Как это будет по-английски?

Свобода! Солнце и воздух, не зажатые между пыльных бараков и рядов колючей проволоки! Никто не ткнет тебя в бок и не отправит в ШИЗО за одно лишь русское слово! Слава Богу, что они не научились читать мысли!

Иван Невзоров не верил своему счастью. Он остановился сразу за воротами закрытого поселения, закрыв глаза нежился в лучах жаркого весеннего солнца и радовался каждому глотку свежего воздуха, напоенного запахами молодой зелени. Казалось, что по ту сторону забора жизнь теряла все, становилась пресной, безвкусной и бесполезной. Только английский язык двадцать четыре часа в сутки, тотальный контроль и страх случайно заговорить по-русски, сломать правильное произношение, оговориться во сне.

– Извините, закурить не найдется? – старческий надтреснутый голос вывел Ивана из транса.

Необычным был не сам вопрос, а то, что в нем звучали русские слова, практически выбитые из сознания за этот долгий год обучения с погружением – жесткого погружения, с  отработкой ежедневной нормы заданий, наказанием в виде снижения пайка, а то и карцера за случайную фразу на родном языке, произнесенную в запале, по забывчивости или даже во сне. Никаких скидок, пришел учить английский язык, говори, думай, разговаривай во сне по-английски.

– I'm sorry, what did you say? – слова вылетели автоматически, хотя душа потянулась на звуки родной речи и хотелось ответить также, по-русски.

– Говорю, куревом не богаты? – не отставал старик.

Весь его вид выдавал человека далекого от иностранных языков, исконно русского, сермяжного, простого, живущего в реальной жизни, требующей ухода за скотиной, покоса, да уборки урожая. Сейчас ему до глубины души хотелось курить, и он явно не желал терять возможность разбогатеть папироской или чинариком, в конце концов, у этого непонятливого иностранца.

Ивану не составляло труда угостить настырного худосочного старичка, одетого, несмотря на майскую жару, в старый ватник и валенки. Но вбитая в печенки за год затворничества настороженность не позволяла ему не только отвечать, но и понимать по-русски. В том мире, за забором, существовал только один язык, на котором нужно было и говорить, и думать, и понимать сказанное собеседником. Даже за тень понимания русского языка ждало суровое наказание, могли донести ради пайки наказанного, охранники не стесняли себя рукоприкладством, а двери ШИЗО всегда готовы были открыться провинившимся.

– Don't understand, sorry! – без эмоций ответил Иван и решительно двинул к остановке автобуса, расположенной метрах в ста от ворот учебного лагеря.

– Ну-ну, касатик, добрый путь, – подмигнув, с иронией, не вписывающейся в образ сельского мужлана, пожелал старичок.  – Глядишь, еще свидимся!

Тревожно звякнул колокольчик в душе – проверка! Не успел выйти за ворота и сразу проверка! Держись, Иван, нам бы только до дома добраться, а там родные стены помогут.

– I'm in a hurry, sorry! – он рванул к остановке, едва не сбив старика с ног.

– One ticket to Moscow! – заискивающе глядя в лицо мордатому водителю, произнес Иван, протягивая в дрожащей руке тысячную купюру. – Keep the change! – торопливо добавил он, надеясь, что слово «Москва» понятно говорит о его намерениях.

– В Москву, так в Москву, – равнодушно ответил водитель и, сунув купюру в карман, добавил, – только это, сдачи нет, так что извиняй, брат!

По его голосу нельзя было понять, говорит он так, потому что понял сказанное Иваном или это его обычная практика, не меняющаяся при встрече с иностранцами. Ивана этот вопрос не волновал, с деньгами он уже простился, они его мало заботили, сейчас главное – убраться подальше от лагеря, забыть об этом кошмаре, в который он сам себя погрузил на целый год. «А еще потом французский, испанский и, чтоб совсем было хорошо арабский с китайским!» – он сплюнул на пол автобуса, вспомнив свои планы годичной давности. Еще бы, тогда все казалось таким классным – за год полного погружения в языковую среду, в полной изоляции от любых источников родного языка была обещана способность говорить, писать и думать на выбранном тобой языке не хуже жителя той страны.

– Ты чо тут расплевался, гнида? – погруженный в мрачные мысли Иван, не обратил должного внимания на компанию парней, явно подогретых водкой и пивом. – Думаешь, раз иностранец, так можно в наших автобусах гадить?

– Учить таких надо, пока все не захомутали, падлы, – патлатый, худой, давно не бритый детина демонстративно сплюнул на пол, затем рубанул пустой пивной бутылкой по металлической дужке сиденья и рванулся к Ивану, явно собираясь использовать смертоносную «розочку» по назначению.

