Ноша избранности. глава 7. Цена вопроса или вопрос

Глава 7. Цена вопроса, или вопрос цены.

Авлевтина проснулась перед самым рассветом. Опьянение оставило её, и кошмары, как следствие «весёлой пирушки», тут же набросились на беззащитное сознание: огромный, оскалившийся пёс, придавивший и треплющий Аньку. Та же Анька, с перекошенным лицом, вся в крови и окровавленным ножом в руке, бой, окровавленные трупы у забора. Разве можно спать с такими снами? Но и просто полежать в темноте, тоже не получилось. Полезли воспоминания: оскорбительное невнимание мужчин. Не всех, а именно тех, кого она хотела заинтересовать, точнее того.

 Ходячий, смердящий застарелым потом полутруп, помывшись и переодевшись, оказался редкостным, синеглазым брюнетом с киношной внешностью. И этот потрясный мэн – Авлевтину не видит в упор. Он, видите-ли, Анькин парень. Анька, кстати, тоже начала наглеть: кричит по каждому поводу, ведром ударила. Даже платье давать не хотела, мол хозяйскую рабыню это обидит.  Это рабыня-то, да ещё и обидится.

От огорчения, Авлевтина заворочалась на жёсткой скамье. Что за дом! Здесь даже кроватей нет и все вынуждены спать вповалку. Она готова была расплакаться от досады и жалости к самой себе. И ведь ни у кого здесь сочувствия не дождёшься. Даже серая мыша – Анька, вечно игравшая для яркой и блестящей Авлевтины роль безмолвного задника и удобной жилетки, почерствела настолько, что ничего слушать не желает. Или у неё вконец крышу снесло, от всеобщего мужского внимания? А синеглазый брюнет Гастас – Анькин парень. Она, видите-ли ему ножку перевязала и он ей по гроб жизни благодарен будет.

Дура эта Анька. Вот и всё. Никто и никому не бывает благодарен. Тем более, по гроб жизни и за перевязанную царапину. И Гастас этот, наверняка рад от Аньки избавиться! То-то постоянно от неё откупается подарками. А любезничает – так, по обязанности. И … Все они мужики, порядочные, пока …

Тихо, чтобы никого не разбудить, Авлевтина поднялась со скамьи, Сделала два шага к двери и едва не налетела на настоящую кровать. В кровати спала серая мыша, ничтожество и её подруга Анька. Спала раздетая, на простыни, под одеялом. Зрелище чужого, спокойного сна окончательно добило Авлевтину. Она, Тина должна спать в одежде, (пусть и в длинной рубахе), на скамье, под собственным плащом, как рабыне, А её подружка – Анька тем временем нежится в кровати, как госпожа. Аньке покупают одежду, украшения, у неё есть девочка – служанка, мужчины с почтением слушают её и разговаривают с ней, а до Авлевтины никому и дела нет? Ну погодите!

Бесшумно обогнув кровать, Авлевтина решительно прошла на мужскую половину дома. Вчера, днём, когда дом был пуст, она успела его осмотреть и знала, где расположена спальня хозяина, где – комнаты для почётных гостей. Двери в доме не запираются, а многие, по летнему времени, распахнуты. Ночь на исходе. Рассвет на носу. Так что парень должен уже проснуться. А не проснётся – она его разбудит.

Гастас спал самым сладким, предрассветным сном. Как почётный гость, раздетый на кровати, под одеялом. Скинув находу рубаху-ночнушку, Авлевтина нависла над ним. Почувствовав чужое присутствие, спящий, не открывая глаз, что-то гневно вскрикнул, отмахнулся от призрака, преследующего его в другой реальности и вдруг сжался сдвигаясь и что-то обречённо бормоча. Да, сны у парня спокойными не были.
 Используя освободившийся край, Авлеатина легла под бок спящему, чуть покрутилась, устраиваясь поудобнее, попыталась подсунуть ему руку под голову, задев лезвие обнажённого меча под изголовьем кровати. Зря. Парень проснулся, вскочил, как все нервные, возбуждённые люди, не открывая глаз. Его правая рука, сама по себе выхватила меч, левая, так же без приказа сознания – сдёрнула одеяло, обмоталась им, соорудив подобие импровизированного щита. Всё это, – в долю секунды. И только теперь он раскрыл глаза, прицельно оглядывая комнатушке, залитую прозрачно-серыми, предрассветными сумерками.
 
– Гастас, – приподнявшись на кровати, Авлевтина поймала парня за руку и потащила к себе (или на себя?) – Это я, не бойся.
Нет, ну до чего же он хорош: не костлявый, вечно скрюченный пацан-геймер, не бугрящийся бифштексами и отбивными качок, не жирдяй с пивным животиком, нет всё у парня в меру: и мышцы и худоба. Хоть статую с такого лепи. Но почему он упёрся?

Юноша с трудом продравший слипающиеся от сна глаза мутным взглядом смотрел на голую девку в его постели и никак не мог понять происходящего. Кто она? Откуда взялась? Кажется, её зовут, её зовут … дальше первых букв имени дело не шло:
– Ава? Зачем ты здесь?
– Захотела и пришла, – девица сладко потянулась. – А ты разве не хочешь? – в голове родилась сладкая мысль: «Вот здорово бы было!» Подчиняясь ей, Авлевтина поднялась, попыталась обнять сторонящегося её юноши
– Ну что ты, как ребёнок. В первый раз что ли? – А когда он грубо оттолкнул её, оскалилась зло, заверещала. – Помогите! Люди! Помогите! Насилуют!!!

Но Сука-судьба по-прежнему не желала подставлять Авлевтине шею, потому что первым на её крик, из ближайшей комнаты выскочил хозяин дома.

Тадарик с одного взгляда оценил обстановку: пятящийся в угол Гастас с мечом и обмотанным вокруг руки одеялом, голосящая девка, вцепившаяся в него, как клещ. Без церемоний, до хруста в костях, он заломил Тине руку, отодрал её от парня, скомандовал тому шёпотом: «Быстро. Вон отсюда.»

Гастас едва успел скрыться, а в комнату ввалились постояльцы с веранды. Хозяин развернул девицу к себе, стиснул, так что она заверещала, но не показушно, а взаправду. Не обращая внимания на толпу зрителей, он швырнул красотку в кровать спросил, громко, внятно, для всех: «Насилуют, говоришь?»
Зрители шарахнулись к входной двери.

Авлевтина попыталась выскользнуть из постели. Куда там. Локтем мужчина вдавил её в мягкую рухлядь, заменявшую матрас, другой рукой деловито распутывая узел набедренной повязки под длинной рубахой: «Насилуют? Да?»

Вот тут-то до Авлевтины наконец дошло, что сейчас её действительно изнасилуют, причём на глазах у толпы мужиков и никто из зрителей за неё не вступится. От страха она заверещала так, что у всех присутствующих уши заложило. И толку?
Справившись с тряпкой, Тадарик рухнул на неё, почти раздавив своим немалым весом, завозился сверху, раздвигая бёдра. Её спасло короткое удивлённое восклицание, прозвучавшее у двери на женскую половину. Аня наконец-то оделась и, обнаружив отсутствие подруги, пришла таки на место событий.

