Мюнхенский острог, глава из книги

                ПРЕСТУПЛЕНИЕ & НАКАЗАНИЕ

                «Не зарастет сюда народная тропа».
                Ибо свято место пусто не бывает...

     Баварская следственная тюрьма, быть может, и не самое святое место на земле, но обитать там арестантом намного лучше, чем числиться свободным человеком в СССР. Ибо содержание в тех замкнутых, но ухоженных стенах значительно кучерявей, нежели привольная жизнь на голодных просторах необъятной родины.

     Во всяком случае, такое впечатление сложилось у меня, когда мне довелось провести в ней всего несколько часов. Не в качестве, правда, узника, а лишь в роли переводчика.
     Это произошло совершенно случайно и, как издавна у меня повелось, вопреки всяким законам общепринятой логики.

     ...С одним нашим соотечественником здесь, на чужбине, приключилась довольно веселая история, сумевшая так позабавить следователей криминальной полиции, что они так ржали, будто каждый из них вылакал не меньше бочки крепкого пива!

     Виктор Иванов, один из рэкетиров, изрядно наследивший в Москве, решил переместиться в недосягаемый для нашей милиции Мюнхен. И с первых же минут своего пребывания в стране, язык и традиции которой ему были неведомы, он умудрился вляпаться в прескверную историю.

     В этот обычный летний день, не предвещавший, казалось бы, никому никаких пакостей, один из архангелов на небе, ответственный за погоду над Мюнхеном, с самого утра заботливо включил на полную мощь свирепое баварское солнце.
     Несколько часов подряд оно палило так, словно на этой географической точке весь свет клином сошелся.

     Но вот вдруг где-то наверху в неведомой канцелярии что-то не заладилось. То ли там произошел некий сбой у архангела на пульте, то ли маленький сердобольный ангелочек, решив пощадить изнывающих от жары пешеходов, щедрыми ручонками раскрутил сразу все гидранты. В итоге со страшной силой разверзлись хляби небесные, и все они устремились главным образом на голову праздношатающегося Иванова, который, ничуть не растерявшись, тут же нырнул в ближайший подземный переход.

     Там оказалось метро.
      
     Не узрев при входе привычных турникетов, новоявленный путешественник, от нечего делать, зайцем погрузился в переполненный поезд. Впереди него образовалась некая молодая фрау в преступно крошечных шортиках, с фигурой топмодели, обратившая на себя внимание Иванова еще при посадке в вагон.

     Питая повышенную слабость к подобного типа дамам и пользуясь приятной теснотой, наш доблестный соплеменник привычно возложил свои длани на ее оголенные чресла. Последовавшая за этим безобидным действом дикая реакция оскорбленной дамочки, не нашла понимания у Виктора, чего нельзя было сказать об остальных пассажирах.
     Обидчика мгновенно скрутили в бараний рог и сдали на следующей станции двум слоняющимся по перону полицаям.

     Каким был между ними предварительный диалог, можно лишь с улыбкой догадываться. А финалом первого выхода беглого Иванова в цивильный свет оказался полицейский участок, затем водворение его в острог за посягательство на женскую честь, практически попытку сексуального домогательства.

     Судя по всему, что-то в хорошо отлаженной правовой машине немцев не сработало, и у них при первом допросе почему-то не нашлось нужного переводчика.
     Но по имеющимся у властей данным, я хоть и косноязычно, но мог изъясняться по-немецки, поэтому, за неимением лучшей кандидатуры, стражи порядка любезно привлекли к содействию меня. А в качестве вознаграждения посулили чудовищно немыслимую оплату — целых 50 марок в час, включая сюда же путь следования туда и обратно за 45 км от Мюнхена.

     По дороге органы дознания подробно ввели меня в курс дела, и, спустя некоторое время, мы успешно прибыли в надлежащий пункт.

