы более простого способа.
– Понятно, – задумчиво проговорил Келдор. – Перед нами стоит наша давняя проблема невмешательства. Пошатнем ли мы их уверенность в собственных силах? В самой незначительной степени, полагаю. А вот если не откликнемся на такую скромную просьбу, это вызовет у них возмущение. И вполне законное, если принять во внимание помощь, которую они нам оказали с ледовой фабрикой.
– Наши позиции совпадают. Есть ли у кого-нибудь возражения? Очень хорошо. Господин Лоренсон, прошу вас взять на себя организацию дела. Бери любой из свободных космопланов, если только он не нужен для операции «Снежинка».

                * * *

Мозесу Келдору всегда нравились горы: они дарили ему ощущение приближенности к Богу… порой он сожалел, что того нет на свете.
Стоя у самого края громадной кальдеры, он мог видеть внизу море лавы, давным-давно застывшей, хотя из десятка трещин еще поднимались столбы дыма. А дальше к западу отчетливо виднелись оба больших острова, напоминая темные облака у горизонта.
Пронизывающий холод и необходимость рассчитывать каждый вдох делали эти минуты особенно незабываемыми. Когда-то давно в одной из книг о путешествиях и приключениях ему встретилось такое выражение: «Воздух – будто вино». Тогда ему хотелось бы иметь возможность спросить у автора, много ли вина тот вдохнул за последнее время; теперь же это выражение уже не казалось ему таким уж смешным.
– Все уже выгружено. Можем лететь обратно.
– Спасибо, Лорен. Я был бы не против подождать здесь до вечера, пока ты не заберешь последнюю смену, но оставаться на такой высоте надолго, возможно, не так уж безопасно.
– Разумеется, инженеры прихватили сюда кислородные баллоны.
– Я думал не только об этой стороне проблемы. В свое время один мой тезка попал в непростую ситуацию на одной горе [19].
– Прости, но… я не понял.
– Не обращай внимания; это было давно, очень давно.
Когда космоплан поднялся над кратером, снизу их бурно приветствовали инженеры, оставшиеся для ремонтных работ. Теперь, когда все оборудование и инструменты были выгружены, они занялись приготовлением чая, ведь это был обязательный на Талассе ритуал, предшествовавший всякой работе.
Лорен, плавно поднимаясь в небо, старательно пытаясь избегнуть запутанного комплекса различных антенн, которые торчали здесь, нацеленные на два острова, едва видимые на западе. Если бы он пересек многочисленные лучи, исходившие от этих антенн, навеки пропали бы многие гигабиты информации, и талассиане пожалели бы, что обратились к ним за помощью.
– Ты летишь не в Тарну?
– Погоди минутку. Сначала хотелось бы увидеть всю гору целиком. А вот и она!
– Что? О, вижу. Кракан!
Позаимствованное восклицание было в данном случае уместно вдвойне. Ведь под ними разверзлась глубокая пропасть шириной около сотни метров. И на дне этой пропасти был Ад.
Жар пламени, исходившего из самого сердца этого новорожденного мира, почти достигал поверхности. Ослепительно-желтый с малиновыми крапинками лавовый поток неторопливо двигался к морю. С какой стати, думал Келдор, они были так уверены, что вулкан успокоился, а не выжидает своего времени?
Но не лавовая река была их целью. За ней находился кратер, где-то с километр в поперечнике, на краю которого, словно пень, стоял обрубок разрушенной башни. Приблизившись, они увидели, что когда-то таких башен, расположенных равномерно по всей окружности кальдеры этого кратера, было три, но от двух других остались только фундаменты.
Дно кратера было усеяно какими-то металлическими пластинами и паутиной спутанных кабелей – видимо, остатками большой параболической радиоантенны, которая тут когда-то стояла. В центре видна была груда обломков приемно-передающих устройств, частично погруженная в озерцо, образованное частыми ливнями.
Они облетели эти руины последней связи с Землей, и ни один из них не осмелился нарушить течение мыслей другого. Наконец Лорен заговорил:
– Бардак тут жуткий, однако восстановить все будет несложно. Саган-2 всего в двадцать градусах севернее, то есть ближе к экватору, чем была Земля. Нацелить туда антенну будет даже легче.
– Отличная идея. Когда закончим сооружать наш щит, сможем оказать им в этом начальную помощь. Впрочем, торопиться с этим необходимости не будет. У них ведь будут еще почти четыре столетия в запасе, прежде чем они смогут нас услышать, – даже если мы сумеем начать передачи сразу же, как только прилетим.
Лорен закончил аэросъемку местности и направил космоплан вдоль горного склона вниз, чтобы затем взять курс на Южный остров. Но когда они снизились примерно на тысячу метров, Келдор обескуражено спросил:
– А что это за дым на северо-востоке? Может, какой-то сигнал?
На полпути к линии горизонта в безоблачное синее талассианское небо поднимался тонкий белый столб. Еще несколько минут назад его там точно не было.
– Давай посмотрим. Быть может, какое-то судно терпит бедствие.
– Знаешь, что это мне напоминает?
Лорен в ответ лишь пожал плечами.
– Кита, который выпускает фонтан. Эти громадные животные, когда поднимались для вдоха, сперва выбрасывали струю воды. Выглядело это очень похоже.
– Однако с этим любопытным сравнением не согласуются по крайней мере две вещи, – сказал Лорен. – Во-первых, этот столб уже достиг почти километра в высоту. Ничего себе кит!
– Согласен. Да и к тому же, китовые фонтаны продолжались секунды, а этот не прекращается. А второе возражение у тебя какое?
– Как показывает морская карта, здесь не открытые воды. Это опровергает и версию с судном.
– Но это ведь смешно… Таласса же представляет собой сплошное море. Гм, вижу. Великие Восточные Прерии. Да, это их окраина. Можно даже представить себе, что под ними твердь.
Навстречу им стремительно приближался плавучий материк морской растительности, который покрывал большую часть талассианских океанов, вырабатывая практически весь кислород в атмосфере этой планеты. Это был сплошной ковер яркой, почти едкой зелени, который казался достаточно прочным, чтобы по нему можно было ходить. И только полное отсутствие холмов или иных неровностей раскрывала его истинную природу.
Однако в одном месте, в поперечнике с километр, плавучая прерия не была ни плоской, ни неподвижной. Что-то кипело под ней, извергая громадные клубы водяного пара, порой вместе со спутанными остатками растительности.
– Как я не догадался! – сказал Келдор. – Это дитя Кракана.
– Точно, – подтвердил Лорен. – Он проявился впервые со времени нашего прибытия. Вот как родились и другие острова.
– Да, и вулканические явления неизменно распространяются на восток. Так что, возможно, всего каких-то несколько тысяч лет спустя талассиане получат целый архипелаг.
Они покружили несколько минут, затем повернули назад к Восточному острову. Да, для большинства наблюдателей этот нарождающийся в муках подводный вулкан был бы действительно ужасающим зрелищем.
Но не для людей, которые видели разрушение Солнечной системы.

                23. День Льда

Президентская яхта, то бишь Межостровной Паром Номер Один, за всю свою трехсотлетнюю историю наверняка никогда еще не выглядела столь великолепно. Она была не только украшена гирляндами флажков, но и заново покрашена в белый цвет. К сожалению, чтобы завершить эту работу, не хватило то ли краски, то ли рабочих рук, и потому капитану приходилось проявлять осмотрительность, бросая якорь таким образом, чтобы с берега был виден только правый борт.
Президент Фаррадайн также был церемониально облачен в диковинное одеяние (автор проекта – Первая леди), которое делало его похожим на помесь римского императора с астронавтом времен начала освоения космоса. И он отнюдь не чувствовал себя в этом костюме непринужденно; капитан Сирдар Бэй, убедившись в этом, был рад, что его униформа состоит лишь из простых белых шорт, рубашки без галстука, однако с соответствующими его рангу знаками на плечах, а также фуражки с золотым околышем, в которой он чувствовал себя как в родной, хотя трудно было припомнить, когда он надевал ее в последний раз.
Несмотря на то, что президент раз за разом спотыкался, цепляясь за свою тогу, официальная прогулка по яхте прошла весьма успешно, а прекрасная бортовая модель морозильной фабрики работала безукоризненно. Она непрерывно вырабатывала бесконечные ледяные вафли-шестиугольники как раз такого размера, который подходил бы для высоких стаканов с прохладительными напитками. Однако далеко не все понимали в полной мере соответствие названия «Снежинка», поскольку на Талассе мало кто вообще когда-нибудь видел снег.
Но вот, оставив модель, они отправились на осмотр настоящей фабрики, которая занимала несколько гектаров побережья недалеко от Тарны. Понадобилось некоторое время, чтобы переправить с яхты на берег президента с его свитой, а также капитана Бэя с его офицерами. И вот, в последних лучах дня, они торжественно окружили шестигранную ледовую глыбу шириной в двадцать и толщиной в два метра. Это была не просто самая большая масса замерзшей воды, какую когда-либо видели талассиане, – она, пожалуй, была вообще самой большой на планете. Даже на полюсах лед образовывался редко. Не имея преград-континентов для своей циркуляции, быстрые океанические течения, которые двигались из экваториальных областей, растапливали всякий новорожденный лед.
– Тем не менее, почему вы пришли именно к такой форме? – спросил президент.
Вице-капитан Малина вздохнул: он был уверен, что это уже объяснялось неоднократно.
– Здесь мы сталкиваемся со старой задачкой по покрытию поверхности идентичными элементами, – терпеливо начал он объяснение. – Выбирать приходится из трех возможных решений: квадраты, треугольники или шестиугольники. В нашем случае шестиугольники несколько более эффективны и их легче транспортировать. Глыбы – числом более двухсот, весом по шестьсот тонн каждая, – будут заклиниваться одна в другую, образуя щит. Это будет своего рода ледяной трехслойный сэндвич. Когда мы начнем ускорение, все глыбы сплавятся в единое целое, образовав монолитный гигантский диск. Или, если быть точным, усеченный конус.
– Вы подсказали мне идею, – проговорил президент, демонстрируя большее оживление, чем за все послеобеденное время. – На Талассе никогда не увлекались катанием на коньках. А ведь это был чудесный вид спорта, как и игра под названием «хоккей на льду», хотя ее я навряд ли хотел бы возродить, судя по видеофильмам, которые видел. Однако было бы здорово, если бы вы соорудили нам каток для Олимпиады. Это возможно?
– Надо подумать, – невыразительно отозвался Малина. – Идея весьма интересная. Может, сообщите мне, сколько льда вам понадобится?
– С превеликим удовольствием. И это будет отличный способ использования всей этой морозильной фабрики, когда ваша работа будет завершена.
Внезапный взрыв избавил Малину от необходимости отвечать. Начался фейерверк, и на протяжении последующих двадцати минут небо над островом раз за разом вспыхивало многоцветными ослепительными искрами.
Талассиане любили фейерверки, радуя себя ими по первому же подходящему поводу. Вспышки перемежались с объемными лазерными картинами, которые были еще более зрелищны и намного более безопасны, однако им недоставало порохового запаха, придававшего фейерверку сказочности.
Когда все празднования были завершены, а все важные персоны отбыли на судно, капитан Малина задумчиво промолвил:
– Президент – мастер неожиданностей, хотя человек и прямолинейный. У меня сил уже нет выслушивать его болтовню про Олимпиаду, однако идея катка, следует признать, великолепна, и ее воплощение, наверняка, вызовет с их стороны благожелательное отношение к нам.
– А я выиграл пари, – заметил капитан-лейтенант Лоренсон.
– Что за пари? – поинтересовался капитан Бэй.
Малина рассмеялся:
– Я бы в такое никогда не поверил. Порой кажется, что талассиане начисто лишены любознательности, они ничего не поддают сомнению. Хотя нам, возможно, и льстит, что они настолько верят в наши технические возможности. Быть может, они даже считают, что мы владеем антигравитацией! Это была идея Лорена – обойти этот вопрос во время брифинга, и он таки оказался прав. Президент Фаррадайн так и не сподобился поинтересоваться тем, что было бы самым первым моим вопросом: каким именно образом мы собираемся поднять сто пятьдесят тысяч тонн льда наверх, к «Магеллану»?

                24. Архивы

Мозес Келдор был счастлив, когда имел возможность остаться один, чтобы провести, сколько там суждено, дней или часов в священном покое Первой Высадки. Он вновь ощущал себя молодым студентом, один на один со всеми науками и искусством человечества. Это вызывало у него одновременно приподнятость и подавленность: у его ног лежала целая вселенная, однако та его часть, которую он сумел бы познать за всю свою жизнь, была столь незначительна, что порой его охватывало почти абсолютное отчаяние. Он был подобен тому голодному, который попал на пиршество, где столы, прогибающиеся от яств, тянулись вдаль, сколько хватало глаз, – и это зрелище напрочь лишило его аппетита.
Между тем все это сокровище мудрости и культуры составляло лишь крохотную часть человеческого наследия. Многое из того, что Мозес Келдор знал и любил, отсутствовало – и не благодаря какой-то случайности, это он хорошо понимал, а вследствие преднамеренного замысла.
Тысячу лет назад гениальные люди доброй воли взялись за переписывание истории и начали отбирать книги в библиотеках Земли, решая, что стоит сохранить, а что уничтожить огнем. Критерий отбора был весьма прост, хотя порой очень труден для применения. Любое произведение литературы, любой памятник прошлого могли попасть в базы данных кораблей-сеятелей только при том условии, если они будут способствовать выживанию и социальной стабильности новых миров.
Задача эта была настолько же невозможна, насколько и болезненна. Со слезами на глазах комиссии по отбору отбрасывали прочь Веду, Библию, Трипитаку, Коран [20], а также всю неисчислимую массу художественной и других жанров литературы, которая на них базировалась. Несмотря на все богатство красоты и мудрости, что несли в себе эти произведения, им нельзя было позволить занести на нетронутые планеты эти извечные недуги – религиозную ненависть, веру в сверхъестественное, да и всю ту благочестивую абракадабру, которой утешались некогда, забивая свои головы, многие и многие миллиарды мужчин и женщин.
Утрачены в этой большой чистке были, по сути, все произведения самых выдающихся прозаиков, поэтов и драматургов, которые без своего философского и культурного базиса все равно выглядели бы несуразно. Гомер, Шекспир, Мильтон, Толстой, Мелвилл, Пруст [21] – последний великий романист из творивших до того, как электронная революция погубила книгопечатание на бумаге, – от них от всех остались несколько сотен тысяч тщательно отобранных отрывков, изъято также было все, что касалось войн, преступлений, насилия и гибельных страстей. Если уж «запрограммированным» – и, как ожидалось, более совершенным – последователям гомо сапиенс открыть все это сызнова, они и сами создадут себе соответствующую литературу. А наперед поощрять их к этому не стоит.
Музыке, за исключением оперы, повезло больше, нежели визуальным видам искусства. Однако сам объем материала был настолько необозрим, что и тут осуществлялся отбор, хотя и не всегда понятный. И грядущим поколениям на многих планетах не суждено узнать, какими были первые тридцать восемь симфоний Моцарта, Вторая и Четвертая симфонии Бетховена [22] или с Третьей по Шестую Сибелиуса [23].
Мозес Келдор глубоко сознавал свою ответственность, равно как и бессилие – бессилен был бы любой, сколь бы ни наделенный талантами человек, – в разрешении представшей перед ним дилеммы. Наверху, на борту «Магеллана», в его колоссальных базах данных хранилось много такого, о чем обитатели Талассы никогда не ведали, однако с радостью восприняли бы, пусть даже не все понимая. Великолепно восстановленная в двадцать пятом веке «Одиссея», военная классика, с болью оглядывающаяся назад через полтысячи лет мира, великие трагедии Шекспира, прекрасно переведенные Фейнбергом на лингву, «Война и мир» Ли Чжоу… потребовались бы часы и даже дни, чтобы просто перечислить все достойное.
Порой, когда Мозес сидел в библиотеке комплекса Первой Высадки, он испытывал искушение сыграть роль божества по отношению к этим в меру счастливым и далеко не безгрешным людям. Он мог бы сравнить записи здешних баз данных с бортовыми, отмечая, что было вычеркнуто или сокращено. Даже не соглашаясь в принципе с цензурой в какой-либо форме, он зачастую должен был признать разумность этих лакун… по крайней мере, на этапе основания колонии. Однако теперь, когда она уже с успехом существует, быть может, немножко душевного беспокойства или возбуждения творческого потенциала путем литературной инъекции не повредило бы…
Тем временем его собственный покой зачастую нарушали то вызовы с корабля, то стайки юных талассиан, для которых устраивались экскурсии к истокам истории. Он был не против этих вынужденных вторжений, а некоторые из них даже искренне приветствовал.
В послеобеденную пору, если только не мешали какие-то срочные дела в Тарне, сюда приезжала Мирисса, галопируя вверх по склону на своем великолепном жеребце в яблоках, по кличке Бобби. Земляне были более чем удивлены, обнаружив на Талассе лошадей, которых на Земле они живыми никогда не видели. Но талассиане любили животных и немало воссоздали из того богатейшего генетического материала, который достался им в наследство. Порой эти животные были для них совсем бесполезны или даже раздражали, как те назойливые белые обезьянки, что постоянно воровали разную мелочь из тарнийских домов
Мирисса неизменно привозила с собой какое-нибудь лакомство – то фрукт, то один из множества здешних сыров, – и Келдор с благодарностью принимал подарок. Но еще более благодарен был Келдор за ее общество; кто бы мог подумать, что он, человек, которому нередко доводилось выступать перед пятимиллионной аудиторией – больше половины последнего поколения человечества! – теперь был удовлетворен всего одной собеседницей…

                * * *

– Происходя от целого поколения библиоархивистов, – сказал Келдор, – ты все измеряешь в мегабайтах. Однако позволь напомнить тебе, что «библио» значит именно «книга». Есть ли у вас на Талассе книги?
– А как же, – возмущенно отозвалась Мирисса: она никак не могла понять, когда Келдор говорит серьезно, а когда шутит. – Миллионы… ну, тысячи. На Северном острове есть один человек, он издает их ежегодно около десятка, по несколько сотен экземпляров каждая. Они такие красивые… и весьма дорогие. Их дарят по разным торжественным поводам. Мне тоже подарили – на мой двадцать первый день рождения, «Алису в Стране Чудес».
– Как-нибудь покажешь мне. Я всегда любил книги и у меня их на корабле около сотни. Именно потому, наверное, когда слышу разговоры про байты информации, всегда мысленно делю на миллион и думаю о книге… скажем, один гигабайт равен тысяче книг, и так далее. Только таким образом удается мне понять, о чем идет речь, когда ведутся разговоры о базах данных и передаче информации. Так вот, каков объем этой библиотеки?
Мирисса, не отводя глаз от Келдора, начала набирать что-то пальцами на клавиатуре пульта управления.
– Вот еще одна штука, в которой я никогда не был силен, – сказал он, любуясь девушкой. – Кто-то отметил в свое время, что после двадцать первого века человечество разделилось на два подвида: Вербальный и Цифровой. Я, конечно, умею снимать информацию с пульта, когда нужно, но отдаю предпочтение диалогу с моими электронными коллегами.
– На последний час, – сообщила Мирисса, – шестьсот сорок пять терабайт.
– Гм-м… почти миллиард книг. А каков был объем библиотеки изначально?
– Это я помню и так: шестьсот сорок.
– Значит, за семьсот лет…
– Да-да, мы сумели добавить всего несколько миллионов книг.
– Я не критикую; в конечном итоге, качество намного важнее, чем количество. Хотелось бы, чтобы ты показала мне лучшие, по твоему мнению, произведения талассианской литературы… да и музыки тоже. Наша проблема – решить, что именно передать вам. На «Магеллане» у нас более тысячи миллиардов книг, если только брать во внимание общедоступный фонд. Понимаешь, о чем я?
– Если я отвечу утвердительно, вы прекратите рассказ. А я не настолько жестока.
– Благодарю, милая моя. На самом деле, это жуткая проблема, она преследует меня уже много лет. Иногда мне кажется, что Земля была уничтожена как раз вовремя: человечество уже изнемогало под гнетом той информации, которую само же и породило.
К концу второго тысячелетия оно производило эквивалент всего лишь – всего! – миллиона книг в год. При этом я имею в виду такую информацию, что имела долговременную ценность, потому и хранилась без ограничения времени.
К третьему тысячелетию эта цифра выросла, по меньшей мере, в сто раз. Подсчитано, что со времени изобретения книгопечатания и до самого конца Земли было написано десять миллиардов книг. И, как я уже говорил тебе, мы имеем на борту примерно десять процентов от этого объема.
Если мы вывалим все это на вас, даже принимая во внимание ваши возможности сохранения информации, она вас затопит. Это был бы жест отнюдь не доброй воли, поскольку полностью бы остановил ваше культурное и научное развитие. И к тому же, большая часть материалов никакого значения для вас иметь не будет; вам потребуются столетия, чтобы отделить зерна от плевел…
Странно, подумал Келдор, что эта аналогия не приходила мне на ум раньше. Ведь именно о такой опасности постоянно твердили противники CETI. Что ж, с внеземным разумом мы так никогда и не пообщались, и даже не обнаружили его. Однако талассиане это сделали, и для них инопланетянами являемся мы...
И все же, несмотря на совершенно разное прошлое, у него с Мириссой было немало общего. Ее незаурядный ум и любознательность служили стимулом: даже среди соратников по кораблю не было никого, с кем он мог бы вести столь интересные беседы. Порой Келдор настолько терялся от ее вопросов, что единственной защитой могла быть только контратака.
– Меня удивляет, – сказал он как-то после ее особенно обстоятельного допроса касательно политических аспектов жизни в Солнечной системе, – почему ты, в отличие от своего отца, не пожелала работать здесь постоянно. Ведь это была бы идеальная работа для тебя.
– У меня было такое искушение. Однако он всю жизнь только то и делал, что отвечал на запросы других и собирал картотеки для бюрократов с Северного острова. У него никогда не было времени сделать что-нибудь самому.
– А у тебя?
– Мне нравится собирать факты, но еще больше – использовать их. Вот почему меня избрали заместителем директора Проекта по развитию Тарны.
– Который из-за нашей деятельности, боюсь, несколько откладывается. По крайней мере, так сказал сам директор, когда я встретил его, выходя из мэрии.
– Вы же понимаете, что Брант пошутил. Потому как этот проект рассчитан на многие годы с более чем приблизительными сроками исполнения. Если здесь действительно будет построен Олимпийский ледовый стадион, тогда придется видоизменять весь проект… к лучшему, как у нас преимущественно считают. Разумеется, северяне желали бы имеет его у себя на острове, – они считают, что Первой Высадки с нас и так достаточно.
Келдор про себя хохотнул: он хорошо знал об этом извечном соперничестве между двумя островами.
– А что – разве нет? Особенно сейчас, когда у вас есть мы в качестве дополнительного аттракциона. Не надо быть слишком уж жадными.
Они уже достаточно знали – и любили – друг друга, что с равной беспристрастностью могли позволить себе шутки, которые касались и Талассы, и «Магеллана». И секретов между также не было: они могли откровенно говорить про Лорена и Бранта, и, наконец, Мозес Келдор почувствовал, что может поведать о Земле.

                * * *

– …О, я потерял счет моим разнообразным земным постам, Мирисса, – да в большинстве своем они и не были так уж важны. Дольше всего мне довелось быть профессором политических наук в Кембридже, планета Марс. И ты не можешь себе представить, сколько это приносило путаницы, поскольку существовал более старый университет в Кембридже, штат Массачусетс. И еще более старый – в Кембридже английском.
Но ближе к концу мы с Эвелин все глубже втягивались в социальные проблемы того времени, связанные с Последним Исходом. Казалось, у меня имеются определенные… ну, ораторские способности, и я смогу помочь людям встретить будущее лицом к лицу.
Тем не менее, мы в действительности никогда не верили, что Конец настанет при нашей жизни, – да и кто бы мог в такое поверить?! И если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал мне, что я покину Землю и все, что любил…
От нахлынувших чувств у него исказилось лицо, и Мирисса сочувственно молчала, ожидая, когда к нему вновь вернется самообладание. Было так много вопросов, которые ей хотелось ему задать, что на все ответы не хватило бы целой жизни; у нее же в распоряжении был всего год, прежде чем «Магеллан» снова уйдет в межзвездное пространство.
– Когда они сказали, что нуждаются во мне, я использовал все свои способности философа и диспутанта, чтобы переубедить их в собственной неправоте: я слишком стар; все мои знания накоплены в банках данных; другие с этой задачей справились бы лучше… все, кроме настоящей причины.
В конце концов, Эвелин приняла решение за меня; в действительности, Мирисса, женщины в некотором отношении намного сильнее мужчин… но зачем я говорю это тебе?
Ее последнее послание ко мне гласило вот что: «Ты нужен им. Мы провели вместе сорок лет… теперь еще остается месяц. Я отпускаю тебя с любовью. Не пытайся искать меня».
И когда мы покидали Солнечную систему, я все думал, что так и не узнаю, видела ли она конец Земли.

                25. Скорп

Он уже видал Бранта раздетым, когда они вместе участвовали в той памятной прогулке на лодке, однако никогда не представлял себе, насколько грозные у этого молодца мускулы. Хотя Лорен всегда хорошо заботился о собственном теле, у него почти не было возможности для гимнастических упражнений или занятий спортом после того, как он покинул Землю. В то же время Брант, наверное, и дня не проводил без изнурительных физических тренировок… и это было заметно. Против него у Лорена не было совсем никаких шансов, если только не прибегнуть к одному из проверенных временем боевых единоборств старой Земли – никаким из которых он, впрочем, никогда не владел.
Вся эта затея была донельзя смехотворна. Вон там уже слышен беспощадный гогот его коллег-офицеров. А вот и капитан Бэй с секундомером в руке. И рядом с ним – Мирисса с каким-то словно бы самодовольным выражением на лице.
– …два… один… ноль… Начали! – скомандовал капитан. Брант кинулся на него молнией, точно кобра на добычу. Лорен пытался уклониться от этой бешеной атаки, однако к ужасу своему обнаружил, что не контролирует собственное тело. Время, казалось, замедлило свое течение… Его ноги были словно из свинца и отказывались подчиняться… Вот-вот он потеряет не только Мириссу, но и свое человеческое достоинство…
В этот миг, к счастью, он проснулся, но сон еще долго не давал ему покоя. Хотя истоки сна были очевидны, беспокойство от этого не уменьшалось. Надо ли рассказывать о том, что ему приснилось, Мириссе, размышлял он.
Уж Бранту он наверняка не расскажет. Тот относился к нему дружелюбно, как и прежде, однако теперь Лорен в его обществе чувствовал себя неловко. Впрочем, в этот день им таки придется встретиться, и если Лорен не ошибается, темой разговора будет вещь куда более важная, чем их личные отношения.
Ему не терпелось дождаться, чтобы взглянуть на реакцию Бранта, когда тот увидит незваного гостя, который пожаловал к ним ночью.

                * * *

Бетонированное русло канала, по которому морская вода поступала на морозильную фабрику, было длиной в сто метров и заканчивалось круглым бассейном емкостью как раз в одну «снежинку». Поскольку чистый лед как строительный материал характеристики имел посредственные, его необходимо было укреплять, и длинные стебли водорослей с Великих Восточных Прерий представляли собой дешевую и удобную арматуру. Замороженная смесь, которую в шутку называли ледобетоном, была уже достаточно прочна, чтобы не расползаться подобно глетчеру за те недели и месяцы, пока «Магеллан» будет разгоняться.
– Вот он.
Лорен стоял рядом с Брантом Фальконером на краю бассейна, и они смотрели вниз сквозь разрыв в спутанной массе морской растительности. Существо, которое пожирало водоросли, внешним видом напоминало земного омара, но размерами вдвое превосходило человека.
– Ты видел когда-нибудь что-то, похожее на это?
– Нет, – с чувством ответил Брант, – и нисколько не жалею об этом. Что за страшилище! Как вы его поймали?
– Никак. Он заплыл… или прополз… сюда из моря, по каналу. И, обнаружив здесь водоросли, решил на халяву пообедать.
– Неудивительно, что у него такие клешни: ведь у этих водорослей стебли более чем твердые.
– Что ж, по крайней мере, он травоядный.
– Не уверен, хотел бы я проверять это.
– Я надеялся, ты расскажешь нам что-нибудь о нем.
– Мы и одного процента не знаем среди всех обитателей Талассианского океана. Когда-нибудь построим исследовательские субмарины и пойдем в глубины. Но сколько других приоритетных целей, да и заинтересованных людей не хватает.
«Скоро появятся, – хмуро подумал Лоренсон. – Интересно, сколько времени понадобится Бранту, чтобы заметить…»
– Научный руководитель Варли только что проверила архивы. Говорит, что на Земле миллионы лет назад было что-то похожее. Палеонтологи дали ему красивое название – морской скорпион. Те древние океаны были, наверное, прекрасны.
– Вот на кого захотелось бы поохотиться Кумару, – проговорил Брант. – И что вы с ним собираетесь делать?
– После изучения отпустим назад.
– Вижу, вы его уже окольцевали.
«Значит, он уже заметил, – подумал Лорен. – Молодец».
– Нет, это не мы. Присмотрись-ка внимательнее.
Лицо Бранта выражало замешательство, когда он опустился на колени перед бассейном. Гигантский скорпион не обращал на него ни малейшего внимания, продолжая себе отрезать грозными клешнями новые порции водорослей.
Одна из этих клешней, правая, была не совсем такой, такой ее спроектировала природа. На ее суставе имелась петля из перекрученного несколько раз провода, напоминавшая недоделанный браслет.
Брант узнал этот провод. У него отвисла челюсть, и на какое-то время он вообще утратил дар речи.
– Стало быть, мои догадки подтверждаются, – сказал Лоренсон. – Теперь ты знаешь, что случилось с твоей рыболовной ловушкой. Полагаю, мы должны еще раз обратиться к доктору Варли… не забыв и о ваших ученых тоже.

