Я и комсомол!

    На  снимках: 1-й: чего никогда не надо делать;
                2-й: я и мой  билет члена ВЛКСМ.          

           Я и комсомол!
   
     (Сейчас мне смешно, но тогда, - могла быть трагедия).

Что-то вспомнился  мне  1949 – тый  год,тогда  мне исполнилось 14 лет  и  меня приняли в ряды Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи (ВЛКСМ).

Мы,  я и мама  жили,  (папу забрала война еще в 1942), в  деревне Черная. Это в 50-ти километрах  от города Молотова, теперь - Пермь,  по железной дороге в сторону Москвы.  И всего в 6-ти километрах от районного города Краснокамск, куда  другой дороги-то  от нас  не  было, кроме как   пешком через кочки таежного  болота, ну   а зимой  по зимнику на лыжах или на санях.
 
Мама работала завучем нашей школы, а я перешел  в  выпускной   7-й  класс  и через год  должен был   уже  думать,  как  и где  продолжить свое образование.

Школьный городок деревни Черная  был построен перед   самой войной и представлял из себя 4 одноэтажных школьных зданий.  В  2-х   зданиях располагался детский  дом, а  в 2-х других, была  школа  7-милетка,  проходили учебные  занятия.

Кстати,  эти школьные здания, да и сама деревьня Черная, прославились тем,  с 1941 по 1943 год в  2-х из них, был размещен детский  лагерь Литфонда, детей известных деятелей  культуры, эвакутроолванных  из блокадного Ленинграда.

позже, в послевоенные годы  наиболее известным  из  этих детей, стал Миша Казаков, (киноартист и режиссер), который в  2008 году, когда с гастролями был в Перми и Краснокамске, то    нашел время и посетил, памятные  ему с детства,  места в нашей  деревне, о чем писали газеты.

У меня даже сохранилась фотография  тех лет, - маминого 4-того класса, где  в группе  школьников  запечатлен  Миша Казаков, я, и мои  деревенские друзья.
Но, я отвлекся …. 

Я был сыном учительницы, работавшей и в школе и  в лагере, (а позже и в детском доме, после уехаувших  ленинградцев).   Все мое школьное детство  проходило на территории школьного городка, а учителя   и технички  школы, почему-то  считали вправе   делать мне замечания,  и, главное,   докладывать маме  обо всех моих проделках  и шалостях, искренне считая, что помогают меня воспитывать.

Особенно в этом преуспевала пионервожатая  школы,  в  первом  классе записав  меня  в октябрята, а позже   в 4-м  классе, - в  пионеры.
Естественно, что в 14 лет, под ее руководством, я должен был стать комсомольцем.

Помню,  как став "октябренком", я искренне хотел стать хорошим, и первое, что  я сделал: -собственноручно  вырезал из картонки звездочку,  обшил, исколов до крови пальцы, ее кумачовой  тряпочкой  и водрузил на рубашку.
И, какое-то время, старался не  попадаться  на чердаках  и  складе старых  парт на глаза   бдительным техничкам  школы, прозвавших меня, за  мою любознательность – «окаянным щуренком»!

При вступлении в пионерию, я громко и с выражением зачитывал торжественное обещание:  Я, юный пионер СССР, перед лицом товарищей торжественно обещаю, что:               
1) Буду твёрдо стоять за дело рабочего класса в его борьбе за освобождение трудящихся всего мира.2) Буду честно и неуклонно выполнять заветы Ильича — Законы юных пионеров»!

Но, если честно, то   я  очень сомневался,  что   что-то  смогу  сделать практически для  освобождения трудящихся  всего мира.

Правда, мне нравилось, в нужный момент,  вскидывать руку в пионерском  салюте  и четко отвечать: "Всегда Готов!"

А вот  когда меня – троечника,  пионервожатая  включала, (явно по «блату»),  в состав делегации  на пионерские  слеты в городе Краснокамске,  я чувствовал себя не  «в  своей тарелке», (на слет-то должен был ехать более достойный  пионер), но и не протестовал, давая себе слово подтянуть с  учебой, и молча ехал  на  слет, –  очень  уж хотелось получить какое-то  разнообразие в  нашей деревенской жизни.  Кстати, мне нравилось  бывать на   этих  пионерских слетах.

Их проводили в здании городского театра,  там,  в фойе,  под звуки  духового оркестра делегаты от всех школ района строились на торжественную  линейку, звучали приветствия, лучшим пионерским организациям  вручались переходящие знамена,   а лучших пионеров отмечали грамотами.

