Порядки и поведение в плену ч. 41

ПОРЯДКИ И ПОВЕДЕНИЕ В ПЛЕНУ.

Как уже говорилось, режим содержания наших пленных ТОГДА в японских лагерях был не слишком строгим и не шел ни в какое сравнение с тем, что творилось в гитлеровских концлагерях.
Вот как, например,  описывал первые часы своего пленения, после капитуляции Порт-Артура, капитан 1-го ранга Б. И. Бок
«Шли мы свободно вольной группой. Лишь один японский офицер с несколькими солдатами и переводчиком служили нам скорее в качестве вожатых, чем караулом. Колонну замыкали несколько японских повозок с багажом. При выходе из Нового города гарнизон Порт–Артура сдавал свои винтовки и вид этого расстрелянного и уже ни к чему негодного оружия, находящегося под охраной японских часовых, больно резанул по сердцу.
Переход в 37 миль до Дальнего был сделан нами в два дневных перехода. На полпути для нас был устроен лагерь из полевых палаток, поставленных на открытом поле. Пронзительный ветер свободно продувал под их незакрепленные полы и они не давали никакого укрытия от стужи. Поэтому все мы предпочли сидеть у импровизированных жаровень, сделанных из галонных банок от выданных нам войсковых галет, ужиная японскими консервами...

Вдруг из темноты ночи раздался шум подъезжающих повозок и вышедший в свет костров с фонарем японский переводчик на ломаном русском языке спросил: «Где здеся русские морские офицеры?» Мы откликнулись. «Японские морские офицеры поздравляют русских морских офицеров с их Новым годом и прислали им подарки», низко кланяясь, торжественно объявил он.
Удивленные мы обступили повозки. Обе они были наполнены небольшими бутылочками. Виски, коньяк, всевозможные европейские крепкие напитки быстро разошлись по рукам. Кто–то из старших передал через доставившего их переводчика нашу благодарность за внимание и подарки и повозки скрылись в темноте.
Вино согревало прозябшие тела, но еще теплее стало в наших сердцах. Друзьями, подумавшими о нас, оказались те самые враги, с которыми не на жизнь, а на смерть только что боролись мы весь прошедший год.
К вечеру второго дня мы пришли в Дальний, где соединились с ранее пришедшими туда группами. На дверях бывшей русской гимназии висела курьезная вывеска: «Квартира для плена». Голы были очищенные от всякой мебели помещения школы. Отопление не действовало. Но были хибачи (жаровни) с углями, были мясные консервы, а главное было укрытие от пронизывавшего два дня до костей ветра, и потому было даже уютно.
И так мы в плену. Об этом наглядно говорят расставленные у всех входов и выходов часовые. Выход из дома запрещен, за исключением, как по особому вызову японского начальства».
Были и другие неожиданности: холодное оружие, которое по условиям капитуляции было возвращено нашим офицерам, от них потребовали СДАТЬ перед посадкой на пароходы, в японские лагеря. Никакие протесты не помогли, под угрозой применения силы пришлось подчиниться.
Что ж, девиз «горе побеждённым» не нов, но точен...

