Каникулы любви

Любовь к струнным ударно-клавишным инструментам у Галки проснулась еще до школы. На праздники, когда она с мамой ходила в гости, Ирка научила ее играть «Собачий вальс» на пианино. Галке очень понравилось черные клавиши перебирать. Иркин папа был, как мама выражалась, большая шишка — вот у них и фортепиано. А Галка с мамой и бабушкой, хотя живут совсем не бедно, но не настолько, чтоб «клавишный инструмент, играющий нежно и громко» приобрести. Галкина мама — участковый врач. Еще она пенсию получает за безвременно скончавшегося мужа, Галкиного отца, которого Галка совсем не помнит. Бабушке в собесе тоже сказали, что она может пособие за погибшего дедушку, героя-революционера, получить, но ей все никак не удается необходимые документы оформить. Галка к маме подкатывалась, а не поговоришь ли ты с Иркиными родителями, чтобы я могла к ним в гости приходить, естественно, когда пианино свободно. Мама такую чушь даже обсуждать не стала.

В третьем классе Галка влюбилась в Шуру. У него папа тоже был большой шишкой, поэтому Шуру заставляли учиться еще и в музыкалке. Галка на День Советской армии преподнесла Шуре «Песню про купца Калашникова» с поздравительной надписью. Шура поблагодарил вежливо, но видно было, что «Песня» на него особого впечатления не произвела, ему больше цветные открытки понравились, которые другие девчонки подарили. Галке фантазия рисовала типа того, что выучилась она на пианино. И вот на школьном вечере Шура свой «Полонез» Огинского исполняет, а потом вызывают на сцену Галку. Она скромненько выходит, садится за фортепиано, как бы робея, и вдруг обрушивает на школьный зал «Революционный этюд» Шопена. А Шура смотрит на нее широко раскрытыми глазами — до него, наконец, доходит, какую очень большую ошибку он совершил, когда пренебрег поэмой великого поэта М.Ю. Лермонтова. Завздыхала Галка перед мамой — некоторые, мол, на пианино учатся, а у нас в школьном кружке, только на домре и мандолине учат. А нельзя ли хоть аккордеон? Мама сказала — подумаем. А через два месяца вместо духового язычкового клавишного инструмента купила Галке скрипку-трехчетверочку и преподавателя нашла, Василия Васильевича Василянского, у которого кроме как выпить-закусить, в жизни был единственный посторонний интерес — как покрепче смычок канифолью натереть. Так Галка с ударно-клавишных перешла на струнные.

Скрипка Галке не особенно нравилась, тем более что Василь Васильевич ее каждый раз, когда она фальшивила, больно по пальцам смычком лупил. Мученья эти почти три года продолжались. Галка за это время освоила и «Польку» Глинки, и пьесы композитора Майкапара, и другие важные музыкальные произведения. Однажды Василь Васильевич пришел, поддав несколько больше обыкновенного. А Галка в тот день была в ударе и все задания на «отлично» исполнила. А когда дошла до «Не шей ты мне, ма-а-а-тушка, кра-а-асный сарафан…», то вибрато на ее скрипке зазвучало так трогательно, что по лицу Василь Васильича крупные слезы покатились. Он Галку обхватил и стал целовать. А пахло от него при этом нехорошо. На Галку это такое сильное впечатление произвело, что вечером она маме с бабушкой объявила, что скрипку больше никогда в руки не возьмет, хоть бейте ее, хоть режьте.

Дальнейшие музыкальные интересы Галки пошли по линии щипковых инструментов. Поскольку балалайка, домра и мандолина Галку не впечатляли, а про чаранго и укулеле она и слыхом не слыхивала, то оставалось выбирать между арфой, лирой, лютней, гуслями, кобзой и гитарой. Первая была отсеяна по причине габаритов и дороговизны. Инструменты со второго по пятый были отвергнуты по причине их архаичности. В результате Галка сосредоточилась на гитаре и выучилась по самоучителю, как брать аккорды в любой наперед заданной тональности. Ей это умение в дальнейшем очень пригодилось.

В классе Галку прозвали Гуммиарабиком, за то, что она была ужасно прилипучая.

— Комарик, миленький, дай стерочку. Я свою дома забыла.

— Так я тебе уже пять стерочек отдал! У меня что? колхоз?

— Ну, дай еще одну. Тоже мне, кулак-единоличник!

Ножки у Галки были толстенькие, коротенькие и кривенькие, да еще она ходила носками вовнутрь. И рост ниже обычного, зато волосы черные, как смоль, а личико нежное, как лепесток сакуры. Поэтому Галка, когда малость подросла, стала косить под японку.

— Ой, девоньки, я себе новое кимоно цвета коры дерева хиноки пошила. Приходите в гости, я вам чайную церемонию по первому классу устрою. Ты, Комарик, тоже приходи!

— Ага, чтоб ты меня снова кипятком ошпарила!

— Комарик, я же не нарочно! Я в прошлый раз еще ползать по-японски не научилась. А сейчас натренировалась.

— Отлепись, Гуммиарабик!

