Забытый царь

Вы полагаете, что замалчивание исторических фактов и их подтасовка – явление, возникшее в двадцатом веке? Когда в России все разрушали до основания, а затем… не знали, что делать с этими руинами? Ошибаетесь: все началось за три века до этого, когда понадобилось срочно узаконить воцарение… Петра Первого. Ибо сей отрок занял отцовский престол, мягко говоря, вне очереди.
Конечно, огромную роль в этом сыграла его сводная сестра, царевна-правительница Софья, которой так не терпелось самой стать царицей, что она перегнула палку и восстановила против себя слишком многих родовитых бояр. Но и сами бояре были не лучше, во всяком случае, после того, как скончался один из старших сводных братьев Петра царь Федор Алексеевич.
Забытый царь… Не недругами был забыт, а самими Романовыми. Которые вспоминали его редко и крайне неохотно. А для большинства далеких от истории людей, подозреваю, царь Федор Алексеевич – фигура абсолютно неизвестная. Ведь если следовать сведениям из исторических романов, престол после отца унаследовали двое – младший сын от первой жены Иван и старший сын от второй жены – Петр. А поскольку оба еще как бы не вошли в нужный возраст, то над ними посадили царевну Софью – регентшу-правительницу…

Стоп. Давайте спокойно и беспристрастно рассмотрим события, которые происходили на Руси после смерти царя Алексея Михайловича Тишайшего. И при этом условимся, что не будем заглядывать в исторический роман Алексея Толстого: слишком уж часто «красный граф» выдавал свое желаемое за историческое действительное единственно с целью возвеличить фигуру Петра. Оттого и Софья у него – только похотливая, жаждущая власти самка, и царица Наталья – дурища непроходимая, старозаветная боярыня, и царь Иван – чисто декоративная фигура. И все это, мягко говоря, неправда, а если называть вещи своими именами – вранье. То есть, простите, вдохновенное творчество.
Вечером 29 января 1676 года отошел к Господу царь Алексей Михайлович, прозванный Тишайшим, муж двух жен и отец четырнадцати детей. Не будем считать дочерей, тем более что о Софье написано уже предостаточно. К моменту смерти государя в живых оставались два его сына от брака с Марией Милославской – Федор и Иван, и сын от второго брака с Натальей Нарышкиной Петр. Первому шел пятнадцатый год, второму – одиннадцатый, третьему едва исполнилось четыре года.
Тело отца еще не успело остыть, как Федора Алексеевича с великим почтением обрядили в царские одежды, усадили в Шапке Мономаха на парадный трон и дали в руки державу и скипетр. Скорее, скорее, скорее… Только бы избежать смуты из-за столкновения двух могущественных боярских кланов -  Милославских и Нарышкиных, побыстрее присягнуть новому законному царю и вздохнуть с облегчением: настало на Руси новое царствование.
Что же заставляло бояр и духовенство так торопиться: наследник-то был всенародно объявлен Церкви, двору и народу в качестве преемника отцовского самодержавия за несколько лет до этого вечера? На всякий случай при этом были еще розданы богатые пожалования дворянству, а по городам и весям разослана «объявительная царская грамота». Что мешало Федору Алексеевичу так же мирно и в благолепии принять бразды правления после скончавшегося батюшки, как это было после смерти его деда – благоверного государя Михаила Алексеевича? Тоже, кстати, воцарившийся в достаточно юном возрасте.
Слухи. Слухи, которые заполонили Первопрестольную чуть ли не мгновенно: первый министр, боярин Артамон Сергеевич Матвеев, родственник овдовевшей царицы Натальи Кирилловны, вознамерился посадить на престол ее сына - малолетнего царевича Петра Алексеевича. Ибо мальчишка был на диво здоров, в отличие от своих сводных братьев, неспособных, по мнению Матвеева, править государством. А вот Петр Алексеевич – при помощи и поддержке, разумеется, самого Матвеева и его близких – это как раз то, что нужно России. Хватит уже державе болезных государей!
Вроде бы все верно. Здоровье у Фёдора Алексеевича было далеко не богатырское. Часто опухали ноги, мучило сильное сердцебиение… Впрочем, если учесть, что у царевича с двенадцатилетнего возраста был серьезно поврежден грудной отдел позвоночника, особого дива тут не было.
«…будучи на тринадцатом году, однажды собирался в пригороды прогуливаться со своими тетками и сестрами в санях. Им подведена была ретивая лошадь; Федор сел на нее, хотя быть возницею у своих теток и сестер. На сани насело их так много, что лошадь не могла тронуться с места, но скакала на дыбы, сшибла с себя седока и сбила его под сани. Тут сани всею своею тяжестью проехали по спине лежащего на земле Федора и измяли у него грудь, от чего он чувствует беспрерывную боль в груди и спине».
