Почта приносит плохую весть

Начинаю публиковать перевод глав из романа Ханса Фаллады "Каждый умирает в одиночку". Это первая глава.

Почтальонша Ева Клюгэ медленно поднимается по лестнице дома на Яблонски штрассе 55. Она не торопится не только потому, что уже порядочно устала от разноски почты, но и из-за письма, лежащего в её сумке,   оно из тех которые Ева ненавидит, и которое она должна  сегодня отдать Квангелям.
Перед этим ей нужно ещё отдать журнал "Schulungsbrief" *, проживающему этажом ниже Персикэ — полицейскому шефу, которого ей  всегда приходится приветствовать:» Хайль Гитлер!» и быть особенно осторожной в том, что говоришь. Конечно, осторожность теперь нужна повсюду, редко Ева Клюгэ может кому-либо сказать, что она думает на самом деле. Она не интересуется политикой, но она — женщина и как женщина считает, что детей рожают не для того, чтобы их убивали в сражениях. И хозяйство без мужчины страдает. В настоящий момент у неё никого и ничего нет: ни мужа, ни сыновей, ни хозяйства. Вместо этого ей нужно разносить эту противную полевую почту - письма, написанные  не от руки, а напечатанныеи на машинке, где обратным адресатом является адьютант полка.
Она звонит У Персикэ, говорит «Хай Гитлер» и отдаёт старому пьянице его журнал. Персикэ её спрашивает:»Есть чего новенького?»
Она :»Разве вы не слышали специальное сообщение? Франция капитулировала.»
Персикэ ею не доволен:» Чёрт побери, фрейлейн, конечно, я это знаю, но КАК вы это говорите! Как будто уголь в духовку подкладываете! Это нужно чётко докладывать! Вы это должны всем, у кого нет радио сообщать, это убедит и последних сомневавшихся! Вторую блитц-войну мы выйграли, теперь дело за Англией! Через три месяца Томми будут побеждены, и тогда посмотрим, какую  жизнь обеспечит нам наш фюрер! Другие пусть загибаются,  мы будем хозяевами мира! Заходи, девочка, выпьем шнапса! Амали, Эрна, Август, Адольф, Балдур — все сюда! Сегодня будет выпивка, сегодня никто не работает! До обеда локаем дома, потом пойдём к еврейке на четвёртый этаж,  пусть эта  падаль обеспечит нам кофе со здобой!  Я говорю вам, теперь эта старуха должна, теперь у меня не будет к ней никакой жалости!»
В то время как пьяница в окружении своей семьи продолжает распаляться и уже пропустил  пару рюмок, Ева поднялась этажом выше и позвонила у Квангелей. Письмо в её руке, и она готова сразу же  бежать дальше. К счастью, не жещина, с которой они временами перебрасывались парой приветливых слов,  открывает дверь, а её муж. Молча берёт он из её рук письмо и сразу же захлопывает перед ней дверь, как будто перед воровкой.
Ева поводит плечами и начинает спускаться. Некоторые люди таковы. Сколько она его знает, он всегда молчит. Пусть, ей его не изменить, ей и своего мужа не удалось изменить, его вечных походов в пивнушки и проигрыш денег на скачках. Он появляется дома только, когда совсем садится на мель.
Ева спускается и думает, что с Францией — это вообще то хорошая новость, потому что это приближает мир, а значит и возвращение сыновей домой.
Но одновременно ей приходит мысль, что тогда такие люди как Персикэ будут наверху. Иметь таких хозяев и постоянно держать язык за зубами, не сметь никогда сказать, что у тебя на сердце — в этом тоже мало хорошего.
Коротко ей вспоминается молчливый Квангель, с лицом коршуна, которому только что она отдала письмо, потом думает об еврейке Розенталь, проживающей на 4-том этаже, у которой  две недели тому назад гестапо арестовало мужа. Эту женщину  ей жалко. У Розенталей раньше на Пренцлауер -Аллее был магазин белья. Потом его аризировали, и вот теперь мужа, которому немного оставалось до 70-ти, забрали. Ничего плохого эти старые люди, конечно, никому не сделали, всегда были готовы продать в долг, в том числе и Еве, когда у неё не было денег на детское бельё . И хуже или дороже чем в других магазинах у Розенталей тоже ничего не было. Нет, в её голове не умещается, что такой человек как Розенталь дожен быть хуже, чем Персикэ, только потому что он еврей. И вот теперь старая женщина сидит там, наверху совершенно одна и не решается выйти на улицу. Наверное, голодает. Нет, думает Ева, и если мы десять раз победили бы Францию, как-то несправедливо сейчас обделываются у нас дела...
При этом она уже у другого дома и продолжает свою работу.
Мастер Отто Квангель между тем в комнате положил фронтовое письмо на швейную машинку. «Вот» - только и произносит он. Отто знает, с каким нетерпением ожидает жена почту от своего единственного сына Отто, и всегда предоставляет ей первой читать. Отто стоит рядом и ожидает радостного просветления её лица. Он, в своей молчаливости и отсутствующих внешних признаках нежности, по-своему, очень любит жену.