Галка на прозвище не обижалась. Вон Светку все Бычихой дразнят. Она отзывается: «А щас в лоб закатаю!» А Гуммиарабик, если вдуматься, это ласкательное, такой маленький арабик, которого зовут Гумми. Пушкина в лицее Французом звали, так он не обижался. А могли бы звать арабиком Ганей, значит, от Ганнибала. И был бы он не Француз, а Ганяарабик, почти как Галка.

Галкина школа была, конечно, не Царскосельский лицей, но и не колония для несовершеннолетних. Если же карикатуры рисовать, то в качестве Антона Семеновича (т.е., Макаренко) можно было бы преподавателя математики изобразить, а в качестве Егора Антоновича (то бишь, директора лицея в Царском Селе) — учительницу по литературе. Правда Галкина Энгельгардт чугунные кольца выпускникам не дарила. А те, в свою очередь, записок в альбом про лицейские годы чудесные не писали. Честно говоря, особо ярких личностей среди Галкиных учителей не наблюдалось, за исключением разве что учительницы пения, Нелли Афанасьевны, незамужней женщины ослепительной красоты; таким в школе, конечно, не место.

История Нелли Афанасьевны к Гуммиарабику имеет косвенное отношение. Нелли Афанасьевна, как выяснилось, окончила не пединститут, а консерваторию. И попала в провинциальную школу якобы как по распределению. Девчонки в разговорах между собой смелые гипотезы про роковую любовь выдвигали. На школьных вечерах Нелли Афанасьевна обычно исполняла популярные классические партии — то «Песню Сольвейг» из оперы Э. Грига, то песню девушек из «Аскольдовой могилы», а то арию Лизы из «Пиковой дамы». Голосовой диапазон у нее был в районе трех октав, но даже не в диапазоне дело. Тембр голоса, вокальная выразительность, умение на сцене держаться — даже идиоту ясно было, что это не для школьной сцены. Естественно, что все девчонки, любившие петь, к ней сразу потянулись. Она из трех классов отобрала человек шесть и стала учить их петь на несколько голосов. Галка в этот ансамбль не попала. Хотя слух у нее был хороший, и пела она правильно, но голосок у нее был слабенький и какой-то писклявый. А девчонки в ансамбле пели в стиле бельканто. Томка, так та после школы в консерваторию поступила на вокальное отделение. В общем, школьный ансамбль этот в скором времени прославился и даже взял какой-то городской приз. Когда в областной центр приехал Исаак Осипович Дунаевский, то выяснилось, что Нелли Афанасьевна с композитором на короткой ноге. Никто не знает, как она сумела договориться о встрече во время его турне. Усилия эти оказались, правда, напрасными, и закончились сокрушительным фиаско. Нелли Афанасьевна на встречу с композитором свой школьный ансамбль повезла. Вначале все хорошо шло, они расцеловались — сколько лет, сколько зим! Ну, там, тары бары растабары — где ты, что ты? Она ему на ансамбль показывает: «Дунечка, погляди. Это моя тяжелая артиллерия!» Девчонки же при виде классика совсем растерялись, руки ноги у них трясутся, затянули песню, кто в лес, кто по дрова. Дунаевский говорит: «Действительно, тяжелая артиллерия!» Потом Нелли Афанасьевна школу покинула. Куда ушла — никто не знает, промелькнула метеоритной звездочкой. А Дунаевский этим же летом умер, хотя ходили слухи, что он на самом деле не умер, а застрелился.

Теперь вернемся к Гуммиарабику. Вы, наверное, уже догадались, что Галка жила в маленьком провинциальном городке на юге России. Ничего особенно интересного в городке не наблюдалось, он мало отличался от большого села и состоял из «центра» — от Октябрьской улицы до улицы Ленина; весь «центр» если идти, совсем не спеша, можно было пересечь за десять минут. Остальное было — окраина. На окраине стояли саманные домики, в садах росли яблони, вишни, сливы, абрикосовые деревья, во дворах гуляли куры и бегали собаки. Вдоль заборов во многих домах росли сиреневые кусты. С одной окраины на другую перебираться — и полутора часов не хватит. Галка жила почти что в «центре», в двухэтажном доме с тремя подъездами, три таких дома стояли на улице Энгельса, располагавшейся перпендикулярно к Октябрьской улице.

В школьные годы Галка не раз устраивала для одноклассников чайные церемонии. Это она в дореволюционной книжке про буддизм (книжка у бабушки от дедушки осталась) главу про чайную церемонию прочла. Конечно, буквально следовать всем правилам церемонии на Галкином уровне было трудно. В частности, непреодолимые трудности возникали с этапом проведения гостей по каменной дорожке в саду к чайному домику и обрядом омовения из колодца с помощью деревянного ковшика. Трудности эти были связаны с отсутствием некоторых компонентов, как-то: каменной дорожки, сада, чайного домика и колодца. С деревянным ковшиком особых проблем не возникало. Галка пыталась натащить булыжников на асфальтовую дорожку, ведущую к дому, чтобы образовалась типа каменная дорожка. Но соседи фронтовики были люди, далекие от японской культуры. Несмотря на то, что в войну доходили они до города Муданьцзянь, откуда до японской культуры уже рукой подать, они ругались по-черному, используя имя вышеупомянутого города, так что булыжники пришлось убрать. Да бог с ней, с каменной дорожкой. В чайной церемонии, как известно, самое главное — это выдержать четыре основных принципа, именуемых «ва», «кэй», «сэй» и «сэки».