     ...Снаружи мюнхенская тюрьма выглядела довольно безобидно: никаких омерзительных вышек и зловеще торчащей во все стороны колючей проволоки, как у нас. Просто высокая, хорошо отштукатуренная бетонная стена, окружающая солидную по размерам территорию, на которой кроме комфортабельных «темниц», располагался целый спортивный комплекс. В него входило футбольное поле, теннисный корт и, кажется, даже бассейн. А в центре «каторжного» городка торжественно красовалась неизменная католическая кирха.

     Меня доставили на второй этаж одного из зданий и велели подождать около дежурки, сами же «копы» — двое в форме и один в штатском — куда-то исчезли.

     Двери камер по обеим сторонам длиннющего коридора были раскрыты настежь, предоставляя узникам беспрепятственно разгуливать по всему этажу. Сначала я их и не воспринимал таковыми, поскольку внешность арестантов ничуть не соответствовала моим представлениям о каторжанах.
     Многие из них выглядели вполне респектабельно, а когда мимо меня озабоченно прошел некий расфуфыренный щеголь в смокинге, то я, грешным делом, подумал, что это не иначе, как сам главком острога. Едва удержался от светского реверанса. Несколько позже выяснилось, что этот лженачальник являлся всего-навсего одним из подследственных с претензией на этакий отнюдь не тюремный шарм.

     Минут через 10-15 сиротливого ожидания, покинутый своими спутниками и, не ощущая внимания к своей персоне даже со стороны обитателей острога, я решил сам установить хоть с кем-нибудь контакт.
     Дескать, раз уж вы, господа полицаи, бросили меня здесь на растерзание монстрам, на прощание полюбопытствую хотя бы об условиях их содержания. И забытый властями переводчик без излишних комплексов отправился в экскурсию по камерам.

     Собственно, камера - это сильно сказано, ибо каждая келья, рассчитанная на одну персону, являла собой скорее удобный апартамент, нежели каземат, чуть ли не номер-люкс в миниатюре.
 
     Оснащенные стерильно чистыми кабинками туалетов, «номера» имели гардеробные шкафчики, встроенные в стены трехпрограммные радиоточки, а заодно и прямую связь с дежуркой.
     Как мне позже объяснили, на всякий пожарный случай.
 
     Например, какому-нибудь арестанту, мучимому бессонницей, вдруг до слез приспичивало помолиться перед алтарем. Это — его святое право, и время суток тут вовсе ни при чем. Страждущий нажимает соответствующую случаю кнопку и выражает охране свое назревшее желание. Затем появляется переполненный христианской солидарностью надзиратель, охотно откупоривает «номер-люкс» и выводит нетерпеливого брата во Христе из заточения.
     Как дальше протекает религиозный ритуал в кирхе, трудно сказать. Молятся ли они по отдельности, совместно или на брудершафт — не знаю, ибо не довелось присутствовать.

     Отношение тюремщиков к своим подопечным настолько лояльно, что они не гнушаются здороваться с подследственными за руку.
     Ничего удивительного в этом нет, поскольку в нормальных странах работает принцип презумпции невиновности. Ведь до вынесения судебного вердикта никто из арестованных не может считаться виновным. Обвиняемым — пожалуйста, но не больше того.
     И если в какой-либо точке нашей планеты есть настоящая демократия, то ее следует искать именно здесь, в цивилизованных застенках.
     Даже надзиратели баварской тюрьмы носят такую скромную униформу, которая ни в коей мере не давит на психику, не вызывает каких-либо зловещих ассоциаций.    
     Они чрезвычайно внимательны, исключительно вежливы, не скупы на дружелюбную улыбку, да и вообще, похоже, истые джентльмены.

     О содержании претендентов на получение срока за какое-либо правонарушение, можно написать целую книгу, к тому же не один том!
 
     Человека, свершившего самое жуткое злодеяние, в Германии не подвергают нелепым унижениям, не морят его голодом, как это принято у нас по сей день.
     Условия его пребывания в заточении власти стараются максимально приблизить к привычной для провинившегося среде. Не важно, что он сделал: распотрошил ли кого-то живьем или, от нечего делать, метко плюнул случайному прохожему в физиономию. Просто его на некоторое время лишают возможности и дальше резвиться в этом направлении, предоставляя хорошую возможность осознать свою неправоту. Но зачем же отклонившегося от нормы поведения человека ущемлять абсолютно во всем?

