НП. 32. Эпилог-триптих

Эпилог-триптих

«Февраль. Достать чернил и плакать!» Створка первая


…Его жена, свежая, спокойная и красивая, спускается с крыльца ему навстречу…
Он уже хочет прижать ее к груди, как вдруг…
Амброз Бирс

Когда настал февраль, а зима была еще в самом разгаре, и казалось, что земля остыла окончательно, и тепло не наступит больше никогда, Попсуеву стало совсем нехорошо. «Я не могу больше без нее, — решил однажды Сергей. — Я не могу больше без Несмеяны. Надо найти ее». Отбросив в сторону сомнения, взял купленные еще до Нового года французские духи и направился к ней. Сергей был уверен, что она дома, что она вернулась. Она встретит его, откроет дверь и скажет: «Пропащий вернулся!» И он ответит: «Я не пропащий, но я вернулся!»

Погода была отвратительная. Не сильный, но упругий, сырой, пронизывающий до костей, северо-восточный ветер к вечеру усилился, переходя в метель. Усилился и мороз, резко и сухо. Из-за поворота выполз трамвай, квадратный, неуклюжий, холодный. Чуть ли не тот, в котором они встретились в последний раз. Внутри вагона, казалось, перекатывается оледенелый ком желтоватого света, стоял жуткий колотун. Пассажиров не было. Кондукторша толклась в будке водителя, согреваясь калорифером и болтовней, а вагоновожатым был не иначе как сам Харон.

«Дуют ветры в феврале, едут люди в Шевроле, а я еду на трамвае из гостей навеселе, — проползали в голове строчки, как серые дома за стеклом. — Что же это я полушубок не надел? А, надо было пуговицу пришить. Время пожалел. Можно ли оценить время, которое у тебя есть? А то, что потерял? А то, которого у тебя уже никогда не будет?»
И тут Сергей заметил, что едет в противоположную сторону. «Как же так?» — подумал он. Попсуев вышел из вагона, но решил пересесть не на обратный трамвай, а пройти переулком к автобусу. Прячась от обжигающего встречного ветра, поднял шарф до глаз и надвинув шапку на брови. Глаза слезились, козырек мешал обзору, хотя он и не нужен был, обзор, на этом тихом тротуаре. «А вокруг никого, ни машин, ни шагов, только ветер и снег», — вспомнил старую песню.

Девочка вдруг выросла перед его глазами и зажмурила глаза, и было у нее бледное-бледное личико, как двенадцать лет назад, когда она поднялась с асфальта. «А ведь она появляется всегда в переломный момент моей жизни, — вдруг пришло Попсуеву в голову. — И всегда предупреждает о чем-то. О чем? Да о том, о чем я ее не предупредил, — об опасности для жизни. Не попытался даже спасти ее, хотя мне это ничего не стоило. И кроме меня некому было спасти ее. Достаточно было согнать с перил. О чем же сейчас она предупреждает меня? Или в очередной раз указывает на мою…»

— В-вжи-кх!
Навстречу ему, едва не сбив с ног, пронеслась машина. Темная, огромная, с выключенными фарами. Пола пальто и рукав чиркнули по ледяной плоскости. Не успел Сергей еще осознать то, что был на волосок от гибели, а уже развернулся вслед машине, махал кулаком и орал нечленораздельно и яростно. Черная машина уходила вдаль. Красные огни делали ее еще более зловещей. Чего их занесло на тротуар? Сбить хотели? Пьяные? Придурки!

Попсуев сплюнул и пошел дальше, и тут же ощутил ужас. Обернулся — машина была в десяти метрах от него! Сергей прыгнул вверх, пролетел над машиной, оттолкнувшись от нее левой и тут же правой ногой, удачно приземлился, на четвереньки, как кошка. Машина с шипением проскользнула под ним. Сергей увидел себя как бы со стороны — целая серия кадров, и пожалел, что не осталось свидетелей столь славному трюку. Вот только по всем законам физики он должен был перекувыркнуться и растянуться на асфальте.

Автомобиль, затормозив, круто развернулся и уже с освещенными фарами вновь устремился на него. Он уже опять был в десяти метрах, когда рядом с Сергеем вновь оказалась та девочка и в ужасе прижалась к нему. Ему бросился в глаза номер машины. Это был BMW Свиридова!

Попсуев забыл обо всём на свете. Перед ним был смертельный враг, а в нем одна лишь ярость, вулкан ярости. Через секунду его жизнь и его смерть столкнутся лоб в лоб — н-не-ет!!! Дальнейшее, как в рапидной съемке, пропечаталось отдельными кадрами в память, но было как бы и не его. Он уперся ногами в землю, как, наверное, упирались в нее былинные богатыри перед схваткой с врагом, неистово устремил себя в сотую, тысячную долю последней своей секунды, так что всё стало протяженным, как кошмар, руками подцепил наползающий на него никелированный бампер и опрокинул машину набок. Он дрожал от возбуждения и переизбытка непонятно откуда взявшихся в нем сил. Небывалый прилив энергии прошел по нему двумя упругими потоками, снизу и сверху. Будто земля и небо даровали их ему. Не опрокинь он автомобиль, его самого разнесло бы на части.

