Записки переводчицы

     Недавно мне поступил заказ от читателей - написать об иностранцах в моей жизни, ведь мне пришлось с ними много работать в девяностых годах прошлого века. 
     С того момента я начала обдумывать это предложение, резонно полагая, что в жизни человека не бывает ничего случайного, и чем дальше уходила в своих воспоминаниях от сегодняшнего дня, чем больше погружалась в прошлое, тем яснее обозначалась эта мысль.  Получалось, что вся моя жизнь, даже за её рамками, так или иначе связана с другими народами и культурами. 

Родня: украинско-немецкий след в моей русской породе

     Моя бабушка по маме, Евдокия Максимовна Мишина - украинская крестьянка родом из-под Харькова.  В подростковом возрасте она вместе с родителями и многочисленными братьями и сёстрами попала в Одессу, где её отец работал, как сейчас сказали бы «менеджером», у немецкого предпринимателя в одесском порту.  Бабушка Доня, так звали её родные, была необыкновенно хороша собой – высокая, статная, кареглазая, с толстой косой до пят, при этом скромная и воспитанная.  Несмотря на образование,  ограниченное четырьмя классами церковно-приходской школы, семнадцати лет она поступила на работу в одну из центральных кофеен города, где сидела в стеклянной будке «на кассе», привлекая клиентов.  Там увидел и влюбился в неё польский дворянин, офицер, который служил в царской армии.  Любовь настолько вскружила ему голову, что, несмотря на социальное неравенство, он женился на Доне.  Так моя бабушка стала Евдокией Клоковой.  Муж одел жену-простолюдинку, словно дворянку и повёз в Европу на воды.  В шляпах со страусовыми перьями и шикарных платьях она не отличалась от дам из высшего общества.  Судьба моей бабушки резко изменилась в 1914 году, когда началась первая мировая война.  Её мужа за неравный брак разжаловали в солдаты и отправили на фронт, воевать с немцами.  Он погиб в самые первые дни войны, но оставил жене неплохое состояние: деньги и драгоценности. 
     Доня была ещё молода и неопытна, но поездки в Европу несколько вскружили ей голову, и вдова со всеми своими средствами отправилась покорять Москву.  Там она скоропалительно вышла замуж во второй раз, теперь за предприимчивого московского немца, Базиля Коробкова.  Он почему-то считал себя способным к торговле и разъезжал по русским городам и весям в качестве коммивояжёра, торгуя модными техническими новинками.  Его многочисленное семейство - родители, братья и сёстры тоже жили в Москве.  Это были представители интеллигентной богемы: один брат - художник, другой – пианист.  Одна сестра - преподавательница немецкого языка в военной академии, другая – театральная актриса.  И только мой дедушка Базиль, по-русски Василий, занимался торговлей, которая, впрочем, не приносила ему дохода.  Где он повстречал Доню, не знаю, но ему очень понравились её деньги и внешность.  Одного за другим она родила Василию троих детей – Юрия, Анну-Марту и Василия второго.  Марта Васильевна Коробкова  - это моя мама, рождённая в 1925 году.  Всё было хорошо, но после рождения Василия у бабушки кончились деньги.  Тогда Базиль нашёл себе другую женщину, а бывшую жену оставил одну с тремя детьми и без средств.  Времена стояли тяжёлые, смутные, им сопутствовали разруха и голод.  Если бы Доня была дворянкой, её могли бы расстрелять, сослать в Сибирь, или она вместе с детьми умерла бы от голода.  Но она вышла из крестьян, её не страшила чёрная работа: умение готовить, убирать, мыть полы, стирать и шить не позволило погибнуть её маленькой семье.  Она работала «в людях», то есть по найму, от зари до зари и кормила не только своих детей, но и чем могла, помогала родителям, братьям и сёстрам бывшего мужа.  Выдерживать такое существование было тяжело, и она решилась на переезд на Украину, в город Николаев, считая, что там жизнь должна быть не такой дорогой как в столице и более сытой.  Доня ошиблась, на Украине начался страшный голод, и там она с детьми выжила тоже только благодаря своему трудолюбию.  Несмотря ни на что моя бабушка вырастила троих прекрасных детей: Юрий, учился в техникуме и работал на кораблестроительном заводе в Николаеве, а во время Великой Отечественной войны строил танки в городе Сормове на Волге, куда его эвакуировали вместе с заводом; Василий в 1941 году пошёл на фронт и погиб, где-то на границе Венгрии и Словакии, освобождая Европу от фашизма.  Моя мама, Марта, во время этой же войны, как многие комсомольцы, сбежала на фронт, приписав себе пару лишних лет.  Она прошла солдатом-связисткой всю войну от Москвы до Польши, там встретила моего отца, боевого офицера, урождённого крестьянского сына из Рослятинского уезда, Вологодской губернии.  Мы с братом Сашей родились в Польше, а после войны родители увезли нас в Москву, где папа как участник двух войн, Финской и ВОВ, был направлен на учёбу в Высшую Военную Академию Генерального Штаба. 
     Впоследствии, как семья военных мы переезжали с места на место на Северо-Западе нашей страны, пока не остановились в Вологодской области, сначала в Грязовце, а потом в Вологде.
     Отец дослужился до звания полковника, и всё время пропадал на службе.  Зимами мы его видели мало, мама работала в школе, а летом мы всей семьёй ездили на Азовское море, в городок Геническ.  Наши хозяева были украинцы, а мама тоже знала украинский язык.  Мне особенно нравилось, как мама и «тётя» Варя, наша хозяйка, тихими вечерами, сидя за столом во дворе, под шатром  бездонного, звёздного неба, запевали «Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю»… 
     В хозяйском доме были книжки «на мове» и я с маминой помощью быстро научилась их читать.  Это было первое соприкосновение с другим славянским языком, что помогло мне в дальнейшем освоить ещё словацкий, чешский и польский языки.  Конечно, самостоятельное изучение позволило лишь понимать, читать и немного говорить на них.