                * * *

– Я астроном, – запротестовала Анна Варли с борта «Магеллана». – Вам же необходим зоолог, палеонтолог, этнолог в одном флаконе, не говоря еще о некоторых научных дисциплинах. Но я сделала все, что могла, чтобы сформулировать поисковую программу, и результат появится в твоей базе данных номер два под кодовым названием СКОРП. Итак, только вызовешь это название – и… удачи тебе.
Несмотря на все заявления о своей некомпетентности, доктор Варли, как всегда, с исключительной тщательностью просеяла почти бесконечные хранилища основных корабельных банков данных. Кое-что начинало вырисовываться, а тем временем предмет всеобщего внимания все еще мирно пасся себе в бассейне, не реагируя на нескончаемый поток посетителей, приходивших то ли с научными целями, то ли просто поглазеть.
Существо это, хоть и имело устрашающий вид – клешни длиной почти в полметра, казалось, одним движением могли оторвать человеку голову, – в целом выглядело отнюдь не агрессивным. Оно не делало попыток сбежать – быть может, потому, что нашло здесь столько пищи. По мнению большинства наблюдателей, какие-то незначительные по содержанию химические соединения в водорослях как раз и привлекли его сюда.
Если оно и умело плавать, то никакой склонности к этому не проявляло, а с удовольствием ползало себе на своих шести лапах-обрубках. А все его четырехметровой длины тело было покрыто пестро окрашенным панцирем, членистое строение которого обеспечивало ему поразительную гибкость.
Еще одной необычной чертой скорпа было то, что его клювообразный рот окаймляли щупальца. Они имели удивительное – даже неприятное – сходство с человеческими пальцами и выглядели такими же умелыми. Хотя основной их функцией было, по-видимому, удержание пищи, они явно были способны делать намного больше, и зрители с восторгом наблюдали, как скорп использует их наравне с клешнями.
Две пары его глаз – одна большая, предназначенная, вероятно, для плохой освещенности, поскольку днем эти глаза были закрыты, – наверняка обеспечивали прекрасное зрение. Он вообще был на удивление удачно снаряжен для изучения и использования окружающей среды… и это было самым главным признаком для разумного существа.
Однако никто не заподозрил бы наличие разума у столь диковинного создания, если бы только не провод, намеренно накрученный вокруг его правой клешни. Впрочем, это еще ничего не доказывало. Как показали архивные данные, на Земле существовали животные, которые собирали посторонние предметы – и применяли их различными, самыми удивительными способами.
Если бы это не было отражено документально, никто не поверил бы, что австралийская птица-беседочник или североамериканская крыса-упаковщик имели склонность к собиранию блестящих или разноцветных предметов и даже выкладывали из них художественные орнаменты. Земля была полна подобных тайн, которые никогда уже не будут разгаданы. Очевидно, и талассианский скорп следовал столь же лишенной смысла традиции по столь же непостижимым причинам.
По этому поводу имелось несколько гипотез. Самая популярная – поскольку она выдвигала наименьшие требования к интеллекту скорпа – заключалась в том, что браслет является, собственно, украшением. Разумеется, чтобы его таким образом надеть, нужна была определенная ловкость, и тут велись непрекращающиеся дебаты по поводу того, могло ли существо проделать это самостоятельно, без сторонней помощи.
А помощь, само собой, могли оказать люди. Быть может, этот скорп удрал от какого-нибудь чудака-ученого, однако такое объяснение было слишком уж невероятно. Ведь на Талассе все знали всех, и подобный секрет не мог бы храниться долго.
Была еще одна гипотеза, самая противоестественная среди прочих, – но именно она в наибольшей степени подталкивала к раздумьям.
Возможно, браслет был признаком социального статуса.

                26. «Снежинки» на взлете

Для этой работы была необходима наивысшая квалификация, но в процессе ее случались и долгие перерывы, на протяжении которых у лейтенанта Оуэна Флетчера, страдавшего от скуки, было вдоволь времени на размышления. Слишком много времени, если уж на то.
Он был рыбаком, который ловил свою шестисоттонную добычу на удочку невероятной прочности. Один раз в сутки самоуправляемая ракета-захват, словно спиннинг, ныряла вниз, к Талассе, по сложной криволинейной траектории длиной в тридцать тысяч километров. Садилась она автоматически прямо на поджидавшую ее добычу, и после всех проверок захваченная тросами глыба шла на подъем.
Критическими были два момента: отрыв «снежинки» от морозильной камеры и подход к «Магеллану», когда огромный ледяной шестиугольник следовало остановить в километре от корабля. Подъем начинали в полночь, и на всю транспортировку от Тарны до стационарной орбиты, на которой висел «Магеллан», уходило почти шесть часов.
Поскольку во время встречи с кораблем и монтажа щита «Магеллан» пребывал на освещенной стороне, важнее всего было держать «снежинку» в тени, в противном случае неистовые лучи талассианского солнца испаряли бы этот драгоценный груз в космическое пространство. Когда же он был уже в безопасности, под защитой мощного экрана, дистанционно управляемые роботы-манипуляторы могли снять теплоизоляционную фольгу, которая защищала лед во время подъема на орбиту.
Затем металлическая люлька, в которой транспортировалась глыба, снималась, поскольку была нужна уже для следующего груза. Иногда эта громадная посудина, похожая на диковинную шестиугольную сковородку, придуманную каким-то чудаковатым поваром, примерзала ко льду, и тогда, чтобы отделить ее, приходилось подавать тщательно дозированный подогрев.
В конце концов, льдина идеальной геометрической формы зависала неподвижно в сотне метров от «Магеллана», и тогда начинался самый филигранный этап всей операции. Шестьсот тонн массы, однако с нулевым весом… управиться с этим людским инстинктам было ну никак не под силу; только компьютеры могли установить, какие импульсы, в каком направлении и когда именно необходимы, чтобы водрузить этот рукотворный айсберг точно на предназначенное ему место. Но всегда существовала возможность какой-либо аварийной ситуации или неожиданной проблемы, которая поставила бы в тупик даже самого умного робота; и хотя Флетчеру еще не приходилось вмешиваться, он был наготове, если такое случится.
Я, говорил он себе, помогаю сооружать гигантские ледовые соты. Первый их слой уже практически уложен, остаются еще два. Если не произойдет ничего непредвиденного, то весь ледовый щит будет завершен где-то дней через сто пятьдесят. Затем он будет подвергнут испытаниям при небольшом ускорении, чтобы удостовериться, что все блоки спаялись как следует; а уж после этого «Магеллан» снова отправится в межзвездное пространство, в последний этап своего пути.
Флетчер продолжал добросовестно выполнять свои обязанности… но только разумом, не сердцем. Потому что оно уже осталось на Талассе.
Для него, уроженца Марса, здесь было все, чего не хватало на его родной планете, безжизненной и пустынной. Ему приходилось видеть, как все плоды трудов многих поколений его предков пожирает огонь; так зачем же ждать еще не одно столетие, только чтобы начать новую жизнь Бог знает где, если рай находится именно здесь?
И еще, разумеется, любимая девушка, что ждет его там, внизу, на Северном острове…
Он уже почти решил для себя, что сбежит с корабля, когда придет время. Земляне смогут обойтись без него, когда развернут во всю ширь свои умения и мощь – и, быть может, свернут себе шею – против упрямых скал Сагана-2. Он желал им удачи; однако сам он, как только выполнит свой долг, останется здесь.
Находясь в тридцати тысячах километров ниже, Брант Фальконер также принял свое решение:
– Я уезжаю на Северный остров.
Мирисса лежала молча, потом, после слишком долгой, по мнению Бранта, паузы, спросила:
– Почему?
В ее голосе не было слышно ни сожаления, ни удивления. Но, еще не дождавшись ответа Бранта, она добавила:
– Тебе же там не нравится.
– Возможно, сейчас там лучше, чем здесь. Ведь все меняется, и теперь этот дом не для меня.
– Он всегда будет твоим.
– Нет, пока «Магеллан» еще на орбите.
Мирисса протянула в темноте руку к чужому мужчине, который лежал рядом. Что ж, он не отстранился.
– Брант, – сказала она, – у меня никогда не было таких намерений. Как и у Лорена, я вполне уверена в этом.
– Это для меня небольшое утешение, согласись. Откровенно говоря, не понимаю: что ты в нем нашла?
Мирисса едва не усмехнулась. Сколько мужчин скольким женщинам, подумала она, говорили такие же слова на протяжении человеческой истории? И сколько женщин говорили то же самое: «Что ты нашел в ней?»
Конечно, ответить тут было нечего: любая попытка ответить могла только ухудшить ситуацию. Но порой она сама пыталась, только чтобы удовлетворить собственную пытливость, выяснить для себя, что именно бросило их с Лореном в объятия друг друга, едва только впервые встретились их глаза.
Объяснить это можно было бы таинственной алхимией любви, то бишь иррационально, непонятно для всякого непосвященного. Однако некоторые элементы таки можно было выявить и логически пояснить. И знать о них было небесполезно: однажды (слишком скоро уже!) знание это, возможно, поможет ей в миг разлуки.
Во-первых, нельзя было сбросить со счетов тот романтично-трагический ореол, который окружал всех землян; в этом Лорен от своих товарищей не отличался. Что же такое особенное она в нем нашла, чего не было у Бранта?
Как любовники, они мало уступали друг другу; разве что Лорен был наделен большим воображением, а Брант – большей страстностью, хотя за последние недели стал, кажется, несколько небрежным. Впрочем, с любым из них она чувствовала бы себя весьма счастливой. Нет, не то…
Скорее всего, она искала такой ингредиент, какого и в природе не существовало. Даже не один какой-то элемент, а целое созвездие достоинств. Инстинктивно, на уровне подсознания, она подводила баланс, и Лорен на несколько очков опередил Бранта. Такая вот простая арифметика.
В одном отношении, безусловно, Лорен заметно затмевал Бранта. У него была цель, было стремление… вещи, которые более чем нелегко найти на Талассе. Нечего и сомневаться, что именно за эти качества он и был избран, потому что они понадобятся ему в будущие века.
Брант же, наоборот, не имел ни единой высокой цели, хотя предприимчивости ему было не занимать: его не завершенный еще проект с рыболовными ловушками служил доказательством тому. От вселенной ему нужно было одно – лишь бы та предоставила ему вдосталь интересных машин, чтобы в них копаться. Порой Мириссе казалось, что в эту категорию он включал и ее тоже.
В отличие от него, Лорен принадлежал к племени исследователей и искателей приключений. Ему суждено было творить историю, а не покоряться ее требованиям. И все же у него получалось – не очень часто, но со временем все чаще – быть по-человечески теплым. Даже когда он замораживал талассианские моря, его собственное сердце начинало оттаивать.
– Чем ты собираешься заниматься на Северном? – прошептала Мирисса. Его решение они приняли как разумное.
– Они просят, чтобы я помог им отремонтировать «Калипсо». Северяне же ничего не смыслят в море.
Мирисса облегченно вздохнула: Брант не просто бежит отсюда – у него есть там работа.
Работа, которая поможет ему забыть… до тех пор, пока вновь, возможно, придет время вспомнить.

                27. Зеркало минувшего

Мозес Келдор поднес модуль к свету, присматриваясь, словно мог прочесть его содержимое.
– Мне всегда будет казаться чудом, – сказал он, – что я могу держать двумя пальцами миллион книг сразу. Любопытно, что на это сказали бы Кэкстон и Гуттенберг [24].
– Кто? – спросила Мирисса.
– Они открыли для человечества эпоху чтения. Однако за нашу изобретательность мы вынуждены теперь расплачиваться. Порой меня мучит кошмарная мысль: а что, если в одном из этих модулей содержится некая жизненно необходимая информация – скажем, средство против страшной эпидемии, – но координаты потеряны? Информация – где-то на одной из этого миллиарда страниц, только неизвестно, на которой. Что за несчастье… держать ответ на ладони собственной руки и быть не в состоянии ее отыскать!
– Не вижу в этом проблемы, – вмешалась секретарь капитана. Как специалист по хранению и нахождению информации, Джоан Леруа помогала налаживанию обмена архивными материалами между Талассой и кораблем. – Ведь ключевые слова будут известны, и надо будет только составить программу поиска. А потом даже миллиард страниц можно будет проверить за каких-нибудь несколько секунд.
– Ты развеяла мой кошмар, – вздохнул Келдор. Затем лицо его вновь прояснилось: – Но нередко же бывает так, что и ключевых слов не найдешь. Сколько раз случайно натыкаешься на что-нибудь и вдруг понимаешь: это именно то, чего ты так долго искал!
– Тогда ты плохо организован, – заметила лейтенант Леруа.
Они с удовольствием обменивались язвительными замечаниями, и Мириссе не всегда было ясно, когда стоит принимать их всерьез. Джоан и Мозес вовсе не ставили своей целью исключить Мириссу из этих разговоров, однако их мировосприятие и опыт были настолько разными, что девушке порой казалось: она слушает диалог на каком-то неведомом языке.
– Итак, мы завершили обмен библиографическими указателями. Теперь каждый из нас в курсе, что есть у другого, и остается одно: просто – просто! – решить, какие именно материалы мы хотели бы передать друг другу. Поскольку позднее, когда нас будут разделять семьдесят пять световых лет, это будет слишком уж сложно, не говоря уже о затратах.
– Это напомнило мне, – сказала Мирисса, – хотя, возможно, и не следовало говорить об этом вам, что на прошлой неделе здесь побывала делегация с Северного острова. Президент Академии наук и еще несколько физиков.
– Дай-ка я попробую угадать. Квантовый двигатель.
– Верно.
– И как они отреагировали?
– Были рады – и удивлены – узнать, что эти материалы действительно вами переданы. Разумеется, сняли копию.
– Удачи им; эти материалы им пригодятся. И можешь передать им вот что. Один мудрый человек как-то сказал, что настоящее предназначение квантового двигателя отнюдь не столь тривиально, как исследование космоса. В один прекрасный день благодаря ему мы сможем остановить Вселенную от коллапса обратно в «черную дыру»… и начать новый цикл существования.
Настала зачарованная тишина; Джоан Леруа разрушила чары:
– Не при нашей жизни. Так что давайте-ка вернемся к работе. Ее у нас еще много мегабайт до конца дня.

                * * *

Работа работой, но время от времени Келдору ради передышки приходилось просто выйти из библиоархива в другие секции Первой Высадки. И тогда он направлялся либо в художественную галерею, либо в экскурсионный тур (гид – компьютер) по Материнскому кораблю (причем, маршрут ни разу не повторялся, а он стремился увидеть как можно больше), либо в музей, переносивший его в прошлое.
Там всегда собиралось немало посетителей – преимущественно студенты или дети с родителями – перед объемными и движущимися изображениями Земли в так называемой Терраме. Иногда Келдор чувствовал себя неловко, пользуясь своим привилегированным статусом, чтобы пройти без очереди. Он утешал себя тем, что у талассиан есть еще целая жизнь впереди, чтобы полюбоваться этими панорамами неведомого им мира; в его же распоряжении – всего считанные месяцы, на протяжении которых он сможет посещать свой утраченный дом.
Ему было очень нелегко переубедить своих новых друзей, что сам он не мог быть участником тех земных событий. Которые они порой наблюдали вместе. Все, что здесь демонстрировалось, происходило как минимум за восемьсот лет до его рождения, потому что Материнский корабль покинул Землю в 2751 году, а Мозес Келдор родился в 3541-м. Однако временами будто бы пронизывал шок узнавания и охватывали воспоминания неизмеримой силы.
В наибольшей степени это можно было сказать о презентации, называвшейся «Кафе на тротуаре». Он сидел за столиком под навесом, попивая вино или кофе, а жизнь города текла мимо него. И пока он не вставал из-за столика, он был в полной уверенности, что все это с ним происходит там на самом деле.
Здесь были в миниатюре возвращены к жизни миры крупнейших земных городов. Рим или Париж, Лондон или Нью-Йорк – летом или зимой, днем или ночью, – он наблюдал, как идут по своим делам туристы или бизнесмены, студенты или влюбленные. Нередко, зная, что их снимают, они улыбались ему столько столетий спустя, и равнодушно смотреть на это было невозможно.
Другие панорамы показывали совсем не людей, и даже не творения человека. И вновь Мозес Келдор любовался, как делал это в той, прошлой жизни, маревом водопада Виктория, восхождением Луны над Великим Каньоном, снегами в Гималаях, ледовыми кручами Антарктиды. В отличие от городских пейзажей, эти ландшафты не изменились за тысячу лет с той поры, как их снимали. Но, хотя они и существовали уже задолго до появления Человека, его они не пережили.

                28. Подводный лес

Скорп, казалось, никуда не торопился: пятьдесят километров он неторопливо проковылял за десять суток. И еще любопытный факт, сразу же обнаруженный с помощью акустического локатора, который не без труда был укреплен на панцире сердитой твари: путь, по которому он двигался по морскому дну, был идеально прямым, как будто он четко знал, куда идет.
Каким бы ни был пункт его предназначения, скорп, надо полагать, его достиг – на глубине около двухсот пятидесяти метров. После этого он продолжал двигаться – но уже в пределах относительно небольшой площади. Так продолжалось еще двое суток, после чего сигналы от ультразвукового датчика внезапно оборвались.
Предположить, что скорпа съел кто-то, еще более крупный и хищный, было бы слишком уж наивно. Ведь датчик располагался внутри прочного металлического цилиндра; любое вообразимое сочетание зубов, когтей или щупалец могло расправиться с ним за считанные минуты, но если бы кто-нибудь проглотил его целиком, датчик и дальше беспрепятственно продолжал бы передавать сигналы – пусть даже и из желудка.
Оставалось две возможности, и первая из них была отброшена учеными Подводной лаборатории Северного острова с возмущением.
– Каждый отдельный элемент там продублирован, – заявил директор лаборатории. – Более того, контрольный сигнал был слышен всего двумя секундами ранее; все было в норме. Таким образом, ни о каком отказе оборудования не может быть и речи.
Это оставило допустимым только невероятное предположение. Что датчик, будто бы, был отключен. А для этого надо было сперва снять защелку.
Такое не могло быть случайностью, только результатом пытливого копания в приборе… или целенаправленного намерения.

                * * *

Двадцатиметровый катамаран «Калипсо» был не просто крупнейшим, но и единственным океанографическим судном на Талассе. Базировался он на северном острове, и Лорену забавно было слышать добродушные насмешки, которыми обменивались члены научного экипажа с пассажирами-тарнийцами – их они считали не иначе как неотесанными рыбаками. Южане, со своей стороны, при первом удобном случае не забывали с гордостью подчеркнуть, что именно они открыли скорпов. Лорен не стал опровергать это утверждение, которое явно противоречило фактам.
Для него было легким шоком снова встретиться с Брантом, хотя он и ожидал этого, зная, что тот отвечает за новое оборудование «Калипсо». Они вежливо, хотя и прохладно, поздоровались, не обращая внимания на остальных пассажиров, которые следили за их встречей с любопытством либо с припрятанной усмешкой. Ведь на Талассе мало что могло сохраняться в тайне, и к этому времени уже все знали, кто занимает самую большую комнату для гостей в особняке Леонидасов.
Миниатюрный аппарат для подводных исследований, который стоял на полозьях на корме, узнал бы любой океанограф последних двух тысячелетий. На его металлическом каркасе были закреплены три видеокамеры, проволочная корзинка для образцов, которые собирал дистанционно управляемый манипулятор, а также набор гидрореактивных двигателей, благодаря которым аппарат мог двигаться в любом направлении. Будучи спущенным за борт, этот робот-исследователь передавал видео- и прочую информацию на судно посредством волоконно-оптического кабеля толщиной не намного больше карандашного грифеля. Эта технология была стара как мир… но до сих пор вполне приемлема.
Береговая линия, наконец, исчезла из виду, и Лорен впервые обнаружил, что его со всех сторон окружает вода. Он припомнил свою растерянность во время той поездки с Брантом и Кумаром, когда они отплыли от берега едва на километр. На сей раз ему приятно было отметить, что чувствует себя он немного спокойнее, несмотря на присутствие соперника. Возможно, потому, что это судно намного крупнее той лодки…
– Странно, – заметил Брант, – я никогда не видал водорослей так далеко на запад.
Сначала Лорен не видел ничего; затем различил впереди некое темное пятно. А еще несколько минут спустя их судно уже прокладывало себе путь сквозь массу плавучей растительности, и капитан сбросил обороты до минимума.
– Так или иначе, мы уже почти на месте, – пояснил он, – и незачем засорять наши водозаборники этим мусором. Согласен, Брант?
Брант перевел курсор на экране дисплея и прочитал показания приборов.
– Да, мы всего в пятидесяти метрах от места, где пропал сигнал локатора. Глубина двести десять. Давайте сбросим за борт нашу рыбку.
– Погоди-ка, – вмешался один из ученых-северян. – Мы вложили кучу средств и времени в этот аппарат, и к тому же, он единственный в мире. Что, если он запутается в этих чертовых водорослях?
Повисло молчание; затем Кумар, сохранявший несвойственное ему спокойствие – наверное, под впечатлением собравшихся здесь талантов с Северного острова, – скромно подал голос:
– Отсюда все выглядит намного хуже, чем есть на самом деле. На глубине десяти метров листьев уже практически нет – одни только стебли, между которыми достаточно пространства. Это как лес.
Да уж, подумал Лорен, подводный лес, в котором среди тонких извилистых стволов плавают рыбы. В то время, как остальные ученые следили за основным видеоэкраном с многочисленными показаниями приборов, он надел специальные очки полного обзора, позволявшие видеть то, что находилось перед камерами медленно опускавшегося робота. С психологической точки зрения он пребывал уже не на борту «Калипсо»; голоса его спутников долетали, казалось, из какого-то иного мира, не имеющего к нему ни малейшего отношения.
Он перевоплотился в исследователя, попавшего в чуждый мир, не зная, что может там ему встретиться. Это был какой-то замкнутый, почти одноцветный мир: единственными красками были тускло-синий и зеленый, а обзор ограничивался примерно тридцатью метрами. Одновременно он мог видеть не больше десятка тонких стволов, которые тянулись от темных глубин дна к блистающему «небу» вверху, держась в плавучем состоянии благодаря расположенным через равные интервалы пузырям, наполненным каким-то газом. Порой у него складывалось впечатление, что он блуждает по лесу в пасмурный туманный день; однако эту иллюзию нарушали стайки рыб, стелой проносившиеся мимо.
– Двести пятьдесят метров, – услыхал он чей-то голос. – Скоро увидим дно. Надо ли включать прожекторы? Качество изображения ухудшается.
Лорен почти не ощущал каких-либо изменений, поскольку яркость изображения поддерживалась автоматически. Однако он понимал, что на этой глубине царит практически полная темнота, в которой людскому глазу нечего делать.
– Нет, мы не хотим вносить никаких нарушений, насколько это возможно. Пока что камера работает, смиримся с имеющимся освещением.
– Дошли до дна! Там преимущественно скальные породы… песка маловато.
– Разумеется. Ведь для макроцистис таласси нужны скалы, к которым можно было бы прикрепляться, в отличие от плавающего саргассум.
Лорен мог видеть, что имел в виду ученый: тонкие стволы заканчивались паутиной корней, которые цеплялись за выступы камней так крепко, что никакие шторма или поверхностные течения не в силах были их оторвать. Аналогия с лесом была даже более близка, чем он мог предположить.
Робот-исследователь с тянущимся позади кабелем очень осторожно прокладывал себе путь в подводном лесу. Хотя стволы, терявшиеся где-то у невидимой отсюда поверхности, извивались, подобно змеям, заплутать среди них было сложно, поскольку между этими гигантскими растениями имелось немало свободного пространства. Более того, казалось, будто кто-то намеренно их…
Ученые перед экраном монитора осознали эту неимоверную истину всего на несколько секунд позднее, чем Лорен.
– Кракан! – прошептал один из них. – Но ведь это не просто лес… это – плантация!

                29. Сабра [25]

Они называли себя сабрами в честь пионеров, которые на полторы тысячи лет раньше покоряли почти такую же дикую и враждебную пустыню на Земле.
Марсианским сабрам повезло в одном отношении: у них не было никаких врагов среди людей, противостоявших им, – только суровый климат, едва заметную атмосфера, бушевавшие по всей планете песчаные бури. Все эти преграды они сумели преодолеть; они с гордостью говорили, что сумели не просто выжить, но и победить. Выражение это, как и много других, было позаимствовано с Земли, что их неистовое чувство независимости редко соглашалось признать.
Больше тысячи лет они жили под покровом иллюзии, которая служила им почти что религией. И, подобно всякой религии, она играла в обществе весьма важную роль, придавая им как цель в повседневной жизни, так и высший смысл существования.
Пока это не было опровергнуто расчетами, они верили – или, по крайней мере, надеялись, – что Марс минует печальная участь Земли. Ясное дело, ему тоже придется несладко: дополнительное расстояние уменьшит уровень солнечной радиации всего на пятьдесят процентов… но этого, быть может, будет достаточно. Защищенные километрами древнего льда на полюсах, марсиане, быть может, сумеют выжить, когда земляне погибнут. Существовало даже фантастическое предположение – хотя на самом деле в него верила лишь горстка романтиков – что таяние полярных шапок, будто бы, сможет воскресить давно исчезнувшие океаны. И тогда, мол, атмосфера станет достаточно плотной, чтобы люди могли свободно передвигаться, имея при себе только простое снаряжение для дыхания и теплоизоляции…
Все эти надежды внезапно погибли, убитые неумолимыми уравнениями. Никакие умения или усилия не помогут сабрам спастись. И им также суждено сгинуть вместе с материнским миром, к комфорту которого они так часто относились с презрением.
Однако сейчас под «Магелланом» раскинулась планета, воплощавшая в себе все чаяния и мечты последних поколений марсианских колонистов. И когда Оуэн Флетчер смотрел вниз, на необозримые океаны Талассы, одна мысль неотступно сверлила его мозг.
Согласно данным звездного зондирования, Саган-2 представлял собой планету, очень похожую на Марс, – именно по этой причине он и его соотечественники были отобраны для этого космического путешествия. Но зачем снова идти в бой куда-то за триста лет в будущее и за семьдесят пять световых лет отсюда, когда Победа уже ожидает здесь и сейчас?
У Флетчера не было мысли просто дезертировать: это означало бы оставить за спиной слишком многое. Хотя скрыться на Талассе было бы несложно, как он будет чувствовать себя, когда «Магеллан» улетит, унося с собой последних его друзей и коллег?
Двенадцать сабров находились еще в анабиозе. Из пятерых бодрствующих он осторожно прощупал двоих и получил положительный отклик. Если оставшиеся двое тоже будут согласны с ним, тогда они определенно смогут говорить и от имени спящей дюжины тоже.
«Магеллан» должен завершить звездное путешествие именно здесь, на Талассе.

                30. Дитя Кракана

На борту «Калипсо», когда судно возвращалось в Тарну тихим ходом – километров двадцать в час, – разговоров было немного: все были погружены в свои мысли, крутившиеся вокруг увиденного на морском дне. Лорен же все еще был отрезан от окружающего мира: не снимая очков полного обзора, он в который раз прокручивал образы подводного леса, переданные с исследовательского аппарата.
С тянущимся кабелем, словно механический паук с паутинной нитью, робот двигался медленно, обходя громадные стволы, которые казались тонкими только из-за своей длины, на самом же деле были толще человеческого туловища. Было уже очевидно, что расположены они правильными рядами и шеренгами, потому никто особо и не удивился, когда показался край этой плантации. А там, занимаясь своими делами в некоем подобии лесного лагеря, копошились скорпы.
Решение не включать под водой прожекторов оказалось мудрым: эти существа никоим образом не подозревали, что в нескольких метрах над ними тихо плывет в полумраке внимательный соглядатай. Лорену доводилось видеть видеосъемки муравьев, пчел и термитов, и образ жизни скорпов напомнил ему именно этих земных насекомых. На первый взгляд, невозможно было поверить, что подобная хитроумная организация труда могла существовать без какого-либо организующего разума, однако их поведение, возможно, целиком базируется на врожденных инстинктах, как в случае упомянутых общественных насекомых.
Некоторые скорпы определенно ухаживали за гигантскими стволами, которые тянулись вверх, к лучам питающего их, невидимого отсюда солнца; другие сновали по морскому дну, перетаскивая камни, листья, причем – да, без сомнений, – в грубо сработанных, но, несомненно, корзинах и сетках. Следовательно, скорпы мастерят для себя орудия труда; однако и это еще не служило доказательством их разумности. Ведь у некоторых птиц гнезда сооружены куда тщательнее, чем эти неказистые артефакты, сделанные, очевидно, из корней, веток и листьев этих вездесущих водорослей.
Я себя чувствую, думал Лорен, словно некий пришелец из космоса, зависший в воздухе над поселением каменного века на Земле, когда человек открывал для себя сельское хозяйство. Сумел бы тот пришелец верно оценить человеческую разумность на основании такого наблюдения? Или вывод его был бы таков: сугубо инстинктивное поведение?
Тем временем аппарат углубился в эту поляну уже настолько, что окружающий лес не был виден, хотя ближайшие стволы должны были находиться не далее, чем в пятидесяти метрах. Именно тогда какой-то остряк среди северян произнес название, которая потом неизменно фигурировала даже в научных отчетах: «Деловой центр Скорпвилля».
Впрочем, казалось, что это не только деловой, но и густонаселенный центр. Прогалину пересекала извилистая скала высотой метров пять, и ее почти отвесный склон был испещрен многочисленными темными дырами, достаточно широкими, чтобы туда мог пролезть скорп. Эти небольшие пещеры располагались не по какой-то геометрически правильной схеме, зато были настолько одинаковы по размеру, что едва ли могли иметь естественное происхождение, скала же в целом производила впечатление жилого дома, сооруженного неким архитектором-чудаком.
«Скорпы входили и выходили из этих нор, в точности как служащие в старинном земном городе до наступления эпохи телекоммуникации, – подумал Лорен. – Их деятельность выглядела такой же бессмысленной, как, наверное, самим скорпам показалась бы людская коммерческая суета».
– Эй! – крикнул один из наблюдателей на «Калипсо». – Что это? Справа у края – нельзя ли подобраться туда ближе?
Восклицание извне резко оборвало ход его мыслей, выдернув Лорена с морского дна обратно на поверхность.
Панорамное изображение в его очках также резко изменилось, поскольку аппарат поворачивался боком. Затем он снова выровнялся и медленно поплыл к отдельной скалистой пирамиде высотой метров в десять, судя по двум скорпам у ее подножия, в которой имелся всего один вход в пещеру. Ничего необычного Лорен в этом не видел; потом он мало-помалу сообразил, что здесь имеет место определенное отличие, некий элемент дисгармонии с уже вроде бы знакомой жизнью Скорпвилля.
Все другие скорпы суетливо сновали взад-вперед. Эти же двое были неподвижны, если не считать того, что постоянно покачивали головами. И было еще кое-что…
Эти скорпы были слишком уж велики. Разумеется, о размерах судить было сложно, и только когда мимо них прошмыгнули несколько других, Лорен пришел к выводу, что эта парочка почти в полтора раза крупнее, чем средние скорпы.
– Что они там делают? – шепотом спросил кто-то.
– Я тебе скажу, – послышался ответ. – Они охранники… стражи.
Этот вывод вроде бы напрашивался сам, и никто его не опроверг.
– Но что они охраняют?
– Может, королеву, если она у них есть? Или Центральный Банк Скорпвилля?
– А как мы узнаем? Аппарат ведь слишком громоздкий, чтобы попасть внутрь, – даже если они это позволят.
Тут дискуссия приобрела сугубо академический характер. Робот, между тем, спустился вниз к вершине пирамиды, и когда до нее оставалось меньше десятка метров, оператор дал команду на установку, и из одного из сопел вырвалась короткая реактивная струя.
Этот звук или, быть может, вибрация, очевидно, всполошили охранников. Они оба одновременно встали на дыбы, и Лорен внезапно был поражен пугающим зрелищем выпученных глаз, щупалец, которые угрожающе шевелились, и здоровенных клешней. Как хорошо, что я не на самом деле там, сказал он себе, хотя иллюзия была полной. И как хорошо, что они не умеют плавать.
Но, если они и не умели плавать, то лезть вверх умели-таки отлично. С удивительным проворством скорпы вскарабкались по одной из граней пирамиды, за считанные секунды оказавшись на вершине, всего в нескольких метрах от полозьев аппарата.
– Надо сматываться оттуда, пока они не прыгнули, – сказал оператор. – Этими своими клешнями они могут перерезать наш кабель, словно тряпку.
Однако с командой он опоздал. Один из скорпов, оттолкнувшись от скалы, ракетой ринулся вверх и сразу ухватил клешней нижний полоз шасси аппарата.
Оператор среагировал на этот раз молниеносно и во всеоружии передовой техники. Он одновременно дал машине полный задний ход и выдвинул манипулятор робота вниз, для атаки. Но самым эффективным, пожалуй, было его решение включить прожекторы.
Скорп, очевидно, был ослеплен. Его клешни разомкнулись в почти человеческом жесте удивления, и он кинулся назад к морскому дну раньше, чем механическая рука робота смогла схватиться с ним в поединке.
На какую-то долю секунды Лорен тоже был ослеплен, а окуляры затемнились. Затем автоматические системы камеры подстроились под возросший уровень освещенности, и он на удивление четко увидел крупным планом обескураженного скорпа в последний миг, прежде чем тот выпал из поля зрения.
И его нисколечко не удивило, что у того под правой клешней было две металлические полоски.

