Концерт Высоцкого

               

       В молодости я с иронией относился ко всяким любителям и собирателям автографов, поклонникам талантов и собирателям спичечных коробков.Но со временем становишься более снисходительным к человеческим потребностям и чудачествам. В самом деле, что плохого в том, что человек хочет получить автограф популярной оперной дивы или знаменитого футболиста? Как иначе маленький человек, какой-нибудь Акакий Акакиевич,  может заявить миру о своем существовании? О том, что он был на этой бренной земле, чего-то хотел, о чем-то мечтал, чем-то увлекался?
А так есть свидетельство – вот она, эта книга, быть может, впопыхах, мимолетно подписанная известным писателем, невнимательно спросившем только имя и фамилию владельца и черкнувшего несколько строчек, которые пришли на ум в сутолоке книжного базара или выставки. А там уже можно при желании сочинить занимательную историю с этой самой книгой, или она просто станет катализатором  воспоминания о дорогом далеком- далеком событии и о всем том, что с ним было связано.
То же самое можно сказать о поклонниках и спортивных фанатиках. Понравился зрителю концерт большого артиста, и он пришел на второй, а потом еще и еще. Смотришь, установилась незримая связь между артистом и поклонником, который начинает через эту связывающую нить жить творчеством артиста, изучает его биографию, все стороны его концертной деятельности; чувствует со временем, когда артист не в форме или, наоборот, в ударе, и потихоньку сам поднимается в своем духовном росте и внутренне ощущает некую собственную принадлежность к великому таланту.
 И на склоне лет, перебирая памятные вехи своей жизни и ее достижения, такой поклонник законно ставит себе в заслугу служение высокому искусству или спорту. Здесь важно лишь не ошибиться в предмете своего поклонения, чтоб ваш кумир не стал калифом на час, не измельчал, не обернулся метеором, блеснувшим на небосклоне яркой звездочкой и исчезнувшим бесследно; не оказался человеком, обернутым в фальшивую мишуру скоротечного модного течения, за которым нет настоящего таланта, а есть лишь бесплодные потуги быть на виду.
Встреча с большим талантом – это всегда редкая удача, и если вам подвернулся такой шанс, то грех им не воспользоваться. Когда я обращаюсь к собственному прошлому, то среди множества ярких событий, имевших для меня воистину судьбоносное значение, чаще всех других почему-то всплывает концерт Высоцкого, хотя никаких явных поворотов в моей жизни он и не произвел. Но, видимо, такова сила искусства, способная затмить и более значущие для человека события.
          Шел 1972-ой год. Я– студент третьего курса Донецкого политехнического института. Только-только до нас доходят скупые сведения о фантастически знаменитых группах «Битлз» и « Ди Пепл». Мой лучший друг и товарищ по комнате Сашка Осин, презрев прозаическую потребность человека в здоровом полноценном сне, в полночь и позже ловит в радиоприемнике передачи «Би-би-си» и « Свободы», чтобы сквозь шум и треск, создаваемые нашими радиолокационными станциями, записать на отечественный магнитофон песни этих групп. Ему надо поддерживать реноме крутого ценителя, знатока и владельца дорогих и дефицитных дисков с записями западной музыки. Это нравится крутым девчонкам и помогает пудрить им мозги.
           Я не участвую в этой важной для Сашки имиджевой программе, да он и не поощряет меня в этом, так как я частенько и невольно стаю на пути его честолюбивых планов покорения местного ареала длинноногих красавиц.Меня по-прежнему интересует классика, советская эстрада и ее новый пасынок– Владимир Высоцкий. В продаже его пластинок нет, в ходу только подпольные записи, продаваемые из-под полы. И тут опять же помогает Сашка, доставая неизвестно где и неизвестно как новые песни барда. Наделив Осина выдающимися организаторскими способностями, которые он потом в полной мере проявил, природа, видимо, для равновесия напрочь лишила Сашку музыкального слуха. По этой причине Осин не мог напеть сколько–нибудь сносно ни одной мелодии или песни, что сильно его огорчало и значительно сокращало арсенал средств борьбы за женское внимание. К тому же он был ниже среднего роста, и задача обольщения женщин становилась бы вовсе некорректной, если бы ни все те же организаторские способности.
