Пленники иллюзий или сумерки философии

Содержание
      
Часть 1. Материализм
1. Ницше. Антихристианин.
2. Фрейд. Будущее одной иллюзии.
3. Фромм. Психоанализ и религия.

Часть 2. Экзистенциализм
1. Бердяев. О рабстве и свободе человека.
2. Сатрр. Экзистенциализм – это гуманизм.

Часть 3. Трансцендентализм
1. Кант. Критика чистого разума.

Часть 4. Субстанциализм
1. Гегель. Философия духа.
    

Философия, являясь вершиной человеческого познания тайн мироздания, и потому недоступная большинству людей в силу неимоверной сложности предмета своего исследования, подразумевает и требует от ученых, называющих себя философами, в  первую очередь высочайшей личной ответственности за каждое слово произнесенное ими под ее именем. К сожалению, такая абсолютная требовательность в последнее время практически не наблюдается у современных философов, независимо от того  являются они  материалистами, метафизиками или богословами. Концентрированная мысль стала практически не доступна в исследовании философских проблем, она  сплошь и рядом подменяется многословием за которым порой скрываются расплывчатые, туманные, а за частую и просто антигуманные, уродливые и агрессивные утверждения и моральные ориентиры.
    
ЧАСТЬ 1
    
МАТЕРИАЛИЗМ

Каждый кто заявляет что он философ, возлагает на себя ответственность быть ориентиром для других в необъятном море непознанного и таинственного, лежащего за пределами бытового сознания и интересов. Поэтому, от того, куда этот ориентир-маяк направляет своих последователей и будет в будущем зависеть уровень умственного, морального и нравственного развития людей поверивших и доверившихся ему.
Уже сегодня мы во множестве можем видеть плоды деятельности подобных ориентиров в прошлом, на некоторые из которых я и хочу обратить внимание моих читателей.
   
1. НИЦШЕ . АНТИХРИСТИАНИН .
               
1. «Закон против христианства»
    
Само название работы в своих заголовках не оставляет сомнения в позиции автора по проблеме религии:    

"ОПЫТ КРИТИКИ ХРИСТИАНСТВА"
"ПРОКЛЯТИЕ ХРИСТИАНСТВУ"

В подготовительных черновиках к этой работе присутствует и еще более откровенная позиция автора к христианству:    

Закон против христианства
издан в День Спасения, первый день Первого Года
(30 сентября 1888 г. ложного календаря)
Смертельная война пороку: порок есть христианство

Тезис первый.      Порочность есть всякого рода противоестественность.
                Порочнейшим человеком  является священник,  он учит
                противоестественному. Против  священника  нужны  не
                доводы, а каторга.

Тезис второй.      Всякое участие в богослужении есть покушение на об-
                щественную нравственность.  Нужно  быть  суровее  к
                протестантам, чем к католикам,  суровее к либераль-
                ным протестантам,  чем  к правоверным.  Чем ближе к
                науке, принимающий участие  в  христианской  службе,
                тем он преступнее.  Следовательно,  преступником из
                преступников является философ.

Тезис третий      Достойны проклятия места, где христианство высиживало свои
                яица-базалики, должно быть сравнено с землёй. Как безумные
                места Земли они должны стать ужасом для всего мира. Там
                должно разводить ядовитых гадов.

Тезис четвертый.    Проповедь  целомудрия  есть  публичное побуждение к про-
                тивоестественности ...  Любое презрение к половой жизни,
                любое загрязнение ее понятием «нечистое»  есть грех про-
                тив святого духа жизни.

Тезис пятый.       Запрещается  есть  за одним столом со священником: этим
                человек исключает себя из порядочного общества. Священ-
                ник  -  это наш чандала  - должен быть объявлен вне за-
                кона, его должно морить голодом, гнать во всякого  рода
                пустыни.

Тезис шестой.      Должно называть священную  историю теми  именами, како-
                вых она заслуживает, а именно проклятая история; должно
                пользоваться словами  «бог»,  «спасение»,  «избавитель»
                как ругательствами, клеймом преступника.

Тезис седьмой.     Все остальное следует из вышеизложенного.
    


Антихрист.
               

Первое что обращает на себя внимание, это то, что при абсолютной ненависти  к  христианству,  звучащему из этих строк, форма изложения этой ненависти имеет вид катехизиса .
Таким образом  изначально, в самом начале работы над критикой христианства,  Ницше, глубоко пораженный христианским менталитетом, не в состоянии обозревать проблему христианства со стороны, а исследует ее находясь целиком и полностью внутри его психологических доминант. Самым отталкивающим из которых является безусловный авторитаризм навязывания своей идеологии. Ницше строит свой «закон против христианства» по жесткому принципу христианских катехизисов, где читателю предлагается не напряженная умственная работа, по личному пониманию излагаемых вопросов, а  неукоснительное восприятие готовых положений рассматриваемых принципов. Жесткость изложения столь вопиюща, что вызывает отторжение у либерально-демократического мышления.
Второе на чем спотыкаешся, когда читаешь этот «закон», это антигуманность  проповедуемых принципов. Вряд ли кто из просвещенных людей будет возражать против отрицательной роли христианства в истории и психологии человечества, но, тем не менее, борьба с христианством его же методами физического насилия приводит к нравственному падению тех кто ее ведет, опуская их моральный уровень,  пожалуй, ниже самих христиан.
То, что Ницше так неистово отстаивает именно силовые, агрессивные методы  борьбы  с  христианством,  обнажает  его внутренние страхи перед христианством,  о чем еще будет сказано ниже.  Из психологии известно, что человек нападает на свой страх только в двух случаях: либо, человек не осознает своего страха и нападение вызвано именно этим не пониманием, либо когда страх настолько овладевает человеком, что он бросается на него в подсознательной надежде покончить либо со страхом, либо с собой. Судя по всему, у Ницше присутствует именно второй случай, когда годами воспитанный страх перед неумолимым судьей, в виде Иисуса Христа, развил у него невроз навязчивой идеи, что сам судья справедлив, но вот его представители на Земле, сплошь лживые и продажные «шкуры», уничтожение  которых есть священная миссия его и всех его последователей:      
«Священник - это наш чандала - должен быть объявлен вне закона, его должно морить голодом, гнать во всякого рода пустыни».

2. Путь в одиночестве.
    
То, что Ницше приступал к написанию этой работы именно в таком состоянии, подтверждается его словами на первой же страницы изложения:    
«Нужно, как то свойственно сильному, отдавать предпочтение вопросам, которые  в наши дни никто не осмеливается ставить; необходимо мужество, чтобы вступить в область запретного; необходима предопределенность - к тому, чтобы существовать в лабиринте. И семикратный опыт одиночества».
Ницше необходимо, и в первую очередь для себя, доказать, что он сильный  и  в  состоянии бороться с бесчисленной армией апологетов христианства. Необходимо набраться огромного мужества, чтобы выступить не столько против внешних запретов, сколько против внутренних ограничений на критику нечто для него страшного и мало понятного, ведь серьезная и аргументированная критика в европейском обществе существовала всегда на протяжении всей истории христианства. В XIX веке уже не было ни какой физической угрозы для критиков христианства, как это существовало еще в XVI и XVII веках, по этому мужество необходимо было для борьбы  именно со своим собственным страхом, хотя бы для того чтобы последовать за тем, кто уже прошел этим путем:               
Иосиф Флавий (37 – 100 г.н.э.) - древнееврейский историк.
Цельс (II век н.э.) - философ-эклектик, критик христианства. Наиболее известное  произведение  посвященное  этому вопросу - «Правдивое слово» (177 г.).
Валла Лоренцо (1405 – 1457 г.) - итальянский гуманист, доказавший подложность «Константинова дара»,  грамоты, с помощью которой папы пытались обосновать свои притязания на светскую власть.
Штраус Давид Фридрих (1808 – 1874 г.) - немецкий историк христианства, философ, представитель левого гегельянства (младогегельянства), автор сочинения «Жизнь Иисуса» в 2 т., в котором Христос признавался исторической личностью и доказывалась мифологичность евангелий.
Бауэр Бруно (1809 – 1882 г.) - немецкий философ, автор работ по истории раннего христианства, в которых отрицал достоверность евангелий.
Маркс Карл (1818 – 1883 г.) - основатель социально-экономической теории социализма, получившей уже при его жизни название «марксизм», теоретик материалистического атеизма.
Энгельс Фридрих (1820 – 1895 г.) - теоретик марксизма и материалистического атеизма.
Лафарг Поль (1842  -  1911 г.) - французский теоретик и пропагандист марксизма, исследователь социальной роли религии.
Карл Каутский (1854 – 1938 г.) – немецкий теоретик и пропагандист марксизма, исследователь соцально-исторических аспектов христианства.

Список этот можно продолжать до бесконечности, но и этого достаточно, чтобы  понять, что Ницше на этом пути не был не только первым, но и не единственным в свое время, поэтому разговор о политическом  и социальном мужестве находится  не в общественной  плоскости, а в состоянии подсознания самого Ницше. На что указывают его слова об опыте семикратного одиночества.
Что бы глубже понять смысл этих слов обратимся к самому Ницше писавшему в «Веселой науке»:    
1309.
Из седьмого одиночества. Однажды странник захлопнул за собой дверь, остановился и начал плакать. Потом сказал:
«Этот сырбор вокруг истинного, действительного, немнимого, достоверного! Как  я зол на него! Отчего меня погоняет как раз этот мрачный и пылкий погонщик!  Мне хотелось бы отдохнуть, но он не дает мне этого. Что только не соблазняет меня остановиться! Повсюду раскинулись сады Армиды : и, значит, все новые разрывы и новые горечи сердца! Я  должен дальше влачить ноги,  эти усталые,  израненные ноги;  и, поскольку мне приходится делать это,  часто я угрюмо озираюсь на прек-раснейшее, не смогшее меня удержать - оттого именно, что оно не смогло меня удержать!»      
133. Одинокий
Мне чужды и ведомый и водитель.
Послушник? Нет! Но нет и - повелитель!
Не страшен тот, кто сам себе не страшен:
А страх и есть над судьбами властитель.
Я и себе не склонен быть - водитель!
Люблю я, словно зверь, искать укрытий,
Найти себе пустынную обитель,
Блуждать в себе мечтательно и сладко
И издали манить себя загадкой,
Чтоб был себе и сам я - соблазнитель.
Только проникнув в суть этих слов можно понять логику перехода его мыслей к «Апокалипсису» в котором семикратное одиночество Ницше находит свое смысловое воплощение:    
«И видел я в деснице у Сидящего на престоле книгу, написанную внутри и от вне, запечатанную семью печатями.
И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырех животных, говорящих как бы громовым голосом: иди и смотри.
И когда он снял седьмую печать, сделалось безмолвие на небе, как бы на полчаса.»
(Апокалипсис, гл.5, ст.1; гл.6, ст.1; гл.8, ст.1)
Ощущение мистицизма в неясных позывах отыскать истину в темных лабиринтах природы и человеческих знаний, смешанное с многолетним воспитанным страхом перед неизведанным, приводят Ницше к глубокому депрессивному состоянию, в котором он пытаясь из всех сил преодолеть свой собственный страх буквально загоняет себя как «мрачный и пылкий погонщик» в иреальную сказку миражей вожделенных истин. Но в этом путешествии он один и ни кто не хочет, да и просто не может разделить с ним все трудности такого путешествия. Это состояние знакомо не многим людям рискнувшим предпринять столь опасные мероприятия. К сожалению для Ницше оно закончилось неудачно - потерей рассудка. Но это неизбежная жертва на пути познания неведомого, дай то бог, чтобы она была не напрасна.

3. «Без примеси маролина»
    
Ницше осознавал, что собственных сил у него для этого недостаточно, поэтому путем аутетренинга или магических заклинаний он возбуждает в себе чувство гипертрофированной силы:    
«Мы гиперборейцы...
Что хорошо?  -  Все,  от чего возрастает в человеке чувство силы, воля к власти, могущество.
Что дурно? - Все, что идет от слабости.
Что счастье? - Чувство возрастающей силы, власти, чувство, что преодолено новое препятствие.
Не удовлетворяться, нет, - больше силы, больше власти!
Не мир - война; не добродетель, а доблесть (добродетель в стиле Ренесанса, доблесть - без примеси моралина).
Пусть гибнут слабые и уродливые - первая заповедь нашего человеколюбия. Надо помогать им гибнуть.
Что вреднее любого порока? - Сострадать слабым и калекам - христианство...»
Более откровенного и красочного описания собственного психологического состояния трудно себе представить. Характерной особенностью защитной реакции примитивного сознания от внешних страхов является отождествление себя с неким непобедимым, как правило мифическим, существом - тотемом, в качестве которого Ницше выбирает гиперборейцев, мифы о которых сообщают греческие античные авторы: Гимерий, Пиндар, Геродот. Самое парадоксальное в том, что современные исследования позволяют отождествлять гиперборейцев со славянами жившими на Днепре в середине второго тысячелетия до н.э., которые в то время создали одну из величайших цивилизаций того времени, волею судеб исчезнувшую с лица Земли, оставив о себе лишь смутные мифы.
Следующий психологический прием предпринятый Ницше - нечто вроде заклинаний.  Причем содержание этих заклинаний происходит непосредственно из христианства,  против которого он их и направляет.
Слова «Нового Завета» глубоко проникли в сознание Ницше:    
«Огонь пришел низверсть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Думает ли вы, что Я пришел дать мир земле? нет, говорю я вам, но разделение; ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться: трое против двух и двое против трех».
(Лука,гл.12,ст.49:52)
«И ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов».
(Матф.,гл.13,ст.42)
«Иисус говорил им: Отец Мой доныне делает, и Я делаю. И еще более искали Его Иудеи за то, что Он не только нарушал субботу, но и Отцом Своим называл бога,  делая Себя равным Богу. На это Иисус сказал:
Истинно, истинно говорю вам: Сын ничего не может творить Сам от Себя, если не увидит Отца творящего: ибо, что творит Он, то и Сын творит также. Ибо Отец любит Сына и показывает Ему все, что творит Сам; и покажет Ему дела больше сих,  так что вы удивитесь. Ибо Отец и не судит никого, но весь суд отдал Сыну, дабы все чтили сына, как чтут Отца. Кто не чтит Сына, тот не чтит и Отца, пославшего Его. Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в Пославшего меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь.
Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже».
(Иоан. гл.5, ст.17)               
Презрение к состраданию слабым, немощным и обездоленным это не противопоставление христианству, как это преподносит Ницше, вполне возможно искренне в это верующий, а логичное усвоение христианской морали вытекающей непосредственно из самих евангелий:    
«И вот, женщина Хананеянка, выйдя из тех мест, кричала Ему: помилуй меня,  Господи, сын Давидов, дочь моя жестоко беснуется. Но Он не отвечал ей ни слова.  И ученики Его, приступив, просили Его: отпусти ее, потому что кричит за нами. Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева. А она подойдя, кланялась Ему и говорила: Господи! помоги мне. Он же сказал в ответ: нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам».
(Матф., гл.15, ст.22)    
Причем обратите внимание, Апостолы обращаются к Иисусу не потому, что женщина нуждается в помощи, а лишь потому, что она им мешает, и они просят его не помочь  ей, а отпустить ее, то есть прогнать, что собственно он и пытается сделать, не утруждая себя оказанием помощи.               
Особо характерна  фраза «доблесть - без примеси моралина» которая происходит от никем не замечаемых слов Иисуса:    
«О род не верный и развращенный! доколе буду с вами и буду терпеть вас».
(Лука,гл.9,ст.41)
«Врагов же моих тех, которые не хотели, чтобы я царствовал над ними, приведите сюда и избейте предо мной.»
(Лука,гл.19,ст.27)    
Первая фраза относится к ближайшим друзьям, Апостолам, вторая к врагам, но обе они характеризуют иисусов аморализм, который в интерпретации Ницше вытесняет многовековые общечеловеческие моральные устои.
    
4. «Кто не со мной, то против меня»
    
Таким образом, уже на первых страницах своей «Критики христианства» Ницше демонстрирует глубочайшее освоение христианской морали, доведенное до крайней степени обнажения. И если Христос говорит только о нравственных приоритетах,  человека  будущего:«блаженны нищие духом»(Лук., гл.6, ст.20), то Ницше уже говорит о племенной селекции нужных для общества людей:    
«Проблема, что я ставлю, не в том, кто сменит человека в ряду живых существ  (человек - конец), а в том, какой тип человека надлежит взращивать, какой наиболее высокоценен, более других достоин жизни, кому принадлежит будущее».    
Ужас этого декларирования заключается в том, что оно было воплощено в жизнь в массовых масштабах. Большевики в своих селекционных экспериментах на людях  уничтожили  миллионы  и миллионы людей своей собственной страны. Фашисты поставили этот же эксперимент уже в масштабах Европы. Но они не были последними в этом кровавом абсурде возвещенном Ницше. В 70-х годах это поразило Азию - «культурная революция» в Китае и социализм в Камбодже. В несколько меньших масштабах, но не менее кроваво его воплощали в жизнь во Вьетнаме и Северной Корее. Удивительно, но судьба сделала Ницше гением зла, гибели и крови миллионов ни в чем не повинных людей, как в свое время это произошло с Иисусом, идеи которого отправили в могилу миллионы людей на всех континентах нашей планеты, как следствие всего нескольких его слов:    
«Кто не со мною, тот против меня.» (Матф., гл.12, ст.30)    
Ницше не понимает насколько он является пропагандистом всего самого гнусного, что есть в христианстве. Он видит лишь внешнюю форму христианства и пытается с ней бороться:    
«Нечего приукрашивать христианство - оно вело борьбу не на жизнь, а на смерть с высшим типом человека, оно предало анафеме все основные его инстинкты и извлекло из них зло - лукавого в чистом виде: сильный человек - типичный отверженец, «порочный» человек. Христианство приняло сторону всего слабого, низкого, уродливого; свой идеал оно ставило по противоположности инстинктам сохранения жизни, жизни в силе; христианство погубило разум даже самых сильных натур, научив чувствовать заблуждение, искушение, греховность в самых высших ценностях духовного».
Но это античеловеческое лицо христианства, не является его собственным лицом, а лишь частным случаем общего антигуманизма тоталитарной идеологии морального подавления. Эти слова Ницше еще более подходят как фашисткой, так и коммунистической идеологии, где фетиш сильной личности принадлежал к вождизму, а для массового населения культивировалось раболепствование. Мировая гегемония христианства как раз и была предопределена наличием в нем идеологии массового рабства:    
«Блаженны нищие духом, ибо есть их Царствие Небесное».
(Матф.,гл.5,ст.3.)
«Придет Сын Человеческий во Славе Отца Своего с Ангелами Своими, и тогда воздаст каждому по делам его».
(Матф.,гл.16,ст.27)
«Вы будете подобны людям, ожидающим возвращения господина своего. Блаженны рабы те, которых господин, пришед, найдет бодрствующими».
(Лука,гл.12,ст.36:37)
Любая тоталитарная идеология, претендующая на управление массовым сознанием, хочет она того или нет неизбежно тяготеет к методам порабощения сознания, с тем чтобы добиться послушания, покорности и раболепствования. Ницше, критикуя христианство за уродливые результаты его селекционной  работы, в тоже время призывал к тому же, лишь под другой вывеской, но содержание этих призывов совершенно не изменилось.
Та нравственная уродливость, в которой прибывает современное человечество, может быть преодолено лишь путем продолжительной неустанной просветительской работы, когда вместо принудительного взращивания привьется повсеместная практика внутреннего совершенства и самое главное, врожденное неприятие авторитаризма, как источника всех форм социальной уродливости.
    
5. «Воля к власти»
    
Ницше находился в плену тысячелетнего заблуждения, что справедливость может быть восстановлена сильной, твердой рукой: «Вот приедет барин, барин нас рассудит». Причем это заблуждение проникает у него еще глубже, и он начинает путать биологические основы жизни с социальными:    
«Жизнь для меня тождественна инстинкту роста, власти, накопления сил, упрямого существования; если отсутствует воля к власти, существо деградирует. Утверждаю, что воля к власти отсутствует во всех высших ценностях человечества, - узурпировав самые святые имена, господствуют ценности гибельной деградации, ценности нигилистические».
Во-первых, в этом абзаце следует обратить внимание, как происходит подмена частного вопроса глобальными масштабами. Утверждение касается всего человечества, в то время, как христианство исповедует только его четверть, следовательно,  проблемы касающиеся части населения переносятся произвольно на все население планеты. Эта полемическая черта свойственна менталитету иудохритсианства, когда частности обобщаются до вселенских масштабов: наводнение до всемирного потопа, местное собрание до вселенских соборов и т.д..
Во-вторых, Ницше приравнивает феномен власти к биологическим явлениям роста, адаптации и самосохранения. Власть как элемент существования биологических объектов присуща только биологическим социумам. Животные, живущие вне социумов, не знают такого понятия как власть. Они используют силу для завоевания своей экологической ниши, но внутри существования этой ниши власть как феномен социальных отношений не существует. Другое дело социальные животные, начиная от насекомых: муравьев и пчел, и кончая человеком, социальная иерархия в которых является основой самого существований этих социумов. У этих животных социальная функция власти срастается с биологической, но чем выше развитие животного, тем меньше зависимость властных функций лидеров от врожденного состояния. У человека  практически эта связь отсутствует полностью. Властная функция в первую очередь зависит от социального строя общества и социальных условий существования личности. Абсолютным примером этого может служить правление в России Екатерины I и петровского фаворита Меньшикова. Оба родившись в социальных низах, волею судеб и социальными условиями, царившими тогда в России, смогли подняться на самую вершину иерархии власти. При этом ни та, ни другой не обладали для этого ни какими  врожденными качествами, в том числе и «волей к власти». Вообще волей к власти природно одариваются лишь пять процентов людей, которые могут выполнять социальные требования, предъявляемые к властным функциям, но в силу не совершенного социального устройства больше половины из них чаще всего остаются обществом не  востребованы, а их место занимают люди у которых воля к власти подменена жаждой порабощения, угнетения, обогащения и праздности. Вводя в оборот такое понятие  как воля к власти,  Ницше к сожалению не раскрыл сути самой власти, а тем более форм под нее мимикрируемых, что значительно важней, чем призыв к власти как высшей моральной ценности.
В-третьих, Ницше приравнивает нигилизм  и христианство, приписывая им ценности губительной деградации. Деградация это всегда временной процесс и вне времени бессмысленно говорить о каких либо изменениях. Не рассматривая сейчас вопрос социально-политических и психологических изменений при переходе от национальных религий к христианству, в большинстве своем связанных именно с деградацией, но имеющей иную природу, рассмотрим лишь изменения произошедшие только в период христианского господства. Обозревая всю историю христианства, можно с уверенностью сказать, что принципиальных изменений нравственного характера за это время не произошло, человечество, исповедовавшее христианство находилось все это время в состоянии стагнации. Поэтому говорить о деградации ценностей значит грешить против истины, тем более относить это в адрес нигилизма, который в это время только появился, даже четко не выявив свою социальную позицию.  Кстати и здесь Ницше хулит то, что сам же и исповедует. Отрицая христианство в его внешних формах, он тем самым занимает позицию нигилизма, который по сути своей есть нисправергатель внешних форм, и с упорством, достойным лучшего применения, охранитель идеологических догматов самого христианства.

6. Сострадание
    
То, что Ницше видит в христианстве только внешние формы, подтверждается им в следующем высказывании:    
«Христианство называют религией сострадания... Сострадая, слабеешь. Сострадание во много крат увеличивает потери в силе, страдания и без того дорого обходятся. Сострадание разносит заразу страдания - при известных обстоятельствах  состраданием может достигаться такая совокупная потеря жизни, жизненной энергии, что она становится абсурдно диспропорциональной кванту причины (пример: смерть назарянина).
В целом сострадание парализует закон развития - закон селекции. Оно поддерживает жизнь в том, что созрело для гибели, оно борется с жизнью в пользу обездоленных и осужденных ею, а множество всевозможных уродств, в каких длит оно жизнь, придает мрачную двусмысленность самой жизни.
Люди отважились назвать сострадание добродетелью (для любой благородной морали сострадание - слабость), однако пошли и дальше, превратив сострадание в главную добродетель, в почву и источник всех иных, - правда, нельзя забывать, что это выглядит с позиций нигилистической философии, начертавшей на своем щите отрицание жизни.»
Такое впечатление, что Ницше бросается на любой символ, если только рядом с ним оказывается имя христианства. Христианство приписало себе заслугу воспитания сострадания как раз вопряки собственного менталитета агрессивного разрушения. Ницше не видит этого в христианском учении, но он хорошо усвоил с детства,  что Иисус пострадал из сострадания, и вот этого он христианству простить не может. Сострадание явилось причиной гибели его кумира, поэтому оно должно быть уничтожено, и уже ни какой здравый смысл, раскрывающий абсурдность этого утверждения, не слышан. Но казалось бы частный вопрос личного отношения Ницше к состраданию, искаженный неврозом навязчивой идеи незаслуженной гибели Иисуса, превратился в истории в жуткую практику цинизма, пренебрежения и узурпации интересов миллионов людей, кто в силу физиологических и социальных условий не в состоянии вести агрессивный образ жизни, примеров тому в современной истории, да и просто личной практики любого человека, уйма.
Если перевести сострадание из области абстрактных рассуждений  в область повседневной жизни, то мы увидим, что Ницше борется в данном случае не с христианством, а с общечеловеческими нормами общежития.
Практика сострадания начинается в кругу семьи. Родители сострадают детям,  когда они болеют или им просто плохо, дети перенимают у них опыт сострадания  и  сострадают родителям и близким родственникам. До какой же степени надо изуродовать психику человека, чтобы лишить его изначального чувства сострадания к близким.  Можно найти не мало таких примеров в истории, но каждый из них вызывает содрогание нравственных основ личности, но Ницше это не смущает и он продолжает низвергать сострадание с вершины человеческих ценностей: 
"Сострадание - это проповедь Ничто!"

