Переводчица

Женщины это большая загадка - говорил мой друг, и конечно же, существа высшего порядка, хотя оступиться может каждая, даже самая чистая и нравственная, не говоря уже про мужчину! Так неопределенно высказался мой друг. Мы, конечно, попросили его объясниться, вот тогда он и поведал нам случай, который как он утверждал никому не рассказывал и даже по прошествии тридцати лет никак не мог истолковать и тем более оценить.
«Был я в ту пору студентом технического вуза, учился очень хорошо, все больше на пятерки. Наука мне давалось легко, программа в институте была не слишком сложная. Особенно вольготно было на занятиях английского языка, где после спец-школы вообще утруждать себя не приходилось. Все шло своим чередом, и вдруг приехал к нам в институт какой-то мистер-твистер из калифорнийского института налаживать связи между вузами, и вроде как, даже предлагать обмен студентами.
Это сейчас у нас американцев и разных англичан полно, а тогда живой иностранец, да не откуда-нибудь, а из Калифорнии - большая редкость, не говоря уже про обмен студентами, что казалось в принципе невозможным.
Времена сами знаете какие были - каждый мечтал на иностранца посмотреть, и, если сильно повезет, что-нибудь ему подарить. Были такие счастливцы, в основном среди высшего руководства институтов, которым американца удавалось отвезти к себе домой. Это было событие на всю оставшуюся жизнь, темы для рассказов детям и внукам, родственникам и соседям. И уж если такая удача выпадала - вся родня на ушах стояла - как перед нашими потенциальными противниками в грязь лицом не ударить: жарили парили всей семьей старались так накормить чтобы запомнил, вынимали последнее из закромов, все, что было отложено к Новому году, к седьмому ноября, на лето в деревню, где нет магазинов.
Когда этот самый мистер Твистер, или, скажем так, Джон Смит приехал, то все в нашем ВУЗ-е с ума посходили. Долго рядили, кто будет переводить его пламенные речи, и выпала мне сумасшедшая удача, предложили мне пару дней поработать переводчиком во время, когда повезут этого самого иностранца в Ленинград, конечно, за бесплатно.
Про то, что можно переводить американцу и еще за это получать деньги - такое комсомольцу и в голову прийти не могло, а тем более партийной администрации института. Наоборот, если бы сказали, что нужно заплатить чтобы ехать с Джоном Смитом в качестве переводчика, так тут бы очередь выстроилась. Видимо, такие охотники были на кафедре английского языка, но их и близко к телу не подпустили. Не доросли! Был только проверенный, свой благонадежный народ из иностранного отдела, кое-кто из ректората, все со знанием языка на уровне третьего класса обычной советской школы. И как я потом понял, меня выбрали ( а не профессионального переводчика) дабы продемонстрировать, что есть у нас советские студенты, которые «по ихнему понимают».
Со мной, конечно, беседу провели, как объяснить почему некоторые несознательные советские граждане гоняются за иностранными товарами, в то время как свои в стране выпускаются такие же и даже лучше, освежили в моей памяти некоторые детали международной политической обстановки, объяснили про честь, которая мне выпала, и как я должен не ударить в грязь лицом и проявить лучшие стороны и черты советского молодого человека – строителя коммунизма.
Первый день программы без меня обошлось, только руководство вуза, не знаю кто там переводил. А на второй меня призвали, в этот день, как раз, поездка в Ленинград намечалась, и такая тут лафа началась, я уже в Москве вместе со всеми в ресторан попал. Сидел так, что мог протянуть руку и потрогать Джона Смита. Потрогать – это, конечно, фигурально, но восхищаться я им мог в полной мере: калифорнийский акцент, два серебряных кольца на руке, нитка какая-то на запястье, всего очарования не передать. Впрочем, я и закуски не выпускал из поля зрения, пока переводил, три бутерброда съел с черной икрой, больше неудобно было, хотя, кажется, вообще на меня никто внимания не обращал, все смотрели в рот этому Джону Смиту… Вполне мог и четвертый намазать, но не стал, помнил про гордость советского человека.
Потом, значит, ночной поезд в Ленинград. Ехали на Красной стреле в СВ с Иван Иванычем из иностранного отдела в одном купе. В обычной жизни и с Иван Иванычем не часто вот так запросто побеседовать можно было с глазу на глаз. Пока ехали, Иван Иваныч рассказывал, что с женой прожил в Алжире целых пять лет, что привез оттуда три двух-кассетных магнитофона - так чтобы на всю жизнь хватило, если больше никогда не выпустят. Жене дубленку, сыну часы наручные «Сейка». Почему-то среди прочего рассказал, что жена вязала прямо на берегу моря какие-то коврики из местной пряжи, и теперь они висят у него эти коврики дома на стене в каждой комнате, напоминая о лучших годах в его жизни. Ну в общем было что Иван Иванычу рассказать – отвел душу.