От этого его и лечить-то никто не пытался. Сейчас можно строить только догадки о том, какое серьезное внутреннее повреждение получил царевич. А ведь именно оно в конечном итоге, и привело к его преждевременной кончине.
Главным было, конечно, то, что, будучи сыном простого дьяка, Матвеев звание боярина получил лишь в конце 1674 года, что, разумеется, выводило из себя старобоярские семьи, ведущие свои родословные если не от самого Адама, то уж точно от Рюрика или Гедемина. Но придрались, разумеется, к другому: Аптекарский приказ, возглавлявшийся как раз Матвеевым, поставлял государю «лекарствия разные», от которых облегчения никак не наступало. Да и Матвеев, в обязанности которого входило пробовать снадобья, прежде чем давать их царю, от этой обязанности почему-то всячески уклонялся.
Матвеев был удален с этой должности и отправлен в ссылку, а царскую медицину возглавил представитель высшей родовой знати, пользовавшийся всеобщим доверием, — боярин Никита Иванович Одоевский. Через неделю новый глава Аптеки созвал, как сейчас сказали бы, консилиум шести ведущих медиков страны.
Обследование Федора Алексеевича показало, что «ево государская болезнь не от внешнего случая и ни от какой порчи (так!), но от его царскаго величества природы… та-де цинга была отца ево государева… в персоне». Хроническая болезнь дает сезонные обострения, — заявили доктора, лекари и фармацевты, — которые купируются с помощью внутренних и внешних укрепляющих средств, «сухой ванны», мазей на царские «ношки». Полное излечение возможно «только исподволь, а не скорым времянем».
Поясню, царь болел… цингой, а точнее, страдал сильным авитаминозом - как и отец его, и дед. Давать государю хотя бы ломтик лимона к чаю никому в голову не приходило, да и сырые овощи-фрукты кушать столь высокой персоне как бы невместно было. И вообще в тогдашней России цинга, вернее, то, что так называли, считалась «благородной болезнью».
Бояре вздохнули с облегчением — недуг при соответствующем уходе был не смертелен, в конце концов, Алексей Михайлович жил с ним и царствовал долгие годы, был любителем охоты с ловчими птицами и борзыми, а в случаях душевной тоски ходил с рогатиной на медведя. Да и с семейной жизнью проблем как бы не возникало.
Юноша Федор Алексеевич был, конечно, послабее и поизнеженнее, но воспитан на физических упражнениях, как истинный царевич дома Романовых. Правда, охоту не слишком жаловал, но был заядлым лошадником – с того самого момента, когда его посадили на игрушечного деревянного коня. Вступив же на престол, полностью сменил руководство Конюшенным приказом, выписывал производителей из Западной Европы и не стеснялся даже выменивать коней у иноземных послов!
«Как отец сего государя, — писал о Федоре В. Н. Татищев, — великой был (охотник) до ловель зверей и птиц, так сей государь до лошадей великой был охотник. И не токмо предорогих и дивных лошадей в своей конюшне содержал, розным поступкам оных обучал и великие заводы конские по удобным местам завел, но и шляхетство к тому возбуждал. Чрез что в его время всяк наиболее о том прилежал к ничим более, как лошадьми, не хвалилися!»
Как-то не очень монтируется с традиционным образом царя Федора, вечно соблюдающего строгий постельный режим под неусыпным надзором любящей старшей сестрицы. Тем паче, что правил Федор Алексеевич отнюдь не из постели, а очень даже с трона и весьма активно, а о Софье в документах того времени и вовсе не упоминается.
Кроме того, Федор постоянно совершал верховые поездки верхом по окрестностям Москвы (если только очередной приступ «цинги» не мешал). Наряду с лошадьми с раннего детства Федор Алексеевич увлекался стрельбой из лука. Это был настоящий спорт со своими правилами и детально разработанным инвентарем. Сохранились грамоты с перечислением изготовленных для царевича Федора и дюжины его товарищей-стольников десятков луков разных типов и многих сотен стрел нескольких разновидностей, мишени для комнатной и полевой стрельбы, с подставками и «влет».
Ничего себе игрушки для хворого юноши!
После воцарения Федор Алексеевич не отказался от любимой игры. Например, шестнадцатилетний государь «в походе за Ваганьковом изволил тешиться на поле и указал из луков стрелять спальникам…Пропало в траве и переломали 33 гнезда северег» (то есть тридцать три связки по двадцать пять стрел определенного вида).
Стрельба смыкалась с военными играми (!) вроде перестрелки через Крымский брод на Москве-реке, месте давних сражений с ордынцами. Шахматы, свайки, мячики и прочие обычные мальчишечьи игрушки были у Федора Алексеевича не в почете: он со товарищи предпочитал «играть» шпагами и тесаками, пистолетами и ружьями, булавами, копьями, алебардами, медными пушечеками (стреляли не хуже настоящих), знаменами, барабанами, литаврами — все, как в настоящем войске с неизбежными при этом травмами и увечьями товарищей по этим недетским играм.