Тадарик не смутился. В подобных ситуациях это чувство отсутствовало у него напрочь. Да, он выпустил добычу, быстро оправил одежду:
– Госпожа Анна? Вас тоже разбудила эта потаскуха?
Голая Авлевтина, выбралась из кровати и, чуть не на четвереньках, добралась до своей единственной, потенциальной защитницы:
– Он хотел…
– Можно подумать, я притащил тебя сюда насильно, – сварливо оборвал её мужчина. – Что ты делаешь ночью, на мужской половине, сука? Зачем ты сюда пришла? Чего искала? Этого? – Он сделал неприличный жест и тут-же поспешно извинился. – Простите, госпожа Анна. Сами знаете: вечер был горячий. После такого развлечения поспать бы всласть. И вам, кстати, тоже. Но кой у кого, зуд между ног. Ни о чём больше думать не может. Я понимаю. Она – ваша рабыня. И, раз вы за ней пришли, – она вам нужна. Ну, что ж, я не спорю. Раз пришли – забирайте. Слышишь, ты … – он перенёс своё внимание на Авлевтину, отвесив неприличное слово, как оплеуху. – Ещё раз зайдёшь на мужскую половину – я за себя не ручаюсь. Вон с глаз моих долой!

Сжавшись, будто гневные слова хозяина обрушились на неё, Аня поспешно вышла из комнаты, мимо потеснившихся постояльцев. За ней, на четвереньках, не имея смелости выпустить край плаща спасительницы, выползла голая Авлевтина.
Взгляд Тадарика зацепился за его рабыню, тоже прибежавшую на шум скандала: «А, старуха? Подь сюда, – и лишь женщина приблизилась, рявкнул на постояльцев, – А вы чего здесь забыли?!» – Зрителей как ветром сдуло.
– Старуха, – повторил хозяин уже мягче. Женщина бросила на своего господина взгляд, полный желчного возмущения.
– Посмотри сюда, – он подтянул женщину к кровати, указал на разложенную мужскую одежду. – Ты поняла? Помоги Гастасу одеться. Он там, в тёмном углу, за сундуком спрятался.

На лице рабыни отразилось недоумение.
– Да, – подтвердил её догадку Тадарик. – Эта тварь пришла не ко мне. Но я не хочу, чтобы моя, уважаемая гостья плакала по вине дешёвой потаскухи. Поэтому, – он прижал палец к губам и добавил, чуть не по слогам. – НИ-КО-МУ. Поняла?

Рабыня стиснула зубы, закивала. Злоба и радость мешались на её лице. Одной рукой, крепко и бережно, мужчина прижал женщину к себе:
– Вот такие дела, старуха. – Прислушался, вздохнул разочарованно, наклонился, подбирая женскую одежду с полу. – Пойду-ка я на двор. Похоже, эта дура никак угомониться не может. Эй! Гастас! – повысил он голос. – Ты тоже на двор выходи. Сегодня нам больше не спать.

Действительно, во дворе продолжался скандал. Обретя в лице Ани сочувствующего зрителя, Авлевтина колотилась о запертые ворота, во весь голос умоляя выпустить её на волю. Тадарик пресёк этот спектакль просто и эффектно, запустив в голую спину рабыни её смятой в ком рубахой:
 – Оденься, дура.
А когда Авлевтина замолкла, осёкшись на полуслове, спросил негромко:
– И куда ты собираешься идти?
– Я не рабыня! – только и сумела выдавить из себя Авлевтина, натягивая рубаху.
Тадарик сел на ступеньку веранды, ответил серьёзно:
– Рабыня, – и пояснил. – Госпожа Анна может обращаться с тобой, как ей заблагорассудится. Хоть как с госпожой. Это её право. Всё равно в глазах людей ты останешься рабыней, потому что тебя купили и этому есть уйма свидетелей.
Смириться с такой реальностью Авлевтина не захотела, но и орать она уже не посмела. Боялась, если честно сказать.

– А они? – сварливо просипела она, мотнув головой в сторону одного из воинов, выкупленной четвёрки. – Их тоже купили. И свидетели этому есть!
 – Их выкупили, – резонно уточнил её собеседник. – Есть обычай: выкупать родичей и товарищей по оружию. Но ты-то не воин не родич, не товарищ. Тебя и Иришку отдали в придачу, как вещь, как товар, как … тех же баранов. Баранов-то никто не выкупал. Их просто взяли в придачу, на мясо. И куда ты собралась идти?
– Я уйду! Я убегу!  Я …
– О! Гастас! Ну ты и соня! – Тадарик встал, приветствуя гостя.
– Я думал, что это ты с городской девкой развлекаешься. – равнодушно отозвался юноша. – Не хотел мешать.
–А чего тогда встал?
– Подумал, что ты – добрый хозяин, и не станешь ни свет, ни заря гостей беспокоить. Значит, что-то случилось.
– Случилось, – согласился с ним Тадарик насмешливо и врастяжку. – Твоя вчерашняя покупка хочет вернуться к собачникам.
– Я не хочу к собачникам, я …
– Если ты сейчас выйдешь из города, то именно у них ты и окажешься. – сухо оборвал её хозяин дома и опять перенёс своё внимание на Гастаса. – Слушай, будь другом, уведи госпожу Анну в сад, а то при ней эта дура не перестанет блажить. А я попробую твою покупку уговорить.  Сейчас, по крайней мере, она меня слышит.
– Госпожа Анна, пойдёмте в сад, – обратился к девушке Гастас.
– Госпожа Анна, – подошла с другой стороны хозяйка.
– Госпожа Анна, – ломано заговорила Ириша.
Тадарик терпеливо наблюдал за процедурой уговоров. Трое против одного. У девушки не было ни единого шанса устоять. Дождавшись, когда компания скроется в доме, он опять обратился к Авлевтине:
– Ну и куда ты собралась?
– Я …буду жить в городе!
– Рабыня, да ещё и без гроша будет жить в городе? – Тадарик поднялся, подошёл к девушке почти вплотную. – Первый же патруль стражников задержит тебя на улице и, как беглую, отправит в «Дом хлеба», где тебя прикуют к жернову и заставят молоть зерно. А если ты попробуешь упрямиться или опять попытаешься сбежать – тебя искалечат: отрубят ступни или выжгут глаза. То и другое, рабу, мелющему зерно, не нужно.
Мужчина подходил всё ближе и ближе, оттесняя пятящуюся в ужасе девушку от ворот к стойлам конюшни.

– И, самое непонятное: зачем тебе нужны все эти ужасы? Тебе ведь достаточно только попросить госпожу Анну, и она объявит тебя свободной. В свидетели охотно пойдут хоть все мои гости сразу.
Неожиданно простое решение ошеломило Авлевтинк настолько, что она замерла на месте забыв про свой страх:
– Я сейчас иду к Ане и…
– Не спеши, – осадил её Тадарик. – есть препятствие. Документы стоят денег. Ни у Гастаса, ни, тем более, у госпожи Анны денег нет. Зато … – мужчина выдержал паузу, заодно ещё сократив расстояние между собой и девушкой. – Деньги есть у меня.
 
Авлевтина смотрела на хозяина постоялого двора, как кролик на удава, будучи не в силах даже шевельнуться:
– Ты их мне дашь?
Тадарик облизнул губы, измерил девушку таким многозначительным взглядом, что у Тины дрожь прошла по коже.
– Если ты будешь хорошо себя вести.
– Как хорошо?
Вместо ответа, рука мужчины обняла её, подтолкнула к пустому стойлу.
– Я закричу, – шёпотом предупредила Авлевтина.
– Кричи,  – разрешил Тадарик, усаживая девушку на высокую кучу соломы в тёмном углу. – Парни за тебя не вступятся, а Анна – в саду. Она не услышит.
– Я …
Вместо ответа, Тадарик опрокинул красотку на шуршащее ложе, сноровисто задрал подол и, раздвинув ноги, с размаху, стоя вошёл в неё. Слёзы текли у Авлевтины по щекам, из сорванного горла вырывались сдавленные всхлипы. Мужчина не останавливался, усиливая и усиливая размах. Руки его, с бёдер девушки перебрались на её мягкие полушария грудей, а солома проминается под двойным весом. Быстрей, ещё быстрей. Жар наполнял чрево девушки. Жаркая волна поднималась от низа живота всё выше и выше. Вот тело её содрогается от непереносимо-сладкой муки, отдающихся глубоко с груди сладким стоном. Женские руки сами тянутся по мужским рукам, по плечам, обнимают мужское тело, притискивают к себе. А сладостная волна всё выше и выше, напряжение внутри её растёт и вдруг взрывается ярким фейерверком. Член внутри её пульсирует и всё тело содрогается в такт этой пульсации. Всё закончилось.