И действительно, на момент, когда она распечатывает письмо, её лицо светлеет,  но потом, когда она видит напечатанный текст, угасает. Её мимика становится боязливой, она читает всё медленее и медленее, как будто пугается каждого следующего слова. Муж наклоняется вперёд, вынимает руки из карманов, он подозревает неисправимое. В комнате совсем тихо.  Дыхание жены начинает прерываться.
Вдруг она издаёт тихий стон, такой, какой он ещё никогда не слышал. Её голова падает на катушки ниток на машинке и потом опускается на  шитьё, прикрывая ужасное письмо. 
Квангель в двух шагах от жены. С необычной поспешностью  кладёт он своют большую рабочую руку на её спину. Чувствует, что  его  жена дрожит всем телом. «Анна!» - говорит он. « Анна, пожалуйста»! - на минуту замолкает, потом осмеливается: « Что-то с Отто? Ранен? Как тяжело?»
Жену продолжает трясти, но ни звука не слетает с её плотно сжатых губ. Она не в силах поднять голову...Отто кладёт свою тяжёлую руку на её тонкий пробор и осторожно  поднимает голову так, чтобы их взгляды встретились. Но глаза Анны крепко зажмурены. Её лицо бледно-жёлтое, сейчас оно напоминает череп мертвеца, только щёки и рот дрожат, как и всё тело, объятое полным тайны трепетом.
Квангель всматривается в знакомое и ставшее сейчас таким чужим лицо, чувствует, как  его сердце стучит всё сильнее и сильнее , и одновременно с бессилием выразить свою жалость, его охватывает страх,  страх что жена может начать кричать громко, дико. А  он всегда предпочитает тишину, никто в доме не должен у них что-то заметить. В этом своём страхе он может только повторить:»Что они написали? Скажи же, Анна! Что с Отточкой?»
И это ласковое слово, почти никогда не звучавшее из уст мужа, возвращает жену из мира боли в эту действительность. Она даже открывает глаза. «С Отточкой?» - шепчет Анна. «Что может с ним быть? С ним ничего, нет больше Отточки, вот что!»
«Ох!» - только и может произнести Отто. Это «ох!» вырывается из самой глубины его сердца,  он невольно отпускает голову жены, и пытается сам завладеть письмом. Но глаза только тычутся в строчки, не в состоянии что-то разобрать.
Жена вырывает письмо из его рук. Её настроение резко меняется и она начинает  рвать письмо на мелкие кусочки, приговаривая:»Ты что, хочешь эту мразь ещё читать, эту ложь, что они всем пишут? Что он умер смертью героя за своего фюрера и за свой народ? Что он показал своим солдатам и товарищам пример? Это ты хочешь прочитать, когда мы знаем, что Отточка охотнее занимался бы своим радио, и что он плакал, когда вынужден был стать солдатом! Как часто он мне говорил, когда был рекрутом, что охотнее бы отдал свою правую руку, только бы от них избавиться! А теперь — примерный солдат и героическая смерть! Враньё, всё враньё! Вот что вы с вашей войной наделали, ты и твой фюрер!»
Она — маленькая, стоит перед ним, в глазах, направленных на него, стрелы ненависти.
«Я и мой фюрер?» - бормочет Отто, совершенно уничтоженный такой атакой. «Почему вдруг он стал МОИМ фюрером?  Я же не в партии, только в Рабочем фронте, а в нём  должны состоять все. И выбирали его мы один раз  с тобой вместе.»
Не то, чтобы он хотел себя защитить, просто пытается восстановить правду. Он не понимает, почему жена на него напала, ведь они всегда были одного мнения...
Но она в запале отвечает:» Кто в доме мужчина и всегда определяет, как поступать? Даже как хранить картошку в подвале, решаешь ты. И в таком важном деле ты неправильно решил!  Ты  всегда хочешь для себя только покоя, лишь бы не выделяться. Ты поступил, как все, и когда они кричали:»Фюрер приказывает, мы исполняем!», ты , как баран, за всеми побежал. И мы опять должны были за тобой следовать! И вот мой Отточка мёртв и никакой фюрер мира, и ты не вернут мне его!»
Он слушал всё это, не возражая. Он никогда не любил ссор, и он понимал, что это боль вырывается из жены наружу. Он даже был почти рад, что она ушла в ярость, а не  в траур. Тут ему пришло в голову :» Кто-то из нас должен будет сообщить Трудель.»
Трудель была девушкой сына, почти невестой; их она уже звала мамочкой и папочкой. Часто приходила вечерами, и теперь, когда сына не было в городе. Днём Трудель работала на фабрике униформы.
Напоминание о ней, привели жену к другим мыслям. «Ты успеешь до смены  зайти к Трудель на фабрику?» «Да, Анна, я сегодня работаю с часа до одиннадцати.» Тогда поторопись, но не рассказывай ей всё, просто позови зайти ко мне сегодня вечером.
 Анна надеется, что с Трудель ей м.б. удастся поплакать, сечас же её сердце ещё как в огне.

* ведущий политический ежемесечник национал-социалистической партии