Так что забудьте каноническую версию о том, что первый русский царь, с малолетства обожавший играть «в войнушку», был Петр – впоследствии Великий. Знаете, кто привил Петру Алексеевичу вкус к военным потехам? Старший брат-царь! Он с большим знанием дела распорядился об оборудовании Потешной площадки при комнатах своего младшего брата и крестника царевича Петра: с военным шатром, воеводской избой, пахотными рогатками, пушками и прочим воинским снаряжением.
Сохранились документы и об этом, жаль только, что ими практически никто не интересовался. Вот и получается, что Пётр, тихо живший под крылом маменьки в тереме, вдруг ни с того, ни с сего возненавидел своих мамок и нянек и начал устраивать «потешные забавы со стрельбой». Вот проснулся однажды утром – и понеслось.
Да, и как же Софья-то, которая, если верить историческим романам, со смерти батюшки встала «у руля» на бессменную вахту при «хвором братце»? А очень просто: в правление Федора Алексеевича все его сестрицы смирно сидели по теремам, и только Софье Алексеевне, любимой сестре, время от времени дозволялось навещать братца и беседовать с ним о делах государственных. Да, ценил Федор Алексеевич советы умной «царь-девицы», не отмахивался от них, но и только. Остальное – легенда, ибо никогда царь Федор не был послушной марионеткой в руках властолюбивой царевны. Властолюбия у него самого хватало, даже с избытком.
(Не кисла и не дремала Россия, в ожидании прихода «великого реформатора». Это даже не неправда, а сознательная и целенаправленная ложь, призванная оправдать узурпацию трона Петром. С той же целью и законного наследника престола, царевича Ивана Алексеевича, сразу после кончины Федора нарекли «слабоумным». Хотя он до самой смерти своей исправно сидел на троне рядом с младшим сводным братом и ложку в ухо отнюдь не нес. Но об этом – позже).
Например, еще одной страстью государя Федора Алексеевича было строительство. Сохранились его личные распоряжения о строительстве пятидесяти пяти объектов в Москве и дворцовых селах, каждому из которых царь дал точную архитектурную характеристику «против чертежа». Указы о срочных работах на новых объектах отдавались семь — девять раз в месяц, причем в Москву неоднократно вызывались каменщики и кирпичники из других районов.
«Кремлевский дворец, включая хоромы членов царской семьи и дворцовые церкви, мастерские палаты (начиная с Оружейной), комплекс зданий приказов — все было перестроено и возведено вновь в царствование Федора Алексеевича, соединено галереями, переходами и крыльцами, богато и по-новому изукрашено. Пятиглавые каменные храмы на Пресне и в Котельниках, колокольня в Измайлове, ворота в Алексеевском, два каменных корпуса под Академию на Никольской и еще десятки каменных зданий были результатом трудов юного государя», - отмечал один из иностранных посланников того времени.
При всех этих «хоромах» были разбиты сады, в том числе, и огромный висячий, обустроена общая система канализации Кремля. Даже в Версале ничего подобного не наблюдалось! Кроме того, государь повелел устроить в самом большом саду проточный пруд десять на восемь метров и запустить туда… потешный кораблик. Интересно, не со сводного ли братца брал впоследствии пример Петр, «царь-мореплаватель»? Он ведь частенько играл на этом пруду с корабликом.
Да-да, царь Федор Алексеевич, в отличие от всех остальных Милославских, сводного братика любил по-настоящему, а вдовую мачеху Наталью Кирилловну почитал и уважал, а отнюдь не шпынял, как другие его родственники. Кстати, Милославские пожелали отселить «медведицу с медвежонком» куда-нибудь подальше от Кремля вообще, но Федор Алексеевич категорически это запретил. Внутренне благородство – еще одна черта, которой могли похвастаться далеко не все российские государи. Мягко, но упорно царь стоял на своем, не позволяя боярам своевольничать.
Тогда те пошли ва-банк: В 1677 году братья царицы-мачехи Иван и Афанасий Нарышкины по ложному обвинению в подготовке убийства Федора Алексеевича были приговорены боярской Думой к смертной казни. Но царь лично заменил казнь недалекой ссылкой, по-видимому, только для того, чтобы не доводить дело до «большого лая» с Думой. Не любил Федор Алексеевич конфликтов и по возможности их избегал, равно, как и голос повышал чрезвычайно редко. Но всегда – крайне эффективно.
В этой связи довольно нелепо выглядит утверждение историков XVIII и XIX веков о том, что юный царь «хилаго телосложения, слабаго здоровья… совершенно болезненный человек… имел власть лишь номинально… от имени осьмнадцатилетнего, слабаго и больнаго Феодора… правили… иные лица».