Не в силах и не желая сдерживаться, Авлевтина прижимается к мужскому телу, извиваясь в пароксизме блаженства. Руки, недавно едва не раздавившие её становятся опьяняюще-нежными и ласковыми. Мужские губы шепчут на ухо: «Сладкая моя, маленькая. Вот и хорошо. Вот так и надо. Зачем кричать, моя радость? Не надо кричать Разве это больно? Совсем не больно, а очень даже приятно. Умница. Правильно. Так и надо» – он поднимает её на руки, укачивает, как ребёнка. Сколько же силы в этом великане? Сколько нежности! «Вечером, – шепчет он ей на ухо, – я подарю тебе золотую серёжку». «Серёжки?» – пытается поправить его Авлевтина. Короткий смешок в ответ: «Ты уже хочешь вторую? Ну, что ж…»
Совсем негрубые, мужские руки вновь поднимают её на копну сена, взбивают одежду. Авлевтина сама раскрывается этим рукам, их ласке, стонет в предчувствии и предвкушении. Стук в ворота обрывает наваждение. Тина открывает глаза, приподнимается, ища любовника взглядом, но рядом его уже нет. Он стоит посреди стойла и спешно оправляет одежду.
– Тадарик …
Он оборачивается, подмигивает заговорщически:
– Вечером приходи сюда.
– Ты …
– За мной не пропадёт, – отмахивается мужчина и выходит. Авлевтина вскакивает, бросается следом и замирает: в распахнувшиеся ворота входят вооружённые воины. Толпой. И также, толпой замирают ошарашенно.

А поглядеть есть на что. У конюшни выложены четыре трупа: три воина в костяных доспехах и огромный пёс в медной броне. Рядом, на привязи, сидят два пленника-собачника. Сам хозяин, расхристанный, с соломой в волосах сыто щурится на пришельцев, а из пустого стойла выглядывает раскрасневшаяся, тоже в соломе, молодая девка
– С добрым утречком, братие, – мурчит Тадарик. – Как ночь прошла? А мы тут, как видите, не скучали.

Да уж, не скучали. Точнее не скажешь. Ну, трупы, ну пленные – это ладно. Дело, как говориться, житейское. А вот здоровенный кобель в кольчуге, да ещё и с выпущенными кишками, – это слишком. Воины робко подходят к собаке. Мёртвой. Окоченелой. А всё равно страшно.
Постояльцы уже вздули костры под котлами, приволокли посуду, хлеб, маринованное мясо. Им всём целый день сторожить торг за стеной. Надо хорошо подкрепиться. Тадарик даёт ближайшему постояльцу ключ, поясняет: «Латы и мечи доставайте».
Завтрак обилен и скоротечен. Как-никак обеда не будет. Оглядев «своё» войско, Тадарик выбирает пятерых: «Останетесь в доме. Гастас за старшего.» Воины переглядываются: «Что? «Веселье» ещё не закончилось?» – но с вожаком не спорят. Быстро приканчивают еду, быстро строятся, и маленький отряд выходит на улицу, направляясь к воротам.

Долгожданные «гости» приходят, точнее подъезжают, позднее. Их четверо: Седобородый кочевник в простой, дорожной одежде, два молодых воина-собачника в полном, медном доспехе и пленник без оков, но со связанными руками и с верёвкой на шее.

Ворота гостеприимно распахнуты. Гости заезжают во двор, оглядываются по сторонам. Во дворе полно воинов, у конюшни – трупы и пленники. Седобородый, с лошади рассматривает убитых. Лицо его неподвижно, словно вырезано из камня. Навстречу «гостю» с веранды спускается Гастас. Он в лёгкой, холщовой одежде. Покрасневшие глаза парня смотрят сухо и зло. Следом за ним идут Анна со служанкой и рабыня Тадарика. Гость первым приветствует хозяев:
– Пусть будет удачным твой день, наёмник. Вчера мы плохо расстались, – дипломатично начинает переговоры Седобородый. – ночь прошла и я понял, что в горячности уподобился зелёному юнцу. Я старше тебя и потому должен быть мудрее.
– Пусть этот день будет удачен и для тебя, – кивает Гастас. – согласен, вчера мы расстались не очень хорошо, но «вчера» – закончилось.
– Да, настал новый день. Ты хотел вернуть друга? Я привёл его к тебе. Он – твой.

Воин-собачник соскочил с коня, освободил руки и шею пленника от верёвок, подтолкнул его к товарищам:
– Иди.

Мужчина идёт, шатаясь как пьяный, оглядывая двор безумными глазами. Товарищи принимают его, тащат к котлу, усаживают, вручают хлеб, ложку и полную миску с наваристой похлёбкой. Гастас провожает побратима взглядом, поворачивается к собеседнику:
– Я благодарен тебе за любезность, тем более, что мне есть чем отплатить за неё. – он снимает ошейник с одного из пленников, ставит на ноги и таким же, несильным толчком отправляет к соплеменникам. – Ступай. – подходит к раненому, запускает человеку пальцы в волосы, задирает голову, сверху вниз рассматривая бесстрастное лицо живого трофея, бросает быстрый взгляд на Седобородого. Тот невозмутим. Криво усмехнувшись, Гастас снимает с пленного ошейник, помогает подняться, подталкивает. – Ступай.
– Я сожалею о своей резкости, и рад что мы договорились …
–Теперь мы можем говорить о деле, – криво усмехается Гастас.
– Цена собачьей брони …
– Нет. Ночью твои люди напали на меня и моих друзей.
– За эту дерзость они наказаны.
– Они оскорбили не только меня. Вопреки закону, они находились в городе ночью, с оружием и с собакой. Если я принесу жалобу в суд и покажу горожанам эти трупы, – взмахом руки Гастас обводит тела у конюшни, – Город запретит торг с вами и закроет ворота. А вы ведь пришли сюда не затем, чтобы стоять под стенами.