Галка подушки-думки для гостей на полу разместила, села себе на пятки по-японски, больше ни у кого так не выходит. Самую важную часть процедуры приготовления Галка имитировала путем сбивания краснодарского чая кисточкой для бритья в бритвенном стаканчике. А в качестве кайсэки (легкой еды) подавалось «русское суши» — загустевшая рисовая каша с кусочками колбасы Тихорецкого мясокомбината. Галка в своем кимоно цвета коры дерева хиноки по полу ползает по-японски, попкой вихляет, кланяется низко: «Позвольте, Комарик-сан, вам саке предложить», и другим тоже по наперстку горячей водки наливает. А уж когда она танец с веером исполнила, тут все прямо со смеху попадали. Бычиха восхищение высказала: «Гуммиарабик, ну ты у нас прямо япона мать!» Возможно, для натурального японца Галкины чайные церемонии показались бы наивными или даже комичными. Хотя кто их знает, настоящих японцев. Может, наоборот, узрели ли бы они в Галкиной церемонии некую философскую символику, сокрытую от непосвященных. На выпускном вечере одноклассники эти чайные церемонии с теплотой вспоминали. Галка даже всплакнула от избытка чувств.

Потом у Гуммиарабика проблема встала — делать жизнь с кого, в смысле куда дальше податься. Это сейчас чуть ли не в каждом институте японский как второй иностранный язык идет. А в начале шестидесятых оный язык только в трех институтах изучали, и все три — страшно блатные. Блата у Гуммиарабика не имелось, родители у нее были самые обыкновенные, без степеней и званий. Поэтому замахиваться на МИМО Галке даже в голову не приходило. Ну не японский, так хоть английский. Тоже островитяне, значит, и менталитет похожий. Подала она документы в Московский областной педагогический институт имени Надежды Константиновны Крупской и пробилась таки, хоть и с трудом — в списке принятых чуть ли не в конце списка шла. В те годы конкурсы высокие были, в институты поступать было трудно. Из Галкиного класса, кроме Галки, только четыре человека в то лето поступили — один в Ростовский РИЖТ, другой в Таганрогский ТРТИ, Светка Быкова — в ХПИ, т.е. в Харьковский политехнический институт, да еще Комарик стал курсантом Кемеровского высшего военно-командного училища связи имени маршала войск связи Пересыпкина И.Т.

В итоге Галка в возрасте семнадцати с половиной лет перебралась из провинциального южного города в столицу нашей необъятной родины, попутно перейдя с изделий Тихорецкого мясокомбината на любительскую колбасу Микояновского колбасного завода №1. Конечно, студенческое общежитие было нечто из Хичкока, но тогда и вся страна была из этого фильма, поэтому Галке даже в голову не приходило пенять на единственный женский душ на все общежитие и прочие «временные трудности». Главное, что жили дружно и весело. В своей комнате Галка особенно сошлась с Милкой и Сашкой, такие две боевые девочки из Сибири. Огонь, а не подружки! И коня на скаку остановят, и до стипендии два рубля займут.

Учиться Галке было тяжеловато. На вечера институтские ходила редко, да и вообще на личную жизнь времени не оставалось. Даже на изучение японского сил не хватило. Только «Каникулы любви» с пластинки сестер Дза Пинац по слогам разучила, текста не понимая. Так красиво звучит: «Тамейки но деру ю-уна, аната но кучизу ке-ни…» Девчонки хором подпевали: «У моря, у синего моря сидит Фантомас дядя Боря…»

А вообще-то Галке учиться нравилось, хотя постоянного дружка она себе за годы учебы не завела. Пединститут — такое место, где на десять девчонок по статистике девять ребят. Да каких там девять, от силы два с половиной. А девочки в институте — такие богини есть, звездам экрана до них три года морем плыть. Это вам не Минсредмаш, где Чита (которая из «Тарзана») рассказывала, что она самая красивая девушка в МИФИ. В общем, сложности с дружком имели объективную основу. С другой стороны, в шестидесятые невинных девушек даже после института старыми девами еще не считали. А Гуммиарабик от древа со змием уже на четвертом курсе вкусила.

Учились на Галкином курсе братья-двойняшки. В отличие от сестер Хидэе и Цукико, Виталий и Володька походили друг на друга не так уж сильно. У них экзаменатор как-то даже поинтересовался: «Вы однояйцовые близнецы?» Ребята замялись, потом отвечают: «Нет, мы двухяйцовые!» Виталий с Володькой и сами по себе были парни симпатичные, да еще оба пели в институтском хоре; их хор лишь чуть-чуть мужскому хору МИФИ на студенческих конкурсах уступал. Девчонки на братьев липли, как мухи на мед, так что братья, как бы это сказать, избаловались. На майские праздники собрались братья с Милкой и Сашкой в лес в поход на три дня и две ночи сходить, а Сашка возьми, да себе ногу подверни. Милка тогда Галке предложила вместо Сашки в поход идти. В те годы принято было в походы ходить. Галка обрадовалась донельзя: «Ой, так я вам пиччикато на кифаре сделаю, а понадобится, так могу и на банджо».