Но историческая практика дает нам неопровержимые доказательства того, что  там где изгоняется сострадание расцветают самые низменные моральные и нравственные уродства. Миллионы людей могут вспомнить мрачные эпизоды свой жизни,  особенно детства и юношества, когда при отсутствии элементарного сострадания на них сыпались издевки, надругательства, оскорбления и унижения. Жизнь становилась отвратительна, а часто и безысходна. И этот недостаток сострадания в условиях навязанного прессинга отзывался в последствии неврозами, комплексами неполноценности и прочими психическими недугами. И все человеколюбие Ницше заключается в том, что бы не бороться с причинами отравляющими человечеству жизнь,  а наоборот довести это отравление до предела, что бы в живых после этого остались лишь аморальные монстры.
Антигуманизм Ницше не останавливается перед тем, чтобы во имя торжества  своих идей уничтожать не подходящих под его стандарт людей. В нем гибнет престарелая мать не способная от старости уже передвигаться, неизлечимо больной сын, дочь неврастеничка, муж паралитик и прочие и  прочие. Да, вероятно после такой селекции, общество будет выглядеть физически более здоровым, но нравственное уродство его даже трудно себе представить. Осуждая неудачную работу христианской селекции, Ницше призывает не отказаться от нее, а сделать ее еще более бесчеловечнее, превратив людей в существ без примеси «моралина». В сегодняшней России они легко узнаваемы: бритоголовые с бычьей шеей.

7. Право на истину.
    
Бесчеловечная селекция, провозглашенная Ницше как панацея от христианских уродств приводит его к пропаганде насилия и уничтожения уже не только физически немощных людей, но и вполне здоровых, исповедующих неприятные Ницше воззрения, религиозные или философские:    
«Необходимо сказать, кого мы считаем своей противоположностью, - богословов и всех, в ком течет богословская кровь, - всю нашу философию...
(вольнодумство господ естествоиспытателей и физиологов в моих глазах только шутка, им в этих материях не достает страсти, им недостает страдания)
Идеалист, что жрец, все высокие понятия у него на руках (да и не только на руках!), он с благожелательным  презрением  кроет ими и «рассудок», и «чувства», и «почести», и «благополучие», и «науку»... Пока признается существом высшего порядка жрец, этот  клеветник, отрицатель и отравитель жизни по долгу службы, не будет ответа на вопрос: что есть истина?»    
«Священник должен быть объявлен вне закона, его должно морить голодом, гнать во всякого рода пустыни».
«Против священника нужны не доводы, а каторга».
К сожалению, ненависть к священникам присущая многим людям, не только  Ницше, застилает глаза на причину, по которой они становятся предметом ожесточенной критики. В то время как непредвзятый взгляд позволяет видеть в них тех же мирских учителей, которые во множестве обучают детей разным наукам. Ни кому не приходит в голову обвинять учителя в том, что он, преподавая дарвинскую теорию эволюции видов, злонамеренно воспитывает учеников на извращенном материалистическом атеизме, прививая им с детства искаженное миропонимание. Учитель профессионально выполняет те обязанности, которые он добровольно принял на себя, поступив на службу просвещения, и не вина учителя в том, что он сам обучен ложным истинам, и призван этим ложным истинам обучать подрастающее поколение. Ту же роль выполняет и священник, он обучает прихожан религиозным традициям, обычаям, ритуалам, он помогает в практике исповедования своей религии, и не вина священника в том, что исповедуемая им религия оказывается нравственно и морально ущербна, это скорее его беда.
Задача ученого не преследовать непосредственных носителей той или иной идеологии, а обоснованно и логично раскрывать ложность их воззрений. Подмена истинной науки ее видимостью приводит к политическому геноциду, когда носители одной идеи уничтожают всех, кто с ней не согласен, размножая тем самым нравственную уродливость.
И вновь мы встречаемся с христианскими ушами в менталитете Ницше: «не будет ответа на вопрос: что есть истина?».
Тезис: «Что есть истина?» - является одним из центральных христианских штампов в пропаганде своего учения. Но парадокс христианства в том, что оно и свидетельства против себя обращает в свою пользу, используя их для утверждения свой беспринципной морали. Так произошло и свыше упомянутым штампом. Эта фраза присутствует только в одном, самом позднем, и наиболее мифологичном евангелии, в евангелии от Иоанна:    
«Пилат сказал Ему: итак Ты Царь? Иисус отвечал: ты говоришь, что Я Царь; Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего. Пилат сказал Ему: что есть истина? И, сказав это, опять вышел к Иудеям и сказал им: я никакой вины не нахожу в Нем...»
(Иоан., гл.18, ст.37,38)
В других евангелиях этот эпизод представлен несколько по иному:    
«Иисус же стал перед правителем. И спросил его правитель: Ты Царь Иудейский? Иисус сказал ему: ты говоришь. И когда обвиняли Его первосвященники и старейшины, Он ничего не отвечал.
Тогда говорит ему Пилат: не слышишь, сколько свидетельствуют против Тебя?
И не отвечал ему ни на одно слово, так что правитель весьма дивился.»
(Мат., гл.27, ст.11-14)
Марк почти дословно повторяет версию этой сцены по Матфею.    
«Пилат спросил Его: Ты Царь Иудейский? Он сказал Ему в ответ: ты говоришь.
Пилат сказал первосвященникам и народу: я не нахожу никакой вины в Этом Человеке.»
(Лук., гл.23, ст.3,4) 
   
Таким образом, версия Иоанна является компиляцией из более ранних материалов с собственным добавлением слов об истине. Причем очень интересно что слова эти  вылились в насмешку над параноидальным бредом Иисуса: «Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине...». Иисус во все время допроса молчит, не доказывает не только свою невиновность, но даже не пытается использовать последние мгновения свой жизни для страстной проповеди своих взглядов, своего свидетельства об истине, он словно партизан, хранящий важную военную тайну, умирает с печатью молчания на устах. О какой истине может идти речь, если Пилату он вообще неизвестен среди множества подобных ему кликуш. Как в хорошем романе  или театральном действие в некоторых высказываниях действующих лиц авторы оставляют недосказанность, чтобы читатель или зритель, мог домыслить продолжение по собственному желанию, так и евангелист Иоанн, оставляет вопрос Пилата:«что есть истина?» без ответа, чтобы за ним всегда оставалась двусмысленность, и некий ореол таинственности, чтобы присвоивший себе право «истины в последней инстанции» мог изобретать этот ответ в пользу своих интересов.
Все это осталось за пределами понимания Ницше, и он также как и все остальные укрепляет христианский штамп-перевертыш, повторяя его как магическое заклинание, в котором скрыта некая сакральная мудрость. Так безответственное отношение к словам рождает в философии понятия перевертыши, форма и содержание которых различаются между собой диаметральной противоположностью. Но интуитивно Ницше понимает ту потенциальную возможность, которая сокрыта в этой недосказанности, и использует ее в своем намеке на знание этого таинственного ответа, пытаясь отобрать это право у жрецов:    
«А ведь до сей поры царил жрец! Он определял, что «истинно», что «неистинно»!»
Ницше не уточняет, что скрыто за этим намеком, но можно предположить, что его понимание истины сформулировано в следующих словах:
 ««Добродетель», «долг», «благое в себе», благое безличное и общезначимое - все химеры, в которых находит выражение деградация, крайняя степень жизненной дистрофии, кинигсбергский китаизм. Глубочайшие законы сохранения и роста настоятельно требуют обратного - чтобы каждый сочинял себе добродетель, выдумывал свой категорический императив.
Когда народ смешивает свой долг с долгом вообще, он погибает. Ничто не поражает так глубоко, ничто так не разрушает, как «безличный долг», как жертва молоху абстракции...»
Ницше утверждает, что истина находится в примате личного над общественным. В  том  что  долг  личного благополучия и личных интересов превыше безличного долга перед обществом, народом, нацией, страной. Индивидуализм, как высшая философская ценность, наложенная на презрение к состраданию, выступает основой авторитарного абсолютизма в самой жуткой своей форме тоталитарного деспотизма и тирании. Исторически все известные тирании были бесчеловечны. Человеческая жизнь в них практически не имела цены. Все существование многомиллионных масс народа было подчинено «категорическому императиву» тирана. Причем от уничтожения не спасала ни преданность, ни любовь, ни покорность. Судьба конкретных людей зависела от его каприза и произвола.
Таким образом Ницше создает философское обоснование диктатуры меньшинства над большинством, получившее свою историческую реализацию в таких общественно-моральных уродствах как большевизм и фашизм, унесших в XX веке сотни миллионов жизней на алтарь своих «категорических императивов».
Критикуя христианство, Ницше не стремиться познать глубинные причины приведшие к пагубным историческим реалиям, он по форме и подобию создает учение,  формально не связанное с христианством, но по сути унаследовавшее все самое гнусное от него, откинув все то что придавало ему еще боле-менее человеческое лицо. В результате мы видим у Ницше звериный оскал хищника освобожденного от всех моральных обязательств перед себе подобными. Философию Ницше можно назвать философией нравственного дегенератизма, высшей целью которой является уничтожение всех морально-нравственных ценностей человечества и низведение человека до индивидуалистического животного-хищника. В его философии виднеется мираж конечной цели человеческого развития - этология льва-мутанта.
               
8. Материалистический нигилизм.

Постепенно Ницше раскрывает мировоззренческие основы своей философии:    
«Ни мораль, ни религия христианства, ни в одной точке не соприкасаются с действительностью.
Сплошь воображаемые причины: «бог», «душа», «Я», «дух», «свобода воли» - а то и «несвобода».
Сплошь воображаемые следствия: «грех», «искупление», «благодать», «кара», «прощение грехов».
Общение между воображаемыми существами - «богом», «духами», «душами»».
Материалистический нигилизм захлестывает Ницше. Он повторяет то, что неистово отрицает материализм, вместо христианства присвоивший себе право на истину.  Теперь уже не менее ожесточенно материализм борется за массовое сознание, всеми правдами и неправдами, утверждая в нем свое видение мира. Поразительно, но Ницше попав в западню материалистического авторитаризма, нападая на христианство,  уже фактически спорит сам с собой:    
«У кого есть  причины облыжно самоустраняться из действительности?»
Он, как наивный школьник безоговорочно верит своим материалистическим учителям, которых всего несколько строк назад высмеивал:    
«Вольнодумство господ естествоиспытателей и физиологов в моих глазах только шутка, им в этих материях не достает страсти, им недостает страдания».
Если христианство устранялось из действительности, боясь физических законов природы, которые неуклонно раскрывали ложность христианского воззрения на природу вещей, то не с меньшим рвением уклоняется от действительности материализм, не в состоянии объяснить бессчетное число различных метафизических явлений, с которыми ежедневно сталкивается человечество. У него, так же как и у христианства, есть все основания бежать от действительности с закрытыми глазами. И это самые последовательные материалисты дали жизнь крылатому изречению: «Этого не может быть, потому что этого не может быть ни когда». Манипулируя подобными «убедительными» доказательствами они и объявили что «Бог», «Душа», «Дух» являются категориями воображаемыми, а не объективными. Причем считается самым веским доказательством правоты этого заявление, то что их мол ни кто ни когда не видел, а раз так, то и объективно их не существует.
Наивность самого этого доказательства, а еще более наивность людей, в том числе и таких как Ницше, которые безоговорочно верят в него, просто поражает.
Во-первых, то, что явление не наблюдаемо, еще не является доказательством того что оно не существует. Еще ни один материалист не видел непосредственно движение электронов, но при этом ни у кого не вызывает сомнение в  реальности такого движения, которое косвенно определяется нами как электрический ток. К слову сказать, причиной которого являются не электроны, а электрически заряженные частицы со значительно меньшей величиной электрического заряда.
Во-вторых, даже наличие огромного числа исследований подтверждающих невозможность того или иного явления, еще не является окончательным доказательством не  возможности  существования этого явления. Со школьной скамьи и из повседневной практики всем абсолютно известно, что закон всемирного тяготения непреложен,  все тела обязаны притягиваться к земле. Тем не менее, известны места, где этот закон не действует, и тела вместо того чтобы двигаться в низ по наклонной плоскости, двигаются в верх, без каких либо посторонних источников движущей силы.
Сюда же можно отнести многократные свидетельства левитации. Хотя, исходя из чисто материалистического понимания законов природы «этого не может быть никогда».
В-третьих, любые утверждения, если они исходят из желания установления истины, должны быть предполагаемыми и с ограничительными оговорками, и только после исследования всех за и против, а не только чего-то одного. Сегодня уже достаточно знаний накопленных человечеством за всю его историю, чтобы достаточно уверено утверждать, что причиной существования нашей Вселенной явилась творческая деятельность Создателя. Другой вопрос кто и как понимает Создателя, но отрицать объективность Создателя, значит, низвергать свой интеллект к первобытному состоянию, вместо развития своего интеллектуального творчества и продвижении в познании тайн мироздания все дальше и дальше. И здесь не может быть лишь одной правильной дороги, заслуга ученого как раз и состоит в том, чтобы не отвергать даже самый малый опыт, а бережно сохранять и анализировать все что так или иначе позволяет по крупицам собирать грандиозные картины объективной реальности. У Создателя нет мелочей,  которыми  можно было бы пренебречь, реальность им созданная только тогда будет нами познана исчерпаемо, когда мы сможем осознать ее во всей полноте ее исчезающе малых величин.
    
9. В сумраке сознания.
    
Любая идея, которая ложится на сумеречное сознание, обречена на бесконечное блуждание в потемках, вместе с угнетенным каким-либо догматом умом. И уже ни что не может ему помочь выбраться из этого замкнутого лабиринта, в который загоняет себя схоластический разум желающий видеть иллюзию вместо реальности. Но это не  вина его - беда. Основная, если не сказать абсолютная, часть людей предпочитает содержать свое сознание в плену иллюзорной реальности. Практически единицы предпочитают документальные жанры художественным, все же прочие стараются окружить себя сказкой романов, фильмов, спектаклей, многократным обсуждением однажды пережитого, всем тем где реальность преломляется чьей-либо фантазией и создает видимость реальной жизни. Самое страшное в этом то, что эта привитая с детства ирреальность начинает подменять собой действительную реальность в виде абсолютно алогичных идей. Эта болезнь присуща не только религиозному сознанию, но и сознанию атеистическому, пытающемуся изо всех сил доказать свою материалистическую объективность. К сожалению, не удалось выбраться из этого водоворота миражей и мифов и Ницше:    
«Пока народ верует в себя, у него - свой бог. Щедрость богача: гордому народу бог нужен, чтобы приносить ему жертвы.
Народ благодарен самому себе: ему нужен бог, чтобы благодарить...  Ему надо,  чтобы бог мог и быть полезным, и приносить вред, ему нужен бог-враг, бог-друг, которым можно восхищаться во всем - в добром и дурном.
На деле нет для богов иной альтернативы - либо ты воплощаешь волю к власти и остаешься божеством племени,  народа, либо ты воплощаешь бессилие к власти, а тогда ты непременно хорош, благ...»    
Материализм, развернув знамя атеизма, провозгласил отсутствие объективного существования Бога. Но Бог, не подчинялся ни каким декларациям и продолжал жить в сознании миллионов и миллионов людей, с этим вынужден был считаться материализм.  Тогда его апологеты объявили о существовании лишь идеи Бога как феномена объективной реальности. Таким образом, объективная Сущность, явившаяся первопричиной всего сущего, что в состоянии осознать человек, благодаря умозаключениям недобросовестных ученых, присвоивших себе право устанавливать что истинно, а что  нет, превращается в плод воображения, который можно лепить по собственной воле.  Казалось бы невинное заблуждение, противоречащее всей мистической  практике человечества, приводит к формированию уже совсем не невинного мировоззренческого  убеждения - антропоцентризма.
Антропоцентризм, также как в свое время геоцентризм, навязывает бытовому сознанию иллюзию реальности, обволакивая ее в авторитет научных утверждений «абсолютно истинного» материализма. Человек провозглашается вершиной и центром Вселенной, и Вселенная обязана вокруг этого центра вращаться. Славу богу, что эта заносчивость не в состоянии изменить реальное положение вещей,  хотя насилие над природой при таком мировоззрении превосходит всякие разумные границы: вспомните хотя бы освоение целины, осушение Кара-Богаз-Гола, или чуть было не реализованную переброску вод северных рек на юг и прочее, и прочее. Не зависимо от  того,  как  это хотелось христианству, Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот, так и с местом человека во Вселенной. Хочет того атеизм или нет, но человек, лишь малая песчинка, практически ни чего не значащая в бесконечной иерархии Разумной Вселенной, и как бы не пыжились материалисты, они  не  когда  не смогут объективно заменить творческую мощь Создателя, жалкой немощью убого мыслящего  человека.  Поэтому  все попытки принизить или вовсе лишить права на существование величие Создателя напоминают персонаж известной басни Крылова: «Знать Моська ты сильна, коль лаешь на слона». Более подробно об одном из направлений антропоцентризма будет рассказано во второй части  этой книги посвященной экзистенциальной философии - персонализму.
Отрицание объективного существования Создателя, или как это принято в бытовом менталитете - Бога, зиждется лишь на авторитете материалистической науки,  приобретенного за счет совершенно других достижений, и эксплуатируемого недобросовестными учеными в угоду идеологии атеизма. Ни каких объективных данных, абсолютно доказывающих это утверждение у материализма нет. Мало того, материализм, в лице своих авторитетных представителей ученого мира, умышленно скрывает от общественного сознания, не  посвященных в сложные глубины современных наук, обывателей, что даже внутри достижений самой материалистической науки имеются все доказательства творческого начала в рождении и развитии Вселенной. Но эти доказательства разрушают основной миф атеизма на котором он базируется: отсутствие разума вне биологической формы человека, разрушая тем самым все его фундаментальное строение. Но с крушением атеизма, разрушается авторитет материализма, а этого его апологеты уж допустить ни как не могут, поэтому, прекрасно понимая, что они уже проиграли  исторический спор с природой, они пытаются незаметно смешаться в религиозных иллюзиях, затуманив для обывателя и без того неясную истину объективности Создателя.
Ницше не утруждая себя глубокими исследованиями объективных доказательств той или иной точки зрения относительно природы Бога, недоступными для него  очевидно в силу его холеристического характера и гуманитарного образования, тем не менее дает достаточно глубокую оценку психологической природы искажающей объективный образ Создателя в утилитарном менталитете бытового сознания. Но неспособность  увидеть разницу между  формой  и содержанием приводит Ницше к облыжной критике всего и вся, лишь бы это было связано с христианством:
«Даже бескровные из бескровных в силах завладеть им (христианским богом) - господа метафизики, альбиносы мира понятий. Они плетут и плетут вокруг него свои сети, плетут до тех пор, пока, зачарованный их движениями, он сам не превращается в паука, в «метафизикуса»...»
Для Ницше метафизики, честно пытающиеся понять и исследовать многочисленные явления мистицизма, идентичны христианским апологетам-догматикам, которые не только ни чего не хотят исследовать, но и всячески пресекают «на корню» даже незначительные попытки к этому. В глазах Ницше метафизики виноваты уж тем, что не в состоянии с его яростью отречься от христианских символов. Но и его отречение больше напоминает театральность, нежели плод глубоких раздумий:
«Бог - формула клеветы на «посюсторонность», формула лжи о «потусторонности»!
Осудив христианство, я  не хотел бы совершить несправедливость в отношении родственной религии, превосходящей его числом приверженцев, - это буддизм.
Буддизм во сто крат реалистичнее христианства; у него в крови наследие объективной и хладнокровной постановки проблем...»    
Действительно в буддизме нет такого четко сформулированного понятия Бога,  как в христианстве, тем не менее как и любая религия, буддизм не может обойтись без этого смыслового явления:    
«Это есть не-рожденное, не-появившееся, не-сотворенное, не-сотворение и не-соединенное.»
(Удана,80)
«Если отбросить обличья и имена, тогда исчезнет иерархия и останется только истинная и основная природа вещей и, поскольку не существует слова, способного дать исчерпывающее определение природы вещей, можно назвать это «расподоблением» реальности. Это, универсальное, недифференцированное «расподобление» - единственная реальность, которую можно с различных точек зрения охарактеризовать как Истину, Средоточение Духа, Трансцендентный Разум, Совершенство Мудрости и т.д. Эта Дхарма безобразности природы Высшей реальности есть Дхарма, провозглашенная всеми Буддами, и когда все сущее будет постигнуто в соответствии с ней, тогда постигнувший это обретет Совершенное знание.»
(Ланкавата сутра, 83)    
Ницше лишает Бога права на существование за то, что его проповедует христианство, но милостиво разрешает ему существовать в лоне, объективного и хладнокровного, буддизма, с его абсолютно объективной Нирваной. В сознание Ницше клокочет безумная смесь христианства и материализма, которая толкает его в миражи ирреальности, где объективность можно формировать по собственному желанию, лишь бы самому в это крепко верить.  Его не смущает, что подменив собой Заратустру, и написав под его именем свою «Авесту» («Так говорил Заратустра»), он тем самым принял на себя идеологию зараостризма, которая однозначно трактует такое смысловое явление как Бог:    
«Мудрейший знает обо всех планах,
Которые, разумеется, задуманы в прошлом Демонами и людьми,
И которым еще предстоит быть задуманными!
Он, Господь, единственный,
Да снизойдет на вас воля Его".
(Авеста, Ясна 29.4)
Причем и сам Ницше не отказывает себе в удовольствии иметь своего Бога («Так говорил Заратустра»):    
"Я жду более достойного; я не достоин даже умереть за него".
(Часть 2, Тишина)
«Поистине, это благословение, а не хула, когда я учу: «Над всеми вещами стоит небо-случай, небо-невинность, небо-дерзновение»».
(Часть 3, Перед восходом солнца)    
Театральность, с которой Ницше якобы низвергает христианские устои, в полной  мере показана им в его самой любимой им самим работе - «Так говорил Заратустра»,  где начиная с олицетворения себя с великим персидским пророком и кончая практически дословным цитированием «Нового Завета» («но Идущий за мною сильнее  меня; я не достоин понести обувь Его»), все пронизано самолюбованием собственной значимости на фоне «эпохальных афоризмов». Именно эта театральность предопределяет начало «Антихристианина», где он отождествляет себя с гиперборейцами, этим мифическим  блаженным народом с сурового Севера, ни чего общего не имеющего ни с его воззрениями, ни с его образом жизни, но придающего его сознанию ореол героической таинственности, так необходимый ему в его театральной борьбе с христианством.
 
10 Предтеча тоталитарного социализма.
    