Так вот Сашка доставал мне записи Высоцкого по дружбе, а во-вторых, чтобы пресечь мои поползновения в « Битлз», где он считал себя докой. Еще в армии я надежно выучил шесть аккордов на семиструнной гитаре и в свободное время с упоением наяривал: «…как наш ЦК сказал в письме открытом– мы одобряем линию ЦК…». Я тоже одобрял линию ЦК. Да и как мне было не одобрять эту линию, если я, десятый ребенок в семье, смог получить отличное образование и честно поступить в один из самых престижных вузов республики– это так к слову. Думаю, эта песня несколько примирила Володю с партией. Приблатненные песни мне не нравились, но я вдохновенно рубил:
«На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают.
К ним кто-то приносит букеты цветов
И вечный огонь зажигает…».
Сашка с нескрываемой завистью слушал это бренчание, сам пытался что-то «исполнять», но петушиный его голос был бесплоден, как почва Сахары, и Осин в конце концов бросил эту авантюру, как совершенно бесперспективную в плане возможностей очарования девиц. Я же по-прежнему твердым басом продолжал: «
…Мы рубим ступени– ни шагу назад.
От напряженья колени дрожат,
И сердце готово к вершине бежать из груди.
Весь мир на ладони– я счастлив и нем
И лишь немного завидую тем– другим,
У которых вершина еще впереди».
Сашка внимательно слушал, а потом жалостливо просил, чтобы я не исполнял эту песню в присутствие девочки, которую он завтра приведет. Я милостиво соглашался. И вообще, я должен сказать, что при всем при том, что женщины служат главным яблоком раздора между мужчинами, в том числе и между друзьями– и даже в основном между друзьями– мы, прожив втроем пять лет в одной комнате, ни разу не поссорились из-за девчонок. Такова была наша дружба, незамутненная ни материальными расчетами, ни конфликтом интересов в отношении женщин, ни разностью характеров.
И вот однажды в комнату врывается Сашка и с порога потрясает рукой, в которой два билета.
– Соколов,– кричит он,– готовься– идем на Высоцкого! И не вздумай вилять– я тебя знаю. Стирай заранее все, что надо, чини, ремонтируй, займись курсовой. Никаких причин сидеть дома не принимаю.
– Ты не разыгрываешь?– спрашиваю подозрительно.
– Вот они, миленькие!– Сашка сует мне под нос билеты.
Я внимательно их рассматриваю. Все правильно, никакого подвоха.
– Как же тебе удалось?– спрашиваю озадаченно, хотя уже и знаю о возможностях Осина.
– Надо нужных девчонок иметь под рукой,– назидательно говорит Сашка.– Сколько у тебя мани- мани осталось?
– Рублей тридцать,– отвечаю осторожно.
– И еще у меня пятьдесят. Завтра идем на толчок– надо тебя подмарафетить. Село- селом,– Осин трясет головой, критически меня оглядывая.– Будешь сидеть рядом не абы с кем.
О том, что Высоцкий может приехать в Донецк, слухи ходили давно, но в это слабо верилось, учитывая отношения барда с властями. Но Донбасс есть Донбасс. Советская власть всегда с пониманием относилась к пожеланиям шахтеров, которые, согласно марксизму- ленинизму, являлись передовым отрядом пролетариата. Так оно и было на самом деле, что редко встречалось в практике вечно молодого и вечно правильного учения.
Первый секретарь Донецкого обкома партии Дегтярев  был одним из кандидатов на замещение Щербицкого– хозяина Украины. Его слово было весомым, а требования шахтеров настойчивыми, поэтому, несмотря на хмурое отношение Кремля к неузаконенному поэту и певцу, Донбасс позволил себе дерзость пригласить на гастроли Высоцкого.
Самый большой зал Дворца культуры имени Ленина, где обычно проходили концерты гастролеров,  артисту все же не предоставили, дали только помещение театра оперы и балета. Была ли это уступка ортодоксам  вечно живого учения, а возможно, хотели материально поддержать театр, который не страдал обилием зрителей, а потому бедствовал– это осталось неизвестным.
Это сейчас перекупщики верховодят, а тогда билеты можно было купить только в кассе или на предприятии, если они туда поступали. Ажиотаж стоял невиданный. Казалось, весь город заболел Высоцким, у касс–не протолкнуться. Несколько раз концерты переносили, и это еще больше подогревало интерес к артисту. В этом слились несколько обстоятельств. Во-первых, яркие, сочные, мужественные песни, передававшие неутихшую еще боль военных потерь. Во- вторых, смелость самого автора, посмевшего петь о том, о чем предпочитали говорить только на кухнях в узком кругу. В-третьих, со сцены впервые звучали песни о зеках, больше политических, чем уголовных, а зеками были в разное время чуть ли ни четверть населения.