Многие наши офицеры, не потерявшие чести и чувства собственного достоинства в плену, рассматривали своё пребывание там, как позор и своё национальное унижение. Тем более, что японцы при случае давали это им почувствовать.
Вот записи из дневника В.И. Семенова:
«Пятого октября.
— Сегодня в газетах официально объявлено о состоявшейся ратификации мирного договора. Нам сообщено, что отныне караул при храме остается лишь для охраны «бывших» военнопленных от возможных покушений со стороны невежественных масс, недовольных условиями мира, что мы совершенно свободны, но в случае какой-нибудь дальней поездки (за город) просят предупреждать, чтобы администрация, ответственная за нашу безопасность, могла принять необходимые меры.
Наш (японский) поручик явился ко мне с ликующим видом и вручил кусочек картона (вроде визитной карточки большого формата), на котором было по-японски написано, что такому-то (мое имя и звание) предоставляется посещать все места, какие ему заблагорассудится; дальше следовали — подпись и печать.
Словом — нечто вроде удостоверения личности. Поблагодарил и в тот же день хотел воспользоваться своим правом, но тотчас убедился, что высшее начальство (намеренно или ненамеренно — не знаю) в чем-то недораспорядилось.
Оказалось, что карточку, с таким торжеством поднесенную мне поручиком, нужно при уходе предъявлять жандармскому унтер-офицеру и ему же сообщать, в котором часу вы вернетесь. Если час этот был после захода солнца, то следовало получить разрешение, якобы от начальника гарнизона, на деле же, конечно, не от него, а по передоверию от майора, поручика и в результате — от того же жандармского унтер-офицера, который пускался в расспросы: почему вы желаете вернуться в таком-то часу, где вы намерены проводить время и т. д.

Разумеется, от предположенной прогулки я отказался, вызвал поручика и возвратил ему карточку, пояснив, что по нашим обычаям штаб-офицеру непристойно испрашивать у нижнего чина разрешения возвратиться в желаемый срок с риском получить отказ в зависимости от его усмотрения. Подобные случаи действительно имели место в тот же день: «Вы почему хотите вернуться в 10 часов?» — спрашивает жандарм. «Собираюсь пообедать в отеле, сыграть на бильярде...» — отвечает необидчивый россиянин. «Успеете и до 9 часов! Я так и запишу!»

«6 октября. — Какими способами вытравлено из этих людей — не скажу, чувство собственного достоинства, это слишком высоко, а просто — самолюбие! Кажется, все забыли и готовы брататься с японцами... Гадость!.. В самом деле, возьмем живой, наглядный пример (это — в объяснение «гадости»).
Не говоря уже про первое время после франко-прусской войны, но даже теперь, 35 лет спустя, француз (особенно военный) только по нужде заглянет в Германию. Ему неловко. Он боится, что любой встречный может взглянуть на него и подумать: «Вот побежденный...» И как он может реагировать на это?.. А наши?.. Нет! видимо, я родился либо слишком рано, либо слишком поздно...

        С милостивого соизволения японского жандарма наши бегают по городу и по возвращении домой с восторгом рассказывают, как мальчишки (такие бойкие) показывали им языки и кричали: «Сей-ио-дзин!» (западный человек), как в японском ресторане (конечно, за деньги) их принимали и учили есть палочками, как они (превозмогая отвращение) ели сырую рыбу, чтобы не шокировать сотрапезников, находивших её восхитительной...
Они как будто забыли (а может быть, и никогда не сознавали?), что поражение — это обида, которую можно смыть только победой! Забыли святую месть, которую должны были бы носить в сердце, в жажде которой надо воспитать грядущее поколение! Забыли позорный разгром Родины, а может быть... и ее — Родину?.. — Россия!.. — неужели это слово утратило для них свой смысл?..

«С нами Бог!» Да вправе ли мы еще носить этот гордый девиз? Не скажет ли всякий европеец, увидев русского офицера, ласкающегося к японцу: «Бог с вами!»
Рухнула веками сложившаяся слава о непобедимости России... И как воскресить ее?.. Ведь катаклизм нужен! — не война, а уничтожение царств и народов, — чтобы восстановить утраченное обаяние!..»

Видите, КАКИЕ пророческие слова написал, скончавшийся в 1909 году от последствий своих боевых ранений капитан 2-го ранга В.И. Семёнов?! Он был настоящим ПАТРИОТОМ своей страны, страдал и мучился от её унижений. Конечно же ему (и таким как он) было НЕПРИСТОЙНО отпрашиваться в увольнение у нижних чинов японской жандармерии и он откровенно презирал ТАКИХ г.г. офицеров:
«8 октября. — Не могу оторваться от старой темы. Вчера Z ездил в Осака и вернулся ночью, не имея на то разрешения (уехал случайно, с компанией). Сегодня утром, когда над ним подтрунивали, пугая возмездием, очень храбрился, говорил, что мир заключен, что он свободный человек и в случае чего сумеет постоять за себя, а в одиннадцать часов утра, узнав, что, несмотря на дружбу с жандармами, его позднее возвращение занесено в книгу, прямо... пресмыкался перед японским поручиком! Гулял с ним под ручку, звал куда-то обедать... Тот поначалу ломался, но потом дал себя уговорить и обещал не доносить».

