Воспоминания пионервожатого

                Тоска по любви неизбывна, и заглушить ее может только любовь.

1. Представление

Я шел вдоль нестройной шеренги мальчиков, потом девочек  одиннадцати – двенадцати лет. Третий поток, август, Черное море, престижные дети престижных родителей - дерьмо, кто же главный? Ага, вот он, сандалии сбиты, на колене -ссадина, пуговицы на рубашке через одну, взгляд профессионального убийцы исподлобья - точно он. Думал, пронесет - не пронесло. Вместо отдыха, как планировали мы с Людкой, будет война.

Так, что с девочками. Слава богу, второй отряд, еще не трахаются, но друг к другу относятся уже по-женски - жди беды. Где старшая, вроде эта, смотрит в глаза, не отводит, улыбочка. Похоже, насчет «не трахаются» я ошибаюсь. Акселерация, блин. А это что…

- Отряд, ра-авняйсь, смирно, - без паузы на выполнение команды «ровняйсь», громко скомандовал Валентин, как его там по отчеству, забыл, старший пионервожатый.

- Дорогие дети! Мы рады приветствовать вас в одном из лучших пионерских лагерей Черноморского побережья…

Валька работал трубачом в областной филармонии и уже много лет отдыхал таким вот способом, старшим пионервожатым. Сейчас его главная работа - представить нас детям, потом будни: он будет пасти нас, мы будем пасти детей.

Как сказал на планерке директор лагеря:

- Эти детки - не конфетки. Мне насрать на их образование и воспитание, мне насрать на их престижных родителей. У меня и у вас одна задача - сдать в конце месяца этих сраных деток их сраным родителям всех до одного, сколько получили, здоровых и невредимых, желательно загоревших.

- Валентин - …

- Иванович, - привычно подсказал Валька.

- Валентин Иванович, это что? - спросил я, указывая взглядом на конец нестройной шеренги девочек. Там стояло пяти-шести летнее существо из библейского сонма ангелов, - светлые кудряшки, широко распахнутые голубые глаза, кружевное белое платьице,  держа за руку свою увеличенную до двенадцати лет и уже слегка подпорченную обучением копию.

- Это личная просьба директора, сестры, фамилию посмотри в списке, родители попросили не разделять их по разным отрядам, будут в твоем. Вопросы есть?

Вопросов не было.

2. Ночная жизнь

- Ну, наконец-то, - сказал Валька, разливая вино по граненым лагерным стаканам, - угомонились. Ну-с, уважаемые коллеги, с началом третьего потока, - и выпил весь стакан залпом. Видимо, было уже невтерпеж.

- Новенькие у нас только Виктор и Людмила. Как я понимаю, у вас медовый месяц?

- Вроде того, - пробурчал я, потрясенный его бесцеремонностью.

- Вот и чудесно. Инструкция для молодоженов, - весело продолжал Валентин, разливая вино. - Личную жизнь начинать только после трех ночи, дети в это время спят все, проверено годами. Кровать обвязать подушками, чтобы нигде не касалась стенок корпуса. Дамам, - Валька выразительно посмотрел на одну из пионервожатых, - во время оргазма не орать. Ночные купания запрещены, кому приспичит, в отряде могу подежурить я. Пьяными ночью по лагерю не бродить, у директора здесь один спецназовец, сначала вырубает, потом относит к директору разбираться. Утром на линейку выходят все, независимо от состояния души и тела, два пропуска - едете домой. Вроде всё. Выпьем.

Моя интеллигентная подруга все сильнее сжимала мне руку, в глазах был немой ужас - мы куда попали?      

Валька быстро разлил по третьей и первым выпил без тоста.

- Всё, коллеги, сегодня короткая программа, все устали, по каютам. Да, чуть не забыл, вдвоем в одном номере не засыпать, потрахались и разбежались, директор по утрам проверяет лично.

Мы молча добрались до своего корпуса и разошлись по своим комнатам. Планы на сегодняшнюю ночь сами собой расстроились.

3. Это любовь

Ночью я неожиданно проснулся, на часах было четыре тридцать семь. Уже светало и тянуло прохладой.

- Какое счастье, еще можно поспать, - подумал я и закрыл глаза.

- У нее сползло одеяло, и она замерзла, - сверлило в мозгу.