Короткий, но сильный удар в солнечное сплетение привел парня в состояние дикого изумления. Захват и перевод руки с орудием убийства на болевой. Он действовал автоматически, страх пытался сковать его, лишить возможности действовать, но отработанные до автоматизма инстинкты лагерной жизни заставляли бороться до последнего.

– Damn it! If someone is tired of living, come! – он уже понял, что парни оказались в автобусе не просто так, это очередная гребаная проверка. Он сам подписывал контракт, в котором черным по-белому было написано, что даже случайное русское слово или понимание русской речи на отрезке пути от ворот до дверей его квартиры возвращают его обратно в лагерь еще на год, но уже с нашивкой «Неудачник», точнее «Loser», дающей право персоналу обращаться с провинившимся еще жестче и грубее, чем с первогодками. – Sons of bitches, bastards, shit! – он имел полное право кидаться ругательствами, к этому вынуждала обстановка, а не угрозы на русском языке.

– Все-все, братан, мы уходим, – бродяги скинули маску быдлоты, улыбались доброжелательно, примиряющее, – ты только товарища нашего отпусти, пока руку не сломал, а то, сам понимаешь, за одного нашего битого, мы тебе все ребра пересчитаем. Понятно сказал?

– I don't know what you're saying, but get out of here before I break that bastard's arm! – из сказанного Иваном нельзя было сделать однозначный вывод, понял он обращенные к нему слова или нет, нельзя давать им шанс подловить хоть на чем-то, ему нужно добраться до дома вопреки любым подставам с их стороны.

Они остались в автобусе один на один с водителем, который старательно делал вид, что Ивана вовсе нет в салоне. Редкие попутчики устраивались поближе к выходу, не обращая на него, сидящего на самом заднем ряду, ни малейшего внимания. Неужели отстали? Слишком просто, слишком быстро, тем не менее, это так и можно на какое-то время расслабиться, закрыть глаза и окунуться в умиротворяющую атмосферу путешествия.

Выброшенный из жизни год, потерявшие Ивана родители, знакомые, сослуживцы и даже девушка. Никаких контактов, никакой информации – подписав контракт на годовое обучение, ты должен немедленно замолчать, прекратить общение с кем бы то ни было и, сев в микроавтобус фирмы, отправиться в один из выбранных наугад учебных лагерей. Все это ради обещания стать носителем языка, овладеть им в полной мере, получить возможность чувствовать себя своим в выбранной тобой стране, где этот язык является родным для его жителей. Тебе обещали не просто владение языком, но выговор, соответствующий одной из коренных провинций. Фантастика, ради которой можно на год отказаться от всего того, к чему привык. Зато потом, по окончании обучения, тебе открыты все двери, ты можешь… Да, можешь, но захочешь ли когда-то еще говорить по-английски?

Иван плохо помнил, как, выйдя из автобуса на автовокзале, окунулся в метро и затем на подгибающихся от волнения ногах взобрался по лестнице на пятый этаж родного дома, забыв про лифт.  Выпавшие из трясущихся рук ключи с грохотом упали на кафель. Не успел он их поднять, как распахнулась дверь соседей справа и, подслеповато щурясь, на него глянула Клавдия Петровна – старушка, которую Иван знал с тех пор, как купил квартиру в этом доме.

– Иван Тимофеевич? – с интересом оглядывая изменившегося за год отсутствия парня, спросила соседка. – А говорили, вы квартиру продали и уехали совсем. Врали, видать!

Иван не мог говорить от душащего его комка в горле – он дома, позади остался кошмар и уже не нужно постоянно вздрагивать и оглядываться в страхе. Он дома, черт бы вас всех побрал! Он дома-а-а-а!

– Врут все, Клавдия Петровна! – весело ответил он, чувствуя, как тепло родного дома растапливает ком в горле, прогоняет страхи, наполняет его жаждой жизни. – Поживем еще!

И в тот же момент кто-то, стоявший до того времени за спиной старушки, решительно отодвинул ее в сторону и показал себя остолбеневшему от неожиданности Ивану. Старичок в цивильном костюме и сверкающих кожаных туфлях, с ним пара мордоворотов из автобуса.

– Я же говорил, что свидимся, Иван Тимофеевич! – довольно улыбался старик. – А это вам, Клавдия Петровна, как и договаривались, – добавил он, обращаясь к соседке и передавая ей тоненькую пачку тысячных купюр.

– Вот же Иуда, сдала за копеечку! Нужно было ступить через порог, – мелькнула здравая мысль в голове Ивана, прежде чем он потерял сознание.