Приехали, поселились в отеле и сразу отправились в один Ленинградский институт, не буду называть какой, чтобы не выдавать до конца свои тайны. Там к нашей делегации еще человек пять присоединилось, и главное появилась моя коллега – доморощенная переводчица - студентка третьего курса, в прошлом выпускница ленинградской английской спецшколы.
Уж на что я был увлечен Джоном Смитом, а как переводчицу увидел, не поверите, сразу внимание мое переключилось.
Ну тут ничего не поделаешь, бывают такие девушки, что только увидел и хочется сказать «Господи, как тебе удалось это так все придумать, и воплотить во плоти?!» и в чем этот секрет? Ведь, кажется, все в ней просто, нет неземной красоты, нет нитки на запястье, нет заморских туалетов, а что-то тем не менее есть, чего, как говорится, не отнять. Появляется такая переводчица рядом и каждому мужчине хочется чтобы именно его фразу перевели, хочется удержать такую женщину за ручку чтоб не поскользнулась, сходя со ступеньки, укрыть от ветра, защитить от напасти какой, сесть рядом за столом, или на худой конец, так сесть, чтобы посмотреть потом украдкой и чтобы никто ее от тебя не загораживал, и когда такая мимо проходит норовят столько места оставить, чтобы близко-близко прошла и слегка задела краем юбки. Описать это обаяние девушки с третьего курса почти не возможно: и уши на свет у нее просвечивают, и щечки вместе с шеей нет-нет да зардеются от того, что человек в непривычной обстановке и, конечно, стесняется, потому что столько взрослых мужчин вокруг ну и Джон Смит, ранее упомянутый, и тут еще переводить надо.
Сам Джон Смит и московские гости, конечно, стали смотреть на то как она переводит, как ручкой своей поправляет прядку волос, как ножку на ступенечку ставит. Все кивают, мол произношение идеальное, не хуже чем у учительницы английской спец школы.
Я, конечно, тоже следил за ее переводом и внутренне переживал, вдруг потребуется помощь, но нет - все шло гладко. И тут вдруг термин ей попался специальный «самолет с вертикальным взлетом» - я-то как раз, вспомнил, что это «Vertical take off» и был бы там другой переводчик, я бы непременно вылез со своими знаниями, продемонстрировал, кто здесь «истинный англичанин». А тут думаю, нет, что же я ее, ангела такого, принижать стану своим умничаньем, промолчал, и кроме меня никто ничего не заметил. Зато потом, когда мы шли из одного зала в другой, я нагнал ее, склонился к плечу и прямо на ухо прошептал: «Если речь опять зайдет, имейте в виду это «Vertical take off»». Она чуть кивнула, и кажется, улыбнулась в знак благодарности. Даже не знаю где в тот момент был Мистер Смит, он как-то стал мне мало интересен вместе с черной икрой, двух-кассетным магнитофоном, дубленкой и пятью годами в Алжире. Потом был Эрмитаж и катание по каналам и, наконец, ужин в каком-то ресторане в пригороде Ленинграда. И я сидел рядом с НЕЙ, мы переводили по очереди, мы были командой! Я давал ей время приобщиться к общей трапезе, «отвлекая огонь на себя», смотрел как она пилит ножичком что-то в тарелке, потом открывает ротик, опускает туда кусочек, смыкает губки, и глотает внутрь себя. И я тоже мысленно сглатывал в этот момент, как делают мамаши, кормящие с ложечки любимое дитя. Потом когда я отпивал немного шампанского из бокала и брал в рот кусок с роскошного стола, она подхватывала фразу и давала мне время прожевать и проглотить. Мы вошли в ритм, в такт, взяли темп и не сбивали дыхание.
Мистер Смит, как оказалось, был в общем выпить не дурак. Наши не отставали. Джон периодически переворачивал стакан кверху дном, давая понять, что он не хитрит и пьет по-русски до дна. Это слово «додна» он скоро выучил наизусть. Все хвалили его за талант к языкам и истинно русское произношение.