К великому сожалению, таких «господ», пресмыкавшихся перед теми, кто имел над ними власть, или ронявших свою честь пьянством или  распущенным поведением у нас было немалое количество. Даже среди тех, кто содержался вместе с Рожественским такие типы встречались:
«Кроме адмирала и его штаба (всего 8 человек), в главном корпусе храма содержатся: с «Ушакова» — 1, с «Осляби» — 1, с «Мономаха» — 1, с «Сысоя» — 1 и с «Урала» — 1, затем с небогатовского отряда — 22 или 24. Последние держатся как-то своей компанией, не признавая не только воинской дисциплины, о которой проповедовал Окамэ, но часто и общепринятых правил приличия...

Тон задают многочисленные прапорщики запаса и юноши того особого типа, который за последние годы успешно культивировался в морском корпусе. Правда, они не составляют большинства, но они всего заметнее...
Из Киото, где содержится большая часть пленных моряков, кем-то было получено письмо, в котором сообщалось, что там для офицеров организованы лекции по штурманскому, артиллерийскому и минному делу, по механике и кораблестроению, а также ведется военно-морская игра — вообще стараются с пользой употребить время вынужденного бездействия.
Кто-то шутя стал поддразнивать молодежь, что по выписке из госпиталя им придется засесть за книги, посещать лекции, а потом, чего доброго, и экзамен сдавать... Все смеялись, но один из мичманов принял дело всерьез и категорически заявил, что ни на какие лекции не пойдет. — Пойдете, если будет приказано! — Никто не может мне приказать! — А начальство? — Здесь нет никакого начальства, кроме японцев! К большому моему удивлению, все его товарищи энергично поддержали это заявление. Шуточные пререкания превратились в принципиальный спор. Ни разъяснение смысла служебных отношений, ни ссылка на статьи морского устава — ничто не помогало!
Причем аргумент протестующих был прост до грубости: «Пусть сам адмирал скажет мне: «Ступайте»! — а я не пойду! Ну, как он может меня принудить?» — Выходило так, что исполнение приказания обязательно лишь в том случае, когда за ослушание грозит немедленное возмездие. Не имеешь возможности наказать — значит, не можешь и приказывать, Печальное credo».