Сам того не осознавая, Ницше исследуя аморальность христианства приходит к констатации принципов психологической зависимости народа от власти, которые в полной мере были реализованы в последствии большевиками в их грандиозном эксперименте по прививанию комплексной вины человека перед государством:    
«Истина и вера в истину - два крайне далеких, почти противоположных мира интересов, к ним ведут совсем разные пути.
  ...если счастье в безгрешной жизни, то для искупления грехов важно не то,  чтобы человек был грешен, а то,  чтобы он чувствовал себя грешным.
Крепкая надежда куда лучше стимулирует жизнь, чем любое ставшее реальностью счастье. Поэтому поддерживать в страдающих надежду - такую, с которой ничего не может поделать сама действительность, такую, которая не кончится тем, что сбудется...»    
Проблема зависимости народа от власти, существовала на протяжении всей истории человечества. Но если на ранних стадиях развития она решалась только за счет экономических рычагов, не проникая в сферу идеологическую, то начиная с формирования тоталитарных государств Древнего мира: Шумера и Египта, для этой цели начинают использовать идеологические рычаги, основную роль которых до последнего времени играла религия. С распространением атеизма, идеологическая гегемония  религии переходит к светской власти, которая в еще более жесткой форме развивает интеллектуальную зависимость человека от государства. Апогеем этого развития стали тоталитарные социалистические режимы всех мастей, основополагающим из которых является большевистский режим фашиствующего социализма в России. Государственная машина большевиков была создана таким образом, чтобы человек находясь в самых жестких рамках государственного ограничения, не мог существовать, хотя бы без малых нарушений этого ограничения. Ограничение в материальном обеспечении порождало протекционизм, взятничество, спекуляцию, мелкие хищения и т.д. В Советской России не было ни одного  человека,  который  что-нибудь  не унес бы с работы, или не воспользовался бы услугами черного рынка. (Массовое дачное строительство, например,  разворачивалось в условиях отсутствия свободной продажи строительных материалов, но все это влекло за собой преследование и наказание со стороны государства, которое время от времени, не имея возможности тоталитарно пресечь эти явления, устраивало показательную расправу над тем или иным случайно попавшемся человеком, поддерживая в остальных комплекс осознания собственной преступности и вины перед государством.) Тем самым достигался необходимый эффект массового страха народа перед властью. Человек находящийся в состоянии постоянного страха: во-первых, легко управляем, и готов выполнять любые  приказы какими бы дикими или абсурдными они не были. (Вспомним хотя бы карательные операции Тухачевского против крестьян Тамбовской губернии, или осушение Кара-Багаз-Гола) Но самое страшное в том, что живя в постоянном страхе человек  отучается самостоятельно мыслить, и тогда его интеллектуальный вакуум заполняется идеологическими штампами от примитивных цитат Мао-Цзедуна до теории «научного коммунизма».
И здесь Ницше абсолютно прав «истина и вера в истину» это совершенно разные вещи. Вера воспитанная на фанатизме, исключающем рациональный скептицизм, и напряженную работу ума по собственному пониманию пропагандируемых утверждений,  приводит к массовому дурману способному на многие годы затормозить развитие человечества. К таким дурманам сегодня относятся: христианство, атеизм, коммунизм, идеи социального равенства, игнорирующие биологическое неравенство людей и т.д..
Но самое парадоксальное заключается в том, что абсолютному большинству людей нужна именно не истина, а лишь вера в истину, так как вера освобождает человека от необходимости тяжелейшей умственной работы по собственному проникновению по сложным лабиринтам знаний за которыми скрывается истина, позволяя ему воспользоваться уже готовым решением, полностью доверив свою судьбу в руки облеченных им соответствующей властью людей, переложив тем самым ответственность с себя на них. И если предложенный ими путь к истине в последствии оказался ложным и привел, в конце концов, к совершенно другим целям, нежели тем, которые исповедовались в начале пути, то вся вина будет возложена только  на них, а народ лишь будет вздыхать о своей несчастной доле. И так будет продолжаться до тех пор, пока, по крайней мере, большая часть людей не сможет преодолеть свой инфантилизм в отношении перехода от веры к познанию.

11. Между светом и тьмой.
    
Несомненно, поиски истины приводили Ницше, как было показано в предыдущем параграфе, к ярким открытиям объективных, сущностных явлений. В ряду таких же ценных открытий является его вывод о формировании общественной религиозной морали на примере иудаизма:    
«История Израиля неоценима как типичная история денатурализации ценностей природы...
Первоначально, во времена царств, Израиль тоже обретался в правильном, то есть естественном, отношении ко всему. Яхве выражал сознание силы, радости,  какую испытывал народ от себя самого, надежды на себя самого: от Яхве ждали побед, на него полагались, не сомневаясь в том, что природа даст все необходимое народу - прежде всего пошлет дождь.
Яхве - бог Израиля и, следовательно, бог праведный; вот логика, какой следует всякий народ, на стороне которого сила, а потому и чистая совесть.
Обе стороны самоутверждения народа находят выражение в праздничных обрядах: народ благодарит бога за годичный цикл и преуспеяние скотоводства и земледелия... Такое положение оставалось долгое время идеалом...»
Здесь Ницше, безусловно, очень правильно, понял суть религиозной трансформации общественного сознания. Бытовому сознанию тяжело, да просто и не возможно, понять всю эзотерическую сложность сакральных знаний относительно Создателя и его места в повседневной жизни народа, поэтому он приспосабливает отрывки этих знаний под свой менталитет и в первую очередь отождествляет его с более сильным,  мудрым, старшим представителем своего племени, спуская его таким образом с недоступных пониманию заоблачных высей на близкую и понятную землю в образе привычного для себя лидера-вождя, наделенного функцией заботы, охраны и обеспечения процветания своего собственного народа. Бытовая религиозность отличается от эзотерического познания тем, что ей необходимо приземленное понимание не доступных к осознанию явлений, в то время как эзотеризм познает мистицизм, таким как он, есть на самом деле. Хотя широкая пропаганда эзотерических знаний, как внутри посвященных, так и среди широкого круга интересующихся, в последнее время сближает эзотеризм с бытовым религиозным сознанием, делая его в некоторых случаях практически неотличимым от последнего, например теософия Блаватской.
Ницше видит не только причину возникновения общественного религиозного менталитета, каким он формируется в массовых носителях, но и явление перехода религии от прогрессивной формы национального объединения к реакционной форме идеологического насилия:    
«Изменили понятие бога - денатурализировали и такою ценою сохранили...
«Праведный» бог Яхве - уже не в единстве с Израилем, он уже не выражение того, как ощущает себя народ; он бог лишь на известных условиях...
Понятие бога становится орудием в руках жрецов-агитаторов, которые толкуют  теперь удачу как вознаграждение, несчастье - как кару за непослушание богу: вот бесконечно лживая манера интерпретировать будто бы «нравственный  миропорядок» - раз и навсегда она выворачивает наизнанку естественные понятия «причины» и «следствия».  Теперь бог требует,  а не помогает, не подает совета...»
Но это лишь вспышка света в его сознании, далее оно погружается во мрак и  Ницше уже перестает видеть разницу между тем кто формирует идеологию и тем, кто ее претворяет в жизнь, хотя для бытового сознания они действительно не различимы:    
«Жрец строго и педантично сформулировал раз и навсегда, чем ему хочется владеть, что такое «воля божья»; он не позабыл больших и малых налогов, которые  надлежит ему  платить, не  позабыл о самых вкусных кусках мяса, потому что жрец завзятый едок бифштексов... Отныне в жизни все устроено так, что без жреца ни шагу; какие бы естественные события ни происходили в жизни -  рождение, бракосочетание, болезнь, смерть, не говоря уже о жертвоприношении («трапезе»), - повсюду появляется святой паразит, отнимающий у события естественность, или, на его языке, освящающей его...»    
Причину идеологизации общественной жизни Ницше видит лишь в неумеренных амбициях жрецов. Сознание его провалилось во мрак, в котором он не в состоянии   разглядеть подлинную взаимосвязь причины и следствия. Ухватившись за ясно осознаваемое следствие, он ни как не может добраться до причины, хотя ходит около нее почти рядом: ««грехи» неизбежны - в них подлинная основа власти». Власти не только, а скорее и не столько, религиозной, сколько светской, которой необходимо проникновение идеологической зависимости человека от нее до самых глубин его повседневного существования. Идеалом такой идеологизации является состояние общественного развития, когда человек не в состоянии и шагу ступить без навязанной ему идеологии. В полной мере это удалось реализовать христианству и в последствии большевизму. Причиной такого положения вещей явились не непосредственные  проводники соответствующей идеологии в жизнь, священники и партработники, хотя и они обязаны разделить соответствующую ответственность, а представители светской власти, правители и их окружение, которые культивировали эту идеологию в общественном сознании своего народа. Оторвав религию от светской власти, Ницше тем самым, как бы оградил последнюю от аморализма идеологических принципов, которые парализуют волю и сознание народа, в то время как ее вина в этом первична, а самой идеологии вторична, так как у власти всегда есть возможность выбора той или иной формы идеологии, и предопределение соответствующего выбора во многом предопределяет ее ответственность за исторические ошибки с этим связанные.
То, что власть умело скрывается за занавесом религии и политической идеологии, во многом и определило непонимание глубинной сути религиозно-идеологических процессов в обществе большинством ученых. Тратя всю свою энергию на изобличение пороков религии, они тем самым уводят общественное сознание от понимания определяющей роли светской власти в этом вопросе, позволяя ей проводить над народом один крупномасштабный идеологический эксперимент за другим. И это было бы не так страшно, если бы в начале каждого такого эксперимента не уничтожались миллионы и миллионы людей во имя порочных целей идеологического порабощения.
               
12. «И отделят злых из среды праведных»
    
Лишь мимоходом Ницше коснулся первопричинной сути христианства, и, не заметив этого, пустился, следуя сложным лабиринтам своего сознания, в процесс отделения самого учения от его первоисточника: христианство от «спасителя»:    
«Против природы в любом ее проявлении, против любой природной ценности, любой реальности выступали глубочайшие инстинкты господствующего класса, и на  такой  ложной  почве  выросло христианство - форма смертельной вражды к реальности, форма поныне не превзойденная».
«Феномен первейший по значению: мелкий бунт, получивший свое название от имени Иисуса Назарянина...
Не понимаю против чего было направлено восстание, зачинщиком которого верно или нет сочли Иисуса, если не против иудейской церкви - церкви в том самом смысле слова, в котором пользуемся теперь им и мы. Святой анархист, призывающий к  протесту против господствующего порядка подлый люд, отверженных и «грешников» (чандалу иудаизма), - этот анархист с его речами (если только верить евангелиям), за которые и сегодня упекут в Сибирь, был политическим преступником... Это и привело его на крест: доказательство - надпись на кресте. Он умер по своей вине, - и нет оснований полагать, как это часто утверждают, будто он умер, чтобы искупить вину других.
Совсем иной вопрос - осознавал ли он такую противоположность.
И вот только теперь я коснусь проблемы психологии искупителя...
Что мне до противоречий «предания»! Как можно называть «преданием» легенды  о святых! Эти рассказы - самая двусмысленная литература, которая только есть:  применять к ней научный метод, если нет иных документальных источников, - дело заведомо безнадежное, ученое времяпрепровождение...
...тип искупителя дошел до нас в сильно искаженном виде. Сам я не сомневаюсь в том, что немало желчи перелилось на учителя из христианской пропаганды... Когда для схваток с богословами потребовался драчливый, гневливый, скоро судящий, коварно изобретательный богослов, они вложили в его уста самые не евангельские понятия, без которых нельзя теперь и шагу  ступить, - вроде «второго пришествия», «Страшного суда», всякого рода земных ожиданий и обетований... Еще раз повторю: я возражаю против того, чтобы вносить фанатика в тип искупителя... При известной терпимости к собственной манере выражаться мы могли бы назвать Иисуса «вольнодумцем»...  Он говорит лишь о самом глубоком, внутреннем: «жизнью», или «истиной», или «светом», - вот как он называет это глубоко внутреннее, а все  прочее - вся действительность, вся природа, даже сам язык - наделено для него лишь ценностью знака, подобия...
...его «знание» - это, по сути дела, знание «чистого простеца»  (который не знает и того, что такие вещи вообще существуют на свете)    
Ницше, повинуясь, даже ему не ведомому, внутреннему протесту слияния образа  Христа и христианского учения, вынесенного им вероятнее всего из детства как невроз несоответствия проповедоваемой божественной благодати исходящей от Иисуса Христа и той жестокой реальностью с которой столкнулась его чувственная, невротическая душа. Этот протест настолько органически в нем существовал, что он даже не в состоянии был понять всю его абсурдность, для него он был настолько естественен, что он привел его к написанию фундаментального обоснования его истинности в рассматриваемой работе «Антихристианин». В качестве доводов в этом случае используются не объективные аргументы, а эмоциональный накал, сформированный на догмах веры, в противовес всем здравым доводам рассудка. И хотя Ницше не раз критиковал христианство за пренебрежение наукой, когда дело касается его личных амбиций, он, ни сколько не смущаясь, прибегает к тем же методам доказательств,  которые сам так неистово осуждал. Он понимает, что скрупулезный научный анализ неизбежно приведет его к пониманию ложности его наивной детской предпосылки о том, что образ Христа испорчен жрецами, священниками, богословами, поэтому он сразу отбрасывает даже попытки научного подхода к этой проблеме: «дело заведомо безнадежное, ученое времяпрепровождение...» Если бы он все-таки потрудился, если не сам, то хотя бы с помощью других авторов, прикоснуться к проблеме христианских первоисточников с научной точки зрения, то неизбежно увидел бы, что переработка евангелий, как он предполагает:«они вложили в его уста самые не евангельские  понятия», не могла быть осуществлена, так как первые евангелисты, максимально бережно пытались сохранить для потомков, те изустные предания, которые дошли до них, тем более ни кто из первых христианских последователей не стал бы включать в канонические тексты фразы, порочащие имя Христа, так как все они были написаны, еще до того, как христианство стало официальной религией Рима. И уж коль скоро эти фразы там оказались, и не были изъяты от туда на протяжении вот уже около двух тысяч лет, то это само по себе является веским доказательством  подлинности эти текстов, тем  более это подтверждают многочисленные исторические и лингвинистические исследования, о которых Ницше как профессиональному филологу должно было быть известно. Но он в плену собственной иллюзии и никакие доводы здравого рассудка им не слышны, он абсолютно точно знает, что «тип искупителя  дошел до нас в сильно искаженном виде». Ницше, находясь в плену детских впечатлений от благовестия евангелий, не может уже, будучи исследователем, преодолеть эту личную предвзятость к образу Иисуса, что, в конце концов, ставит его на дорогу с Л.Н.Толстым по защите Христа от христианства.
Несколько страниц исписано Ницше для обоснования святости Христа, и лишь одна, случайно оброненная им, фраза дает полное представление, кем для него был Христос: «чистый простец», который по представлению Достоевского был «положительно прекрасный человек». Именно таким видели Христа и Достоевский, и Ницше:    
«Психология «евангелия» не ведает вины и наказания, не ведает и «вознаграждения». «Грех» и любая дистанция между богом и человеком упразднены, в том-то и заключается «радостная весть»».
«Последствия такого положения переносят на новое поведение, собственно евангельское. Не «вера» отличает христианина - он действует; он отличается тем, что действует иначе. Тем, что ни словом, ни душой не противится тому, кто творит ему зло.
Тем, что не признает различия между соплеменником и иноземцем, между иудеем и неиудеем». (Ницше)
И это написано после прочтения следующих строк в евангелия:
«И вот, женщина Хананеянка, выйдя из тех мест, кричала Ему: помилуй меня,  Господи, сын Давидов, дочь моя жестоко беснуется. Но Он не отвечал ей ни слова. И ученики Его, приступив, просили Его: отпусти ее, потому что кричит за нами. Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева. А она подойдя, кланялась Ему и говорила: Господи! помоги мне. Он же сказал в ответ: нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам. Она сказала: так Господи! но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их. Тогда Иисус сказал ей в ответ: о, женщина! велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему. И исцелилась дочь ее в тот час». (Матф., гл.15, ст.22)
«Тем, что ни на кого не гневается, ни кем не пренебрегает». (Ницше)
«Истинно говорю вам: отраднее будет земле Содомской и Гоморской в день суда, нежели городу тому». (Матф.,гл.10,ст.15) «Огонь пришел низверсть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Думает ли вы, что Я пришел дать мир земле? нет, говорю я вам, но разделение; ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться: трое против двух и двое против трех.» (Лука,гл.12,ст.49:52)
«Врагов же моих тех, которые не хотели, чтобы я царствовал над ними, приведите сюда и избейте предо мной». (Лука,гл.19,ст.27)
«Жизнь искупителя и была лишь таким практическим поведением, - смерть - ни чем иным...    «Радостный вестник» умер, как жил, как учил, - не ради «искупления людей», а для того чтобы показать, как надо жить. Практическое поведение - вот что завещал он человечеству: свое поведение перед судьями, перед солдатами, перед обвинителями, перед всевозможной клеветой и издевательствами, - свое поведение на кресте».(Ницше)
«Пришли два лжесвидетеля и сказали: Он говорил:»могу разрушить храм Божий и в три дня создать его» И встав первосвященник сказал Ему: что же ничего не отвечаешь? что они против тебя свидетельствуют? Иисус молчал». (Матф.,гл.26,ст.60:64)
«И когда обвиняли Его первосвященники и старейшины, Он ничего не отвечал. Тогда говорит Ему Пилат: не слышишь, сколько свидетельствуют против тебя? И не отвечал ему ни на одно слово, так что правитель весьма дивился».
(Матф.,гл.27,ст.12:14)    
«Он ни чему не противится, не защищает своих прав, не делает и шага ради того, чтобы предотвратить самое страшное... Не противиться, не гневаться, не призывать к ответу... И злу не противиться – любить его...». (Ницше)    
"Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия". (Матф.,гл.26,ст.39)
"Возопил Иисус громким голосом: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?" (Матф.,гл.27,ст.50)    
Читать и не видеть того, что читаешь, это удивительная особенность гигантских авторитарных учений. Человек, прежде чем приступить к самостоятельному изучению первоисточников, основательно пронизывается ядовитыми идеологическими отравлениями массовой пропаганды, формирующей у него искаженное представление об этом первоисточнике. Ницше читает и не видит, всю безобразную, отвратительную сущность Христа, откровенно изображенную в канонических евангелиях. Он строит всю критику христианства на своем субъективном восприятии первоначального смысла слова «евангелия» - «благая весть». И он не хочет видеть, что за этой слащавой оберткой находится не «благая весть», а аморальное, человеконенавистническое учение построенное на образе фанатичного, безграмотного бродяги, пренебрегающего, не только нравственными устоями общества, но и элементарной гигиеной, который провозгласил высшей моральной ценностью обман необразованных людей и культивирование самых низменных чувств, способных привести лишь к нравственной деградации общества. Сознание Ницше столкнулось с противоречием формы и содержания  христианства, но в силу глубокого проникновения в него сказочного образа «радостного вестника», «искупителя» Иисуса Христа, Ницше, чтобы спасти свой святой образ, пытается разделить его с последующим учением:    
«Человечество преклоняется пред обратным тому, в чем заключались исток, смысл, оправдание евангелия; в понятии «церковь» человечество освятило все то,  что преодолел и превозмог «радостный вестник»...- напрасно искать более грандиозную форму всемирноисторической иронии».    
Христианство должно быть несказанно благодарно Ницше за то, что он так бережно лелеет образ находящейся в его фундаменте. Христианству без разницы, как  будут исповедовать Иисуса Христа, в церкви или у ручья, лишь бы это исповедование начиналось с преклонения перед образом «благого вестника». Таким образом, Ницше своим «Антихристианином» не борется с христианством как таковым, а создает лишь еще одно направление внутри христианства, наравне с прочими различными еретическими учениями во множестве сопровождавшими христианство на протяжении всей его истории, например: ариане, эбиониты, монтанисты, докеты, павликиане, богомилы, катары, вальденсы, табариты, апостольские братья, лолларды, анабаптисты, альмарикане, иоахимиты, эккартианцы, пресвитериане, конгрегационалисты, пуритане, индепенденты, а так же протестантизм, учения  Лютера  и Кальвина и пр.,  и пр. Он пытается разделить «праведника» от «грешников», так в последствии большевики, спасая свою разваливающуюся от собственного гнеения идеологию, будут отделять образ Ленина и его учение от скомпроментировавшего себя Сталина, хотя тот лишь буквально выполнил все его предначертания. Ницше не видит, что и христианство пытаясь буквально следовать предначертаниям Христа, виновно лишь в том, что пыталось придать этому учению немного более человечное лицо, чем оно есть на самом деле. Он, находясь во власти своей иллюзии, требует полного уничтожения всего того, что порочит Иисуса, и создать абсолютно новый образ, такой, какой он сформировался у него в раннем детстве - благого, доброго, чистого.
Название этой работы Ницше противоречит ее содержанию, отсюда и ее не верное восприятие читающей публикой, ей более подходит название «Мое видение Христа».  Ницше ни когда не был антихристианином, и тем более антихристом, в полном смысле этих слов. Скорее он был антиклирикалом в самом широком понимании этого термина.


2. ФРЕЙД.  БУДУЩЕЕ ОДНОЙ ИЛЛЮЗИИ.
    
Применение психоанализа к проблеме религии и религиозного сознания, является неоспоримой заслугой Фрейда. В тоже время в его позиции проявляются заблуждения характерные для большинства ученых рассматривающих эту проблему лишь с одной стороны, в частности с позиций атеизма.    

1. В поисках идеала.
    
Фрейд начинает свою работу с рассмотрения феномена культуры, гениально определяя принцип абсолютной свободы:    
«В чем заключается особая ценность религиозных представлений? Мы говорим о  враждебности к культуре, следствии гнета этой последней, требуемого ею отказа от влечений. Если вообразить, что ее запреты сняты..., - какая красота, какой вереницей удовлетворений стала бы тогда жизнь! Правда, мы сразу натыкаемся на следующее затруднение. Каждый другой имеет в точности те же желания, что я, и будет обращаться со мной не более любезным образом, чем я с ним. По существу, только один-единственный человек может по этому стать безгранично счастливым за счет снятия всех культурных ограничений - тиран, диктатор, захвативший в свои руки все средства власти; и даже он имеет все основания желать, что бы другие соблюдали по крайней мере одну заповедь: не убивай.»    
Гениальность этого замечания заключается в том, что Фрейд, сам того не осознавая, доказал утопичность идеи абсолютной свободы, и как следствие абсолютного счастья, так как без свободы как таковой не может быть счастья, а без абсолютной свободы и абсолютного счастья. Таким образом Фрейд обосновывает относительность свободы и счастья. Это очень важно, так как не только Блавацкая Е.П., исповедующая теософию, отстаивает идею Абсолютной Справедливости, включающей в себя понятия свободы и счастья, но и многие представители других религиозных учений  придерживаются того же мнения. Фрейд прекрасно показал, что абсолютная свобода достигается только устранением внешних ограничений к удовлетворению желаний,  что неизбежно приведет к конфликту конкурирующих личностей при столкновении интересов в одном и том же месте и времени. Таким образом, абсолютная свобода достижима только в абсолютном одиночестве, но это противоречит биологической сути социальности человека. И так, с одной стороны человек как независимая личность стремится к абсолютной свободе, с другой, как составная часть социума, он вынужден ограничивать свободу других и свою собственную, повинуясь биологическим законам своего существования. Фрейд пытаясь обосновать принцип абсолютной свободы рисует «гипертрофированную» утопию - диктатора освобожденного ото всех культурных ограничений. Утопичность этого образа в том, что власть как средство социального управления, исходно подразумевает некоторые социальные ограничения необходимые для функционирования властных функций. Распространение любой власти на достаточно большое число людей не возможно без коалиционных интересов властьпридержащих, а это в свою очередь не возможно без определенных социальных ограничений по отношению к друг другу. Таким образом, абсолютная свобода диктатора,  держится только на его способности ограничить эту свободу по отношению как минимум к своим приближенным, но это уже не абсолютная свобода, это может быть максимальная свобода, но все же не абсолютная, а относительная. Абсолютная  Свобода,  Абсолютное Счастье,  Абсолютная Справедливость не более чем миф, рожденный эпохой абсолютизма, когда на исторической сцене появились монархические государства, монотеистические религии и примат авторитета над личностью.               
К сожалению, сразу же после гениального определения Фрейд впадает в сумерки своих иллюзий, противопоставляя природу и культуру:    
«Но как неблагодарно, как, в общем, близоруко стремиться к отмене культуры!  Тогда нашей единственной участью окажется природное состояние, а его перенести гораздо тяжелей. Правда природа не требовала бы от нас никакого ограничения  влечений, она дала бы нам свободу действий, однако у нее есть свой особо действенный способ нас ограничить, она  нас губит, холодно, жестоко и, как нам кажется, бездумно, причем, пожалуй, как раз по случаю удовлетворения нами своих влечений. Именно из-за опасностей, которыми нам грозит природа, мы ведь и объединились и создали культуру, которая среди прочего, призвана сделать возможной  нашу общественную  жизнь. В конце концов, главная задача культуры, ее подлинное обоснование - защита нас от природы».
Удивительно как легко подменяются причина и следствие. Природа взрастившая человека, неожиданно становится его неотвратимым роком, она его «губит, холодно, жестоко, ..., бездумно...». Есть ли что-либо более противоестественное этому утверждению. Становление человека проходило около пяти миллионов лет в условиях полного слияния с природой, и только благодаря этому бесконечно длинному периоду развития неандертальца, человечеству удалось приблизиться к его современному  состоянию, когда начали появляться зачатки культуры. В таком зачаточном состоянии человечество могло бы находиться и по сей день, так как и сегодня у так называемых «примитивных» народов нет противоречия между природным существованием и их культурным уровнем. Культура не защищает человека от природы, она разделяет человека с природой, отдаляя его от нее все более и более. Культура, в которой живет современный цивилизованный человек, возникла ни как альтернатива его природному существованию, а как следствие все возрастающей мощи его интеллекта, поэтому она приспосабливает человека под условия его интеллектуального и биологического существования. И уж ни как культура, или стремление к ней, не может являться причиной социальности человека, которая определена его биологической природой. Объединение человеческих общностей явилось не следствием бегства от природы, как в этом пытается нас убедить Фрейд, а является изначально присущим человечеству явлением как социальному (стадному) биологическому виду. Общественная жизнь человека возможна и без всякой культуры, о чем свидетельствует образ жизни обезьян и других социальных животных, а также жизнь «примитивных» народов. Таким образом «главная задача культуры, ее подлинное обоснование» - не защита нас от природы, а защита нашего интеллекта от психической перегрузки, возникающей при его нереализованной мощи. В силу не ведомой пока нам причины, около 60 тысяч лет назад, человечество получило мощный импульс интеллектуального развития. Эволюция реализации этого феномена могла проходить по множеству возможных сценариев, но из всего этого многообразия человечеству был предопределен путь, в котором его интеллектуальная мощь реализовалась в феномене культуры, тем самым, дав выход потенциальным возможностям его интеллекта. С объективной точки зрения это был не самый оптимальный путь развития, приведший человечество к сегодняшней зависимости его от им самим созданной среды обитания. Но очевидно именно в этом проявляется непостижимая мудрость Создателя, чтобы человечество, пройдя сложным путем отречения от безграничных возможностей естественного развития, пережив неисчислимые нравственные страдания, в конце концов, сознательно бы вернулось на путь духовного совершенства, который неизбежно приведет его к состоянию максимального счастья для каждого человека.
   