– Да, – голос кочевника выдаёт волнение. – так и будет. Ворота закроются.Что ты хочешь за … – теперь на тела указывает рука собачника.
– Много. Нас – шестеро.
– Я знаю.
– Так вот, каждому ты вернёшь его доспехи, оружие, каждому дашь по коню со сбруей, а сверху положишь двадцать золотых.
– Тоже каждому? – недобро улыбается Седобородый.
– На всех.
–Невозможно.
– Что именно?
– Двадцать золотых. У меня нет столько. Торговли толком ещё не было. Я дам двенадцать. Это всё, что у меня есть. Впрочем, – глаза мужчины по-особому остро впились в глаза Ани – я могу дать тебе монеты Чёрного повелителя.
– Отдай их ему сам. Это не моя дорога.
Усмешка тронула губы Седобородого:
– Что ты знаешь о своих дорогах, наёмник? Но ты сказал своё слово. Я плачу тебе двенадцать золотых, а не двадцать. Шесть коней я тебе тоже дать не могу. У меня только три свободных коня. Но хорошие. Впрочем, в придачу к ним я могу дать тебе трёх кляч. Ноги они передвигают, но не больше.
– Понятно. А те три коня – безупречны?
– Безупречны.
– Ты сказал. А кляч можешь скормить своим собакам. Да, сбруя должна быть тоже в порядке.
– Да, я сказал. И сбруя будет в порядке.
– Мы договорились?
– Я думаю, – седобородый жестом подозвал одного из спутников, что-то шепнул ему на ухо. – Этот воин приведёт коней и привезёт брони с оружием. Этих двоих, он уведёт с собой.
– Они – твои. Делай, как знаешь. Может быть, скоротаем ожидание за вином и едой?
– Я не голоден. – отозвался вождь высокомерно. А вот присяду – с удовольствием.
– Старуха, – окликнул Гастас рабыню, – принесу шкуру для гостя.
– Не беспокой служанку, – вождь кивнул второму спутнику. Тот спрыгнул с коня, отвязал от седла и расстелил на земле посреди двора запасной потник, поддержал стремя вождя, когда тот спускался с седла. Седобородый сел. За его спиной пристроился телохранитель. Шкуру, принесённую хозяйкой, постелили, напротив. На неё сел Гастас. Аня предпочла ждать стоя. Воины разбрелись кто куда. Над двором повисло молчание. Но нельзя сказать, чтобы гость держался бесстрастно. Взгляд его постоянно перебегал от Гастаса к Анне, от Анны к Гастасу. Наконец он не выдержал собственного молчания:
– Ты говорил о своих путях, наёмник, но вот знаешь ли ты, что когда у «Голодного колодца» мы подобрали этих, троих – при них было золото Повелителя мёртвых? У каждого. Много золота. – Седобородый замолчал. Хранил молчание и Гастас.

– Я совершил ошибку. Я не спросил у них: «Откуда?» Теперь уже не спрошу. Но ты-то, воин, живущий одним днём, должен знать, что это значит и с кем заключили эти трое сделку.

Взгляд Гастаса заострился. На щеках заходили желваки, но он продолжал хранить молчание. Загомонили другие слушатели. И Аня заговорила:
–Я слышала, что здесь сделка считается необратимой только после того, как один из участников потратит хоть что-то из полученного. Не знаю, что хотел приобрести Владыка мёртвых, но использовать приобретённое он не использовал. Так же и с моими друзьями. Мы хоть и не знали, что продали, но и монетки из платы не успели потратить. Судьбе было угодно забросить нас в пустыню, а в пустыне негде тратить. А потом все эти монеты достались вам.
– То есть вернуть их Господину вы не сможете.
– Не хитри, вождь, – вклинился в спор Гастас. – Все известно, что передать золото вам, всё равно, что вручить его вашему Господину. Лично. В руки. Судьба хорошо посмеялась над вами.
– Но монеты-то они взяли…
– Не заботься обо мне, вождь, – приняла его реплику Аня. – Позаботься лучше о своём народе. Не кажется ли тебе, что здешние земли неблагоприятны для твоего племени? Здесь ты потерял пять воинов, здесь ты потерял трёх собак…
Судорога прошла по лицу кочевника:
– Ты слишком умна, женщина. И ты – девственница. Не тебя ли возжелал Владыка? Если это так, то путь твой предопределён, как бы ты не сопротивлялась ему. И каждый, кто пойдёт с тобой, разделит твою судьбу. Впрочем, с кем я говорю? С наёмником, который не знает: переживёт ли он ближайший день? С глупой женщиной, не способной преклониться перед чужой мудростью?
– Люди любят преувеличивать свою мудрость, – отозвался Гастас. – А вот способен ли ты, сам расслышать добрый совет? Ты встал на пути госпожи Анны и лишился сына.

– Да, – глухо согласился Седобородый. – Он погиб?
– Он жив, но он – раб. И тебе его не выкупить.
– Значит он умер. Ты прав, наёмник, глуп не тот, кто ничего не знает, а тот, кто знает всё, но для других. Я не хочу больше говорить.

Молчание тянулось и тянулось и никто не смел нарушить его, пока в ворота не вошёл караван. Верховой воин вёл за собой пять нагруженных коней. Разбредшиеся было по двору наёмники, подскочили. И теперь настороженно следили за пришельцами.
Коней осматривали на редкость придирчиво, но придраться ни к чему не смогли. Безупречны. Все три. А вот двух последних коняшек иначе, как клячами назвать было нельзя.
С коней сняли груз: доспехи из твёрдой кожи. Два – с нашитой бронзовой чешуёй, четыре – с костяной.
– Мы договорились … – возмутился Гастас.
– Разве? О бронях мы не договаривались.
– Я сказал, что хочу наши брони, то есть медные, а не костяные. И ты ничего не возразил.
– Мои люди медные брони не нашли. Так что, если хочешь, иди и ищи сам.
– А если я их найду?
– Они будут твоими. Так ты идёшь с нами?
– Зачем?
– Искать, – ответ граничил с издёвкой. Вождь не сомневался, что юноша не посмеет сунуться в такое осиное гнездо, как лагерь собачников.
– Я их уже нашёл. Вот! – не скрывая торжества, Гастас ткнул рукой в одного из собачников. – Это моя, а вон та, – палец указал на второго телохранителя Седобородого. – Лагаста. Я их нашёл. Могу я их забрать?
Вождь выругался, что-то пролаял своим спутникам. Те, ворча, принялись стаскивать доспехи.
– Но две брони всё равно костяные, – уколол своего оппонента Седобородый.
– Пусть, – согласился Гастас. – Без уступок нет торга. Теперь смотрим мечи.
Клинки тоже оказались не ахти. Два – так вообще не заклёпках. Такими в бою можно только колоть. Попробуешь рубить, – после двух-трёх ударов лезвие отлетит от рукоятки. Гастас брезгливо перебирал этот лом, выискивая клинок поприличнее, для себя. Воин, лишившийся доспехов, подошёл к нему, показал свой меч:
– Скажешь, что он тоже твой?
Гастас бросил быстрый взгляд на оружие:
– Не скажу. Мой меч был из красной меди, а у тебя медь седая.
– Да, это седая бронза и красную медь она рубит так же, как дерево. Ты неплохо бился вчера, но будь там я с этим мечом, не они, а ты лежал бы здесь. И когда мы с тобой встретимся…
– Они, – Гастас кивнул в сторону убитых. – слишком понадеялись на собаку. А у меня, в следующем бою, в руках, могут оказаться не два красных меча, а меч и щит. А дерево оно тоже разное бывает.

Впрочем, эта перебранка уже ничего изменить не могла. Обмен произошёл. На двух одров кочевники погрузили четыре тела, накрыв их длинными попонами. Воины заперли за недобрыми гостями ворота и Гастас наконец-то смог обнять спасённого друга: «Здравствуй, брат.»

Мужчины убрали со двора доспехи и оружие, разнуздали лошадей, поставили их в стойла. Гастас и его побратим о чём-то тихо говорили, сидя в тени на веранде и никак не могли наговориться. Из стойла выползла сонная Авлевтина, вся помятая, в соломе, сама подошла к костру, сама взяла миску, налила похлёбки. Равнодушно и деловито, без намёка на возможность скандала.

Аня, Ириша и хозяйка отправляются завтракать в сад. Мысли девушке непрерывно вертятся вокруг лекарств. Где взять травы? Где найти хоть какой-нибудь антисептик. Хотя бы спирт. А ведь это идея. Аня тут же вспоминает о лудильщике. Мастер. Наверняка сможет сделать и спаять всё, если объяснить, что именно тебе надо. Ну, это не вопрос. Вопрос в деньгах. У Гастаса они теперь есть, а он не раз предлагал ей то тот, то другой подарок. Но прямо попросить о деньгах!