Интересны и  впечатления Семенова о бытовых деталях их содержания в плену:
«Адмирал всю ночь не спал, да и мы не слишком благодушествовали. Барак помещался саженях в 3—4 от берега, а между ним и берегом были воздвигнуты будочки с удобствами, устроенными самым примитивным способом. После полуночи ветерок потянул с моря, и, несмотря на закрытые окна, барак наполнился ароматом рисовых полей!.. Поднялись чуть свет. Для умывания принесли ведро воды с деревянным ковшом и небольшой цинковый таз, до такой степени заросший грязью, что пользоваться им никто не решился. Предпочли мыться прямо на дворе, подавая друг другу воду из ковша. Когда полковник в сопровождении переводчика явился приветствовать адмирала с добрым утром и спросить, всем ли он доволен, то получил в ответ заверение, что, несомненно, породистые свиньи в Европе пользуются большими удобствами, чем мы здесь...
          Полковник смутился, стал бормотать какие-то извинения, затем исчез, и до самого отъезда мы его больше не видели. Переводчик, как и Кимура, пояснял, что это «совсем японский» человек, что он очень старался все устроить так, как европейцы привыкли, но только не умеет. Плохо верилось таким объяснениям.
          В госпитале нас кормили не роскошно, но сытно. Не всегда было вкусно, но всегда по меньшей мере съедобно. Зато здесь... Начну с того, что ни скатерти, ни салфеток не полагалось. Ножи, ложки — покрыты грязью, а между зубьями вилок скопились целые залежи ее. Но это дело поправимое — отмыли и очистили. С тарелками было хуже, так как пища приносилась уже положенной на них, а судя по захватанным краям, и донышки не должны были отличаться чистотой.
На breakfast дали овсянку с сахаром (причем сахар был уже насыпан в тарелку) и рис, политый соусом кэрри. Думали, что придется поддерживать питание чаем с хлебом, когда, к общей нашей радости, появился маркитант, у которого приобрели американские консервы — ветчину, какую-то замазку под названием «паштет из дичи», калифорнийские фрукты и кофе со сливками. В полдень опять угостили. Бульон (грязная вода) и желто-серый омлет с репчатым луком. В 12 ч. 50 мин. дня, когда мы еще сидели за столом, барак закачался и заскрипел; посуда запрыгала по столу. Так продолжалось 10 секунд. Через три минуты — второй удар, слабее первого и продолжительностью 5 секунд. В 4 часа дня снова принесли пищу — опять овсянка с сахаром и какая-то отвратительная слизь с мелко накрошенными кусочками мяса и сала. (Брезгливый человек не выдержал бы одного взгляда на это крошево.)»

Надо упомянуть и про революционную пропаганду, ведению которой в лагерях для наших нижних чинов  не препятствовали, а наоборот - поддерживали японские власти:
«Дело касается всячески покровительствовавшейся японцами революционной пропаганды в среде военнопленных нижних чинов. Насколько была затруднена и обставлена массой формальностей частная их корреспонденция и вообще всякие непосредственные сношения с Родиной, с ближайшими начальниками (находившимися часто в том же городе) и даже с нижними чинами, содержавшимися в соседнем лагере, настолько широко открыты были двери бараков для ввоза брошюр и книг, издававшихся разными «комитетами» в Америке и в самой Японии, а проповедники революционных (правильнее было бы сказать — анархических) идей не нуждались ни в содействии французской миссии, ни в особых разрешениях Военного министерства для свободного входа в лагери военнопленных.
И литература, и сами проповедники были для японцев желанными гостями. Кое-какие из этих книг и брошюр мне пришлось держать в руках: «Организация масс при народных восстаниях», «Бой на улицах», «Типы баррикад против наступления пехоты и кавалерии», «Как действовать, если тираны имеют в своем распоряжении артиллерию» и т. д.
Позже (во Владивостоке) мы увидели на живом примере, как толковались серым массам принципы, изложенные в манифесте 17 октября. Деятельность японцев в этом направлении (вернее, — их открытое покровительство проповедникам анархии) сказывалась так ярко, что даже французский посланник, несмотря на всю нелюбовь дипломатов к «историям», счел себя вынужденным «войти с известными представлениями»...
Ответ, им полученный (напечатанный в японских газетах), был неподражаем по своей откровенности, чтобы не сказать — цинизму: «Наше правило — вреди врагу, чем можешь». Так выразился военный министр Японии...»