Машина, хрипя и продирая бок, как издыхающий дракон, сыпала искрами, стеклами, била дверцей, как хвостом. Остановилась, лишь вращались колеса. Через несколько секунд выпал один человек, второй. Попсуев направился к ним. Первый, прихрамывая, заковылял прочь. Второго парализовал страх, и он, защищаясь рукой, судорожно кривил рот, стараясь выдавить из себя какие-то слова. Сергей, всё еще дрожа от возбуждения, подошел к нему с намерением бить, бить, бить... — но удержался, хотя чувствовал, что способен был в этот момент и убить, будто кто-то другой специально подзуживал его. Он толкнул пятерней парня, тот повалился на землю. Но самого Свиридова не было.

Попсуев ощутил тяжесть пальто, шапки, пустоту в себе... Дунь ветер, и его подхватило бы, как полиэтиленовый пакет. Словно в подтверждение, порыв ветра едва не свалил его на землю, но он удержался и заставил себя уйти с этого места. В теле, будто чужом, была лишь слабость и дрожь. Собственно, и тела-то не было, какие-то затихающие вибрации ужаса, ярости и вдохновения. Словно умер только что и попал в другую реальность, где сила становится слабостью, а слабость силой, где всё знакомое стало чужим, а незнаемое своим.

Спустя какое-то время, когда Сергей очутился на освещенном проспекте, и к нему вернулось способность воспринимать себя, мир, случившееся, он даже улыбнулся, от чувства гордости за себя и презрения к подонкам. И тут Попсуева забрала такая тоска, будто зима ворвалась к нему с диким воем в душу…
Хорошо, что за поворотом показался Несмеянин дом. Сергей нажал на кнопку звонка. Тот прожужжал, как летняя муха, далеко и тревожно. «Как можно жить с таким тревожным звонком» — подумал Попсуев. Открылась дверь. Глаза. И в глазах он. Он, и никто другой!
— Зайду?
— Заходи.

Остановилось мгновение.
— Чай будешь?
— Меня только что чуть не сбила машина.
— Где?
— Да тут неподалеку, в Третьяковском переулке.
— Неподалеку? Это ж в Октябрьском районе.

И только тут до Попсуева дошло, что он не помнит, как добирался пешком из того переулка до Несмеяниного дома…

…Гасли один за другим фонари. Исчезали снежинки в сиреневом свете, угасали матово-серебристые струйки поземки. Таял сиреневый цвет, цвет жизни.
Мужчина лежал, утопая в боли и любви. Боль шла вглубь, горячая, ледяная, разрастаясь там и заполняя всего его изнутри, вытесняя любовь, которая сочилась наружу, почти невидимая в ночи, пульсирующая как угасающий, дрожащий сиреневый свет последнего непогасшего фонаря. И в этом свете были все, кто когда-то любил его, даже те, кого он никогда не любил. Они медленно шли мимо него, смотрели на него с любовью и растворялись в сумраке ночи.
— Всех вас я люблю, — признался Попсуев. — Простите мне все!

Подъехала машина. Над ним склонились люди.
— Жив еще. Может, успеем. Носилки неси…


Силы небесные. Створка вторая


— Ты гля, — Викентий едва не выронил вареник изо рта. Выскочил на крыльцо, за ним следом напуганный пес. — Полкаш, видал? Чего это, а?
Пес задом протиснулся в конуру под крыльцом и шумно задышал.
— Сцышь, брат? И я сцу. А ты не сцы! С нами силы небесные!

Викентий с трудом проглотил вареник и, задрав голову, ошеломленно глядел в небо, где, только что, осияв синюю местность, аки молния, и страшно тарахтя, пролетело что-то. «Почудилось, — решил Викентий. — И ему, что ли?» Полкан явно струхнул. Откуда молния зимой, да еще 31 декабря?
— Энлэо? — спросил сторож. — Как думаешь? Или метеорит?
Полкан дышал.
— А что, вернутся, и нас с собой заберут. А? Сгодимся там... где-нибудь. Всё лучше, чем тут, а, как думаешь?
Пес не спешил с ответом.
— Пошел я, продрог, — сторож почувствовал холод и вернулся в дом, оставив дверь приоткрытой. Через несколько минут вышел на крыльцо.
— Ну, ты чего? Хату выстудишь. Иди, вареник дам.

Пес не купился на вареник. «Напугали, паразиты!» И тут вновь осияло землю, и над обществом с тарахтением пролетело то же, только теперь туда, откуда прилетело. Но не скрылось, а стало опускаться на луг возле реки. «Удобное место для посадки, — одобрил Викентий, — далековато, правда, до точек человеческой цивилизации, если, конечно, хотят выйти на контакт. Надо, значит, самому идти. Больше тут некому. Вряд ли кто остался на ночь. Прям, «Секретные материалы» сериал!» Днем сторож слышал, как со стороны Трех лилий раздавались шум и голоса. Берендей, наверное, приехал. Из-за снежных завалов не пошел к нему. «На снегоходе, мог бы и сам ко мне заглянуть», — запоздало обиделся Викентий.