 Основа этой версии была зафиксирована еще в труде английского историка Крюлля, ссылающегося на сведения, полученные от одного из участников петровского «великого посольства». Еще бы приближенные Петра стали восхвалять его предшественника, когда уже негласно считалось: все новое в России началось с «Питера, плотника саардамского».
Начало переписыванию истории и созданию легенды было положено, таким образом, спустя считанные годы после кончины царя Федора Алексеевича. В чеканном виде позиция, завоевавшая господство в общественном сознании на века, была сформулирована уже в конце 1730-х годов Крекшиным и Голиковым в их «Своеручных записках». Они находятся в открытых архивах.
Позже историк Соловьев постарался тщательно отделить преобразования Федора от деяний Петра, дабы не нанести ущерб легенде о великом императоре. «От слабого и болезненного Федора, нельзя было ожидать сильного личного участия в тех преобразованиях, которые стояли на очереди, в которых более всего нуждалась Россия, он не мог создать новое войско и водить его к победам, строить флот, крепости, рыть каналы и все торопить личным содействием; Федор был преобразователем, во сколько он мог быть им, оставаясь в четырех стенах своей комнаты и спальни».
Как сказал бы в аналогичном случае один из главных героев булгаковского романа:
- Вранье. И интереснее всего в этом вранье то, что оно — вранье от первого до последнего слова.
Впоследствии два других видных историка -  Костомаров и Иловайский - не рискнули вообще касаться этой темы, обойдя ее не слишком внятной скороговоркой. Такие ученые, как Татищев и Миллер, пытавшиеся взглянуть на деяния Федора по возможности объективно, вообще, как потом выяснилось, писали «в стол» (сочинение первого издано в 1966 году, второго — не опубликовано до сих пор).
Французские ученые М. Левак и Н. Леклерк, осмелившиеся в начале девятнадцатого века издать брошюру о том, что  «просвещение и поправление Федора было предпочтительнее петровского»,  получили гневную отповедь «Русского вестника» за то, что, «единодушно выхваляя царя Федора Алексеевича… наполняют свои сочинения клеветой на отечественные наши летописи ухищренным витийством и нелепыми бреднями».
А нечего соваться в чужую историю! Мы сами знаем, кто великий начинатель и реформатор, а кто шесть лет в постели в лежку пролежал, недомогая разными хворями.
А между тем, стоит почитать хотя бы парочку свидетельств современников, как становится ясным очень показательный факт: при Федоре Алексеевиче не было первого министра: государь правил единолично, государственные печати не доверял никому и решения частенько принимал именно самодержавно.
Крупнейшие государственные деятели того времени – Одоевские - ведали всего двумя незначительными приказами. Центр тяжести конкретных государственных решений переместился в Думу, о чем Федор Алексеевич заявил уже на третий день царствования со свойственной его именным указам энергией и лаконичностью:
«Боярам, окольничим и думным людем съезжаться в Верх в первом часу (то есть с рассветом) и сидеть за делы».
Для ускорения работы часть дел государь рассматривал лично. Чтобы далеко не ходить за примером, на пятнадцатый день царствования Федор Алексеевич повел настоящую борьбу против садистского обычая - бесконечного предварительного следствия и тюремного мучительства. Еще безбородый юноша именным указом повелел «…ныне и впредь решать дела всех подвергнутых предварительному заключению в Разбойном приказе без промедления и колодников свобождать без всякого задержанья», а дела, которые судьи не могут решить быстро, докладывать ему самому.
Ни до, ни после Федора Алексеевича ничего подобного на Руси не случалось.
Еще одной особенностью этого царствования, о которой историки тоже обычно умалчивают, было искоренение «праздничных» пожалований чинов (в связи с коронацией, женитьбой, рождением сына и т. п.) родственникам и фаворитам. Боярство жаловалось соответственно знатности рода, военным заслугам, роли в дворцовом управлении и лишь в последнюю очередь — благодаря личной близости к государю.
Именными указами Федор Алексеевич впервые в России установил единое время работы от бояр-судей до подьячих: пять часов с рассвета и пять часов перед закатом. В 1680 году разбросанные по разным приказам финансовые дела были объединены в Большой казне.
Потом-то все опять вернулось к привычной русской неразберихе. Воровать-то удобнее из разных мест и у разных ведомств.
Но главное внимание молодой царь уделял армии. В том же 1680 году был издан именной указ о военно-административной реформе, связанной с войной, которая шла во время правления Федора Алексеевича и изрядно мешала его мирной реформаторской деятельности.  Благодаря этой реформе, русская армия стала регулярной на четыре пятых своего состава. Она насчитывала пятьдесят пять тысяч вооруженных по последнему слову техники стрельцов, шестьдесят одну тысячу триста солдат, тридцать тысяч пятьсот рейтар, полки и эскадроны драгун, гусар, отдельные артиллерийские соединения и т. д.