Результатом этой пропаганды (а ГЛАВНОЕ – недовольства народных масс этой непонятной и несчастной войной) были многочисленные бунты на кораблях (на которых наших пленных переправляли в Японию) и в самой России.
« Пришли в Нагасаки.
— Приехал командир «Богатыря». Рассказал мало хорошего. Во Владивостоке — бессмысленный, пьяный бунт. Тут же, на рейде — «Монголия» и какой-то норвежский пароход, доставившие беглецов, спасающихся от пугачевщины...
Судовая команда сообщает, что на пароходе бережно хранится красное знамя, которому сбитые с толку люди присягали в Хамадере...
5 ч. вечера. — Положение все обостряется. Утром старший механик, пользуясь стоянкой, хотел послать на завод для исправления поршень так называемой «санитарной» помпы (помпа для прокачивания резервуаров необходимых удобств). Ему этого не позволили раньше, чем не осмотрит и не даст своего заключения «распорядительный комитет». Опасались, не отсылает ли он на завод такую часть машины, без которой нельзя будет выйти в море. Посмотрели и разрешили. В составе эшелона имеется 30 казаков (кажется, Забайкальского войска), взятых вместе с их офицером С.-М. От них он получил предупреждение, что сегодня на сходке (в 12 ч. дня) решено: если завтра до вечера не выйдем из Нагасаки, то выбросить за борт обоих адмиралов и всех, кто заодно с ними, овладеть пароходом, а дальше — видно будет...
Только что предъявлено и прямое требование, через «исполнительный комитет»: «Завтра же идти во Владивосток! Не то — пойдут сами!»

Казаки не решаются выступать с открытым протестом. Говорят, что их слишком мало. Курьезное предложение со стороны шести осетин (из дагестанской бригады): просят купить им японские кинжалы и обещают «много народу башка рез-бить и кишки пускать, раньше чем адмирал кончал». — Стоит ли? Велико ли подкрепление — шесть человек — против толпы в 2 1/2 тысячи, из которой (по сведениям тех же казаков) около сотни с револьверами, а добрая половина вооружена охотничьими ножами?»

Как видим, Рожественский на пароходе, который его самого д.б. перевезти в Россию оказался в роли бессильного заложника. Из более чем 2 тысяч наших пленных он мог рассчитывать на верность шестерых осетин, да трёх десятков казаков... Символично и то, что наши «нижние чины» бережно везли с собой КРАСНОЕ ЗНАМЯ, которому он ПРИСЯГАЛИ в плену. Это были ясные  провозвестники грядущих революционных событий в России...
Легко успокоили всех, конечно же, японские полицейские:

«…капитан дал знать на берег о происходящем на пароходе. — Только что прибыл полицеймейстер. Сообщил, что в Нагасаки войск нет. Губернатор спешно вызвал их из лагеря. Прибудут завтра к 10 ч. утра. В Сасебо телеграфировано о присылке военного судна. Пока что мобилизована вся полиция, скоро прибудет двумя эшелонами.
— «Много ли?» — осведомился адмирал. «Около 70 человек, которые займут спардек, и в рубку (к месту, где сосредоточено все управление пароходом) мятежники пройдут только через их трупы!» — категорически заявил японец.
В 11-м часу вечера полицейские прибыли и как-то незаметно, без шума, не привлекая ничьего внимания, оказались хозяевами спардека.
По-видимому, наши, понаслушавшись всякого вздора в Хамадере, полагали, что японские власти не только не примут меры против них, но даже готовы будут оказать им содействие, и вдруг — такой неожиданный оборот... Эффект получился чрезвычайный. Музыка, песни — мгновенно прекратились; верхняя палуба опустела; судовая команда не встречала ни малейшего препятствия в исполнении своих обязанностей. (До того — машинисты были выгнаны из машины, и даже на станции электрического освещения были поставлены «свои».) Передавали, однако же, что в трюмах, куда японцы при своей малочисленности проникнуть не решались, идут горячие дебаты и призыв к оружию, но... безуспешно».
«6 ноября. — Около 1 ч. 30 мин. пополуночи пришел флаг-капитан, сильно взволнованный, и пригласил пройти на полуют, обещая показать нечто весьма интересное. Действительно, любопытно. С кормы спущены в воду три конца, а неподалеку держатся японские шлюпки (яличники). Флаг-капитан утверждает, что видел, как спускали концы и подзывали шлюпки наши офицеры... Какой вздор! Теперь, когда «бунтовщики» попрятались в трюмы при виде нескольких десятков вооруженных полицейских, когда можно спать вполне спокойно! Неужели?.. Но нет, этому я не хочу верить.
Ночь прошла в полном спокойствии, а утром — пятерых недосчитались... Досадно записывать, но «из песни слова не выкинешь»... В 11 V2 ч. утра пришли из Сасебо четыре японских миноносца и с откинутыми крышками минных аппаратов начали крейсировать кругом парохода. Эшелон совсем присмирел. Стали появляться уполномоченные, заверявшие капитана, что все это «по глупости», из-за кучки «отчаянных, которые чего-чего не болтали»...»