Самолюбие, изображая из себя скромность, бунтует. Ей? Просить? Здравый смысл возражает: «А как же лекарства? Без них ты – никто. И вообще, что здесь такого? Ну, хочет парень вернуть долг, как он его понимает, позволь ему сделать это». Довод веский. Аня отправляется на веранду.
– Гастас, мне деньги нужны. Много.
Удивила юношу просьба или нет, – не поймёшь. Он прерывает беседу, достаёт и передаёт ей золотую монету и только после этого замечает:
– На рынок вам одной идти нельзя. Особенно сейчас.
– Со мной пойдёт Ириша.
– От неё мало толку, – он подзывает двух воинов из оставленных Тадариком, приказывает им. – Проводите госпожу Анну на рынок и обратно.

Парни переглядываются в недоумении, но, вспомнив приказ командира, подчиняются без слов. Свои бы, пожалуй, начали спорить. Хозяйка тоже уходит. На рынке есть дела и у неё.
– Прежде, чем тратить деньги на девку …
Гастас вскочил, как подброшенный, а его меч сам по себе покинул ножны:
– Повтори, я плохо расслышал.
Воин пятится. Такого он не ожидал:
– Я хотел сказать …
– Говори же!
Мужчина жмётся, выбирая слова:
– Я хотел сказать, что, по обычаю, добычу сперва делят, а потом уже тратят.
– Какую добычу?
– Хотя бы те двенадцать золотых. Нас в той переделке было пятеро …
– Точно? Тадарика ты не считаешь?
– Ну, шестеро. По два золотых на каждого.
– Это уже лучше, но не совсем. Госпожа Анна была седьмой.
– Она не из нашего братства. – возразил юноше собеседник. – Ей доля не положена.
– Даже так?
– Гастас, он прав, – поддержал воина Лагаст. – А ты – нет.
– В чём?
– Рагаст требует честного дележа, – ответил юноше побратим. – Тадарика он зря забыл, в этом ты прав, но женщине доля не положена.
– Хотите честного дележа? – окрысился Гастас.
– Именно так, – попытался «дожать» его Рагаст.
– Хорошо, – Гастас вернул меч в ножны, глубоко вздохнул несколько раз, приводя мысли в порядок. – Раз ты требуешь честного дележа – изволь. Но начать, как говориться, придётся с начала. Итак, начнём считать?
– Начинай, – криво усмехнулся его оппонент.
– Когда я и госпожа Анна сбежали от собачников, у нас не было ничего. В город мы пришли, имея двух лошадей со сбруей, два меча, два доспеха, две собачьи брони. Два на два прекрасно делятся. Вы ведь за честный делёж?
– Твоя добыча – твоё решение. Мы-то тут причём?
– Добыча была не моя, а наша с госпожой Анной. А вас, если ты не забыл, мы с ней выкупили за две, те самые собачьи брони.
– Мы – товарищи, – Рагаст почувствовал, что почва начинает уплывать из-под его ног.
– Мы с тобой? Да. Однако о госпоже Анне ты сам сказал, что она – чужая. Но считаем дальше. Две брони – шесть человек. Госпожа Анна взяла на свою долю, свою землячку, ту девчонку-рабыню Иришку и… Кто третий? Заметьте, имея все права, госпожа Анна не требует свою законную долю. Она согласна ждать, получая её частями.
– Погоди, Гастас, – вмешался другой воин, – Получается, что кто-то из нас её раб? Кто?
Гастас оглядел растерянные лица товарищей, хотел ткнуть пальцем в Рагаста, но передумал
– Не знаю. Хотите узнать – бросьте жребий. Госпоже Анне всё равно будет ли это кто-то или не будет никто.

Мужчины переглянулись. Теперь ошарашенно. Одно лишь прозвище «раб» лишает воина чести. Стать рабом даже на время, даже по жребию…
Гастас выдержал паузу:
– Надеюсь, никто не считает, что я, выручив вас, обязан также нести сам все издержки? А раз так, то запомните: деньги, которые я даю господе Анна – это её деньги. И на долю от вчерашней добычи госпожа Анна имеет право большее, нежели любой из вас, потому что с собакой справились не вы, не я а именно она. Но именно она ничего не требует, хотя, … не окажись её с нами, там, – сложили бы мы животы свои у кабака.
– Что делать с собаками мы знаем … – протянул кто-то.
– Сейчас и благодаря госпоже Анне. Только благодаря ей мы сейчас живём, благодаря ей у нас есть оружие, есть доспехи. Но и госпоже Анне нужно оружие, непохожее на наше, но не менее дорогое. И она его получит. И ещё! Когда мы наймёмся в охрану подходящего каравана, госпожа Анна пойдёт с нами. В счёт её доли. Понятно?

Кажется, спорить больше желающих нет Четвёрка бунтарей пришибленно смотрит на него. Только Рагаст тянет умоляюще:
– Ну хоть по серебряному! Ну хоть на пиво!
Гастас неумолим:
– Пиво вечером даст Тадарик.
– Ну хоть по кружке …
– Мало выпил вчера? – добивает его Гастас. – Штаны до сих пор воняют.
Он победил. Ворча, воины возвращаются на лавки, досыпать.
– Никогда бы не подумал, что ты можешь так говорить с людьми, – побратим смотрит на юношу с укором.
– Сейчас у нас есть оружие, есть доспехи, есть лошади, – возражает Гастас старшему товарищу. – А раздели всё это – ничего не будет. Кто нас тогда наймёт?
– В этом ты прав. Но вот насчёт девушки…
– Она – лекарка. Обузой не будет. Ты уж мне поверь. И лошадь у неё есть.
– Я не об этом, брат. Я о словах собачника. Если на девушку действительно положил глаз Повелитель мёртвых, то тот, кто пойдёт с ней – разделит её судьбу.
– А если её ведёт Судьба? Что будет с тем, кто встанет на её пути?
 Мужчина помолчал, обдумывая доводы друга, вздохнул:
– Я бы, пожалуй, тоже непрочь выпить пива. Знобит.
– Хозяйка ушла на рынок, но, – Гастас тряхнул кошельком. Кого пошлём?
  ……………………………………………………..

Лудильщик не сразу понял, что от него требуется. Но понял. Необычная работа. Большой заказ. Аня чертила на земле, показывала на мягком металле как, скрутив медную пластинку спиралью, получить бесконечно длинную трубочку, как эту трубочку уложить в спираль и как поместить её в медное, цилиндрическое ведро. Какие детали ещё надо сделать и как ни будут соединяться при желании. Заказ получился очень солидный. Один материал потянул на девятнадцать серебрущек, ещё три серебряных за работу, две – за сложность. Всего на двадцать четыре серебряные монеты или на два малых золотых. Да ещё и три серебряные монеты клиентка положила за срочность. Очень высокая оплата. Он за лучший месяц столько не зарабатывал. Так что все, остальные заказы пока что – побоку.

Потом хозяйка повела гостью смотреть травы. Ириша, как собачонка крутилась под ногами, жадно вслушиваясь в непонятную ей речь. Трав накупили на целый серебряный. Благо, они лёгкие. Потом пошли покупать нитки, иголки и прочую мелочь для хозяйства. Хозяйка на торге знала все входы и выходы. Ириша за «старание» получила цветную ленту и длинные, бусы из мелких, белых, фарфорово-гладких ракушек. «Змеиных головок», как назвал их продавец. Потом купили по мешку ячменя и ячменного солоду на пиво, три бурдюка готовой бражки, наняли носильщиков – не самим же всё это тащить. Пока так гуляли – заказ у лудильщика готов Аня хотела ещё носильщика нанять, но воспротивилась Ириша: «Сама донесу!» Ну и неси. Аня ей оловянное колечко за три медяка у лудильщика купила. Доволен ребёнок. Смеётся.