- Ничего себе, море действует, - начал злиться я.  Мы с Людкой уже почти два года, а такого еще не было.

- Да нет, взорвалось в мозгу, у НЕЕ сползло одеяло, и она замерзла. Иди.

Я оцепенел, начиная понимать, и не веря в происходящее. Мир, в котором я прожил всю свою сознательную жизнь, разлетался вдребезги от вырастающего в душе гриба ядерного взрыва. Вспышка света выжгла в мозгу всю память, все, что знал, любил и помнил.

Нужно было выбирать - спалить весь это мир, как только что сгорел мой, чтобы согреть ЕЕ, или пойти укрыть ее одеялом.

- Я же не знаю, где ее кровать, - просигналил какой-то не сгоревший еще участок сознания, но тут же задымился и вспыхнул - знаешь.

Я открыл глаза, встал, оделся, свет включать было не нужно - все светилось радиацией.

ЕЕ кровать была последней в палате девочек, отгороженная от остальных кроватью старшей сестры. Спокойствие и уверенность в том, что я делаю, и делаю правильно, были еще непривычны, как и новое совершенное тело.  Прошлая жизнь осыпалась с каждым шагом к ее кровати, как песчаная форма с уже застывшей, но еще не остывшей скульптуры. Счетчик Гейгера не потрескивал, а звенел в ушах ровным фоном.

Она спала, свернувшись калачиком в позе утробного эмбриона. Одеяло и подушка лежали на полу.

- Что могло сниться ей, с кем или с чем она боролась, вытолкнув с бескрайнего поля кровати одеяло и подушку? - задымился еще один несгоревший кусочек сознания.

- Ты знаешь, - сверкнул, сгорая, ответ.   

Я поднял, отряхнул и положил на место подушку. Потом спокойно и уверенно, как будто делал это всегда, поднял ее на руки и переложил головкой на подушку. Она  вытянулась, как-то по-женски обхватила ручонками мою руку, ткнулась в нее губами, тут же отпустила и развернулась лицом к стене.

В голове рванула еще одна ядерная бомба, но мое новое тело восприняло это уже без паники, а с ожидаемым наслаждением. Я почти по-отцовски развернул скатавшуюся под мышки майку, поправил сползшие на половину попки трусики, поднял одеяло и тщательно укрыл. Постоял, наблюдая инфракрасным зрением, как она согревается и засыпает новым теплым сном  в своем старом замерзшем сне.

Мне тоже нужно было поспать.

Взявшись за ручку двери в свою комнату, я неожиданно для себя остановился и повернулся. Комната Людмилы была напротив, дверь была открыта, она стояла в темном проеме, освещаемая зыбким утренним светом совершенно обнаженная, глаза горели потусторонним дьявольским светом.      

 - Входи, - сказала она. Я вошел.

4. Будни любви

Она поняла все и сразу, как только мы встретились взглядом на утренней зарядке.

- Ты мой раб, - прочел я в ее светящихся неземным счастьем глазах.

- Да ну, - пытался пошутить я, но безудержное ликование души смело остатки достоинства и самоуважения.

- Да, я твой раб, и счастлив этим.

Она пользовалась своей безграничной властью надо мной то по-детски наивно и радостно, то по-женски жестоко и бесцеремонно. Куда бы я ни вел отряд, она двигалась самостоятельно, перемещаясь между мной и сестрой. Принося то шишку, то улитку, то листочек, она протягивала это мне как величайшую в мире драгоценность, каждый раз заглядывая в глаза. Получив очередное подтверждение неубывающего восторга и восхищения ею и ее подарком, она мчалась к сестре засвидетельствовать мою безумную радость от ее подарка.

Лучшим временем для нас были вечерние фильмы, которые показывали почти ежедневно. У каждого отряда были свои места в летнем кинотеатре, и каждый старался сидеть на своем месте. Мальчиков и девочек заводили отдельно, мальчиков - первыми, чтобы девочек уже не толкали и не пересаживали.

Усадив пацанов, я начинал ждать, точно фиксируя спинным мозгом момент, когда она переступает порог кинотеатра. Потом начиналась пытка - сядет она со мной или с сестрой. Предугадать было невозможно. Хотя чаще она прибегала ко мне, усаживалась на колени, устраивала поудобнее спину у меня на груди, приспосабливая мои руки как подлокотники кресла, и замирала на весь фильм. Мы улетали на полтора часа в такие миры, которые человеческой фантазии неподвластны.
 