Заканчивая этот разговор о плене в годы русско-японкой войны, следует подчеркнуть, что грозные признаки разложения царской армии, которые стали проявляться при её военных неудачах, почему-то не слишком обеспокоили тогдашних полководцев.
Никакого расследования причин нередкой  сдачи в плен даже офицеров не раненными произведено не было.
А. Н. Куропаткин с горечью писал об этом:
 «Случаи сдачи в плен не ранеными в прошлую войну были часты не только среди нижних чинов, но и среди офицеров.
К сожалению, по отношению к этим лицам не были применены существующие законы во всей строгости. По возвращении из плена некоторые офицеры, ранее суда над  ними, уже получили в командование отдельные части и, возвращаясь в полки, вступали в командование ротами и батальонами.

Такое отношение к пленным не могло не отразиться недовольством лучших элементов армии, доблестно служивших все время в рядах ее. Но это недовольство в особенности было велико, когда обозначилось, что разные лица, удаленные из армии по негодности и даже по недостатку мужества, получили в России высокие назначения. Такое недовольство расшатывало дисциплину в армии».
Всё это самым негативным образом сказалось и на боеспособности наших войск в годы Первой мировой войны.

И, напоследок, взгляд на проблему плена японского лётчика, уже времён Второй мировой войны.
Одним из наиболее прославленных асов-истребителей японских ВВС был Сакаи Сабуро. Он написал свои воспоминания «Самурай!». Вот что он говорит о том, как японцы, даже в середине ХХ века, воспринимали проблему плена на войне:
 «В 1942 году ни один из наших истребителей не имел брони, защищающей пилота. «Зеро» также не имели самозатягивающихся баков, которые стояли на американских истребителях. Вражеские пилоты вскоре обнаружили, что очередь из 12,7-мм пулеметов по топливным бакам «Зеро» немедленно поджигает японский истребитель. 
Несмотря на это, в те дни ни один из японских пилотов не летал с парашютом. На Западе это истолковали совершенно неправильно. Дескать, японскому командованию было наплевать на наши жизни, и японские летчики считались расходным материалом, пушечным мясом, а не людьми. Это очень далеко от истины. Каждый человек получал парашют. И решение оставлять их на земле принимали сами летчики, а вовсе не высшие штабы.
Более того, командование убеждало нас, хотя и не приказывало прямо, надевать парашюты во время вылетов. На некоторых аэродромах командиры прямо приказывали делать это, и у летчиков просто не было иного выхода, как брать эти тяжелые ранцы с собой. Однако очень часто они не застегивали ремни и использовали парашют только как подушку на сиденье.
Мы видели в парашютах мало пользы. Скорее, они нам только мешали. Во время боя трудно было быстро двигать руками и ногами, если на тебе была надета эта сбруя. Была еще одна серьезная причина не надевать парашюты в бою. В то время большинство боев с вражескими истребителями проходило над вражеской территорией.

Поэтому даже не возникало вопроса, чтобы выпрыгнуть с парашютом, так как это означало почти неизбежный плен. В японском воинском уставе или в традиционном самурайском кодексе бусидо нельзя было найти слова «пленный».
В японской армии не было пленных.
Ни один летчик-истребитель, обладавший хоть каплей мужества, не позволил бы взять себя в плен. Это было просто немыслимо».


На фото японцы в окопе, перед атакой

Окончание: http://www.proza.ru/2012/10/05/827