Постучав вилками и слегка утолив голод, начали произносить длинные тосты. С переводами становилось труднее. Очередь дошла да декана ленинградского вуза - он долго говорил, про дружбу между американским и русским народом, про то как все мы любим американцев и Джона Смита, в частности, вспомнил, что мы вместе с Джоном выиграли войну, и так получалось по его умозаключению, что мы и дальше будем идти бок о бок, рука в руке с американцами к различным свершениям и победам для всеобщего блага и мира во всем мире. Декан видимо пил не только шампанское, но был хорошо подготовлен и умел сформулировать так, что начало и конец совпадали по смыслу. Фраза была не простая. Мы переглянулись с переводчицей, и в два голоса перевели все слово в слово, дополняя и поддерживая друг друга как танцевальная пара, которая движется легко и непринужденно, угадывает движение партнера и получает от этой слаженности особый кайф.
Декан решил добавить, что он благодарит нашу юную переводчицу, без которой у нас не было бы понимания между народами, в частности, между русским народом и американским, который здесь в Ленинграде присутствует в лице Джона Смита, нашего дорогого гостя и коллеги. Что юная переводчица она же круглая пятёрочница несмотря на свой нежный возраст уже успела создать крепкую советскую ячейку общества, выйдя замуж всего только месяц назад, и все мы очень рады ее поздравить с замужеством и началом семейной жизни.
Мне пришлось все это перевести.
Джон Смит, не скрывая огорчения заметил, что это удивительно, что такая юная и неопытная леди может быть замужем за мужчиной и так прекрасно переводить слова, будучи совсем ребенком. Потом он сказал, что мужу такой умной и красивой во всех отношениях переводчицы очень сильно должно было повезти сделать такой выбор. Джон Смит, видимо, был оратором не меньше чем декан. Я переводил все это чтобы не ставить мою переводчицу в неловкое положение и переводить о себе все эти неуклюжие панегирики. Известие кольнуло меня в самое сердце, но чувство симпатии и уважения к моей напарнице не пропали, и я понял, что, даже зная всю горькую правду, я уже не могу выйти из нашего тандема, не имею права сбиться с взятого ритма.
После сказанного деканом народ принялся пьяно радоваться, тянуться к моей переводчице бокалами, я же прислушался к себе и понял, что между нами ничего не поменялось, и я тоже стал чокаться с ней также радостно и торжественно, как все остальные.
И хотя тост был за молодых, мне показалось что выпили все за такую прекрасную пару молодых переводчиков. Я плеснул себе в стакан немного джина, и вновь потянулся чокаться. Переводчица допила шампанское, показала взглядом на пустой бокал, я налил ей немного джина, мы выпили синхронно и также синхронно продолжили свою работу.
Не помню сколько прошло времени, в какой-то момент переводчица посмотрела на часы и сказала, по-русски обращаясь к декану, (видимо он здесь был ее непосредственным начальником) что ей уже точно пора, потому что ее ждет муж и все такое. Мужчины стали просить посидеть ее еще чуть-чуть чтобы не лишать собравшихся взаимопонимания, которое может нарушиться в самый неподходящий момент. Она согласилась посидеть еще 15 минут, тут же кто-то налил ей очередной бокал и все выпили за продолжение банкета. Пошли еще тосты, перевод шел складно, и тем не менее я чувствовал, что моя переводчица нервничает. Это стало передаваться и мне. Я начинал злиться на декана, который не пускает мою переводчицу к мужу! К мужу, который получил сокровище жену всего месяц назад, сидит дома, и будет потом предъявлять моей переводчице претензии и, возможно, повышать голос, требовать объяснений. И все это застолье и неуважение к моей переводчице стало раздражать меня все больше и больше. Мне, окончательно разонравился Джона Смит, который тоже удерживал мою переводчицу, разводил почему-то руки в стороны, сетовал на то, что без нее пропадет все очарование и раздвигал уголки губ в неприятной мне теперь американской улыбке.
«Какое, черт возьми, право у вас может быть на мою переводчицу» - думал я, у которой уж если на то пошло, есть законный муж. «У вас совесть есть!» - хотелось крикнуть в лицо этой своре эгоистов и алкоголиков. Но я остановил себя в этом порыве, решил не нарываться на скандал, налил себе немного дарового виски из красивой бутылки. Переводчица посмотрела на меня утвердительно - я плеснул ей в бокал совсем немного виски, бокал быстро наполнился видимо потому, что внизу было шампанское, которого я не заметил. Мы выпили, сконцентрировались и перевели еще штук пять идиотских тостов и смешных историй.
И тут я вижу - моя переводчица роняет вилку. Я, как вежливый, человек тут же бросаюсь за вилкой, партнерша моя нагибается вслед за той же вилкой, ударяет меня лбом в глаз, да так, что искры сыплются у меня из глаз. Я какое-то время ничего не вижу. Потом чувствую, что она держит в руках мое лицо, смотрит на меня и по ее скорбной физиономии вижу как сильно она сожалеет, что двинула меня в глаз. Мы смотрим долго друг на друга, и хочется смотреть еще дольше и больше вообще ничего не хочется: ни Алжира, ни двух-кассетного магнитофона, ни черной икры, ни чтобы на тебя обратил внимания Джон Смит и, например, позвал тебя в свою Американскую Каоифорнию на стажировку.