Когда загорался свет, она соскальзывала с моих коленей, упираясь обеими ручками мне в грудь, глядя в глаза, очень по-женски спрашивала:
 
- Тебе понравилось?

- Хороший фильм, - неизменно отвечал я, с трудом возвращаясь на землю.

Это был наш ритуал, и отвечать что-то другое было нельзя. Она тут же убегала к сестре.

Совсем по-другому происходило купание на море. Здесь все было на виду, и она превращалась в ликующего безжалостного бесенка или стервозную женщину - как посмотреть. Ей надо было показать свою власть надо мной всем и каждому.

В воде она требовала, чтобы я учил ее плавать.

Выскакивая из воды, она бежала ко мне, требуя, чтобы я вытирал ее полотенцем.

Переодевая купальник, она ставила возле кабинки не сестру, а меня, и возилась там битый час, собирая очередь недовольных женщин.

С моря я каждый раз тащил кулек камешков, ракушек и прочих ее находок, каждую из которых я лично одобрил как самую оригинальную и бесценную.

При этом я должен был по минутам заводить и выводить отряд в воду, по минутам командовать - на левый бок перевернись, на правый бок перевернись, - и, главное, следить, чтобы в любую секунду голов было ровно столько, сколько я их привел на берег.

Но я был счастлив.

Счастье закончилось неожиданно. За неделю до конца потока Людмила вдруг подошла и сказала:

- Посмотри за моими девочками, я пошла собирать сестер.

Мир перевернулся, в глазах потемнело.

- Почему? – тупо спросил я.

- Их родители отдыхают здесь недалеко, решили взять к себе.

Я знал, что все это кончится, но у меня была еще неделя. Вакуум в груди стал невыносимым.

- Ничего не поделаешь, - сказал я и поплелся вслед за Людмилой в корпус.

Сестры уже собрались, я попытался взять сумки…

- Не надо, я сам, - откуда-то появился Валентин.

Они пошли, я остался сидеть на ее кровати, пытаясь понять, чем свет отличается от тьмы, если уровень напряжения одинаков.

Конечно, она вернулась. Подбежала, уперлась обеими ручками мне в грудь и без интонаций спросила:

- Тебе понравилось?

- Хороший был фильм, - исполняя ритуал, ответил я.

- Мы еще встретимся, - уверенно сказала она.

- Нет, - сказал я, - счастья тебе.

- Увидишь, - сказала она и убежала.

Я потерял сознание.

5. Эпилог

Поток закончился, детей отправили по домам, у нас выпали два дня чистого отдыха за казенный счет. Лежа на берегу, я наблюдал роскошный черно-белый закат и лениво думал, что мне делать в художественном институте с черно-белым зрением, а ведь остался последний курс.

Вдруг Людмила тронула меня за руку:

- Смотри.

По кромке воды, на фоне ядовитого белого солнца, с небольшими прожилками серых облаков, в ореоле разлетающихся черно-белых брызг бежала ОНА.  Сжатая пружина тоски бросила меня ей навстречу. Не останавливаясь, раскинув ручки и ножки, она прыгнула мне на шею, мы свалились в воду.

- Я же говорила, я же говорила, - твердила она, глядя на меня огромными голубыми глазами, полными не то слез, не то воды.

- Ты… почему, как? - бормотал я, еще не понимая, что ее глаза не черно-белые, а голубые.

- Папа и мама вон там, я их уговорила, они решили что, все уехали, но я их уговорила, - радостно щебетала она, гладя меня по лицу.

Нам дали целый час. Ее родители и Людмила сидели на своих местах, каждый по-своему понимая, что происходит. Мы построили замок с двумя башнями, крепостными стенами и рвом. Оба почувствовали, что время вышло. Она уперлась обеими ручками мне в грудь и сказала:

- Не провожай.

- Тебе понравилось? - нарушив ритуал, спросил я.

- Хорошее было кино, - сказала она и вприпрыжку побежала к своим родителям в ореоле золотых брызг, на фоне огромного, оранжевого как апельсин, или ядерный взрыв закатного солнца.