     Если он музыкант, то ему и карты в руки. Бери свою гармошку, балалайку, гусли, гитару, скрипку, аккордеон, саксофон  и лабай в своем «люксе» на здоровье. Ну, а ежели сюда затесалась какая-нибудь творческая личность — вот тебе, сударь, пишущая машинка — твори нетленные шедевры, коротай время с пользой в преддверии грядущего судного дня.

     О какой страшной неволе может идти речь, если даже большие окна камер не навевают леденящий ужас традиционными коваными решетками, а в дверях отсутствуют омерзительные глазки?!
 
     Днем узники гуляют по своему уровню, досыта общаются со своими собратьями по несчастью, играют в пинг-понг, собственноручно готовят любимые блюда на общей кухне, а ночью, пардон, все двери заботливо затворяются — баиньки.
     Никакого тебе звона подков в нощи под дверьми, никаких подлых подглядываний в глазки, никакого сугубо тюремного бряцания связками ключей — полный покой и тишина. Ну, а впереди длинная ночь: хочешь - спи, а хочешь - вей себе не спеша петельку, дабы на рассвете предстать перед взором стражников в принципиально ином качестве. Вот она — истинная свобода выбора по-немецки.

     Экскурсия по острогу была настолько увлекательной, принесла так много поразительной информации, что я и не заметил, как, словно одно мгновение, пролетело более двух часов. Причиной такой длительной задержки оказался плановый футбольный матч между игроками второго и третьего этажей, в котором, оказывается, выразил желание участвовать и наш субъект.

     В цивилизованном мире футбол — дело святое. И негоже выдергивать игрока из организованной уже команды ради какого-то рутинного допроса.
     Мои «копы», одержимые этим видом спорта, напрочь забыв о своих прямых обязанностях, стихийно влились в число болельщиков.
     А мне-то что?!
     В данном случае каждый прошедший час привносил в карман лишние полсотни, и пусть бы горе-игроки гоняли мяч еще часиков пять-шесть, а то и вовсе до полуночи!

     Игроки с нашего этажа пришли довольные состоявшимся триумфом и до предела раскаленные. Еще бы, набегались по чудовищному солнцепеку, когда на дворе стоит жара далеко за тридцать.

     Поэтому им надлежало какое-то время остывать, мыться в душе и переодеваться. А мои полицаи, все-таки вспомнив, обо мне, наперегонки кинулись выуживать исчезнувшего переводчика из тюремных недр. Вместо того чтобы накрутить хвоста за самодеятельность, они еще наперебой стали извиняться за задержку, выражая досаду, что не догадались пригласить меня с собой на игру.
     Да больно-то она мне была нужна!

     Но вот, наконец, только улеглись спортивные страсти, как подошло время обеда — тоже святое дело.
 
     Проголодавшиеся наравне со всеми, «копы» предложили мне перед работой пообедать с ними где-то в столовой для персонала. Но я предпочел, эрудиции ради, отведать немецкой тюремной похлебки, на что никаких возражений с их стороны не последовало. Видя, что их переводчик уже неплохо адаптировался в этих стенах, они отдали какое-то распоряжение дежурному надзирателю и вновь удалились.

     Однако харчевался я не в дежурке, как это, очевидно, предполагалось, а в камере у интеллигентного голландца, загремевшего в заточение за какую-то маловразумительную контрабанду. По-моему, там речь шла о курительной травке.
 
     Тюремной баландой оказалась неожиданно вкусная едьба из трех блюд. Качество продуктов, надо полагать, столь же экологически чистое, как и для всех остальных мирных жителей страны.


     …Внешний вид Виктора Иванова резко контрастировал с обликом остальных узников. С его фасадом, на котором без труда читался весь УК СССР, ему куда больше подошли бы родные совковые нары, на которых ему наверняка уже довелось побывать...
 