Мы перевели еще пару фраз, и тут моя переводчица встала, посмотрела на декана, намекая что ресурс ее времени исчерпан окончательно. Я поднялся вслед, готовый дать отпор декану, Джону Смиту и всем гостям этого праздника, если они посмеют задержать мою переводчицу хотя бы на минуту.
Стоя абсолютно прямо, я сказал высокопарно, что я не могу в столь поздний час отпустить девушку одну, и должен как минимум посадить ее на такси.
«Оба переводчика покидают наше застолье, надеюсь такси не заставит себя долго ждать чтобы не лишить нас взаимопонимания двух народов сказал декан, построив фразу так как будто он только что перевел ее с английского для всех присутствующих.
Я заверил, что вернусь через пять минут, как только посажу девушку в машину, и мы вышли из ресторана. Мы пробирались через какой-то сквер, или сад, или просто шли через двор, где очень часто росли деревья, при этом машины ездили сквозь деревья - то слева, то справа, то сбоку. Мне стало холодно и я подумал, а как же холодно должно быть моей переводчице, ведь она в лёгоньком платье. Я подумал о ее платье, и что под платьем у нее нет ничего теплого, совсем ничего. Я снял пиджак, взмахнул им как фокусник, обвил им плечи переводчицы. Она взяла мою руку, и я почувствовал, как дрожит ее рука. Я подумал, как это хорошо, что у меня твердая рука, которая не дрожит этой предательской дрожью. Сжал сильнее ее пальцы в своих и почувствовал как ее дрожь распространяется по моей руке под рубашку и бежит по спине. Потом было как в игре с двумя магнитами. У них есть плюс и минус, ты соединяешь их одноименными полюсами и чувствуешь, как им не нравится, как они норовят выскользнуть из пальцев, вывернуться и сплестись своими разнополыми полюсами. А ты держишь их и говоришь «нееет, нееельзя, я вот так вас держу!» и нажимаешь на них еще больше. Но пальцы нельзя держать долго, они слабеют и, в конце концов, пальцы разжимаются, а магниты тут как тут – щелк, и уже сидят друг на друге, прижавшись так крепко, что их уже, кажется, невозможно разъединить.
Когда этот момент разжимания и щелчка в мозгах произошел я не заметил, я только понял, что мне стало тепло, что я сплел руки под своим пиджаком, что у меня за спиной растет и упирается в спину толстая липа, а мимо едут машины и по ветру плывут их желтые и фиолетовые огни. А губы мои тонут в губах переводчицы, потом ее губы тонут в моих, потом кажется нет ни моих ни ее, есть наши.
Я не знаю сколько прошло времени. Мы шли в поисках такси дворами, и в каждом дворе росли липы. Когда кончились липы, мы оказались в такси потому что нам надо было найти наконец заждавшегося мужа. Мы целовались на заднем сидении, пока ехали вдоль синей в желто красные полосы огней ночи, потом долго стояли в потрясающей пробке, которая звенела в ушах и от которой губы начинало саднить и голова шла кругом и моя переводчица держала свою руку у меня на спине под расстегнутой рубашкой. Потом мы приоткрыли окно потому что согрелись и тут я почувствовал, что мы подъезжаем. Было за полночь, мы протрезвели. Когда машина остановилась переводчица начала плакать и плакала почти навзрыд. Я не знал что делать, если бы было можно, я бы, наверное, тоже заплакал. У нее поплыла тушь, глаза распухли. Я думал, что скандала связанного с моим бегством от Джона и ее от мужа не избежать и пусть меня выгонят из института, пусть подавится этот долбаный Джон Смит, пусть все летит к чертям. Потом я вспомнил, что машина стоит и никуда не едет. Переводчица достала косметичку, вынула пудреницу с круглым зеркальцем, посмотрела на себя, захлопнула пудреницу, вытерла сопли тыльной стороной руки, открыла дверь и пошла по улице. Я не стал выходить, чтобы не столкнуться с ее мужем. Впрочем, был он на улице, или ждал жену дома я так и не узнал. Из института меня не выгнали, пьяная компания объяснилась языком жестов. Узнавать фамилию и адрес моей переводчицы я не стал, мне и так было ясно, что она честная девушка, совсем не из тех, что станет общаться с первым встречным.