                * * *

Лорен просматривал уже последнюю сцену, в то время как «Калипсо» возвращалась в Тарну, и все его ощущения были все еще настолько сосредоточены на подводном мире, что он не заметил несильной ударной волны, которая докатилась до судна. Но сразу услыхал крики и отметил замешательство на борту, когда судно накренилось, внезапно меняя курс. Сорвав очки, он захлопал глазами от яркого солнечного света.
Какой-то миг он был совершенно слеп; потом, когда глаза приспособились к этому ослепительному свету, он увидел, что от окаймленного пальмами берега Южного острова их отделяли всего несколько сотен метров. Налетели на риф, промелькнула мысль. Брант ни за что не поверил бы, что…
А потом он увидел, как в восточной части горизонта вздымается нечто такое, чего он никак не ожидал увидеть на миролюбивой Талассе. То было грибовидное облако – в точности такое, какое преследовало людей в кошмарных снах на протяжении двух тысячелетий.
Но что там удумал Брант? Ему же надо как можно быстрее мчать к берегу; вместо этого он разворачивал «Калипсо» под самым острым из возможных углов обратно к морю. Да, именно он взял управление в свои руки, когда все остальные, раскрыв рты, уставились на восток.
– Кракан! – прошептал один из ученых-северян, и на какой-то миг Лорену показалось, что он просто неосознанно выругался на талассианский манер. Но сразу же сообразил, что это не ругательство, и его охватило приятное чувство облегчения. Впрочем, ненадолго.
– Нет, – сказал Кумар, который выглядел более встревоженным, чем Лорен мог себе представить. – Не Кракан, а намного ближе. Дитя Кракана!
Бортовое радио теперь без умолку передавало сигналы тревоги, а в промежутках – предупреждение об опасности. Лорен пытался что-нибудь в них разобрать, но внезапно увидел, как с линией горизонта происходит что-то странное. Она оказалась не там, где должна была быть!
Все это было слишком запутанно, сбивало с толку; ведь наполовину он еще пребывал там, визу, среди скорпов, а вдобавок еще щурился, глядя на небо или море. Может, что-то неладно у него со зрением? Он был вполне уверен в том, что «Калипсо» идет ровно, однако же собственные глаза подсказывали ему, что судно резко погружается в воду.
Оказывается, нет; это море поднимается вверх с ревом, перекрывающим все прочие звуки. Он даже не осмеливался определить высоту волны, которая накатывалась на них; теперь он понимал, почему Брант направил судно в открытое море, подальше от смертоносных мелей, на которые вот-вот обрушит свою ярость цунами.
Словно рукой какого-то великана «Калипсо» подняло вверх, носом к зениту. Лорен беспомощно заскользил по палубе; попытался ухватиться за какую-то стойку, но промахнулся и в следующий миг шлепнулся в воду.
– Вспомни-ка тренировки на случай аварии, – сердито сказал он сам себе. – В море ли, в космосе – принцип один: самая большая опасность – это паника, так что держи себя в руках…
Риска утонуть не было: об этом позаботится его спасательный жилет. Кстати, где включается это чертово наполнение газом? Его пальцы лихорадочно перебирали обвязку на поясе, и, несмотря на все самообладание, его на миг охватил неприятный холодок. Но вот нашелся металлический рычажок, который включился с первого касания, и Лорен с облегчением почувствовал, как жилет наполняется воздухом, по-дружески обнимая его.
Теперь единственная реальная угроза может придти только от самой «Калипсо», если та свалится ему прямо на голову. Но где же судно?
Слишком близко, чтобы чувствовать себя уютно в этой круговерти, когда верхняя палуба уже наполовину погружена в море. Невероятно, но большинству экипажа все еще, кажется, как-то держится на борту. Они показывали на него, и кто-то готовил для него спасательный круг.
В воде было полно всякого хлама – стульев, коробок, обломков оборудования – здесь же болтался и подводный аппарат, который пускал пузыри из поврежденного поплавка и постепенно тонул. Надеюсь, они его выловят, подумал Лорен. В противном случае эта прогулка выйдет слишком дорого, и пройдет еще немало времени, прежде чем мы снова сможем заняться изучением скорпов. Он был немного горд собой, тем, что так спокойно оценивает ситуацию, находясь в столь сложных условиях.
Что-то зацепило его за правую ногу; он машинально попытался высвободиться. Ощутив неприятный укол в голень, он был скорее раздражен этим, чем встревожен. Ведь он на плаву, в безопасности, большая волна уже прошла, и теперь ничто не могло ему угрожать.
Он снова попытался оттолкнуть то, что уцепилось за его ногу, на этот раз более осторожно. Но при этом почувствовал, как и левая нога в чем-то запуталась. И это было уже не просто нежное касание: несмотря на плавучесть спасательного жилета, что-то тянуло его под воду.
Вот тогда Лорен Лоренсон впервые действительно поддался панике, поскольку вспомнил вдруг щупальца гигантского полипа. Впрочем, они должны были бы быть мягкими и мясистыми – это же, наверное, какой-то провод или кабель. Ну конечно – это же та самая пуповина он подводного аппарата, который тонет.
Возможно, он еще сумел бы выпутаться, если бы не глотнул полный рот воды от неожиданной волны. Задыхаясь в кашле, он пытался как-то прочистить легкие, одновременно не оставляя попыток освободиться от кабеля.
И вот уже жизненно важная черта, отделявшая воду от воздуха – смерть от жизни, – оказалась у него над головой, и хоть было до нее меньше метра, никакой возможности дотянуться до нее у него не было.
В такие минуты человек не может думать ни о чем, кроме того, как спастись. Поэтому не пронеслось в его памяти никаких воспоминаний о прошлом, никакого раскаяния за прожитые годы и даже хотя бы мимолетного образа Мириссы.
Когда же он осознал, что все осталось позади, страха он не почувствовал. Его последней мыслью была только злость из-за того, что ему пришлось пролететь пятьдесят световых лет, чтобы его настигла такая тривиальная и отнюдь не героическая кончина.
Так во второй раз пришла смерть к Лорену Лоренсону… на этот раз в теплых водах талассианского моря. Первого опыта было слишком мало, чтобы научиться, потому что тогда, двести лет назад, умирать было намного легче.


                Часть V. СИНДРОМ «БАУНТИ»

                31. Петиция

Несмотря на то, что капитан Сирдар Бэй и не признал бы, что в его сознании имеется хотя бы миллиграмм суеверия, он всегда начинал волноваться, когда дела шли слишком уж хорошо. До сих пор миссия на Талассе проходила в соответствии с самыми оптимистическими планами, и вообще все было слишком хорошо, чтобы в это можно было поверить. Монтаж ледового щита шел точно по графику, и вообще не возникало абсолютно никаких проблем, стоящих упоминания.
И вот теперь, в течение всего-навсего одних суток…
Разумеется, все могло кончиться значительно хуже. Капитан-лейтенанту Лоренсону очень, очень повезло… благодаря тому парню (надо что-нибудь для него сделать). Как говорят медики, он был уже на грани. Еще несколько минут, и повреждение мозга стало бы необратимым.
Но не стоит отвлекать внимание от настоящей проблемы, с раздражением подумал капитан и еще раз перечитал петицию, которую уже знал наизусть:
«СЕТЬ КОРАБЕЛЬНОЙ СВЯЗИ. ДАТА И ВРЕМЯ НЕ УКАЗАНЫ
Кому: КАПИТАН
От: АНОНИМ
Сэр, мы хотим сделать заявление, которое просим рассмотреть со всей серьезностью. Мы предлагаем завершить нашу миссию здесь, на Талассе. Все цели тем самым будут достигнуты без дополнительного риска, связанного с полетом к Сагану-2.
Мы вполне осознаем, что при этом возникнут проблемы с местным населением, однако считаем, что их можно будет решить, воспользовавшись технологиями, которыми обладаем, – в частности, в области инженерной тектоники, – чтобы нарастить площадь суши. Как того требует Устав, раздел 14, параграф 24-а, почтенно просим как можно скорее назначить Корабельный Совет для обсуждения сути дела».

                * * *

– Ну что, капитан Малина? Советник Келдор? Есть какие-либо соображения?
Двое приглашенных в просторную, но скромно обставленную капитанскую каюту переглянулись. Затем Келдор едва заметно кивнул заместителю капитана, предоставляя тому возможность высказаться первым, а сам отпил немного великолепного талассианского вина, которое им поставляли хозяева.
Вице-капитан Малина, которому намного проще было иметь дело с машинами, нежели с людьми, мрачно смотрел на петицию.
– Что ж, написано весьма вежливо.
– Ясное дело, – нетерпеливо перебил его капитан Бэй. – Есть у тебя догадки, кто бы мог это прислать?
– Абсолютно никаких. Исключая нас троих, боюсь, мы имеем сто пятьдесят восемь подозреваемых.
– Сто пятьдесят семь, – воскликнул Келдор. – У капитан-лейтенанта Лоренсона есть отличное алиби. Он тогда как раз находился в объятиях смерти.
– Это сужает круг поиска ненамного, – заметил командир с безрадостной усмешкой. – А что думаешь ты, док?
«Ну, конечно, – подумал Келдор. – Я ведь провел на Марсе целых два его долгих года; я бы поставил на сабров. Но это всего лишь подозрение, я могу ошибаться…»
– Еще ничего определенного, капитан. Но я буду настороже. Если что-то обнаружу, сообщу немедленно.
Офицеры его прекрасно понимали. Ведь на своем посту советника Мозес Келдор не отчитывался даже перед капитаном. На борту «Магеллана» он был кем-то вроде святого отца-исповедника.
– Я надеюсь, доктор Келдор, что ты уведомишь меня сразу, если у тебя появятся хоть какие-то сведения, способные поставить нашу миссию под угрозу.
Келдор, слегка поколебавшись, кивнул. Он надеялся, что не угодит в ловушку традиционной дилеммы священника, которому исповедался убийца, еще только готовящий свое преступление.
Капитан же тем временем не скрывал досады: не очень-то они торопятся мне помочь. Но ведь я полностью доверяю им, да и должен же на кого-нибудь полагаться. Хотя окончательное решение буду принимать сам…
– Первый вопрос такой: отвечать ли мне или лучше проигнорировать эту петицию? Любое из двух решений может быть рискованным. Если это какая-то случайная пропозиция – тогда принимать ее всерьез было бы ошибкой с моей стороны. Однако если это исходит от целенаправленной группы, тогда диалог с ней может принести пользу: с одной стороны, поможет разрядить ситуацию, а с другой – выявить, кто здесь замешан.
«И что потом? – спросил себя капитан. – Заковать их в кандалы?»
– Я считаю, тебе стоит поговорить с ними, – сказал Келдор. – Редко какая проблема исчезает, если ее игнорировать.
– Согласен с этим, – сказал вице-капитан Малина. – Но, по моему мнению, Энергетическая и Двигательная команды тут чисты. Я их всех знаю еще со времен, когда они только заканчивали обучение или даже раньше.
«Как раз здесь тебя может ожидать сюрприз, – подумал Келдор. – Кто по-настоящему знает кого-нибудь?»
– Ладно, – молвил капитан, вставая. – Именно так я решил и поступить. И, кстати говоря, хотел бы перечитать кое-что из истории. Припоминаю, у Магеллана были какие-то проблемы с его командой, не так ли? [26]
– Совершенно верно, – ответил Келдор. – Однако надеюсь, что тебе не придется высаживать кого-нибудь на безлюдный остров.
«Либо повесить одного из капитанов, – добавил он мысленно. – Было бы крайне нетактично напоминать об этом конкретном эпизоде из истории».
И еще хуже было бы напоминать капитану Бэю – хоть он наверняка не мог забыть об этом, – что великий мореплаватель был убит до окончания его миссии.

                32. В лазарете

На этот раз его возвращение к жизни не было тщательно подготовлено заранее. Второе пробуждение Лорена Лоренсона было не таким приятным, как первое; более того, ощущения были настолько кошмарными, что порой ему хотелось вновь окунуться в забытье.
Когда он очнулся в полубессознательном состоянии, то сразу же пожалел об этом. Какие-то трубки торчали у него в горле, а от рук и ног тянулись какие-то провода. Провода! Внезапно его охватил панический страх. Он ведь припомнил, как его тянуло вниз, к смерти, и с трудом сдержал свои эмоции.
Но была еще одна загвоздка. Казалось, он совсем не дышит: он не чувствовал никаких движений грудной клетки. До чего же странно… о, они, наверное, каким-то образом обошли мои легкие…
Сиделка, конечно же, увидела показания его мониторов, потому что он неожиданно почувствовал, как тень легла на веки, которые он еще не в силах был открыть, и услышал, как она тихо говорит ему на ухо:
– Вы идете на поправку, господин Лоренсон. Нет причин для беспокойства. Через несколько дней встанете на ноги… Нет, разговаривать вам пока нельзя.
«Мне и не хочется разговаривать, – подумал Лорен. – Я и так знаю, что произошло…»
Он услыхал легкое шипение шприца: ему сделали подкожную инъекцию; рука похолодела, и он снова нырнул в счастливое забвение.
В следующий раз, к большому облегчению, он пробудился уже в совершенно другом состоянии. Трубок и проводов уже не было, и хотя чувствовал он себя очень слабым, дискомфорта не испытывал. И дышал вновь нормально, в стабильном ритме.
– Привет, – услышал он низкий мужской голос где-то поблизости. – С возвращением!
Лорен повернул голову на звук и неясно увидел некую забинтованную фигуру на соседней койке.
– Думаю, вы меня не узнали, господин Лоренсон. Я лейтенант Билл Хортон, инженер связи, а в прошлом – спортсмен-серфингист.
– О, здорово, Билл! А что, собственно, ты тут делаешь? – шепотом проговорил Лорен. Но вновь вошла сиделка и прекратила эту беседу при помощи очередного хорошенько всаженного шприца.

                * * *

Наконец, он почувствовал себя уже на удивление хорошо, ожидая только разрешения встать. По мнению главного корабельного врача Ньютон, в целом для пациента лучше знать, что с ним происходит и почему. И даже если пациенты чего-то не понимают, это помогает сохранить их спокойствие, дабы они не препятствовали нормальному ходу медицинских процедур.
– Возможно, ты действительно чувствуешь себя отлично, Лорен, – заявила она, – но твои легкие еще не окрепли, и потому всякие нагрузки тебе противопоказаны, пока они снова не восстановят свои функции. Будь талассианский океан похож на земной, особых проблем не возникло бы. Однако здесь вода намного преснее – она пригодна для питья, не забывай, и ты ее наглотался – почти литр. Поскольку жидкости твоего организма более соленые, чем морская вода, нарушилось изотоническое равновесие физиологического раствора. Как следствие, возникло изрядное осмотическое давление, которое нанесло немалый вред межклеточным мембранам. Нам пришлось провести срочный поиск в корабельных архивах, чтобы узнать, как именно тебя лечить. Сам ведь понимаешь: утопление не есть типичная опасность в космосе.
– Я буду послушным пациентом, – сказал Лорен. – И очень благодарен тебе за все. Но когда мне уже можно будет принимать посетителей?
– Одна особа как раз ждет разрешения за дверью. Даю тебе четверть часа, после чего сиделка выгонит ее вон.
– А на меня не обращай внимания, – сказал Билл Хортон. – Я сплю крепко.

                33. Приливы

Мирисса определенно чувствовала себя неважно, и причина, ясное дело, была в том, что таблетка не сработала. Впрочем, она могла утешать себя, по крайней мере, тем, что такое может произойти с ней еще только один раз в жизни – когда (и если) она решит завести своего второго и последнего разрешенного ребенка.
Казалось непостижимым, сколько поколений женщин всех времен и народов вынуждены были терпеть подобные ежемесячные страдания едва ли не половину жизни. И было ли случайным совпадением, задумалась она, что цикл оплодотворения земной женщины примерно равен циклу обращения вокруг Земли ее единственного спутника – Луны? Представить себе только, что было бы, если бы этот механизм работал бы и на Талассе с ее двумя спутниками-лунами! Хорошо еще и то, пожалуй, что здешние лунные приливы едва заметны: одна мысль о пяти- и семидневных циклах, которые не согласуются между собой, была настолько комичной в своей жути, что она не смогла сдержать улыбки и сразу почувствовала себя лучше.
Чтобы принять это решение, ей потребовалась не одна неделя, и она еще не говорила об этом Лорену, Бранту же и подавно… пускай копается себе с ремонтом «Калипсо» на Северном острове. Но было бы так, если бы он не покинул ее – при всей своей хвастливой браваде, – сбежав без борьбы?
Нет, реагировать таким образом несправедливо, примитивно и даже не по-человечески. Хотя подобные доисторические рефлексы весьма живучи: Лорен несколько раз с чувством вины рассказывал ей, что в снах они с Брантом нередко преследуют друг друга.
Осуждать Бранта она не могла; наоборот, ей следовало бы гордиться им. Не трусость, но сознательный выбор отправил его на север, чтобы в разлуке они оба смогли разобраться в своих чувствах.
Ее решение не было принято впопыхах: оно, наверное, давно уже зрело где-то в недрах ее подсознания. И временная смерть Лорена напомнила ей – как будто она нуждалась в этом напоминании! – что вскоре им суждено разлучиться навсегда. Она знала, что должна сделать, прежде чем он улетит к звездам. И до сих пор женские инстинкты подтверждали ее правоту.
Что же на это скажет Брант? Как отреагирует? Это была еще одна из проблем, которые встали перед ней.
– Я люблю тебя, Брант, – прошептала она. – Я хочу, чтобы ты вернулся; мой второй ребенок будет твоим.
Но не первый.

                34. Сеть Корабельной Связи

«Разве не странно, – думал Оуэн Флетчер, – что меня зовут так же, как одного из самых прославленных мятежников всех времен? А может, я его потомок? Сколько же это… ага, больше двух тысяч лет прошло с тех пор, как они высадились на остров Питкерн; это будет… скажем, где-то сто поколений…»
Флетчер наивно гордился своей способностью считать в уме, которая, хотя и была элементарной, удивляла и производила впечатление на многих. Ведь за многие века люди привыкли нажимать кнопки, когда было нужно сложить два и два. Он знал наизусть некоторые логарифмы и арифметические константы, что изрядно помогало ему выполнять подсчеты, и это производило потрясающее впечатление на тех, Кито не ведал, как это делается. Разумеется, выступая на публику, он брал только те примеры, с которыми мог справиться, и к тому же очень редко кому-нибудь приходило в голову перепроверять его результаты…
Сто поколений – это значит, два в сотой степени предков. Логарифм двойки – запятая-три-ноль-один-ноль, то бишь логарифм всего числа будет тридцать запятая один… Боже праведный! Это же сколько выходит нулей… миллион миллионов миллионов миллионов миллионов человек! Что-то тут не так – ведь столько народу не жило на Земле за всю ее историю… ага, я же предположил, что мои предки никогда не пересекались между собой… а человеческое родословное древо, наверное, безнадежно перепутано… во всяком случае, после ста поколений все люди должны породниться со всеми… я никогда не сумею этого доказать, но тот Флетчер наверняка являлся моим предком… и не один раз.
«Все это весьма интересно, – думал он, выключая дисплей, с экрана которого исчезли образы прошлого. – Но ведь я не бунтовщик. Я… я… просто подаю петицию с тщательно обоснованной просьбой. Карл, Ранжит, Боб – все согласились… Вернер еще колеблется, но нас не выдаст. Как же хотелось бы иметь возможность поговорить с другими сабрами, рассказать им об этом прекрасном мире, который мы нашли, пока они спят.
А между тем, мне пора дать ответ капитану…»

                * * *

Капитана Бэя немало беспокоил тот факт, что он вынужден заниматься этим жизненно важным делом, не ведая, кто – или сколькие – из числа его офицеров либо экипажа обращались к нему, пользуясь анонимностью Сети Корабельной Связи. Не существовало никакой возможности проследить, откуда поступали эти послания, поскольку конфиденциальность была заложена в самой структуре Сети теми гениями давно прошедших времен, которые создали «Магеллан» и предусмотрели на нем, в частности, это стабилизирующий социальные отношения механизм. На всякий случай он поднял вопрос насчет возможности отслеживания перед своим главным инженером систем связи, однако старший офицер Роклин был настолько шокирован этим, что даже обсуждать не стал.
И теперь он обречен внимательно присматриваться к лицам своих подчиненных, подмечать изменения в их выражении, вслушиваться в модуляции голосов… и при этом делать вид, словно ничего не случилось. Быть может, и впрямь ничего еще не случилось, и его опасения преувеличены? Однако его пугало то, что зерно уже посеяно, и оно прорастет и будет расти и расти с каждым днем пребывания корабля на орбите около Талассы.
Его первое уведомление о получении заявления, которое он составил после консультаций с Малиной и Келдором, было достаточно вежливым:
«От: КАПИТАН
Кому: АНОНИМ
В ответ на ваше сообщение без даты, уведомляю, что не возражаю против обсуждения поставленных вопросов либо через Корабельную Сеть, либо официально на Корабельном Совете».
На самом же деле возражения у него были, и к тому же весомые: почти половину своей взрослой жизни он готовился именно к этой ответственной задаче – переправить миллион человеческих существ через сто двадцать пять световых лет космического пространства. Это была его миссия, и если бы слово «священная» что-то значило для него, именно такой он бы эту миссию назвал. И ничто не могло бы заставить его отклониться от этого курса… разве что какое-нибудь катастрофическое повреждение корабля либо маловероятное открытие, что солнце Сагана-2 вот-вот превратится в сверхновую.
Между тем была одна очевидная линия поведения. Быть может, его команда – подобно людям капитана Блая! – деморализована или, по меньшей мере, расслабилась. Вот и ремонт морозильной фабрики после незначительного ущерба, нанесенного волнами цунами, отнял времени вдвое больше запланированного, и это уже никого не удивляло. Самый ритм корабельной жизни замедлялся; да, как раз настало время щелкнуть кнутом.
– Джоан, – обратился он к своей секретарше, которая находилась тридцатью тысячами километров ниже, – я хочу получить последнюю сводку по монтажу щита. И передай капитану Малине, что я хочу обговорить с ним график подъема.
Смогут ли они принимать больше одной «снежинки» в сутки, он не знал. Но попробовать стоит.

                35. Выздоровление

Лейтенант Хортон оказался веселым собеседником, однако Лорен был рад остаться в палате один после того, как поломанные кости лейтенанта были сварены электроплавильными токами. Как выяснил Лорен с не слишком приятными подробностями, этот молодой инженер якшался с компанией лохматых гомосеков с Северного острова, чьим вторым увлечением был серфинг на доске с микрореактивным двигателем по крутым волнам. И это занятие, как довелось Хортону убедиться на собственных костях, было даже более опасным, чем выглядело.
– Я весьма удивлен, – перебил Лорен его довольно-таки сумбурный рассказ. – Я бы голову дал на отсечение, что ты на девяносто процентов гетеро.
– На девяносто два, как гласит моя характеристика, – бодро подтвердил Хортон, – но время от времени хочется как-то это проверить.
Лейтенант шутил лишь отчасти. Где-то Лорен слышал, что стопроцентные встречаются настолько редко, что такие случаи считаются едва ли не патологическими. Не то чтобы он действительно в это верил, однако в тех весьма нечастых случаях, когда он вообще задумывался над подобными вопросами, это его несколько беспокоило.
Отныне Лорен был уже единственным пациентом, и сумел переубедить сиделку-талассианку в том, что ее постоянное присутствие отнюдь не является необходимым – по крайней мере, тогда, когда приходила Мирисса, – а ее визит неизменно происходил каждый день. Главный медик Ньютон, которая, как и все врачи, умела быть более чем откровенной, сказала ему как-то со всей прямотой:
– Тебе еще с недельку надо поправляться. Так что, если есть необходимость заниматься любовью, пускай она все делает сама.

                * * *

Разумеется, приходили и другие посетители. Большинство из них – за исключением двоих – были для него приятны.
Мэру Уолдрон не составляло труда в любой момент отогнать сиделку и заглянуть к нему; к счастью, их с Мириссой посещения никогда не пересекались по времени. Когда мэр явилась впервые, Лорен сделал вид, что едва ли не умирает, однако эта тактика оказалась ошибочной, поскольку не позволяла избежать слюнявых нежностей. На следующий раз – хорошо, что он был предупрежден за десять минут – мэр увидела его уже окруженным подушками и в полном сознании. Но, так уж совпало, врачи как раз проводили хитроумный тест на дыхательную функцию, и трубка-респиратор у Лорена во рту делала разговор абсолютно невозможным. Тест был завершен ровно тридцать секунд спустя после отбытия мэра.
Единственный визит вежливости, нанесенный Брантом Фальконером, болезненно отозвался для них обоих. Во время степенной беседы они касались различных тем: скорпов, ходу работ на морозильной фабрике в Мангровом заливе, политической ситуации на Северном острове… по сути всего, за исключением Мириссы. Лорен видел, что Брант обеспокоен, даже обескуражен, однако меньше всего мог ожидать от него извинений. Но Бранту удалось-таки облегчить душу перед самым своим уходом.
– Знаешь, Лорен, – через силу проговорил он, – я с той волной ничего не мог поделать. Если бы и дальше шел прежним курсом, мы разбились бы на рифах. «Калипсо» и так не успела выйти на глубокую воду.
– Я не сомневаюсь, – ответил Лорен совершенно искренне, – что никто не сумел бы справиться с этим лучше.
– Э… рад, что ты это понимаешь.
Брант испытал явное облегчение, и Лорен проникся сочувствием к нему… или даже жалостью. Очевидно, кто-то обвинял Бранта в том, что он наделал ошибок, управляя кораблем, а это было невыносимо для него, человека, который гордился своим шкиперским мастерством.
– Я слышал, подводный аппарат спасли.
– Да, его скоро отремонтируют, и будет как новенький.
– Как и я.
Когда они дружно расхохотались, Лорена вдруг поразила такая вероломная мысль: а не было ли у Бранта такого желания, чтобы у Кумара тогда чуть-чуть не хватило смелости?