Школьные годы сквозь призму дружбы с девочкой-словачкой

     И вот, я начала вспоминать о том, когда впервые появились иностранцы в моей судьбе, что побудило меня к изучению иностранных языков, а в последующем к переводческой работе, и оказалось, что всё началось, когда я училась ещё в седьмом классе. Кто-то принёс в школу адреса чехословацких школьников, которые хотели переписываться с одноклассниками из Советского Союза.  Переписка началась и продолжалась много лет благодаря моей корреспондентке, девочке Миле, Эмилии МалОтовой.  Не в пример мне, она обожала писать письма.  Только из-за неё я не бросила это занятие: мне было стыдно не отвечать человеку из другой страны, девочке, которая присылала по два-три длиннющих письма в месяц, причём на русском языке.  Поначалу отвечать было трудно, но Милины письма были настолько интересными, искренними и пестрящими забавными языковыми неправильностями, что я постепенно втянулась и начала писать ей такие же подробные и длинные ответы.  В 1965 году я, с маминого разрешения, пригласила Милу к нам в гости в Вологду.  А через год Мила, поражённая радушием и гостеприимством моих родителей, прислала мне приглашение приехать в её родной город – Свит, маленький городок, затерянный среди словацких гор, которые называются Высокие Татры.  Вместо двух недель, о которых договорились наши родители, я пробыла в Свите почти полтора месяца из-за неувязки с покупкой обратных билетов.  Об этой поездке  я подробно писала в книге «Прощай, ХХ век», и повторяться не буду.  Хочу лишь добавить, что это было моё первое полное погружение в европейскую культуру и в другие языки, хоть и похожие на русский, но сильно от него отличающиеся.  Я многому научилась в той поездке, многое поняла. Но главное понимание значимости и ценности моей дружбы с Милой пришло сейчас, спустя десятки лет, когда я перечитала её, чудом сохранившиеся во время нескольких переездов, письма и записки на открытках, в которых она всегда называла меня любимой Танечкой, «рыбкой» и единственной подругой.  Простой подсчёт показал, что в год я получала от неё не менее пятидесяти таких весточек, наполненных дружеской любовью и желанием делиться со мной каждым значительным событием.  Мила рассказывала мне то, о чём не всегда можно поделиться с родителями: писала о каждом новом увлечении, о любви, о желании выйти замуж за русского парня... 
     Во время второй поездки в Чехословакию к моей Миле, которая в то время уже во второй раз вышла замуж и переехала жить в город Кошице, мы объехали с ней почти всю Словакию.  То есть, общение с иностранцами становилось всё более широким и интересным.  Вспоминаю, как Миле не нравилось, когда я называла её иностранкой, она всегда чувствовала глубокую родственность наших славянских корней, языков и культур.
     Наша дружба и встречи с русскими людьми оказали на неё большое влияние.  С той поездки много всего произошло в жизни темпераментной и склонной к доброму авантюризму Милы, а благодаря её письмам я всё время была в курсе происходившего, словно стояла рядом с ней, стараясь поддерживать подругу, как могла.   Мы обе учились друг у друга дружбе, пониманию и я всегда буду благодарна Миле за её любовь, за уважение к моей семье и стране.
Мои старшие подруги-наставницы и английский язык
 
     Ещё в школьные годы ко мне пришло понимание, насколько иностранные языки расширяют кругозор и способствуют общему развитию человека, и я начала читать польские, чешские и болгарские журналы, которые были тогда в нашей областной библиотеке.  Моей старшей наставницей вскоре стала Мария Геннадьевна Ильюшина, Маша - заведующая отделом иностранной литературы.  Она поощряла мою тягу к языкам, давала советы, дарила мне свою дружбу.  Ещё до знакомства с ней, в девятом классе к нам в школу пришла молодая учительница английского языка, Лилла Николаевна Лихачёва, которая повлияла на мою дальнейшую жизнь и жизнь половины нашего 9 «б» класса.  Многие мои одноклассницы и я, в том числе, поступили учиться на факультет иностранных языков в Вологодский государственный пединститут.  На втором, третьем курсах института я уже прилично знала английский, могла читать, писать и говорить на бытовые темы. 

Учёба в большом городе: француз и американцы 

     Через год после окончания института (в 1968 г.) меня пригласили преподавать на родном факультете.  В 1971 году я поступила в очную аспирантуру Ленинградского государственного педагогического института им. А.И. Герцена на факультет иностранных языков.  Учёба, связанная с изучением английского языка, неизбежно привела к общению с англо говорящими иностранцами, и не только.  В конце первого года обучения, знакомые аспирантки с кафедры русского языка привели ко мне французского парня, изучавшего русский язык, и попросили взять над ним шефство, как над иностранным подданным.  «Подкидыш» по имени Жан Франсуа Лё Дюк с удовольствием прибился к нашей компании, состоявшей из аспирантов и аспиранток иняза.  А меня воспринял как старшего товарища и шефа.  Мы тут же перевели его имя на русский язык и окрестили Ванькой Герцогом!  Учёбой он занимался с русистами, а с нами проводил свободное время, познавая русский характер и русскую душу.  В течение двух лет, проведённых в дружеских чаепитиях по вечерам в нашей с подругами комнате, в поездках на природу, в походах в музеи, кино, филармонию и театры, Жан узнал, что дружить по-русски, это – всё отдать!  Он был в восторге от того, что мы дружим с ним без всякой для себя выгоды, а просто так, потому что человек хороший.  Возвращаясь во Францию и прощаясь с нами на вокзале, он рыдал как ребёнок и повторял, что таких друзей как мы у него никогда больше не будет.  Жан писал мне письма ещё три года, пока жизнь не развела нас в разные стороны.  Но я думаю, что он меня помнит до сих пор, так же, как и я помню его – ностальгически и с любовью.
     Аспирантов с факультета иностранных языков время от времени привлекали к переводческой работе с гостями Ленинградского Дома Дружбы.  Мы соглашались на эту бесплатную работу, радуясь возможности потренироваться в разговорном английском языке.  Так мы с подругой Томой общались некоторое время с двумя молодыми конгрессменами из Правительства США, которые ездили по столичным городам Советского Союза и знакомились с нашей системой образования.  Это общение вылилось в дружескую переписку в течение нескольких лет и обмен книгами.  Кстати конгрессмены были в восторге от советской системы образования, от всей купно и в частности от наших техникумов и технических училищ.  У них ничего подобного не было.