На постоялом дворе Аня почти бегом побежала в сад. Так ей хотелось опробовать своё приобретение. Вместе с Иришей, в четыре руки, на старом кострище они запалили костёрчик, собрали аппарат, принесли воду для охлаждения. В перегонку пошла купленная, готовая бражка. Хозяйка, заботясь о гостьях, принесла в сад еду. Повидло из корней лопуха засохло и жевалось, как конфета, а из веточек малины Аня заварила чай. Выпаренный спирт по капелькам стекает в стеклянный флакон. Только приглядывай за огнём и свежую воду подливай. Жаль только хорошее не длится долго. В сад пришла Авлевтина.
Как всегда, и всем недовольная:
– Привет, Ань, чем занимаетесь?
– Привет, – отозвалась Аня. – Чай пьём. Садись с нами.
– Чай? Здесь? Откуда?
– Малиновые веточки заварили. Неплохо получилось. Ты попробуй. – Аня наполнила свободную кружку, протянула подруге. – Присаживайся.
– Так себе, – Авлевтина пригубила отвар. – Вода–водой. Только что горячая. Будь хоть сахар …
– Сахара здесь нет.
– Нет так нет, могла бы хоть мёду положить.
– Мёду сегодня тоже нет. – сухо ответила Аня.
– Я хочу быть свободной. – столь же сухо отозвалась Авлевтина. – А то все здесь обращаются со мной, как с рабыней. А я к этому не привыкла. Идиотский мир! Я – и твоя рабыня! Почему здесь женщина может быть или госпожой, или рабыней?

Аня стиснула зубы, предпочитая отмолчаться, но в саду она-то была не одна.
– Или шлюхой, – Авлевтину как подбросили, но хозяйка взгляда от расхристанной девицы не отвела: – И будь ты рабыней, с тебя бы за вчерашние дерзость и бесстыдство шкуру бы спустили.
– Закрой рот, старуха!
– А я у себя дома. Пусть я – рабыня, пусть я старуха, но это мой дом и я здесь хозяйка! А ты … неизвестно кто.
– Я уйду!
– Утром уже уходила. Ничего! Дальше конюшни не ушла. В сене покувыркалась и опять голос повышаешь?
– Да! – от возмущения Авлевтина подалась вперёд. – А знаешь с кем?
– Догадаться нетрудно, кто здесь самый шустрый. Ни одной гулянки не минует, ни одной юбки не пропустит, ни одной драки не обойдёт. Хоть бы постыдилась хвастаться таким перед госпожой.

Краска стыда выплеснулась на лицо, но не Авлевтины, а Ани:
– Да будет тебе вольная, только не кричи.
– Когда?
– Не знаю. С Гастасом надо поговорить, а ему сейчас не до меня.
– А чего так?
– Потому что в этом мире, кроме нас с тобой существуют и другие люди, а у этих людей есть другие дела. И не только в этом.

К счастью, этому, глупейшему выяснению отношений помешал Гастас. Он пришёл в сад с недоброй вестью:
– Лагасту плохо. Весь горит.
Тина попыталась вцепиться в него:
– Аня обещала мне вольную.
– Что?
Полное непонимание её проблемы окончательно разозлило Авлевтину:
– Аня хочет дать мне вольную, – повторила она с нажимом.
– Уйди, женщина.
– Где твой друг? – вклинилась в их перебранку Аня.
– На веранде. Он весь горит.
– Ну так веди его сюда.
– На женскую половину? – удивилась рабыня.
– А что делать, хозяйка? – повинилась Аня. – Первое, что нужно больному – покой, а на веранде покоя нет и не будет. В доме – душно. Да и мне на «мужскую половину» ходу нет.
– Тадарик не о вас говорил, – поспешно поправила её хозяйка. – Для вас в этом доме нет запретных комнат. Вы – лекарка. Скажите, где такое видано, чтобы приличная женщина за одним столом с чужими мужчинами пировала? Я вы за стол сядете – все это за честь считают.
– Всё это так, – соглашается Аня, – но больного следует уложить. И не на землю. Нужна кровать.
– Как скажете, госпожа Анна, – с подчёркнуто почтительным смирением ответила рабыня и обратилась к Ирише, на понятном девочке языке. Та оторвалась от наблюдения за процессом дистилляции, закивала усиленно переспросила:
– Кро-вать?
– Да, Ириша, нужна кровать, – отозвалась Аня пересаживаясь на место девочки к огню.
– А что вы тут делаете? – Авлевтина только сейчас обратила внимание на примитивный, перегонный куб. – Самогоночку гоните?
– Да. Спирт нужен.
– Огненная вода? Собираешься спаивать аборигенов?
– Авлевтина, зачем ты так себя ведёшь?
– А что госпожа хочет от подлой рабыни?

Авлевтина рыдала, истекая слезами, как прохудившаяся водопроводная труба. И Аня, к своему удивлению, осознала, что слёзы подруги больше её не трогают. Может быть потому что она уже не девочка из гуманного, благополучного мира и кое-что знает о настоящем, неподдельном страдании?

Мужчину буквально колотило в лихорадке, но сознание его было ясным. Аня с Гастасом раздели больного. Зрелище оказалось не для слабонервных: На теле человека живого места не было: глубокие, багровые и свежие кровоточащие рубцы, чугунно-чёрные с синим кровоподтёки. Плохо, но …
– Били? – спросила Аня, хотя и так всё было ясно.
– Да, – отозвался за друга Гастас.
– Когда?
– Вчера. Бичом, – после паузы отозвался больной.
Аня прощупала бока, грудную клетку. Рёбра вроде бы все целы. Ушибы и раны само-собой в наличии, но переломов нет. Свежим, ещё тёплым спиртом Аня обработала все повреждения. Лагаст скрипел зубами, но молчал. Визг среди здешних мужчин явно был не в чести. Аня даже попросила его:
– Если боль острая – ты говори, не молчи. Под такими опухолями пальцы толком ничего не чувствуют. На эту просьбу мужчина хрипло отозвался:
– Пока, терпимо.
– Лихоманки у тебя не было? Это когда вот так трясёт ежедневно в одно и тоже время? И морозит, как сейчас?
– Нет.
– Уже это хорошо.

Первое в таких случаях – повязка. Второе – питьё. Те же веточки малины с валерьянкой. Пользы немного, зато вреда нет. Там, где кожа цела – тело можно обтереть. Хотя бы водой. Это собьёт температуру. Здесь даже аспирина нет. И спать. Сон – главное лекарство. Кровать стоит в тени, дождя не предвидится, в саду тихо, но мужчина никак не может успокоиться. Что-то говорит сбивчиво. Не иначе начинается бред. Машет руками. Ладно Есть ещё одно средство. Как раз полбутылочки накапало.

Аня отсоединила один флакон и подставила другой. Отдельно, в кружку налила немного бражки, вручила флакон Лагасту:
–Держи. Выпиваешь из бутылки всё и сразу. Залпом. Запиваешь из чашки. И спать. Твоё лекарство сейчас – сон.
– Не могу уснуть…
– Выпьешь и уснёшь. До утра.
– А потом?
– О «потом» поговорим утром. Пей.

Выглядело всё так, будто здоровенный мужик не глоток самогона проглотил, а получил дубиной по башке. Он вскинулся, выпучив глаза, захрипел, замахал руками. Аня поспешно поднесла ему к губам чашку с бражкой
– Пей же!
– Что это было? – спросил воин начавшим заплетаться языком.
– Винный спирт. Для тебя «Вода жизни».
– Я сей-час …

Вырубился человек мгновенно. Гастас некоторое время растерянно топтался у кровати с больным:
– И что будет?
– Завтра проснётся.
– Здоровым?
– Не всё сразу. Но будет лучше, чем сегодня.
– А он …
– Не умрёт. Обещаю.
– А как же моя свобода? – напомнила о себе Авлевтина. На этот раз Гастас её услышал.
– Уйди, – сухо отозвался парень.
– Я не могу быть рабыней…
– Будешь надоедать – продам.
– Аня, да я же …
– А он может. Он – господин, – вклинилась сочащаяся ехидством рабыня.
– Но, Аня!
– И к госпоже Анне приставать не смей. – теперь разгневанный парень смотрел на Авлевтину в упор. Верхняя губа его брезгливо дёргалась. – Зная своё место, … рабыня!