А еще надо добавить личный артистизм певца, его экстравагантное, необычное поведение на сцене и в жизни, его исключительно задушевный, грубоватый, чуть охрипший от жизненных невзгод  голос, искрометный юмор, умение почти мгновенно по меркам искусства создавать злободневные песни– и вы получите приблизительный портрет тогдашнего Высоцкого- барда.
            Володя показывал всем, что можно жить ярко,сочно, независимо, не боясь властей и не отрекаясь от собственного стиля, собственной индивидуальности. Конечно, разве это могло понравиться власть имущим? Но и игнорировать громадный авторитет и популярность артиста власть уже не могла. Отсюда всякие компромиссы, неувязки и нестыковки, отсюда противоречивое отношение на радио и телевиденье, отсюда то запреты, то приглашения в разные города и веси страны в зависимости от личных качеств руководителей на местах.
Ничего такого в то время мы, студенты, не знали и только хотели из первых уст послушать знаменитые песни. Лишь недавно в кинотеатрах с огромным успехом прошел фильм « Вертикаль» с участием Высоцкого, и вся страна радостно пела: « …ну какая же ты близкая и ласковая, альпинистка моя, скалолазка моя…»
Наш концерт по непонятным для нас причинам несколько раз откладывали, и вот 30 ноября наконец окончательно объявили: концерт состоится сегодня в 19.00. В тот день стояла настолько мерзкая погода, насколько она может быть в предверии зимы. С утра зарядил холодный дождь вперемежку со льдистой крупкой. Мы возвратились из институтских, плохо еще отапливаемых аудиторий мокрыми, голодными, продрогшими и злыми. В студенческой столовке тоже было холодно, неуютно, пахло кислыми борщами, квашенной капустой, мокрой одеждой и подгорелыми, надоевшими шницелями.
Мы втроем осмотрелись, плюнули и поехали в общежитие. По дороге купили колбасы, дома быстро нажарили картошки с яйцами, уплели все это скорострельно и завалились в постель отогреваться и « нагонять жирок», как мы в шутку выражались. Боже, как не хотелось выбираться из теплой постели, плестись куда бы то ни было, тем более возвращаться в холодный, сырой, постылый неуют поздней донбасской осени!
 Но ведь Высоцкий – это тебе не лекция по научному атеизму! Кряхтя и чертыхаясь, завидуя Толику Куприну, сладко посапывающему назло нам, выбрались, оделись и поехали трястись в набитом людьми трамвае, задыхаясь от запахов мокрой кожи, резины, вина, водки, самогона, чеснока, лука и других кушаний, что случились в обеденный перерыв по случаю именин, родин, покупки « Жигулей», ухода в отпуск и прочих человеческих радостей.
Приехали – а на площади перед театром столпотворение. К нам сразу кинулась толпа – вы не сдаете билеты? Какая там сдача?! Мы почувствовали себя сказочно богатыми Аль-Рашидами, ступающими по улицам Багдада.
– А ты пытался отвертеться,– с радостной укоризной сказал Осин, счастливый оттого, что так угадал с билетами.– Идем потолкаемся, может знакомых увидим, пусть знают, что мы тоже на концерте были.
Мы пошли толкаться. В самом деле, встретили нескольких знакомых девчонок. Саша, одетый в неизвестно как добытый им арктический тулуп, что стоял выше модной тогда дубленки, говорил солидно и со значением. Обо мне, не имевшем тулупа, говорилось кратко и скупо : « мой сокурсник». В такие моменты Осин мне очень не нравился. Перекинувшись несколькими фразами, мы уходили, чтобы нас засвидетельствовала очередная фря.
По мере приближения концерта волнение толпы нарастало.На площади появилась милиция, а на прилегающих улицах даже солдаты. Меня всегда удивлял и удивляет этот древний инстинкт власти: сопровождать любое скопление народа войсками; не охранниками порядка, а именно войсками. По любому поводу: на праздничных демонстрациях, на футбольных матчах, на стадионах во время концертов, на больших похоронах и так далее, причем, если хулиганские выходки и случаются, военные не имеют к ним абсолютно никакого отношения, безразлично наблюдая и не вмешиваясь.
Вот и тогда: зачем понадобилось окружать площадь несколькими цепями милиции, если достаточно было вовремя открыть двери театра. Нет же, несмотря на холодный дождь с пролетающими снежинками, людей держали снаружи. Уже прошел седьмой час вечера, а Высоцкого все не было. Народ не безмолствовал, а начинал потихоньку злиться и волноваться.