Большое путешествие и погружение в иные культуры

     В 1980 году, когда я уже преподавала в вологодском политехническом институте, мне довелось побывать в качестве переводчика на Мальте, в Греции, Испании, на Канарских островах и в Гвинее Биссау в рамках Северо-Африканского круиза.  Сейчас помнятся лишь какие-то отдельные особенно яркие впечатления о каждой из этих стран.  Перед глазами встаёт величественный католический храм мальтийских рыцарей на острове Мальта.   Греет душу зимняя Греция и жаркий танец «Сиртаки» в таверне на встрече с греческими студентами.  Приятно удивляет испанский город Картахена и его яркий, бесконечно большой цветочный базар, на котором продавщица цветов, узнав, что я русская, подарила мне несколько роз, стоявших, не увядая, у моего изголовья почти неделю.  Будоражит воображение полный туристов остров Гран Канарья на Канарских островах и по-зимнему пустынный пляж, на километры протянувшийся вдоль океана.  Поражает бедностью африканская страна Гвинея Биссау, чем-то удивительно напоминающая заброшенную вологодскую деревню.  И повсюду гиды, и местные жители говорили со мной на английском языке – это был прекрасный опыт в разговорной речи, переводе и расширении общего кругозора… 

Начало тектонических сдвигов в политике и дружба народов

     В 1991 году в вологодский политехнический институт прибыла группа преподавателей из голландского университета Виндесхайм, из города-побратима Вологды, Зволле.  Мне довелось знакомить их с нашим городом, институтом и переводить лекции для студентов.  В то время очень популярными были обмены студентами и преподавателями между городами из разных стран – впервые за многие годы нам, русским, властью было позволено, свободно общаться с иностранными коллегами.  Об этой встрече была напечатана доброжелательная, полная заинтересованности в дальнейших связях статья в университетском журнале города Зволле. Однако дружба между нашими ВУЗами, так и не начавшись, тихо скончалась.  Видимо из-за тогдашней неразберихи в нашем обществе, вызванной перестройкой.

     Примерно в то же время в Вологду приезжали норвежские специалисты по кадастровому учёту земли и к своему удивлению обнаружили, что такой службы у нас просто не существует.  Почему-то их направили в наш институт, а меня прикрепили к ним в качестве гида-переводчика.  Когда я показывала норвежцам город, один их членов группы весело рассказал мне, что много лет работал в разведке (!), летал на самолёте вдоль нашей границы и, встречаясь в воздухе с нашими пограничниками, показывал им в шутку (ну, и шуточки у них!) через оконное стекло порнографические журналы.  Наши лётчики смеялись и все были довольны – ничто не мешало тогда миру и взаимопониманию между нашими народами.