                36. Килиманджаро

Почему это вдруг ему приснилось Килиманджаро?
Это было какое-то странное слово, какое-то название – в этом он был уверен – но название чего?
Мозес Келдор постепенно просыпался в серых красках талассианского утра, прислушиваясь к нарушающим тишину звукам. Впрочем, звуков этих было негусто: какие-то песчаные сани тарахтели по тарнийскому пляжу – наверное, встречать рыбаков, возвращающихся с уловом.
Килиманджаро.
Келдор был человеком совершенно не хвастливым, однако сомневался, что кто-либо из человеческих существ прочитал столько же, как он, старинных книг самой разнообразной тематики. Кроме того, он еще заполучил несколько терабайтов информации путем имплантации памяти, и хотя такая информация не являлась реальным знанием, она была доступна, если припомнить соответствующий код.
Было еще не время прибегать к таким действиям, да и стоило ли – насчет этого у него имелись сомнения. Однако он давно уже научился не пренебрегать сновидениями; по поводу этого весомо высказался еще две тысячи лет назад старина Зигмунд Фрейд [27]. Притом ему все равно уже не заснуть…
Он закрыл глаза, отдал команду «ПОИСК» и стал ждать. Пускай было это чистой игрой воображения – поскольку процесс шел исключительно на уровне подсознания, – он словно бы смотрел ускоренную видеосъемку, словно где-то в недрах его мозга мерцают мириады всполошенных слов на «К».
Теперь что-то происходило со вспышками света, которые вечно танцуют на сетчатке зажмуренных глаз. Каким-то магическим образом в этом хаосе белых световых точек открылось темное окно, а в нем некий текст.
«КИЛИМАНДЖАРО: Гора вулканического происхождения, Африка. Высота 5,9 км. Место размещения терминала первого на Земле космического лифта».
Отлично! Но с какой стати оно всплыло? Он позволил своему мозгу поиграть с этой скудной информацией.
Что-то. Связанное с тем другим вулканом… Краканом, который завладел его мыслями совсем недавно? Нет, это предположение казалось притянутым за уши. К тому же, он не нуждался в предостережениях о том, что Кракан – или его несмышленое дитя – может снова взорваться.
Первый космический подъемник? Это была древняя история – времен самого начала колонизации планет, когда человечество открыло для себя, по сути, свободный доступ к Солнечной системе. Здесь они применяют такую же технологию, когда при помощи тросов из сверхпрочного материала поднимают громадные глыбы льда наверх, к «Магеллану», находящемуся на стационарной орбите над экватором.
Впрочем, что тоже весьма далекая ассоциация с той африканской горой. Связь была слишком уж отдаленной; Келдор чувствовал, что объяснение следует искать где-то в другом направлении.
Ну что ж, прямой подход увел на обманный путь. Теперь единственный способ отыскать отсутствующее звено – если это возможно вообще – положиться на случайность и время, а также на таинственную работу подсознания.
А сейчас он постарается как можно скорее позабыть о Килиманджаро, до тех пор, пока эта гора выберет подходящий момент, чтобы снова напомнить ему о себе.

                37. In vino veritas [28]

После Мириссы Кумар был самым приятным – и самым частым – гостем Лорена. Вопреки своему прозвищу, Кумар, как казалось Лорену, скорее напоминал верного пса – или, скорее, дружелюбного щенка, – нежели льва. В Тарне имелось с десяток избалованных собак, и когда-нибудь эти извечные друзья человека, быть может, будут бегать и по планете Саган-2.
Лорен теперь уже знал, какому риску подвергался тогда парень в бушующем море. Им обоим повезло, что Кумар никогда не выходил в море без ножа, закрепленного на ноге; к тому же, он пробыл под водой больше трех минут, перерезая кабели, в которых запутался Лорен. На «Калипсо» были уже уверены, что они оба утонули.
Несмотря на эту связь, которая ныне объединяла их, Лорену трудно было поддерживать разговор с Кумаром. Ведь не так много существует способов, которыми человек мог бы выразить благодарность за то, что его спасли, да и по своему происхождению они были настолько разными, что общих точек соприкосновения имелось немного. Если он рассказывал Кумару про Землю или про корабль, каждую деталь приходилось втолковывать с гнетущей скрупулезностью; вскоре же Лорен осознал, что только теряет время. В противоположность своей сестре, Кумар жил в мире непосредственного опыта; для него имели значения лишь события и обстоятельства настоящего времени Талассы. «До чего я завидую ему! – заметил как-то Келдор. – Это создание сегодняшнего дня… не отягощенное ни мыслями о прошлом, ни страхами перед будущим».
Лорен уже собирался задремать – эта ночь, он надеялся, будет для него последней, проведенной в лазарете, – когда явился Кумар, триумфально неся здоровенную бутылку.
– Угадай-ка!
– Без малейшего понятия, – неискренне ответил Лорен.
– Первое вино этого урожая, с Кракана. Говорят, вино этого года будет что надо.
– Откуда ты разбираешься в вине?
– У нашей семьи там виноградник, посаженный еще более ста лет назад. И вообще, «Лев» – самая прославленная марка вина в мире.
Поискав, Кумар раздобыл два стакана и налил в каждый по изрядной дозе. Лорен осторожно хлебнул: вино было, на его вкус, несколько сладковатым, однако без терпкости и очень приятное.
– Как ты его называешь?
– «Краканское особое».
– Поскольку Кракан один раз уже едва не погубил меня, стоит ли мне снова рисковать?
– От этого вина тебе не придется даже похмеляться.
Лорен сделал еще один глоток, побольше, и сам не заметил, как стакан опустел. Но не успел он спохватиться, как тот вновь был наполнен.
Лорен пришел к решению, что это отличный способ провести последнюю ночь в лазарете, и почувствовал, как его признательность к Кумару распространяется на весь мир. Теперь даже визит мэра Уолдрон, быть может, не показался бы нежеланным.
– Кстати, как поживает Брант? Я уже неделю его не видел.
– Он все еще там, на Северном, занимается ремонтом судна и ведет переговоры с морскими биологами. Все буквально ошарашены этими скорпами. Но никто не может решить, что с ними делать. Или, может, не делать ничего.
– Знаешь, я тоже не могу решить, как быть с Брантом.
Кумар рассмеялся:
– Не волнуйся. У него есть девушка на Северном острове.
– О! А Мирисса знает?
– Разумеется.
– И не возражает?
– С какой это стати? Ведь Брант любит ее… и всегда к ней возвращается.
Лорен весьма медленно переваривал эту информацию. Ему пришло в голову, что он стал новой переменной в и без того сложном уравнении. Есть ли у Мириссы еще любовники? И хотелось бы ему действительно узнать об этом? И стоит ли спрашивать у нее?
– Так или иначе, – продолжал Кумар, снова наполняя стаканы, – а на самом деле важным является то, что их генные карты были одобрены, а сами они получили разрешение иметь сына. Когда же он родится, будет уже другое дело. Тогда они будут нужны друг другу. Разве не так же было на Земле?
– Иногда, – ответил Лорен. Значит, Кумар ничего не знает, их с Мириссой тайна еще не разглашена.
«По крайней мере, я буду видеть своего сына, – подумал Лорен, – пусть хоть на протяжении нескольких месяцев. А потом…»
К ужасу своему, он почувствовал, как по щекам катятся слезы. Когда он плакал последний раз? Двести лет назад, оглядываясь на пылающую Землю…
– В чем дело? – спросил Кумар. – Вспомнил свою жену?
Его обеспокоенность была такой неподдельной, что Лорен не мог обижаться на грубоватую прямоту этого парня: он коснулся темы, которая, по взаимному согласию, почти не упоминалась, потому что не имела отношения к этому месту и времени. Двести лет назад на Земле и триста лет в будущем на Сагане-2 – подобно его чувства не могли охватить, особенно в столь опьяненном состоянии, как вот сейчас.
– Нет, Кумар, я не думал о… своей жене…
– А ты… когда-нибудь… расскажешь ей… о Мириссе?
– Может быть. А может, и нет. Я правда не знаю. Что-то мне хочется спать. Неужели мы выдули целую бутыль? Кумар? Кумар!
Когда ночью в палату заглянула сиделка, тихонько хихикая, она подоткнула покрывало, чтобы они не вывалились из кровати.
Лорен проснулся первым. И когда сообразил, в чем дело, не смог сдержать смех.
– Что такого смешного? – спросил Кумар, не без труда вылезая из постели.
– Если тебе действительно интересно… я подумал, не будет ли ревновать Мирисса?
Кумар криво усмехнулся.
– Возможно, я немного перебрал, – сказал он, – но абсолютно уверен, что ничего не было.
– Я тоже.
И все же он понял, что любит Кумара – не потому, что тот спас ему жизнь, или потому, что был братом Мириссы, – а просто потому, что это Кумар. Секс здесь был вовсе ни при чем; сама идея интимных отношений между ними привела бы их даже не в замешательство, а изрядно развеселила бы. Именно так. Жизнь в Тарне и без того была более чем сложна.
– А что касается «Краканского особого», – добавил Лорен, – ты был прав. Никакого похмелья. Наоборот, чувствую себя просто преотлично. Не мог бы ты прислать пару бутылок на корабль? А еще лучше – пару сотен литров.

                38. Дебаты

Вопрос был чрезвычайно простым, однако простого ответа не имеющим: что будет с дисциплиной на борту «Магеллана», если сама цель миссии корабля будет поставлена на голосование?
Разумеется, тот или иной результат не будет ни к чему обязывающим, и, если возникнет необходимость, его приказ всегда будет решающим. А прибегнуть к нему придется, если подавляющее большинство пожелает остаться здесь (хотя подобный исход он даже представлять себе не хотел)… Однако такой результат был бы разрушителен с психологической точки зрения. В таком случае команда разделится на две фракции, и это способно привести к ситуациям, возникновение которых он не желал бы допустить даже мысленно.
И все же командир должен быть твердым, но не упертым. Та пропозиция была не лишена смысла, она обладала притягательной силой. Ему ведь и самому пришлось по душе гостеприимство президента, ему и самому хотелось бы еще разок встретиться с той дамочкой, обладательницей титула чемпионки по десятиборью. Этот мир, несомненно, прекрасен; возможно, у них получится ускорить процесс формирования материков, чтобы здесь стало достаточно места для миллионов прибывших. Это будет несравненно проще, чем колонизировать Саган-2.
Если уж на то пошло, они могут и не долететь до Сагана-2. Хотя функциональная надежность корабля оценивается все еще в девяносто восемь процентов, существуют внешние угрозы, которых никто не в состоянии предусмотреть. Лишь горстка его самых проверенных офицеров в курсе, что где-то на сорок восьмом световом году была разрушена секция ледового щита. И если бы тот межзвездный метеорит, астероид или что оно там было, пролетел несколькими метрами ближе…
Кто-то сделал предположение, что это мог быть какой-нибудь древний космический зонд, отправленный с Земли. Вероятность подобной встречи была, конечно же, бесконечно мала, а с другой стороны, эту фантастическую невозможно будет когда-либо проверить.
И вот неведомые бунтовщики уже называют себя «новыми талассианами». Не означает ли это, размышлял капитан Бэй, что их много и они уже организовались в некое политическое движение? Если так, тогда, пожалуй, лучше всего было бы вызвать их на поединок в открытую, и чем скорее, тем лучше.
Да, пришло время созвать Корабельный Совет.
Мозес Келдор отказался быстро и любезно:
– Нет, капитан, я не могу ввязываться в эти дебаты – ни за, ни против. Если я встряну, команда в дальнейшем не сможет верить в мою беспристрастность. Однако я не против побыть в роли председательствующего или посредника… можешь назвать это, как пожелаешь.
– Согласен, – тотчас ответил капитан Бэй: на большее он и впрямь не надеялся. – Но кто будет представлять различные точки зрения? Ведь не стоит ожидать, что эти «новые талассиане» выступят в открытую, защищая свое дело.
– Желательно, чтобы состоялось только голосование – без споров и дискуссий, – вмешался вице-капитан Малина.
Лично капитан Бэй с этим был согласен. Однако команда корабля представляла собой демократическое сообщество, члены которого были высокообразованными людьми с развитым чувством ответственности, и Корабельный Устав основывался именно на этом. «Новые талассиане» просили о созыве Корабельного совета, чтобы обнародовать свои взгляды; он уже пообещал это, и если сейчас откажется, то это будет нарушением доверия, возложенного на него еще двести лет назад на Земле.

                * * *

Созыв Совета был непростым делом. Поскольку каждый, без исключений, должен был получить право голоса, пришлось вносить изменения в графики работ и дежурств, нарушать сон тех, кто отдыхал. То обстоятельство, что половина команды находилась на Талассе, создавало еще одну проблему – проблему безопасности. Ведь, каким бы ни был итог, крайне важно, чтобы талассиане случайно не услышали этих дебатов…
И потому Лорен Лоренсон был один, и двери его тарнийского кабинета впервые за все время были закрыты. Совет начался, и снова он надел очки полного обзора; но на сей раз он уже не плыл подводным лесом. Он находился на борту «Магеллана», в знакомом зале заседаний, всматриваясь в их лица, время от времени открывая экран, на котором будут высвечиваться их комментарии, а в финале появится окончательный вердикт. Сейчас же на экране было всего одно короткое сообщение:
«ПРИНИМАЕТСЯ РЕШЕНИЕ: Возможно ли завершить миссию “Магеллана” на Талассе, поскольку все ее основные цели могут быть достигнуты здесь».
«Ага, значит, Мозес на корабле, подумал Лорен, рассматривая присутствующих. – То-то я давненько его не видел. Вид у него озабоченный… впрочем, как и у капитана. Возможно, все это серьезнее, чем я себе представлял…»
Келдор слегка постучал по столу, привлекая внимание:
– Капитан, офицеры, господа коллеги! Хотя это наш первый Корабельный совет, процедурные правила вам всем известны. Если кто желает взять слово, пусть поднимет руку. Если кто желает сделать заявление в письменном виде, может использовать клавиатурную панель; все адреса намеренно перемешаны, дабы обеспечить полную анонимность. Однако в обоих случаях просьба высказываться по возможности короче. Если возражений нет, переходим к рассмотрению пункта ноль-ноль-один.
Хотя «новые талассиане» и добавили некоторые аргументы, под номером 001 остался, по существу, все тот же меморандум, так ошеломивший капитана Бэя две недели назад – установить его автором с тех пор не удалось.
Пожалуй, наиболее весомым дополнительным моментом стала мысль, что остаться здесь – их долг: Таласса нуждается в них с точки зрения техники, культуры, генетики. Еще бы, рассуждал Лорен, борясь с искушением согласиться с этим. Однако в любом случае следует сперва спросить у самих талассиан. Мы ведь не какие-нибудь там империалисты древних времен… или, может, именно так и есть?
У всех было достаточно времени на ознакомление с меморандумом; Келдор снова постучал по столу:
– Пока еще никто… э… не попросил позволения высказаться в пользу предложенного; разумеется, у них будет такая возможность. Потому я предоставляю слово лейтенанту Эльгару для выступления против.
Рэймонд Эльгар был толковым молодым инженером энергетических и коммуникационных систем, которого Лорен знал лишь постольку поскольку; он был музыкально одарен и еще вроде бы писал эпическую поэму об этом путешествии. Правда, на просьбы прочесть хотя бы небольшой отрывок он неизменно отвечал: «Подождите до Сагана-2 плюс один год».
Было ясно, почему лейтенант Эльгар согласился на такую роль (если действительно согласился). Наверное, если претендуешь на роль поэта, ничего лучше и быть не может; быть может, он и впрямь работает над своим эпическим творением.
– Капитан… коллеги… внемлите мне [29] …
«Странное выражение, – подумал Лорен. – Интересно, он сам его придумал?»
– Думаю, все со мной согласятся – как сердцем, так и разумом, – что в идее остаться на Талассе есть много привлекательного. Однако примем ко вниманию следующее..
Нас здесь всего сто шестьдесят один человек. Имеем ли мы безоговорочное право принимать решение за миллион спящих в анабиозе?
Во-вторых, следует подумать и о талассианах. Было предложено, чтобы мы, оставшись здесь, помогли им. Но будет ли так? У них есть свой образ жизни, который их вполне устраивает. Теперь возьмите во внимание наше прошлое, нашу подготовку к миссии, которой мы посвятили себя много лет назад. Возможно ли представить себе, что миллион землян вольется в талассианское общество, не разрушив его до основ?
И еще… вопрос нашего долга. Мужчины и женщины поколение за поколением приносили себя в жертву, чтобы эта миссия стала реальностью… чтобы дать человеческой расе лишний шанс на выживание. Чем большего числа солнц мы достигнем, тем более мы будем застрахованы от возможных бедствий. Мы уже видели, на что способны талассианские вулканы; кто знает, что может произойти здесь в последующие века?
Мы слышали разговоры насчет инженерной тектоники, которая, дескать, сотворит новую сушу, пространство для увеличения населения. Надо ли напоминать вам, что даже на Земле, после тысячелетий исследований и научного прогресса, эта отрасль науки так и не стала точной. Вспомните катастрофу 3175 года на плато Наска! Я не могу представить себе ничего более неосмотрительного, чем вмешательство в силы, которые дремлют в недрах Талассы.
Добавить к этому больше нечего. Данный вопрос может иметь только одно решение: талассиан мы предоставляем их собственной судьбе; мы же летим дальше, к Сагану-2.

                * * *

Лорена не удивили аплодисменты, становившиеся все громче. Любопытно было бы установить, кто к ним не присоединился. Насколько он мог судить, аудитория разделилась приблизительно напополам. Разумеется, кто-то мог аплодировать потому, что ему понравилась сама речь, провозглашенная весьма эффектно, а вовсе не обязательно точка зрения оратора.
– Благодарю, лейтенант Эльгар, – сказал председательствующий Келдор. – Мы ценим вашу лаконичность. Желает ли кто-нибудь теперь высказать противоположную точку зрения?
Было видно, как присутствующие беспокойно заерзали, после чего повисла глубокая тишина. Где-то с минуту не происходило ничего. А затем на экране одна за другой начали появляться буквы:
«002. Не будет ли капитан любезен предоставить оценку вероятности успеха нашей экспедиции на сегодняшний день?»
«003. Почему бы не разбудить репрезентативную группу спящих для учета и их мнения?»
«004. Почему бы не спросить у талассиан, что они сами по этому поводу думают? Ведь этот мир принадлежит им».
Сохраняя полнейшую секретность и нейтралитет, компьютер собирал и нумеровал все высказывания участников Совета. За две тысячи лет никто еще не удосужился изобрести лучший способ учета мнений и выработки консенсуса в группе людей. По всему кораблю – и внизу, на Талассе – мужчины и женщины нажимали семь клавиш миниатюрных клавиатурных панелей, высвечивая свои соображения на экране. Это, пожалуй, было первейшим навыком, которому обучался каждый ребенок, – пользоваться тактильным набором, применяя все автоматические сочетания.
Окинув взглядом зал, Лорен едва не расхохотался, увидев, что практически все держат руки на виду. Никто не делал вид, что всматривается куда-то вдаль, что было бы типично для человека, тайком передающего свой текст с помощью скрытой клавиатурной панели. И при этом многие еще и переговаривались между собой.
«015. Как насчет компромисса? Некоторые из нас пожелают остаться, а корабль полетит дальше».
Келдор снова постучал по столу и сказал:
– Мы обсуждаем другую проблему, так что будем придерживаться повестки дня.
– Отвечая на ноль-ноль-два, – заявил капитан Бэй, едва вспомнивший в последний момент, что надо получить разрешение: одобрительный кивок председательствующего. – вероятность составляет девяносто восемь процентов. Меня бы не удивило, если бы наши шансы добраться до Сагана-2 оказались лучшими, чем у Северного или Южного островов – остаться над водой.
«021. Помимо Кракана, с которым они мало что могут поделать, у талассиан нет ни одной существенной проблемы. Может, нам стоит подбросить им что-нибудь в таком роде? КНР».
Ага, это ведь будет… погоди-ка… да, Кингсли Расмуссен. Он, очевидно, не пожелал сохранять инкогнито. Высказанная им идея рано или поздно пришла бы на ум практически каждому.
«022. Мы уже предложили им отремонтировать антенну дальней космической связи на Кракане, чтобы они могли поддерживать с нами контакт. РММ».
«023. Не больше десяти лет работы. КНР».
– Господа, – раздраженно сказал Келдор, – мы отклоняемся от темы.
«Должен ли и я высказать свое мнение? – спрашивал себя Лорен. – Нет, в дебаты лучше не встревать, потому как, вижу, тут сошлось слишком много сторон. Рано или поздно мне самому придется делать выбор между долгом и стремлением к счастью. Но не сейчас. Пока еще…»
– Меня весьма удивляет, – заметил Келдор после того, как на протяжении двух минут на экране не появилось никаких пропозиций, – что никто больше не желает высказаться по такому важному вопросу.
Он подождал еще минутку.
– Прекрасно. Быть может, вы хотели бы продолжить дискуссию на неформальной основе. Сейчас голосовать не будем, а свою позицию вы сможете высказать обычным способом на протяжении последующих сорока восьми часов. Всем спасибо.
Он бросил взгляд на капитана Бэя, который вскочил на ноги с поспешностью, которая свидетельствовала: у него явно камень с души свалился.
– Благодарю, доктор Келдор. Корабельный Совет завершен.
Потом, глянув на Келдора, он с тревогой отметил, что тот внимательно всматривается в экран дисплея, словно видел его впервые.
– С вами все в порядке, доктор?
– Прошу прощения, капитан, со мной полный порядок. Я просто вспомнил кое-что важное, вот и все.
Такие вот дела. Уже в тысячный, по меньшей мере, раз он не мог не подивиться, до чего же запутанными лабиринтами подсознания блуждает мысль.
Решающим стало сообщение под номером 021. «У талассиан нет ни одной существенной проблемы».
Вот теперь он точно знал, почему ему приснилась Килиманджаро.


                39. Леопард в снегах

Я сожалею, Эвелин, что столько дней не обращался к тебе. Не означает ли это, что твой образ постепенно стирается из моей памяти – по мере того, как все больше моего внимания и сил отбирает будущее?
Может быть, так оно и есть, и, рассуждая логически, мне следовало бы радоваться этому. Ведь слишком долго цепляться за прошлое – это болезнь, ты сама мне об этом часто говорила. Однако сердцем я все же не могу принять эту горькую истину.
За несколько последних недель произошло немало событий. На борту появилась инфекция, которую я называю «синдромом “Баунти”». Нам следовало этого ожидать – и мы действительно вспоминали об этом, но только в шутку. Теперь же синдром принял серьезный характер, хотя все же не слишком серьезный, я надеюсь.
Кое-кто из команды изъявил желание остаться на Талассе и откровенно заявил об этом… кто может порицать их за это? Еще некоторые желали бы вообще завершить нашу миссию здесь, забыв про Саган-2. Кто именно входит в эту диссидентскую фракцию, неизвестно, поскольку открыто они не выступают!
Спустя сорок восемь часов после Совета мы получили результаты голосования. Хотя оно и было тайным, не знаю, насколько этим результатам можно доверять. За продолжение миссии был подан сто пятьдесят один голос, за завершение его здесь – всего шесть; четверо воздержались.
Капитан Бэй был доволен. Он чувствует, что держит ситуацию под контролем, однако хотел бы предпринять определенные меры превентивного характера. Он ведь понимает, что чем дольше мы здесь будем оставаться, тем сильнее будет давление со стороны не желающих улетать отсюда. Его не волнует то, что среди нас может оказаться несколько дезертиров: «Если хотят, пускай убираются, держать их не стану», – так он выразился. Однако его беспокоит, что недовольство может распространиться на остальную часть экипажа.
Поэтому он предпринимает усилия, чтобы ускорить сооружение щита. Теперь, когда полностью отработана автоматизация производства и доставки и все идет путем, мы планируем вместо одного подъема в сутки делать два. Если это получится, мы сможем покинуть Талассу через четыре месяца. Об этом пока не было объявлено, но надеюсь, никто протестовать не станет – ни «новые талассиане», ни кто-либо еще.
А теперь о другом, может показаться, что это полнейшая чушь, но меня это немало увлекло. Помнишь, как мы, когда только встретились, любили читать друг другу разные художественные произведения? Это был действительно удивительный способ узнать, как жили и что ощущали люди много тысяч лет назад – задолго до того, как появились сенсорные или даже видеозаписи…
Однажды ты прочла мне – хотя на уровне сознательной памяти я давно забыл об этом – рассказ о высокой горе в Африке под странным названием Килиманджаро. Я покопался в корабельных архивах и теперь понял, почему она так не давала мне покоя.
На большой высоте, выше уровня снегов, в этой горе была пещера. А в той пещере лежало замороженное тело крупной хищной кошки – леопарда. Как такое получилось, окутано тайной: никто и ведать не ведал, что мог делать леопард на такой высоте, так далеко от своей привычной территории.
Знаешь, Эвелин, я всегда гордился – многие говорили «кичился» – своей интуицией. Что ж, кажется, нечто подобное происходит и здесь.
Уже неоднократно здесь видели – опять-таки вдалеке от естественных мест обитания – крупное и сильное морское существо, а не так давно его впервые поймали. Это разновидность гигантских ракообразных, что-то вроде морских скорпионов, которые когда-то населяли земные океаны.
Мы не уверены, наделены ли они разумом, да подобный вопрос, возможно, и вовсе лишен смысла. Однако, без сомнений, это высокоорганизованные общественные создания, владеющие примитивными технологиями – хотя по отношению к ним этот термин, быть может, слишком силен. Насколько мы выяснили, они проявляют не больше способностей, чем пчелы, муравьи или термиты, но масштабы деятельности у них совсем другие и они впечатляют.
А самое удивительное – то, что они открыли для себя металл, хотя используют его, кажется, только для украшений, единственным же источником получения металла является воровство у талассиан. И такие случаи уже не раз зафиксированы.
Тот скорп, которого недавно поймали, заполз по каналу прямехонько в самую сердцевину нашей морозильной фабрики. Как весьма наивно предполагалось, сделал он это в поисках пищи. Но ее было вдоволь там, откуда он пришел, – по меньшей мере, в пятидесяти километрах отсюда.
Хотелось бы мне знать, почему оказался и что делал тот скорп так далеко от дома; полагаю, ответ на этот вопрос был бы весьма важен для талассиан.
Интересно, отыщем ли мы его до того, как начнется мой долгий-предолгий сон до Сагана-2.

                40. Конфронтация

Войдя в кабинет президента Фаррадайна, капитан в тот же миг понял: что-то не так.
Обычно Эдгар Фаррадайн приветствовал его по имени и сразу доставал графинчик с вином. На сей же раз не услыхал привычного обращения «Сирдар», не увидел вина, зато ему хотя бы был предложен стул.
– До меня только что дошли некоторые неутешительные сведения, капитан Бэй. Если не возражаете, я хотел бы, чтобы к нам присоединился премьер-министр.
На памяти капитана это был первый случай, когда президент немедленно взял быка за рога – по какому бы вопросу ни шла речь – и также впервые наряду с Фаррадайном присутствовал премьер.
– В таком случае, господин президент, могу ли я попросить посланника Келдора, чтобы он тоже к нам присоединился?
Поколебавшись какой-то миг, президент ответил утвердительно. Капитан с облегчением увидел на его лице некую тень улыбки, будто бы в знак признания этих нюансов дипломатического этикета. Можно превосходить приглашенных по рангу, но не по численности.
Премьер-министр Бергман, о чем достоверно было известно капитану Бэю, представлял собой реальную власть за спиной президента. За премьером стоял кабинет министров, а за кабинетом – Конституция Джефферсона [30]. Подобная система с успехом функционировала на протяжении нескольких последних веков, хотя у капитана Бэя было предчувствие, что такое равновесие сохранится недолго: произойдут большие перемены.
Келдор был вскоре обнаружен в апартаментах госпожи Фаррадайн, которая на нем, как на морской свинке, испытывала свои идеи касательно переоформления дизайна президентского особняка. Несколько секунд спустя явился и премьер-министр с непроницаемым, как всегда, выражением лица.
Когда все расселись, президент, сложив руки, откинулся в своем роскошном кресле-качалке и обвиняющим взглядом уставился на гостей.
– Капитан Бэй, доктор Келдор, мы получили определенную информацию, которая нас более чем взволновала. Мы желаем знать, есть ли правда в сообщении о том, что ныне вы намерены завершить свою миссию здесь – а не на Сагане-2.
Капитан Бэй испытал громадное облегчение… а вслед за тем сразу и раздражение: ведь это свидетельствовало о нарушении информационной безопасности. Он надеялся, что талассиане никогда не узнают ни о петиции, ни о Корабельном Совете, хотя, ясное дело, ожидать этого было верхом оптимизма.
– Господин президент, господин премьер, если до вас и дошли подобные слухи, могу вас заверить, что в них не содержится ни зернышка истины. К чему бы нам поднимать каждый день наверх по шестьсот тонн льда для восстановления нашего щита, как вы считаете? Стали бы мы добавлять себе таких хлопот, если бы планировали остаться здесь?
– Возможно. Если по каким-либо причинам вы изменили свои планы, то навряд ли станете прекращать налаженные операции, рискуя вызвать у нас подозрения.
Это быстрое замечание поразило капитана: он явно недооценивал этих милых людей. Затем он понял, что они – или их компьютеры – уже заранее, быть может, проанализировали все возможные варианты.
– Совершенно верно. Однако я хотел бы сказать вам – хотя это решение является конфиденциальным и еще не оглашено, – что мы планируем удвоить производительность работ, чтобы поскорее завершить сооружение щита. То бишь планируем не только не оставаться здесь, но, наоборот, распрощаться с вами как можно скорее. Я надеялся сообщить вам об этом при более благоприятных обстоятельствах.
Даже премьер не сумел полностью скрыть свой порыв, президент же и не пытался. Не дожидаясь, пока они придут в себя, капитан Бэй продолжил наступление:
– И было бы справедливо с вашей стороны, господин президент, когда вы предоставили бы нам доказательства этого… обвинения. В противном случае, как мы должны его опровергать?
Президент глянул на премьер-министра. Премьер-министр смотрел на гостей.
– Боюсь, это невозможно. Ведь это обнаружит наши источники информации.
– В таком случае мы с вами зашли в тупик. Мы не сможем вас переубедить до тех пор, пока не улетим… согласно с пересмотренным графиком, через сто тридцать суток, считая с сегодняшнего дня.
Повисла глубокомысленная хмурая тишина; затем Келдор сказал:
– Могу ли я коротко переговорить с капитаном с глазу на глаз?
– Разумеется.
Когда они вышли, президент спросил у премьера:
– Они говорят правду?
– Келдор лгать не станет, в этом я уверен. Но, возможно, он не знает всех фактов.
Продолжать дискуссию не было времени, поскольку представители землян вернулись пред очи своих обвинителей.
– Господин президент, – сказал капитан, – мы с доктором Келдором согласны в том, что нам необходимо рассказать вам кое о чем. Мы надеялись, что удастся избежать разглашения этого… поскольку дело это не очень приятное и, как мы полагали, уже решенное. Но, возможно, мы ошибаемся, и в таком случае не исключено, что нам понадобится ваша помощь.
Он изложил вкратце ход событий, как предшествовавших Совету, так и последующих, а в завершение сказал:
– Если хотите, я готов показать вам записи. Нам нечего скрывать.
– Обойдемся, Сирдар, – молвил президент, который будто скинул с плеч тяжкий груз. Премьер-министр, между тем, все еще не мог совладать с обеспокоенностью:
– Э-э… минуточку, господин президент. Это не опровергает полученных нами сведений. Они ведь были весьма убедительны, как вы помните.
– У меня нет сомнений в том, что капитан сможет все объяснить.
– Только если вы скажете мне, о чем идет речь.
Повисла еще одна пауза, после чего президент потянулся за графином с вином.
– Для начала выпьем по чуть-чуть, – бодро проговорил он, – а уж тогда я вам расскажу, каким образом мы узнали.