Наконец около восьми над площадью поплыло: «Приехал! Приехал!». Толпа вплотную придвинулась к парадным колоннам театра, зашумела, заплескалась, заходила волнами. И вот двери раскрылись. Толстые в своей зимней форме милиционеры едва сдерживали людской напор. Уму непостижимо– зачем надо было создавать эту абсолютно искусственную толкотню, унижающую человеческое достоинство?  В толпе было много стариков, детей, их могли элементарно затоптать, как это случилось при коронации последнего царя и при похоронах последнего царя в 1953 году.
Но, слава богу, все обошлось благополучно, люди относились друг к другу намного добрее, благожелательней и милосердней, чем власть к ним.
Театр оперы и балета, наверное, никогда не видел такого количества народа. Милиция, видимо, все-таки не справилась с людским потоком. Под сурдинку в зал проникло и множество безбилетчиков. Было переполнено все: партер, ложи, проходы; стояли в дверях, в фойе, на плечах друзей и родственников. Мы, конечно, попали на галерку. Никаких мест здесь никто не соблюдал. Стояли тесно, плотно, стройными рядами, как сардина в советских банках ( в нынешних банках сардина плавает). Театр гудел разбуженным ульем.
Я стоял и думал с жалостью к артисту: неужели один человек может усмирить эту буйную стихию? И вот вышел Высоцкий. Среднего роста, ладно скроенный и крепко сшитый, но выглядевший букашкой по сравнению со сценой и бушующим залом. Сцена абсолютно пустая: без оркестра, без красочных декораций, без артистической свиты, которая, обычно, играет короля– и потому кажущаяся огромной и безмолвной. Неужели этот маленький человек может наполнить жизнью этот бездушный, безжизненный космос,– размышлял я, находясь в шеренге сардин. В руках игрушечная издали гитара,   виден тонкий шнурок гитарного ремня.
Вот он закидывает привычным движением этот ремень за спину, двигает корпусом, устраиваясь поудобнее, слегка поправил микрофон–и … и в зал поплыл удивительно добрый, несколько извиняющийся, бархатный голос певца:
– Я приношу вам всем свои извинения, дорогие товарищи, за некоторую задержку концерта, за неудобства, за дождь со снегом, за то, что холодно в театре. Но как-нибудь перебудем эти  мелочи жизни, нам ли к ним привыкать. Я только что из Макеевки, там задержали меня шахтеры, и потому я припоздал, но не беспокойтесь– отставание свое я  постараюсь полностью восполнить.
Зал мгновенно онемел, контакт был установлен и  разъяренный лев  укрощен без всякого видимого усилия.
– Я не терял времени в дороге и сочинил песню о черном золоте, под которым все понимают ваш уголек. Песня исполняется впервые.
Я уже не помню слов песни,  ее я не встречал ни в каких сборниках Высоцкого, помню лишь рефрен в конце каждого куплета:
Найдено, пройдено, сколото
Черное надежное золото.
Может, по своим художественным достоинствам песня, сочиненная наспех, впоследствии и не удовлетворила автора, но, как говорят, дорога ложка к обеду. Шахтеру, два часа назад поднявшемуся из забоя, недосуг разбираться в музыкальных тонкостях. Для него главное, что о его труде, о нем самом поют известные на весь Союз люди; и поют талантливо, искренне, с душой.
Не буду рассказывать о шквале аплодисментов, обрушившихся на сцену. Зал неистовствовал, зал ревел; встали все, кто мог встать, а кто не мог, чувствовал себя неловко и немо извинялся. А потом Володя пел другие песни, и гитарные струны заставляли отзываться струны душевные, коих в человеке великое множество, и о существовании которых иногда не догадывается и сам человек или очень редко заставляет их звучать.
Как он был могуч в своем таланте, высок,  державен, как виртуозно владел аудиторией сильных, знающих себе цену людей!  Он пел любовь: «… посмотри, как я любуюсь тобой, как мадонной Рафаэлевой…», он пел мужскую дружбу: «…для меня будто ветром задуло костер, когда он не вернулся из боя…» , от пел суровое мужество людей, озаренных высокой идеей:» …значит, скоро и нам уходить и прощаться без слов…». Он пел о чести, о верности долгу, пел о  патриотизме, с благородством сильного мужчины, чуть стесняясь этого. Каждая новая песня вызывала во мне прилив энергии, борение внутренних сил, душевный катарсис, слезы на глазах. Как я любил, как я благословлял певца. Наверно, в такие вот минуты и полюбила его Марина Влади, а иначе как, а иначе зачем?