Готовились к походу весело. Милка, как самая опытная, спальники, палатки и рюкзаки напрокат взяла, всем записочки раздала — кому что брать в смысле продуктов. С утра, конечно, все немного прокопались со сборами, но в обед встретились на вокзале, доехали на электричке до станции Львовской. Там пару километров пешком прошли до бетонки. А уж дальше грузовичок остановили и по бетонке покатили. Милка все по карте контролирует. «Стоп, — кричит шоферу, — нам тут вылезать!» Ну а дальше — совсем просто, километров пять по тропке через лес, и завела Милка компанию в такой медвежий угол, что Иван Сусанин отдыхает. Даже не верится, что в такую глухомань из Москвы за несколько часов можно добраться.

Место выбрали замечательное — лес лиственный вперемешку с соснами, пригорочек сухой, песчаный, под ним ручеек журчит. Пока палатки поставили, костер разожгли, ужин приготовили — уж и стемнело. А ночь черная-пречерная и звезды яркие. Галка таких ярких звезд никогда раньше не видала. А картошечка с тушоночкой вышли — ну просто чудо, какие вкусные! Водочки выпили, закусили, сели у костра на полешко, песни запели. Галка кифару, тьфу, гитару достала, братья на два голоса поют, Галка с Милкой подпевают: «Я бы сказал тебе много хорошего в тихую лунную ночь у костра…» А еще «Нажми, водитель, тормоз, наконец», «Перекаты», «Ах, потеряла я свое колечико»… Оказывается, так много хороших песен есть!

Спать легли поздно. Галка первой в палатку и в спальник забралась. Темно. Через некоторое время Милка, ой нет, не Милка, а кто-то из ребят забрался. Руку на Галкин спальник положил, тепло-то не женское! «Это ты, Милка?» — спрашивает Галка. «Это я, — сказал Джек и лизнул руку», — отвечают из темноты. «А Милка где?» «А они меня с братцем из своей палатки выставили. Говорят — вы здесь не прописаны!» Весело стало Галке. Спальник расстегнула, руку выпростала. «Ну, если это ты, Джек, то тогда лизни лапу». Лизнул. Вначале лапу. Потом щечку. Потом в губы. Хорошо так, нежно. На матрасиках в спальниках рядом так приятно лежать и целоваться. А дальше все было точь-в-точь как у писателя Хемингуэя в романе «По ком звонит колокол», но Галка этот роман только через двадцать лет после указанных событий прочла. А следующие два дня и одну ночь Галка как во сне провела, в хорошем сне, когда над землей летаешь, и дух захватывает. В общем, замечательный поход получился!

Правда, когда вернулись в общежитие, то прихрамывающей Сашке вначале в глаза не глядела, думала, что у нее кавалера отбила. Но сибирячки быстро Галку прижали, мол, чего волком смотришь. Раскололась Галка. Милка с Сашкой рты пораскрывали. «Ну, ты даешь, — говорят. — Ты что, не знаешь, что Виталька с Володькой в институте первые альфонсы? Они друг за дружку на свидания ходят». — «А как же вы сами?» — «А мы что? Мы за пределы дружеских отношений не выходим. У нас все — только до пояса. А как ниже — то броня крепка, и танки наши быстры!»

Вначале Галка думала — само рассосется. Потом на солененькое потянуло. А в конце семестра во время сессии подташнивать стало. Опять таки сибирячки пронюхали, говорят, слушай, подруга, а ты, часом, не подзалетела? Восемь недель — это много, но еще ничего, поправимо, тем более что сейчас каникулы летние, сделаешь аборт — никто и не узнает. А про нас не беспокойся, мы языком не треплем. Деньги собрали, через знакомых врача хорошего в областной больнице нашли. Положили Галку в палату на восемь человек, побрили ей одно место, да еще и какой-то гадостью продезинфицировали. Операцию на следующее утро назначили. А раненько утром Галка вещички собрала и из больницы — деру. «Я, — говорит, — передумала!» Врач одобрил: «Ну и молодец! В этих абортах смолоду ничего хорошего нет». Как только Галка твердое решение приняла, так сразу же и успокоилась. Все стало просто и понятно. В институте одного из братьев встретила, он Галку спрашивает — ты куда пропала? — Да никуда не пропадала, сам же видишь — сессия. — А то, может, по старой памяти, сделаешь нам пиччикато на кифаре? — Привет Джеку, — говорит Галка, — и еще так ручкой сделала.

Сдала Галка все экзамены и уехала на каникулы в свой провинциальный городок. Одноклассников повидала. С мамой и бабушкой поговорила. Спокойно, без истерик. Про братьев рассказывать не стала. «Был, — говорит, — мальчик хороший, тоже студент. Утром на лекции спешил, выскочил из-за поворота, не глядя, и прямо под грузовик. Водителя сейчас судят, он вроде бы скорость превысил. Меня повесткой в суд вызывали в качестве свидетельницы. А что свидетельствовать, если не у меня на глазах случилось. Да, на опознании была. Давайте не будем об этом, уже ничего не изменишь, а ребенка незачем волновать». Мама Галку спрашивает — ну ты что, академический отпуск брать будешь? — Да зачем, последний год, экзаменов — почти что нет, а диплом уж как-нибудь напишу. Договорились, что мама дополнительно тридцать рублей переводить будет, чтоб комнату снять, потому что в общежитии рожать — это не дело. Ну а когда нужно будет, то бабушка помогать приедет.