Мы привыкли считать, что до первых сражений Петра Алексеевича у России и армии-то не было, так, разномастные стрелецкие полки, то и дело бунтовавшие в свободное от сельскохозяйственных трудов на своих наделах время. А армия не только была, она воевала. Не Софья со Голицыным ни с того, ни с сего двинули какое-то непонятное «ополчение» в Крым: война Турции и Крымскому ханству была объявлена еще царем Алексеем Михайловичем в 1672 году.  Государь надеялся на оборонительный союз славянских и вообще христианских государств против османско-крымской агрессии в Европе – и крупно просчитался. Европейские государства дрались друг с другом куда активнее, чем с турками, а Польша вообще заключила с султаном мирный договор, по которому Великой Порте уступался даже Киев! В общем, тот еще союзничек!
Тем не менее, русская армия вела непрерывные кровавые бои от Днестра до Азова. И ей удалось пробить выход к Азовскому морю, в которое впервые вышел построенный на Воронежских верфях (замечу, задолго до Петра!) военно-морской флот, и совершал вместе с казаками налеты на Крым. И это несмотря на то, что к моменту воцарения Федора Алексеевича Правобережье было фактически выжжено («от Днестра до Днепра духа человеческого нет…»).
Но Федор Алексеевич («хилый, больной» и т. п.) принял меры. Четвертого мая 1676 года князь Василий Васильевич Голицын, которого государев отец восемнадцать лет продержал в стольниках, был первым в новом царствовании пожалован боярством, с чрезвычайными полномочиями выехал на Украину и укрепился в крепости Чигирин, оснащенной по последнему слову военной техники и оборонявшейся, помимо казачьих полков, регулярной армией.
Армия Ибрагим-паши, подошедшая к крепости, была разбита и ударилась в паническое бегство с бросанием артиллерии, обоза и припасов. Вот когда начался стремительный взлет Василия Голицына, вот почему обратила на него внимание царевна Софья, а вовсе не потому, что красавец-воевода каким-то чудом оказался в ее девичьей светелке.
Казалось бы – полная виктория. Но Федор Алексеевич смотрел далеко в историческую перспективу и понимал, что к полномасштабной войне Россия все еще не готова. Он начал борьбу за вывод России из войны, борьбу, драматичность которой осталась неоцененной современниками и потомками, ибо Федор Алексеевич, его советники и противники умели хранить тайны.
Известно лишь, что царь свернул азовский театр военных действий. Русские войска и флот ушли вверх по Дону, заключив с турецкими властями перемирие и разменяв пленных. Лично изучив русско-турецкие отношения с 1613 года, Федор Алексеевич отправил мирное посольство в Стамбул и к апрелю 1678 года убедился, что, только сровняв Чигирин с землей, стороны получат шанс на выход из войны.
На крепость уже шла новая турецкая армия под командованием Кара-Мустафы. Федор Алексеевич, не дождавшись решения Думы, в очередной раз принял все бремя на себя. Одиннадцатого июля 1678 года он отдал секретный приказ Ромодановскому и его сыну и помощнику Михаилу в случае отказа Кара-Мустафы от переговоров на более мягких условиях разрушить Чигирин:
«Буде никакими мерами до покоя доступить, кроме Чигирина, визирь не похочет, и вам бы хотя то учинить, чтоб тот Чигирин, для учинення во обеих сторонах вечного мира, свесть, и впредь на том месте… городов не строить».
Ромодановский приказ выполнил, хотя тем самым заклеймил себя «вором и предателем». В Москве в мае 1682 года Григорий Ромодановский был разорван на части, защищая царский дворец от восставших стрельцов и солдат, а сын его Михаил, чудом избежавший такой же лютой смерти, был позже обвинен Петром в… сговоре со стрельцами. Конечно, Пётр мог и не знать о военных подвигах Ромодановского, ну, так спросил бы знающих людей, вместо того, чтобы сутками пропадать на Кукуе.
Восстановление мира было куплено немалой кровью. Однако время показало, что Федор Алексеевич был прав. Выйдя из бессмысленной войны, Россия вздохнула свободнее, и если бы не ранняя смерть государя, «Крымский поход» Голицына состоялся бы много позже и совсем с другими результатами: русская армия уже показала свое превосходство над отборными полками янычар. Нужно было только время для приведения в порядок тылов, коммуникаций и завершения армейской реформы. Но этого времени Федору Алексеевичу не было отпущено.
Тем не менее, граница России отодвинулась на сто пятьдесят — двести километров к югу, совершенно безопасными стали тридцать тысяч квадратных километров плодородных земель. При этом войска не понесли потерь от болезней, голода и прочих прелестей времен Софьи, а затем и Петра. Которые, однако, не постеснялись поочередно объявить себя «первопроходцами» и «спасителями Отечества». Родная любимая сестра и любимый сводный брат без колебаний вычеркнули из истории все достижения своего предшественника.