     Он искренне не понимал, за что его здесь повязали. Подумаешь, преступление — пощупать мимоходом за круп смазливую девицу! Так ведь сама лезла на рожон, нечего провоцировать настоящих мужиков голыми телесами. Он же отнюдь не каменный, вдобавок к тому же из страны, где подобные действия ровным счетом никого не шокируют.

     Чего там говорят менты? Ее тело — ее частная собственность? Ну, и пусть так, но ведь никто не посягал на него, тем более, на какое-то там сомнительное целомудрие, просто позволил себе слегка расслабиться, да и только.
     Нет, он в упор не видит своей вины перед этой глупой козой, склонной считать его наглецом. А может это она - стерва и истеричка?!
     Вот совершенно непонятно, почему наши русские женщины столь покладисты, не вопят благим матом при самых откровенных прикосновениях, а немки из-за такого пустяка устраивают целые трагедии? Они что, из другого теста сделаны? Или безнадежные импотентки, а?!
 
     Дааа, не подозревал Иванов, что в свободном мире такие зажатые морали...

     Ну, а что же вы, господа немцы, скажете о своей многочисленной порнопродукции, веером расходящейся по всему миру, а? Журнальчики всякие разные, трехствольные надувные куклы, вибраторы, фаллоимитаторы и прочее в таком же духе — это ли не откровенный призыв к повальным развлечениям?!

    Что-то у вас не состыковывается одно с другим, как-то неправильно вы тут, бюргеры, живете. Коли уж пропагандируете секс, так извольте и зрелые плоды пожинать по полной программе! Так за что же вы, козлы, спрашивается, собираетесь меня казнить?
     Впрочем, ладно, зовите сюда вашу пострадавшую дурочку, а заодно и весь вагон, в котором все приключилось, я готов прилюдно покаяться в своем страшном грехе. Не буду больше иметь никаких дел с вашими недотрогами, тем более, что не такие уж они у вас тут и привлекательные, как наши славные бабенки!

     Примерно в таком ракурсе протекал допрос, больше напоминающий застольное собеседование развеселившихся друзей. Точнее, весело было всем, кроме самого вконец разгневанного виновника веселья.

     На десерт составили протокол, увенчали его соответствующими автографами, и наш квартет покинул, наконец, эту не самую худшую обитель.

     Через день с Иванова сняли «кандалы», поскольку, ущемленная в своих лучших чувствах дамочка (кстати, даже незамужняя!) не стала настаивать на судебном разбирательстве. То есть, простила русскому хаму его неслыханное прегрешение.

     Отвозя меня в пансион, полицаи заметили, что еще ни разу не участвовали в таком забавном шоу. Ну, мол, и нация же вы, русские, вечно удивляете мир своими поступками, не вписывающимися ни в какие рамки здравомыслия!

     Позже мне доводилось еще встречать соотечественников, побывавших не только в немецкой неволе, но и в острогах других стран. Особенно хвалили голландские тюряги.
     Если верить очевидцам, то там некоторым осужденным, попавшимся на сравнительно мелких провинностях, по выходным дням выдавалась увольнительная, как в армии. Для этого необходимо было лишь заручиться чьей-нибудь весомой ответственностью и — гуляй, Вася на просторе, только не забывай приходить ночевать "домой".
     Рассказывали даже, что исстрадавшимся без женского общества заключенным, полагался ежемесячный бесплатный талон на посещение борделя!

     Прав все-таки был некий журналист, начертавший неправдоподобную статью в одной из центральных газет, утверждая, что жизнь в европейской неволе лучше, нежели жизнь на свободе в СССР.

     Этот фантастический опус попался мне на глаза еще до отъезда за бугор, но разве можно было поверить в сказочность такого утверждения? Лишь только теперь, узрев все собственными глазами, я полностью согласился с тем, что автор ни в коей мере не погрешил перед истиной.

     ФРГ, Мюнхен, 1989г.