Дальше пошла малоинтересная глава Галкиной жизни, от которой у Галки в памяти мало что осталось. Квартиру однокомнатную Галка в Мытищах сняла. До института от Галкиного дома — час добираться. Час в одну сторону, час — в другую.

В конце января к Галке бабушка приехала. Роды хорошо прошли, даже не порвалась. Мальчик, — говорят, — сыночек! Пока в палату сутки не приносили — волновалась до ужаса, чтобы не подменили, а когда принесли — поглядела и обомлела, ну прямо ангелочек, волосики черненькие, личико нежное, спит мой мальчик хороший, губками почмокивает.

Как назвать — Галка давно придумала — Аркадием. Во-первых, чтобы именем как бы счастье притягивал. Во-вторых, имя почти японское, можно звать Аркашей, а можно — Такаши. Когда свидетельство о рождении выписывала, то с отчеством заколебалась, написать – Витальевич или Владимирович? Разозлилась на себя и записала — Мицуевич. Второго такого на нашей родине наверняка не найдется! Так в СССР появился новый гражданин — Аркадий Мицуевич Воскобойников. Правда, как позже выяснилось, с уникальным отчеством Галка все-таки маху дала, есть в России и Мицуевичи и Мицуевны.

Аркадий Мицуевич оказался гражданином неконфликтным, плакать не любил и очень рано начал улыбаться. Галка ему говорит: «Уважаемый Такаши-сан, не желаете ли маминого молочка отведать?» А он хохочет, будто понимает что-то и ему это очень смешным кажется. А как в пеленки грех случится не ко времени, Галка говорит: «Ах ты, Такашка–какашка! Ты что же наделал!» и тащит его к крану скорее, чтобы тепленькой водичкой подмыть. А он губки в полосочку сожмет, глазки сощурит и смотрит в сторону, как будто то, что Галка говорит, к нему никакого отношения не имеет.

Сейчас назад поглядеть — даже не верится, как Галка все трудности преодолела: и ребенка выкармливала, и в институт по два часа добиралась, и экзамены сдавала, и диплом защищала. Льюис Кэрролл, посетив Россию, записал в блокнот слово «защищающихся» с помощью 30 букв: zаshtshееshtshауоуshtshееkhsуа, а в дневнике пометил (thоsе whо рrоtесt thеmsеlvеs). Помогала Галке бабушка, Прасковья Ивановна, золотая женщина; они с Аркадием Мицуевичем были прямо — не разлей вода. Распределение Галка хорошее получила — преподавательницей английского языка в средней школе подмосковного города, по той же ветке. Из Мытищ удобно на электричке ездить. «А жизнь-то потихоньку налаживается!» — как сказал один бомж, обнаружив в урне большой бычок.

Дни идут, недели бегут, а годы летят — гласит восточная мудрость. Не только чужие дети быстро растут, но и свои тоже. Только что еще головку не умел держать, а вот уже пошел, только пошел, а уже носится по комнате, только что были писк да сплошные междометия, а вот уже «мама», «баба», «бибика». Хорошо Галке. И с работой хорошо, и ученики ее любят. Да еще она подрабатывать стала понемногу частными уроками. Председатель исполкома попросил, чтобы она с его дочкой позанималась, подготовила ее в институт. Девочка очень толковая оказалась, язык на экзаменах на «отлично» сдала и в престижный институт поступила. Папаша расчувствовался и говорит Галке: «Ну что ты все на частной квартире маешься. Мы сейчас новый кооперативный дом закладываем. Пиши заявление на однокомнатную квартиру». Галка спрашивает: «А первый взнос какой?» — «Да дешево, две тысячи шестьсот рублей». — «Ой, — говорит Галка, — я таких денег никогда в жизни не видела!» — «Пиши заявление, дуреха! Ты потом эту квартиру сможешь в десять раз дороже продать». Написала Галка маме письмо, та тоже — пиши заявление, а деньги мы тебе на первый взнос соберем! И действительно через неделю перевод прислала. В общем, Галка заявление подала, а исполком на кооперативную комиссию нажал, говорят — мать одиночка, школьников хорошему учит, должны же вы простым советским людям навстречу идти. Приняли Галку в кооператив, внесла она первый взнос. Пока кооператив строили, Аркаша в школу пошел. А квартира — такая хорошая! Комната восемнадцать квадратных метров, да еще коридор, да еще кухня, да еще совмещенный туалет с ванной, ну прямо не иначе как коммунизм наступил или царство божие. Галка на радостях тарелки новые купила и еще «Чудо» с дыркой, хотя знакомые и говорили, что «Чудо» без дырки практичнее, в нем и пирожки печь можно и вообще, все что хочешь.