Русско-турецкая «неизвестная» война 1672–1681 годов оказалась «белым пятном» в отечественной истории. А ведь в ходе этой войны впервые в Европе был дан решительный отпор Турецкой империи, одержаны блестящие победы над самым могущественным врагом. Между прочим, Прутский поход Петра I против турок через тридцать лет окончился более чем бесславно: русские войска были разбиты, окружены, и сам император едва не попал в плен. Вот об этом помнят, точнее, постоянно напоминают. А об успехах царя Федора Алексеевича как-то запамятовалось. Какой-то странный исторический мазохизм, право.
Умение подобрать, возвысить и в нужный момент решительно поддержать талантливых людей – вот еще одна характерная для Федора Алексеевич черта. Еще Г.Ф. Миллер утверждал, что Федор выдвинул значительную часть будущих сотрудников Петра, «…что было, несомненно, более плодотворным, чем собственноручное пользование топором и дубиной». И этой «ереси» Романовы историку тоже не простили – по официальной версии все «птенцы гнезда петрова» были его и только его кадрами. Только Петр с его орлиным взглядом мог их разглядеть в куче ничтожных людишек, а не царь Федор Алексеевич, больной и немощный. Да и был ли такой царь?
Был, еще как был. И, как это ни прискорбно, молодого государя невзлюбили церковные иерархи: в отношениях с Церковью Федор Алексеевич строго придерживался буквы закона и интересов казны. Царь, разумеется, украшал церкви, выкупал христианских пленных и проводил весьма много времени на многочисленных торжественных церковных церемониях.
Но этот мягкий и добрый по натуре правитель умел быть и жестким. Это по его приказу был сожжен на костре протопоп Аввакум. Вероятно, такое решение далось царю нелегко. Но мятежный фанатик дошел до крайнего озлобления, его подстрекательские речи и письма были пострашней «воровских писем» Лжедмитрия. Дошло до того, что Аввакум желал туркам победы над «никонианской» Москвой.
Почти в то же время Федор Алексеевич освободил упомянутого Никона из строгого заточения в Кирилло-Белозерском монастыре и разрешил ему жить в любимом Новоиерусалимском монастыре под Москвой. Поступок невероятной смелости по тем временам даже для самодержца. Но по дороге этот знаменитый иерарх русской церкви скончался, не успев ничем быть полезным своему юному спасителю.
Понятно, что архиереи не пожелали пойти навстречу и политическим потребностям государства. Федор Алексеевич столкнулся с полным неприятием своих убеждений. Вместо решения многочисленных поднятых царем проблем с помощью убеждения, разумного просвещения и благотворительности, архиереи предлагали расширить монастырские тюрьмы и елико возможно более ужесточить по духовным делам «градской суд», «прещение и страх по градским законам», действия «караулов» и воинских команд. Церковь, которой положено быть кроткой и человеколюбивой! Набожный Федор Алексеевич постарался замять скандал, ибо, помимо всего прочего, был еще и по-настоящему просвещенным человеком, сильно опередившим свое время.
Личная библиотека государя (помимо доступной ему библиотеки русских царей) свидетельствует о его тесных связях с лучшими русскими и украинскими писателями-учеными того времени и о хорошем знакомстве с западноевропейской литературой. Он много читал, получая дарственные экземпляры на разных языках от авторов и выписывая новые книги. Сам Федор Алексеевич, по словам В.Н. Татищева, «великое искусство в поезии имел и весьма изрядные вирши складывал»; также и «к пению был великий охотник», имел обширную музыкальную библиотеку и довел до совершенства придворную капеллу. Любители музыки хорошо знакомы с его песнопением «Достойно есть», но вряд ли знают имя автора.
В 1679 году в России и за границей прошел слух о твердом намерении царя открыть в Москве университет. Консерваторы, при поддержке московского и иерусалимского патриархов, немедленно призвали… уничтожить в России все книги на латыни — языке европейской науки, чтобы «пламень западного зломысленного мудрования» не спалил исконное благочестие. Однако царь не внял убеждениям духовенства и утвердил в начале 1682 года «Привилей Московской Академии».
А вы полагали, что идея эта принадлежит Петру Великому? Увы, я тоже так считала до последнего времени. А между тем, Федор Алексеевич предполагал создать Академию для изучения всех гражданских и духовных наук: от грамматики, поэтики и риторики до диалектики, логики, метафизики, этики, богословия, юриспруденции «и прочих всех свободных наук», принятых в университетах, на русском, латинском и греческом языках.