— Улетели, — сказал сторож Полкану. — Вылезай.
Пес и вовсе скрылся в будке.
— Да, брат, наложил в штаны. Не думал. Не думал, что такая мужественная собака, а падешь жертвой суеверия. Не видал зеленых гуманоидов? Люди как люди, только зеленые. Доллар видел? Такие же. Вылазь! Пошли на саммит. Будешь Примаковым. А я Контактером.
Пес не вылезал. Викентий вынес застывшие вареники. Протянул Полкану. Тот высунул голову, обнюхал их, но есть не стал. Дышать перестал. Вылез, отряхнулся и, потянувшись, виновато взглянул на хозяина.
— Ничего, — успокоил тот его и вновь протянул вареники. Пес аккуратно слизнул их с хозяйской ладони. — А теперь, Полкаша, слушай сюда. Начинается служба. Айда на границу. Мы ведь с тобой погранцы!
До границы общества было рукой подать, она начиналась за забором. Викентий взял фонарь, саперную лопатку, подумав, сунул в карман водку.
— Ну, с богом! Не дрейфишь? А на нейтральной полосе цветы — необычайной красоты!

Полкан, похоже, справился с волнением и первым выбежал со двора. Небо прояснело. «К морозу, — решил Викентий. — Ишь, снегу навалило. Хороший будет год, урожайный. Ежели эти, конечно, не подпортят...»
— Аты-баты, молодцы, мы с тобою погранцы! — новая песнь улетела к реке.

На берегу виднелась какая-то дура с лопастями наверху, но не вертолет, три фигуры возле нее.
— Видишь? Ату их! — махнул он рукой псу, но тот встал как вкопанный. — Думаешь, радиация? Не ходи тогда, не надо. Жаль, манометра нет. Ты кобель штатный, а я за штатом. Жди. Долги пора отдавать. Ты вот не клялся «Я, юный пионер, перед лицом своих товарищей», а мне пришлось. Не поминай лихом.

Викентий пошел, проваливаясь в снегу, к реке. Он порядком устал и взмок, когда мимо него пропыхтел пес.
— Полкаша! Жди меня! — приказал сторож.
Полкаша хода не сбавил. Послышалось: — Полкан, не узнал?
— Помпей! — остудил рычащего пса Викентий, признав Берендея, Валентина и Мишу, а также драндулет Колодезного Теслы. — Свои!

— Миша, извлекай! — скомандовал Берендей.
Михаил Николаевич вынул из драндулета пару бутылок, стаканчики. Разобрали по рукам. Забулькало.
— За научно-технический прогресс! — провозгласил Берендей. — За Теслу!
— И за Новый год! — поддержал Валентин. — Новое тысячелетие! Миллениум! Где ж Перейра? Не пришло ему на ум, что настал миллени-ум!
— А что было-то, энлэо? — спросил Викентий. — Или это вы?
— Мы, а то кто же? — ответил Валентин. — «Майкл сри», третья модель.
— А где бак с бензином? Как летал-то? — спросил сторож. — Что светило?
— На батарее летает, — сказал Колодезный Тесла. — Я ее в своей пирамидке подзаряжаю. Серега чертежи дал. Да ты видел, за домом стоит, как курятник. А светилась фара.


Вот и всё. Створка третья


Прошло пятнадцать лет. Нежинск изменился неузнаваемо, а «Машиностроитель» остался, каким был. Бегемотиху еще можно увидеть на грядках, но Светлану Иосифовну и Анастасию Сергеевну уже нет. Покинули бренный мир Викентий, Михаил Николаевич и Перейра. Валентин на почве рекламы и алкоголизма попал в психиатрическую больницу. Свиридов погиб при невыясненных обстоятельствах. Ксения свой дом продала. Никодим устроился сторожем в церковь. Чуприне поставили памятник в сквере: молодой и худой будущий директор кувалдой загоняет кол в землю. Татьяна уже шесть лет возглавляет БТК 3-го цеха «Нежмаша», а Попсуев стал начальником НИЛ, защитил докторскую диссертацию, публикуется в «Вечерке» и издал два сборника стихов под псевдонимом Кирилл Шебутной. Их сын Денис мастер спорта по рапире, а две дочки любят рисовать лошадок и кроликов. Берендей построил стадион, укомплектовал городскую хоккейную команду. Несмеяна живет в Риге, организовала там музей детского рисунка. Является прихожанкой православного Кафедрального собора Рождества Христова. В Риге обретаются и братья Ненашевиньши. Кошмарик уехал в Израиль. Консер Асмолов умер. После того, как в Современном театре воцарился выдвиженец нового губернатора, Крутицкой роли достаются по остаточному принципу. Пьесу Ростана сняли с репертуара, но Изольда дома играет сцены из «Сирано». Проникновенно звучат слова: «О! Если б прошлое хотя на миг воскресло!», после чего актриса выпивает рюмку водки и, глядя в зеркало, восклицает: «Бывших прим нет и быть не может! Прима — прима навсегда!»

                2015


Рис.