Бабушка Прасковья Ивановна с Галкой в новой квартире полгодика пожила и домой запросилась: «Галочка, я домой поеду. Мне на пятый этаж уже тяжело с сумками карабкаться. А дома у нас, сама знаешь, как хорошо, дверь открыл и уже на улице». Делать нечего, остались Галка с Аркадием вдвоем. И, честно сказать, как-то сразу свободнее стало. Аркаша очень ответственным сыном оказался — и за хлебом в магазин ходил, и за молоком. Сам уроки делал и учился очень неплохо, хотя и не был круглым отличником. Галка тоже свободу почувствовала — и в Москву за продуктами пораньше с утра можно смотаться, и в ГУМ заглянуть. Там с утра такие вещи можно достать, были бы деньги! А с деньгами у Галки тоже неплохо — вторую зарплату частными уроками зарабатывает. Купила Аркаше такой свитерок — закачаешься! И еще две рубашки венгерские — одна как бы с кружевами, а другая с лошадками. «Мы, когда с моим мальчиком в театр идем, — рассказывала Галка, — на него все внимание обращают. Наверное, думают, что артист».

А у Аркаши и вправду удивительные музыкальные таланты прорезались. Он в седьмом классе на ложках «Полет шмеля» исполнил. Даже из Гнесинского училища приезжали его послушать. До Аркаши вроде бы ни один человек в мире «Шмеля» на ложках не мог сыграть, даже сам композитор Николай Андреевич Римский-Корсаков.

Как-то Галка в ГУМе встретила Милку, ну ту — сибирячку, с которой она вместе училась. А Милка, оказывается, давно уже не сибирячка, а москвичка, и муж у нее работает в министерстве, чуть ли не замминистра. Потащила Милка Галку к себе в гости в квартиру на Кутузовский. Квартира-то у Милки очень хорошая, а детей нет. Винца выпили — разговорились.

— А почему детей не заводите — не получается?

— Какой там — не получается! Уже три аборта сделала.

— Ну а что?

— Да пожить хоть немножко хочется! Гуммиарабик, а у тебя кто есть или все одна?

— У меня Аркашенька — мой мальчик.

— Да это понятно, я про мужика.

— Да ну их!

— Ой, давай я тебя с одним познакомлю! Между прочим, свободен. Очень хороший мужичок. В женихи годится. И не гоголевская Яичница, а настоящий бекон с яйцами.

— Да знаю я этих беконов, чуть что, так сразу в окно. Им это дело — как под колесо попасть.

В общем, хорошо так Галка с Милкой поговорили, и договорились через время встретиться.

И надо же, меньше, чем через пару месяцев случился у Галки роман типа большой любви. Давала она частные уроки в одной семье. Муж и жена — инженер и врач — решили своего Мишеньку-дошкольника английскому языку учить. Дело это Галке знакомое и довольно простое. У детей в этом возрасте хорошая и слуховая, и зрительная память. Просто рассматриваешь с ними книжки с хорошими, яркими картинками и говоришь, что как называется. Десять новых слов за урок они без труда запоминают. Как только пятьдесят слов запомнили — с ними уже можно разговор вести, игры придумывать. Галка обычно уроки по средам и по субботам давала. По субботам с ними иногда Валерий Ильич играть садился. У Нины Александровны по субботам был приемный день в поликлинике. Валерий Ильич английский знал прилично и Хемингуэя без словаря читал. А после урока иногда чай вместе пили. Ну, так, слово за слово. В общем, понравился он Галке. Ну и он тоже, чувствует Галка, неровно дышит. Вздыхает иногда не к месту. И шутит интеллигентно, без нажима. Как-то договорились культпоход устроить, в театр Образцова вместе сходить, Валерий с Мишенькой и Галка. Там в спектакле куклы два слова по-английски говорят: о-кей и вери гуд. Ну и типа того, как бы проверить, поймет Мишенька или нет. Так хорошо сходили, а в перерыве в буфете были, бутерброды ели, пирожные и сок какой-то, ну это неважно. Важно, что когда в очередь в буфет становились, Валера Галку за бедра подталкивал, чтобы она другим в очередь становиться не мешала. А потом, как бы невзначай поинтересовался, какой Галка электричкой в Москву ездит, когда по магазинам идет. Электрички утром переполненные, нужно знать, в какой вагон лучше садиться. Галка обычно электричкой на семь пятнадцать ездила и в четвертый от хвоста садилась. Ну а дальше, что тут рассказывать. В общем, было у Галки с Валеркой несколько раз на квартире у его приятеля. Галка за это время просто невозможно похорошела.

Потом летние каникулы начались. Галка, как всегда, Аркашу на лето к маме с бабушкой отправила, сама с ним на недельку в родной городок наведалась, а потом скорее назад, в Москву, к Валерочке своему любимому. Примчалась, как будто бы мимо проходила и в гости заглянула. А дома Нина Александровна сидит, даже не удивилась, Галку увидев. Говорит: «Галина Петровна, хорошо, что вы зашли. Мы с Валерием Ильичом посоветовались и решили дальше Мишины уроки не продолжать. С вами мы вроде бы в полном расчете». У Галки слезы из глаз так и брызнули. Нина Александровна говорит: «А вот этого не надо. Заметьте, что я вас ни в чем не обвиняю. Давайте расстанемся спокойно и по-хорошему». Ну, Галка пришла домой, там уж по-настоящему наревелась. А потом решила, что так оно и к лучшему. Обманывать никого не надо. И Аркаше нужно больше внимания уделить.