Гром среди ясного неба – перестройка

     Теперь всё, вышеописанное, видится мне, словно подготовка к чему-то более важному и нужному в моей жизни.  И это важное и нужное, думается, наступило именно в девяностых годах прошлого столетия.  До того я ещё успела защититься, поменять пединститут на политех, выйти замуж и родить дочку.  А переводчицей впервые начала подрабатывать накануне «перестройки» - этой нежданной «великой октябрьской капиталистической революции»… 
     Вот не умеем мы русские развиваться эволюционным путём, нам бы всё быстрее надо, и чтобы с трудностями, чтобы разрушать старое «до основанья», а затем строить новый мир, где, «кто был никем», тот стал бы «всем»!  И чем сердце успокоилось?  «Всем», или почти «всем» стали бывшие валютчики, теневики, чиновники-казнокрады, срочно перекрасившиеся в демократов коммунистические лидеры, воинствующие либералы, ненавидящие, обижающие свою страну и свой народ.  И как в прошлом веке новая революция была тщательно подготовлена извне и на чужие деньги.  Мы яснее видим это сейчас, когда перед нами разворачивается украинская трагедия – лекала-то используются одинаковые.  Те, кто оплачивал нашу новую революцию знали, что затраты вернуться сторицей и не ошиблись – нас в очередной раз предали, обманули, обобрали и, как могли, разрушили.  Несмотря на то, что наша страна уже всё это проходила в 1917 году, собственный богатый, но горький опыт нас почти ничему не научил.  Не научила память о том, что к власти обычно приходят не революционеры, а совсем другие люди, те, кто умеет ловить момент и на чужом горбу в рай въезжать, кто умеет врать, суетиться, брать взятки, подкупать, втираться в доверие...  Но и эти господа-товарищи ошибаются – рая на земле нет, и быть не может.  Рай прописан на небесах, куда легче верблюду сквозь игольное ушко пройти, чем неправедному богатею.  Многие из новых русских искали рай в Европе с нашими деньгами в карманах, да «иных уж нет, а те далече».  Что ж мы, на чьём горбу они в пресловутый рай въезжали? Живём помаленьку, утешаясь словами достопамятного царя Соломона - всё пройдёт, пройдёт и это.
     А сколько фатальности и необратимости в словах – «ещё до перестройки»!  «До» была одна жизнь, а «после» настала другая.  Теперь поражаешься, как быстро и почти незаметно, помимо нас, обычных людей, произошла, проползла по верхам эта тепло-хладная революция, особенно здесь, в провинции.  На этот раз иноземный рецепт в России хоть и сработал, да не на полную мощность, не так как иным хотелось, несмотря на то, что много лет его отрабатывали в Югославии, на Ближнем Востоке, на Украине и много где ещё.  Не угадали, потому что русские - единственные на белом свете непредсказуемы для заморских демократов и либералов, создавших себе когда-то и навсегда чудовищные представления о нас: видимо, так легче оправдывать свою подлость, ненависть, жадность, зависть, злобу и воровские военные набеги на нашу страну.  Сталкиваясь же с тем, что мы совсем другие, глазам своим не верят, уши зажимают и бесятся.   В последнее время поняли, что наша сила  не только в армии и вооружении, но и в более высоких материях – культуре, русском языке, православии.  Теперь стараются уровнять нашу молодёжь с недоразвитым европейским и американским низшим классом, сделать из неё бессловесный и легко управляемый рабочий скот, привить ей нетрадиционные растлевающие формы бытия. Через спонсируемые Западом НКО, через навязанные нам оглупляющие ЕГ, от которых сами уже отказались, через всемирную паутину – интернет, стараются переформатировать мозги наших детей, а православную церковь вообще решили уничтожить.  Не выйдет, потому что у нас, как написал в книге «Долгота дней» священник Ярослав Шипов, «есть только три главных счастья: быть православным, жить в России и в России умереть», «а Европа с её деньгами и обустроенностью – такая тухлятина!  Никакой радости в этом нет».  И вообще разница между Россией и Западом укладывается в одно предложение.  Для них время – деньги, для нас время – жизнь!   
     Иногда я спрашиваю себя, почему огромная Россия пошла на перемены, сочинённые и продиктованные ей «чужим дядей» из-за бугра?  Многие и я, в том числе, думали тогда, может быть, так надо; казалось пора что-то менять, очень уж на душе у людей было темно и муторно, давно ничего не происходило.  Казалось, а вдруг будет лучше?  Но как изрёк «простой» до гениальности перестройщик, В. Черномырдин: «Хотелось, как лучше, а получилось, как всегда»!  Думается, это судьбоносное высказывание, или то, что стоит за ним, спасло нас от майдана по образу и подобию украинского!  У нас всегда и во всём был и будет свой образ и своё подобие…   
     В то время, когда «мечи» в России повсеместно даже «не перековывали на орала», а сдавали в металлолом и продавали по дешёвке за границу, многим пришлось бросить основную работу, (за неё перестали платить), и вплотную заняться каким-нибудь новым для себя делом. «До», я была  преподавательницей английского языка, а «После» стала переводчицей и должно быть неплохой, потому что меня начали приглашать в этом качестве на серьёзные встречи с иностранными «партнёрами» в Вологде и за границей. 
     Перестройка проходила нелегко, но интересно и познавательно.   Нелегко, потому что мне приходилось часто покидать любимых дочку и мужа, но тогда это был единственный способ заработать на жизнь.  А познавательно, потому что в работе с иностранцами и в рабочих поездках за границу появилось современное представление о других странах и людях, их образе жизни и отношении к русским и России.  Я лишилась тогда многих романтических иллюзий относительно любви и дружбы между народами, которые нам с успехом прививали в Советском Союзе.  Ну, кто бы даже в начале перестройки мог подумать, что на самом деле демократии, на Западе нет, а если в зачаточном состоянии она когда-то и существовала, то сегодня деградировала до самого жёсткого тоталитаризма.  Кто бы мог подумать, что толерантность – пустой и пошлый звук, а независимые СМИ  - легенды и мифы послевоенной Европы и Америки.  А тогда, как всякий русский человек, я шла навстречу «храброму новому миру», который дарили России улыбчивые «партнёры» из Европы и Америки, с открытой душой, непредубеждённо, с готовностью понять, принять и полюбить.   