 2. В плену атеистических мифов.

Страх перед мощью природы и осознание своей слабости перед ней приводит атеистическое сознание Фрейда в оцепенение перед феноменом смерти, как неизбежной жертвы молоху природы:   
«Перед нами стихии, как бы насмехающиеся над каждым человеческим усилием, земля, которая дрожит, расседается, хоронит все человеческое и труд человека,  вода, которая все сметает, перед нами болезни, в которых мы лишь совсем недавно опознали нападение других живых существ, наконец мучительная загадка смерти,  против которой до сих пор не найдено никакого снадобья и, наверное ни когда не будет найдено. Природа противостоит нам всей соей мощью, величественная, жестокая, неумолимая, колет нам глаза нашей слабостью и беспомощностью, от которых  мы думали было избавиться посредством своего культурного труда.»               
Причина этого страха очевидно коренится в детских неврастенических переживаниях, усугубленных фатальностью атеистического понимания смерти, как абсолютного исчезновения личности. Фрейд, также как и многие люди принявшие к исповедованию атеизм, попал в капкан психологического противоречия, когда внутренняя природа человека сопротивляется навязанному сознанию убеждению о конечности существования его личности. С одной стороны подсознание осознает себя бессмертным, с другой сознание навязывает ему свою концепцию его существования. Из психологии бессознательного известно, что в подобных конфликтах победа всегда остается за подсознанием,  как определяющем  факторе глубинных психологических процессов в человеке. У Фрейда это выразилось в «мучительную загадку смерти». С одной стороны он сознательно утвердился в атеистическом понимании смерти как абсолютного конца человеческого бытия, с другой его подсознание не может с этим  примериться, заставляя его снова и снова возвращаться к этой теме, мучительно гоняя его соз-нание по замкнутому кругу неразрешенной проблемы. Хотя достаточно было выйти Фрейду за весьма призрачные, условные границы атеизма и непредвзято взглянуть на тысячелетний опыт человечества, и он без особого труда увидел бы все необходимые доказательства, так настойчиво требуемые его подсознанием у сознания, и причина этого мучительного конфликта была бы устранена. Страх перед смертью уступил бы  светлому представлению о возвращении на Родину его находящейся в изгнании  Души. Но Фрейд не может вырваться за, им же самим воздвигнутые, преграды, удерживающие его сознание в плену иллюзий атеистического материализма. Он, влекомый этим генетическим страхом материалистов перед смертью, распространяет его на все человечество, подобно ребенку, приписывающему другим те недостатки, от которых страдает сам:    
 «Самым первым шагом достигается уже очень много. И этот первый шаг - очеловечение природы. С безличными силами и судьбой не вступишь в контакт, они остаются вечно чуждыми нам. Но если в стихиях бушуют страсти, как в твоей собственной душе, если даже смерть не стихийна, а представляет собою насильственное  деяние злой воли, если по всюду в природе тебя окружают существа, известные  тебе из опыта твоего собственного общества, то ты облегченно вздохнешь, чувствуешь себя как дома среди жути, можешь психически обрабатывать свой безрассудный страх. Ты, может быть, еще беззащитен, но уже не беспомощно парализован, ты способен по крайней мере реагировать, а может быть, ты даже не беззащитен, ведь  почему бы не ввести в действие против сверхчеловеческих насильников, то есть сил внешней природы, те же средства, к которым мы прибегаем в своем обществе; почему бы не попытаться заклясть их, умилостивить, подкупить, отняв у них путем такого воздействия какую-то часть их могущества. Такая замена естествознания психологией не только дает мгновенное облегчение, она указывает и путь дальнейшего овладения ситуацией».    
Фрейд, слепо следуя за материалистическими догмами, пренебрегает даже своими профессиональными знаниями. Он крепко накрепко усвоил атеистический тезис о том,  что религия возникла как реакция человека на страх перед не обузданными явлениями природы, и ни какие импульсы своего собственного здравого смысла не выводят его из этого зачарованного состояния. Хотя кому, как не Фрейду, знать, что очеловечение присуще человеку изначально в силу его интеллектуальной особенности в животном мире. Ребенок очеловечивает свои неживые игрушки не из-за страха перед ними, а из потребности проекционного поведения, выраженного в проекции ускользающих отношений с живыми людьми на неодушевленную среду своего обитания. Ребенок, внимание которого полностью заполнено людьми, не проецирует живые образы на неживые предметы и явления. Ребенок же, у которого потребность в живом общении полностью не реализовывается, дополняет его имитацией проекции такого общения на неживую среду своего обитания. Детство отдельного человека это историческая проекция ранних этапов развития всего человечества, которое стало очеловечивать природу не из-за страха перед ней, а из потребности катастрофически разви-вающегося интеллекта в формировании искусственной среды обитания. Страха  перед  природой, тем более врожденного, у человека не могло быть, так как он вышел из животного мира этой природы, в противном случае надо признать, что животный мир боится среды своего обитания, а это полный абсурд, который понимают наверное и сами материалисты. Таким образом в основе религиозного мировоззрения лежит не страх, а наоборот полное доверие и слияние с окружающим миром. И еще очень долго, а многие народы и до сих пор, люди сохраняли в своем религиозном сознание эту прочную связь человека с природой и лишь появление авторитаризма и особенно христианства внесло в основу религиозного сознания страх. За полторы тысячи лет он прочно въелся в общественное сознание человечества, и генетически был воспринят атеизмом, продолжающим, как и христианство, утверждать свое учение на страхе, имплантируя его куда только можно, в том числе и в миф о рождении религии из страха перед природой.
Многие люди, живущие уже в искусственной, технократической среде обитания, испытывают в себе чувства одушевления тех или иных предметов техники, чаще всего из чувства любви к ним, и очень редко техника одушевляется из-за страха к ней, как правила в этом случае она становится наоборот чем-то безликим и чуждым человеку.  Действительно Фрейд прав, страх рождается перед неуправляемой внешней волей, не зависимо кому эта воля принадлежит. Но наличие такого страха, еще не есть основание для появления религиозного сознания. В тоже время там где осознается превосходство собственной воли, рождается отождествление неизвестного с чем-то известным, тем самым создавая предпосылки для формирования религиозного сознания. Фрейд же, следуя атеистической логике материализма, пытается доказать естественность подмены фактологических явлений психологической иллюзорностью,  якобы свойственной низкоразвитому сознанию первобытных людей, выводя традицию религиозных обычаев и ритуалов из некой формы психологической защиты человека от природы.
Абсурдность этого вывода вытекает уже из того, что не возможно в течении длительного времени, в условиях относительной демократии, свойственной ранним  формам цивилизации, выполнять или следовать действиям не приносящим реального результата. Если бы религиозные обряды и ритуалы не выполняли бы свои функции, то с течением времени они бы были отброшены за ненадобностью, как это происходило со многими традициями, как только снижалась их объективная актуальность. Реализация магических способностей культовых служителей была всегда и везде, во все времена и у всех народов. Другой вопрос, что мощность этих способностей на разных исторических этапах была различной, и тогда когда она была незначительной рождалось сомнение в объективности этих способностей. На одном из таких этапов и появился атеизм, как реакция на повсеместное снижение магических способностей  служителей культа. Фрейд не удосуживает себя усилием исследовать причину появления атеизма, как альтернативы на теизм, куда как проще бездумно повторять некогда заученные «истины», и не видеть противоречий в собственных утверждениях.
Примеров ритуального воздействия на окружающую среду огромное множество, приведу лишь одно из них.
Земельный комиссионер Артур Гримбл, долгое время живший на островах Гилберта (Кирибати, островное государство в Океании), в своей книге «Пример островов», описывает случай туземного колдовства, свидетелем которого он оказался.
Абориген из деревни Кума, находящейся в тридцати километрах от залива вверх по течению, являлся потомственным зазывалой бурых дельфинов. Он по желанию приводил себя в необходимое психическое состояние. После этого его Дух выходил из тела, находил бурых дельфинов в местах их традиционного обитания за западным горизонтом и приглашал их потанцевать на празднике в деревне Кума. Если он правильно произносил слова приглашения (лишь немногие знали их секрет), то дельфины следовали за ним.
Толстый добродушный зазывала удалился в свою хижину, и в течении нескольких часов все было спокойно. Затем он выскочил из хижины и упал лицом вниз, потом встал, «царапая воздух и скуля на странной высокой ноте подобно щенку. Затем он начал выкрикивать слова: «Тейрак! Тейрак! (Встаньте! Встаньте!)... Они идут,  они идут...» Все жители деревни бросились в воду и стояли, тяжело дыша. Затем дельфины прибыли. «Они двигались к нам, образуя цепь, расстояние между ними - два  или  три метра. Они приближаются так медленно, что, вероятно, они находятся в трансе. Их вожака подталкивал зазывала. Он молча повернулся, и лениво пошел рядом с ним в сторону отмели... Жители приветствовали своих гостей на берегу монотонным пением... Когда они достигли изумрудной отмели, их плавники уже касались песка, они мягко взмахивали ими словно прося о помощи. Мужчины помогли им перебраться через преграды. Это выглядело так, как будто единственным желанием дельфинов было достичь берега».
Все дельфины, не выходя из транса, были убиты и съедены.    
Иногда достаточно одного такого случая, чтобы в течение многих лет поддерживать в людях веру в безграничные возможности того или иного религиозного культа.

3. Природа атеистических мифов.

Сознание Фрейда настолько глубоко поражено материалистическим атеизмом, что  он используя свои профессиональные знания уже сам включается в материалистическое мифотворчество:    
«...ситуация эта, по существу не нова, у нее есть инфантильный прообраз, она, собственно лишь, продолжение более ранней ситуации. Ведь в такой же беспомощности человек когда-то уже находился маленьким ребенком перед лицом родительской пары, не без оснований внушавших ребенку страх, особенно отец, на которого при всем том можно было, однако, рассчитывать, ища защиты от известных в этом возрасте опасностей, так что всего проще было приравнять друг другу обе ситуации. Да и желание, как и сновидении, сыграло тут свою роль. Спящего посещает предчувствие смерти, хочет загнать его в могилу, но работа сна умело выбирает условие, при котором это страшное событие превращается в исполнение желания:  спящий видит себя в старой этрусской гробнице куда он радостно опустился для  удовлетворения своих археологических интересов. Сходным образом человек делает  силы природы не просто человекообразными существами, с которыми он может общаться как с равными, - это и не отвечало бы подавляющему впечатлению от них, а придает им характер отца, превращает их в богов, следуя при этом не только инфантильному , но, как я пытался показать, также и филогенетическому прообразу .»
(выделено мной)
Фрейд, используя свой авторитет основоположника психоанализа, создает психологическое обоснование атеистического мифа, происхождения религиозного сознания из страха перед природой.
Страх перед родителями появляется у ребенка не в момент его рождения, когда у него имеется наоборот врожденная функция стремления к материнской защите, а  с момента первых конфликтов воспитания, когда родители вынуждены ограничивать свободу ребенка из самых благих намерений его благополучия, но тем не менее самим ребенком это воспринимается как непреодолимая внешняя воля, которой он вынужден подчиниться. Именно только с этого момента у ребенка появляется страх перед родителями. Но этот период вторичен после первичного периода комфортности от единства с родителями, в первую очередь с матерью. Также следует помнить, что религия зарождалась в период матриархата, когда роль мужчины в социальных отношениях первобытного общества была вторична, поэтому его образ ни как не мог быть ведущим в формировании тех или иных аспектов общественного сознания. Но Фрейд игнорируя всякую историческую объективность, свойство вообще характерное для материалистов, приравнивает по времени формирование филогенетического прообраза со временем зарождения религии, в то время как их разделяет как минимум 40 тысяч  лет, так как подобный прообраз мог сформироваться только в период зарождения патриархата, около 15 тысяч лет назад. Таким образом, объективное совпадение «отцовского комплекса» и филогенетического прообраза произвольно проецируется на явление зарождения религии, ни как с ними не психологически, ни исторически не связанным. Очевидно, именно подсознательное понимание этой произвольности и  толкнуло Фрейда написать следующую фразу:

"Так что всего проще было приравнять друг другу обе ситуации".

К сожалению простые, не сложные и не трудные пути, как правило, уводят сознание от истин в область иллюзий и мифов.    

3. Вера и знание.
    
Феномен религии, исходя из психологической точки зрения, не возможно рассматривать вне проблемы таких явлений как вера и знание. Профессионализм и талантливость Фрейда не позволили ему уклониться от этого очень важного вопроса:    
«Так каково же психологическое значение религиозных представлений, как мы можем их квалифицировать?
...религиозные представления суть тезисы, высказывания о фактах и обстоятельствах внешней (или внутренней) реальности, сообщающие нечто такое, чего мы сами не обнаруживаем и что требует веры. Кто ничего о них не знает, тот крайне невежественен; кто их усвоил, то вправе считать себя очень обогатившимся. Существует, естественно, масса подобных тезисов о разнообразнейших вещах в нашем мире. Ими полон каждый школьный урок. Возьмем на выбор географию.
Мы слышим тут: город Констанц расположен на Боденском озере. В одной студенческой песне рекомендуется:
«кто не верит, поезжай туда и посмотри.»
Мне там случайно довелось бывать, и я могу подтвердить: этот красивый город расположен на берегу широкого водоема, который все окрестные жители называют Боденским озером.
Так что теперь я совершенно убежден в правильности данного утверждения географической науки.
Все подобные тезисы, таким образом, требуют веры в свое содержание, но допускают и обоснование своей правоты. Они предлагаются нам как сокращенный результат более или менее длительного мыслительного процесса, опирающегося на наблюдение, а так же на умозаключение; тому кто намерен самостоятельно проделать весь процесс заново, вместо того чтобы принимать готовый итог, указывается необходимый образ действий. Притом всегда уточняется, откуда взято знание, обнародуемое тезисом, кроме случаев, когда оно само собой разумеется, как в утверждениях географии.
Например, Земля имеет форму шара; в доказательство этого приводится эксперимент с маятником Фуко, поведение линии горизонта, возможность проплыть вокруг Земли. Поскольку, как понимают все заинтересованные лица, нецелесообразно посылать каждого школьника в путешествие вокруг земного шара, мы довольствуемся принятием школьной премудрости «на веру», однако знаем, что путь к тому, чтобы во всем удостовериться лично, остается открытым.
Попробуем подойти с той же меркой к религиозным учениям. Если мы поднимем вопрос, на что опирается их требование верить в них, то получим три ответа, на удивление плохо между собой согласующихся. Во-первых, они заслуживают веры, потому что уже наши предки им верили; во-вторых, мы обладаем свидетельствами, дошедшими до нас от той самой древности; в-третьих, поднимать вопросы о доказательстве догматов веры вообще запрещено».
    
Величайшая заслуга Фрейда заключается в том, что он предпринял попытку выяснения генезиса таких явлений как вера и знание. Он безошибочно определил их взаимосвязь. В большинстве случаев, когда речь идет о знаниях, на самом деле говорят о вере. Например, материализм считает знанием следующее общеизвестное выражение,  определяющее энергию покоя элементарных частиц, введенное в свое время в оборот Эйнштейном:
    
E = m * c(2)
               
На самом деле, применение этого выражения исключительно в релятивистской физики основано на вере, так как данное выражение вытекает из классической механики Ньютона для мгновенного значения кинетической энергии:
               
E = ;p*du = ;mu*du               
               
при u - dinam     E = ;*m*u(2)    формула Ньютона
               
при u - const        E = m*u(2)      формула Энштейна
    
Это же выражение легко выводится из формулы механической работы:
    
A = F*s

F = m*a ;  a = s/t(2)

A = m*s(2)/t(2) = m*u(2)
               
Таким образом, предложенная Эйнштейном формула, представляет собой частный случай формулы Ньютона для кинетической энергии в классической механике, а это приводит к убеждению приложимости законов Ньютоновской физики к микромиру, что материалисты отрицают до сегодняшнего дня.
В качестве второго примера рассмотрим утверждение материалистов, будто электрический  ток в металлах передается электроном, что также считается знанием, а не верой:

I = q/t

t = s/c

I = q*c/s
    
q = 1,6 X 10-19 K - заряд электрона;
s = ~ 10-10 м     - расстояние между ближайшими атомами;
с = 3 X 108 м/с  - скорость движения электрона между атомами;
    
I = 0,48 А
    
Если учесть, как утверждают материалисты, что электрон является минимальным электрическим зарядом в природе, то тока меньшего значения в природе существовать не должно, но он тем не менее существует, превращая тем самым общеизвестные знания в веру.
Фрейд абсолютно прав любое знание будет оставаться верой до тех пор, пока человек сам не сможет убедиться в неопровержимости предлагаемой ему информации. Но поскольку человек не в состоянии перепроверять всю информацию, которая наполняет его жизнь, он вынужден основную ее часть воспринимать на веру, пользуясь принципом авторитаризма. С начала такими авторитетами для него являются родители, которые привносят в жизнь человека информацию, освещенную их  жизненным  опытом, затем  их роль начинают выполнять посторонние люди называющие себя учителями, а вмести с ними и просто случайные люди. Таким образом, человек с детства привыкает воспринимать внешнюю информацию под видом знания, на самом деле как веру, ведь только незначительная часть этой информации будет им в последствии перепроверена на собственном опыте, весь же остальной массив будет формироваться как вера в утверждение тех или иных авторитетов. Таким образом, любое учение, в том числе и материализм, может формироваться только на вере, и лишь незначительная часть интеллектуальной элиты, способна перейти от веры к знаниям. Такую интеллектуальную элиту отличает от остальных эзотерическая способность самостоятельно проверить любое утверждение, не зависимо от области человеческих знаний к которому оно относится. И Фрейд это гениально понял:
    
"У разума нет вышестоящей инстанции".
    
Можно лишь бесконечно сожалеть, что он не смог преодолеть в себе материалистические догмы, и вырваться из плена их иллюзий, которые так безжалостно сковывали его талантливый ум.
               
4. Этого нет, потому что я не хочу чтобы это было.
    
Фрейд вероятней всего ни когда не говорил этих слов, но образ его материалистического мышления, как нельзя более точно описывается крылатой фразой современных материалистов: «Этого не может быть, потому что этого не может быть ни когда». К сожалению, этот догматичный абсурд, пробравшись на иерархическую лестницу власти, закрыл человечеству доступ к безграничным просторам объективной информации о Духовном мире. При этом апологеты материализма не гнушаются и откровенной ложью:    
«Если все доказательства, приводимые в пользу достоверности религиозных догматов, идут из прошлого, то напрашивается мысль посмотреть, не может ли предоставить такие доказательства также и современность, о которой мы вправе быть лучшего мнения, чем о старине. Если бы удалось спасти от сомнений хотя бы один фрагмент религиозной системы, то и все целое чрезвычайно выиграло бы в достоверности.  Чем-то в этом роде занимаются спириты, которые уверены в продолжении за гробом жизни индивидуальной души и хотят недвусмысленно доказать нам это отдельно взятое положение религиозного учения. Им, к сожалению, не удается опровергнуть гипотезу, что явления высказывания вызываемых ими духов - лишь продукт их  собственной психической деятельности».    
Удивительна способность материалистов, не видеть очевидных фактов, если они не вписываются в их догматическое учение. С каждым годом человечество приобретает все больше и больше объективных доказательств существования Духовного мира,  но для материалистов этого огромного фактологического материала просто не существует, и они акцентируют внимание на неудачах энтузиастов, пытающихся найти объяснения многим, не ясным еще во многом, духовным явлениям. Здесь нет возможности перечислить все то громадное количество доказательств, которое накоплено человечеством к сегодняшнему дню по этому вопросу, потому сошлюсь лишь на очень известных исследователей этого вопроса.
Эмануэль Сведенборг (1688-1772):
Карл Робзам, комиссар стокгольмского банка и датский генерал, второй муж госпожи Мартевиль, оставили о Сведенборге следующее свидетельство, о котором также сообщали сенатор граф Окен и жена садовника Сведенборга:
После внезапной кончины голландского посланника при стокгольмском дворе графа Мартевиля ко вдове его обратились с требованием значительной суммы денег за поставку каких-то вещей в дом покойного, которую как ей было известно, муж ее заплатил в свое время: но она не могла представить о том полученной квитанции, не зная где ее отыскать. В таком положении она, по совету своих знакомых, более, впрочем, из любопытства, чем из других убеждений, прибегнула к Сведенборгу, с просьбой узнать от покойного ее мужа, где положена квитанция, на что и получила от него согласие. Через некоторое время Сведенборг пришел к ней и объявил, что виделся с мужем и получил от него обещание заняться  немедленно поиском расписки. В ту же ночь г-н Мартевиль явился жене своей во сне и сказал, в каком именно месте спрятана квитанция, которая  и была там найдена.
В тоже время, когда жил Фрейд, работал выдающийся оккультист Жерар Энкос (д-р Папюс) который писал о себе:
«...я никогда не был в соприкосновении с религиозными преподавателями, напротив, все мои знания, начиная с первоначальной школы до степени доктора медицины, от свидетельства об окончании первоначального учения и грамматики до аттестата на степень бакалавра, проходил в светских школах или коллегии Роллена. Значит, тут нечего искать болезненного предрасположения, происходящего из наставлений детства. 
...я сделался горячим «эволюционистом», разделяя и распространяя, насколько возможно, материалистическую веру.
...примеры, случайно взятые из множества фактов, привели меня к убеждению, что здесь материализм ведет своих последователей по ложному пути, смешивая простое орудие с настоящим фактором действия. 
...чего мне стоило открытие несостоятельности этих рассуждений; я был обвинен в недобросовестности, потому что предполагают, что материалист, сделавшийся мистиком, может быть или недобросовестным, или помешанным.
...я хотел показать пройденный мною путь от моих материалистических убеждений до нынешних моих занятий мистикой».
Энкос собрал прекрасную коллекцию различных проявлений Духовного мира, составляющую и сегодня еще золотой фонд по изучению оккультизма и мистики.
Не менее впечатляющий материал собран француженкой А.Дэвид-Ниль в ее путешествиях в начале века по Гималаям, о которых он сообщила в своей книге «Мистики и маги Тибета».
Профессионально исследовал явления Духовного мира Рудольф Штейнер (1861-1925), который также как и Энкос собрал богатейший фактологический материал по этой проблеме. В одной из своих книг он писал:
«Кто действительно хочет проникнуть в познания, сообщаемые духовной наукой,  тот ощутит необходимость рассматривать духовную область жизни все с новых сторон. Вполне естественно, что каждому такому изложению присуща односторонность.  Поэтому факты, описанные в моих книгах с определенных точек зрения, я всегда пытаюсь излагать все снова с других точек зрения. Подобные изложения дополняют  друг друга, как изображения какого-нибудь лица или события, сделанные с различных точек в пространстве».
В наше время исследования духовных явлений не прекратились, не смотря на авторитетный запрет этой темы со стороны материализма. Среди современных исследователей этой проблемы следует отметить Раймонда Моуди и Шафику Карагуллу, которые с профессиональной точки зрения психологов непредвзято исследовали различные явления, связанные с Духовным миром.
Таким образом, фактов подтверждающих объективность существования Духовного мира более чем достаточно и лишь нежелание подняться над догмами своего учения не позволяет материалистам взглянуть на проблему религии непредвзятым взглядом.
Характерное отношение материалистов к явлениям духовного мира продемонстрировала директор института мозга, академик Российской АН Бехтерева Н.П., внучка известного русского психиатра Бехтерева В.М. После последовавшей друг за другом смерти сына и мужа, последний стал ей являться на яву. Но вместо того чтобы исследовать это необычное явление, волею случая очевидцем которого она стала, Бехтерева обратилась к священнику, чтобы он её избавил от непрошенного гостя, что тот похоже успешно и выполнил. Этот пример показывает, что не отсутствие фактов, как таковых, проявления Духовного мира определяет мировоззрение материалистов, а их нежелание признать реальность существования этих фактов, но в этом случае это не имеет ни чего общего ни с наукой, ни с желанием познать истинную природу реального мира, о чем они неустанно «трубят на каждом перекрестке».
               
5. Сотворение иллюзии.
    