                41. Разговор на подушке

Все прошло весьма гладко, сказал себе Оуэн Флетчер. Разумеется, результаты голосования принесли ему некоторое разочарование, хотя он сомневался, так ли уж точно они отображают разброс мнений на борту корабля. Ведь он проинструктировал двоих своих товарищей по заговору голосовать против, чтобы не раскрыть реальной численности – все еще мизерной – «новых талассиан».
А вот дальнейшие действия, было, как всегда, проблемой. Он был инженер, а не политик… хотя все определеннее склонялся к тому, чтобы стать им… и уже не видел способа привлечь новых сторонников, скрываясь в тени.
Оставалось только две альтернативы. Первая и самая простая – покинуть корабль перед самым отлетом, то есть просто смыться. Капитан Бэй будет слишком занят, чтобы гоняться за ними – даже если у него будет такое намерение, – их же друзья-талассиане надежно спрячут до отлета «Магеллана».
Однако это будет двойное дезертирство – неслыханное дело в сплоченной общине сабров. Поскольку пришлось бы бросить своих спящих коллег… а среди них были его собственные брат и сестра. Что подумают они о нем три столетия спустя, проснувшись на чуждом Сагане-2, когда узнают, что он мог отворить для них двери в Рай, но не сделал этого?
Но время сейчас работает не на его пользу: все эти компьютерные модели ускоренных графиков подъема несли лишь угрозу его планам. Хотя со своими друзьями он этого даже не обсуждал, альтернативы активным действиям он не видел.
Ему только не давало покоя слово «саботаж».

                * * *

Роза Киллиан никогда не слыхала легенды о Далиде [31], и сравнение с ней привело бы девушку в ужас. Она была простой, несколько наивной северянкой, увлеченной – как и немало других молодых талассианок – обворожительными посланцами Земли. Ее же любовная связь с Карлом Бозли была порождением первого глубокого чувства влюбленности, которое испытал и он.
Их обоих угнетала сама мысль о разлуке. И в одну из ночей, когда Роза рыдала у Карла на плече, он уже не нашел в себе сил смотреть на ее страдания.
– Обещай, что не скажешь ни одной живой душе, – сказал он, гладя пряди ее волос, рассыпавшихся у него на груди. – У меня есть для тебя приятная новость. Это большая тайна – еще никто об этом не знает. Наш корабль никуда не полетит. Мы все остаемся здесь, на Талассе.
Роза от изумления едва не свалилась с кровати.
– Может, ты говоришь это, только чтобы меня успокоить?
– Нет, это правда. Но не обмолвись никому ни словечком. Это должно быть абсолютной тайной!
– Ну конечно, любимый.
Однако ее самая близкая подруга Марион тоже рыдала на плече своего возлюбленного-землянина, значит, ей надо было сказать…
…Марион же поделилась хорошей новостью с Полиной… которая не могла не шепнуть Светлане… а та – опять-таки конфиденциально – рассказала Кристал.
Кристал же была дочерью президента.

                42. Уцелевший

«Дело это более чем неприятное, – подумал капитан Бэй. – Оуэн Флетчер ведь –  человек неплохой; я же сам одобрил его назначение. Как он мог сотворить такое?»
Любого объяснения, наверное, будет недостаточно. Если бы он не был сабра и не полюбил ту девчонку, этого, может быть, и не случилось. Какой термин обозначает совокупное действие двух и более причин? Син… ах, да: синергия. И все же он не мог избавиться от ощущения, что здесь замешаны еще какие-то причины, помимо указанных, однако, скорее всего, о них он не узнает никогда.
В его памяти всплыли слова Келдора – тот всегда находил уместное выражение на любой случай – когда однажды они размышляли по поводу психологического климата в экипаже:
– Мы все здесь моральные калеки, капитан, признаем это или нет. Никто из тех, кто прошел через последние земные годы, не может остаться чистеньким. И мы все в равной степени несем в себе чувство вины.
– Вины? – спросил он тогда с удивлением и возмущением.
– Да, хотя вина эта и не наша. Мы ведь уцелели – единственные, кто уцелел. Уцелевшие же всегда испытывают чувство вины за то, что остались живы.
Слова были не самые приятные, но они могут помочь понять феномен Флетчера… да и многое другое.
Мы все – моральные калеки.
Любопытно, а в чем заключается твоя увечность, Мозес Келдор, – и каким образом ты справляешься с ним. Свою я знаю, и я сумел использовать ее на благо своих же побратимов-людей. Она привела меня сюда, и я могу гордиться этим.
Возможно, когда-то в прошлые времена я стал бы диктатором или полководцем. Вместо этого я с успехом работал в качестве Шефа континентальной полиции, Главного коменданта космодрома и, наконец, – капитана космического корабля. Так что мои диктаторские амбиции воплотились идеальным образом.
Он подошел к капитанскому сейфу, ключ от которого имелся у него одного, и вставил в прорезь металлическую пластинку с кодом. Дверца плавно отворилась, внутри лежали стопки бумаг, медали и сувениры, а также небольшой плоский деревянный футляр с инкрустированными серебром буквами С. Б.
Поставив футляр на стол, капитан с радостью испытал хорошо знакомое чувство возбуждения в чреслах. Откинув крышку, он уставился взглядом в блистающий инструмент власти, который покоился в своем уютном бархатном ложе.
Когда-то этим извращением страдали миллионы. И в большинстве случаев оно было отнюдь не опасным – а в примитивных социумах даже полезным. И немало раз изменяло ход истории… к лучшему или к худшему.
– Я знаю, тебя считают фаллическим символом, – прошептал капитан. – Но при этом ты еще и пистолет. Я пускал тебя в дело раньше, могу применить и снова…
Взгляд в прошлое не мог продолжаться дольше доли секунды, однако вобрал в себя, казалось, целые годы. Он по-прежнему стоял возле стола, когда все угасло; однако, пусть на миг, вся скрупулезная работа психотерапевтов сошла на нет, и врата памяти распахнулись настежь.
Он оглянулся с ужасом… но в то же время был заворожен зрелищем тех неистовых последних десятилетий, которые вывели на поверхность все самое лучшее и самое отвратительное, что свойственно было человечеству. Он вспомнил, как будучи еще молодым полицейским инспектором в Каире отдал приказ открыть огонь по бесчинствующей толпе. Пули должны были лишь угомонить бунтовщиков, но двое тогда погибли.
Что это был за бунт? Об этом он так никогда и не узнал – в те последние годы наплодилось столько всевозможных политических и религиозных движений. А еще это было славное времечко для суперзлодеев: им нечего было терять, не было и будущего, в которое стоило бы заглядывать, потому они с готовностью шли на какой угодно риск. Большинство из них были психопатами, но некоторые – почти что гениями. Он подумал о Джозефе Киддере, который едва не похитил целый космический корабль. Никто не знал, куда он потом подевался, и порой капитан Бэй просыпался от кошмарного сновидения: «Если только подумать, что один из моих спящих – на самом деле…»
Принудительное сокращение численности населения, полный запрет на рождаемость после 3600 года, абсолютный приоритет, который давался работам по разработке квантового двигателя и строительству космических кораблей класса «Магеллан», – все эти притеснения, вдобавок к тому и знание о собственной обреченности, вызывали в земном обществе такие потрясения, что казалось удивительным, что хотя бы кто-то сможет избегнуть судьбы остальных, покинув Солнечную систему.
Капитан Бэй с восхищением и благодарностью вспомнил тех, кто самоотверженно посвятил свои последние годы этому делу, об успехе или провале которого им так и не суждено будет узнать.
Он вновь увидел в своем воображении последнего всемирного президента – Элизабет Виндзор, когда та, крайне утомленная, но гордая, покидала корабль после инспекционного осмотра, возвращаясь на планету, которой оставалось жить считанные дни. Впрочем, лично ей оставалось жить еще меньше: бомба, заложенная в ее космолете взорвалась перед самой посадкой на мысе Канаверал.
У капитана до сих пор в жилах стыла кровь, когда он вспоминал об этом: ведь бомба, как выяснилось, предназначалась именно для «Магеллана», и только ошибка с расчетом времени спасла корабль. Теперь можно только иронично улыбнуться, вспоминая, что ответственность за это покушение взяли на себя оба соперничающих культа…
Джонатан Колдуэлл и его уменьшавшаяся со временем, но еще голосистая свора сторонников провозглашали с нарастающим отчаянием, что все будет хорошо, что Бог просто испытывает человечество, как в свое время испытывал Иова. Несмотря на то, что происходит с Солнцем, скоро, дескать, все вернется в норму и человечество будет спасено – если только те, кто не верит в Его милосердие, не вызовут Его гнева. Да и тогда Он может изменить приговор…
Культ «Воли Господней» веровал в точности в противоположное. Наконец пришел Судный день, и не стоит принимать никаких действий, дабы избежать его. Наоборот, его следует приветствовать, поскольку после Страшного суда те, кто заслужил спасения, жить будут в вечном блаженстве.
Таким образом, пусть и по совершенно противоположным соображениям, оба культа – как колдуэллиты, так и ВГ, – пришли к одинаковому выводу: человеческая раса не должна пытаться избежать своей судьбы. Потому все космические корабли должны быть уничтожены.
Большой удачей, наверное, было то, что из-за своего острого соперничества эти два культа не объединили усилия хотя бы ради достижения цели, к которой оба стремились. Фактически, после гибели президента Виндзор, их соперничество переросло в смертельный поединок. Ширились слухи – наверняка пущенные Всемирной службой безопасности, хотя прежние коллеги Бэя никогда этого не признавали, – что бомбу подложили сторонники ВГ, а испортили программу отсчета времени колдуэллиты. Популярной была и прямо противоположная версия; одна из них вполне могла быть верной.
Все это была история, которую знали только он да горстка его товарищей; скоро она окончательно уйдет в небытие. Но все же странно, что «Магеллану» во второй раз угрожает саботаж.
В отличие от ВГ и колдуэллитов, сабры были весьма квалифицированными специалистами, которые не могли поддаться никакому фанатизму. Поэтому они могли создать куда более серьезные проблемы, однако капитану Бэю казалось, что он знает, как их избежать.
«Ты хороший человек, Оуэн Флетчер, – подумал он мрачно. – Но мне в свое время приходилось убивать и получше. А когда не было других способов, применял и пытки».
Правда, наслаждения при этом он не испытывал никогда, чем немало гордился; впрочем, сейчас существовал способ получше.

                43. Допрос

И вот на «Магеллане» появился новый член экипажа; досрочно пробужденный от своего долгого сна, он стремился разобраться в сложной ситуации – так же, как год назад это делал Келдор. Разбудили его, разумеется, только исходя из исключительности ситуации. Согласно заложенным в компьютер данным, только доктор Маркус Стейнер, когда-то бывший на Земле ведущим научных сотрудником Всемирного Бюро Расследований, обладал знаниями и навыками, которые, к сожалению, оказались необходимы сейчас.
Там, на Земле, его часто спрашивали, почему он избрал именно такую специальность, став профессором криминологии. И он всегда отвечал одинаково: «Потому что единственной альтернативой для меня означало бы стать преступником».
Почти неделя ушла у Стейнера на то, чтобы немного модифицировать стандартное оборудование для энцефалографии из корабельного лазарета и проверить компьютерные программы. Тем временем четверка сабров находилась под домашним арестом, упрямо отказываясь признать себя виновными хотя бы в какой-то степени.
У Оуэна Флетчера был не самый радостный вид, когда он смотрел, как идет подготовка к его допросу: слишком уж много в этом было с электрическим стулом и прочими орудиями пыток, которыми была полна кровавая история Земли. Однако доктор Стейнер быстро успокоил его с деланной фамильярностью опытного следователя:
– Причин для беспокойства нет, Оуэн: я обещаю, что ты ничего не почувствуешь. Ты даже не будешь сознавать, какие именно дашь мне ответы, – но скрыть правду будешь не в состоянии. Поскольку ты человек образованный, я тебе расскажу, что именно собираюсь делать – без утайки. Как ни странно, такой подход помогает мне в работе: нравится тебе это или нет, но твое подсознание будет доверять мне… и сотрудничать.
«Что за ерунда, – рассуждал лейтенант Флетчер, – ну не думает же он, что меня так легко обдурить!» Тем не менее, он промолчал, когда садился в кресло, а санитары закрепляли, не затягивая, кожаные ремни вокруг его пояса и предплечий. Он и не думал сопротивляться: за спиной переминались с ноги на ногу, избегая встречаться с ним взглядом, двое бывших его коллег самого что ни на есть крепкого телосложения.
– Если хочешь пить или в туалет, скажи сразу. Первый сеанс будет продолжаться ровно час; позднее, возможно, нам понадобятся повторные, но они будут короче. Нам нужно, чтобы ты чувствовал себя расслабленно и комфортно.
Если принять во внимание обстоятельства, последнее замечание было слишком уж оптимистично, однако все, казалось, восприняли его всерьез.
– К сожалению, нам пришлось побрить тебе голову, поскольку скальп-электроды не любят волос. И еще придется надеть тебе повязку на глаза, потому что в противном случае визуальная информация все нам испортит… Теперь ты начнешь погружаться в дремоту, находясь при этом в полном сознании… Мы зададим тебе серию вопросов, на которые возможны только три варианта ответов: «да», «нет» или «не знаю». Но отвечать тебе не потребуется: вместо тебя отвечать будет твой мозг, а заложенная в компьютер троично-логическая система распознает его ответы.
И еще: у тебя нет абсолютно никакой возможности солгать нам; пожалуйста, попробуй! Поверь мне, этот прибор изобрели светлейшие умы Земли – и даже им никогда не удавалось его обмануть. Если поступают двусмысленные ответы, компьютер просто слегка изменяет формулировку вопросов. Ты готов? Очень хорошо… Прошу усилить чувствительность, так… Проверьте запись по пятому каналу… Включайте программу.
ТЕБЯ ЗОВУТ ОУЭН ФЛЕТЧЕР… ОТВЕЧАЙ «ДА» ИЛИ «НЕТ»…
ТЕБЯ ЗОВУТ ДЖОН СМИТ… ОТВЕЧАЙ «ДА» ИЛИ «НЕТ»…
ТЫ РОДИЛСЯ В ЛОУЭЛЛ-СИТИ, МАРС… ОТВЕЧАЙ «ДА» ИЛИ «НЕТ»…
ТЕБЯ ЗОВУТ ДЖОН СМИТ… ОТВЕЧАЙ «ДА» ИЛИ «НЕТ»…
ТЫ РОДИЛСЯ В ОКЛЕНДЕ, НОВАЯ ЗЕЛАНДИЯ… ОТВЕЧАЙ «ДА» ИЛИ «НЕТ»…
ТЕБЯ ЗОВУТ ОУЭН ФЛЕТЧЕР…
ТЫ РОДИЛСЯ 3 МАРТА 3585 ГОДА…
ТЫ РОДИЛСЯ 31 ДЕКАБРЯ 3584 ГОДА…
Вопросы следовали с настолько коротким интервалами, что, даже не получив небольшой дозы снотворного, Флетчер все равно был бы не в состоянии сфальсифицировать ответы. Впрочем, даже если бы он смог, это все равно ничего не дало бы, поскольку уже за несколько минут компьютер определил характер его автоматических реакций на вопросы с известными наперед ответами.
Время от времени шла повторная проверка (ТЕБЯ ЗОВУТ ОУЭН ФЛЕТЧЕР… ТЫ РОДИЛСЯ В КЕЙПТАУНЕ, ЗУЛУЛАНДИЯ…), некоторые вопросы повторялись снова, чтобы подтвердить уже полученные ответы. Весь процесс был построен полностью автоматически и базировался на физиологическом различии положительных и негативных реакций мозга.
Примитивные «детекторы лжи» пытались делать то же самое с не меньшим успехом, но редко когда с полной определенностью. Понадобилось всего двести лет, чтобы усовершенствовать эту технологию и тем самым произвести революцию в практике применения закона – как уголовного, так и гражданского – настолько, что с тех пор мало какие судебные процессы продолжались более нескольких часов.
Это был уже даже не столько допрос, сколько компьютеризированная – и безошибочная – версия популярной некогда игры под названием «Двадцать вопросов». В принципе, любые сведения возможно получить при помощи серии тех или иных вопросов с ответами «ДА» – «НЕТ», удивляло то, как редко для этого их необходимо было задавать все двадцать, если опытный человек работал в унисон с опытным прибором.
Когда ровно через час слегка одуревший Оуэн Флетчер, пошатываясь, вылез из кресла, у него не было ни малейшего представления о том, какие вопросы ему задавали и какие ответы он давал. Однако он был в полной уверенности, что ничего лишнего не ляпнул.

                * * *

И потому он был искренне удивлен, когда доктор Стейнер бодро произнес:
– Птичка в клетке, Оуэн. Ты нам больше не нужен.
Профессор гордился тем, что никому и никогда не причинял боль, хотя хороший следователь, проводящий допрос, должен быть чуть-чуть садистом… пусто только психологическим. Кроме того, это работало на его репутацию непогрешимого, а хорошая репутация – это уже половина победы.
Он дождался, пока Флетчер не восстановит самообладание, чтобы быть отведенным обратно под домашний арест.
– О, кстати, Оуэн, – сказал он ему вдогонку, – тот вой трюк со льдом ни за что бы не сработал.
На самом деле он вполне мог сработать, но сейчас это не имело значения. Выражение лица лейтенанта Флетчера стало для него именно тем вознаграждением, которого он желал за очередную проверку своего мастерства.
Теперь он мог снова погрузиться в сон до самого Сагана-2. Но сперва он отдохнет и получит как можно больше удовольствия от этой неожиданной интермедии.
Завтра он совершит облет Талассы, и, быть может, поплавает и понежится на одном из ее великолепных пляжей. Однако сейчас ему больше всего по душе пообщаться с давним излюбленным другом.
Книга, которую он благоговейно извлек из герметичной упаковки, была не просто первым изданием: ныне она была единственным изданием. Он раскрыл ее на первой попавшейся странице: ведь теперь он практически каждую из них знал наизусть.
Стейнер погрузился в чтение, и вновь – на расстоянии в пятьдесят световых лет от руин Земли – над Бейкер-стрит навис густой туман.

                * * *

– Перекрестный допрос подтвердил, что в этом заговоре замешаны только четверо сабров, – сказал капитан Бэй. – Можем поблагодарить судьбу, что нет необходимости допрашивать кого-либо еще.
– И все-таки я никак не возьму в толк, на что они могли надеяться, – сумрачно отозвался вице-капитан Малина.
– Едва ли они смогли бы что-нибудь сделать, однако, к счастью, проверять это на практике не пришлось. Да и сами они еще не решились окончательно.
План А имел целью повредить щит. Как ты знаешь, Флетчер входил в монтажную команду. Так вот, он разрабатывал схему перепрограммирования заключительной стадии подъема ледовых блоков. Ведь если этой глыбе позволить врезаться во что-нибудь, хотя бы на скорости в несколько метров в секунду, – понимаешь, что тогда будет?
Можно было сделать вид, что это несчастный случай, однако оставался риск, что последующее расследование не замедлит разобраться, в чем дело. Да если даже и повредить щит, его можно восстановить. Флетчер лелеял надежду, что эта задержка позволит ему заполучить больше сторонников. Возможно, в этом он был-таки прав: лишний год на Талассе, и…
План Б заключался в повреждении системы жизнеобеспечения с тем, чтобы всем пришлось немедленно покинуть корабль. Но, опять-таки, здесь имелись те же возражения.
План В был самым опасным из всех, поскольку мог поставить крест на всей на нашей миссии. К счастью, никто из сабров не входил в двигательную команду, и добраться до двигателя им было крайне сложно…
Все были будто в шоке, в особенности – шеф этой команды Роклин.
– Не так это было бы и сложно, сэр, – молвил, наконец, он, – если бы они действовали достаточно решительно. Однако им пришлось бы попотеть, чтобы вывести двигатель из строя… насовсем, не повредив при этом сам корабль. У меня есть весомые сомнения на тот счет, что им хватило бы на это технических знаний.
– Они работали над этим, – мрачно проронил капитан. – Боюсь, нам следует пересмотреть всю концепцию нашей системы безопасности. Завтра по этой теме состоится совещание старших офицеров – здесь, в полдень.
И вдруг главный медик Ньютон задала вопрос, на который никто другой не отваживался:
– Капитан, они пойдут под трибунал?
– В этом нет необходимости: ведь их вина установлена. Согласно корабельного Устава, единственной проблемой является приговор…
Все ждали. И продолжали ждать.
– Благодарю вас, господа, – сказал, наконец, капитан, и офицеры молча разошлись.
Оставшись в одиночестве в своих апартаментах, он испытал злость и такое чувство, словно его предали. Но все, по крайней мере, позади; «Магеллан» выстоял после шторма, который устроили люди.
Трое других сабров, скорее всего, не представляли опасности; но как поступить с Оуэном Флетчером?
Он снова подумал о смертоносной игрушке, которая лежала у него в сейфе. Он – капитан; нетрудно и несчастный случай подстроить…
Нет, все эти фантазии – прочь: такого он, разумеется, никогда не совершит. Во всяком случае, он уже принял решение и не сомневался, что все с ним согласятся.
Кто-то когда-то выразился так: всякая проблема имеет решение – простое, привлекательное и… ошибочное. Впрочем, сейчас он был уверен в этом, данное решение было и простым, и привлекательным, и вполне правильным.
Сабры желают остаться на Талассе? Что ж, пусть так и будет. Он не сомневался в том, что они станут уважаемыми гражданами Талассы… возможно, именно того сильного, агрессивного типа, в котором нуждается это общество.
До чего же удивительно повторяется История: подобно Магеллану, он собирается высадить на остров некоторых членов команды.
Но карает он этим или вознаграждает, ему не дано знать еще долгих триста лет.


                Часть VI. ЛЕСА НА ДНЕ МОРСКОМ

                44. Шпионский мяч

В Морской лаборатории Северного острова заметного энтузиазма не проявляли.
– Нам нужна еще примерно неделя на ремонт «Калипсо», – сказал директор, – и хорошо, что хоть нашли спускаемый аппарат. Он ведь единственный на всю Талассу, и снова рисковать потерять его мы не желаем.
«Мне подобные симптомы известны, – подумала научный руководитель Варли. – Даже на Земле последних дней было немало руководителей лабораторий, которые стремились сохранить свое драгоценное оборудование чистеньким и нетронутым».
– Если не взорвется Кракан Младший – или Старший – я не вижу никакого риска. И потом, разве геологи не заверили вас, что вулканы будут мирными еще, по меньшей мере, пятьдесят лет?
– На сей счет я заключил с ними небольшое пари. Но скажите откровенно, почему вы считаете это дело настолько важным?
«До чего же узкий кругозор! – подумала Варли. – Пусть даже он – чистый океанограф, но разве возможно, чтобы его совершенно не интересовала морская фауна? Но, может статься, тут я ошибаюсь: это он меня, скорее всего, прощупывает…»
– Это открытие вызвало у нас определенную эмоциональную заинтересованность, поскольку с ним была связана смерть доктора Лоренсона… к счастью, временная. Но, даже абстрагировавшись от этого несчастного случая, скорпы, по нашему мнению, – это захватывающая тема. Ведь все, что можно узнать об инопланетном разуме, когда-нибудь нам весьма пригодится. А вам – тем паче, поскольку они стучатся именно в ваши двери.
– Я это понимаю. Наверное, нам повезло, что мы с ними занимаем разные экологические ниши.
«Надолго ли? – подумала научный руководитель. – Ведь если Мозес Келдор прав, то…»
– Расскажите мне про этот шпионский мяч. Название, понятное дело, интригует.
– Такие устройства были разработаны еще пару тысяч лет назад для служб безопасности и разведывательных операций, однако они имеют значительно более широкую сферу применения. Некоторые модификации были размером примерно с маковое зерно, мы же намеренно сделали аппарат размером с футбольный мяч.
Варли развернула на директорском столе чертежи.
– Данная модификация предназначалась как раз для подводных исследований, и меня удивляет, что вы с ней не знакомы, поскольку здесь, видите, указан год разработки, две тысячи сорок пятый. Мы отыскали в наших базах данных всю техническую документацию и заложили ее в репликатор. Первый образец почему-то оказался неработоспособным – сами до сих пор не знаем, почему, – а второй прошел тестирование на отлично.
Вот, видите, акустические генераторы – частотой в десять мегагерц, таким образом, мы имеем миллиметровую разрешающую способность. Для желательной яркости видеоизображения этого маловато, но вполне пристойно.
Процессор обработки сигналов устроен весьма разумно. Когда мяч начинает работу, он посылает одиночный импульс, который дает полную акустическую голограмму всей обстановки в радиусе двадцати-тридцати метров. Эту информацию он передает на частоте двухсот килогерц на буй, который плавает сверху, а уже тот посылает ее по радио на базу. На построение первой голограммы требуется десять секунд; после чего шпионский мяч дает следующий импульс.
Если никаких изменений в голограмме не прослеживается, он посылает нулевой сигнал. Если же что-то происходит, передает новую информацию, и соответственно генерируется новая картина ситуации.
Таким образом, мы получаем серию моментальных снимков с десятисекундными интервалами, что в большинстве случаев можно считать удовлетворительным. Разумеется, если события развиваются быстрее, то изображение будет смазанным. Но ведь идеала достичь невозможно; зато система будет работать непрерывно, даже в полной темноте, ее трудно обнаружить, и притом она отнюдь не прожорлива.
Директор был явно заинтересован, хотя изо всех сил старался это скрыть.
– Умная игрушка… и может пригодиться нам в работе. Нельзя ли будет позаимствовать у вас документацию – и еще несколько готовых образцов?
– Документацию – несомненно, и мы позаботимся, чтобы она подходила для вашего репликатора, тогда вы сами сможете изготовить сколько угодно экземпляров. А вот этот первый рабочий образец – и, возможно, еще два-три – мы хотим сбросить на Скорпвилль. А потом подождем и посмотрим, что из этого выйдет.

