Можно ли жить вне литературы?

                посвящаю Илье Хубулури, великому читателю

1. ВСТУПЛЕНИЕ

Медиатору и микрофону великого и ужасного Фрэнка Заппы принадлежит куча идей. Есть и такая мысль – верная ли, неверная, но, бесспорно, бойкая: «Говорить о музыке – все равно, что танцевать под архитектуру». Хм... что бы это значило?..

...Я-то помню: читать летними вечером 1992 года «Лейпцигскую музыкальную газету» Роберта Шумана было не менее приятно, чем слушать его «Карнавал».
А как прекрасны, глубоки и возвышенны мысли о музыке, которыми делились с нами Берг, Онеггер, Шенберг или Стравинский? – неужели, все это какие-то «танцы под архитектуру»?
Перед глазами встает театр теней на сцене-фоне пальм и южных дворцов или танцующие индийские скульптуры на стенах храмов. Наверное, танцы могут «выразить» архитектуру, как речь - музыку. Да?


2. ДЛЯ КОГО и ДЛЯ ЧЕГО пишут Люди Пишущие?

Один писатель, признанный не только во всем мире, но и на своей Родине, человек с бесспорным авторитетом в этих вопросах, говорил так: «Если бы я не стал писателем, я был бы тапёром. Так я помогал бы влюбленным еще сильнее любить друг друга».
Тапер – не только отличное ремесло, но и прекрасная метафора: звено между влюбленными, между залом и экраном:

Мы с тобою уселись рядом,
Пред экранным видеорядом!"

Однако сам Маркес – а речь идет именно о великом колумбийце – признавался и в том, что ему часто приходилось спорить с «профессорами литературы на Кубе». Профессоры «с католическим базисом и социалистической надстройкой» укоряли писателя в том, что книги его «не предлагают решения». «Мелкобуржуазный писатель» (так называл себя наш романский ацтек) отвечал им, что «книги описывают ситуацию, но не должны предлагать решений».

Давайте, разберем эту – пока что первую – классификацию: литература, которая описывает ситуации и литература, которая предлагает решения.

Маркес, как известно, обожал всякого рода маленькие хитрости крупного масштаба. Но ЧТО, собственно, значит «описание ситуации»: технический термин испанских драматургов? коллоквиализм наркодилеров? колумбийская калька с ацтекской поговорки?

В школе все мы писали «изложение незнакомого текста». Представим себе литературу как изложение незнакомого текста (в попытках достучаться до оригинала). Хм! если бы школьный учитель Маркеса прочел что-нибудь из любого романа будущего Маэстро, родителей автора (хе-хе, включая Борхеса!) вызвали бы не в школу, а сразу в местком РОНО.

Но разве «сближение людей», о котором мечтал несостоявшийся тапёр, не есть предложение или принятие жизненного решения?
Разве не полны сами романы его решений литературных – притом, весьма изящных?
Разве те ситуации, которые он описывает в свои текстах, не говорят нам о жизни гораздо больше, чем Солженицын, Голсуорси или де Бальзак, да еще масса журнальных статей, описывающие реальные ситуации реальной жизни – в отличии от ситуаций, описанных Маркесом, Гомером, Пу Сун-лином или Кафкой (ситуаций достаточно нетипичных, чтобы не сказать «невероятных»). Но читая их, мы понимаем, как НАДО или как НЕ НАДО жить. Речь идет не о конкретной ситуации, а о жизни.

А решение... решение каждый находит для себя и по себе! Решение же Маркеса я предпочитаю считать авторским смирением, не дерзающим равняться с Моисеем или неизвестным автором «Книги Иова». Ситуация – лишь повод дать указание: так, наверное, следует понимать Маркеса. И если мнение автора нам чуждо, если нам чужда жизнь автора, то совершенно неважно, насколько приятны, интересны или актуальны нам описанные ими ситуации – автор нам ничего не скажет!


3. ЗАГАДКА ИОСИФА

...Грозовой июльской ночью взрослые обсуждали одну книгу (имелось в виду, что «малышня спит», но я на цыпочках стоял у дверей, так что, кое-что мне удалось услышать и даже – как мне казалось – понять). Имя автора я, правда, не расслышал – что-то вроде «Туманин», то ли «Гуманин» (а может, и «Гуманян») – это мне ни о чем еще не говорило (впрочем, не говорит и сейчас ;). Зато название говорило об очень многом: каково – «ИОСИФ и его братья»!

