Вышел из дверей высоких...

                Вышел из дверей высоких, медных, кованных, к народу  старец святейший, да благообразный, снял с головы убор свой чудный, поклонился в пояс, и молвил, глаз на людей, перед Храмом собравшихся, не поднимая: «Простите меня люди добрые, за все слова и речи мои прежние. Расходитесь по домам теперь к делам своим скорбным, нечего вам сказать мне более. Потому что бога нет». Сказал это, и сам испугался поначалу слов своих дерзких, но, утерев пот со лба, и глубоко вздохнув, продолжил: «Не мог он, если бы был, допустить, чтобы разбился этот самолёт вам известный, который летел в Санкт-Петербург из Шарм-эль-Шейха города. Чтобы погибли сразу, в одно мгновение, ни  в чём не повинных двести с лишним душ на борту его. И женщины и старики, и дети малые, души святые, невинные. Если он знал об этом, а ничего не делается в мире без ведома его, и, зная, не предотвратил трагедии волею своей, значит, он не всемилостив. А если хотел, но не смог предотвратить, значит, он не всемогущ. А если он не всемилостив и не всемогущ, то какой же это бог? Уж лучше считать нам, что его вообще нет». Снял расстроенный старец облачение своё раззолоченное, крест большой, каменьями сияющими украшенный, и полномочия свои снял. Сложил всё стопочкой аккуратно на паперти, да и пошёл прочь, головы не поднимая, в сторону бульвара имени Гоголя. На троллейбус, стало быть, под номером 31. А, может, и в метро. На метро-то, оно, быстрее будет.