В середине программы  кто-то из средних рядов выкрикнул спеть что-то блатное. Высоцкий грубо отрезал, видимо, понимая, как это не сочетается с созданной им атмосферой на концерте.
Подвыпивший зритель не унимался, зло закричал в ответ. Володя подошел к краю сцены и затеял некрасивую перепалку с хулиганом в том духе, что , мол, после концерта выйдем поговорить- побазарить. Был ли это экспромт или желание поддержать свой авторитет в блатном мире– не знаю; знаю только, что это был уже не Высоцкий- артист, а Высоцкий- человек со всеми присущими ему недостатками.
Чтобы сгладить неприятный момент и дать зрителям отдохнуть,  Высоцкий спел несколько юморных своих песен, и опять зрители были в восторге, опять неистово аплодировали, не имея иной возможности выплеснуть   наружу неизвестно откуда появившуюся энергию.
 Сейчас я с горьким привкусом разочарования и удивления смотрю, как артисты нахально присвоили себе право требовать аплодисментов. Но еще больше я виню зрителей, которые позволяют это делать. Неужели нас так замордовали, что мы уже боимся выразить свое «фэ»  откровенной халтуре на сцене?  Неужели мы не имеем право на протест, дать отпор дельцам от шоу-бизнеса?
У нас полностью исчезло понятие « концерт провалился». В лучшем случае,  он отменяется по той банальной причине, что не раскуплены билеты. Если же концерт идет, то почему-то зрители обязательно должны аплодировать артисту или артистам.
Последние сами нагло требуют в микрофон: «Что-то не слышно аплодисментов. Громче, громче, еще громче – вот так!». И зрители покорно хлопают в ладоши.  С какой стати?! Покидая зал, кое-кто тихо сердится, что артист выходил крепко под шафе. Что значит «выходил под шафе?!».  А где тухлые яйца? А где гнилые помидоры? А где возмущенные возгласы: « Позор! Долой!»? Или профессия артиста – это только аплодисменты и незаслуженные виллы во Флориде? Нет, ребята, и в Шаляпина бросали чем попало, если он давал «петуха». И Изабелла Юрьева убегала со сцены в слезах, если что не так. И Козловского, Лемешева освистывали. Аплодисменты надо заслужить, как заслуживал их Высоцкий. 
Концерт закончился в первом часу ночи. Высоцкий честно исполнил свое обещание и отработал с лихвой. И это без « фанеры», о которой тогда вообще не было речи, без переодеваний, без неизвестных ансамблей в первом отделении и прочих обычных уловок известных артистов поберечь себя, любимых. Какой же запас энергии должен был таиться в этом человеке, чтобы давать по два, а то и три концерта в день?!
Мы не знали, что уже тогда Володя стал пользоваться допингом: сперва в виде алкоголя, а потом и наркотиков. Умный человек, он, конечно, понимал, что черпает из «нз», что запас этот не бесконечен, но он хотел оставаться честным перед зрителем, он не мог выходить на сцену бескрылым, опустошенным и петь выношенные сердцем слова безликим, пустым голосом. »…Я не люблю любое время года, когда веселых песен не пою…»– это ведь не для красного словца написано. Он хотел всегда выглядеть праздничным, страстным, убедительным, а там пусть будет что будет.
         Эх, Володя, Володя! Ну если сам себя не жалел, то пожалел бы хотя бы нас, убогих и сирых.  На кого же ты нас покинул так рано, говоря языком народного плача? Как же мы без тебя, трусливые, расчетливые,  почти немые в выражении своих чувств,  но все равно взыскающие высоких слов и высокого примера?! Как же мы тебя проглядели, как не уберегли, не  спасли?! Как нам не хватает твоих песен! Как спел бы ты об Афганистане, о перестройке, о новом времени, как вооружил бы нас  своим представлением об этих событиях!
            Это страшная, преступная неправда, что нет незаменимых людей–  они есть, только эта незаменимость подчас долго не обнаруживает себя, заставляя понемногу блекнуть великое полотно бытия. Разве кто-то заменил нам Есенина, Маяковского, Гагарина, Анну Герман, Андрея Миронова?! Нет, и это  в который раз взывает к нашему сознанию всемерно беречь наших избранников, пусть будут пророки в нашем отечестве.