Потом все переходили в театральный зал,  смотрели концерт самодеятельности или фильм, - это тоже был   для нас большой плюс, где как не здесь, мы - сельские школьники, могли слушать  духовой оркестр и смотреть фильм  на большом  экране. И не на простыне  в нашей деревенской избе-читальне, если  в деревню приехала кинопередвижка.

Все же мое   самокритическое ощущение, что я  не очень хороший пионер, - учусь на тройки, порой хулиганю, в какой - то момент дало положительный  эффект, – я  увлекся чтением   книг, подтянулся  в учебе,  и в 14 лет  достойно был принят в члены ВЛКСМ.
 
Я знал, что  после окончания  нашей  семилетки мне нужно будет    где-то продолжить образование, а  быть членом  комсомола, в то время,  было почти обязательно.

Наличие положительной характеристики  от комсомольской  организации, приложенной  к  свидетельству об окончании  семи классов,  к  оценкам, показанным  на вступительных экзаменах, имело на мандатной комиссии,  для  зачисления  поступавшего  любой  техникум, -  решительное значение!

Ближайшим городом,  где имелось  несколько технических учебных заведений, была Пермь, в те годы  - Молотов.

Из них самым желательным  для меня было речное  училище,  выпускавшее технический  плавсостав для   Камского   речного пароходства.

Мое желание поступить именно в речное  училище подогревалось тем, что его  учащиеся щеголяли  в почти  морской форме: мичманках с золотым  якорем, клешах, бушлатах  и т. д.,  а также, (для нас с мамой было очень  важно) -  они имели  трехразовое  питание.
У меня появился смысл  подтянуть  успеваемость по математике, физике и русскому  языку, то есть,  я решил хорошо поработать над собой в   предстоящий  последний учебный год.

Примерно   середине августа я поехал в  Пермь купить тетрадей и прочих учебных принадлежностей, которые тогда проще  всего было приобрести, правда, по спекулятивной  цене, на  рынке-толкучке.

Выехал я утренним  поездом, весь день  провел в магазинах и на рынке, все  купил  и  вечерним  поездом вернулся  в Черную.

Был очень доволен покупками и поездкой, но уже перед сном меня ожидал настоящий  удар, – я  обнаружил отсутствие   во внутреннем кармане  пиджака комсомольского билета!  Это был крах, всему и всего!
 
Как это могло случиться?!  Комсомольцы тех лет обязаны были  иметь билет  всегда  при себе.  В моем пиджаке  правый  внутренний карман был для  кошелька, а левый, (около сердца), для  комсомольского билета и застегивался он - на булавку.

Как она   расстегнулась?   Я  припомнил, что  на рынке  мне  стало жарко – припекло солнышком,  и я снимал пиджак и носил  его на  согнутой руке.

Именно там билет  был утерян,  - или   булавка  расстегнулась, или карманник думал, что  если булавка, то в  кармане ценность!

Скрыть утерю комсомольского билета было невозможно, - в первых же днях учебного года его нужно было продемонстрировать на комсомольском  собрании.
Как правило,  на неи, перед комсомольцами ставились задачи достойной  личной   учебы, шефской  помощи ученикам  младших классов,  и личного  активного участия в уборке урожая, на полях  нашего  колхоза  «им. 8 Марта», - мы  всегда голосовали комсомольским билетом.

Утром я  нашел  секретаря комсомольской  организации школы, она  же пионервожатая, и  рассказал об обстоятельствах утери  комсомольского билета.

Вместе  с ней  мы  стали составлять объяснительную записку, правда по ее  совету, написали, что  на рынке я был обворован  карманником  и, с комсомольским  билетом  одновременно, пропал  мой  кошелек  с  деньгами.
Так же  наш  школьный секретарь  ВЛКСМ  посоветовала  происшествие  пока держать в  тайне.

Получалось так, что я  жертва ограбления, а не  горе-комсомолец утративший политическую бдительность.

С этой объяснительной запиской и положительной  характеристикой на  меня,  наша  секретарь комсомольской  организации школы,  тут же сама  отправилась  за шесть километров в   город Краснокамск, где находился районный  комитет ВЛКСМ.

В тот же  вечер, вернувшись  из Краснокамска, комсорг мне  сказала, что нам  очень повезло. В райкоме как раз через три дня запланировано  заседание бюро по вопросу исключения или восстановления таких вот  нескольких  комсомольцев,  вроде  меня.

Если  повезет, и меня не  исключат и выдадут новый  комсомольский билет, то, возможно, это происшествие удастся в школе  не придавать огласке.
 
А в эти оставшиеся дни надо  подготовиться к  вопросам, которые  могут задать члены  бюро: по знанию  Устава ВЛКСМ, внутреннему и внешнему политическому  положению в  стране.