Первый «инопроект» в Вологде

    Как, всё же, летит время!  Двадцать семь лет назад посреди перестроечной разрухи в Вологде объявилась первая иностранная консультативная фирма, а проект, который она собиралась осуществить, назывался «Программа ЕС по производству и продаже продовольствия».  Рассказывая свою историю, я решила опустить название этой компании, чтобы не тревожить память участников проекта с обеих сторон, и для этого изменила также многие имена своих героев, особенно тех, кто не отличался высокими духовными качествами и сердечной щедростью.  Что из  этого вышло, показало время, можно лишь добавить, что ни ЕС, ни Вологда к этому проекту не были готовы, а потому каждый её участник представлял свою роль в нём по-своему, что и обнаружилось уже при первых встречах группы консультантов с нашими специалистами и чиновниками.  Консультанты приехали передавать нам западный опыт работы.  Но на первой же лекции обнаружилось, что вологодские специалисты даже слов таких, как «аудит», «менеджмент» и «инвестиции» не слышали, и спрашивали у переводчика, о чём это им рассказывают.  И вообще наши ждали, что им не лекции будут читать, а даром раздавать новое оборудование в качестве гуманитарной помощи.  И хотя, например, американцы «гуманитарку» нам не раздавали, а пусть недорого, но продавали (спирт «Роял» и «ножки Буша»), в чиновных головах почему-то укоренилась холопская мысль о «халяве».  Вот приедет барин и всё нам на блюдечке с голубой каёмочкой преподнесёт за то, что мы сами Советский Союз уничтожили и согласились жить на западный манер!  В нашем с консультантами случае обе стороны так до конца и не смогли понять друг друга, несмотря на обоюдные старания.       
     Европейские специалисты прибыли в Вологду по договорённости с тогдашним Правительством РФ для того, чтобы официально учить новообращённый, но с их очки зрения дремучий русский народ, современным способам ведения сельского хозяйства, переработке сельскохозяйственной продукции, оптовой и розничной продаже продуктов питания.  Судя по всему, ни ЕС, ни сотрудники консультативной фирмы не озаботились заранее познакомиться с экономикой нашей страны, с системой сельского хозяйства, пищевой промышленности и торговли, не говоря уж об истории и культуре  России, а потому учить наших специалистов с высшим специальным образованием прибыли люди разного уровня - частично специалисты среднего звена.  Это несколько удивило и разочаровало особенно чиновников, тем более, что дармовщины вовсе не предвиделось. 
     Однако среди иностранцев были и профессионалы высокого класса, например, англичанин, специалист с большим опытом управления, Стюарт Аллкорн. У себя на родине он прошёл путь от заведующего  несколькими отдельными линиями производства на пищевом предприятии по изготовлению хлеба и кондитерских изделий, до управляющего директора всемирно известной компании, Дж. Лайонз и К. Лимитед, и в конце трудового пути основал свою фирму Тэйт (Консалтинг Лтд.).  В Вологде он занимался аудитом и консультированием пищевых предприятий, делал технико-экономическое обоснование мини-пекарен, организовывал учебные поездки в Великобританию и Германию, писал отчёты о работе с группой наших специалистов по производству хлеба.  С 1994 года и до окончания работы компании в нашем городе консультировал местный хлебозавод по проекту выпуска упакованного хлеба, изучал возможности сотрудничества британских пищевых предприятий с местными.
     Среди наших менеджеров-переводчиц он неожиданно встретил свою будущую жену, Елену.  И, несмотря на то, что сначала Россия ему не понравилась, он остался в Вологде навсегда.  Конечно, Стюарту было нелегко на это решиться, но ради семьи он примирился со всеми особенностями вологодской жизни – с суровым климатом, с непонятными русскими, с непривычными бытовыми условиями и тому подобным.  К счастью он оказался в нашем понимании настоящим «мужиком», который умеет и любит заниматься хозяйством, строительством, а особенно землёй.  Вместе с Еленой они построили на реке Кубене деревянный русский дом, и уже много лет он с удовольствием ездит туда вместе с семьёй.  Он помогал воспитывать младшую дочь Елены, пока та не выросла, а её внука считает своим.  Что особенно меня в нём покоряет, так это благородное желание и настойчивые усилия принести пользу Вологде, городу, в котором живёт. 
     Несмотря на все нестыковки и промахи с обеих сторон, вологодским специалистам было, что перенять у иностранцев, например, способы финансирования хозяйств, устройство оптовой и розничной торговли, а также новые технологии в перерабатывающей промышленности.  Я ставлю в заслугу компании то, что она на средства ЕС возила группы вологодских специалистов и руководителей предприятий в Германию, Англию и Ирландию на новейшие заводы, показывала их работу и работу продовольственных супермаркетов - о таких магазинах мы тогда даже не мечтали.   Вологжанам такие поездки пошли впрок:  с них начались преобразования на местных пищевых предприятиях и в оптово-розничной торговле.  Часто думаю, если бы хоть один из этих консультантов приехал в Вологду сейчас, он не узнал бы её, настолько всё изменилось!  Появились новые улицы и высотные дома, всюду работают продовольственные супермаркеты, полные продуктов на любой вкус и кошелёк;  промтоварные магазины ломятся от обилия товаров.  Мало изменились разве что городские дороги - как были плохие, так и остались, несмотря на постоянный упорный ремонт. 
     В составе группы вологодских переводчиков и консультантов я проработала с европейскими специалистами ровно год.  Большую часть времени иностранцы посвящали сбору информации о состоянии сельского хозяйства, ездили по области, бывали в живых ещё колхозах и совхозах, рассказывали людям, как это выгодно - перейти от коллективных хозяйств к частным; с удивлением обнаруживали в районных центрах богатую древнюю русскую культуру и огромное количество почти девственных лесов.  Заодно проверяли местные руководящие структуры на умение управлять хозяйством вообще и на взяткоёмкость в частности.  То есть, обучение специалистов не мешало разведывательной деятельности, пусть даже неосознанной, но отчёты об увиденном и сделанном регулярно отправляли в ЕС.  Нашим гостям понравилась Всероссийская государственная академия молочного хозяйства (ВГМХ) в посёлке Молочном под Вологдой, её размах и высокое качество образования русских студентов.  Но бывали они там редко и только с ознакомительной целью, их больше интересовали наши, как они выражались «узкие места».  Странно и забавно было слушать, когда на своих курсах европейские партнёры учили вологодских специалистов, руководителей колхозов и совхозов с большим стажем тому, чем они всегда занимались сами, например, силосованию!  Следует отдать должное ученикам: они вежливо выслушивали лекции и даже виду не подавали, что это им не интересно или, что общие знания, да ещё на таком уровне им не нужны.