Документ подчеркивал, что забота о просвещении — одна из главных обязанностей государя, именно науками «вся царствия благочинное расположение, правосудства управление, и твердое защищение, и великое распространение приобретают!». В студенты допускались представители всех сословий, бедные получали стипендии и освобождались от преследования за долги родителей. Главное же — выпускники Академии получали преимущественное право (наряду с представителями знатнейших родов и лиц, совершивших выдающиеся подвиги) на занятие высоких государственных должностей в зависимости от успехов в учебе: царь обещал каждому «приличные чины их разуму».
И опять вспоминается «петровская» фраза: «Скоро за ум графами жаловать начну!» Интересно, а на самом-то деле Петр Алексеевич самостоятельно до чего-нибудь нового додумался? Или подхватил идеи слишком рано умершего старшего брата и по прошествии времени простодушно выдал их за собственные? Может быть, ни к чему было вздергивать Россию на дыбы, а просто продолжать дело Федора Алексеевича?
Кстати, он отнюдь не отторгал иноземцев — именно в его царствование прославились, например, генерал-майоры Афанасий Трауернихт и Патрик Гордон, полковники Грант, Россворм и Верст, западноевропейские инженеры, мастера, художники; даже авантюрист Франц Лефорт нашел себе местечко на службе. Но их опыт и знания царь использовал для обучения россиян, добиваясь, чтобы те превзошли учителей, как это стало с первыми генералами. А не подражал им по-обезьяньи, как это частенько проделывал впоследствии его братик, и не хулил все российское без разбора.
Но было у братьев немало родственных черт, куда менее приятных: стремление вмешиваться во все и вся, стиль указов, удивительная склонность к регламентации жизни подданных. Уже при венчании на царство Федор Алексеевич велел всем явиться в золотой одежде, а ненарядно одетых — гнать в темный угол между Столовой и Сборной палатами.
Наконец, в 1671 году государь взял да и повелел вместо старинной одежды  (ферязей, охабней, однорядок и т. п.) мужчинам и женщинам носить европейское короткое платье. Этот указ был очень быстро внедрен, поскольку в старой одежде стрельцы не пускали в Кремль — а кто же хотел удалиться от двора! Переоделись молча и быстро, не устраивая из этого общенародной трагедии.
Так что российский двор был уже достаточно европеизирован и до восшествия на трон Петра Алексеевича, причем сделано это было спокойно и разумно: не желаешь появляться при дворе – носи дедову шубу и сиди дома, хочешь видеть пресветлые государевы очи – изволь надевать европейский кафтан. На бороды, правда, Федор Алексеевич не покушался: слепо подражать европейским обычаям он не желал, будучи – да, да! – намного умнее и дальновиднее своего младшего сводного братца. К тому же прекрасно понимал, что не в бородах дело, а в головах. Точнее, в том, что там находится.
А вот в личной жизни Федор Алексеевич переплюнул даже строптивого Петрушу. Тот, как мы помним, покорно дал себя женить на семнадцатом году жизни – лишь бы отвязались – и был крайне равнодушен к тому, кого ему выберут в спутницы жизни. Федор же Алексеевич, в возрасте девятнадцати лет на крестном ходе увидел в толпе зрителей девушку, был сражен наповал, мгновенно «навел справки» и, сломив ожесточенной сопротивление не только бояр, но и ближайших родственников, 18 июля 1680 года повел под венец дочь смоленского шляхтича Агафью Симеоновну Грушевскую. Москва так и ахнула – опять полячка, да к тому же худородная! Но как-то очень быстро смирилась и даже полюбила молодую царицу.
Впрочем, счастье Федора Алексеевича длилось недолго. 11 июля 1681 года он радостно объявил стране о рождении первенца -  царевича Илии, но 14 числа скончалась царица, а через неделю - и младенец. Вот тут-то государь впервые слег по-настоящему. А по Москве поползли слухи о том, что Нарышкины «ядом извели» царицу и царевича, а государя Бог спас, и он от той отравы только занемог.
Нарышкины, конечно, были способны на многое, но, напомню: именно Федор Алексеевич защищал мачеху и сводных брата и сестру от боярских козней. Пётр был еще слишком мал, чтобы управлять страной, Наталья Кирилловна – слишком непопулярна, чтобы стать регентшей. Да и Софья кружила над любимым братом, как орлица: пока он у власти, и она немного – да при ней. Возьмут верх Нарышкины – не миновать царевне монашеского клобука. Так что слухи о яде были, скорее всего, только слухами, хотя Москву «скоропостижной смертью» удивить было трудно.
Но даже больной, даже не поднимаясь с постели, государь пересилил свое горе и продолжал принимать важные государственные решения. Так он приказал войскам Казанского округа выступить в Симбирск, а далее с «Сибирским полком идти на китайцы». Он не желал позорно жертвовать Амуром, как это сделало впоследствии правительство Софьи, а затем подтвердило правительство Натальи Кирилловны. И об этом почти ничего нет в российской истории – как корова языком слизнула.