Роман, как я понял, был запрещенной книгой: очевидно, к такой категории я относил все то, что не являлось массовой, или хотя бы «принятой», литературой (не лежало на прилавках магазинов и не упоминалось в «Известиях»). Я пока еще не знал, к какой категории отнести эту книгу: «не совсем» или «совсем не»: т.е., была ли это просто дефицитная книга, или, быть может, за нее надо было отчитываться в т.н. Второй отдел (кажется так..?). Зато кем был Иосиф, это яснее ясного – мой сколь великий, столь и замалчиваемый соотечественник! А то, что мне ничего не было известно о его братьях – в этом, очевидно, и крылась причина запрета на эту книгу. Да и сам Иосиф был тоже, фактически, запрещенной фигурой.

Вывод напрашивался сам: надо всем, что касается Иосифа Сталина, довлеет тайна. Все равно – запрет, табу, мистика или мистификация – одни загадки... Потому меня совершенно не удивили связь или связи этой сложной и противоречивой личности со сфинксом, мумиями и фараонами!..

Надо отметить следующее. Сталин – фигура, безусловно, очень сложная: он очень многое совершил и предупредил. Но назвать его «противоречивой фигурой» - неоправданно. Напротив, мало в мировой истории фигур более цельных и монолитных. Это – стальной клинок: в нем не может быть противоречий. Противоречия есть лишь между стратегией и тактикой. И чем больше мы узнаем, чем дальше уходим от прошлого в будущее, тем шире клин меж тактикой и стратегией...

Забавно, что ключевая роль Сталина в истории Ближнего Востока (до сего дня и, наверное, еще очень надолго) странно рифмуется с моими тогдашними домыслами. Но я ничего еще не знал об этом – да и сейчас мне немногое известно. Но и когда я стал взрослее, желания прочесть романно-гуманный двухтомник так и не возникло: описаниям и диалогам в нем не было конца, а смысл... Весь смысл – в нескольких главах из книги Бытия (да и о Сталине, что обидно, ни слова! :)

Многословие уму не научает – прав был великий Гераклит. А на самом деле, многословие – враг ума. И это верно и для обоих Маннов, и для Фаулза, и для 99% всех «пузатых романистов».


4. ПРОИСШЕСТВИЯ ПРОТИВ ПОВЕСТВОВАНИЯ

«Доктор Фаустус» понравился мне несравненно больше, однако... Я слишком любил музыку нововенцев, и недолюбливал рассуждения о музыке, тем более, что рассуждает писатель и гуманист, а не музыковед и философ (как, скажем, Асафьев или Визенгрунд-Адорно). К тому же, роман показался мне неоправданно большим.

Не большим, а длинным! Дело ведь вовсе не в размере – чего еще ждать от немецкого писателя, тем паче, интеллектуала! Дело в пропорциях: я имею в виду соответствие между размером текста и духом повествования. Роман «Волшебная гора» вдвое больше, но он не может быть маленьким! Он просто не должен быть меньше, чем он есть! И этим он, в первую очередь, прекрасен!
Вам когда-нибудь доводилось переправляться через реку по только что пошедшему льду? Река повествования может унести льдину-эпизод, однако только ей одной под силу и «подставить» новый лед.
Главное – вовремя понять, где надо шагнуть или прыгнуть вперед, а где, напротив, стоит помедлить или повернуть назад...

Впрочем, в определенном смысле, более «наблюдательно» другое сравнение. Представьте, что вы спускаетесь по лесистому склону, а вокруг – сильный туман. То тут, то там проступают и пропадают пни или ели. Туман – это рассказ самой Волшебной горы. И в нем, мало-помалу, перестаешь понимать, КАК за  эпизод цепляется сеть повествования. Ан, глядишь, это уже и не эпизод, а сам рассказ, простое плетение рассказа.

В этом – главная сила Томаса Манна. Возможно, здесь сокрыта и его любовь к Густаву Малеру... Но – баста! это уже слишком смелое сравнение. А необдуманно к Манну – ни-ни (как бы сам он и не «заманивал»!)