А у Аркадия чем дальше, тем сильнее музыкальные таланты проявлялись. Он в музыкальную школу поступил по классу гитары и начал за год по два класса проходить. А нотная грамота ему далась едва ли не проще, чем чтение. Это как в повести Гектора Мало «Без семьи», помните, как мальчик Маттиа был наделен музыкальными талантами и сделался знаменитым скрипачом? Аркадий вскоре тоже стал играть чуть ли не на всех музыкальных инструментах. А в школьном вокально-инструментальном ансамбле он был выдающимся барабанщиком и молотил по своим барабанам, как какой-нибудь Крупа во времена королей свинга. Галка своего Аркашу свозила в пошивочную мастерскую, чтобы ему блейзер сшить на выпускной вечер. Надел Аркадий блейзер, ну до того этот блейзер ему идет, Галка даже прослезилась. Проблем с выбором дальнейшего пути у Аркадия не возникало. Он давно уже решил в музыкальное училище идти. Поступил в самое лучшее. На вступительном экзамене, когда профессор услышал, как он «Полет шмеля» на ложках выделывает, то сразу руками замахал — берем без разговоров.

Дальше в Галкиной жизни наступила счастливая глава под названием «Такашка музыкант». Аркадий в училище шел по духовым и ударным инструментам. Владимир Александрович, заведующий, об Аркадии очень тепло отзывался и большую музыкальную карьеру ему пророчил. А Аркадий в училище еще и теорией музыки увлекся и композицией. Сделал «Полет шмеля» с вариациями — пиццикато для скрипичного квартета. И такой популярностью эта его композиция стала пользоваться, что даже совсем уж далекие от музыки фотомодели и манекенщицы, когда их спрашивали, какая музыка им нравится — сразу жужжать начинали. В общем, закончил Аркаша училище с отличием, и его сразу пригласили в новый музыкальный театр. Он там стал на все руки мастер. И на сцене играет, и в оркестре, и аранжировки модных музыкальных пьес делает — закачаешься! И заплата у Аркаши хорошая стала, Галка так прямо себя богачкой почувствовала. Купила Аркаше два костюма и заказала в ателье специальную концертную рубашку под бабочку. Как выйдет он на сцену в рубашке с бабочкой, так девичьи вздохи по всему залу волной катятся. Ну, девушки — это ничего, можно даже сказать — хорошо. А вот когда эти, ну, с нетрадиционной ориентацией, букеты подносят, это Галке совсем не нравилось. Хотя и слышала от Аркадия, что они все музыканты хорошие и известные. Что поделать, издержки профессии.

Как уже говорилось выше: дни идут, а годы летят. И в счастливом времени случаются дни грусти и отчаяния. Вот Галка и бабушку похоронила, возраст, никуда не денешься. Может, если бы она зимой не простыла и воспаление легких не подхватила, то и дольше бы прожила. А так ушла из жизни в 89 лет. Галкина мама дома одна осталась. Как Галка ее к себе не звала — не едет, говорит, мне в большом городе тяжело, да еще у тебя этот пятый этаж.

А у Аркадия тем временем дела в гору идут. Он тщательно изучил все основные мировые мюзиклы и перешел к симфоджазу. Разобравшись с симфоджазом, перешел к классике, это, конечно, большего времени потребовало. От классики пошел к русскому року. Разобрался, что там делается. Потом заинтересовался восточной музыкой. Потом — японской эстрадой. От японской эстрады перешел к латиноамериканцам, от них к народной музыке — в общем, не Аркадий Мицуевич, а человек типа личности эпохи Возрождения. Композиции у Аркадия делались все более сложными, да еще он во все свои аранжировки мелодию «Шмеля» подпускал, типа музыкальной подписи. Потом Аркадий себе невероятно дорогой и накрученный синтезатор купил, играл на нем часами, какие-то многоуровневые полотна и звуковые пейзажи создавал. Через эту стадию многие композиторы проходили, тот же Эдуард Артемьев или Питер Гэбриэл. Галка слушала Аркадия, нарадоваться не могла. Огорчалась только, что у него девушки нет. Пробовала с ним на эту тему поговорить. Аркадий отшучивался: «Мам, да какая девушка согласится помногу часов в день мою музыку слушать. А потом, я еще ничего не сделал. Смотри, у нас даже квартиры приличной нет. Девушки сейчас на таких, как я, внимания не обращают».

В начале лета у Галки мама умерла, квартиру в провинциальном городке по завещанию Галке оставила. Первая мысль у Галки была на родину вернуться, чтобы Аркаше больше свободы дать, чтобы у него хоть свое место появилось, где с друзьями-подругами встречаться. Но Аркадий Мицуевич ей по этому поводу такую истерику закатил, что мысль эту пришлось срочно оставить. К тому же и сама Галка к Подмосковью уже как бы приросла. В конце концов, квартиру продали, добавили накопленных денежек, купили землю в Подмосковье, от Галкиного дома недалеко, минут двадцать на автобусе. Решили потихоньку дачу строить. Еще Аркаша машину купил, японскую «Тойоту». И снова у Галки чувство такое появилось, что коммунизм наступил или царство божие.

