Город, которого нет

-Экскурсия в Ольвию! Спешите, осталось несколько билетов. Автобус отправляется завтра утром. Желающие, подтягиваемся активнее. Историческое прошлое вас обязательно очарует.

Очаковский пляж заполнен загорелыми людьми. Время клонится к вечеру. Солнце ещё в силе, но уже даёт слабину и, наслаждаясь прикосновением ласковых лучей, совсем не хочется шевелиться. В мелком море плещутся дети. Визжат от брызг, задорно болтая на невысоких волнах ногами, разгребают зелёную воду, со смехом облизывают солёные губы. Кажется, их не выудить на берег никакими посулами. Взрослые заходят в воду не спеша. Вдоволь насладившись «парным молоком», лениво выползают на берег.

Мама улавливает мой взгляд, устремлённый на шоколадную женщину с рупором на шее:
-Желаешь очароваться развалинами прошлого?
-Желаю, мамочка.
-Господи, и что там может привлечь! Каменюки да выжженная степь. И охота, доча, ползать по жаре?
-Охота. Не знаю почему, но тянет туда, как магнитом. Толком объяснить не могу.

Утром на Курортной к продуктовому магазинчику «Сим-Сим» резво подкатил, словно выбравшись из кадра голливудского фильма 50-х прошлого столетия, мерседесовский автобусик цвета хаки. Фырча притормозил, и, впустив меня в салон, весело покатил по узеньким улочкам в сторону Парутино. По пути подбирал таких же отпускников, желающих, как и я, очароваться прошлым.

За городом в придорожных канавках розовели лепестки дикой мальвы, голубел скромник-цикорий. Повсюду белел жемчужник простеньким, словно ситчик, одеянием. Сизо-сиреневые шары «перекати-поле» добавляли степному простору нежности, а полосатые «звёздочки» покрывали жухлую траву ажурным изыском, лёгким, воздушным. Вдоль дороги зелёными ковриками стелился лабазник, из овражков торчали фиолетовые султанчики. В белёсом ковыле ржавели кусты конского щавеля, щетинился малиновыми головками высокий репейник. Не зря торговка на очаковском базаре нахваливала местный мёд, имеющий особенный неповторимый вкус. Увидев степное разнотравье, понимаешь, что пчёлы собирают сладкий нектар всех цветов, не забыв прихватить и горечь полыни.

Автобусик скакал, словно козлик по разбитому шоссе, то тормозил, то кренился вбок, а вслед ему и мы подскакивали на жестковатых сиденьях и наклонялись, как неваляшки. Наши головы мотало, но, кажется, всем пассажирам гораздо любопытнее смотреть в окно, чем переживать из-за неудобств. Мелькали сёла с деревянными загонами близ белёных хат, в которых, развалясь на солнышке, грели пятнистые бочки лохматые низкорослые свинки. Расправив крылья, вытягивая шеи с красными клювами, гоготали жирные гуси. Расхаживали во дворах пухлые индюки, мотая морщинистыми бородами.

Иногда степь заканчивалась, и начиналось царство подсолнечника. Уже хорошо вызревшие чёрные головки в жёлтых воротничках тянулись к солнцу. Вспомнилось детство. Мы едем в папином оранжевом «Москвиче» вдоль таких же полей. Услышала весёлый голос:
-Смотри, дочь, подсолнушки поворачиваются вслед за солнышком.
-Зачем?
-Чтобы, как можно больше набрать в себя его лучей.
-Зачем?
-Чтобы жить.
-Они такие послушные?
-Да. Они солнышкины дети. И мы с тобой тоже!
-Ой, папа, сказки для маленьких!-не верю я, считая себя ужасно взрослой в 13 лет.
-Не сказки, донька. Все люди приходят с солнцем и уходят вслед за ним.

Дорога разбудили память, а пейзаж продолжал удивлять. Среди подсолнечника, словно гигантские пришельцы из космоса, тянутся к солнцу, размахивая крыльями, серебристые ветряки. Прогресс человечества очевиден и, проезжая подле, ощущаешь себя маленьким человечком-песчинкой.

За Порутино на прибрежных холмах лимана, где слились воды Днепра и Южного Буга, покоятся останки греческого города-заповедник "Ольвия". Закрой глаза, путешествуя в столетиях, и заглянешь в VI век до нашей эры. Предстанут каменные дома ольвиополитов, ведущие к причалу лестницы из тёсаного камня, зелёные террасы виноградников, бескрайние пшеничные поля. Услышишь плеск вёсел торговых кораблей, ржание породистых скакунов, гвалт южного базара, крики погонщиков скота и скрип колёс груженных арб.

С греческого Ольвия переводится «счастье». Основавшим город и в голову не приходило, что белокаменные дворцы исчезнут, оставив низкие «пеньки» своих некогда высоченных колонн обрастать лишайником. Рухнут под натиском врага крепостные стены. Войны превратят в пыль останки сторожевых башен, а люди, топча осколки мраморных статуй на бывшей агоре, растащат последние камни, помнившие отца истории Геродота, на собственные обывательские нужды. На жертвенниках хозяйки наловчатся крошить помидоры, а могильными плитами рачительные хозяева примутся обносить дворы. Это случилось потом, а в начале, нет, не верили в исчезновение Счастья его основатели.

Вражда чужда цветущему городу. Благодатный край располагал к созиданию, творчеству, мирной жизни. Мудрые жители Счастья умели наладить отношения с кочевниками, скифами, заморскими купцами. Мегаполис с 15-тью тысячным населением влёк  богатствами:рыбой, пшеницей, виноделием, степным мёдом, мастерством ремесленников. В Ольвии чеканились собственные монеты. Казна города пополнялась исправно. Казалось, так будет вечно.
 