Атеистическое мышление, пронизанное материалистическими догмами об отсутствии Духовного мира, неизбежно рано или поздно сталкивается с проблемой объяснения причины возникновения религии. И оно объясняет это себе и человечеству в целом:    
«Мы более или менее знаем, в какие времена были созданы религиозные учения и какими людьми. Когда мы к тому же еще узнаем, какие тут действовали мотивы, то наша позиция в отношении религиозной проблемы заметно смещается».
О каких же мотивах идет речь?
«Мы говорим себе, что было бы прекрасно, если бы существовал бог - создатель мира и благое провидение, нравственный мировой порядок и загробная жизнь, но  как все-таки поразительно, что все так именно и обстоит, как нам хотелось бы желать. И что еще удивительнее, нашим бедным, невежественным, угнетенным предкам как-то вот посчастливилось решить все эти мировые загадки».
Удивительно не то, что нашим «убогим» предкам удалось их решить, а то, что  просвещенные материалисты этому удивляются. И есть чему. Действительно не возможно себе представить, чтобы первобытный человек, только что выделившийся из мира животных, сразу же был обременен проблемой сотворения себе кумира в виде «создателя мира» и «благого проведения». Скорее представляется, что первой его заботой был собственный быт, но уж ни как религиозное философствование. Поэтому тезис о том, что сначала был сформирован психологический образ, а уж затем под него подгонялась действительность, мог родиться только в уж очень зашоренном мозгу.
К счастью реальный мир действует вопряки логики абсурда и религиозное мышление возникает как медленный, и порой мучительный, процесс освоения реальной действительности, где на протяжении тысячелетий человек непрестанно сталкивался со множеством явлений проявления Духовного мира в его жизни, и уж как итог многовековых размышлений на эту тему и родилось представление о тех или иных его  свойствах. Поэтому представление о боге появилось не как следствие психологического инфантилизма, как в этом нас пытается убедить Фрейд, а как тысячелетний опыт коллективного сознания духовной практики. Если бы Фрейд смог преодолеть барьеры материалистических ограничений, то ему не пришлось бы путать следствие с причиной: желание в существовании бога вторично, после объективности его существования. И это беда, а не вина, религии в том, что она и сама не до конца осознала эту объективность, заменив ее начальным знанием - верой. Но максимализм материалистов не допускает подобную слабость кому бы то ни было, кроме себя:
«Незнание есть незнание; никакого права верить во что бы то ни было из него не вытекает. Ни один разумный человек не станет в других вещах поступать так  легкомысленно и довольствоваться столь жалким обоснованием своих суждений, своей позиции, он это позволяет только в самых высоких и святых вещах».
Это только материализму позволено не сомневаться в его же собственных утверждениях, что же касается других доктрин, то они должны «с пеною у рта» доказывать, что они не «верблюд». Вера в материализме это концентрация знаний, вера в  религии, по мнению материалистов, это иллюзия. Удивительно, как учение, неустанно заявляющее о соей объективности, столь не объективно к самому себе.
Вера это начальный этап знания. И каждый человек в силу своих природных способностей либо остается в этом начальном классе, либо продвигается дальше и  переходит от веры к знанию. Вера гораздо шире распространена в практике человека,  чем принято об этом сегодня судить. На вере держится большая часть трудового процесса. Когда человек приступает к той или иной трудовой деятельности, он осваивает ее по подражанию своим предшественникам, вся его деятельность в это время целиком основана на вере: что он делает все правильно, и сделав так он получает более или менее похожий результат. Затем он повторяет то же самое, становясь частицей общечеловеческого производственного процесса. И во всей этой цепочке нет места знаниям, достаточно верить в передаваемую авторитарно информацию и жизнь будет идти своим чередом. Лишь единицы чувствуют при этом себя не уютно и пытаются вырваться из веры к знаниям, они то и являются проводниками человечества на пути от веры к знаниям. Действительно незнание еще не дает право на веру, но незнание предопределяет пройти человеку путь через веру, и ни как по другому он к знанию не попадет. Поэтому вера это объективное состояние человеческого интеллекта, а не его прихоть, как в этом нас пытаются уверить материалисты.

6. О внешнем и внутреннем цензоре.
    
Отменить или не отменить бога. Вопрос который волновал, да и сегодня, пожалуй, волнует, материалистов, как властителей общественного сознания:
«Если я не смею убивать своего ближнего только потому, что господь бог это  запретил и тяжко покарает за преступление в этой или другой жизни, но мне становится известно, что никакого господа бога не существует, что его наказания нечего бояться, то я, разумеется, убью ближнего без рассуждений, и удержать меня от этого сумеет только земная власть. Итак, либо строжайшая опека над этими опасными массами, тщательнейшее исключение всякой возможности их духовного развития, либо основательная ревизия отношений между культурой и религией».
Весь тысячелетний религиозный опыт человечества в глазах материалистов это  всего лишь воспитанный страх перед внешним цензором доведенный до уровня постоянно присутствующего внутреннего цензора. И понятна логика при которой они испытывают страх перед крушением этого внутреннего цензора после открытия «страшной тайны»: «никакого  господа бога не существует». Оказывается «дикий» человек современного цивилизованного мира, является добропорядочным только благодаря наличию в нем парализующего страха перед воздаянием со стороны неведомого бога, и коль скоро материалисты доказали всему человечеству, что никакого бога нет, то  этот «дикий» человек непременно примется убивать друг друга. Ну прям какой-то апокалипсис. И чтобы этого не произошло необходимо «тщательнейшее исключение всякой возможности их духовного развития». Но поскольку вакуума в сознании не бывает, то его, очевидно, необходимо заполнить неким другим развитием, например  паралитическим страхом перед государством. И на этой почве, замены одного страха другим рождается тоталитаризм в самых диких своих формах фашизма и коммунизма.
Очень хочется надеяться на то, что Фрейд заблуждался искренне, исходя из  нежелания углубленного и объективного изучения психологии религии. Ведь нарушение всех мыслимых заповедей происходило во все времена и во всех религиях. Еще ни одна религии не смогла воспитать общество без преступлений, в том числе и атеизм. Если бы сущность религии сводилась бы только к неким запретам, то материалисты, наверное, были бы правы, при замене одних запретов на другие ни чего страшного с обществом не произошло бы, но религия это нечто большее, чем просто совокупность неких запретов, это попытка прорыва в нематериальную объективность. И те неудачи, которые сопровождали человечество на этом пути, не могут служить объективным доказательством его ложности, так как еще более здесь мы встречаем побед знания и пытливого интереса над невежеством и страхом перед неведомым.
    
7. Логика абсурда.
    
Приступая к исследованию феномена религии, Фрейд базировался на материалистическом утверждение об объективности отсутствия бога. Но здравый смысл говорит, что воображаемый символ не может быть доминирующим в коллективном сознании достаточно долгое, по историческим масштабам, время, он неизбежно заменяется с течением времени на какой-либо другой символ. Но идея бога существует у человечества на протяжении всей его осмысленной истории. Как же в этом случае объективность заменить устойчивом субъективизмом, с которым уж конечно справиться гораздо легче. Изощренность материалистов не знает пределов:    
«Поскольку будет рискованной задачей разграничивать то, что повелел сам бог,  и то, что восходит скорее к авторитету какого-нибудь всесильного парламента или высокого должностного лица, то всего лучше, пожалуй, вообще вывести бога из игры и честно признать чисто человеческое происхождение всех культурных установлений  и предписаний. Вместе с мнимой святостью эти запреты и законы утратили бы свою оцепенелую неизменность.
Наша апология чисто рационального обоснования культурных предписаний, то есть выведение их из социальной необходимости, внезапно наталкивается здесь на одно сомнение.
Чисто рациональные мотивы даже у современного человека мало что могут сделать против его страстных влечений; насколько же более бессильными они должны были быть у первобытного человека-зверя! Пожалуй, его потомки еще и сегодня без смущения убивали бы друг друга, если бы одно из тех кровавых злодеяний - убийство первобытного отца - не вызвало не преодолимой аффективной реакции, имевшей  важнейшие последствия. От нее происходит запрет: не убивай, в тотемизме касавшейся лишь заменителя отца, позднее распространенный на других, хотя еще и сегодня не действительный в отношении всех без исключения. Но тот праотец, как показали разыскания, явился первообразом бога, моделью, послужившей позднейшим поколениям для построения божественного образа.
Стало быть религиозное представление верно, бог действительно участвовал в создании того запрета, тут действовало его влияние, а не понимание социальной необходимости. Тогда и приписывание человеческой воли богу вполне оправдано,  коль скоро люди знали, что сами насильственно устранили отца, и в качестве реакции на свое кощунственное преступление они положили впредь уважать его волю. Религиозное учение, выходит, сообщает нам историческую истину, конечно, известным образом преображенную и завуалированную; наше рационалистическое изображение закрывает на нее глаза.»    
Очевидно, именно таким образом создавалась иудейская библия и «Новый завет».  Материализм даже в этом не хочет отходить от тысячелетней практики создания религиозных мифов, которую сам так яростно пытается развенчать.
Основная цель, которую ставил перед собой Фрейд, приступая к созданию «Будущее одной иллюзии», это привести еще одно убедительное доказательство материалистического постулата о субъективности понятия бога в системе религиозных представлений о бытие. В этом свете интересна логика его мышления, призванная придать этому доказательству видимость научной объективности.
Атеистическая аксиома требует вывести понятие бога из сферы объективного существования в сферу субъективных представлений и Фрейд как послушный и прилежный ученик пишет: «лучше, пожалуй, вообще вывести бога из игры». Это действительно было бы для материалистов лучше, но вот незадача, бог не хочет просто так из этой игры выходить. А раз так то для этого надо создать соответствующие условия.
Условие первое: «праотец, как показали разыскания, явился прообразом бога,  моделью, послужившей позднейшим поколениям для построения божественного образа».
На первый взгляд в этом условии все кажется весьма логичным. Бог в христианстве предстает перед нами в своей мужской ипостаси в виде бородатого, умудренного опытом старика, что вполне может соответствовать собирательному образу некого первобытного старейшины племени. Но подвох этого силлогизма в том, что бог приобрел мужские черты только в период патриархата, начавшийся около 10 тысяч лет назад и полностью охвативший социальную сферу человечества только к 3 тысячелетию до н.э.. В то время как понятие божества восходит ко временам зарождения кроманьонца, когда повсеместно существовал только матриархат. Но раз так, то образ праотца в понятии бога является вторичным, отражая  не историческую природу зарождения этого понятия, а лишь его социальную принадлежность, возникшую в ходе исторического развития. Итак, попытка социализации духовного понятия до банального соответствия живому патриарху не более чем, стремление выдать желаемое за действительное. 
Условие второе: «люди знали, что сами насильственно устранили отца, и в качестве реакции на свое кощунственное преступление они положили впредь уважать его волю».
Здесь также мы встречаемся с завуалированным абсурдом. С точки зрения современной общепринятой морали, данное утверждение имеет какой-то смысл, но с точки зрения историчности это полная абракадабра. В сравнении с ним иудейский миф об Адаме и Еве кажется более реалистичным.
Во-первых, предлагаемое Фрейдом утверждение предполагает наличие небольшого объединения людей способных принять и осознать свершившийся факт. Даже если предположить, что это событие относится к самым ранним формам перехода от животного мира к формированию предпосылок очеловечивания, то и тогда мы сталкиваемся с проблемой множественности изолированных друг от друга общин. И если даже в одной из них и могло произойти нечто подобное, то уж не было ни каких оснований для восприятия подобного табу в общинах, где подобного события не происходило. Но даже в той общности, где подобное могло произойти, с точки зрения коллективной психологии совершенно не вероятно, что бы это событие оставило подобный неизгладимый след. Коль скоро было совершено коллективное убийство вождя, то оно могло произойти, только в условиях резкого недовольства его власти, а раз так, то понятие раскаяния для людей в сознание которых утилитарные ценности преобладают над этическими совершенно не применимо. Таким образом, материалист Фрейд смешав все, что только можно, перекладывает принципы христианской морали на полуживотное человеческое существо, которое при этом, живет еще и в абсолютно другой социальной атмосфере. Матриархат с патриархатом имеет во многом противоположные социальные ориентиры.
Во-вторых, предположение того, что люди осознали пагубность своего поведения, предполагает наличие в общественном сознание хотя бы основ соответствующей морали, а раз так то мы неизбежно должны предположить, что моральные ценности, в частности «не убий», должны появится вместе с человеком. А коль скоро человек произошел из животного мира, то и понятие морали он должен был принести с собою от туда. Абсурдность подобной логики очевидна и самим  материалистам. Хотя с точки зрения историчности, она вполне объективна, так как табу на убийство себе подобных, весьма  широко распространено в животном мире, не распространяясь лишь на представителей других видов. Итак, мы приходим к пониманию принципиальных заблуждений материалистов не увидевших биологических корней такого социального явления как табу на убийство себе подобных.
Научность, которая, по мнению Фрейда, должна быть обоснованием атеистической аксиомы, на проверку оказывается неким подобием христианского мифотворчества, при чем поражает их поразительная схожесть, что указывает на однокорневую систему материалистического и  христианского мышления.

7. Невежество во имя всеобщего счастья.
    
Фрейд как подлинный ученый, прекрасно понимал, что создание научной иллюзии, только для утверждения утопичной аксиомы, занятие не благодарное, да и скорее всего просто бессмысленное, поэтому он находит для себя нравственное оправдание:
«Перестав ожидать чего-то от загробного существования и сосредоточив все высвободившиеся силы на земной жизни, он, пожалуй добьется того, чтобы жизнь стала сносной для всех и культура никого уже больше не угнетала. Тогда он без колебаний сможет сказать вместе с одним из наших единоверцев:
Пусть ангела да воробьи владеют небом дружно».    
Как эта фраза напоминает восторженный энтузиазм русских революционеров, мечтавших после кровавой победы в октябрьском перевороте:
«Вот освободимся от груза прошлого и создадим всеобщий «рай» на земле. И плевать что на этом пути у нас руки по локоть в крови, и плевать что половина населения никогда не увидит этого «рая». Важно лишь одно - наши преступления совершаются сегодня во имя «светлого» будущего. А когда мы устраним всех кто нам мешает на этом пути, мы создадим абсолютно счастливое и справедливое общество».
И вот мы, потомки, этих неуемных активистов, пожинаем плоды их, возможно и искренних, заблуждений. У них, также как и у Фрейда, были «налицо основания для надежды на будущее», и они следуя его предначертаниям потратили «силу на попытку нерелигиозного воспитания». Чем она закончилась, мы сегодня ощущаем на своей «шкуре».
Очевидно ощущение внутреннего протеста против насильственного насаждения материализма все же теплилось где-то в глубине его души, раз он сам себе оппонировал:    
«Если Вам угодно изгнать из нашей европейской культуры религию, то этого можно достичь только с помощью другой системы учений, которая с самого начала переймет все психологические черты религии, тот же священный характер, ту же косность, нетерпимость, тот же запрет на мысль в целях самозащиты».    
Фрейд даже не мог представить себе как точна оказалась его научная интуиция.  Вот только краткое сравнение атеистического большевизма и христианства: см. таблицу 1.
Голос истинного ученого, после многих страниц насилия над своим интеллектом, все же взял верх:    
«Вы никак не скажите, что я недоступен для Вашей критики. Я знаю, как трудно уберечься от иллюзий; возможно, надежды, в которых я признался, тоже иллюзорны».
Но страх перед единоверцами уже тогда отравлял разум всякого смелого ученого:    
«Но на одном различии я настаиваю. Мои иллюзии - не говоря уж о том, что за отказ разделить их не последует никакой кары, не так неисправимы, как религиозные, не имеют маниакального характер..»    
Человечество заплатило миллионами своих жизней, чтобы на своей «шкуре» узнать, как заблуждался великий Фрейд на счет невинности материализма, и не только в отношении своих противников, и его не маниакального характера. В середине XX века материализм стал достойным приемником средневекового христианского мракобесия, во много раз «переплюнув» его по числу своих жертв, принесенных на его идеологические алтари.
К бесконечному несчастью человечества борьба материализма с религией привела не только к неисчислимым, ничем не оправданным бедам, но и к его нравственной и духовной стагнации, возможно задержав его развитие еще не на одно тысячелетие.
Философия не так безобидна для исторического развития, как это иногда пытаются представить, абсолютно миролюбивые, профессора.

                Таблица 1

Элемент  идеологии        Христианство            Большевизм      

  Основной символ             Бог                Коммунизм      

  Опорный символ         Святая Троица        Маркс, Энгельс, Ленин

 Основатель-практик      Иисус Христос              Ленин         

Основные  идеологи-      10 заповедей        Политическое завещание
 ческие документы           Библия                История КПСС      
                Евангилие               Устав КПСС      
                Житие Святых           Моральный кодекс    
                строителя коммунизма 

   Соподвижники
    основателя             Апостолы             Соратники, вожди   

  Идеологические
   подвижники               Святые             Легендарные  герои   

 Распростронители         Священники         Парт. и сов. работники

  Носители идеол.      Верующие, прихожане        Члены парии      

 Идеолог.  центры      Церковь,  монастырь    Партийные организации

  Идеологические          Антихристы           Контрреволюционеры 
    противники             еретики               Антисоветчики   

  Методы борьбы с         Уничтожение              Уничтожение      
  идеологическими      Отлучение от цекви     Исключение из партии 
   противниками             Анафема          Общественное осуждение

  Основной тезис         Страшный Суд          Кто не с нами, тот   
                Спасение только для         против нас       
                носителей
                христианства      
               
 Отношение к после-    Для верующих - Рай     Для истинных ленинцев
 смертному существо-  Для не верующих - Ад    увековечивание памяти
 ванию                Для отлучников увеко-
                вечивание презрения   
                Для прочих полное    
                забвение             


                Продолжение.

  Основной инструмент           Страх                Страх         
 идеологического     - отлучения от церкви    - исключения из партии 
   воздействия       - уничтожения            - уничтожения          
                - посмертного судилища   -общественного презрения
                и вечных мук адовых      - лишения граждан. прав

Отношение к другим   Полный запрет изучения   Полный  запрет изучения
   идеологиям        для своих приверженцев.  для  своих приверженцев.
                Уничтожение  языческих   Уничтожение   культовых 
                символов и еретической   символов  и  литературы 
                литературы.         другого идеологического
                Признание  всех прочих    содержания. Признание 
                идеологий дьявольскими.  других идеологий  анти-
                коммунистическими.    



3. ФРОММ.  ПСИХОАНАЛИЗ И РЕЛИГИЯ.

Борьба философских идей материалистического рационализма и религиозного мистицизма не ослабевает и в наше время. Воюя с христианством материалисты переносят свое неприятие на религию в целом, изо всех сил пытаясь доказать читающей общественности, что идеи атеизма более прогрессивны, а самое главное более истины, чем религиозные мировоззренческие идеи. Фромм являясь последовательным продолжателем фрейдовского учения психоанализа с упорством Дон-Кихода пытается доказать, что психоанализ в состоянии заменить в общественной жизни религиозную духовную практику, тем самым, утверждая тезис, что Душа подвластна материализму.
    
1. «Что есть истина?»
    
Для того, что бы читатель даже и не сомневался в том, что Душа подвластна материализму, Фромм начинает свою книгу с гимна этому всемогущему властителю дум своих фанатичных последователей.    
«Никогда человек не подходил так близко, как сегодня, к осуществлению своих  самых заветных надежд. Наши научные открытия и технические достижения приближают время, когда стол будет накрыт для всех голодных, когда человечество преодолеет разобщенность и станет единым. Понадобились тысячелетия, чтобы раскрылись интеллектуальные способности человека, чтобы он научился разумной организации общества и концентрации сил. Человек создал новый мир, со своими законами и своей судьбой.
Оглядывая свое творение, он может сказать: воистину, это хорошо».
Весьма симптоматично, что этот гимн заканчивается почти евангельским выражением: «воистину, это хорошо». Сколько раз это прекрасное слово эксплуатировалось христианами для обоснования своей правоты, примата веры над неверием, и каждый раз прекрасный лебедь неожиданно превращался в хищного коршуна. Фромм хоть и считает себя полноценным материалистом, но в душе остается христианином. Слово «истина» для него также является магическим заклинанием, как и для евангелистов, что почти через строчку вставляли его в «Новом завете». Что же «воистину  хорошего» может увидеть человек, оглядывая свое творение, кроме удобных кресел,  мягких подушек и самой изощренной индустрии развлечений? Геноцид, уничтоживший практически все население Нового Света, а оставшихся загнавший исчезать в резервациях. Рабовладение, сохранившееся и до сегодняшнего дня в нелегальном виде.  Экологическая катастрофа, стеревшая с лица земли сотни видов животных и уничтожившая миллиарды гектаров растительности. Ядерная опасность и техногенные отравления окружающей среды, приводящие, к все более и более массовым и опасным, биологическим мутациям. Человек с маниакальным упорством, используя все самые современные  достижения своего интеллекта, уничтожает свой собственный дом, вне которого он просто не может жить. И это «воистину хорошо»?
Прекрасное слово, так и льется само на бумагу. Фромм как завороженный снова и снова повторяет его, вкладывая в  него все тот же христианский смысл.
«Психоаналитик обязан изучать человеческую реальность, которая скрывается и за религией, и за нерелигиозными символическими системами. Он понимает, что весь вопрос не в том, возвратится ли человек к религии и вере в бога, но в том живет ли он в любви и мыслит ли он по истине».
Итак, Фромм определил основную задачу психоанализа в отношении религии. Она заключается в том, что человека всего на всего надо убедить, что никакой разницы между богом и его собственным мышлением нет, если только оно истинно. Разница, следовательно, появляется только тогда когда это мышление не истинно, то есть ложно. Следовательно, любой верующий в бога, так или иначе отличающегося от него самого мыслит не по истине. Так в чем же заключается этот таинственный критерий истины?
«Критерий правильности (истинности) не в психологической мотивации, он основывается на изучении свидетельств за и  против некоторой гипотезы».
Как видим, критерий действительно объективен. Только реально существующие факты могут подтвердить или опровергнуть ту или иную  гипотезу. И вот именно с этого момента начинается недобросовестная манипуляция фактами. Все факты, доказывающие реальность  феномена Духовного мира материалистами игнорируются, официально не обсуждаются. Все попытки хоть как-то разобраться в них либо ошельмовываются,  либо осмеиваются. Талантливых  и одаренных людей обладающих необычными способностями стараются не замечать, а если это не удается, то их просто обвиняют в шарлатанстве. Таким образом, истина, очевидно, заключается не в фактах, а как раз наоборот, в психологической мотивации.
    
2. «Душа» с маленькой буквы.
    
Итак, материалистическая истина находится в психологической мотивации. Именно  с этих позиций и следует рассматривать попытку Фромма обосновать материалистическое овладение тем, чем  исконно занималась религия: духовным миром человека.
«Мы притворяемся, будто наша жизнь имеет надежный фундамент, и не обращаем внимания на преследующие нас беспокойство, тревогу, замешательство.
Для одних выход - в возврате к религии: не с тем, чтобы уверовать, но чтобы спастись от невыносимого сомнения; они решаются на это не ради благочестия, но ради безопасности. Исследователь современной ситуации, изучающий человеческую душу, а не церковь, видит в этом шаге симптом нервного расстройства.
Аналитик - не теолог или философ и не претендует на то, что компетентен в этих областях; но в качестве врачевателя души аналитик занимается теми же проблемами, что философия и теология - душой человека и ее исцелением.
Определив задачи психоаналитика, мы обнаруживаем, что в настоящее время изучением души профессионально занимаются две группы: священники и психоаналитики».
(выделено мной)    
Как быстро, тонко, почти естественно и незаметно происходит подмена духовного на физическое. Достаточно сказать, что официальный представитель материалистической науки  готов исследовать феномен духовного, и этот феномен из непознанного тут же  превращается в нечто известное и понятное. Если психиатр изучает душевное состояние пациента, то следовательно душа должна быть где-то рядом, он просто ее не замечает, а вот психоаналитик, пользующийся практически теми же методами, что и священнослужитель, то есть даёт возможность пациенту максимально выговориться, а затем предложить тот или иной вариант решения его личных проблем, то он уж точно занимается непосредственно этой самой неуловимой и неведомой душой. Фромм даже не удосуживает себя понять разницу между Душой в религиозном понимании этого слова и душевным заболеванием психиатрического больного. Раз греческое «psyche» означает душа, следовательно никакой другой души не может быть в принципе, а раз так, то и надо лечить эту самую душу, которая либо уж совсем больна у психбольных, либо слегка побаливает у неврастеников: «аналитик занимается ... душой человека и ее исцелением». Все, вопрос закрыт, душа найдена, найден инструмент ее излечения, а остальное уже дело техники.
Страшны действия варваров и дилетантов, но во сто крат страшнее заблуждения или умышленное передергивание ученых обличенных общественным авторитетом. Не Душу нашел Фромм в терминологии психиатрии, а лишь интуитивное понятие настоящих ученых физического и духовного разлада человека со своей Душой, которые, к сожалению, в вели в свой научный оборот слово которое к их деятельности не имеет ни какого отношения, но благодаря чему Душа стала писаться с маленькой буквы, как любой орган человеческого тела. Но низведение Души до химических реакций нервных клеток ни коем образом не влияет на объективную реальность ее самой, и она продолжает существовать в соответствии со всеми материальными законами, не зависимо от того нравится это материалистам или нет.
Все стремления материалистов низведения Создателя до понятия природа, а Души  до душевного состояния, неизбежно связаны все с той же психологической мотивацией, которая заставляет их искать истину в своих химерах, игнорируя окружающую их объективную реальность.
               
3. Иллюзия детской неврастении.
    