Два года спустя Галка на пенсию вышла. По этому случаю с учителями в школе торт съели и чая попили без всяких церемоний. Коллеги хорошие слова говорили, но какие-то такие хорошие слова, которые ни за что не цепляют, в одно ухо влетают, в другое вылетают. И стало сразу у Галки больше свободного времени. Можно просто по магазинам пройтись безо всякой надобности, посмотреть, чем торгуют. Опять таки, льготы пенсионные появились — бесплатный проезд на общественном транспорте, субсидии по квартплате, скидки на лекарства и прочее. Прямо хоть пиши поэму «Хорошо». Пенсия, конечно, у Галки маленькая, но ведь сын хорошо зарабатывает, иногда на рынок на машине подвозит, правда Галке больше нравилось, когда она сама, никому не в обузу.

Однако не успела Галка жизни порадоваться, как наступила монетаризация льгот. Пенсионеры эти, блин, как кость в горле у государства. Соседка, пассионарная, как Ниловна, зазвала Галку вместе с другими пенсионерами дорогу перекрывать в знак протеста против монетаризации. ОМОН им, правда, дорогу не дал перекрыть. Зато наорались вдоволь: «Чиновников на нары, пенсионеров на Канары!» Омоновец хохочет — ну куда тебе, бабка, на Канары, вулканы там и жара страшная, мой племяш на Канарах отдыхал, ему там совсем не понравилось. В Турции лучше.

А жизнь продолжается. Аркадий Мицуевич с театром стал часто на гастроли выезжать, вначале по стране, а потом и в ближнее и дальнее зарубежье. Однажды их музыкальный театр сам Президент посетил. Аркадий на праздничном концерте «Полет шмеля» на ксилофоне исполнил. Президент в восторг пришел от того, какие молодые таланты в России подрастают. А потом они с ребятами вальс «Дунайские волны» исполнили в аранжировке японского квартета «Дак дакс», Галке этот вальс ужасно нравился. И получилось у них, по Галкиному мнению, не хуже, чем у этих «Темных уток» или новомодного «Эль Диво». Просто реклама хорошая нужна, чтобы ребята на весь мир прогремели.

В октябре у Милки ее замминистра скоропостижно скончался от инфаркта. После этого грустного события Галка с Милкой стали почти каждый день по телефону разговаривать. Галка к ней в гости на Кутузовский съездила. Как и раньше, винца выпили, поговорили хорошо.

— Раньше памятники со звездами ставили, а теперь с крестами.

— Да какая разница! Когда-то просто камни большие клали, чтобы место приметить.

— Да, уж наши некрополи не египетские.

— Ну почему ж не египетские, у нас даже своя мумия на главном погосте.

— Это верно. Но как-то не душевно. У Акунина в книжке вон какие кладбища описаны.

— Да, я читала. Все больше статуи.

— Я, будь бы моя воля, изобразила себя в виде греческой Пенелопы, окруженной женихами.

— Это которые настоящие беконы?

— Да это я просто так болтаю. Ты знаешь, я ведь своему Виктору ни разу не изменила, как перед богом. Ему теперь все оттуда видно — правду я говорю или нет.

— А я себе, если уж в древнегреческом, то поставила бы памятник в виде кифары и написала: «Здесь лежит Галка Гуммиарабик. У нее были каникулы любви и она была счастлива».

— Давай выпьем! Со стороны кто посмотрит, скажет — вот две дуры сидят, памятники себе выдумывают.

Чокнулись, выпили. Милка компакт диск поставила. Алиса Фрейнлих песню поет из кинофильма «Служебный роман»:

Клянусь я все бы отдала
На свете для кого-то…
На свете для кого-то
Клянусь я все бы отдала…
 
Мехер Баба в своих «Беседах» пишет: «Бог либо существует, либо не существует; если он существует, искание его оправдано, но даже если он не существует, ища его, ничего не потеряешь».

Это верно. В том-то и есть мудрость — все отдать на свете для кого-то и при этом ничего не потерять.

А жизнь Галки продолжается. И впереди у нее много хорошего записано в книге жизни. Теперь, когда Аркадий часто на гастролях, у Галки все больше свободного времени. Она в родной город на встречу одноклассников съездила. Комарик-то генералом стал! А Бычиха (Светка Быкова) в политику пошла, сейчас в Харькове за Януковича выступает. А еще Галка стала классику перечитывать. Прочла «Казаков» Толстого (Кавказскую повесть 1852 года). Ей там особенно одно место понравилось, где Дмитрий Оленин по лесу пробирается и думает про то, что, наверное, каждый комар такой же особенный, как и он сам, и представляет себе, что он такой же комар, как и те, что вокруг него вьются. А еще он думает, что все равно, кем бы он ни был, он есть рамка, в которую вставилась часть единого божества, и потому все-таки надо жить наилучшим образом.

                Сингапур, март 2009 г.