В назначенный день во второй половине дня, (бюро было назначено на 16-00), я пешком через болото направился в Краснокамск. Но  не  сразу нашел  комитет комсомола, опоздал  на пол часа, и оказался  последним в очереди.

Передо мной  в узком  коридоре на  стульях  понуро сидели два паренька и девушка, а из-за двери, напротив, были слышны неразборчивые возбужденные реплики.

Вскоре дверь противно скрипнула, и в коридор вышел парень, какой-то встрепанный, с багровым  от волнения  лицом,  и не глядя на  нас,  на  нетвердых  ногах ушел из  райкома.

Пригласили следующего и около часа за дверью слышались приглушенные реплики.  Все это действовало  на нашу психику так, что  лично  меня, сначала бросило в пот, а потом в озноб, и захотелось плюнуть на  все, и уйти домой.

Но тут  открылись двери и  очередной  «мученик», такой же распаренный, но с сияющей  улыбкой на пунцовым лице, прошел, как лунатик мимо нас, держа   двумя руками новенькую темно-красную  книжицу, новенький  комсомольский билет!

Я несколько успокоился, – значит есть надежда,  может  все обойдется? Но  следующий посетитель зловещей комнаты, ровно через час, понуро вышел  от туда,  и молча,   прошел мимо нас,  вернув в  мою  душу прежние  сомнения.

Девушку, что была передо мной, отпустили быстро,  минут через сорок она вышла спокойной и уверенной, даже сказала мне, что   сейчас меня приглашают  зайти, и пожелала  удачи.

Помню, что на ватных ногах я переступил  порог, и предстал перед членами бюро Райкома. Первые  минуты я механически отвечал на их вопросы, и пришел в  себя лишь, когда стали зачитывать мою характеристику.

Мне запомнилось, что в небольшом  душном  кабинете за столом буквой «Т»  находятся   две девушки и трое парней  от 16 до 20 лет, с виду довольно уставшие от многочасового заседания.

В правом углу за председательским столом – знамя райкома, на  станах портреты Ленина и Сталина и множество  грамот в рамках и под стеклом.

Характеристика  из школы   представила  меня этаким активным комсомольцем:   - редактором  стенной газеты, сыном  учительницы школы,  одной  воспитывающей меня, так как  отца, тоже  учителя нашей  школы, в 1942 году забрала  война.   И, что  летом, я активно работаю на колхозных полях  за трудодни, и материально помогаю матери.

А  в этом   случае с утратой комсомольского билета,  - я жертва  преступного элемента,  распоясовшегося    в наших краях  в послевоенные годы.

Ознакомившись с  объяснительной запиской и  зачитав характеристику, члены бюро, стремясь быстро закончить заседание,  просто  заполнили   бланк  новенького комсомольского билета, заставили иеня  заплатить членские взносы, поставив нужные печати,   выставили меня за двери.

Я очень удивился, –  ведь   с ребятами, что вызывались  на бюро передо  мной, разбирались, чуть - ли не по часу,  а на  меня   и  двадцати минут не потратили?!

Только повзрослев,  я узнал, что по традиции каждое такое бюро  Райкомов, Горкомов и других «омов», как правило,  заканчивалось распитием горячительных напитков, а тратить время на меня, последнего  посетителя, было жалко,  вот и  постарались  быстрей  от меня   избавиться.  Конечно, я  был этому рад!

Уже смеркалось, и   мне нужно  было думать, как вернуться в  мою деревню. Идти обратно  6  километров по ночному болоту я боялся, можно заблудиться, а  так же ходили слухи, что   кого-то  там  встретили урки и раздели до трусов, забрав деньги и вещи.

Был еще один вариант – сесть на  вечерний поезд  «Краснокамск - Пермь-2», а на промежуточной  остановке  Оверят  сойти,  и попытаться сесть на  пассажирские  поезда, идущие мимо нашей   площадки    «Увал»,  от Перми-2  в московском  направлении.


В двух километрах от   площадки   «Увал» был полустанок «Шабуничи», там некоторые поезда дальнего следования останавливались на 1-2 минуты.

Вот на это я  и рассчитывал, садясь в "Оверятах"  в общий вагон поезда № 51 следующего  от Перми-2 до Москвы.

Был уже  первый  час ночи, пассажиры еще не  успели лечь спать, «Оверята» всего в получасе от Перми, а я, пристроившись на  свободное  место, знал, что  через полчаса будем  проезжать мой «Увал», а через 5 минут в «Шабуничах»,   если поезд не  остановится, нужно будет  прыгать с него  на ходу.