Если исследовать многоплановое явление лишь одним каким-либо методом, то неизбежно окажешься в положении трех слепцов ощупывающих слона в трех разных местах. Фромм, стараясь показать свою корректность в рассмотрении вопросов религии в общественном сознании, подчеркивает, что рассматривает его только с одной единственной точки зрения - психоанализа и тем самым ставит себя на место одного из притчевских слепцов.    
«Фрейд сравнивает религию с детскими неврозами навязчивости. Для него религия - это коллективный невроз, вызванный обстоятельствами, сходными с теми, которые вызывают детский невроз. Фрейд доказывает, что теистическая теория есть иллюзия, основанная на желаниях человека».    
Все предельно просто. Неврастеничное общество, испугавшись, ни с того ни с сего, среды своего обитания, стало изобретать себе религиозное мировоззрение, которое его и утешило. А уж после того как утешило, ему просто не захотелось расставаться с красивой сказкой и оно по инерции до сего дня находится в состоянии детской неврастенической иллюзии.
До какой же степени материалистический ум подвержен извращенному восприятию действительности. Тысячелетняя практика человечества, если она не укладывается в прокрустово ложе  искусственной теории, превращается материализмом в простую форму  заболевания. Причем объявляется, что это заболевание не безобидно, а опасно для общественного здоровья:
«Фрейд не ограничивается и доказательством иллюзорности  религии. Он говорит, что религия опасна, потому что освещает дурные человеческие установления,  ..., приучая людей верить в иллюзии и налагая запрет на критическое мышление, религия ответственна за обнищание умственных способностей.
Он полагает, что «глубочайшая внутренняя природа человека» не так уж иррациональна, пока человек не попадает под влияние иррациональных учений».    
Фромм даже не заметил, что сам же словами Фрейда и разрушил его собственное заблуждение. Действительно умственное обнищание начинается тогда, когда сознание  поглощено  каким-либо  иррациональным  учением.  Именно учением в своем обобщающем понимании этого термина. И это не только, и не столько чисто религиозные учения, но и учения атеизма и материализма, идеологические учения социальных переустройств и многие, многие  другие учения уводящие людей от рационального восприятия окружающего нас мира. Это произошло потому, что Фромм даже мысли не  допускал, что могут существовать какие-либо другие иррациональные учения кроме религиозных, тем более среди них ну уж ни как не может оказаться атеизм и материализм. А между тем непредвзятый анализ этих учений сплошь и рядом приносит доказательства их иррациональности, которые не заставляют себя ждать и появляются уже на следующей странице:    
«Если человек отбрасывает иллюзию отеческого бога, если он осознает свое одиночество и свою незначительность во Вселенной, то становится похож на ребенка, покинувшего отчий дом. Но задачей человеческого развития является как раз преодоление инфантильной привязанности. Человек должен научиться иметь дело с реальностью».    
Если бы это было написано в руководстве по психоанализу для работы с пациентами находящихся в депрессивном состоянии и подвергающиеся пагубному влиянию  какой-нибудь секты, то оно выглядело бы вполне к месту, но оно включено в работу психологических аспектов религии и по этому выглядит здесь неуклюже и нелепо.
Начнем с того, что атеизм, как естественное развитие материализма, естественным образом вырос из религии. Если верить Фромму, то атеизм это некое спонтанное желание некоторой части общества преодолеть свою собственную инфантильную  привязанность к отеческому богу. Хотя сами основатели атеизма, французские просветители, убеждали нас в обратном. Разрыв с религией происходил не из желания порвать со всемирным отцом, а как раз из понимания своего сиротства и полной разорванности с мировым отцом, поэтому никаких страхов по поводу вселенского одиночества у них не было, просто там где у всех людей находился бог, они поставили более конкретный образ - себя. В принципе они проделали тоже самое, что и их далекие предки, когда персонифицировали образ бога в образ человека. Только мудрость предков заключалась в том, что их отождествление коснулось лишь формы, а материалисты, посчитавшие себя намного мудрее их, решили провести уж совсем полное отождествление и заменили просто бога на просто человека, тем более, что внешне от такой замены ни чего не произошло.

4. Власть авторитета.
    
Но это только внешне от такой подмены ни чего не произошло. На самом деле из религии был вычленен очень опасный компонент - идеология управления массовым сознанием. Если в религии высшая власть принадлежит абстрактному понятию в виде бога, то в материализме эта высшая власть уже переходит к человеку. И вот здесь начинается самое ужасное, за очень правильными словами скрывают отвратительную ложь, которая в жизни разрушает нравственную природу человека, его моральные устои и нравственные ориентиры.    
«Человек должен научиться иметь дело с реальностью. Если он знает, ему не на что положиться, кроме собственных сил, то научится и правильно ими пользоваться. Только свободный человек – человек, освободившийся от власти авторитетов, власти, которая одновременно угрожает и защищает, - может правильно употребить разум и понять мир и свою роль в нем объективно, не впадая в иллюзии».
Дело в том, осознавал это Фромм или нет, но он в этом гимне свободному человеку упустил очень важный момент. Человек существо социальное и хочет он того или нет, но он вынужден жить в социальном поле насквозь пронизанным властью и авторитетом. То есть полной, абсолютной свободы от власти и авторитета у человека не может быть в принципе. И тот кто с этим не считается, противопоставляет себя обществу и становится преступником. Другой вопрос кому принадлежит это власть и авторитет. И весь спор атеизма с теизмом происходит именно за обладание властью над общественным сознанием, и как следствие за все материальные и нематериальные выгоды от обладания этой властью. 
«Только когда мы вырастаем и перестаем быть детьми, боязливыми и зависимыми от авторитета, мы можем осмелиться на самостоятельное мышление».
Да, атеисты осмелились. Уничтожили почти всю религиозную культуру, оставив лишь немногие сохранившиеся крохи. В храмах устраивали конюшни, склады и конторы, на погостах танцплощадки, затапливали целые области лишая людей родовых земель, уничтожали не признающих их авторитет и т.д. и т.д.. Но это пресловутая свобода характерна не только для атеистов, якобы порвавших с религией, но и самой религии под флагом которой уничтожена история и культура целого континента.  И так свобода не ограниченная нравственными критериями и наделяющая себя правом устанавливать истины общественной морали есть поработитель человечества, низводящий его до уровня раба того или иного авторитета, в руках которого оказалась власть. И абсолютно не важно является ли этим авторитетом религия или материализм, суть подавления личности остается та же. Так есть ли выход из этого порочного круга? Как это не прискорбно осознавать в ближайшее историческое время человечество из него не вырвется. Лишь многовековая селекция, когда контроль за  основными  финансовыми потоками будет находится у авторитетов с «человеческим лицом», только тогда можно обрести робкую надежду на возможность, когда личная свобода и общественная зависимость станут синонимами, до тех же пор человечество будет жить в непримиримом антагонизме этих двух понятий.   

ЧАСТЬ 2
    
ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ
    
В отличие от материализма экзистенциализм (антропоцентризм или персоналистическая философия) не только не отрицает религиозное мировоззрение, но, наоборот, базируясь на нем пытается совместить его с современными достижениями естествознания. Наиболее ортодоксальным представителем экзистенциализма является Бердяев  развивший его философские идеи на основе эсхатологии.  Судьба экзистенциализма удивительно напоминает судьбу христианства, по мере своего развития он приходит к расколу на два абсолютно противоположных направления: экзистенциализм теистический, который представляет Бердяев и атеистический, который представляет Сартр.
   
1. БЕРДЯЕВ.  О РАБСТВЕ И СВОБОДЕ ЧЕЛОВЕКА
    
1. Императив - изменить.
    
Начиная представление читателю своего философского мировоззрения, Бердяев счел необходимым сразу же определить императив своей мысли:    
«В моем философском существовании у меня не было желания лишь познать мир,  но желание познания всегда сопровождалось желанием изменить мир».
(выделено мной)    
В этом откровении важно то, что в место желания увидеть изменяющийся мир от восприятия его философских идей, что собственно естественно для любой творческой личности, Бердяев хочет этот мир изменить в соответствии со своими представлениями о правильности его организации. Причем надо учесть, что эти слова написаны после страшнейшего большевистского и фашистского геноцида, когда народам бала навязана такая философия, которая привела к гибели миллионов и миллионов, ни в чем не повинных, людей, ставших заложниками одержимых «истиной в последней инстанции», имевших такое же, как и Бердяев, неудержимое желание изменить мир в соответствии со своими представлениями о правильности его устройства. Их отличало от Бердяева лишь то, что у них в руках были рычаги такого переустройства, а у Бердяева их ни когда не было, и видимо это и явилось той разграничительной чертой, которая разделила его и большевиков, когда они выгнали его в 1922 г. Можно предположить, что останься он в России и окажись рядом с властьпридержащими, он с той же неистовостью утверждал бы в умах людей атеистическую философию материализма, как он утверждал философию антропоцентризма.    
«В бурные исторические эпохи, эпохи духовных переломов, философ, который не остается кабинетным, книжным человеком, не может не участвовать в духовной борьбе. Я ни когда не был философом академического типа и никогда не хотел, чтобы философия была отвлеченной и далекой от жизни. Впрочем, я думаю, что подлинная философия всегда была борьбой".    
Просто удивительно, как большевики проглядели в нем духовно родственную им личность, которая не смотря на потоки крови вызванные философией борьбы, с удивительным упорством продолжает отстаивать именно эту точку зрения на место философии в истории человечества, не смотря на то, что она противоречит сущности самого термина «философия». Философия в своем изначальном виде формировалась из любви к размышлениям и просветительскому распространению результатов этих размышлений, предполагая добровольность их восприятия. Ни о каком насильственном насаждении собственных убеждений в результате каких-то ни было боевых действий даже не предполагалось. Но шли времена, сначала религиозная идеология, а затем и мировоззренческая философия стали отстаивать силовые методы в пропаганде своих идей. В этом смысле Бердяев ни сколько не отличается от своих предшественников   христианско-богословского и атеистическо-материалистического направления.

2. Между рабством и свободой.

Идея рабства и свободы, уже не раз звучала на страницах этой книги из уст материалистов, и будет звучать еще не раз, так как именно эта идея лежит в основе овладения общественным сознанием. Убеди общество, что оно порабощено той или иной идеей, а затем предложи свои услуги выбраться на свободу, и вот уже как за  горьковским героем страждущие бредут из тьмы к свету, но в конце пути находится новый «Данко», который с новым горящим сердцем в руках уводит людей уже по новой дороге и так продолжается до бесконечности. Бердяев, явно ощущающий свою уникальность в философском мире, все тот же «Данко», даже в подобии поставленной перед собой задачи он не видит ее тщетность, уже многократно доказанную его предшественниками.    
«Основное противоречие моего мнения о социальной жизни связано с совмещением  во мне двух элементов - аристократического понимания личности, свободы и творчества и социалистического требования утверждения достоинства каждого человека, самого последнего из людей и обеспечения его права на жизнь».
Интересно было бы узнать его отношение к «последнему из людей» если бы он изуверски надругался над его дочерью или сыном. Хорошо рассуждать об абстрактном милосердии и исповедовать «реалистическую» философию, пока это не коснется лично тебя. Миллионы задушенных в газовых камерах нацистов и павших за колючей проволокой ГУЛАГа, вряд ли разделят бердяевское утверждение о праве их убийц на достоинство и жизнь. Вот именно в этих социальных коллизиях и проверяется истинность того  или иного философского воззрения на природу вещей. Одно дело рассуждать об абстрактных правах в тиши кабинета, совершенно другое формировать свое мировоззрение непосредственно в горниле событий.
Характерно также понимание Бердяевым личности, свободы и творчества как элемент аристократизма, то есть доступного лишь обладателям власти и авторитета. Таким образом, сам того не подозревая, Бердяев переводит проблему рабства и свободы из чисто абстрактной плоскости в плоскость социальной реальности, где степень свободы прямо пропорционально социально-общественному статусу личности и разрушить это соотношение можно лишь разрушив социальность человеческого сообщества, но это уже апокалипсис. И тем не менее Бердяев, с упорством достойного лучшего употребления, направляет свое сознание к этому апокалипсису, именно из-за того что он как кролик перед удавом загипнотизирован христианской идеей конца света, эсхатологией.    
«Обращаясь к самопознанию,..., я открываю в себе изначальное, исходное:  противление мировой данности, неприятие всякой объектности, как рабства человека, противоположение свободы духа необходимости мира, насилию и конформизму.
Так изначально определился внутренний двигатель (моей) философии: примат свободы над бытием, духа над природой, субъекта над объектом, личности над универсальнообщим, творчества над эволюцией, дуализма над монизмом, любви над законом.
В результате долгого духовного и умственного пути я с особой остротой осознал, что всякая человеческая личность, личность последнего из людей, несущая в себе образ высшего бытия,..., в себе имеет экзистенциальный центр и имеет право не только на жизнь,..., но и на обладание универсальным содержанием жизни. Это истина евангельская хотя и недостаточно раскрытая».    
И так перед нами результат долгих и напряженных раздумий одного из величайших умов русской философской мысли последнего времени. Что же нам предлагается в качестве итога многолетних исканий:    
"Блаженны нищие духом, ибо есть их Царствие Небесное." (Матф.,гл.5,ст.3.)
"Истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие."
(Матф.,гл.21,ст.31)    
Внутренний императив Бердяева от размышления к изменению, ложится на выношенную убежденность «противления мировой данности», а данность эта заключается в том, что и до, и после христианства общество остается социально неравным, и что самое страшное, это социальное неравенство коснулось самого Бердяева, оказавшегося из-за него в разрыве со своей исторической родиной. Именно поэтому он раскрывает эту «великую» евангельскую истину - личность как экзистенциальный центр общества и мироздания, а проще говоря, это христианский социализм.    
«Качественно различные, неравные личности не только в глубинном смысле равны перед Богом, но равны перед обществом, которому не принадлежит права различать личности на основании привилегий, т.е. на основании различия социального положения. Смысл социального уравнения в направлении бесклассовой структуры общества как раз и должен заключаться в выявлении личного неравенства людей, качественного различия, не по положению, а по существу. Так я прихожу к антииерархическому персонализму».    
Если бы это было написано в XVII веке, например Кампанеллой, то это выглядело бы вполне закономерно и естественно, но это написано в середине XX века, человеком, считающим себя одним из самых просвещенных людей русской эмиграции. Начнем с того, что понятия равенства перед Богом и обществом по сути своей не совместимы. Это все равно, что сравнивать музыку с грохотом металлолома на свалке. Ни одному нормальному человеку такое даже в голову прийти не может. Но это нормальному человеку, а вот в голову профессора может. И основа для такого сравнения до умопомрачения проста - и в том и в другом случае присутствует звук. Бердяев, поставив акцент на слово равенство, которое само по себе не имеет отличительного свойства от смысла предложения в котором оно использовано, переносит это тождество на рядом стоящие с ним слова. Если пользоваться подобным принципом тождественности, то совершенно естественно можно продолжить этот тождественный ряд до бесконечности: личность равна перед Богом, обществом, природой, солнцем, луной, стулом, ночным горшком и т.д. Тождество при этом не нарушается и каждое утверждение является верным, но я думаю даже Бердяева покоробило бы тождество Бога и ночного горшка. Сам того не замечая, Бердяев превращается из теиста в атеиста, не видя разницы равенства личности перед Богом и обществом. Смысл же различия этого равенства заключается в следующем. Равенство перед Богом связано с единой духовной сущностью человека, не зависимо от его миссии в Физическом теле, будет он героем или антигероем, любой человек возвращается в Духовный мир в то состояние из которого он вышел в очередную инкарнацию. В этом смысле все люди равны перед Богом. Но уже в самом Духовном мире не существует абсолютного равенства. Существа в нем располагаются на разных иерархических уровнях отличающихся между собой по качествам присущим Душе в трех Заповедях:  Доброта, Любовь, Знания. Те существа, которые обладают наиболее высокоразвитым набором всех трех качеств занимают высшие иерархии, другие нижние. В обществе Физического мира равенство определяется лишь биологической формой, во всем остальном, так же как и Духовном мире он вынужден подчиняться социальной иерархии, с той лишь разницей, что нахождение на ее вершине определяется не духовными качествами, а материальными. Стремление человечества совместить высшие иерархические качества двух миров является лишним подтверждением о происхождении человечества. Но как это не пессимистично звучит, а полного подобного совмещения не может произойти в принципе, из-за абсолютной несхожести обоих миров. В Физическом мире всегда приоритет будет за материальным, а духовная составляющая всегда будет вторична. Со временем, они возможно значительно приблизятся друг к другу, но ни когда не соединятся, а уж тем более не поменяются местами.
И так мы видим, в своем заблуждении, вызванным, судя по всему самыми благородными чувствами, Бердяев прокладывает тропинку между экзистенциализмом и материализмом,  которая с успехом будет проторена его последователями.
Вступив однажды на дорогу виртуальной истины, человек, как правило, уже не может с нее свернуть и продолжает путь в сумерках своего сознания.
Бердяев потерял «нить Ариадны» и идет уже под сладкие звуки христианского и большевистского социализма. Он уже видит перед собой мираж «социального уравнения в бесклассовом обществе», к которому он как истинный последователь единственно верных учений стремится без всякого сомнения и готов у сегодняшнего общества отобрать не принадлежащие ему «права различать личность на основании привилегий», т.е. на основании различного социального положения. Странно, почему Бердяев не нашел общего языка с большевиками, ведь его мировоззрение практически тождественно их мировоззрению, с той лишь разницей, что они реализовали его на судьбах миллионов людей , а он лишь на бумаге. «Отобрать и поделить» вот смысл социалистической идеи, не развиваться естественно, медленно и постепенно, а сразу «отобрать и поделить».  В этой идеи  нет ничего абсолютного нового, она существовала до Христа и продолжает существовать по сей день. Привлекательность ее как раз и заключается в исключительной  утилитарности: приобрести материальные блага с минимальными затратами. На духовное совершенствование социальное неравенство ни как не влияет. В истории можно найти тысячи примеров, когда люди, находившиеся на самом низу социальной иерархии, проявляли недосигаемую высоту духа, когда рабы становились властителями дум своих поработителей. Таким образом, социальное равенство, о котором так печется Бердяев, необходимо не для духовного совершенствования, а всего на всего для улучшения материального положения обделенной части населения.
Улучшение материального положения возможно лишь двумя способами: создание новых условий или перераспределение уже имеющихся благ. Так вот Бердяеву, как и Ленину, более по сердцу второй способ - «отобрать права», при этом он даже не задумывается над тем как это можно сделать и что за этим последует, хотя перед его глазами уже тридцатилетний опыт социалистического строительства, от которого его отстранили. Что бы предложить отобрать у общества какие-то ни было права разумный человек вначале должен проанализировать, а не приведет ли это к гибели самого общества. Когда хирург берет в руку скальпель, прежде чем что-либо им отрезать, он десятки раз подумает, а не навредит ли он тем самым больному. Но философы не давали клятвы Гипократа, поэтому хирургические операции на обществе для них раз плюнуть. Полосанул раз другой и смотри, что из этого вышло. Ну, а не то вышло: «извиняйти ошиблись». Все бы это было бы смешно, если б не было так горько, если бы общественное устройство не находилось в руках подобных диких знахарей.
Что такое отобрать у общества права? Права, которые есть плод тысячелетней эволюции человеческого общества. Права социальной привилегии развивались и совершенствовались миллионами поколений, став за это время неотъемлемой частью социального устройства общества. Против чего борется Бердяев в сомне с социалистами всех мастей? Против наследственного права социального статуса. Какая-то семья  или род упорным трудом обеспечила свое социальное возвышение. Последующие поколения безобразно эксплуатируют достижения своих предков. И вот приходит праведник и говорит: «Отобрать и поделить». Отбирают и делят, но не поровну, а по справедливости, исходя из ее понимания праведником. Проходит время; обездоленные становятся обеспеченными, поднимаются на высшие ступени социальной иерархии, и становятся точно такими же, которых они недавно осуждали и обирали. И так продолжается до бесконечности. Права, которые отбираются, не уничтожаются в силу свой неуничтожимой природы, а автоматически переходят к экспроприаторам. Меняются внешние формы, суть, природа прав остается неизменной. Но за перераспределение этих прав среди социальных слоев общество расплачивается миллионами жизней, скорбью и человеческими трагедиями. Что бы это понять, не надо быть «семью пядей во лбу», а достаточно быть, всего на всего, человеком любящем ближнего своего. Но для этого его надо любить.
Бердяев не такой, он Павлик Морозов:    
«Я никогда не видел затруднения в том, чтобы пожертвовать социальными традициями, предрассудками и интересами дворянско-аристократического общества, из которого я вышел».    
Павлик так же не утруждал себя семейными узами и выдал собственных родителей на растерзание. Но в этом поступке кристаллизовалась идея большевизма: примат  общественного над личным, и Павлик продал свою совесть за великую, но иллюзорную мечту о всеобщих свободе и равенстве, но без его собственных родителей. С позиции общечеловеческих ценностей - единство семьи и рода - его поступок омерзителен, но он в какой-то мере простителен юному пионеру-ленинцу, в сущности, еще не способному понять, где добро и где зло. Но когда, подобные откровения исходят от пожилого профессора, считающего себя интеллигентом, то невольно испытываешь чувство сходное с тем,  когда случайно, не по своей воле вдруг столкнется с чем-то гадливым, зловонным и слюнявым (если я не шокирую читателя - с блевотиной). Предательство возводится в достоинство. Человек не выбирает своих родителей, так же как он не выбирает и среду своего обитания. И точно так же, как дурно быть предателем по отношению к твоим родственникам, точно так же дурно быть предателем по отношению к социальной группе, к которой ты принадлежишь. Предателей ни где, никогда и ни в какие времена не любили, и не просто не любили, но осуждали, презирали и преследовали. Но предатели всегда были, есть и будут. И потребность в них тем больше чем глубже и кровавее происходят социальные перемены. Бердяев, наверняка, читая «Капитанскую дочку», осуждал предателя Швабрина, предавшего свое «дворянско-аристократическое общество», став на службу смутьяну и бандиту. Но то Швабрин, а он Николай Бердяев совершает предательство не во имя корысти, а во имя всеобщей свободы бесклассового общества. Но беда заключается в том, что цель не оправдывает средства, и вся эта слащавая говорильня вокруг всеобщего счастья затеяна лишь с одной целью чуть присластить горькую пилюлю самоуничежения во имя не сбыточной надежды быть признанным на своей исторической родине. И это нравственное падение не осталось в туне, и оказалось востребовано, когда понадобилось преподнести обществу все те же идеи, но в другой обертке.
Ирония судьбы заключается в том, что Бердяев пытаясь решить неразрешимую  дилемму между рабством и свободой, сам выбирает духовное рабство, в «прахе» доказывая свою лояльность «великим гуманистическим» идеям социализма, с рабской покорностью ожидая, что реальные хозяева этой идеи его заметят и бросят ему крохи со своего стола. Но не увидели, не поняли, не позвали. И это уже личная трагедия человека заблудившегося в сумерках своего сознания.
         
3. Сумеречная иллюзия.
    