Федор Алексеевич, по-видимому, еще надеялся иметь наследника, ибо его родной младший брат Иван вполне мог царствовать, но категорически не желал править. Да и некоторые особенности характера младшего сводного брата уже начинали смущать мудрого Федора Алексеевича.  Поэтому он уступил настоянию бояр и через год после смерти любимой супруги равнодушно женился вторично – на юной красавице Марфе Апраксиной, которая побыла царицей лишь три месяца.
Время царя Федора Алексеевича неотвратимо заканчивалось. Предвидя кончину государя, многие видные роды во главе с патриархом Иоакимом уже готовили переворот с целью отстранения от законного наследства шестнадцатилетнего царевича Ивана в пользу десятилетнего Петра.
Федор Алексеевич Романов умер 27 апреля 1682 года в возрасте 22 лет, не только не оставив прямого наследника престола, но и не назвав своего преемника. Он похоронен в Архангельском соборе Московского Кремля.
Не успел государь скончаться, как бояре, придворные и приказные дельцы и духовенство во главе с патриархом Иоакимом нарекли царем малолетнего Петра, рассчитывая полюбовно поделить между собой реальную власть. Хорошо продуманный дворцовый переворот осуществлялся успешно — немедленно была проведена присяга Петру в Кремле, готовились к рассылке «крестоцеловальные грамоты» для всей страны.
Но в ответ на это в апреле 1682 года Москва поднялась на крупнейшее за все столетие восстание, чтобы не позволить боярам за спиной неспособного к правлению ребенка — Петра — «государством завладеть». Вслед за столицей народ восстал во многих других городах; волнения охватили и Дон, где всего десятилетие назад было подавлено восстание Разина.
Во главе московского восстания не случайно оказались стрельцы и солдаты московского гарнизона – Софья с единомышленниками готовила их к этому несколько месяцев. Перед собой стрельцы и солдаты послали глашатаев кричать, что бояре-изменники не только отравили царя Федора, но покусились уже на жизнь царевича Ивана: отравили или задушили.
Несколько мушкетных залпов снесли с Ивановской площади боярских и дворянских вооруженных холопов. Строго по составленному и тщательно обсужденному списку выстроившиеся перед дворцом восставшие потребовали выдачи сорока «изменников»: издевавшихся над народом правителей, главных заговорщиков, отнявших власть у царевича Ивана и подозреваемых в отравлении царя Федора. Выведенных напоказ царя Петра и царевича Ивана восставшие проигнорировали, патриарха и видных государственных мужей не стали слушать: «Не требуем никаких ни от кого советов!» Во главе всего этого стояли князь Хованский с сыном, и какое-то время казалось, что смена династии в России неминуема. Опять Смутное время!
С Петром на всю жизнь остался ужас, пережитый им, когда восставшие выбрасывали из дворца на копья и «рубили в мелочь» его родственников и иных царедворцев. 16-летний царевич Иван был в шоке от происходящего на его глазах душегубством, хотя лично пытался успокоить мятежников, говоря, что его никто не изводит и что ему не на кого жаловаться (это слабоумный-то!). Именно после этой жуткой сцены он навсегда потерял интерес практически ко всем мирским делам.
Срочно назначенный главнокомандующим князь Василий Голицын за месяц собрал более ста тысяч человек войска. Тем временем Софья нанесла свой удар, выманив из Москвы и казнив по подложному доносу князя Ивана Хованского со старшим сыном Андреем. Тем самым она лишила восставших возможности придать своим действиям хоть какую-нибудь видимость одобрения со стороны знати. По всей стране было объявлено, что все московское восстание с самого начала — результат заговора Хованских, стремившихся к царской власти.
Ирония истории состояла в том, что несколько лет спустя такое же обвинение было брошено самой премудрой царевне Софье.
Так почему же достаточно удачное царствование Федора Алексеевича на столетия оказалось почти вычеркнутым из истории? А потому, что не вписывалось в легенду о Великом Петре. После воцарения Романовых, лапотная, дикая Россия дремала то в грязи, то в снегах, пока не появился Настоящий Государь и не  поволок страну за волосы к прогрессу, которого она – тупая – не понимала и не хотела. Ничего, заставил захотеть, пересобачил все на европейский лад, «на троне вечный был работник» и так далее.
А если признать, что преобразования, проводимые Федором Алексеевичем - это яркий пример ненасильственных реформ, притом преимущественно не заимствованных, а лишь включающих зарубежный опыт там, где это уместно? Тогда получается, что никакого «начала славных дел» не было, а было продолжение, причем корявое и кровавое, дела старшего брата? За что ему тогда памятник возводить и в веках прославлять?
Вот и ответ на вопрос, почему правление Федора Алексеевича мало кому известно. И на другой вопрос: почему законный наследник престола Иван Алексеевич вдруг оказался слабоумным, чуть ли не паралитиком и никогда не воспринимался как истинный царь.
Но это – уже другая история.