     Но бывали случаи, когда мне становилось стыдно за наших людей и наш город.  Мой первый подопечный, английский консультант по розничной торговле, Гарри Гольдман (имя изменено), хватался за сердце всякий раз, когда мы вместе входили в очередной  продовольственный магазин.  Навстречу нам зияли пустые полки, и не единожды Гарри видел то грязную, блохастую кошку, лежащую на прилавке, то бездомную собаку в углу торгового зала.  Он трясся от возмущения и брезгливости, не желая принимать никаких объяснений, и мне приходилось выслушивать очередную гневную тираду по поводу гигиены в торговле продуктами питания и презрительные замечания о том, что даже в дикой Центральной Африке магазины лучше, чем в Вологде.  Я слушала, краснела и расстраивалась. 
     Однако провидение отомстило моему оппоненту: неопрятного, толстого и вечно брюзжащего Гарри однажды пробрал понос.  Этот поборник порядка и чистоты около полусуток не мог встать с горшка!  И дело было не в отсутствии надлежащей чистоты на кухне столовой, в которой питалась группа.  В данном случае, как говорят в Одессе, «жадность фраера сгубила»: он объелся копчёной колбасой, её во всей стране делали тогда исключительно из мяса и сала.  Желудок Гарри давно отвык от натуральной пищи: в Европе он потреблял колбасу такой, какой вологжане знают её теперь - с вкусовыми добавками,  ароматизаторами, заменителями мяса и прочей химией.  Кстати, по той же причине, эту колбасу не смогли, есть и другие иностранцы - немецкая любовница руководителя группы брезгливо отдала купленную ею копчёную колбасу кому-то из русских переводчиков.  На следующий день Гарри должен был ехать по делам в Москву, в своё посольство.  И ему пришлось обратиться за помощью ко мне, хотя он меня на дух не переносил и всем рассказывал, что для простой переводчицы я слишком много знаю, а потому, «хайли лайкли», приставлена к нему вездесущим КГБ.  Это было полной чушью, так как вологодские контрразведчики, судя потому, что они к нашей группе даже не приближались, тогда ещё не пришли в себя от перестроечных передряг.      
     Поскольку русской медицине, как и всему русскому Гарри не доверял, я дала ему выпить народное средство - полстакана водки, настоянной на корне калгана.  И свершилось чудо – понос прекратился!  Гарри, на время, забыв предубеждения, с восторгом рассказывал всем и каждому, как я спасла его драгоценную жизнь и честь, ведь он мог бы обгадиться в самый непредсказуемый момент и в самом неподходящем месте, а может быть и вовсе помереть в этой страшной стране! 
     Незадолго до этого случая из ЕС в компанию прислали ирландский десант, в рядах которого был дипломированный специалист по алкоголю, Дон Кроули, к тому же оказавшийся трезвенником.  Среди русской половины команды он сразу завоевал симпатию и доверие.  Это был длинный, тощий, бледно рыжий человек с открытым и добрым лицом.  Мой муж, когда впервые увидел его, сказал, что если на Дона надеть резиновые сапоги, фуфайку и кепку, то получится вылитый кубенский (то есть, из села Кубенского) мужик. Сам-то он оттуда родом.  Мой муж и я разговорились с Доном на вечеринке, вскоре организованной ирландцами в честь дня Святого Патрика: есть у них на родине такой национальный праздник.  Новых консультантов было трое и все кроме Дона пили, в соответствии с английской поговоркой, «как ирландцы», или, как в вологодской деревне говорят - «без пальчика», то есть много.  Для ознакомления с отечественной продукцией Дон принёс на вечеринку ирландский виски – крепкий алкоголь, сделанный из чистого виски и сливок.  На вкус русского человека смесь довольно странная, но приятная и легко пьётся.  Моему мужу этот напиток понравился, а Дону понравилось общаться с ним.  Возникла взаимная симпатия, и мы пригласили Дона в гости.  Тот с радостью согласился: вдали от родного дома, нормальному человеку без семьи живётся плохо.  Новый друг показывал нам фотографии жены и детей, девчонок, одна из которых была ровесницей моей дочери.  Дон нежно полюбил мою дочку, часто звонил ей по телефону и разговаривал по-английски; она тогда уже училась в подготовительном классе английской школы, всё понимала и умела отвечать на вопросы, благо он говорил с ней о самых простых вещах.  Дон недолго жил в гостинице.  Он любил готовить себе пищу сам и предпочитал домашнюю обстановку, а потому снял однокомнатную квартиру и приглашал друзей то на ужин, то на пиццу, которую делал виртуозно.  Впоследствии я познакомила его с мамой и сестрой Леной.  Он очень ценил такое доверие.  Однажды весной мы взяли Дона с собой в деревню: уж очень ему хотелось посмотреть, как выглядит русская деревня и как хозяйствуют на земле обычные люди.  Ему хотелось поработать с нами вместе – вот, тогда мы и узнали, что все ирландцы страстные огородники.  У них в стране пахотной земли очень мало, участки крошечные, отгороженные один от другого стенками из камней, собранных там же.  Люди годами мечтают о собственном огороде, а если он есть, то ценится каждый сантиметр земли.  В память об этом случае осталась пара фотографий, на них Дон весело и с удовольствием копает грядку или сидит с нами на лавочке под окном нашего старого деревенского домишки. Восторгу Дона в этом путешествии не было предела: он вставал посередине огорода, смотрел из-под руки в разные стороны, восхищаясь, что здесь, куда ни глянь, всюду простор, и восклицал: «Боже, и там земля, и там - до самого горизонта!»  Нас это забавляло, и лишь спустя пару лет, когда я попала в Ирландию, мне по-настоящему стали понятны его восторг и удивление. 
     Летом к всеобщему удовольствию Дон привёз в Вологду жену и дочек.    Мы познакомились, сестра Лена устроила для всех обед в своей однокомнатной квартире, мама готовила для гостей русскую еду, а я показала город.    
     Однажды Дон попросил меня сходить с ним в православный храм - он много слышал о православной вере, сам был католиком и хотел понять, в чём отличие этих двух ветвей христианства.  В церкви ему понравилась красота внутреннего убранства, строгость и величие литургии и то, что православные, в отличие от католиков молятся стоя.  Как верующий человек, он потом ходил на службы самостоятельно.  Таким отношением к русской жизни и традициям Дон привлёк все сердца, стал дорогим другом моей семьи на годы.  И хотя наши пути впоследствии разошлись, моя семья всегда будет с радостью и благодарностью вспоминать своего ирландца.