В общем-то, рассмотреть Малера в литературном разделе – разумно. Однако, это – отдельный разговор. А мы еще не управились с темой противостояния и\или взаимосвязи текста-повествования и сцены-эпизода. И что такое литература – нарратив или эпизод?
Так и представляешь себе: горе-писатель размахивает перед музой пером вместо ствола, со словами: «сюжет или жизнь?» А она ему в ответ: «Сюжет и есть жизнь. Тебе нужен нарратив, дружок!»

Впрочем, раз уж мы – надеюсь, не всуе – помянули Малера, сделаем и такую заметку. В необычном фильме Лукино Висконти роль текста-повествования – казалось бы, невозможная в кино! – берет на себя именно музыка Малера!.. (Легендарная лента «Последняя весна в Мариенбаде» использует голос за кадром, но это – в ущерб кинематографу, по нашему скромному разумению. За это, наверное, один мой приятель беспредметно-иронично назвал ленту «Последний байрам в Марьян-абаде»).

Вот так всегда: не хотел приплетать музыку, так замутил еще и с кинематографом... ;

А не лучше ли назвать «сцену и текст» соответственно «действием и рефлексией»?!
Не будем пока конкретизировать. Просто(е) повествование, может быть описаниями, размышлениями, всяческими ссылками и экскурсами – собственно, это и есть то, что римские грамматики и ораторы (проще, «юристы») называли словом “textus”. Совсем другое дело, когда текст начинает отсылать к реальности, чему-то ВНЕ текста как такового! Таким образом, текст становится не целью, а посредником или средством.

Умница Сергей Аверинцев сопоставил нерефлективный и рефлективный типы мышления, собственно, писания. Скажем, у Аристофана – пишет он, – мысль может, должна и берется описывать все то, что происходит перед ней, как бы, над ней и под ней, даже за ней. Но когда она обращает внимание, поворачивает свой взгляд, на самое себя – это СКАНДАЛ! Античность этого не знала. До Сократа, – добавил бы я, – не знала. За это его и казнили!..

То ли дело, скажем, у Достоевского или Кафки, да, пожалуй, и у Томаса нашего, Манна (где-то между ними): форменный скандал, коли мысль внезапно отвернется от себя самой, обратившись к внешнему миру!

Где прекращаются рефлексии и созерцания, где наступает смерть – «Смерть в Венеции»? Кто и как убивает Федора Карамазова: а не есть ли его убийство только продолжение «бесед за коньячком», монологов Митеньки и диалогов Ивана со Смердяковым? Грегор Замза [обнаружил, что] превратился в насекомое: что это, действие? экшн?! действительность?!
Нет! все это – тексты. ТЕКСТУС – [он как бы соткан из слов] «ткать», «строить», «плести», «вить», «слагать», «сочинять», «составлять» (все это – значения латинского суперглагола “texo”).

Однако, к тексту мы вернемся чуть позже, а пока – немое кино – как один из способов поговорить о литературе. Визуальная информация, совмещенная с музыкой, которая, в случае необходимости, перемежается титрами-подсказками.

Хм!.. «Вернемся к тексту...» - вот они, прелести разговора о литературе с помощью литературы sole ipso. Так сказать, «текст в пределах только текста»!.. Впрочем, эти «мета-экскурсы» несколько напоминают квазиголливудский «смех в зале», который показывает: «слышь, пенёк, здесь надо смеяться!». В индийском кино должен быть «возглас в зале»: «плачут все!» или «пляши, чувак!».


5. В-РОСТ-МОДЕРНИЗМ

На древнем Ближнем Востоке встречались люди, которые принуждали уток глотать золотые и серебряные монеты. Что это – игралища богачей-экстремалов? Оккультное изуверство пра-масонов? Эксперименты «плачущих философов? Или, просто, кайфушки дельфийских оракулов, уволенных за овердоз?..

Все гораздо проще (хм!..). Эти люди были фальшивомонетчиками, и именно так они старили монеты, придавая им, так сказать, тусклый отблеск старины (как бы, вводят в обиход). Хм, старатели!.. Пищеварительная система уток была некоей машиной времени; внутри утки, всего за сутки, монета старела лет на десять!