                45. Приманка

Изображение было зернистым и порой не совсем четким, несмотря на окрашивание в псевдоцвета, которое показывало детали, которые иначе глаз не смог бы обнаружить. Это была развернутая на плоскость 360-градусная панорама морского дна, на которой справа и слева, насколько хватало глаз, виднелись заросли водорослей, а в центре – несколько скалистых гряд. Хотя выглядела она неподвижной, точно фотография, цифры в нижнем левом углу непрерывно менялись, показывая ход времени; эпизодически же, когда какое-либо движение вносило изменение в изображенную панораму, изображение внезапно дергалось.
– Как видите, – обратилась научный руководитель Варли к аудитории, приглашенной в зал заседаний Терра-Новы, – когда мы погрузились, поблизости не было ни одного скорпа, однако они, по-видимому, услышали – либо ощутили каким-то образом – толчок, когда наше… гм… приспособление достигло дна. И вот появился первый исследователь – через одну минуту двадцать секунд.
Теперь изображение уже резко менялось с каждым десятисекундным интервалом, и в каждой панораме было видно все больше скорпов.
– Я остановлю этот кадр, – сказала Варли, – чтобы вы имели возможность рассмотреть детали. Видите того скорпа справа? Посмотрите на его левую клешню – на ней, по меньшей мере, пять металлических браслетов! И он, кажется, занимает какую-то руководящую должность: в последующих кадрах другие скорпы уступают ему дорогу… а вот он изучает, что это за таинственная груда хлама свалилась с их неба… это же исключительно хороший снимок – видите, как он применяет одновременно клешни и щупальца вокруг рта – одни ради силы, другие ради точности… вот он уже дергает провод, однако наш сувенир слишком тяжел для него – смотрите, как он тужится, чтобы сдвинуть его с места… а сейчас, я уверена, отдает приказы, хотя ни единого сигнала мы не засекли… возможно, они инфразвуковые… а вот мы видим еще одного здоровяка…
Изображение резко изменилось, как и угол зрения.
– Вот мы уже движемся: они тащат нас по дну… и вы правы, доктор Келдор, – они направляются к той пещере в скалистой пирамиде… но наш подарок слишком велик, чтобы затянуть его внутрь, – так мы, разумеется, и запланировали… вот здесь начинается самое интересное…
Когда собирали подарок для скорпов, пришлось изрядно поломать голову. Да, это был практически сплошной хлам, но хлам тщательно подобранный. Там были стальные, медные, алюминиевые и свинцовые брусочки; деревянные дощечки; пластмассовые трубки и пластинки; кольца железной цепи; металлическое зеркало… а также несколько витков медной проволоки подобранного сортамента. Вся эта груда весила больше ста килограммов, и отдельные ее элементы были старательно подогнаны друг к другу, чтобы ее можно было передвигать только всю целиком. Шпионский мяч был неприметно размещен в одном из углов, и держался он при помощи четырех отдельных короткий проводов.
Теперь двое скорпов-здоровяков набросились на груду хлама не просто одержимо, но и, казалось, имея определенный план. Их мощные клешни быстро перерезали провода, которые держали все воедино, а затем выкинули вон куски дерева и пластика; их явно интересовал только металл.
Зеркало приостановило их на минуту. Подняв его, они уставились на свои отражения – в акустической голограмме шпионского мяча, конечно же, невидимые.
– Мы ожидали, что они нападут на него: ведь, если поместить зеркало в аквариум с рыбами, они бросаются в бой. Возможно, скорпы себя узнали. И это, мне кажется, указывает на определенный уровень разума.
Оставив зеркало, скорпы поволокли остатки хлама по морскому дну. Несколько последующих кадров были крайне нечеткими. Когда же изображение вновь стабилизировалось, картина была уже совсем иной.
Нам повезло: все пошло так, как мы и намечали. Они таки затащили наш мяч мимо стражников в ту пещеру. Однако это, оказывается, вовсе не покои королевы скорпов – если такая действительно существует, в чем я очень сомневаюсь… Есть ли какие-нибудь гипотезы?
Повисла долгая пауза, на протяжении которой зрители изучали это удивительное зрелище. Наконец кто-то сказал:
– Это, наверное, мусоросборник!
– Но зачем же им?..
– Смотрите: вон там лодочный мотор… навесной, на десять киловатт; наверно, кто-то уронил его за борт!
– Теперь ясно, кто ворует наши якорные цепи!
– Но зачем?.. в этом же нет смысла.
– Очевидно, смысл есть… для них.
Мозес Келдор кашлянул, привлекая внимание, и это, как обычно, сработало.
– Хочу высказать предположение, – начал он, – которое, сдается мне, чем дальше, тем весомее подтверждается фактами. Вы видите: все здесь металлическое, старательно собранное из весьма разнообразных источников…
Дальше, для разумного морского существа металл будет являть собой нечто загадочное, совсем не похожее ни на одно другое творение океанической природы. Скорпы, кажется, еще пребывают в каменном веке – и у них нет способа из него выйти, как это сделали на Земле мы, наземные животные. Без огня они обречены оставаться в этом технологическом тупике.
По моему мнению, мы видим, в определенном смысле, повторение того, что давным-давно происходило в нашем собственном мире. Знаете, откуда первобытный человек заполучил свое первое железо? Из космоса!
Вы удивлены, и я не корю вас за это. Ведь чистое железо нигде в природе не встречается – поскольку легко окисляется, ржавеет. Таким образом, единственным источником его поступления для первобытного человека были метеориты. И не удивительно, что им поклонялись; не удивительно, что наши предки верили в сверхъестественных существ где-то на небесах…
Разве не то же самое происходит здесь? Я призываю вас отнестись к этому серьезно. Мы до сих пор не знаем, какого уровня разумности достигли скорпы. Быть может, они коллекционируют металлы, руководствуясь одним лишь любопытством, или они заворожены их свойствами – разве не магическими, на их взгляд? Но откроют ли они для себя, как использовать металл для чего-либо еще, кроме украшения? Как далеко может зайти их прогресс – если они и дальше будут оставаться под водой? И будут ли они оставаться там в дальнейшем?
Друзья, по-моему, вам следует узнать о скорпах как можно больше.
Возможно, эту планету, помимо вас, населяет еще одна раса разумных существ. Чему вы отдадите предпочтение – сотрудничеству или борьбе? Даже если скорпы не дотягивают до действительно разумных существ, они могут представлять для вас смертельную угрозу, а могут принести и немалую пользу. Быть может, вам следовало бы наладить с ними дружеские отношения…
Мне очень хотелось бы знать, какой будет следующая глава этой истории. И кто знает – возможно, где-то среди водорослей уже сейчас собираются скорпы-философы, чтобы решить, как быть с нами?
Так что искренне вас прошу: отстройте вы свою космическую антенну, чтобы мы не теряли с вами связь! Бортовой компьютер «Магеллана» будет ждать вашего отчета, пока будет присматривать за нашим сном на пути к Сагану-2

                46. Кто бы ни были Боги…

– Что такое Бог? – спросила Мирисса.
Келдор оторвался от раритетных архивных материалов, которые просматривал на экране дисплея.
– О, моя милая. Почему ты об этом спрашиваешь?
– Потому что Лорен вчера сказал: «Мозес считает, что скорпы, наверное, ищут своего Бога».
– Неужели так и выразился? Что ж, я поговорю с ним. Вы же, юная леди, просите меня объяснить такую штуку, которая на протяжении тысячелетий владела умами миллионов, породив слов больше, чем какая-либо иная тема за всю людскую историю. Сколько у тебя есть времени на это сегодня?
Мирисса улыбнулась:
– О, как минимум час. А разве не вы мне говорили как-то, что нет такой важной вещи, которую нельзя было бы раскрыть одним предложением?
– Гм-м… Ладно, на моем веку мне встречались предложения бог весть какой длины. Что ж, попробую хотя бы начать его…
Он скользнул взглядом по лужайке за окном библиотеки, где скромно – но до чего же выразительно! – вырисовывался корпус Материнского корабля. Именно здесь, подумалось ему, начиналась на этой планете человеческая жизнь, и потому не удивительно, что это место напоминает мне сад Эдемский. И не есть ли я тем самым Змеем-искусителем, который погубил его безгрешность? Но ведь не стану же я говорить такой умной девочке, как Мирисса, чего-нибудь такого, до чего она не могла бы додуматься сама… или хотя бы догадаться.
– Беда со словом «Бог», – медленно начал он, – заключается в том, что оно никогда не означало одно и то же самое для любых двух собеседников – а философов и подавно. Вот почему на протяжении третьего тысячелетия оно постепенно вышло из употребления, оставшись разве что в качестве бессодержательного восклицания… в некоторых обществах даже неподобающее для степенной беседы.
Вместо того возникло целое созвездие специализированных понятий, и это хотя бы остановило бессмысленные недоразумения, приносившие до тех пор людям девяносто процентов всех бед.
– Бог-Личность, которого порой называли Первым Богом, стал зваться Альфой. Его представляли себе как некую гипотетическую сущность, которая будто бы наблюдает за повседневной жизнью – каждого человека и даже каждого животного! – дабы вознаграждать добро и карать зло, преимущественно уже после смерти, в смутно обозначенной загробной жизни. Альфе поклонялись, молились, в его честь исполняли хитроумные религиозные ритуалы и возводили громадные храмы…
Еще был Бог, который сотворил Вселенную, после чего, возможно, уже и не имел с ним ничего общего. Этого Бога нарекли Омегой. К тому времени, когда философы завершили расчленение Бога, они использовали уже все двадцать с чем-то букв древнегреческого алфавита, но для сегодняшнего утра нам вполне хватит Альфы и Омеги. По-моему, если подсчитать, сколько времени поглотили все дискуссии по этому поводу, то вышло бы не меньше десяти миллиардов человеко-часов.
Что касается Альфы, то он был безнадежно запутан в религиозных верованиях… это и привело к его упадку. Возможно, его культ еще существовал бы до самого уничтожения Земли, если бы тьма-тьмущая конкурирующих религий оставили друг друга в покое. Но это было невозможно, поскольку каждая из них претендовала на обладание Единственной Истиной. И потому они должны были истреблять конкурентов – что означало, по сути, не только все прочие религии, но и раскольников внутри своей собственной веры.
Понятное дело, я очень утрирую: добропорядочные мужчины и женщины сплошь и рядом нарушали заповеди своих вероучений, и вполне возможно, что на ранних этапах человеческой истории религия была даже необходима. Ведь без страха перед сверхъестественными карами людям никогда не удалось бы объединить усилия ради общей пользы выше уровня племени или рода. Другое дело, что уже значительно позже, развращенная властью и привилегиями, религия превратилась, по существу, в асоциальную силу, совершенное же ею добро было перекрыто куда большим злом.
Надеюсь, ты никогда не слыхала о таких ужасных вещах, как инквизиция, охота на ведьм, джихады. Сможешь ли ты поверить, что уже даже после вступления человечества в Космический Век существовали народы, где детей по закону можно было карать смертью только за то, что их родители принадлежали к еретическому течению той разновидности культа Альфы, которая считалась государственной? Тебя это шокирует, однако подобные вещи – и даже хуже – творились в то же время, когда наши предки начали исследовать Солнечную систему.
К счастью для человечества, культ Альфы постепенно сошел со сцены – более-менее пристойно – к началу третьего тысячелетия. Его доконали ошеломительные успехи так называемой статистической теологии. Сколько времени мне осталось? Хватит ли у Бобби терпения?
Мирисса посмотрела в широкое окно. Жеребец беззаботно жевал себе траву возле самого Материнского корабля и был явно доволен.
– Пока есть что есть, никуда он не денется. Так что это была за штука – статистическая теология?
– То был победоносный штурм, который покончил с проблемой зла. Решающим же оказалось появление одного весьма эксцентрического культа – они называли себя «неоманихеями» [33], только не спрашивай меня, почему – где-то в середине двадцать первого века. К слову, это была первая «орбитальная религия»: хотя все прочие также пользовались спутниками связи для распространения своих доктрин, неоманихеи полагались исключительно на них. Они нигде не устраивали своих собраний, общаясь только при помощи телевидения.
Несмотря на эту их зависимость от технического прогресса, традиции этого культа уходили в седую старину. Они проповедовали, что Альфа действительно существует, однако олицетворяет собой зло, и конечной целью человечества является его разоблачение и уничтожение.
В подтверждение своих верований они выстроили громадный перечень ужасающих фактов истории и зоологии. Как по мне, эти люди, видимо, страдали определенными психическими отклонениями, поскольку было чувство, что эти факты они подбирали с каким-то патологическим наслаждением.
Например, излюбленным их доказательством существования Альфы был так называемый Аргумент Замысла. Ныне мы уже хорошо знаем всю ошибочность этого доказательства, но в устах неоманихеев оно звучало вполне убедительно и неопровержимо.
Если у нас есть некая совершенная продуманная система, говорили они – и здесь в качестве их излюбленного примера служили цифровые часы, – то за ней должен стоять тот, кто спроектировал и создал ее. А теперь посмотрите на мир природы…
И они заставляли взглянуть на природу мстительным взором. Тут их любимым доказательством были паразиты – к слову, ты сама не представляешь, до чего вы здесь, на Талассе, счастливы без них! Я не стану вызывать у тебя отвращение рассказами о тех неимоверно хитроумных способах и приспособляемости, к которым прибегали разнообразные существа, дабы вторгнуться в чужие организмы – особенно людские – и там терзать их, зачастую вплоть до смерти. Упомяну лишь одного любимца неоманихеев – насекомое наездника.
Это очаровательное создание откладывало свои яйца внутрь других насекомых, для начала парализовав их, так что когда вылуплялись его личинки, у них имелись достаточные запасы свежего – живого – мясца.
Неоманихеи могли разглагольствовать часами, расписывая разные чудеса Природы в качестве доказательств того, что Альфа олицетворяет собой если не верховное зло, то по меньшей мере полное равнодушие к человеческим идеалам моральности и добра. Не волнуйся: я не смог бы и не стану брать с них пример.
Однако должен вспомнить еще одно из их любимых доказательств – так называемый Аргумент Катастрофы. Типичный пример, подобных которому было масса: почитатели Альфы собираются в храме, чтобы молить о помощи перед лицом угрозы стихийного бедствия, – и храм рушится, убивая всех, тогда как большая часть верующих могла бы спастись, оставшись дома.
Неоманихеи собрали многие тома подобных ужасов – больницы и дома престарелых, которые гибли в пожарах; детские учреждения, уничтоженные землетрясениями или извержениями вулканов; города, разрушенные приливными волнами, и так далее – перечень был бесконечен.
Разумеется, их оппоненты из числа почитателей Альфы не собирались сдавать свои позиции без боя. Они собрали не меньшее число противоположных примеров – всякого рода чудес, которые нет-нет да и случались, спасая правоверных от катастрофы.
Такие споры – в той или иной форме – продолжались несколько тысяч лет. Но только в двадцать первом веке, благодаря развитию новых информационных технологий и методов статистического анализа, а также более широкому пониманию теории вероятности, стало возможным решение этой проблемы.
На поиск ответа ушло несколько десятков лет, и еще несколько – на то, чтобы он был признан, по сути, всеми мыслящими людьми. Заключался же он вот в чем: плохое происходит так же часто, как и хорошее; как давно уже подозревали, Вселенная просто подчиняется математическим законам вероятности. И, разумеется, в этом не было ни малейших признаков сверхъестественного вмешательства – то ли в пользу зла, то ли добра.
Таким образом, проблемы зла вообще никогда не существовало. И ожидать доброжелательности со стороны вселенной столь же глупо, как воображать себе, будто в игре чистого случая можно всегда выигрывать.
Некоторые из сторонников культа Альфы пытались реабилитироваться, провозгласив, что их религия есть вера в Абсолютную Нейтральность, символом которой может служить колоколообразная кривая нормального распределения. Само собой разумеется, такое абстрактное божество не особенно вдохновляло верующих.
И, пока мы не отошли от математики, скажу, что именно эта наука нанесла Альфе еще один сокрушительный удар в двадцать первом (или это было в двадцать втором?) веке. Блистательный ученый Курт Гёдель [34] доказал, что существуют определенные фундаментальные, изначальные пределы знания, так что идея некоего абсолютно Всезнающего Существа – а таковым было одно из определений Альфы – является логическим нонсенсом. Это открытие дошло до нас в виде этакого дешевого, но и незабвенного каламбура» «Гёдель Вычеркнул Господа». Студенты обожали изображать его на стенах цветными буквами Г. В. Г.; и, ясное дело, кое-кто читал это как «Господь Вычеркнул Гёделя».
Однако вернемся к Альфе. К середине тысячелетия этот культ уже окончательно сошел на нет. Практически все мыслящие люди пришли, наконец, к согласию с суровым приговором, вынесенным некогда великим философом Лукрецием: все религии изначально аморальны, поскольку порождаемые ими суеверия приносят больше зла, нежели добра.
Однако несколько старых культов все-таки ухитрились сохраниться, пусть и в радикально измененном виде, вплоть до самого конца Земли. А Мормоны Последнего Дня и Дочери Пророка сумели даже построить свои собственные корабли-сеятели. Я частенько задумываюсь над их дальнейшей судьбой.
После дискредитации альфы остался Омега – Творец Всего Сущего. С Омегой расправиться не так-то просто: ведь образование вселенной требует определенных объяснений. А может, и нет? Есть такая древняя философская байка, намного более мудрая, чем кажется на первый взгляд. «Вопрос: почему существует Вселенная вокруг нас? Ответ: а где же еще ей быть?» Все, на одно утро, думаю, этого вполне достаточно.
– Спасибо, Мозес, – сказала в ответ Мирисса, слегка ошарашено. – Вы ведь все это когда-то уже излагали, да?
– А как же, и неоднократно. Но пообещай мне кое-что…
– Что именно?
– Что не примешь на веру ничего из того, о чем я тут болтал, только потому, что я так сказал. Ни одна из философских проблем не решена и поныне. Омега ведь никуда не делся… а порой я задумываюсь, где Альфа…



                Часть VII. ИСКРЫ ЛЕТЯТ ВВЫСЬ

                47. Вознесение

Ее звали Карина, и было ей восемнадцать лет. И, пускай она первый раз была с Кумаром в его лодке, но отнюдь не впервые лежала в его объятиях. Более того, у нее, пожалуй, побольше, чем у всех прочих, было оснований претендовать на звание его девушки номер один, за которое велась напряженная борьба.
Хотя после заката солнца прошло уже два часа, внутренняя из двух лун – куда более яркая и близкая, чем погибшая земная Луна, – была почти полной, и пляж на расстоянии примерно полутора километров от них был весь залит холодным синим лунным светом. Сразу за первыми пальмами виднелся небольшой костерок – там еще продолжался какой-то пикник. И порой до них долетала чуть слышная музыка, перекрывая тихое жужжание водометного двигателя, включенного на малый ход. Кумар, уже достигший своей первоочередной цели, теперь никуда не торопился. Однако, как хороший моряк, время от времени отрывался от девушки, чтобы глянуть, что происходит вокруг и отдать короткий приказ автопилоту.
А Кумар таки правду говорил, промелькнула у Карины блаженная мысль. Действительно было нечто эротичное в этом мягком и равномерном покачивании лодки, особенно если лежать, как они, на надувном матрасе. Испытав такое, разве будет она когда-нибудь удовлетворена любовными утехами на суше?
К тому же Кумар, в отличие от нескольких других тарнийских парней, с которыми она могла его сравнивать, был на удивление нежным и деликатным. Он был не из тех мужиков, которые беспокоились только о собственном удовольствии: для него полным было лишь удовольствие, разделенное на двоих. Пока он во мне, думала Карина, я чувствую, что я для него – единственная девушка на свете, хотя точно знаю, что это не так.
Карина понимала, что они удаляются от поселка, но это ее не волновало. Ей хотелось, чтобы этот миг длился вечно, она не заметила бы, даже если бы лодка вдруг помчалась на полной скорости в открытый океан, где не видно земли, да пусть даже в кругосветное путешествие. Кумар знал, что делает… и не в одном только смысле. Ведь ее наслаждению способствовало и то полное доверие, которое он внушал: в его объятиях она забывала о житейских хлопотах и неприятностях. Будущего не существовало, было только бесконечное настоящее.
Однако время шло, и внутренняя луна уже заметно поднялась в небе. В послесловии любви их губы еще вяло изучали эрогенные зоны друг друга, когда водометный двигатель стих, и лодка плавно остановилась.
– Приехали, – сказал Кумар, и в его голосе слышалось волнение.
«Куда же это “приехали”?» – лениво подумала Карина, когда они разняли объятия. Казалось, многие часы прошли с тех пор, как последний раз глянула на берег… ей было все равно, видно его или нет.
Она потихоньку встала, стараясь удержать равновесие, поскольку лодка покачивалась, и с широко распахнувшимися глазами уставилась на сказочную страну, раскинувшуюся там, где еще не так давно было лишь жалкое болото, горделиво, хотя и неточно названное Мангровой бухтой.
Разумеется, она не впервые сталкивалась с высоким уровнем технологии: металлургический комбинат и Главный Репликатор на северном острове были куда больше размером и производили еще более глубокое впечатление. Однако увидеть этот ярко освещенный лабиринт труб, резервуаров, кранов и манипуляторов – подобие судоверфи и химического завода, которое исправно работало под звездами в полной тишине и без единого человеческого существа, насколько можно было видеть, –оказалось настоящим шоком – как для глаз, так и для психики.
Среди сплошного ночного безмолвия внезапно послышался плеск – это Кумар бросил в воду якорь.
– Идем, – озорно сказал он. – Хочу тебе кое-что показать.
– А это безопасно?
– Конечно: я же здесь бывал тыщу раз.
«И не один, ясное дело», – подумала Карина. Но не успела она еще ничего сказать, как он был уже за бортом.
Вода была чуть выше пояса и до сих пор сохраняла столько дневного тепла, что казалась едва ли не горячей. И когда Карина с Кумаром, рука в руке, ступили на пляж, они ощутили легкую прохладу от легкого ночного ветерка. Они вышли из моря, зыбившегося мелкими волнами, будто Адам и Ева, которые получили ключи от механизированного Эдема.
– Не волнуйся! – успокаивающе сказал Кумар. – Я знаю тут все как свои пять пальцев. Доктор Лоренсон мне все объяснил. Но я нашел что-то такое, о чем, по-моему, не знает даже он.
Они шли вдоль сложного переплетения труб с усиленной термоизоляцией, которые тянулись на подпорках высотой около метра от земли, и Карина впервые смогла отчетливо расслышать пульсирующий звук насосов, гнавших охлаждаемую жидкость по всему этому хитросплетению водоводов и теплообменников вокруг них.
Вот они приблизились к тому самому знаменитому резервуару, где был обнаружен скорп. Воды там было практически не видно: вся поверхность была покрыта почти сплошной массой спутанных водорослей. На Талассе пресмыкающиеся отсутствовали, но Карине эти толстенные гибкие стебли напомнили сплетенных змей.
Они миновали череду водостоков и небольших шлюзов, на это время закрытых, и наконец добрались до обширной открытой зоны, размещенной довольно далеко от основного морозильного оборудования. Когда они покидали пределы центрального комплекса, Кумар весело помахал рукой камере видеоконтроля. Позднее никто так и не сумел установить, почему в тот критический момент она оказалась выключенной.
– Здесь морозильные резервуары, – объяснял Кумар. – В каждом по шестьсот тонн. Девяносто пять процентов воды и пять процентов водорослей. Что в этом такого смешного?
– Это не смешно, а просто странно, – ответила Карина, продолжая улыбаться. – Подумать только: наши подводные леса окажутся где-то на далеких звездах. Кто бы мог когда-нибудь себе такое представить? Но ведь не ради этого ты меня сюда привел.
– Нет, – мягко согласился Кумар. – Смотри…
Сперва она не могла увидеть, на что он ей показывает. Потом ее мозг смог осознать, что именно там мерцает поодаль, и она поняла.
Это был старый трюк, ясное дело. Люди проделывали такое уже больше тысячи лет во многих мирах. Однако самой, своими глазами увидеть – от этого у нее едва не перехватило дух, и она почувствовала благоговение.
Теперь, когда они приблизились к самому дальнему резервуару, она могла рассмотреть это отчетливее. Тоненькая ниточка света – явно не шире пары сантиметров! – уходила вверх, к звездам, прямая и яркая, как лазерный луч. Глаза девушки проследили ее до тех пор, пока она, сузившись, не пропала из виду, не давая возможности определить, где именно происходит это исчезновение. Однако взгляд головокружительно уносился все выше вверх, пока не упирался прямо в зенит, где неподвижно висела всего одна звезда, в то время как все остальные – более бледные, но нерукотворные – двигались мимо нее в направлении на запад. Подобно некоему космическому пауку, «Магеллан» спустил одну нить своей паутины и вот-вот поднимет трофей, который стремится прихватить из этого мира, который простерся под ним. Остановившись, наконец, возле самого края уже готового ледового блока, Карина была удивлена еще раз. Вся поверхность льда была покрыта блестящим слоем золотой фольги, напомнив девушке о подарках детям на день рождения или на ежегодный Фестиваль Высадки.
– Теплоизоляция, – объяснил Кумар. – И она действительно сделана из золота – приблизительно два атома в толщину. Без нее половина льда снова растаяла бы, еще не долетев до щита.
С изоляцией или без, однако Карина ощущала босыми ногами обжигающий холод, когда Кумар вывел ее на замороженную глыбу. Какой-то десяток шагов – и они достигли ее центра, и там увидели туго натянутую ленту, которая, странно и не металлически сверкая, протянулась если не до звезд, то, по крайней мере, на тридцать тысяч километров – до стационарной орбиты, где сейчас был припаркован «Магеллан».
Она заканчивалась в каком-то цилиндрическом барабане, усеянном различными приборами и двигателями управления, явно предназначенными действовать в качестве маневренного и разумного захватного крюка, попадающего точно в цель после долгого спуска сквозь атмосферу. Все это оборудование выглядело на удивление простым, даже несколько наивным, – обманчивое впечатление, которое производят совершенные продукты передовой технологии.
Карина внезапно задрожала, но не от холода под ногами, которого уже почти не замечала.
– А ты уверен, что нам тут не опасно? – с тревогой спросила она.
– А как же. Они всегда начинают подъем ровно в полночь, секунда в секунду, а до этого еще долго. Это отличное зрелище, но не думаю, что мы так задержимся.
Теперь Кумар опустился на колени и приложил ухо к той невероятной ленте, которая соединила корабль с планетой в единое целое. Интересно, озадаченно подумала девушка, разлетятся ли они в разные стороны, если лента вдруг порвется?
– Послушай-ка, – шепнул он…

                * * *

Она не знала, чего ожидать. Иногда, уже многие годы спустя, когда находила для того душевные силы, она пыталась восстановить в памяти всю магию того мгновения. Но никогда не была уверена, что это ей удавалось.
Сначала Карине показалось, что она будто бы слышит самую низкую ноту некой гигантской арфы, струны которой натянуты между двух миров. От этого звука у нее мурашки побежали по спине, зашевелились волосы на затылке – сработал рефлекторный страх, заложенный в инстинкт первобытного еще человека, которого подстерегала опасность в диких джунглях Земли.
Потом, привыкнув немного к этому звуку, она смогла распознать в нем целый спектр изменчивых обертонов в весьма широком диапазоне – вплоть до самых пределов слышимости и наверняка далеко за этими пределами. Они сливались и накладывались друг на друга, и их звучание своей хаотичностью в соединении с регулярной повторяемостью напоминало морской прибой.
Чем дольше она вслушивалась, тем больше ощущала, до чего же это похоже на нескончаемые удары волн о пустынный берег. Ей почудилось даже, что она слышит, как космическое море накатывается на берега всех миров одновременно, – и этот звук, разносясь эхом сквозь пронзительную пустоту Вселенной, вселял ужас своей бессмысленной тщетностью.
Но вот она уловила новые элементы этой неимоверно сложной симфонии. Услыхала громкие и протяжные звуки, как если бы чьи-то гигантские пальцы где-то за тысячи километров отсюда перебирали эти натянутые струны. Метеориты? Нет, едва ли. Может, какие-то электрические разряды где-то в бурной талассианской ионосфере? Еще – или это было чистой воды игра воображения, порожденная ее собственными неосознанными страхами? – ей казалось, что время от времени она слышит то слабое завывание злых духов, то призрачные всхлипывания всех больных и голодных детей, которые погибли на Земле на протяжении Веков Кошмара.
И наступил момент, когда у нее уже не хватило сил выдержать это дальше.
– Мне страшно, Кумар, – прошептала она, тронув его за плечо. – Пойдем отсюда.
Но Кумар был весь еще там, среди звезд; с полуоткрытым ртом он не отрывал уха от резонирующей струны, загипнотизированный ее манящими сладкозвучными песнями. Он даже не заметил, когда Карина, рассерженная не меньше, чем напуганная, просеменила через всю завернутую в фольгу льдину, соскочив на родную землю, от которой сразу стало теплее.
А не заметил он этого, потому что ухо его ощутило внезапно нечто новое – звуковой ряд, который словно бы требовал от него пристального внимания. То был звук не иначе как гигантской струнной фанфары, если можно себе такую представить, и звучала она далеко и неимоверно печально.
Но вот этот звук начал приближаться и становиться громче. Такого захватывающего звука Кумар не слышал за всю свою жизнь, и юноша замер в благоговейном трепете. Ему даже казалось, что вниз по ленте к нему стремительно мчится нечто…
Он осознал, что происходит на самом деле, минутой позже, когда первым толчком ударной волны его распластало по золотой фольге, а лед под его спиной ожил. И тогда в последний раз Кумар Леонидас окинул взглядом хрупкую красоту своей спящей планеты и увидел перекошенное от ужаса, запрокинутое вверх лицо девушки, которая будет помнить этот миг до последней минуты своей жизни.
Было уже слишком поздно, чтобы соскочить. И вот так Маленький Лев вознесся к молчаливым звездам – голый и одинокий.

                48. Решение

У капитана Бэя имелись серьезные проблемы, и потому он был рад перепоручить это кому-то другому. К тому же, в этом случае никто не справился бы с ролью эмиссара лучше, чем Лорен Лоренсон.
Он никогда прежде не виделся с Леонидасами-старшими, и эта встреча пугала его. Хоть Мирисса и предлагала сопровождать Лорена, он решил пойти сам.
Талассиане почтительно относились к своим старикам, стараясь сделать все возможное для их счастья и комфорта. Лал и Никри Леонидасы жили в одном из небольших поселков для пенсионеров, которые простирались вдоль южного побережья острова. В их распоряжении имелся коттедж на шесть комнат со всеми мыслимыми приспособлениями для облегчения жизни, включая и робота для бытовых нужд, единственного, которого Лорену довелось увидеть на Южном острове.  По земным меркам, как прикинул Лорен, старикам было где-то под семьдесят.
Негромко поздоровавшись, они сели на веранде с видом на море, в то время как робот сновал туда-сюда, подавая прохладительные напитки и фрукты. Лорен заставил себя отведать угощение, а затем, собрав все свое мужество, взялся за самое трудное из заданий в его жизни.
– Кумар… – имя застряло у него в горле, и он вынужден был начинать сызнова. – Кумар на корабле. Я обязан ему своей жизнью: он рисковал собой, чтобы спасти меня. Вы понимаете мои чувства: я сделал бы для него все…
Ему вновь пришлось сделать усилие, чтобы взять себя в руки. Затем, стараясь говорить как можно бодрее и наукообразно – как главный корабельный медик Ньютон во время ее брифинга, – он начал снова:
– Его тело почти не пострадало, поскольку декомпрессия была постепенной, а замораживание мгновенным. Однако, разумеется, он находится в состоянии клинической смерти – так же, как и я несколько недель тому назад…
Тем не менее, наши повреждения совершенно различны. Мое… тело… достали раньше, чем произошли необратимые изменения в мозге, потому и мое оживление было относительно несложным делом.
Кумара же нашли несколько часов спустя. Физически его мозг не поврежден… но никакие признаки мозговой деятельности не прослеживаются.
Даже при таких обстоятельствах его оживление в условиях чрезвычайно развитой медицинской технологии в принципе возможно. Согласно нашим архивам – а они содержат всю земную историю медицинской науки, – подобные исцеления уже имели место, причем вероятность успеха составляет шестьдесят процентов.
И это ставит нас перед дилеммой, которую капитан Бэй попросил меня откровенно изложить вам. Мы не обладаем ни навыками, ни оборудованием, чтобы провести такую операцию сейчас. Но, возможно, они у нас будут… через триста лет…
Среди нескольких сотен специалистов-медиков, пребывающих в анабиозе на борту корабля, есть десяток специалистов в области мозга. Есть и инженеры, способные собрать и управлять работой любого необходимого оборудования, как для хирургических целей, так и для жизнеобеспечения. Все то, что имела когда-то имела в своем распоряжении Земля, будем иметь и мы – как только достигнем Сагана-2…
Он сделал паузу, чтобы старики могли все это переварить. Именно этот неподходящий момент выбрал робот, чтобы предложить свои услуги; Лорен его отогнал.
– Мы хотели бы… нет, были бы рады, поскольку это самое меньшее, что мы в состоянии сделать… забрать Кумара с собой. Хотя гарантировать мы этого не можем, все же когда-нибудь, возможно, он вновь оживет. Мы предлагаем вас взвесить все это; прежде чем вы должны будете принять решение, еще достаточно.
Пожилая пара молча смотрела друг другу в глаза, а Лорен, пока продолжалось это затянувшееся мгновение, всматривался в море. До чего же оно спокойное и мирное! Он и сам с радостью провел бы свои преклонные годы здесь, где время от времени его проведывали бы дети и внуки…
Как и многое в Тарне, здесь все было почти как на Земле. Насколько хватало глаз – очевидно, благодаря специально разработанному плану, – не было видно никакой талассианской растительности: все деревья казались ему на уровне подсознания знакомыми.
В то же время чего-то существенного здесь недоставало; он понял, что уже давно – по сути, с первого дня пребывания на этой планете – не мог отыскать ответ на эту загадку. И вот внезапно, будто этот горестный момент всколыхнул все закоулки его памяти, он осознал, чего именно ему здесь не хватало.
Не кружили здесь в небе чайки, не оглашали воздух самыми печальными и тревожными из всех звуков Земли.
Лал Леонидас и его жена еще не проронили ни слова, но каким-то образом Лорен уже знал, что решение они приняли.
– Мы высоко ценим вашу заботу, лейтенант Лоренсон; просим передать нашу благодарность капитану Бэю.
Однако чтобы рассмотреть вашу пропозицию, времени нам не нужно. Как бы там ни было, Кумар для нас уже потерян навсегда.
Даже если операция будет удачной, – а на этот счет, как вы говорите, гарантий нет, – он проснется в каком-то странном мире, зная, что никогда уже не увидит родного дома, зная, что все те, кого он любил, уже не одно столетие как мертвы. Об этом страшно и помыслить. У вас добрые намерения, но ему это не принесло бы добра.
Мы знаем, чего он сам желал бы и как следует поступить. Отдайте его нам. Мы вернем его морю, которое он так страстно любил.
Говорить больше было не о чем. Лорен ощутил одновременно и всепоглощающую печаль, и громадное облегчение.
Он свой долг исполнил. И ожидал именно такого решения.