Кстати, у меня был опыт прыжков с  поезда на ходу, – это у  нас  (черновских мальчишек)  было  хобби:  сесть на нашей площадке на дачный поезд и ехать в сторону «Шабунич,  у реки, спрыгивать на ходу.
 
То же  самое  мы делали в обратную сторону: – ехали  на  товарняке в  сторону Перми и спрыгивали  с  него в районе  нашей  деревни.

Сидел  я  в поезде и думал, не  сделал ли я ошибку? Не лучше ли было за полчаса пробежать до   Черной по знакомому болоту  и оказаться   дома?
 
Я представлял, как   волнуется и не спит мама, по нашим  подсчетам, я должен был вернуться  еще засветло.

Однако  по болоту ночью  ни кто еще  у наших  не ходил, можно  было сбиться  в темноте  с  узенькой  тропинки и угодить в топь, да и на «лихих» людей напороться можно было.

Вот за  этими размышлениями  меня застали контролеры, потребовав предъявить проездной билет. Билета у  меня не было,  пришлось рассказывать мою историю и показать  им  новенький комсомольский  билет.

Два усатых пожилых дядьки в железнодорожной форме вошли в  мое положение, но предупредили, что в «Шабуничах»  остановки, возможно,  не будет, а следующая стоянка будет,  аж за 100 километров в городе Чайковский.

Контролеры  ушли в соседний вагон, а я  выбрался в тамбур и стал смотреть в кромешную темноту, где, нет-нет, да мелькали  отдельные огоньки деревень.

Вот промелькнула будка обходчика в  деревеньке «Мишкино», вскоре  я угадал огоньки соседней с нами деревни «Даньки», а через минуту  проскакиваем и нашу Черную,  -  пытаюсь разглядеть  огонек  своего дома на горке деревни, – мама не  спит и ждет меня!

Выбираюсь на подножку, хорошо, что вагон старого типа  и подножка низкая, но скорость поезда более 50 километров  в час, а ветер  заставляет крепко вцепиться  в поручни.
Еще 2   минуты и проедем «Шабуничи»!
 
Знаю, что  если не на входных, то на  выходных стрелках перед семафором, состав затормозит, и  надо будет прыгать, а пока  очень опасно, да и темно и можно просто врубиться  в  бетонные столбы, стоящие  через каждые 25 метров.

Вот промелькнула водокачка и вокзальчик,  с включенной у входа  лампочкой, и снова тьма!

Но по стуку колес  и  слабеющему ветру  ощущаю, что скорость стала  чуть  меньше,  а  куда прыгать?  Земли не видно, сплошная  темнота!

Чувствую,  что ветер сново усиливается, стук колес становится  чаще, – надо прыгать, сейчас или никогда!
Сильно руками и  ногами отталкиваюсь от подножки в обратную сторону от хода поезда, и  -  проваливаюсь  в темноту.
 
А дальше – на целых полчаса,   провал в памяти!

* * *
Очнулся  я, примерно, через полчаса с момента прыжка, пройдя уже  почти километр  абсолютно в бессознательном состоянии,  но в правильном направлении  к  моему дому.

Привел меня  в чувство  неожиданно начавшийся   мелкий, косой,  осенний дождик,    хлестнувший порывом  ветра  на  мою правую щеку.
 
Придя  в себя, я  не мог понять, как я оказался уже  в километре от места прыжка на полустанке Шабуничи,   и стою  на мостике через  нашу  речушку с названием Черная, в полупути к своему дому.

Все у меня было цело:  ни чего не болело,  ни чего не было порвано,  комсомольский билет лежал   в  кармане и    был застегнут на  булавку.
Вот только  ладони  мои были поцарапаны гравием, да в голове смутно припоминался,  чей - то голос:  «Это ты, с 51 летел»?!

Еще через полчаса  я был уже дома,  шел третий час ночи,  конечно, мама не  спала и волновалась за меня.

Не стал я  волновать маму, сказал, что  в Шабуничах поезд останавливался, а ладони поцарапал, споткнувшись в темноте.

В школе,  кроме нашей  пионервожатой, (она же комсомольский секретарь), о моей потере комсомольского билета так ни кто и не узнал.

Я и позже об этом ни кому не рассказывал, - потеря комсомольского билета не делала мне чести.

* * *

Вот сейчас, уже переступив в девятый десяток лет,   я -  атеист, не верящий в ангелов-хранителей, порой  задумываюсь, а  нет ли у меня ангела-хранителя?

И что тогда было?  Счастливый случай  или все же ангел-хранитель?

Просто не суждено мне было в тот день     остаться  на вечно членом Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи!
 
Этаким  - пятнадцатилетним членом ВЛКСМ,  (посмертно)!