И опять Ане не захотелось заступаться за подругу. Тина, конечно не рабыня, но … нельзя же вести себя столь бесцеремонно. Будет ей вольная. Но не сию же минуту!
– Можно я останусь здесь с ним? – Гастас никак не может успокоиться. Чтобы так, с одного глотка человек провалился в сон? Что же это за средство-то такое?
– Нельзя. – сухо отвечает Аня. – Теперь за больным буду смотреть я.

……………………………………….
– Вы жестоки, госпожа Анна, – в глазах служанки укор.
– Нет, – возражает Аня. – Таковы правила лечения. И… зачем мужчина на женской половине дома?
– А … – рабыня в недоумении смотрит на больного.
– Он – спит и будет спать до утра.
– Он пьян в дрова, – поправляет Аню Авлевтина. – Это надо же додуматься: спирт бражкой запивать!
– Какая разница, как я его усыпила? – отмахивается Аня. – Считайте, что его здесь нет. А Гастасу тоже не мешало бы лечь спать, но как его заставишь? Подумает, что я считаю его слабаком, обидится.
– Это вы верно сказали… – задумчиво согласилась хозяйка. – но и вам бы лечь…
–А почем бы и нет? – согласилась Аня. – Выгонка заканчивается Новую порцию я ставить не буду…
– Ты бросишь больного в саду, без присмотра…
– Зачем бросать, Тин? – Аня вдруг понимает, что безумно устала и хочет спать. – Я лягу здесь в саду. Только одеяло возьму в доме…
– Нет, нет, госпожа, не вставайте. Сейчас всё будет делано! – несколько фраз на языке собачников и Ириша срывается с места, как подброшенная. Следом за ней в дом спешит хозяйка.
– Они тебя здесь разбалуют, – ворчит Авлевтина, опять задетая за живое. – Смотри, не возгордись.
– Ты не позволишь, – отмахивается Аня. Неожиданно для себя, Тина чувствует себя польщённой:
– Ну да, я же тебе настоящий друг.

Через десять минут Аня спит на груде овчин, как на матрасе. На всякий случай, хозяйка прикрывает гостью плащом. В ногах госпожи устраивается Ириша. Хозяйка уходит в дом. И Авлевтина опять остаётся одна. На веранде гомонят мужчины. Шум доносится даже в сад. Скучно. Делать абсолютно нечего. Разве что освежиться у кадки с тёплой, нагретой солнцем водой. Вечереет. Шум на веранде усиливается. Слышен громогласный рык Тадарика. Сегодня торг за воротами закончен. И вообще, чего она здесь торчит? Там – веселятся, а она – скучает.

Возвращение воинов действительно оживило обстановку. Гомон, толкотня. Мужчины освобождаются от доспехов, плещутся и фыркают у колодца, поливая друг-другу, распаренные и пропотевшие под жёсткой кожей тела, ледяной водой. Из погреба появляется пиво, на вертеле жарится целый баран.

Гастас приветствует хозяина, тот хлопает юношу по плечу:
– Как сторговались? Где Лагаст?
– Спит в саду. Ему неможется.
– И так бывает. Как поторговались?
– Держи долг. – Монеты переходят из рук в руки.
– Добре. Что ещё взял?
– Оружие, брони, три коня.
– Да ты их ободрал, как липку.
– Старался.
– За это следует выпить.
– «Согласен», как говорит госпожа Анна. А на торге как?
– Не очень. Наглеть начали. Рановато.
– Наглеть?
– Да. Оно всегда так. Начинается всё тихо, мирно. Кажется даже, что мы там – без надобности. Потом собачники начинают наглеть. А в последний день никогда без крови не обходится. Так я и говорю: рановато они наглеть начали. Второй день сегодня был.
– Думаешь, завтра?
– Нет, не думаю. Рано. Они ещё рабов не продали. Но дня через три – можно ждать всего, – мужчина сдирает с себя броню, толкает одного из товарищей. – Плесни-ка водички. – трёт тело мочалом, фыркает от удовольствия и, натянув на тело чистую, поданную служанкой рубаху, командует. – За столы! Мясо стынет!
Авлевтина, как бы случайно, подворачивается ему под руку. И вот она уже в объятиях гиганта:
– Вечер добрый, красотка. Скучала? Или весь день на соломе проспала?
Неожиданно для себя, Тина смущается, не зная, что ответить. Тадарик заливисто хохочет, шлёпает её по заду:
– Да не красней! Ночью бодрее будешь!

Жаркая волна проходит по телу Авлевтины. Она жмурится, стискивая зубы, лишь бы не застонать. А Тадарик уже на веранде делит мясо, рассаживая свою команду за столы. Мясо, каша, хлеб, пиво: всего вдоволь. Ешь – не хочу.
Авлевтина пытается пристроиться рядом с ним на лавке, но воин вручает ей большой кусок мяса с хлебом и отправляет прочь: «Не дразни мужчин, красотка, я – ревнивый.»

 Тут же, во дворе воины обдирают двух баранов – мясо на завтрак. Шкуры – распялить на заборе. Ножки, опалённые головы и кости с потрохами – в котёл. Они будут томиться всю ночь. Мясо – в горшки под пивной маринад. В одном из стойл теснится дюжина свежих овец. Воинов полагается кормить.

Мужчины едят быстро, плотно. Большинство (это горожане) – торопятся по домам. Они придут под утро. Остальные, тоже измотанные дневным караулом быстро засыпают: кто на лавке, кто на полу. Благо – веранда большая. Никто и не заметил как и когда исчез хозяин.

Авлевтина, скучая, прислонилась к одному из стойл конюшни, а мужская рука зажимает ей рот, вторая – подхватывает, втягивая в темноту.
– Тс-с-с, красотка.
– Тадарик, – сдавленно стонет девушка вся в предчувствии. Пальцы её сами по себе начинают сдирать одежду. Ох, эти завязки, эти шнурки! Сильные руки швыряют её на солому, сноровисто задирая юбки. Тина со сладким стоном приникает к обнажённому торсу мужчины, оплетает ногами его прохладные бёдра:
– Ещё! Ещё! Ещё!

Узел наконец-то расходится. Скользкие шнурки расползаются освобождая дыхание. Руки мужчины ласкают обнажающееся тело. В голове всплывает фраза из анекдота: «Не всё ли равно, что вокруг шеи будет болтаться?» Вот пальцы касаются сосков и в голове Авлевтины взрывается фейерверк. Она содрогается, стонет, плачет, захлёбываясь от наслаждения:
– Та-да-рик!
А сладкая пытка длится и длится, разряжаясь новым взрывом, но уже внизу живота. Все внутренности трепещут, как стая птиц или бабочек:
– У-ми-ра-ю!
– Рановато.
Пальцы и губы ласкают тело и Тина опять стонет:
– Ещё! Ещё!
Никогда она не испытывала ничего подобного, никогда  так не желала. Тело истекает влагой, руки обнимают шею мужчины:
– Хочу! Хочу!
Он рядом, он дразнит, он изводит и ускользает. Тина изгибается, ловит его бёдрами:
– Та-да-рик! – она плачет, умоляет, порывая поцелуями грудь и плечи любовника. – Прошу!