Трагедия гениального одиночества всегда вызывает сострадание и сочувствие, даже тогда, когда эта гениальность блуждает в потемках.
Бердяев, так же как и Ницше одинок:
«Я никуда не мог себя вполне отнести и чувствовал себя довольно одиноко».
 Творчество в одиночестве, наиболее сложное и наиболее опасное для душевного здоровья творчество. Поэтому иногда бывает очень трудно разобраться в мыслях рожденных в таком сознании. И все же попробуем понять логику познания одного из основателей экзистенциализма.
«Весь мир ничто по сравнению с человеческой личностью, с единственным лицом человека, с единственной его судьбой. Личность есть категория аксиологическая , оценочная. Она не может быть отождествляема с душой. Личность есть независимость от природы, независимость от общества и государства».    
И так примат личности над всеми формами бытия, но при этом она неотождествляема Бердяевым с душой. Тогда что же такое личность в этом случае?
«Бог не объект для личности, он субъект, с которым существуют экзистенци-альные отношения. Личность есть абсолютный экзистенциальный  центр».
Теперь становится понятен смысл личности в изложении Бердяева. Если Бог есть центр Духовного мира, то личность, то бишь человек, есть центр Физической вселенной. Этот вывод происходит из евангельской строки:
«...кесарево кесарю, а Божие Богу.» (Мат., 22, 21. Мар., 12, 17.)
А так  же из стремления Христа стать центром общественного сознания.
Как видим Бердяев создавая, казалось бы светскую философскую идею антропоцентризма, тем не менее формирует ее строго в рамках христианской идеи равноправия человека и Бога. Личность в понимании Бердяева это психически разумная деятельность человека, его способность осознавать и воздействовать на окружающий его мир. Если с подобным материалистическим пониманием личности вполне можно согласиться, то с выводами, которые из этого делает Бердяев, вряд ли можно примериться.
Возвышение личности над мировым сообществом, до низведения последнего при этом до состояния «ничто», это уже крайняя форма анархизма, когда примат личности над государством абсолютизируется до гипертрофированных размеров. Если каждая личность уникальна, а в этом я думаю ни кто и не сомневается, хотя бы на своем собственном примере, то не менее уникальным являются две и более личности. Таким образом, противопоставляя личность обществу, Бердяев сам того не замечая, противопоставляет одну личность другой, но ведь каждая из них уникальна, и ни одна из них не имеет какого-либо преимущества над другой, следовательно, тезис о примате личности над обществом является софизмом, тем более это касается отношений человека с природой и Богом.
Возвышая личность до умопомрачительных высот, Бердяев подспудно подразумевает под ней проявление лучших человеческих качеств: доброты, любви, сострадания, сочувствия, долга, чести и т.д. Но как быть с теми личностями, которые не только не обладают подобными качествами, а наполнены, наоборот, качествами античеловеческими: злобой, ненавистью, завистью, агрессивностью, лицемерием и т.д. Они тоже личности? А раз так, то они так же могут пренебречь общественными и государственными интересами в угоду сиеминутных интересов и выгод. Таким образом, бердяевский антропоцентризм становится философским обоснованием общественного или природного переустройства, в интересах одной или нескольких личностей, с полным пренебрежением к интересам большинства. И здесь Бердяев становится противоположным самому себе: бесклассовое общество, о заботе которого он возвестил в начале своей работы, невозможно при наличии антагонизма между личностью и обществом.
Бердяев, очевидно опираясь на современные воззрения квантовой физики не тождественности части и целого, механически переносит их на философскую почву:
«Личность не есть часть и не может быть частью в отношению к какому-либо целому, хотя бы к огромному целому, всему миру. 
...личность не есть часть универсума, универсум есть часть личности».
Бердяев пытается пристроить абсолютно алогичную мысль, что часть может быть больше целого. Внедрение подобной мысли в философское учение, значительно поднимает ее общественный статус. Для того или потому, что эта мысль является хорошим обоснованием его собственных идей, так или иначе, но он явился соучастником утверждения в общественном сознании уродливой и извращенной концепции ирреальности нашего мира, который как бы существует в двух абсолютно разных проявлениях: классической физики Ньютона и релятивистской физики Эйнштейна. И так свобода вновь приносится в жертву интеллектуальному рабству.
Бердяев не видит за внешними фразами смыслового содержания в своих утверждениях. В своем понимании свободы и рабства личности он целиком находится в плену  христианского мировоззрения, даже не пытаясь освободится от его пут:
«Христос - свободный, самый свободный из сынов человеческих. Он свободен от мира. Христос говорил как власть имеющий, но не имел воли к власти и не был господином».    
Вот символ свободной личности, и плевать, что этот символ есть порождение изощренного ума иудейских нуворишей, плевать, что даже сами изобретатели этого символа показали неистребимую его волю к власти, он должен быть таким, каким создан в последствии христианской молвой.
Построение философских догм  на внешне осознаваемых психологических стереотипах, и есть та основная ошибка, которая уводит исследователя в фантастическую страну «реальных» иллюзий.
Свобода личности вне общества - миф. Действительно абсолютная свобода достижима только вне общества, но вне общества не существует личности, личность  это  явление общественное и может существовать как таковая только в обществе. Все известные на сегодня примеры воспитания детей вне окружения себе подобных показывают нам человека-животного, о личности которого говорить просто нелепо, так как он не только не осознает себя как личность, но и вообще не осознает своего человеческого происхождения. Здесь профессор Бердяев уж очень грешит против истины.  Но вероятно он имел ввиду людей выросших в обществе, но затем покинувших его - отшельников. Тогда надо признать, что любой отшельник, по какой-либо причине  принявший решение изолировать себя от общества есть личность, все же остальные таковыми не являются. Но поскольку отшельников единицы, то становится совершенно не понятно, что за явление исследует Бердяев, раз оно настолько уникально, что неприложимо ко всему человечеству. Как ни крути, а выходит, что им предлагается концепция, которая к реальной действительности не имеет ни какого отношения. И это после его заявления:    
"Я никогда не был философом академического типа и никогда не хотел, чтобы философия была отвлеченной и далекой от жизни."
Но в реальности эта отвлеченность все дальше и дальше уводила его от объективных законов.    
"Личность первичнее бытия".    
С этим можно было бы согласиться, если бы личность отождествлялась им с Душой. Но нет, не отождествляется. Хотя в строгом научном понимании и такое отождествление не ставит личность выше бытия, но с определенной натяжкой на это можно было бы согласиться, но Бердяев разъединяет личность и Душу, но ставит ее наперед бытия, в результате наличия которого она собственно и является объективной реальностью. Это похлещи релятивистского извращения: часть больше целого. Это уже философское обоснование, что бытие есть следствие деятельности личности. А позволительно спросить, а что было до того, как на Земле появилась личность, как быть с бытием ее природы до появления на ее поверхности человека, воплощенной личности. По мнению Бердяева это «онтологическое прельщение», то есть дьявольское искушение. На самом деле:    
«Нужно выбирать между двумя философиями - философией, признающей примат бытия над свободой, и философией, признающей примат свободы над бытием».    
Ну, прям как Владимир «Красно Солнышко»: то ли христианство выбрать, то ли магометанство, то ли иудаизм. Причем и выбирать-то надо не умом, а сердцем:    
«Этот выбор не может определяться одним лишь мышлением, но определяться целостным духом, т.е. волей».    
Вот так, какую тебе надо, такую философию и выбирай, а отражает ли эта философия реальный или ирреальный мир это дело десятое, и вообще не о том речь, зато красиво то как: свобода, бытие, целостный дух, примат свободы над бытием или бытия над свободой.
Красиво построенные формулы с родни математическим абстракциям вроде многомерного пространства и пространственно-временных континуумов. В математике можно соединять и разделять все что угодно, при этом результат всегда будет правильным: произведение числа депутатов на число прошлогодних листьев всегда даст точный результат в депутато-листьях, но не имеющий ни чего общего со здравым смыслом. Так и в философии можно утверждать, что свобода выше бытия, но это нисколько не меняет существующего положения вещей. Бытие это явление, в результате которого что-то образуется и формируется как объективная реальность, а уж затем в этой объективной реальности начинают проявляться качества, одним из которых и   является свобода. Проявления качества при отсутствии носителя этого качества по меньшей мере странно, если не сказать абсурдно. Но это относится только к рациональному мышлению в иррациональном христианском мышлении такие метаморфозы обычное дело.
Причем параноидальный бред, рожденный навязчивой христианской идей равенства человека и Бога, в конце концов, приводит антропоцентризм к атеизму:
«Бог никакого миропорядка не сотворил, и в своем творчестве Он никаким бытием не связан.
Он не является причиной чего-либо.
Нужно делать огромное различие ...  между Богом как существом и Богом как объектом».    
Бердяеву мало скинуть Бога с его пьедестала, ему необходимо его еще и расчленить, это уж очень смахивает на каннибализм. И так опыт персоналистической философии приводит Бердяева к атеизму, поэтому не удивительно, что последующие представители экзистенциализма полностью переходят в атеизм.   

2. САРТР.  ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ - ЭТО ГУМАНИЗМ. 

В отличии от Бердяева Сартр без обяников объявляет о своем атеизме:
"Атеистический экзистенциализм, представителем которого являюсь я, более последователен".    
Эта последовательность заключается в том, что:
«...под экзистенциализмом мы понимаем такое учение, которое делает возможной человеческую жизнь и которое, кроме того, утверждает, что всякая истина и всякое действие предполагают некоторую среду и человеческую субъективность».
(выделено мной)    
Таким образом, Сартр, развивая «лучшие» традиции христианского богословия, поднимается на вершину антропоцентрического субъективизма, объявляя, что только экзистенциализм делает возможным человеческую жизнь. Действительно подобная вершина не достигалась ни одним из субъективистских учений. Поставить жизнь в зависимость от учения на это еще ни кто не решался. Но, решившись на столь беспрецедентный шаг уже нечего бояться и можно вообще себя ни в чем не ограничивать и объявить, что истина, так же как и жизнь зависит от человеческой субъективности, тем самым смело связать себя с традициями субстанционализма Гегеля и трансцендентализма Канта.
    
1. Первый принцип экзистенциализма.
    
«Нет никакой природы человека, как нет и бога, который бы ее задумал. Человек просто существует. И поскольку он представляет себя уже после того, как начинает существовать, ..., то он и есть лишь то, что сам из себя делает».    
Сартр очень четко обрисовывает исходную позицию своего учения: все в мире в воле случая и ни какого предопределения не существует, человек лишь продукт своей воли. С точки зрения юриспруденции и социальных отношений это вряд ли может  вызвать какие-либо возражения. Действительно человек полностью должен отвечать перед обществом за свои поступки, предполагая что он в состоянии контролировать свое поведение. И здесь Сартр выступает скорее не как философ, а как юрист-правовед. Но разница между прикладными знаниями и философией как раз и заключается в том, что философия должна подниматься над локально конкретном и изучать обобщенные явления.
Любое животное, достигнув определенного возраста, начинает осознавать свое существование, в этом смысле человек ничем от него не отличается, отличие начинается тогда, когда кроме собственного осознания, приходит осознание, а не инстинкт, своего социального статуса. Если бы Сартр, осознал свою общность со своим социальным окружением, а не находился бы с ним в противоречии, то неизбежно бы понял, что в формировании своего Я человек не одинок, и во много зависим от среды своего обитания. Люди, вырванные из культурной среды в раннем детстве, в основной своей массе не проявляют ни какого интереса к своему  интеллектуальному развитию. Подавляющая часть населения планеты довольствуется тем уровнем общественного познания, которое принято в его окружении и лишь единицы предпринимают неимоверные усилия, что бы сформировать свое Я вопряки общепринятому представлению, в случае когда это Я стремиться к интеллектуальному возвышению. В случае же падения, это происходит без особого усилия, а скорее как раз из нежелания предпринимать хотя бы и те минимальные усилия что бы удержаться на уровне общественных требований. Таким образом, так же как и у Бердяева, у Сартра учение касается лишь очень ограниченного числа людей. Учения для избранных можно конечно назвать элитарным, но отражающим какую либо действительность вряд ли, так как это подгоняет учение под социальный заказ:
   «Таким образом, первым делом экзистенциализм отдает каждому человеку во владение его бытие и возлагает на него полную ответственность за существование».    И вот здесь начинается окончательная подгонка учения под заказ. Раз человек ответственен за свое бытие и эта ответственность не разделена с ним обществом, следовательно  по  отношению  к  обществу  у  него нет ни каких моральных обязательств, а раз так, то человек может с обществом и не считаться. Тут Сартр понял к чему могут привести его утверждения о личной ответственности и пытается, не совсем ловко, исправить ситуацию, но так что бы не менять исходный постулат, иначе разрушится все здание учения:    «Но когда мы говорим, что человек ответствен, то это не означает, что он  ответственен только за свою индивидуальность. Он отвечает за всех людей».
Во как вывернул. Общество за человека не ответственно, а человек за общество отвечает. Принципиальное противоречие, как всегда в подобных случаях философы пытаются прикрыть сложным риторическим кульбитом:
«Субъективизм означает, с одной стороны, что индивидуальный субъект сам себя выбирает, а с другой стороны - что человек не может выйти за  пределы  человеческой  субъективности.  Именно второй смысл и есть глубокий смысл экзистенциализма».
Сартр понимает, что подобный кульбит, хоть и прикрывает противоречие им же и возведенное, но не устраняет его, поэтому он предпринимает еще одну попытку, обосновать правильность своего утверждения:
«Выбрать себя так или иначе означает одновременно утверждать ценность того, что мы выбираем, так как мы ни в коем случае не можем выбрать зло. То, что мы выбираем, - всегда благо. Но ничто не может быть благом для нас, не являясь благом для всех»
Складывается впечатление, что человек, писавший это, не в состоянии выглянуть из собственного окна, и философствует исключительно в «четырех стенах» полностью изолировав себя от общества. И большевики, и фашисты были абсолютно уверены в благости своего выбора, но вот почему-то жертвы этого выбора их оптимизм не разделяли. Сартр, создавая совершенно искусственную умозрительную конструкцию, даже не попытался ее примерить на действительность.  А зачем? Она ведь такая красивая и без этой примерки.      
2. Сумеречные истины.

Начав с полной изолированности человека в своем формировании от общества Сартр уже через несколько страниц забывает о том, что этот постулат лежит краеугольным фундаментом в основании его учения и начинает утверждать прямо противоположное:    «Мне вовсе не обязательно быть Авраамом, и, тем не менее, на каждом шагу я вынужден совершать поступки, служащие примером для других. Для каждого человека все происходит так, как будто взоры всего человечества обращены к нему и будто все сообразуют свои действия с его  поступками».
Всего несколько строк назад Сартру потребовалась не одна страница, чтобы доказать справедливость изолированности формирования человека от общества, и вот уже утверждается с точностью до наоборот, личность - есть продукт социальных отношений. И сразу возникает новая проблема: откуда берутся правила социального общежития? Если экзистенциализм отменил бога, то тем самым он взял на себя ответственность за общественную мораль, так как общественная культура приписывала установления этих правил богу.    «Это - исходный пункт экзистенциализма».
Но раз нет бога, то по мнению Сартра человек становится заброшенным, так  как при этом теряется опора и в себе и во вне. Теперь не на кого переложить ответственность за свои поступки, не к кому обратится за советом или прощением своих ошибок. И самое главное, лишившись бога, человек встал перед черной пропастью неизвестного будущего один на один с неопределенностью:
«...каким бы не был человек, впереди его всегда ожидает неизведанное будущее.
Никакая всеобщая мораль вам не укажет, что нужно делать: в мире нет знамений.»
Атеизм неизбежно перерастает в материализм, причем в материализм примитивный, грубый,  агрессивный, для которого все сводится к утверждению: «если я лично этого не видел, или видел, но не понимаю и не могу объяснить, следовательно,  этого не существует. Существует только то, что я вижу, что понимаю, и самое главное во что верю».  Но это уже христианство в чистом виде.
Сартр, пройдя извилистый путь блуждания в потемках, в конце концов, становится на идейную платформу христианства, в принципе, в случае необходимости оставляя себе лазейку, согласиться с реальностью бога:
«...даже если бы бог существовал, это ничего бы не изменило».
Действительно в том учение, которое он отстаивает от прибавления или убавления какого-либо утверждения ни чего не меняется, так как оно создано для приспособления к изменяющимся условиям социального заказа.

ЧАСТЬ 3.

ТРАНСЦЕНДЕНТАЛИЗМ
               
КАНТ.  КРИТИКА ЧИСТОГО РАЗУМА
    
Трансцендентализм предшествовал становлению диалектического материализма и экзистенциализма,  поэтому он представляет особый интерес с точки зрения  формирования базиса на котором взросли все современные философские школы, в особенности теория познания. Как утверждает сам Кант, его трансцендентализм происходит из метафизики как:    
«...критика самого чистого разума.
Я разумею под этим ... критику способности разума вообще в отношении всех знаний, к которым он может стремиться независимо от всякого опыта, а стало быть и решению вопроса о возможности или невозможности метафизики вообще, а также  объема и границ метафизики на основании принципов.
В этом исследовании я особенно постарался быть обстоятельным и смею утверждать, что нет ни одной метафизической задачи, которая не была бы здесь решена  или для решения которой не был бы здесь дан по крайней мере ключ.
Долг философии состоял в том, чтобы уничтожить иллюзии, возникшие из-за сложных толкований, хотя бы ценой утраты многих признанных и излюбленных фикций».    
Поставленная Кантом задача не может не вызывать трепетного восхищения в душе профессионального исследователя сокровенных тайн природы, тем более что он дал своему учению весьма обнадеживающее название. Трансцендентальность происходит из двух слов:  транс - «за пределами» и сцендо - «вознесение», что дословно переводится как - учение о том, что находится за пределами познанного или коротко - откровение. Таким образом уже в самом названии своего учения Кант вводит читателя в метафизическую обстановку познания в котором эмпирическая составляющая занимает незначительное место, а все строится на интуиции и субъективном восприятии. Причем субъективная сторона исследования распространяется Кантом до гипертрофированных размеров, поглощая в себе даже метафизический субъективизм. Таким образом, кантовский трансцендентализм, становится апофеозом идеалистического субъективизма, и именно поэтому он стал лишь промежуточным этапом в эволюции философских учений.
               
1. Начала.
         
Перед профессионализмом, с которым Кант преступил к своему исследованию, можно  лишь преклонить голову в святом почтении, к сожалению, такая ответственность у современных ученых практически отсутствует. Именно профессионализм заставляет Канта начать исследования с обсуждения и на сегодня еще не решенного вопроса о  пространстве и времени, так как именно в этих категориях происходит бытие, в котором собственно и существует сознание, являющееся объектом его исследования. Гениальность ученого порой проявляется даже тогда, когда он меньше всего об этом предполагает. Начиная обсуждение проблемы пространства, Кант в начале приводит то понимание, которое уже достигнуто метафизикой до него:
«1. Пространство не есть эмпирическое понятие, выводимое из внешнего опыта. Представление о пространстве не может быть заимствовано из отношений внешних   явлений посредством опыта: сам этот внешний опыт становится возможным, прежде всего, благодаря представлению о пространстве.
2. ...пространство следует рассматривать как условие возможности явлений, а не как зависящее от них определение...
3. Пространство в существе своем едино; многообразное в нем, а стало быть, и общее понятие о пространствах вообще основываются исключительно на ограничениях.
4. Пространство представляется как бесконечная данная величина».
Таким образом, если исключить из обобщения первое утверждение, можно сделать следующий вывод, что уже до Канта метафизика выработала следующее понимание пространства как философской категории:
Пространство - это объективная реальность бесконечная и единая в своем проявлении; что собственно и является фундаментом сегодняшнего понимания этого физического явления.
И если бы Кант акцентировал свое внимание именно на этом обобщении и попытался бы провести его более глубокий анализ, вполне возможно, что эволюция современной философии пошла бы иным путем. Но этого не произошло. То ли в силу неприятия Кантом материализма, то ли в силу его излишней увлеченности субъективизмом, то ли в силу  еще  каких либо не известных нам причин, но, так или иначе, он прошел мимо исторического поворота в эволюции философии и отправился за миражом, который декларировался в первом пункте. Именно это утверждение, по его мнению, и несло в себе ту необходимую информацию, следуя за которой и можно прийти к долгожданной истине и он приводит свое трансценденое толкование понятия пространства:
«...только с точки зрения человека можем мы говорить о пространстве, о протяженности и т.п..
...эта форма, если отвлечься от предметов, есть чистое созерцание, называемое пространством.
...мы не можем утверждать, что оно охватывает все вещи сами по себе независимо от того, созерцаются ли они или нет, а так же независимо от того, каким субъектом они созерцаются. Итак, наши истолкования показывают нам реальность (т.е. объективную значимость) пространства в отношении всего, что может встретиться нам вне нас как предмет, но в то же время показывают идеальность пространства в отношении вещей, если они рассматриваются разумом сами по себе, т.е. без относительно к свойствам нашей чувствительности...
...пространство есть ничто, как только мы отбрасываем условия возможности всякого опыта и принимаем его за нечто лежащее в основе вещей самих по себе.
...те предметы, которые мы называем внешними, суть только представления нашей чувствительности, формой которых служит пространство».
Таким образом, Кант дает развернутое определение пространства, которое уже было сформулировано до него метафизикой: «пространство не есть эмпирическое понятие». Разрабатывая именно это утверждение он приходит к утверждению противоречащему здравому смыслу: предметы физического мира в котором мы существуем есть лишь реальность нашей чувствительности и вне ее не существуют, а следовательно не существует и пространство как условие возможности их проявления. Проще говоря, по Канту мир существует до тех пор, пока существует человек. С точки зрения субъекта это действительно так. Реальность мира, как форма его проявления, имеет смысл лишь до тех пор, пока человек существует и осознает это существование, после этого, если принять материалистическую концепцию невозможности существования сознания вне тела, наступает конец восприятия реальности, или другими словами для человека реальность перестает существовать. Но здесь очень важно понять, что исчезновение реальности даже в этом случае касается лишь конкретной личности, но не как не пространства как объективной реальности, которое продолжает существовать и после смерти конкретного человека. Именно эта концепция Канта относительно конечности восприятия и была в последствии воспринята диалектическим материализмом, который на основе этого и возвел утверждение о конечности человеческой жизни между рождением и смертью. Но, положив в фундамент своего учения ложную предпосылку, учение, в последствии столкнувшись с реальным опровержением ложности этого утверждение, уже самого того не желая, становится на путь замалчивания, ошельмовывания, передергивания и т.д., в результате чего и родилась крылатая фраза «этого не может быть, потому что не может быть ни когда».
Таким образом, Канта можно считать научным основателем материалистического атеизма. Он, исходя из ложных посылок и не исследовав множественность фактического материала, априорно вводит в научный оборот утверждение о конечности человеческого разума, тем самым «исключив» из реальности понятие «Душа». Это представление о том, что учение может по собственному желанию включать или исключать из реальности то или иное явление было воспринято в последствии практически всеми философскими школами, превратив их представителей из объективных исследователей в перстуказующих чиновников, наивно уверовавших в то, что будто бы реальностью можно управлять по собственному желанию. Но не только отмена Души последовала из выводов Канта. Неправильно поняв смысл субъективизма, диалектический материализм, отбросив действительно ценные достижения метафизики в объективном понимании феномена пространства, слепо следует за Кантом и понимает пространство лишь как «форму бытия материи, которая выражает ее протяженность и структурность, существование и взаимодействие элементов в различных материальных системах». Таким образом, пространство из основополагающего феномена, каким оно представлялось метафизике, в сознании материалистов, благодаря Канту, превращается во вспомогательный инструмент существования элементов в различных материальных системах. То есть пространство в их понимании эта некая подсистема необходимая для реализации действительности различных объектов. Но раз так, то с пространством можно обращаться как с обычным математическим представлением: его можно замкнуть в шар, скрутить в трубочку или представить вроде лошадиного седла, с пространством можно делать все, что  заблагорассудится исследователю, благо индульгенцию на этот произвол выдали самые авторитетные ученые мира.
Таким образом, Кант не просто проскочил исторический поворот эволюции философии, но и потащил за собой в «болото» иллюзий все школы современной философии.
Вторым фундаментальным понятием бытия является время, о котором Кант также в начале приводит метафизическое толкование:
«1. Время не есть эмпирическое понятие.
2. Все явления могут исчезнуть, само же время (как общее условие их возможности) устранить нельзя.
3. Время имеет только одно измерение».
Обобщая 2 и 3 пункты можно сделать вывод, что время бесконечно и одномерно, т.е. связывает только прошлое и будущее через настоящее, и никак по-другому существовать не может. И снова первый пункт трактует время, как и пространство, как некую субъективную реальность. Так же как и в случае с пространством, Кант отбрасывает объективные определения и концентрирует свое внимание лишь на первом пункте, давая на его базе свое развернутое понимание феномена времени:
«a) Время не есть нечто такое, что существовало бы само по себе или было бы присуще вещам как объективное определение... 
b) Время не есть не что иное, как форма внутреннего чувства... 
с) Время есть априорное, формальное условие всех явлений вообще. 
...мы оспариваем у времени всякое притязание на абсолютную реальность..., ...если отвлечься от субъективных условий чувственного созерцания, (оно) ровно ничего неозначает и не может быть причислено к предметам самим по себе (безотносительно к нашему созерцанию) ни как субстанция, ни как свойство.»
Здесь Кант последователен сам себе. Если субъективно пространство, то, следовательно, и время должно быть субъективно, так как одно без другого просто не  существует. Но вот для материалистов такая последовательность неудобна и они  выделяют в понятии времени только его свойства внешнего проявления - это «форма бытия материи, характеризующая длительность существования всех объектов и последовательность смены состояний». И уж коль ни каких внутренних свойств время не имеет, то с его внешним проявлением можно обращаться абсолютно произвольно, раз уж сам Кант сказал, что у времени можно оспорить притязания на реальность, и  появляются на свет самые дикие теории, спекулирующие на понятие «время». Это и путешествия во времени, и передвижение быстрее скорости света, и пространственно-временные континуумы и т.д. и т.п. Анализируя стремление Канта изъять из обращения реальность пространства и времени невольно приходишь к непониманию, для чего это необходимо, раз это может быть достаточно легко, как эмпирически, так и логически опровергнуто. Но Кант сам разъяснил причину создания столь странного абсолютно искусственного учения. Необходимость его заключалась в том, что бы доказать, что в пространстве и времени нет места Богу, как первичной разумной сущности, коль скоро они реальны лишь в период существования человека, то и нет ни какой необходимости привлекать понятие Бога для их существования. Таким образом, Кант создавал научные основы субъективного атеизма, который в последствии трансформировался в атеизм материалистический.
2. В споре рождается истина.
    