                49. Огни над рифом

Теперь этот маленький каяк не будет достроен уже никогда; однако он совершит свой первый и последний рейс.
До захода солнца он стоял у самого уреза воды, ласкаемый нежными волнами не знающего приливов моря. Лорена тронуло, хотя и не удивило, когда он увидел, сколько народа прибыло, чтобы отдать последний долг. Здесь присутствовала вся Тарна, но многие были и из других уголков Южного острова – и даже с Северного. Пускай некоторых наверняка привело сюда лишь любопытство, – ибо вся Таласса была потрясена этим уникальным по своему эффекту случаем, – Лорену еще не доводилось видеть столь искреннего проявления горя. Он и не представлял себе, что талассиане способны на такие глубокие чувства, и в который раз он мысленно повторял выражение из стародавнего некролога, найденного Мириссой в архивах: «Маленький друг большого мира». Происхождение этого выражение было неведомо – наверное, его придумал какой-то давно умерший мудрец, однако же, выражение сохранилось на протяжении многих столетий и на грядущие века.
Обняв Мириссу и Бранта и тем самым высказав им свое безмолвное сочувствие, он оставил их возле Леонидасов-старших, к которым присоединились многочисленные родственники с обоих островов. У него не было желания знакомиться с новыми людьми, потому что многие из них, он это понимал, думали так: «Тебя он спас… ты же не смог спасти его» Это был груз, который ему нести до конца своих дней.
Он прикусил губу, чтобы сдержать слезы, несовместимые с должностью старшего офицера величайшего космического корабля всех времен, и почувствовал, как на помощь ему включается один из защитных механизмов мозга. В минуты глубочайшей печали единственный способ сохранить самообладание, бывает, – вызвать из памяти какой-нибудь совсем неуместный, пусть даже комичный образ.
Да, во Вселенной господствует довольно странное чувство юмора. Лорен почти заставил себя скрыть улыбку; как же сам Кумар посмеялся бы той шутке, которую напоследок сыграл с ним космос!
– Не удивляйся, – предупредила его главный медик Ньютон, открывая дверь в корабельный морг, откуда дохнуло ледяным воздухом с запахом формалина. – Такое случается чаще, чем ты думаешь. Иногда это бывает предсмертный спазм… как бы некая неосознанная попытка бросить вызов Смерти. На этот же раз, это, скорее всего, результат падения внешнего давления и последовавшего замерзания.
Если бы не кристаллики льда, подчеркивавшие мускулатуру этого красивого юного тела, Лорен мог бы подумать, что Кумар не просто уснул, но что во сне он переживает миг блаженства.
Ибо мужское достоинство Маленького Льва выпирало у него так, как никогда при жизни.
Но вот солнце скрылось за невысокими холмами на западе, и с моря потянуло вечерней прохладой. Каяк, почти без всплеска, скользнул в воду благодаря усилиям Бранта и трех ближайших друзей Кумара, и у Лорена была последняя возможность увидеть на миг спокойное и прекрасное лицо парня, которому он был обязан своей жизнью.
До этой минуты почти не слышны были рыдания, но когда четверо пловцов потихоньку отводили лодку от берега, заголосила вся толпа. Теперь и Лорен уже не мог, да и не желал, сдерживать слезы.
Плавно, но уверенно двигаясь в сопровождении своего почетного эскорта, маленький каяк приближался к рифу. Быстрая талассианская ночь успела уже почти опуститься, когда лодка прошла между двух сигнальных бакенов, которые обозначали выход в открытое море. Миновав их, он на какой-то миг пропал из поля зрения, заслоненный полоской белых бурунов, которые лениво пенились у дальнего рифа.
Теперь плач стих; все ждали. Но вот на фоне стемневшего неба вспыхнуло пламя, и целый столп огня словно бы вырос из моря. Он горел чисто и неистово, почти без дыма; как долго продолжалось это, Лорен сказать бы не смог, потому что время в Тарне остановилось.
Но внезапно пламя угасло, огненный столп будто бы погрузился обратно в море. Воцарилась сплошная тьма, но всего на мгновение.
Когда огонь встретился с водой, в небо взметнулся фонтан искр. Большинство искорок упало назад в море, но некоторые, взлетев, поднимались и дальше, сколько было видно, ввысь.
Так Кумар Леонидас вознесся к звездам во второй раз.


                Часть VIII. ПЕСНИ ДАЛЕКОЙ ЗЕМЛИ

                50. Ледовый щит

Подъем последней «снежинки» должен был бы стать поводом для радостных торжеств; теперь это стало лишь сумрачным осознанием выполненного задания. В тридцати тысячах километров над Талассой последний ледовый шестиугольник был установлен на предназначенное место, и тем завершен был весь щит.
Впервые без малого за два года был включен квантовый двигатель, пусть даже и на минимальную мощность. «Магеллан» слегка сошел со своей стационарной орбиты, взяв ускорение, чтобы проверить на прочность и целостность  рукотворный айсберг, который предстояло улететь вместе ним прочь к звездам. Проблем с этим не возникло: все было сделано на отлично. Теперь, наконец, мог с облегчением вздохнуть капитан Бэй, чей мозг неотступно сверлил тот факт, что одним из ведущих конструкторов щита был не кто иной, как Оуэн Флетчер, пребывавший ныне под умеренно строгим надсмотром на Северном острове. Интересно, думал он, с каким настроением смотрели Флетчер и другие изгнанники-сабры церемонию, посвященную этому событию.
Сперва показали видео-ретроспективу создания «снежинки». Потом в ускоренном темпе прокрутили захватывающий космический балет, в котором громадные глыбы льда подводились в надлежащие места и монтировались во все более разрастающийся щит. Начало было показано с нормальной скоростью, затем ускорение нарастало к последним глыб, на установку которых в фильме уходили уже считанные секунды. Музыкальный аккомпанемент к этому действу написал ведущий талассианский композитор: в начале шла павана – старинный медленный танец, кульминацией же служила зажигательная полька, головокружительный темп которой переходил под конец в нормальный, когда на место устанавливалась уже последняя глыба.
После этого пошел репортаж в прямом эфире, где с помощью камеры, парившей в космосе на километровом расстоянии от «Магеллана», показали корабль на орбите в тени планеты. Громадный солнцезащитный экран, прикрывавший лед на протяжении дня, был свернут, и впервые можно было увидеть весь щит целиком.
Гигантский белый с прозеленью диск холодно поблескивал в свете прожекторов; скоро он станет намного холоднее, когда корабль выйдет в просторы галактической ночи с температурой всего на несколько градусов выше абсолютного нуля. Там согревать его будут лишь огоньки далеких звезд, тепло, исходящее из корабля, а еще – изредка – энергетические вспышки от столкновения с космическими пылинками.
Камера неторопливо показывала панораму этого искусственного айсберга, сопровождаемая голосом, по которому легко можно было узнать Мозеса Келдора:
– Люди Талассы, мы благодарны вам за этот дар. Под прикрытием ледового щита мы надеемся благополучно достичь нового мира, ожидающего нас – в семидесяти пяти световых годах отсюда в пространстве и за триста лет во времени.
Если все будет нормально, когда мы доберемся до Сагана-2, с собой у нас еще будет как минимум двадцать тысяч тонн льда. Этот лед будет сброшен на планету, и выделившееся тепло при вхождении в ее атмосферу превратит его в самый первый дождь, который когда-либо мог видеть этот мир вечной мерзлоты. И на краткое время, пока не замерзнет, он станет провозвестников еще не родившихся, грядущих океанов.
Много же позже у наших потомков будут и моря – похожие на ваши, хотя и не такие глубокие и обширные. Воды двух наших миров смешаются, неся жизнь нашему новому дому. И мы будем вспоминать вас с любовью и благодарностью.

                51. Реликвия

– Какая прекрасная вещь! – с почтением проговорила Мирисса. – Понимаю, почему на Земле так ценилось золото.
– Как раз здесь золото – наименее существенный компонент, – ответил Келдор, извлекая блестящий предмет в форме колокола и обитого бархатом футляра. – Можешь угадать, что это такое?
– Разумеется, это произведение искусства. Но для вас, наверное, оно имеет намного большее значение, раз уж вы пронесли его через пятьдесят световых лет.
– Конечно, твоя правда. Это точный макет громадного храма, более ста метров в высоту. Сперва он состоял из семи ларцов одинаковой формы, которые вставлялись один в другой, причем этот вот был самым маленьким, и именно он, собственно, хранил в себе Реликвию. Мне подарили его давние и близкие друзья в мою последнюю ночь на Земле. «Все вещи тленны, – напомнили мне они истину. – Но эту вот мы берегли больше четырех тысяч лет. Возьми ее к звездам вместе с нашим благословением».
И пускай я совершенно не разделял их верований, разве мог отказаться от столь бесценного дара? Теперь же я оставлю его на этой планете, впервые посещенной землянами, в качестве еще одного – возможно, последнего – дара Земли.
– Не говорите так, – перебила его Мирисса. – Вы оставили нам столько подарков, что их невозможно перечесть.
Келдор печально усмехнулся и ничего не ответил сразу, а лишь глянул в окно библиотеки, задержав взгляд на таком знакомом пейзаже. Здесь он ощущал настоящее счастье, прослеживая историю Талассы и постигая много чего такого, что будет иметь неоценимое значение, когда начнется колонизация Сагана-2.
«Прощай, старый Материнский корабль, – подумал он. – Ты славно поработал. Нам же еще лететь и лететь; пусть “Магеллан” послужит нам так же верно, как ты послужил этим людям, которых мы искренне полюбили».
– Уверен, мои друзья одобрили бы это: я свой долг исполнил. Реликвии будет безопаснее здесь, в Музее Земли, нежели на борту нашего корабля. Мы ведь можем и не долететь до Сагана-2.
– Обязательно долетите. Но вы мне так и не сказали, что же хранится в этом седьмом ларце.
– Это все, что осталось от одного из величайших людей всех времен; он основал веру, единственную, которая никогда не была запятнана кровью. Я не сомневаюсь, он был бы очень рад узнать, что сорок веков спустя после его смерти один из его зубов окажется где-то среди звезд [35].

                52. Песни далекой Земли

Пришла пора прощаний, пора расставаний, когда разлука равнозначна смерти. Но, несмотря на все слезы, которые были пролиты – как на Талассе, так и на корабле, – пришло также и чувство облегчения. Пускай жизнь никогда уже не станет в точности такой же, какой была прежде, она все-таки вернется в норму. Земляне были вроде тех гостей, которые слегка засиделись, злоупотребляя гостеприимством; пора было уже оставить хозяев.
Теперь с этим был согласен даже президент Фаррадайн и не настаивал уже на воплощении своей мечты о Межзвездных Олимпийских играх. Немного утешило его то, что морозильное оборудование было переправлено из Мангровой бухты на Северный остров, где – как раз вовремя к играм – будет смонтирован первый на Талассе каток. Будут ли к тому же сроку готовы конькобежцы – дело уже другое, но немало юных талассиан часами недоверчиво просматривали записи выступлений самых выдающихся спортсменов прошлого.
В тоже время все соглашались, что необходимо устроить некую прощальную церемонию в ознаменование отлета «Магеллана». К сожалению, не было согласия относительно того, какой эту церемонию сделать. Происходили многочисленные приватные вечеринки, результатом которых было заметное физическое и душевное переутомление всех участников, – но до сих пор ни одного официального мероприятия.
Мэр Уолдрон, заявляя о приоритете Тарны, считала, что церемонию следует устроить поблизости от Первой Высадки. Эдгар Фаррадайн, со своей стороны, твердил, что президентский дворец пусть и не резиновый, все же это место получше. Некий остроумец в качестве компромиссного решения предложил Кракан, указывая на то, что его прославленные виноградники наилучшим образом подходят для прощальных тостов. Этот спор еще продолжался, когда инициативу тихо-мирно перехватила Талассианская телерадиокорпорация – одна из самых бюрократизированных структур на планете.
Прощальный концерт должен запомниться и неоднократно воспроизводиться для грядущих поколений. Никакого видео, которое отвлекало бы внимание, – только музыка и небольшой рассказ. Перерыто было все музыкальное наследие последних двух тысячелетий, чтобы не просто вспомнить о прошлом, но и дать надежду на будущее. Это было сочетание Реквиема с Колыбельной.
До сих пор казалось чудом, каким образом удавалось композиторам – после того, как их искусство достигло технологического совершенства, – все еще находить что-то новое и творить. Минуло уже две тысячи лет, как электроника предоставила в полное их распоряжение буквально все слышимые для человеческого уха звуки, после чего, считалось, что возможности дальнейшего творчества исчерпаны.
Действительно, почти целое последовавшее столетие в музыке царил всевозможный стрекот, бормотание или электронная имитация отрыжки, и только потом композиторы сумели овладеть теперь уже поистине безграничными возможностями и в очередной раз успешно доказали, что технологию вполне можно соединить с искусством. Никому, впрочем, не удалось превзойти Бетховена или Баха, но кое-кто смог к ним приблизиться.
Для нынешних и грядущих слушателей этот концерт был воспоминанием о неведомом – ибо речь шла о звуках, которые принадлежали только самой Земле. Неспешный бой могучих колоколов, который поднимался ввысь, подобно дыму, над шпилями древних соборов; напевы выносливых гребцов – на давно забытых языках – по пути к родному берегу, когда нелегко работать веслами против отлива в последних лучах Солнца перед закатом; маршевые песни армий, с которыми шли они в бой, избавленные уже Временем от всякой боли и горя; слитые воедино десять миллионов голосов, когда жители самых больших людских городов шепчут что-то, просыпаясь на рассвете; холодный танец утренней зари над бескрайними просторами арктических льдов; рев мощных моторов машин, которые мчатся автострадой вверх, к звездам… Все это слышали слушатели в музыке того вечернего концерта – песни далекой Земли, пронесенные через световые годы…
Для завершающего номера программы было выбрано последнее великое произведение в симфоническом жанре. Написанное уже после того, как Таласса утратила связь с Землей, оно было совершенно неизвестно аудитории. Однако его океаническая тема наилучшим образом подходила к данному случаю, и произведенное им на слушателей впечатление превзошло все, о чем давно умерший композитор мог только мечтать.

                * * *

«…Когда я писал “Плач по Атлантиде”, почти тридцать лет назад, в моем воображении не возникали какие-либо конкретные образы; меня притягивали исключительно эмоциональные реакции, а не картины действительности; мне хотелось, чтобы эта музыка передавала ощущение печали с налетом тайны – ощущение непоправимой утраты. Я не стремился нарисовать с помощью звуков картины разрушенных городов, по которым плавают стаи рыб. Но теперь всякий раз, когда слушаю – вот как сейчас мысленно – свое Lento Lugubre [36], возникает нечто удивительное…
Этот фрагмент начинается с такта 136, когда последовательный ряд аккордов, которые звучат все ниже и ниже, вплоть до самого низкого органного регистра, в первый раз встречается с арией для сопрано без слов, которая, наоборот, поднимается от низов все выше и выше… Вы, разумеется, знаете, что в основе этой моей темы лежали песни гигантских китов – этих могучих морских менестрелей, с которыми мы помирились поздно, слишком поздно… Посвятил же это произведение я Ольге Кондрашиной, ведь только она могла исполнять эти пассажи без электронного сопровождения…
Так вот, когда начинается вокальный ряд, мне чудится нечто реально существующее. Будто бы я стою посредине какой-то величественной городской площади – размерами почти такой же, как площадь Святого Марка или Святого Петра. Здания же вокруг стоят наполовину разрушенные, подобно древнегреческим храмам, а поваленные статуи укрыты, словно драпировками, морскими водорослями, плети которых медленно колышутся туда-сюда. И все это частично погружено в густой ил.
Сначала кажется, что площадь пуста; но вот я замечаю нечто… странное. Не спрашивайте, почему оно всегда появляется неожиданно, как будто видишь это впервые…
В центре площади вздымается небольшой горб, от которого разбегаются радиальные линии. Быть может, это разрушенные стены, наполовину погруженные в ил. Но что-то тут не сходится; и тогда я вижу, что этот горб… пульсирует.
А в следующий момент я уже вижу два уставившихся на меня громадных немигающих глаза.
Вот и все: ничего не происходит. Ничего и не происходило здесь на протяжении шести тысяч лет… после той ночи, когда был прорван перешеек и мимо Геркулесовых столпов ринулось море.
Это “Lento” – моя любимая часть, однако я не мог завершить симфонию в столь трагической, безнадежной тональности. Отсюда финал – “Воскрешение”.
Я знаю, конечно же, что Атлантиды Платона никогда не существовало. И именно по этой причине она не могла погибнуть. Она навсегда останется идеалом, мечтою о совершенстве, целью, которая будет вдохновлять людей во все грядущие века. Вот почему симфония завершается триумфальным маршем в будущее.
Мне известно, что существует популярное истолкование этого марша – дескать, это выходит из волн Новая Атлантида. Считаю такое толкование слишком уж буквальным: для меня Финал является отображением завоевания космоса. Но когда я только услышал и записал эту заключительную тему, то уже на протяжении многих месяцев не мог отделаться от нее. Эти проклятые пятнадцать нот молотом стучали в моем мозгу день и ночь…
Ныне мой “Плач” живет своей собственной жизнью, совершенно отдельной от моей. И даже когда не станет Земли, он будет мчаться от передатчика дальней космической связи мощностью в пять тысяч мегаватт, расположенного в Кратере Циолковского, по направлению к туманности Андромеды.
И когда-нибудь – много веков или тысячелетий спустя – его примут и поймут».
                Из «Устных мемуаров» Сергея Ди Пьетро (3411 – 3509).

                53. Золотая маска

– Мы все время делали вид, будто ее не существует, – сказала Мирисса. – Но сейчас я хотела бы увидеть ее… только бросить взгляд.
Лорен немного помолчал. Затем ответил:
– Ты же знаешь, что капитан Бэй никому еще не давал допуска на корабль.
Разумеется, она знала об этом; знала и о причинах такого запрета. Хотя поначалу талассиане и были несколько обижены, теперь уже каждый понимал, что немногочисленный экипаж «Магеллан» слишком занят, чтобы выполнять роль экскурсоводов – или даже нянек для тех пятнадцати процентов, которые вдруг могут поддаться морской болезни в безгравитационных отсеках корабля. Даже президенту Фаррадайну было тактично отказано в этом.
– Я говорила с Мозесом… а он с капитаном. Все согласовано. Только до отлета следует сохранять это в тайне.
Лорен от изумления округлил глаза, потом засмеялся. Мирисса всегда удивляла его, и эта ее способность была одной из черт, которая привлекала его к ней. С горьким привкусом печали он вынужден был признать, что никто другой на Талассе не имел на эту привилегию больших прав: ведь именно ее брат до сих пор был единственным талассианином, кому удалось совершить подобное путешествие. Капитан же Бэй был человеком справедливым, и в случае необходимости мог отойти от установленных правил. Тем паче, что через трое суток, когда корабль улетит, это уже не будет иметь никакого значения.
– А что, если ты заболеешь космической болезнью?
– Я никогда не страдала от морской болезни…
– …это ничего не доказывает…
– …и меня осмотрела главный медик Ньютон. Она оценила мой рейтинг в девяносто пять процентов. А еще предложила мне лететь полночным рейсом – тогда там не будут околачиваться наши, тарнийцы.
– Ты все продумала, не так ли? – проговорил Лорен, не скрывая восхищения. – Я буду ждать тебя на второй посадочной площадке за четверть часа до полуночи.
Он сделал паузу, потом выдавил из себя:
– Я сюда уже не вернусь. Будь добра, попрощайся за меня с Брантом.
На такое испытание он отважиться не мог. Его нога не переступала порог особняка Леонидасов с тех пор, как Кумар совершил свое последнее путешествие, а Брант вернулся, чтобы утешить Мириссу. И сейчас все уже было почти так, как если бы Лорен никогда не вторгался в их жизнь.
И он, покоряясь неумолимой судьбе, уходит из их жизни. Теперь он смотрел на Мириссу с любовью, но без желания; более глубокое чувство – и одно из самых болезненных в его жизни – переполняло теперь его мысли.
Он горячо желал и надеялся увидеть своего ребенка… однако новый график «Магеллана» делал это невозможным. И хотя он слышал, как бьется сердечко его сына в унисон с биением материнского сердца, он уже никогда не сможет взять его на руки.

                * * *

Челнок встречался с космическим кораблем на дневной стороне планеты, поэтому «Магеллан», когда Мирисса впервые увидела его, находился на расстоянии почти ста километров от них. И хотя она знала его реальные размеры, все же, поблескивая в свете солнца, он показался ей похожим на детскую игрушку.
С десятикилометровой дистанции он тоже не казался большим. Черные кружочки в центральной части корабля представлялись ей всего-навсего иллюминаторами. И только когда бескрайний закругленный корпус корабля оказался совсем близко, она увидела и поняла, что это люки для погрузки и стыковок, и их челнок вот-вот войдет в один из них.
Когда Мирисса расстегивала пристяжной ремень, Лорен посматривал на нее с опасением: чрезмерно доверчивого пассажира опасность подстерегала именно в тот момент, когда он, не удерживаемый ничем, вдруг впервые осознает, что нулевая гравитация – совсем не такое наслаждение, каким может показаться. Однако Мирисса выглядела вполне непринужденной, когда, слегка подталкиваемая Лореном, проплыла через воздушный шлюз.
– К счастью, нам не надо переходить в отсеки с нормальной гравитацией, так что ты избавлена от необходимости приспосабливаться дважды. Теперь ты будешь пребывать в невесомости до самого возвращения на Талассу.
Было бы любопытно, подумала Мирисса, побывать в жилых помещениях вращающейся секции корабля, однако это втянуло бы их в нескончаемые вежливые разговоры и встречи, которые ей сейчас были нужны меньше всего. Она была рада уже тому, что капитан Бэй все еще находился на Талассе, и не было необходимости даже в кратком визите вежливости к нему.
Покинув тамбур, они очутились в трубчатом коридоре или туннеле, который простирался, казалось, на всю длину корабля. По одну его сторону тянулись ступени, а по другую – два ряда гибких петель, удобных как для рук, так и для ног; они плавно двигались вдоль параллельно расположенных пазов, но в противоположных направлениях.
– Здесь не самое лучшее место, когда корабль движется с ускорением, – пояснил Лорен. – Потому что тогда этот коридор превращается в вертикальную шахту… двух километров глубиной. Вот когда действительно необходимы ступени и перила. Сейчас же просто хватайся за эту петлю, и она отнесет тебя куда надо.
Не прикладывая никаких усилий, они пронеслись несколько сотен метров, после чего повернули в другой коридор, который тянулся перпендикулярно к основному.
– Бросай петли, – сказал Лорен после того, как они пролетели еще несколько десятков метров. – Хочу тебе кое-что показать.
Мирисса отпустила ремень, и они пролетели в воздухе еще, остановившись перед длинным, но узким окном в боковой стене туннеля. Она всмотрелась сквозь толстое стекло в громадную, ярко освещенную металлическую полость. И пусть она почти потеряла ориентацию, но все-таки определила, что эта гигантская цилиндрическая камера, по-видимому, охватывает едва ли не всю ширину корабля – а тот центральный туннель, выходит, тянется вдоль ее оси.
– Квантовый двигатель, – гордо произнес Лорен.
Он даже не пытался объяснить, что это за металлические и кристаллические штуковины, укутанные пленкой, диковинных форм подпорки, подвешенные на пружинах к стенам камеры, пульсирующие созвездия огней или абсолютно черная сфера, которая, хотя и была видна смутно, казалось, вращается вокруг своей оси… Но потом он сказал:
– Это – величайшее достижение человеческого гения, последний дар Земли своим детям. Когда-нибудь, благодаря нему, мы станем хозяевами Галактики.
Мирисса вздрогнула, пораженная пафосным тоном, каким были сказаны эти слова. Вот такой он, прежний Лорен, таким он был, когда влияние Талассы еще не сделало его немножко мягче. «Что поделаешь, – подумала она, – но, по крайней мере, частично он изменился навсегда».
– И ты полагаешь, – тихо спросила она, – Галактика это хотя бы заметит?
Впрочем, она все-таки была потрясена и еще долго всматривалась в контуры громадной непостижимой машины, благодаря которой Лорен смог долететь к ней через бездну световых лет. И Мирисса не знала, благословлять ли ее за это, или, наоборот, проклинать за то, что вот-вот заберет его прочь.
Лорен проводил ее дальше по лабиринту переходов, ближе к сердцу «Магеллана». За все время они так и не встретили ни единой живой души; это было свидетельством колоссальных размеров корабля и немногочисленности действующего экипажа.
– Мы уже почти на месте, – молвил Лорен вполголоса и немного торжественно. – А это вот – наш Ангел-Хранитель.
Захваченная врасплох, Мирисса подплыла ближе, пока не поравнялась с золотым ликом, взиравшим на нее из ниши. Протянув к нему руку, она ощутила прохладу металла. Стало быть, он реален – а не что-то вроде голографического дисплея, как ей сперва показалось.
– Что… или кто… это? – прошептала она.
– У нас на борту немало величайших шедевров искусства, – сказал Лорен с печальной гордостью. – Это один из самых известных. Это был царь, который умер очень молодым – еще мальчишкой…
Голос Лорена стих, потому что им обоим пришла одна и та же мысль. Мириссе пришлось сморгнуть слезу, чтобы она смогла прочесть надпись под маской:
                ТУТАНХАМОН
                1370 – 1352 до н. э.
                (Долина Царей, Египет, 1922 н. э.)
Да, он умер практически в том же возрасте, что и Кумар. Золотое лицо смотрело на них сквозь бездну времени и расстояния – лик юного бога, погибшего в расцвете лет. В его чертах проступали уверенность и властность, но еще не бесцеремонная жестокость, которую ему придали бы непрожитые годы.
– Почему он здесь? – спросила Мирисса, почти догадываясь, каким будет ответ.
– Он показался нам подходящим символом. Египтяне верили, что, если они исполнят все надлежащие церемонии, умерший снова будет жить где-то в потустороннем мире. Чистой воды суеверие, ясное дело, – но в данном случае он таки стал реальностью.
«Но не такой, как мне хотелось бы», – с грустью подумала Мирисса. Глядя в черные, как смола, глаза мальчика-царя, которые смотрели на нее с маски нетленного золота, ей нелегко было поверить, что это всего лишь удивительное произведение искусства, а не живое создание.
Она была не в силах оторвать глаз от этого спокойного, однако завораживающего взгляда сквозь века. Еще раз протянула руку и погладила золотую щеку. Драгоценный металл вдруг напомнил ей стихотворение, которое она нашла в Архивах Первой Высадки, когда с помощью компьютера искала в литературе прошлого слова утешения. Большинство из тех сотен строк ей никак не подходили, но вот эти («Автор неизвестен, ? 1800 – 2100») подошли как нельзя лучше:
«Пусть для чеканщика они – лишь облик мужа на монете,
Но этим мальчикам мужами и не судилось стать вовеки».
Лорен терпеливо ждал, пока раздумья Мириссы вернутся в свое привычное русло. Затем он вставил свою карточку в едва заметную щель рядом с посмертной маской, и круглая дверь тихо отворилась.
Перед ними оказался гардероб тяжелой меховой одежды, которая казалась совершенно неуместной на космическом корабле. Однако Мирисса быстро поняла его необходимость, поскольку температура здесь была намного ниже, и она задрожала от непривычного холода.
Лорен помог ей натянуть термокостюм – дело в невесомости не такое уж простое, – и они подплыли к какому-то кругу словно бы замерзшего стекла в дальнем конце этой небольшой камеры. Хрустальная дверь открылась им навстречу наподобие стекла на часах, и оттуда вырвался вихрь настолько морозного воздуха, что Мирисса такого не то что никогда не встречала, а и представить даже не могла. Тонкие струйки сконденсированного на холоде водяного пара вились вокруг нее, словно в каком-то танце привидений. Она глянула на Лорена, как бы спрашивая: «Неужели ты думаешь, что я войду туда?!»
Он же успокаивающе взял ее за руку, говоря:
– Не волнуйся, костюм тебя защитит, а через пару минут ты и на лице холода ощущать не будешь.
Ей трудно было поверить в это, однако все так и случилось. Последовав за ним в ту дверь и дыша поначалу с опаской, она вскоре с удивлением обнаружила, что эти ощущения оказались совсем не неприятными. Даже наоборот, это ее взбодрило, и она смогла, наконец, понять, почему люди с такой охотой путешествовали полярными районами Земли.
Она с легкостью могла себе вообразить, что именно туда и попала, поскольку впечатление было такое, будто она плывет по какому-то мерзлому, снежно-белому миру. Вокруг были только какие-то блистающие соты, сделанные, быть может, изо льда в виде тысяч шестиугольных ячеек. Это напоминало уменьшенную копию щита «Магеллана»… только здесь отдельные секции имели всего около метра в поперечнике и были оправлены в кружево различных трубок и проводов.
Так вот они где – спящие вокруг нее – все те сотни тысяч колонистов, для которых Земля поныне оставалась воспоминанием буквально вчерашнего дня. Что снится им сейчас, интересно знать, когда они проспали еще меньше половины своего пятисотлетнего сна? И вообще, бывают ли сны в таком зыбком состоянии на грани между жизнью и смертью? Суля по опыту Лорена, нет; но кто может быть уверен?
Мириссе доводилось видеть видеофильмы о пчелах, которые мельтешили, занимаясь своими делами, внутри улья; она ощущала себя тоже маленькой пчелкой, когда рука в руке летела вместе с Лореном вдоль переплетения реек и поручней на лицевой грани этой громадной соты. Теперь она уже чувствовала себя в невесомости непринужденно и даже думать забыла про лютый холод. Да и собственного тела она почти не чувствовала, ей приходилось снова и снова напоминать себе, что это отнюдь не сон, после которого наступит пробуждение.
На секциях не было никаких имен, только буквенно-цифровой код. Лорен безошибочно направился к Н-354. Нажатием кнопки шестигранный контейнер из металла и стекла выдвинулся на телескопических направляющих, открывая взгляду женщину, которая спала внутри.
Красивой она не была, хотя нечестно судить о красоте женщины, не увидев венчающих ее волос. Кожа у нее была того цвета, какого Мирисса никогда не видела и который, она знала, стал под конец на Земле очень редкостным: он был черным, но темным настолько, что отливал синевой. Эта кожа была такой безупречно гладкой и чистой, что Мирисса не смогла сдержать порыва зависти; в ее сознании невольно возник и тут же исчез образ сплетенных тел – одно цвета эбенового дерева, другое слоновой кости, – образ, который, она знала наверняка, будет преследовать ее все предстоящие годы.
Она вновь всмотрелась в лицо женщины. Даже в этом многовековом сне оно демонстрировало интеллект и решительность. Смогли бы мы подружиться? – подумала Мирисса. Навряд ли: мы слишком схожи между собой.
Значит, ты и есть Китани, и ты несешь первого ребенка Лорена туда, к звездам. Но будет ли он действительно первым, если родится за несколько столетий после моего? Впрочем, первый или второй – я желаю ему счастья…
Когда хрустальная дверь затворилась за ними, Мирисса все еще пребывала в оцепенении, хотя и не только от холода. Нежно поддерживая, Лорен провел ее назад по коридору мимо Ангела-Хранителя.
Еще раз ее пальцы коснулись щеки бессмертного золотого мальчика. Она ощутила даже тепло от прикосновения, и это поразило ее, но всего на миг: она поняла, что ее тело еще не адаптировалось к температуре помещения.
Впрочем, для этого достаточно считанных минут; но сколько времени, подумалось ей, должно пройти, чтобы растаял лед вокруг ее сердца?