Другая жизнь.  Открытие Великобритании и Америки

     Тем временем, вернувшись из Москвы, Гарри, видимо из благодарности за  помощь в трудную минуту, со своим дружком мистером Кидом, которого тоже нельзя было заподозрить в любви к русским людям, поспособствовали тому, что я до окончания срока договора, «по собственному желанию» покинула фирму.
     К счастью потребность в переводчиках тогда только возрастала, сюда ехали и ехали консультанты и будущие «партнёры» из Европы и Америки, и я быстро нашла себе другое место.  В том же качестве, но уже имеющую большой опыт работы с иностранными предпринимателями, меня пригласили в группу представителей областной администрации, которая отправлялась в Великобританию на международную выставку «Ситекс-94», представлять Вологодчину, её промышленный и сельскохозяйственный потенциал.  И там посреди далёкого и легендарного города Лондона я внезапно и в полной мере осознала, как тесен мир!  А он тесен до такой степени, что на третий день работы выставки передо мною, как живой встал Гарри Гольдман с другом.  Он бросился мне на шею и орал своему товарищу, что эта замечательная женщина – та самая его лучшая подруга, которая три года назад спасла ему жизнь в далёкой России, где он чуть не сдох от поноса.  При этом Гарри употреблял более выразительные слова из разряда непечатных!  Он собрал всю рабочую группу и захлёбываясь слюной, восклицал, как он любит Россию и хочет видеть всех у себя в гостях, а особенно меня.  Однако я - «девушка» памятливая и холодно ответствовала, что мне недосуг, но если остальные хотят, то пусть идут.  Гарри чуть не плакал от огорчения и продолжал всех уговаривать.  Он начисто забыл, что обидел меня, что оставил без работы, оболгал перед своими товарищами, и уже искренне верил в дружбу со мной.  Наверное, так бывает с некоторыми человечками.  Вот уедет такой спец из чужой страны, где напортачил, от чужих непонятных ему людей и начинает обязательно высоко оценивать свою деятельность, и на каждом углу с придыханием рассказывать о своих заслугах, и, наконец, сам поверит, что всех-то он любил, и все любили его, такого замечательного.   Моим коллегам, однако, было любопытно побывать в доме «настоящего» англичанина и хором они меня уломали.  На другой день, в гостях открылась ещё одна веская причина, по которой Гарри так уговаривал всю группу посетить его.  Оказалось, что он недавно купил шикарные апартаменты в многоярусном доме, с открытой верандой на каждом этаже, с видом на Темзу и знаменитый Биг Бен.  Такая квартира стоила бешеных денег, как же не пустить «нищим русским» пыль в глаза!  Гарри провёл нас по всей квартире, показывая каждый угол, хвастаясь каждым элементом интерьера и видом с веранды на знаменитые лондонские достопримечательности.  И, всё-таки, Россия научила его кое-чему – Гарри накрыл стол для русских гостей с невиданной щедростью.  А вологодские мужики вдобавок к его бутылке шампанского принесли с собой водку.  В общем, вечер удался. 
     Больше я никогда и нигде не встречала Гарри Гольдмана, не к ночи будь сказано.  Однако по истечении времени, я простила ему всё и даже была благодарна за науку, хоть и сама знала, что в жизни встречаются не только хорошие люди, что «люди всякие нужны, люди всякие важны», и что в трудную минуту надо помогать даже врагу – может, потом другом станет. Что даже в таких личностях как Гарри, если старательно тряпочкой потереть, можно и до чистого места добраться. 
     Это был мой второй приезд в Лондон.  Впервые я попала туда в 1990 году, в первых лучах зари ещё только нарождающейся перестройки, когда Запад самонадеянно и благодушно полагал, что быстро соблазнит россиян на нужные ему, Западу, перемены, стоит только поближе показать им, как прекрасна демократическая жизнь в Европе, и поманить этой жизнью как осла морковкой на верёвочке. Тогда я ещё преподавала, и Министерство образования направило меня на повышение квалификации не куда-нибудь, а в Оксфорд.  Это, конечно, было чудо! Чудо организованное Британским Советом, спонсором дополнительного обучения русских педагогов со знанием английского языка.  Об этом я уже не раз рассказывала и теперь решила поведать лишь об одном случае, который довольно ярко демонстрирует разницу в характере, поведении и восприятии окружающего мира англичанами и русскими.  В программу обучения входил приём каждого русского специалиста в доме одного из английских коллег.  И вот однажды, в солнечный день меня повезли на открытом автомобиле в свой коттедж оксфордские преподаватели, муж и жена, имён которых я, к сожалению, уже не помню.  Лето для Англии стояло непривычно жаркое и сухое, красота кругом царила божественная: в ясном небе сияло солнце, а вдоль дороги волновалось от ветра золотое море пшеницы. Неожиданно для себя самой, я встала в машине во весь рост и, подставив лицо ветру, негромко запела какую-то русскую песню, кажется, «Полюшко-поле».  Весёлые и разговорчивые до этого англичане просто окаменели, и я заметила, что муж, толкнув локтем жену, сквозь зубы тихо сказал:
     - Смотри, смотри, она поёт!
     Видимо, это настолько выбилось из привычного кода поведения британцев, что они даже вслух отреагировали, хотя можно было ожидать, что толерантные англичане, как обычно, сделают вид, что ничего странного не происходит.  Я, конечно, сразу замолчала и села на место.  И только недавно, вспоминая ту поездку, поняла, что подвигло меня на такой странный с точки зрения хозяев коттеджа поступок.  По всей вероятности, малые по российским меркам британские пространства, скученность городов и людей, подсознательно действовали на меня угнетающе.  И, когда я увидела знакомую каждому русскому человеку картину – открытое место, простор полей, синие небеса и горячее солнце, то ощутила привычную свободу и открыто выразила радость по этому поводу.   Больше в Оксфорде я не пела, разве что на концерте, который русские педагоги устроили в конце учёбы в честь Британского Совета и английских учителей.  Век живи, век учись…
     Этот мой (второй) приезд в Англию был не менее познавательным.    Выставочная группа, в состав которой я входила, поселилась в дешёвой гостинице, типа «хостел» (мы ещё не знали, что загадочное слово «хостел» обозначает простое общежитие), где нам отвели старую квартиру с тремя комнатушками.  Мужчин разместили по двое в проходных комнатах, а мне, как единственной женщине, выделили отдельную каморку под лестницей, как у папы Карло, которая закрывалась на ключ.  Я была и этому рада – хоть какое-то собственное пространство.  Душ и туалет были общие.  Но нас это не смущало: советский человек привык жить в тесноте и не обижаться.  Главное преимущество этого жилища состояло в том, что оно находилось в двух кварталах от выставки, всё остальное не имело значения, поскольку большую часть дня мы проводили на работе – у стенда Вологодской области.  Нельзя сказать, что народ валом валил на выставку, но на наш стенд обращали внимание довольно часто, и я всё время была занята.  Однажды ко мне подошли двое молодых людей и представились:
