Памяти ВОВ. История одного прозрения...

                ПАМЯТИ ВОВ.
                ИСТОРИЯ ОДНОГО ПРОЗРЕНИЯ.

    – …Войска опять отступили на новые позиции, а нас, как всегда, не предупредили. Кому нужна жалкая горстка военного оркестрика из девяти человек? Вечно они под ногами болтаются, корми их, да ещё места изыщи при дислокации! Вот и «забыли», мол, сами пусть на своей раздолбанной полуторке помыкаются, поищут.

    Мы и прокопались пару часов, помогая постоянно матерящемуся Степану Чухонину, водителю бессменному нашему, чинить латанный-перелатанный грузовичок. Хвала Матке Боске, починили!

    К вечеру и двинулись догонять войска. Повезло, не напоролись на немцев, а запросто могли бы – война.

    Когда стемнело, поняли, что надо куда-то ткнуться на ночлег, ночью ещё опаснее передвигаться – автомобильные фары в темноте выдадут.

    Вот тогда-то и заметили на окраине разбитого селения остатки колокольни – сама церковка-то превратилась в груду кирпичей. Разведав, обрадовались – помещение внутри почти не пострадало!

    Быстро разобрали завал, освободили двойные двери, распахнули их, поражаясь: как сохранились, не сломаны, не сожжены? Грузовичок загнали внутрь – тютелька-в-тютельку вошёл! Теперь и с воздуха фашист не заметит.

    Нам только оставался один угол, довольно просторный. Потом присмотрелись, смоля фитили, что там, похоже, был ещё один маленький алтарь. Видать, старее самой разрушенной церкви – здесь сначала службы велись, наверное, пока собор-то не построили.

    Как поняли, говоришь? Фрески. Они довольно хорошо сохранились.

    Позже сообразил, почему: когда революция и красноштанные сюда докатились, кто-то из местных решил сохранить лики святых на стене – заштукатурил толстым слоем цементного раствора и побелил. Надёжно: никто бы не догадался, кроме местных, кто сюда был раньше вхож. А когда война пришла, да стали бомбить и землю-матушку трясти, штукатурка-то и начала трескаться да осыпаться. И открыла фрески.

    Ночью мы крепко, как никогда, уснули! Сами потом поражались – даже часового не выставили! Просто подкосило нас там! Как только перекусили, так и сморило сном чудным, богатырским.


    А утром-то и начались чудеса.

    Наш барабанщик, Иван Вихров, бедолага был, желудком всё маялся. Язва что ли была, а может и рак уже. Кровью его уже рвало по утрам. Серый был, жутко!

    Почему не комиссовали, чёрт его знает? Даже, как в нашем оркестрике оказался, молчал. Привезли вместо выбывшего по ранению и смерти предшественника.

    Так в то утро-то, мы так и вытаращили глаза-зенки свои.

    Не соскочил с мучительным стоном он, не ринулся на улицу, не «рвался» с криком боли и немого укора в небеса! Сел на шинели тихонько, значит, повернулся к стене с фресками и… начал молиться медленно, чинно, с таким смирением, что мы и рты пораззявили.

    Это Иван-то, богохульник и матерщинник! А, смотри-ка…

    Ну, кто не хотел неприятностей, быстро смылись «до ветру» и умыться, а пару стариков встали рядом с молящимся и усилили его молитву ко Всевышнему.

    Я тогда вышел быстро, больно на душе так стало! Не было уже во мне веры в Него после ада лагерей, скорее, по привычке всё взывал к Матке Боске. Крестов уж ни на ком не было ведь.


    Иван, с той колокольни-то, перестал «рваться» и кричать, как-то стих разом, побелел, посвежел лицом, даже румянец проступать стал. И кровь больше не шла ни ртом, ни задом. Как только оказывались где-нибудь рядышком с церковью, даже её руинами, выбирал минутку, и хоть под артобстрелом, а полз к ней, молился там, мог и кусочек кирпича оттудова прихватить.

    Ну, мы-то, прошедшие лагерь, крутили пальцем у виска: «Свихнулся Ваньша, камню молится».


    Он вскоре погиб, даже вот и не вспомню, сколь прошло: три иль четыре месяца с той колокольни-то. Да только, с того дня выздоровел он. Совсем. Но его это не обрадовало, сказал, мол, теперь опять в лагерь вернут, «политический», значит, как и мы, был.

    Ну, мы и спрашиваем, мол, чего тогда молишься?

    Он в ответ:

    – Уверовал я. Знамение на меня там сошло: склонилась Матерь Божия со стены, с фрески той, и проникла рукой сияющей мне в живот, так и почувствовал, словно прижгла огнём там что-то – так горело и жгло несколько дней! А утром, глядь, а на том месте-то, на животе – розовый свежий шрам – как доказательство Её вмешательства, чтобы за пустой сон не принял, стало быть. Вот и стал я молиться тогда. И молитвы откуда-то в голове взялись! Не знал ведь их! Только в глубоком детстве от бабушки и слыхал. А тут, сами же слышали – целые тексты на церковно-славянском шпарить стал!

    И в подтверждение слов, поднял гимнастёрку и тельную рубаху: в районе желудка сиял нежно-розовой новой кожей рубец.

    Даже потрогали тогда мы – горячий такой! Долго молчали, помню. Как тут не поверишь?

    А когда Ванька-то погиб, шептались мужики, мол, для чего тогда Она его спасла?.. Всё равно ведь сгинул.

    Но я-то понял сразу: чтобы его душа заблудшая к вере пришла и покаялась за содеянное. Что-то в его жизни было такое, что мучило очень сильно! Нашёл в себе силы уверовать и покаяться. Ушёл с улыбкой на губах туда.

   
    Старик загрохотал ухватом, доставая чугунок с разваристой картошкой. С трудом взгромоздив его на потемневший от старости стол, засуетился с чашками, ложками, снедью. Накрыл на стол, достал из подпола бутыль и бадейку с солёными огурцами и помидорами. Ворча, довершил сервировку нехитрую деревенскую.

    – Ну, милости прошу, гость нечаянный полуношный… – подошёл к печи, заглянул и присвистнул. – Эх… сморило беднягу-то. Разбудить, что ль? На пустой живот и лягуха приснится, – потряс за плечо парнишку. – Давай, Женёк, повечеряй, и спать ляжешь. Не гоже тело маять, да пузо заставлять лаять.

    – Простите, заснул… – неловко соскочив с печи, сел за стол. – Спасибо за рассказ, дед Василий! – улыбнулся виновато. – Сквозь дрёму всё слышал, а проснуться не мог.

    – Сон – он телу хозяин, но не голове. Не извиняйся. Хорошо, что услышал. Ребятам в институте своём и расскажешь. Давно я эту историю не вспоминал. Вот и помянем с тобой всех павших на войне и в тылу.

    Разлил по стопарикам самогон.

    Встали, помолчали.

    – Слава воинам нашим! Земля им пухом.

    Тихо в избе стало.

    Только ходики отмеривали время, да кот старый полуслепой заурчал громко, согревшись на печи.

    Ночь за окном становилась светлой – вышла полная луна.

                Март 2014 г.

                Фото из Интернета.

                http://www.proza.ru/2014/06/21/1369