Пальцы, только что нежные и дразнящие железной хваткой впиваются в её бёдра, насаживая на твёрдый стержень мужской плоти. Хрип вырывается из груди женщины, ногти бороздят мужскую спину:
– Да! Да! Да-а-а!
Напор любовника яростен и краток, разрядка на этот раз наступает почти молниеносно.  От разочарования, судороги сотрясают тело женщины, а насмешливое выражение лица Тадарика приводит её в форменное неистовство. Но руки опять ласкают её тело, всё выше и выше сдвигая платье, как досадную помеху, подныривают под лопатки. Дрожь бежит по коже. Опять, вся в предчувствии, Авлевтина выгибается, приподнимаясь над шуршащим ложем. Платье соскальзывает через голову и теряется в темноте, а она ежил, в лунном луче, нагая и открытая мужской силе.
 
На этот раз Тадарик не спешит. Едва касаясь, он играет покорным, истекающим потом и желанием телом юной женщины. Вот он берёт её. Мягко, неспешно, неотвратимо, раз за разом входит в податливое, желающее его тело.

Тина уже обессилела, но ей так хорошо, что она тихо плачет, со смиренным сладострастием подчиняясь каждому движению господина. Мир расплывается в невнятном сиянии. Девушке кажется, что все её ощущения существуют сами по себе, отдельно от тела, что сейчас эта хрупкая связь оборвётся и…
Сладостное существование на грани обморока, длящееся целую вечность, завершается третьим взрывом. Сладкая волна опять поднимается по телу. Но сил нет. Даже на слабый стон. Тадарик приподнимает её, как куклу, нежно отирает слезинку с щеки, подносит к губам флягу:
– Пей.
Сладкая, с кислинкой медовая шипучка освежает горло.
– Я умерла?
– Пока, нет. – его рот тянется к её рту, язык раздвигает губы, проникая внутрь. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание от избытка чувств, женщина отталкивает его.
 Толчок едва различим, но мужчина не настаивает, отодвигается. На нём тоже нет ничего, кроме кожаного пояса с кошельком. Из кошеля Тадарик бережно достаёт две крохотные, золотые серёжки, осторожно вдевает их в уши девушке:
– За мной не пропадёт.

Какие подарки? Какие серёжки? Разум Авлевтины заблудился в облаках блаженства. Не в силах сдержать обуревающие её чувства, Тина приникает к груди любовника, трётся о неё, как кошка, лицом, телом, целует. Мужчина гладит её, треплет волосы, почёсывает спинку:
– Теперь вижу, что соскучилась.
– Ужасно соскучилась. Ты – лучше всех!
– Не сомневаюсь.
– Что сегодня было! Что было!
– А что?

Авлевтина рассказывает: о торге, о ссоре Гастаса с товарищами, о покупках Анны. Особенно её возмущает несправедливость Гастаса к ней, к Авлевтине. Но Тадарик отчего-то хмыкает удовлетворённо, переспрашивает:
– Значит, денег он им не дал? Пивом обошёлся? Молодец, юноша. Так с этим народом и надо.
– Но он же меня… – пытается повернуть разговор Тина.
– А-а-а! – машет рукой Тадарик. – Остынь. И дай ему остыть. Я сам с ним поговорю.
– Когда?
– Как только кочевники уйдут.
– А завтра?
– Завтра мне некогда.
– Ну, знаешь… – надувает губы красавица, но мужчине мало дела до её обид. Подхватив девицу на руки, он привычно швыряет её на солому, наваливается сверху и Авлевтина опять верещит и стонет в сильных, сладких мужских объятиях.

 Она так и уснула под ним, не выдержав наплыва ощущений и провалившись в сон, как в обморок. Тадарик не стал насиловать бесчувственное тело. Зачем? Ещё не одна ночь впереди. И так порезвился неплохо. Ведро с водой стояло у стены.  Он ополоснулся, оделся, постоял над раскрытым женским телом. Так себе, красотка. Видывал он и лучших. Поразмыслив, достал из кошелька серебряную монету с дырочкой и на шнурке, повесил любовнице на шею. Так будет честно. Отыскал е одежду, прикрыл, как одеялом. Спи, милочка. Вышел на двор.

Поверженные сном мужчины, лежали, как тела на поле боя. Перешагнув одного из спящих, Тадарик поднялся на веранду насторожился. В темноте кто-то был. Нащупав кресало, мужчина высек искру, зажёг один из факелов. За столом, над кружкой пива, подперев голову руками, сидел Гастас.
 
Хозяин вставил факел в гнездо, выбрал кружку, плеснул в него пива, сел напротив гостя, спросил:
– Что не спишь?
– Не спится.
– Чего так? Да говори уж.
– Госпожа Анна спит.
– Это хорошо.
– Она обещала за Лагастом присмотреть…
– И ты не знаешь, как быть?
– Не знаю.
– Тогда послушай меня. Я Лагаста не видел, но скажу вот что: били его вчера и если он до сих пор жив – серьёзного там ничего нет.
– Но, госпожа Анна …
– Спит, потому что волноваться не о чем. И потому что устала. Или женщина не может устать?
– Может, но … не только в этом дело.
– Твои товарищи денег просят?
– Откуда? – вскинулся Гастас.
– Знаю. Ну, так как? Просят?
– Просят. Пока.
– А ты не даёшь? Правильно. Я бы тоже не дал. Не заработали ещё. Слушай, что я тебе скажу… Ты не говорил им, что за постой расплатился?
– Нет.
– Правильно. А дурят они от скуки. Так что… Мне люди нужны за торгом смотреть. Завтра я скажу парням... Доспехи и оружие ведь у вас есть теперь?
– Есть.
– Тогда я скажу, что каждому за день я заплачу по два больших медяка. Ну, и кормлю, разумеется, и пиво, как положено. Вот им и занятие. Кто знает, сколько вы здесь просидите, пока караван придёт? А я дело предлагаю.
Гастас поднял стакан, отхлебнул, скривился: пиво выдохлось.
– Согласен, как говорит госпожа Анна. Меня берёшь?
– Конечно. Только не сиди зря ночью. Пошли спать.
– Зря? А сам? Впрочем…
– Хочешь сказать, что не зря?
– Ничего я не хочу сказать.
– Гастас, – Тадарик пристально посмотрел в глаза юноше. – Эта девка всё равно под кого-нибудь бы подлезла. Ты её не хочешь, а я – не против. Если кто-то, то почему не я?
– Я ни-че-го не хотел сказать, – чуть не по слогам повторил Гастас, зло блестя глазами.
– Правильно. Говорить здесь не о чем. Лучше скажи: как у тебя с Анной?
– А как у меня может быть?!
– Ты не шуми. Люди спят. Думаешь, как они, прожить одним днём?
– А ты как думаешь?
– Я? – Тадарик невесело усмехнулся. – Я думаю, что мир не меняется. Смотрю я на тебя, а себя вижу. Тоже, как ты, думал, что нет у меня ничего: ни дома, ни семьи, ни завтрашнего дня. А он возьми и наступи.
– И что?
– Ничего. Живу, как видишь. Только вот зачем – не знаю.
Они помолчали.
– Ладно, – Тадарик хлопнул по столу. – Не мне тебя учить. Пошли спать.
.............................................
p.s.Уважаемые читатели, думаю, представленных глав вполне достаточно, чтобы Вы получили представление о вещи, над которой я сейчас работаю.
Признаюсь честно, одно обстоятельство смущает меня: произведений в подобном стиле сейчас пишется, печатается и распространяется очень много.Поэтому мне очень хотелось бы знать Ваше мнение, так как если написанное не стоит потраченных чернил, то я бы не хотела обременять сайт столь длинными текстами.
 Заранее благодарю тех, кто сочтёт возможным откликнуться на мою просьбу.