Храмы Зевса, Аполлона, Асклепия, украшенные мраморными статуями, поражали путника совершенством. На многолюдной агоре ораторы оглашали указы и зачитывали новости мегаполиса. На сцене театра поэты воспевали богов, лицедеи устраивали представления. Во дворцах пировала знать, наслаждаясь напитками из именных киликов, подчёркивая тем самым собственное богатство.

Лилось разбавленное вино, звучала мелодия струн, и какая-нибудь красавица Аелла в белоснежном хитоне с перекинутой через плечо хлайной, собрав цветной лентой кудри, танцевала в лунном свете, изящно взмахивая тонкими руками с витыми браслетами на запястьях. Строгий страж вёл к яме с железной решёткой осуждённого торгаша, уличённого в некачественном товаре. Из оливковой рощи доносился смех влюблённых. Жизнь текла своим чередом, и каждый хотел быть счастливым.

Мегаполис не имел собственного войска. Этим обрёк себя на погибель. Гетскому царю кровожадному Буребисте удалось захватить Ольвию. Долго восстанавливался разрушенный, выжженный, поруганный город, но былого величия не достиг. Вошёл в состав Римской империи, надеясь на защиту её армии, но не смогли римляне сдержать натиска гуннской лавины, этого жестокого кочевого народа, и Ольвия исчез, как исчезает солнечный луч в наступающей ночи.

Тропки заповедника утыканы мелкими черепками. Взяла в руки один, оказался осколком глиняной посуды с тонкой бежевой полоской по краю. Былое исчезает, превращаясь в пыль под подошвами сандалий современников. Экскурсовод поведал о возможно больших открытиях при раскопках, но не хватает музею средств. Прислали было в прошлом году водолазов, поработали они неделю на месте затопленного нижнего города и порта, да и покинули вскорости всё из-за той же финансовой нехватки. Нет денег, нет работы. Экскурсовод вздохнул:"Многое скрыто под водой, возможно самое драгоценное, но кого это волнует".

Все молчали. Разомлев под палящим солнцем, каждый думал о своём. «Войны приходят, но, ведь, когда-нибудь и они заканчиваются,-продолжил гид.-Рушить-ума не надо, восстановить былое редко когда удаётся. Кто об этом забывает, уничтожает миры». Мы подошли к каменному алтарю, что некогда находился пред храмом Аполлона. Каждый «принёс» в жертву какую-нибудь вещь:монетку, травинку. Разглядев в сухостое розовый конус вьюнка, сорвала, положив  на горячий камень, загадала заветное желание.

По цементным ступенькам спускались в прохладный склеп правителя Ольвии Еврисивия и его супруги Ареты, почивших чуть ли не в один час. Свято веря в загробную жизнь, слуги позаботились о хозяевах:обставили склеп дорогими вещами, вложили украшения, но он разворован давно, безжалостно варварски. Пустое помещение да одинокий камень-всё, что осталось от семьи и некогда богатого погребения. У входа носились стремглав две ласточки, совершенно не боясь, не осторожничая, как будто зная наверняка, что мы их не тронем. Они свили гнездо в углу лестничного спуска. Подумалось:может, это возрождённые души Еврисивия и Ареты?

Зайдя в музей лапидария, замерла. В солнечном свете стоял отец, светлорусый, высокий, молодой. Он держал на руках маленькую спящую сестрёнку. Увидела и папину сестру (свою тётю), и её мужа, самого доброго человека на земле. Стоя у жертвенных камней, родственники приветственно махали руками. Все живые! Мне захотелось подойти к ним, но отец улыбнулся, кивнул в сторону экспонатов, мол, смотри, камни-это вечное, как и солнце, а наша жизнь-мгновение. И исчез. Словно растворился в лучах.

Наваждение? Но, я же отчётливо видела его! Даже ощущала запах одеколона, которым любил пользоваться отец! Ощущала радостно-тихое состояние покоя, то состояние души, что и называется мгновением счастья! Мне казалось, я вновь была ребёнком, любимым, беспечным и ужасно взрослым в свои 13 лет. Лихорадочно вспоминала:"Неужели много-много лет назад отец возил нас с сестрой в Ольвию? Неужели я забыла это?" По приезде спросила у мамы, но она пожала плечами, нет, не припомнила такого события.

На кладбище понуро стояла у могилы отца. Впервые видела чёрный обелиск с высеченными инициалами. Не было слёз. Был только солнечный свет и сквозь могильную траву отцовский усмехающийся взгляд серо-голубых глаз, мол, всё нормально, это жизнь, доча. «Отец простился со мной в Ольвии,-сказала тихо маме.-Он говорил, что мы дети солнца-приходим с ним, и за ним же уходим». Мама улыбнулась. Прижав к себе, ласково гладила мою седую голову, приговаривая:"Сочинительница моя".

В душном вагоне на верхней полке, изнемогая от жары, уезжала всё дальше и дальше от родительского крова к себе домой в Беларусь, где ждали дождь, прохлада и серые тучи. Закрывая глаза, возвращалась мысленно в солнечную Ольвию-город прошлого, город наваждений, город ушедших.

Рыщет по прибрежным курганам степной ветер, колышет ковыль волною. Поднимается высоко солнце, выжигая траву, пробивающуюся сквозь черепки порушенной жизни. И кричат над зелёной водой лимана беспокойные чайки, словно пытаясь пробудить ото сна город, которого нет.