Кант как исключительный профессионал прекрасно понимал, что одного декларирования своих идей для утверждения их верности явно не достаточно, поэтому он  приводит метод сравнительного доказательства своего тезиса и его антипода. Такое состояние, когда одно явление может иметь два и более противоположных объяснения базирующихся на обоснованных доказательствах называется антиномия, именно в  этом свете и рассматривает Кант ряд своих базовых положений.
Положение первое:
«Тезис.
Мир имеет начало во времени и ограничен также в пространстве.
Антитезис.
Мир бесконечен и во времени и в пространстве».
В анализе этого первого положения обращает на себя внимание, что Кант не использует другие возможные варианты антитезиса. Например:
а) Мир имеет начало во времени и неограничен в пространстве. 
b) Мир ограничен в пространстве и бесконечен во времени. 
Таким образом, из четырех возможных утверждений в качестве логического постулата выбираются только два, причем антитезис является зеркальным отображением  тезиса. В связи с этим напрашивается закономерный вопрос: что это, неспособность комплексного вычленения проблемы, или умышленное ее сужение, связанное с невозможностью противостоять не приведенным утверждениям? Если принять во внимание ту тщательность и профессионализм с которыми выполнена вся эта работа в целом, следует согласиться пожалуй с первым предположением: Кант просто не увидел существование других антитезисов, вероятно из-за самой предопределенности антиномии и до сегодняшнего дня оперирующей лишь двумя противопоставлениями. Тем не менее, интересен ход доказательства тезиса через антитезис:
«В самом деле, допустим, что мир не имеет начала во времени, тогда до всякого данного момента времени протекла вечность и, стало быть, прошел бесконечный  ряд следующих друг за другом состояний вещей в мире.
Но бесконечность ряда именно в том и состоит, что он никогда не может быть закончен путем последовательного синтеза.
Стало быть, бесконечный прошедший мировой ряд невозможен; значит, начало мира есть необходимое условие его существования, что и требовалось доказать».    
Вообще надо сказать попытка логического умозаключения без многофакторного анализа проявляемых свойств того или иного явления, дело практически безнадежное. Попытка  воссоздания облика человека лишь по его тени, путем логических предпосылок без анализа условий возникновения тени вероятней всего приведет исследователя к совершенно абсурдному результату. Кант пытаясь доказать безграничные возможности логики пытается продемонстрировать ее феноменальный результат. Но в результате сам попадает в капкан вожделенных иллюзий. Логический переход: от выражения «бесконечный прошедший мировой ряд невозможен», к выражению: так как, бесконечный ряд «никогда не может быть закончен путем последовательного синтеза» происходит где-то в недрах сознания Канта, по, лишь одному ему ведомому, логическому лабиринту. Кант совершенно не объясняет, как он увязал бесконечный ряд абстрактных символов с конкретной последовательностью мирового времени. Это две абсолютно разные философские, да и физические, категории. Если абстрактные символы могут быть какие угодно и не отражать никакого внутреннего содержания, то время это вполне реальный физический феномен, обладающий целым рядом неприложных законов, нарушение которых в анализе и приводит к абсурдным результатам. То есть конечность времени ни как не может вытекать из невозможности окончить бесконечный ряд. Таким образом, Кант получает правильный результат из совершенно не правильного и ни чего не доказывающего доказательства. Но случайно угаданный правильный вывод еще не залог таких удач в будущем и Кант сразу же впадает в ошибку, соединяя время и пространство по аналогии: раз конечно время, следовательно, конечно и пространство, причем обоснование этого строится на том же принципе соединения не соединимого. Любой логический анализ, проведенный без глубочайшего многофакторного исследования эмпирических фактов проявления исследуемого явления, неизбежно будет рано или поздно приводить к иллюзорным выводам «истинного» доказательства, что собственно мы и видим в антиномиях Канта.
Положение второе:
«Тезис.
Всякая сложная субстанция в мире состоит из простых частей, и вообще существует только простое или то, что сложенного из простого. 
Антитезис.
Ни одна сложная вещь в мире не состоит из простых вещей, и вообще в мире нет ничего простого».
Важно заметить, что в основном тезисе предполагается существование либо только простых частей, либо только того, что сложено из простых частей. Примененный союз «или» тем самым автоматически исключает положение совместного существования простого и сложного, это можно было бы отнести к досадной ошибке, если бы не подтверждение именно такого понимания соотношения простого и сложного приведенное Кантом в своем доказательстве:
«Отсюда непосредственно следует, что все вещи в мире суть простые сущности» так как даже если они и представляют из себя нечто сложное, то всегда есть возможность расчленить их на простые составляющие. Если бы Кант в этом месте обратился бы к своему собственному доказательству касательно времени и вспомнил бы о бесконечном последовательном ряде, то он вполне мог бы признать, что любое деление бесконечно. Любую простую составляющую можно разделить пополам, а затем еще и еще раз, и каждая из полученных частей всегда будет более простой, чем та, которая была до деления. Таким образом, если исходить из абстрактной возможности бесконечного деления, то в природе не может существовать нечто абсолютно простое. Другое дело, когда мы говорим о минимальном объекте, сохраняющем проявляемые  свойства целого, меньше которого уже эти свойства исчезают. В этом случае всегда есть предел, далее которого деление бессмысленно, так как получаемые при этом части уже не влияют на сохранение свойств целого объекта. Например, род по определению представляет собой совокупность нескольких семей объединенных родственными  связями. Может ли состоять род из менее чем трех семей? Очевидно нет, так как род должен объединить семью мужа и жены, а также собственно семью молодоженов. При отсутствии в этом объединении хотя бы одной семьи говорить о существовании рода как об объективной реальности уже бессмысленно, хотя число близкородственных семей может быть и всего две, то есть более простое объединение, чем из трех семей,  но оно не может сохранить требования, предъявляемые к роду - непрерывность родственных отношений. То же самое касается и семьи. Семья из двух человек это скорее родственный союз, из которого в последствии может или не сможет развиться род, чем настоящая семья в полном смысле этого слова, являющаяся основой возникновения рода. Таким образом, объективная реальность простых образований является не  следствием того, что сложные объединения представляют из себя лишь механический набор простых сущностей, а как раз наоборот, простая часть появляется тогда, когда количественное деление изменяет качество целого и с этого момента, вновь получаемая при делении часть приобретает новое качество, принципиально отличное от того целого, из которого оно было выделено. Как видим Кант был очень близок к пониманию  философского смысла простого и сложного, но переоценка логических возможностей чистого разума практически свела на нет его гениальную научную интуицию.    
Положение третье:
«Тезис.
Причинность по законам природы есть не единственная причинность, из которой  можно вывести все явления в мире. Для объяснения явлений необходимо еще допустить свободную причинность. 
Антитезис.
Нет никакой свободы, все совершается в мире по законам природы».
С точки зрения современной философии это положения является наиболее важным, так как дает обоснование роли случая в эволюции природы. Имея такой инструмент совершенно легко можно ответить на все самые сложные вопросы. Этот тезис полностью без всякого изменения перекочевал в диалектический материализм, позволив ему тем самым закрыть все вопросы, на которые он не может дать ответ.
Как образовалась Вселенная? Случайно.
Как сформировалось вещество? Случайно.
Как сформировалась солнечная система? Случайно.
Как появилась жизнь? Случайно.
Как появился человек? Случайно, и т.д., и т.п.
Объем случайных событий в науке стал столь большим, что уже кое-где начинают теряться и законы природы, не говоря уже о здравом смысле. Отменив Бога, Кант вынужден был на его место призвать слепой случай, там где событие невозможно описать известными законами природы раньше объясняли божим промыслом, после Канта волей случая. С точки зрения сути непознанного не понятно в чем тут разница, кроме фонетического звучания. Правда материалисты, решили слепому случаю подрисовать хоть какие-нибудь «глазки» и выдвинули фундаментальное утверждение: случай это непознанная необходимость. И получилось - вроде бы это все тот же слепой случай, а с другой стороны, мы просто невидим его «глазки», потому что сами слепы. Это научное шаманство до сих пор «пудрит» людям голову казуистической тарабарщиной, делая хорошую «мину» при плохой игре.               
Положение четвертое.
«Тезис.
К миру принадлежит или как часть его, или как его причина безусловно необходимая сущность. 
Антитезис.
Нигде нет никакой абсолютно необходимой сущности - ни в мире, ни вне мира - как его причины».
Научная интуиция Канта все же привела его к пониманию, что невозможно все отдать на откуп слепого случая и он, хотел бы он того или нет, вынужден вводить понятие организующей силы, которую он назвал «безусловно необходимая сущность».
Заканчивая свое доказательство объективной реальности необходимой сущности, он пишет:
«Итак, ...изменение служит доказательством лишь эмпирической случайности, т.е. оно доказывает, что согласно закону причинности, новое состояние вовсе не могло бы возникнуть само по себе  без  причины, принадлежащей к предыдущему времени».
Кант отвергнув идею все организующего Бога попал в замкнутый круг, выход из которого он видит в ведении понятия необходимой сущности, которое не находит себе аналогов ни в религиозном понятии Бога, ни в материалистическом понятии законов природы. В результате эта необходимая сущность и превратилась у материалистов в непознанную необходимость слепого случая.
Итак, мы видим, независимо от того, хочется того исследователю или нет, но если он намерен строго следовать логике здравого смысла он неизбежно приходит к пониманию объективной реальности первичной организующей силы. Одни называют ее Бог, другие Нирвана, третьи непознанная необходимость, четвертые необходимая сущность и т.д. и т.п., но все при этом говорят об одном и том же: проект, по которому происходит существование нашей Вселенной, существовал до начала ее возникновения и следовательно предшествовал ее материальному воплощению. Таким образом можно до хрипоты и бесконечности спорить есть ли бог на свете или его нет,  но анализ всех имеющихся на сегодня данных говорит о том, что у истоков всего сущего стояла великая организующая сила Разума, которая была способна вдохнуть жизнь в абсолютно безжизненную материю, в результате чего мы имеем сегодня то,  что имеем - динамично развивающуюся Вселенную. А споры о том, как называть эту организующую силу не столь существенны и носят чисто фонетический и традиционалистский характер, не меняя при этом сути понимания самого явления.   

ЧАСТЬ 4.

СУБСТАНЦИАЛИЗМ 
ГЕГЕЛЬ . ФИЛОСОФИЯ ДУХА .

С первых же страниц Гегель четко определяет тот круг, внутри которого он рассматривает вопрос о философии духа:
«...только христианство посредством учения о воплощении бога в человеке и о присутствии святого духа в верующей общине предоставило человеческому сознанию совершенно свободное отношение к бесконечному и тем самым сделало возможным понимающее познание духа в его абсолютной бесконечности.
Только такое познание и заслуживает отныне названия философского рассмотрения».
Таким образом, Гегель отождествляет философию с христианской догматикой, стремление к познанию истины с принятием уже кем-то определенной истины, эволюцию со стагнацией. В свете этого высказывания субстанциализм представляет из себя более или менее светскую трактовку богословского понимания духовной составляющей человеческого «Я».
    
1. Предмет и методология.
    
Прежде чем вести обсуждение о природе Духа Гегель дает определение, что собственно он понимает под определением «Дух»:
«Дух не есть нечто пребывающее в покое, а скорее, наоборот, есть нечто абсолютно беспокойное, чистая деятельность, отрицание или обобщение всех устойчивых определений рассудка,
- он не есть нечто абстрактно простое, но нечто, в своей простоте отличающее себя от самого себя,
- не что-то, готовое уже до своего появления,
- не какое-то, за массой явлений укрывающееся существо, но то, что поистине действительно только благодаря определенным формам своего необходимого самообнаружения,
- и не только некоторая душа-вещь, стоящая лишь во внешнем отношении к телу, но нечто внутренне связанное с телом благодаря единству понятия».
Из всего этого можно сделать лишь тот вывод, что сам он еще не сформировал  для себя четкое понятие: что он собственно подразумевает под понятием «Дух»?  Для него это нечто неопределенное, о котором можно сказать лишь то, что оно обладает некоторыми качествами и характеристиками.
Во-первых, это нечто каким-то таинственным образом связано с человеческим телом, но не является самостоятельным существом. В соответствии с единством понятия дух и человек он оказывается во внутренней связи с человеческим существом,  но вероятно мыслится Гегелем как все же самостоятельная сущность, так как он не сливается с понятием человек, а существует с ним как бы параллельно. 
Во-вторых, и это самое главное, воспринятое Гегелем из христианства, дух развивается вместе с человеком, из чего следует понимать, что дух возникает в момент появления человека на свет, до рождения человека не существует и появляется только вместе с ним. Учитывая эту жесткую привязку, можно предположить, что под духом Гегель понимает рассудочно-психическую деятельность человека, но в этом случае не совсем понятно на каком основании он разделяет человека и его сознание.
В-третьих, дух является таковым лишь тогда,  когда в состоянии сам себя обнаружить.  Трудно себе представить сущность, которая находясь в раздельном сосуществовании с самоопределяющемся человеком смогло бы так же самостоятельно себя идентифицировать и сообщить об этом человеку. Единственно когда это возможно - аутическая амбитендентность (шизофренический синдром раздвоения личности)
Итак, пытаясь подобрать философские термины под уже существующее христианское определение духа, Гегель загоняет себя в состояние клинической определенности.
Дело в том, что ни одна религия не говорит о самоопрделении духовных сущностей в нормальном состоянии человеческой психики. Для того чтобы осознать свою  связь с Духовным миром, человек должен войти в специальное психическое состояние, которое соответствует гипнотическому состоянию, когда осознанная психическая деятельность снижается до физиологического минимума и сознание переходит в фазу, где доминирующую роль начинает играть подсознание, то есть, те уровни разумно-психической деятельности, которые в нормальном состоянии просто не проявляются. Вот именно это состояние и именуется духовной составляющей человека на языке всех нормальных религий мира. Если эта составляющая находится в человеке, то ее принято называть - Душа, а когда это состояние продолжает функционировать вне тела - Дух. Таким образом, Гегель смешал два совершенно разных понятия Душа и Дух. Душа действительно неразрывно связана с человеком, но представляет с ним единое целое, которое практически не разделяется, за исключением очень редких, особых случаев, поэтому Душа себя ни как не определяет, тем более не сообщает об этом человеку.  Другое дело Дух, он всегда находится вне тела, абсолютно самоопределяем и может вступать с человеком в контакт, но при этом как совершенно посторонняя сущность, причем подобные контакты не менее часты, чем самоопределение Души. К сожалению, Гегель взялся за исследование одной из самых сложнейших проблем философии, опираясь лишь на зыбкий фундамент христианства и сомнительный метод спекулятивного мышления, который был воспринят  им от Канта. Методология спекулятивного (созерцательного, оторванного от эмпирического) мышления, по мнению Гегеля, состоит в следующем:
"...каждое особенное понятие выводится из самого себя порождающего и осуществляющего всеобщего понятия, или логической идеи".
Очевидно, Гегель не видел в подобной методологии совершенный произвол, который по усмотрению исследователя позволял ему конструировать из логических предпосылок любую, даже самую нелепую, базу, а затем на ее основе развивать логически стройную конструкцию. Причем построенное сооружение ни как не соотносится с реальностью, и представляет из себя некое изолированное знание, которое в сознании исследователя начинает превалировать над эмпирическими впечатлениями. Именно поэтому в его речи появляется императив:
«Философия должна поэтому понять дух как необходимое развитие вечной идеи, а то что составляет особые части науки о духе, развить полностью из его понятия.»
(выделено мной)
В методологии своего исследования Гегель сразу же расставляет все необходимые ему акценты. В его понимании цель философии не в познании внутренних законов  бытия оторванных от личностной оценки исследователя, а в решении конкретной социальной задачи: обосновать правильность христианского учения о богочеловеке.  Но это уже все что угодно, но только не философия, как наука об общих законах бытия. Поэтому Гегель предпринимает попытку все же внушить читателю, что его исследование не произвольное, беспредметное рассуждение, а объективное научное размышление:
«Наше движимое понятием мышление остается при этом вполне имманентным (внутренне соответствующим) предмету, равным образом движимому понятием; мы только  как бы присматриваемся к собственному развитию предмета, не изменяя этого развития вмешательством наших субъективных представлений и случайно приходящих на ум догадок».
Гегель хочет уверить читателя, что субъективный фактор в его исследовании сведен к минимуму и освобожден от субъективных представлений и случайных догадок. Тонкость этого казуистического заявления заключается в первой фразе: «наше движимое понятием мышление», которая уже говорит о субъективности мышления, которое двигается по предопределенному ему пути, вместо того, чтобы искать путь объективного решения поставленной задачи, который в начале настоящего исследования всегда неизвестен. Поиск внутренней истины того или иного явления ни когда не исключает изменение начальных посылок исследования, если они обнаруживают в процессе исследования те или иные противоречия. Но при субъективном подходе к исследованию это не так, в нем начальная посылка является незыблемым постулатом,  догмой, которая не изменяется ни при каких обстоятельствах, и все результаты исследования должны подгоняться под это изначальное требование:
«Понятие для своего развития не нуждается ни в каком внешнем стимуле; его собственная, включающая в себя противоречие между простотой и различием, ... природа побуждает его к самосуществованию. Понятие оказывается  независимым  от нашего произвола не только в начале и в ходе своего развития, но также и в его заключительной стадии.»
Именно такая методология заложена Гегелем в его исследование философии духа:
«Только в том случае, если мы будем рассматривать дух в изображаемом  процессе самоосуществления его понятия, мы познаем его в его истинности (ибо истиной и называется как раз соответствие понятия его действительности)», при чем  под действительностью Гегель понимает не эмпирическую действительность, которая представляет собой совокупность практического опыта не одного поколения людей, а умозрительный вывод спекулятивного мышления. Таким образом, происходит подмена  реальности  иллюзорностью, которая в сознании людей становится полноценной заменой объективности окружающего их мира. Человек постоянно находящейся  под прессингом подобных метаморфоз, в конечном счете, перестает понимать разницу между иллюзией и реальностью, становясь жертвой идеологий претендующих на его разум и волю, превращаясь в пленника сумеречных философий.
    
2. О природе духа.
    
Дав очень смутное представление о предмете своего исследования и еще более   настораживающую методологию этого исследования Гегель приступает к обсуждению непосредственно рассматриваемой проблемы:
«В своей непосредственности дух еще не является истинным, он еще не сделал своего понятия предметным для себя, еще не оформил наличиствующее в нем непосредственно в то, что положено им самим, еще не преобразовал свою действительность в действительность сообразную со своим понятием».
Если бы это не было написано в книге «Энциклопедия философских наук», являющейся одним из фундаментальных трудов современной философии, то можно было бы подумать, что перед нами  записки сумасшедшего. Это противоречие стоит того, чтобы остановиться на нем более подробно.
1. «В своей непосредственности дух еще не является истинным...»
Напомним, что строчкой ранее Гегель писал, что «истиной и называется как раз соответствие понятия его действительности». Но дух еще не истинен, следовательно, его понятие еще не соответствует действительности, а раз так, то либо не верно понятие, либо самого предмета, которому принадлежит это понятие, вообще нет в действительности и задача Гегеля эту действительность создать. Определяя предмет своего исследования, Гегель уже дал ему определение, тем самым, введя в свое исследование понятие духа, следовательно, если предполагать в нем здравый рассудок, он все же считал, что дух существует в действительности, хотя и не смог четко определить его характерные черты. Итак, эта фраза, с высокой степенью вероятности, может относиться все же к понятию предмета исследования, а не к его действительности. Но раз так, то истина для Гегеля находится в области спекулятивного мышления, но ни как не в эмпирической достоверности. Но человечеству известно уже с незапамятных времен, что умозрительные истины, чаще всего эфимерны и иллюзорны.
Особо настораживает в этой фразе то, что перед этим Гегель уже определил и понятие духа и его действительность, но все же утверждает, что он не истинен. В этом случае либо он очень рассеянный человек и тут же забывает то о чем говорил чуть ранее, либо все сказанное ранее не имеет отношение к последующему и изложение представляет собой совершенно независимые части непонятно по какому принципу соединенные в одном исследовании. Либо это проявление шизофренического бреда.
2. "...он еще не сделал своего понятия предметным для себя,.."
После этой фразы смутная догадка о шизофрении начинает обретать реальное подтверждение. Дух представляется Гегелю некой активной сущностью, которая в отрыве от человека в состоянии сделать свое понятие предметным. Если попробовать соотнести это высказывание с реальностью, когда человек делает свое понятие как человек предметным, то есть самоосознаным, то мы придем к некой жуткой картине.  Прежде чем человек сделает понятие о самом себе предметным, он должен родиться, вырасти и приобрести к этому времени некоторую сумму знаний. Если Гегель уподобляет дух некоторой форме человеческого разума, которая неотделима от человека, как он об этом говорил в своем определении духа, то, следовательно, дух обязан пройти все стадии, которые при этом проходит человек и самое главное набрать необходимую сумму знаний, чтобы осознать свою самость отдельно от человека, но внутри него. Из всех известных сегодня человечеству случаев, когда это возможно, является только тот, который определяется медициной как психиатрическое заболевание - раздвоение личности. Во всех остальных - Дух и человек воспринимаются абсолютно раздельно и не смешиваются друг с другом. Даже Душа, которая в большинстве случаев воспринимается как составляющая часть человека, не отождествляется с человеком, а определяется как независимая сущность и связанная с человеком только физиологически, но никак не психологически. Человек под воздействием внешних знаний может осознавать наличие в себе самом Души, но он не может вступить с ней в контакт, тем более получить от нее информацию о ее восприятии самой себя. Гегель слишком прямолинейно воспринял христианскую доктрину о снисхождении духа в Иисусе Христе, тем самым загнав свое сознание в тупик христианской догмы.
3. "...еще не оформил наличествующее в нем непосредственно в то, что положено им самим,..."
Здесь, как и собственно и в Новом Завете, дух низводится до олигофрена. Там он не смог сделать ни чего выдающегося, чтобы продемонстрировать свою прозорливость и нематериальную силу, хотя бы при воздействии на общественное сознание, здесь же он низводится до полного идиота, не способного без помощи Гегеля, оформить соответствующим образом, то, что собственно им самим и создано. Эта третья строка говорит уже не просто о клиническом проявлении шизофрении, а, о ее развитии в маниакальную паранойю. Возомнить себе, что рассматриваемый в качестве предмета исследования дух, существующий уже за долго до появления человека, как существа осмысленного, является дебилом, не способным без посторонней помощи осознать свои способности, явно указывает на гипертрофированный синдром величия. То, что было провозглашено христианством прерогативой только одного человека на Земле , очевидно вызывает подобное неукротимое желание у различных людей с неуравновешенной психикой, к которым очевидно и относился Гегель.
4. "... еще не преобразовал свою действительность в действительность, сообразную со своим понятием".
Эта фраза уже никак не может относиться к духу, как обобщенному понятию для всех людей, а представляет собою высказывание Гегеля относительно себя самого.  Переход мысли в одном предложении от одного предмета к другому, при неразличимости этих предметов во время перехода, характеризует разрыхление ассоциативных связей мышления, что соответствует стадии развитой симптоматики шизофрении. Таким образом, изложение Гегелем своих мыслей не оставляет ни малейшего сомнения в том, что в момент написания этой работы, он уже находился в той стадии шизофрении, которая характеризуется как стадия развитой симптоматики.
Психиатрия так характеризует это состояние:
Первый симптом - аутестичность мышления, которое отличается неполнотой и односторонностью, утратой способности управляющего влияния личности на некоторые функциональные системы, в частности идеовербальную (речь и мышление).
Второй симптом - появление символического мышления, которое основывается преимущественно на внутренних ассоциациях, из окружающей же обстановки больной  берет лишь отдельно выхваченные и не связанные друг с другом явления.
Третий симптом - расщепление ассоциативных процессов (разорванность мышления), больные почти полностью утрачивают способность к логическим суждениям и  умозаключениям, это выражается в разорванности речи и мышления, первоначально поставленная цель в начале предложения вскоре исчезает из поля внимания и больной оказывается во власти наплывающих одна на другую логически не связанных ассоциаций, но тем  не менее речь нередко сохраняет внешне правильную форму.
Лексикон больных на этой стадии начинает изобиловать словами и выражениями, смысл которых не всегда понятен, а иногда и совершенно новыми словообразованиями - неологизмами.
В целом для стадии развитой симптоматики характерно следующее: отрыв мышления от реальной действительности, склонность к бесплодному мудрствованию, к символике с употреблением абстрактных понятий вместо конкретных и однообразному фантазированию, а также разорванность мышления и его стериотипия - застревание на отдельных мыслях, словах и предложениях.
Для иллюстрации этого диагноза, выведенного из анализа выше приведенных выражений Гегеля, приведу еще несколько предложений, которые только и можно понять, исходя из его характеристики:
«Все развитие духа есть не что иное, как возвышение самого себя до своей собственной истинности, и так называемые силы души не имеют никакого другого смысла, кроме того, чтобы быть ступенями этого возвышения духа.
...наглядно обнаруживающееся в явлениях этого (животного) магнетизма самоосвобождение духа от границ пространства и времени и от всех конечных связей есть нечто такое, что имеет с философией некоторое родство.
Для нас дух имеет своей предпосылкой природу, он является ее истиной, и тем самым абсолютно первым в отношении ее. В этой истине природа исчезла, и дух обнаружился в ней как идея, достигшая своего для-себя-бытия, - как идея, объект которой, так же как и субъект, есть понятие».
Дальнейшее цитирование лишено всякого смысла, так как вся работа представляет собой сборник параноидального бреда ключевым словом в котором является «дух».

Заканчивая обзор отношения различных философских систем современности к вопросу о природе Духовного мира, с глубоким прискорбием можно констатировать, что вместо серьезного исследования все они без исключения предлагают некий суррогат философствования и христианства. Причем двое из семи рассмотренных авторов были просто психически больными людьми, в связи с чем, возникает весьма не двусмысленный  вопрос: как могло  случиться, что параноидальный бред попал в анналы мировой философской мысли? И раз мировая наука не защищена от подобного проникновения, то чем в сущности она сегодня наполнена?