                54. Слово прощания

Я обращаюсь к тебе, Эвелин, в последний раз перед тем, как начнется мой самый долгий сон. Я нахожусь еще на Талассе, но рейсовый челнок отправляется на «Магеллан» через несколько минут; мне больше нечего делать – до самого прибытия на другую планету, через триста лет от сегодняшнего дня…
Мне очень горько на душе, потому что я только что попрощался с Мириссой Леонидас, с которой меня здесь связали самые теплые дружеские отношения. Как бы она тебе понравилась! Это, наверное, самая светлая голова из всех, кого я встречал на Талассе, и мы провели немало часов в долгих беседах… хотя, боюсь, некоторые из них были больше похожи на монологи, за которые ты меня частенько критиковала…
Конечно же, спрашивала она меня и о Боге; но, пожалуй, самым проникновенным ее вопросом был тот, на который я так и не сумел дать ответа.
Вскоре после того, как погиб ее любимый брат, она спросила: «В чем заключается предназначение горя? Несет ли оно какую-нибудь биологическую функцию?»
Как странно, что я никогда не задумывался об этом всерьез! Вполне можно представить себе вид разумных существ, которые успешно функционируют, при том, что своих умерших вспоминают без каких-либо эмоций… если вспоминают вообще. Это было бы отнюдь не гуманное общество, однако существовать оно могло бы, по крайней мере, не хуже, чем некогда на Земле термиты или муравьи.
А не есть ли горе случайным – даже патологическим – побочным продуктом любви, которая, уж конечно, на самом деле несет существенную биологическую функцию? Эта диковинная мысль не дает мне покоя. Тем не менее, именно наши эмоции делают нас людьми; в состоянии ли кто-нибудь от них отречься, даже сознавая, что каждая новая любовь является очередным заложников этих двойняшек-террористов – Времени и Рока?
Мы с ней часто говорили о тебе, Эвелин. Для нее было загадкой, почему мужчина всю свою жизнь может любить только одну женщину, да еще и после ее смерти не искать себе другую. Как-то, поддразнивая ее, я сказал, что супружеская верность для талассиан столь же удивительна, как и ревность; Мирисса отпарировала, что они, мол, только выиграли, избавившись как от того, так и от другого.
Меня зовут: челнок вот-вот отправляется. Сейчас я должен навсегда попрощаться с Талассой. И твой образ тоже начинает меркнуть. Пусть я неплохо умею давать советы другим, со своим собственным горем я, наверное, перегнул палку, а это не способствует памяти о тебе.
Таласса помогла мне исцелиться. Отныне я уже буду скорее радоваться воспоминаниям о тебе, нежели печалиться, что потерял тебя.
Какое-то удивительное спокойствие охватывает меня. Впервые за все время, мне кажется, я начинаю понимать моих давних друзей-буддистов с их концепциями Отстраненности и даже Нирваны…
Если же мне не проснуться на Сагане-2, то так тому и быть. Здесь я свое дело сделал и чувствую себя вполне удовлетворенным.

                55. Отправление

Тримаран достиг края водорослевых зарослей почти в полночь, и Брант бросил якорь на тридцатиметровой глубине. На рассвете он начнет сбрасывать шпионские мячи, создавая кордон между Скорпвиллем и Южным островом. После чего все передвижения скорпов туда или обратно будут фиксироваться. Если же они обнаружат какой-нибудь из этих мячей и утащат к себе в качестве трофея, – тем лучше. Он будет работать и дальше, передавая, без сомнений, даже более полезную информацию, чем в открытом море.
Сейчас же делать было нечего – только лежать себе и под легкое покачивание лодки слушать музыку «Радио Тарны», передачи которого сегодня были выдержаны в на удивление деликатном тоне. Время от времени передавали то какое-нибудь объявление, то послание доброй воли, то какое-то стихотворение в честь гостей планеты. Мало кто на обоих островах будет спать этой ночью. Мирисса хотела бы знать, вот о чем сейчас думает Оуэн Флетчер и его товарищи по изгнанию, высаженные в чужом мире на всю оставшуюся жизнь. В последний раз, когда их показывали по Северной видеосети, они выглядели отнюдь не несчастными, живо обсуждая перспективы местного бизнеса.
Брант был такой спокойный, что Мирисса, лежавшая рядом с ним, глядя на звезды, могла бы подумать, что он спит, если бы он не сжимал ее руку, крепко, как всегда. Он изменился – может быть, даже больше, чем она. Стал не таким нетерпеливым, более внимательным к другим. И, что самое главное, – он уже принял будущего ребенка, сказав с такой нежностью, что Мириссу это растрогало до слез: «У него будет не один отец, а два».
Теперь «Радио Тарны» начало последний и совершенно ненужный отсчет времени до старта – первый, который когда-либо приходилось слышать талассианам, если не считать исторических записей прошлого. «Увидим ли мы хоть что-нибудь? – думала Мирисса. – Ведь “Магеллан” находится над противоположным – океаническим – полушарием, в полуденном зените. Между нами – целая планета…»
– …Ноль! – провозгласило «Радио Тарны» – и сразу захлебнулось в громком реве фонового шума. Брант убавил звук до минимума, и тогда вспыхнуло небо.
Кольцом охватывая весь горизонт, сиял огонь. На север, юг, восток, запад – всюду было одно и то же. Длинные ленты пламени взметались из океана на полнеба ввысь, создавая такое ослепительное зарево, какого Таласса никогда еще не видела – да и никогда не увидит вновь.
Оно было прекрасно, но вселяло трепет. И теперь Мириссе стало понятно, почему «Магеллан» расположился на противоположной стороне планеты, хотя то, что они видели, было результатом не работы самого квантового двигателя, а всего лишь потоками рассеянной энергии, которая выделялась при этом, поглощаемая затем ионосферой, не причиняя никакого вреда. Лорен рассказывал ей что-то такое непостижимое про какие-то ударные волны суперпространства, добавляя, что даже сами изобретатели двигателя не могли объяснить это явление.
На миг ей подумалось: а что себе придумают скорпы по поводу этакого небесного фейерверка? Ведь определенная часть этого лучистого неистовства наверняка пробьется сквозь водорослевые леса к ним, озаряя их подводные города.
Возможно, то была лишь игра воображения, но ей казалось, что многоцветные пучки лучей, которые образовывали корону света, медленно вздымаются к небесному своду. Источник их энергии наращивал скорость, разгоняясь на своей орбите и навсегда покидая Талассу. Но прошло несколько минут, прежде чем Мирисса смогла удостовериться в этом движении; одновременно и яркость самого сияния тоже заметно снизилась.
Внезапно все стихло. И «Радио Тарны» снова вышло в эфир, сообщая задыхающимся от волнения голосом:
– …все согласно плану… корабль совершает переориентацию… будут еще другие проявления, однако уже не столь зрелищные… все начальные стадии выхода в открытый космос будут осуществляться по ту сторону планеты, но мы сможем непосредственно наблюдать «Магеллан» ровно через трое суток, когда он будет покидать нашу систему…
Мирисса едва слышала эти слова, потому что неотрывно всматривалась в небо, на которое уже начали возвращаться звезды – звезды, на которые отныне она не сможет смотреть, не вспоминая Лорена. Теперь ее захлестнули чувства; слезы, если они у нее еще остались, потекут позднее.
Брант обнял ее, и ей стало покойно перед лицом космического одиночества. Она принадлежит этому миру, и ее сердце больше не отступится. Потому что она, наконец, осознала: пусть Лорена она полюбила за его силу, Бранта любит за его слабость.
– Прощай, Лорен, – прошептала она, – и счастья тебе в том далеком мире, который ты со своими детьми будешь покорять во имя человечества. Но думай хотя бы иногда про девушку, которую ты оставил триста лет назад по пути с Земли.
Поглаживая с неловкой нежностью ее волосы, Брант пытался отыскать слова утешения для нее, но понимал, что молчание лучше. Он не чувствовал себя победителем: пусть Мирисса вернулась к нему, их прежним беззаботным отношениям пришел бесповоротный конец. Брант знал, что весь остаток их жизни между ними будет стоять призрак Лорена – человека, который не постареет и на день, когда они уже обратятся в прах и тлен.

                * * *

Когда тремя днями позже «Магеллан» взошел над восточным горизонтом, он был подобен звезде, настолько яркой, что слепила глаза, несмотря на то, что квантовый двигатель тщательно был ориентирован таким образом, чтобы львиная доля его излучения прошла мимо Талассы.
Неделю за неделей, месяц за месяцем он постепенно тускнел, хотя даже на дневном небе его легко было отыскать, если знать, куда надо смотреть.
Последний раз Мирисса видела его незадолго перед тем, как ей изменило зрение. На протяжении нескольких дней квантовый двигатель, видимо, излучал энергию – на таком расстоянии она уже не могла причинить вреда – в направлении Талассы.
Он был уже в пятнадцати световых годах отсюда, но ее внуки безошибочно могли показать голубую звезду третьей величины, которая сияла прямо над сторожевыми башнями электрического противоскорпового барьера.

                56. Под разделяющей чертой

Они еще не были разумны, однако отличались любопытством – и это был первый шаг на бесконечном пути.
Как и многочисленные ракообразные, когда-то господствовавшие в земных морях, они могли обитать и на суше. Но вплоть до последних столетий мало что побуждало их к этому: громадные водорослевые леса обеспечивали все их нужды. Длинными тонкими листьями они питались, а прочные стебли служили им в качестве материала для примитивных артефактов.
Они имели всего двух природных врагов. Одним являлась гигантская, хотя и чрезвычайно редкостная глубоководная рыба – пара хищных челюстей, соединенных с ненасытным желудком. Другим же – ядовитая пульсирующая медуза, подвижная разновидность гигантского полипа, – которая порой укрывала смертью, словно ковром, все морское дно, оставляя после себя безжизненную пустыню.
Если не считать спорадических вылазок за грань, разделяющую воду и воздух, скорпы всю свою жизнь могли не покидать морских глубин, поскольку они были превосходно приспособлены к этой среде. Однако – в отличие от муравьев и термитов – они еще не зашли в эволюционный тупик. И сохраняли способность реагировать на перемены.
А перемены, пускай и чуточные, действительно пришли в этот океанический мир. С неба начали падать удивительные вещи. Там, откуда они взялись, их, наверное, намного больше. И, когда скорпы будут готовы, они отправятся на поиски.

                * * *

Никто никуда не торопился в этом мире вечности – Талассианском море; пройдет немало лет, прежде чем скорпы отважатся совершить свой первый набег на чужую территорию, откуда их разведчики приносили столь странные донесения.

                * * *

Они и не догадывались, что другие разведчики приносят сообщения о них самих. И потому время, когда они решатся совершить вылазку, будет как нельзя более неудачным.
Им не повезет, потому что они двинутся на берег во время второго – неконституционного, однако чрезвычайно успешного – срока полномочий президента Оуэна Флетчера.


                Часть IX. САГАН-2

                57. Голоса Времени

Космический корабль «Магеллан» находился всего в нескольких световых часах полета от Талассы, когда родился Кумар Лоренсон, в то время как его отец уже спал в анабиозе и узнать об этой новости мог лишь через три сотни лет.
Он плакал от мысли, что безбожно проспал, даже не видя снов, целую жизнь своего первенца. Когда он найдет в себе силы вынести душевную муку, он вызовет из банков памяти аудио- и видеозаписи, которые давно его ждут. И сможет увидеть, как сын его растет и мужает, и услышит сквозь века его голос с приветствием, на которое ответить не сумеет.
А еще он увидит (и избежать этого никак не получится), как постепенно стареет та давно уже мертвая девушка, которую он совсем недавно – какие-то недели назад – держал в своих объятиях. Ее последнее слово прощание слетит к нему со сморщенных губ, которые давным-давно обратились в прах.
Его тоска, как она ни горька, постепенно сойдет на нет. Небо впереди залито светом нового солнца, и скоро в этом мире, который уже тянет «Магеллан» на последнюю орбиту, состоится еще одно рождение.
Боль когда-нибудь утихнет; но воспоминания не уйдут никогда.

                КОНЕЦ


                ПОСЛЕСЛОВИЕ

Первый намек на то, что энергия вакуума может быть использована в качестве движущей силы, сделал, кажется, Синити Сейке в 1969 г. («Квантово-электрический космический летательный аппарат», VIII Симпозиум по космической технологии и науке, Токио)
Десятью годами позже Г. Д. Фронинг из компании «МакДоннелл-Дуглас Астроноутикс» изложил эту идею в Лондоне на конференции по космическим исследованиям Британского Межпланетного Общества (сентябрь 1979 г.), с двумя последовавшими публикациями: «Требования по движению для квантового межзвездного реактивного двигателя» (1980) и «Исследования квантового реактивного двигателя для межзвездного полета» (1981).
Помимо многочисленных изобретателей так называемых «космических двигателей» неведомой природы, первым из научных фантастов, кто использовал указанную идею в литературе, был, если не ошибаюсь, д-р Чарльз Шеффилд [37], ведущий научный сотрудник корпорации «Спутники Земли»; он оговаривает теоретические основы квантового двигателя (или, как он называет его, «вакуум-энергетического двигателя») в повести «Хроники Макэндрю» (журнал Analog, 1981; издательство «Тор», 1983).
Намеренно наивные расчеты Ричарда Фейнмана [38] показывают, что в каждом кубическом сантиметре вакуума энергии содержится достаточно, чтобы вскипятить все океаны Земли. Другая оценка, данная Джоном Уиллером, приводит к величине, на семьдесят девять порядков еще более высокой. Когда двое физиков мировой элиты расходятся всего-навсего на семьдесят девять нулей, тогда нам, простым смертным, можно простить определенный скептицизм; однако по крайней мере забавно подумать, что вакуум внутри обычной лампочки содержит в себе достаточно энергии, чтобы уничтожить Галактику… а возможно, если еще немного постараться, то и всю Вселенную.
Также в исторического, надеюсь, значения статье «Получение электрической энергии из вакуума посредством заряженных пластинчатых проводников» (1984) д-р Роберт Фарвард [39] из исследовательских лабораторий «Хьюз» показал, что по крайней мере малая часть этой энергии может быть перехвачена. Если ее сумеет запрячь в качестве движущей силы кто-либо еще, кроме писателей-фантастов, тогда чисто технические проблемы межзвездного – или даже межгалактического – полета были бы решены.
А возможно, и нет. Я чрезвычайно благодарен д-ру Алану Бонду за его детальную математическую проработку необходимости защиты с помощью щита для осуществления космического полета, описанного в данном романе, а также за то, что он указал на усеченный конус как на наилучшую форму такого щита. Вполне может оказаться, что фактором, который ограничивает скорость межзвездного полета, является как раз не проблема энергии, а разрушение щита космической пылью и протонным испарением.
Историю и теорию «космического лифта» можно найти в моем обращении к Тридцатому конгрессу Международной федерации астронавтики (Мюнхен, 1979) «“Космический лифт” – “мысленный эксперимент” или ключ от Вселенной?» Также я развивал эту идею в романе «Фонтаны рая» (1978).
Первые опыты в этом направлении, когда полезный груз будет спущен с космического челнока в атмосферу на стокилометровой длины «пуповине», начнутся одновременно с публикацией этого романа [40].







[1] Эйсли Лорен (1907 – 1977) – американский антрополог, популяризатор науки, поэт. – Здесь и далее прим. перев.

[2] Мелвилл Герман (1819 – 1891) – американский писатель, автор романа «Моби Дик». Готорн Натаниэль (1804 –1864) – американский писатель, автор романов «Алая буква», «Дом о семи фронтонах», «Эксперимент доктора Хайдеггера», «Септимиус» и др.

[3] Так называется космический корабль в сериале «Звездный Путь: Вояджер» (англ. Star Trek:Voyager) – четвертый научно-фантастический телевизионный сериал на основе вселенной «Звездный путь» (Star Trek), созданный Риком Берманом, Майклом Пиллером и Джерри Тейлор. Выходил на экраны в США с 1995 по 2001 г. Отсюда можно сделать вывод, что А. Кларк имел в виду более раннюю версию данного сериала, однако никаких сведений о ней в Интернете найти не удалось.

[4] Шкловский Иосиф Самуилович (1916 – 1985) – выдающийся советский астрофизик и общественный деятель, один из основоположников концепции поиска внеземного разума. Саган Карл (1934 – 1996) – видный американский астроном, популяризатор науки, писатель. Автор романа «Контакт», по которому в 1997 г. был снят одноименный фильм.

[5] Типлер Фрэнк Дженнингс (р. 1947) – американский физик, один из активный пропагандистов «трансгуманизма».

[6] Беккерель, Антуан Анри (1852 – 1908) – французский физик. Был удостоен Нобелевской премии по физике 1903 г. как один из первооткрывателей радиоактивности (совместно с Пьером и Марией Кюри).

[7] В английском языке имя Мозес соответствует библейскому Моисей.

[8] Лэмб Уиллис Юджин (р. 1913) – американский физик, лауреат Нобелевской премии по физике 1955 г. (совместно с П. Кушем). Резерфорд Эрнест (1871 – 1937) – выдающийся английский физик, лауреат Нобелевской премии по химии 1908 г.

[9] Планк Макс Карл Эрнст Людвиг (1858 – 1947) – выдающийся немецкий физик. Как основоположник квантовой теории предопределил направление развития физики с начала ХХ в. Лауреат Нобелевской премии по физике 1918 г. за вклад в развитие квантовой физики.

[10] Фильм «Мятеж на “Баунти”» (Mutiny On The Bounty), снятый в 1962 г. режиссером Льюисом Малстоуном, повествует о событиях конца XVIII века, когда экипаж британского корабля «Баунти» поднял мятеж против капитана Блая. В роли возглавившего мятеж аристократа Кристиана Флетчера снялся Марлон Брандо. Картина является экранизацией одноименного романа Чарльза Нордхоффа и Джеймса Норманна, а также римейком экранизации 1935 г. с Кларком Гейблом. В 1963 г. «Мятеж на “Баунти”» был награжден премией «Оскар» как лучший фильм года.

[11] Борджиа, Лукреция (1480 – 1519) – внебрачная дочь папы Александра VI и его спутницы жизни Ванессы Катанеи, герцогиня Феррары. Известна своей бурной светской жизнью, богатой любовными приключениями, которые нередко заканчивались печально для ее любовников. Также «прославила» род Борджиа как искусная отравительница, которой убийство доставляло удовольствие. По отзывам современников, отличалась необыкновенной красотой. Согласно легенде, была одновременно любовницей отца – папы Александра VI, и брата – Чезаре Борджиа.
Валерия Мессалина (ок. 17/20 – 48) – третья жена римского императора Клавдия, влиятельная и властолюбивая римлянка, прославленная своим распутным нравом. Благодаря древнеримским историкам, имя Мессалины стало нарицательным для характеристики развратных женщин.
Хассе-Бордони, Фаустина (1693 или 1700 – 1781) – итальянская оперная певица (меццо-сопрано). Прославилась тем, что в июне 1727 г. на премьере оперы «Астианакс» прямо на сцене устроила драку с другой известной примадонной того времени – Франческой Куццони.

[12] Кого имел в виду автор под фамилией Эккерли, к сожалению, установить не удалось. Видимо, это один из видных ученых будущего. Чандрасекар, Субраманьян (1910 – 1995) – американский астрофизик, лауреат Нобелевской премии по физике 1983 г. Гершель, Уильям (Фридрих Вильгельм Гершель, 1738 – 1822) – английский астроном немецкого происхождения.

[13] Галилей, Галилео (1564 – 1642) – итальянский философ, физик и астроном. Галилей в основном известен изобретением телескопа, наблюдением планет и звезд, активной поддержкой гелиоцентрической системы Коперника, а также экспериментами по механике. Коперник, Николай (1473 – 1543) – польский астроном, математик и экономист. Наиболее известен как создатель гелиоцентрической модели мира. Птолемей, Клавдий  – выдающийся александрийский астроном, математик и географ II века н. э. Предположительные годы жизни – около 87 – 165 гг. В период с 127 по 151 гг. жил в Александрии, где проводил астрономические наблюдения.

[14] CETI (Communication with Extraterrestrial Intelligence) – ветвь программы по поиску внеземного разума (SETI), имеющая целью установление контакта с внеземными цивилизациями посредством радиосвязи.

[15] Здесь у автора хронологическая неувязка: Карл Саган умер в 1996 г., т. е. еще в ХХ веке

[16] Рамануджан, Сриниваса Айенгор (1887 – 1920) – индийский математик. Не имея специального математического образования, получил замечательные результаты в области теории чисел. Моцарт, Вольфганг Амадей (1756 – 1791) – выдающийся представитель Венской школы классической композиции. Был также виртуозным скрипачом, органистом, дирижером. По свидетельству современников, обладал феноменальным музыкальным слухом и памятью.

[17] Пенроуз, Роджер (р. 1931) – выдающийся ученый современности, активно работающий в различных областях математики, общей теории относительности и квантовой механики, автор теории твисторов.

[18] Хокинг, Стивен Уильям (р. 1942) – один из наиболее влиятельных в научном смысле и известных широкой общественности физиков-теоретиков нашего времени. Хокинг занимает должность Лукасианского профессора математики в Кембриджском университете должность, которую три столетия назад занимал Исаак Ньютон. Основная область его исследований – космология и квантовая гравитация. Шварцшильд, Карл (1873 – 1916) – немецкий астроном и физик, один из основоположников теории относительности.

[19] Келдор имеет в виду эпизод из Библии, когда Моисей на горе Синай заключил Завет с Богом (Бытие, гл. 19, 20).

[20] Веда (санскр. «знание, учение») – священная книга брахманов. Веды, которым приписывается сверхъестественное происхождение, делятся на четыре санхиты (сборника): «Ригведа» (Веда гимнов), «Самаведа» (Жертвенные песни), «Яджурведа» (Жертвенные изречения), «Атхарваведа» (Песни заклинания). Библия – собрание древних текстов, созданных на Ближнем Востоке с XIII в. до н. э. по II в. н. э., канонизированное частично или полностью в иудаизме и христианстве в качестве Священного Писания. Трипитака (санскр. «Три корзины») – свод буддийских священных текстов, составленный вскоре после смерти Будды Шакьямуни на Первом Буддийском соборе. В буддийском мире существует множество версий Трипитаки, в которые входит огромное количество различных текстов. Наибольшей известностью пользуется палийский канон традиции Тхеравада, или Типитака. Коран – религиозная книга, священная для приверженцев всех исламских направлений. Служит основой исламского законодательства – как религиозного, так и гражданского. Коран был составлен в VII в. н. э. как собрание изречений и откровений пророка Мухаммеда, сохранившихся в устной передаче после его смерти.

[21] Гомер (хронологический период, в котором можно локализовать его жизнь, – от XII до VII века до н. э.) – легендарный древнегреческий аэд (поэт-сказитель). Автор «Илиады» и «Одиссеи». Шекспир, Уильям (1564 – 1616) – великий английский поэт и драматург, классик мировой литературы. Мильтон, Джон (1608 – 1674) – английский поэт, политический деятель, мыслитель. Толстой, Лев Николаевич (1828 – 1910) – великий русский писатель, публицист и религиозный мыслитель, идеолог движения толстовцев. Пруст, Марсель (1871 – 1922) – французский писатель, автор цикла романов «В поисках утраченного времени».

[22] Бетховен, Людвиг ван (1770 – 1827) – великий немецкий композитор, дирижер и пианист.

[23] Сибелиус, Ян (1865 – 1957) – финский композитор.

[24] Кэкстон, Уильям (ок. 1422 – 1491) – английский первопечатник. В 70-х гг. XV века неподалеку от Вестминстерского аббатства основал первую в Лондоне типографию. Гуттенберг, Иоганн (р. между 1397 и 1400 – 1468) – немецкий изобретатель книгопечатания.

[25] Сабра (Цабар) – самоназвание еврея-израильтянина, родившегося в своей стране (в отличие от эмигранта-репатрианта). Происходит от местного названия растения опунции (лат. Opuntia ficus-indica) семейства кактусовых. Аллегория с плодом сабры, колючим снаружи и сладким внутри.

[26] Магеллан, Фернан (ок. 1480 – 1521) – Испанский мореплаватель португальского происхождения, первым осуществивший кругосветное путешествие. Был убит на одном из островов, впоследствии названных Филиппинскими.

[27] Фрейд, Зигмунд (1856 – 1939) – австрийский психиатр и основатель психоаналитической школы.

[28] In vino veritas – Истина в вине (лат.).

[29] В. Шекспир, «Юлий Цезарь» (акт III, сцена 2). Перевод М. Зенкевича. Цитата по ПСС в восьми томах. Издательство «Искусство», 1959, т. 5.

[31] Джефферсон, Томас (1743 – 1826) – видный деятель Первой американской буржуазной революции, 3-й президент США, один из отцов-основателей этого государства, политик, дипломат и философ. Один из авторов Конституции США.

[32] Далида (библейск.) – блудница, лишившая Самсона силы, обрив его волосы, и предавшая его филистимлянам (Книга Судей, глава 16).

[33] Манихейство – синкретическое религиозное учение, зародившееся в начале I тыс. н. э. и распространившееся преимущественно в Персии и Азии. Манихеи рассматривали бытие как борьбу двух равноправных начал – света и тьмы, добра и зла.

[34] Гёдель, Курт Фридрих (1906 – 1978) – австрийский математик, логик и философ математики, наиболее известный сформулированной и доказанной им «теоремой о неполноте».

[35] В наше время эта реликвия хранится в Храме Зуба Будды (Шри-Далада-Малигава), возведенном в городе Канди (Сенкадагалапура), Шри-Ланка. Является одной из святынь буддизма и местом паломничества.

[36] Lento Lugubre (ит., муз.) – музыкальный термин, в буквальном переводе – «медленно и скорбно».

[37] Шеффилд, Чарльз (1935 – 2002) – американский писатель-фантаст.

[38] Фейнман, Ричард Филлипс (1918 – 1988) – выдающийся американский физик, один из основателей квантовой электродинамики. В 1943 – 1945 гг. входил в группу разработчиков атомной бомбы в Лос-Аламосе. Лауреат Нобелевской премии по физике 1965 г. (совместно с С. Томонагой и Дж. Швингером).

[39] Форвард, Роберт Лалл (1932 – 2002) – американский ученый-астрофизик и писатель. Работал в корпорации «Хьюз». На его счету более 200 научных публикаций, некоторые из которых стали классикой современной астрофизики, а также 11 романов, которые обычно характеризуют как «сверхжесткую научную фантастику» – научных концепций в его фантастике было столько, что на них даже стало принято ссылаться в научных работах как на «предшествующие художественные публикации по тематике».

[40] Роман «Песни далекой Земли» вышел в 1986 г.