А люди эти, напротив, «молодели»: ведь всего за неделю можно приобрести состояние, которым не обзавестись и за два десятка лет!

Итак, главное: показать, что вещь была в употреблении (неважно, в каком - в обороте или в кругообороте). Показать в статусе «уже было» - это и значит: ввести монету в измененное состояние.

...Ввести в «измененное состояние» можно и текст: смешение разнообразных стилей – как желудочный сок, который и придают желаемые тона монете (читай: тексту). Собственно, и здесь, и там: ни стили, ни даже мысли уже не нужны – они призваны лишь обеспечить приставку «пост-» к любому содержанию. Но только этот «пост-» один и составляет содержание вещи. Все остальное – от референций к прошлому до бытовых описаний – принципиально НЕ ново и НЕВАЖНО. Не-ново так же, как и то, что должно быть ново. Старое, новое, существенное, несущественное, все у них – одно. Одна и та же монета в перевариваемой или разлагающейся массе. Фаулз, Эко, Сорокин... – все они «фекаломонетчики». Или, перифразируя Кузьму Пруткова-Толстого, «им имена суть многи, мой ангел серебристый: они же модернисты, они ж постмодернисты!»


6. ФАНТИКИ И ФАНТОМАСЫ

Актер играет. И мы знаем, что он ИГРАЕТ. Но если актер и правда хорош, то мы видим, что он НЕ играет, а живет этой вот жизнью. Если же игра видна, значит, актер нехорош. (Хотя для его души это, возможно, и лучше. Не знаю...).

Похожая ситуация с писателем. Он должен сочинять. Но это, шут побери, не должно быть видно! То есть, видно, что автор описывает житейскую ситуацию, где все происходит как на самом деле. Хороший пример – «Нос». Ситуация ирреальна или сюрреальна, но описано все в точности как случай из жизни! Как, прости Господи, репортаж из "Вестей" (и столь же, хе-хе, беспросветно)
... Кстати, сравните это с Описанием Ситуации, выше).

А вот когда ясно, что автор сочиняет, у меня это вызывает отторжение. В истории Хоффманна, Кафки и Гоголя я верю. А в истории Беккета, Оруэлла и Толкиена – ничуть! (можно смело приплюсовать к ним, голубчикам, еще одного "южноамериканского индейца латинского происхождения" - Костоеду - с его "индеологией", а также прекраснодушно-равнодушного Сент-Экзюпери).
Что же касается, скажем, Станислава Лема, я склонен считать, что его повести и романы – футурология, даже скорее, философия науки (и технологии), а не художественная проза как таковая. В духе прозы вышепоиянутого Х.-Л. Борхеса, по преимуществу.

Вот все, что я могу сказать «за фантастику» (в общем, конечно, не "ЗА", а "ПРОТИВ). Или о жанре, называемом американским словом «фэнтэзи».


7. ЧТО СДЕЛАЛО МЕНЯ HOMO SCRIBENS?

Писать сегодня умеют все: благо, текстовые редакторы, браузеры и электронная почта всем дают такую возможность. Однако, все-таки: что это значит – «писать»? Сочинять сюжеты, брать из жизни ситуации или перетасовывать существующие тексты? Что правильнее назвать словом «писание»?

И еще. Я страшно не люблю откровений типа «вот, как я стал прозаиком!» или «это сделало меня писателем». Это, в общем, и немудрено: ведь писателем я так и не стал. В то же время... Довлатов, кажется, говорил так: «Можешь не писать – не пиши!» Так вот, я могу и не писать. Но не хочу: мне трудно не писать. Я – просто человек, который хочет и – в известных пределах – умеет, a точнее, любит, писать. Потому, я употребляю мудреное латинское выражение, которое значит «человек пишущий». Человек, которому в радость писать (независимо от того, заплатят ли, и сколько).

Часто мы так говорим о ком-то: "да он/а читать-писать не умеет!" А так ли уж это просто: УМЕТЬ ЧИТАТЬ и ПИСАТЬ?..
Ой, непросто...!

*
7+. ЧТО ПРОИСХОДИТ МЕЖДУ ЭПИЗОДАМИ?
....................................

С Божьей помощью, продолжение следует. Самых любимых-то я, практически еще и не касался!..