     –  Деклан Хенрети и Джеймс Вилсон (имена изменены, кто знает, такие ли у них воспоминания о нашей совместной работе, как у меня). 
     В ответ я назвала своё имя и представила коллег – так началось моё общение с ирландским предпринимателем Декланом Х., человеком, занимавшимся таким родом деятельности, с которым мне ещё не приходилось сталкиваться.  Деклан зарабатывал посредничеством между инвесторами из англо-саксонского мира и представителями стран участников выставки, среди которых было несколько стендов бывших советских республик.  Он вёл себя уверенно и производил впечатление знатока своего дела.  Посещая стенд каждый день, Деклан рассказывал о себе и своих связях всё больше и просил, чтобы его пригласили в Вологду, обещая после знакомства с вологодскими предприятиями, нуждающимися в помощи, привезти для них инвесторов.  Речь шла не просто о «нуждающихся в помощи», а о лежащих на боку вологодских государственных предприятиях.  Слова «инвестиции и инвесторы» действовали тогда на русских людей магически.  Они жаждали инвестиций, наивно полагая, что с их помощью быстро поставят на ноги промышленность, сельское хозяйство и заживут богато, как все в «цивилизованном» мире.  Некоторое время спустя одна английская дама спросила меня, отчего это русские так радуются, когда слышат об инвестициях и объяснила, что на самом деле инвестиции – это деньги в долг, а долги, как известно надо отдавать.  Инвесторы же – люди, которые на этом наживаются.  Среди них много мошенников, знающих специальные схемы, которые позволяют им довести инвестируемое предприятие до банкротства и забрать его за бесценок, в счёт долгов. 
     К счастью Деклан Х. оказался довольно честным человеком.  Он объехал в Вологде и области почти все, представляющие интерес предприятия.  Привозил сюда несколько крупных предпринимателей и банкиров из Англии и Америки, договаривался с американскими политиками, чтобы они приняли делегацию вологодских чиновников в одном из самых значительных и влиятельных департаментов – Департаменте торговли Правительства США.  Конечно, за такую работу он получал от инвесторов большие деньги, которые позволили ему в течение трёх-четырёх лет купить у себя на родине, в Ирландии, большой старинный особняк и привести его в порядок.  Об этом я узнала потом, а тогда понятия не имела, какие деньги «крутятся» в инвестиционном бизнесе.  Я вообще не интересовалась деньгами, ни тогда, ни потом, что вызывало у Деклана оторопь.  Ну, не приучены были советские люди думать о деньгах, тем более о больших деньгах.  Например, на встрече с Майклом Беком, управляющим директором банка «Ротшильд Северная Америка», одного из ведущих инвестиционных банков в мире, он шептал мне на ухо:
     - Представляешь, у этого парня личных активов на два биллиона долларов!
     Для меня эти слова были пустым звуком, я, как нанятый в России переводчик, получала свою зарплату в рублях, которая была немногим больше моей бывшей преподавательской зарплаты, и оставалась довольна тем, что имела.  Мне понравился сам Майкл Бек, удивительно добрый, прекрасно воспитанный и высокообразованный молодой человек.  Ему, в свою очередь, нравилось, что меня интересуют не его деньги, а принадлежность к другому миру, другой культуре.  Он ценил мои знания, умение вести себя естественно в любой обстановке и в любом обществе.  Однажды он спросил, в каком университете я училась, а когда узнал, что в Вологодском государственном педагогическом институте, сказал, что почтёт за честь побывать в Вологде.  Я же спросила, не стоит ли мне научиться американскому английскому, чтобы не выделяться среди американцев?  Он улыбнулся и сказал:
     - Ни в коем случае, на американском диалекте говорят только те, кто не имел возможности учиться в приличных университетах.  А вы говорите на таком английском, который показывает, что вы хорошо образованы и умны.
    Свой «ум и образованность» я скоро продемонстрировала.  Как-то вечером начальников, которых я сопровождала, пригласили на ужин в дорогой ресторан.  Вспоминать об этом стыдно, но нужно, чтобы другие не попали впросак.  Два моих начальника, а также Майкл Бек, Деклан, один американский чиновник из Департамента торговли и я вошли в зал ресторана и направились к приготовленному для нас столику.  Поскольку официальные ужины обычно посвящаются деловым переговорам, все встали вокруг стола и продолжали разговаривать.  Прошло пять минут, десять, а мы всё стояли, и я недоумевала, почему нельзя делать то же самое сидя.  Тогда Майкл подошёл ко мне и предложил стул – я села и следом сели все остальные, а Майкл успел шепнуть, что в их среде джентльмены не садятся, пока леди стоит.  Я чуть со стыда не сгорела, поэтому меня не расстроило даже то, что все ели, пили и разговаривали, а «леди» только успевала переводить.
     Майкл настолько заинтересовался Россией и русскими людьми, что спустя год приехал в Вологду и даже специально встретился со мной, хотя я работала уже с другими иностранцами. Мы гуляли по Вологде и осматривали достопримечательности.  Майкл смотрел на всё широко раскрытыми глазами: ничего подобного ни в Америке, ни в Европе он не видел.  Особенно мне запомнилось, как мы стояли на высоком берегу реки Вологды, смотрели вслед скользящей вниз по течению воде, любовались Софийским Собором, Колокольней и старинными православными храмами, стоящими в каждой излучине реки.  Я рассказывала Майклу об истории возникновения  города, о русской архитектуре, о православной вере и о культуре вообще – он слушал как зачарованный.  Он приезжал в Вологду ещё раз, зимой, хотел побывать здесь весной или летом, но этого не случилось.  В Нью-Йорке его офис располагался в одной из башен Всемирного торгового центра, которая обрушилась во время теракта в 2001 году.  Я до сих пор не знаю, жив ли Майкл, больше я о нём ничего не слышала.  Обычно мы общались с помощью факса.  Он не ответил мне тогда ни на одно письмо… 
     С Декланом я тоже с тех пор не виделась, хотя слышала, что он жив, здоров и благоденствует.
     Майкл и Деклан остались в моей памяти благодаря их желанию понять, полюбить Россию и русских людей.  Деклану я благодарна за то, что однажды он привёз из Великого Устюга и подарил мне небольшую икону Иисуса Христа Вседержителя, письмА современного местного живописца.  Перед этой иконой я до сих пор читаю ежедневное молитвенное правило.  Совестливость Деклана и его уважение к нашей стране проявилась ещё в одном, заслуживающем доброй памяти поступке – он заказал, правда, на деньги Майкла, выкупил и привёз в один из храмов Прилуцкого монастыря часть нового иконостаса, взамен исторически утраченного.

«Инопроект» в Вологде №2

     Последняя иностранная компания, с которой мне довелось работать, была американская фирма «Кемоникс Интернешнл».  Она занималась содействием реорганизации сельхозпредприятий в СНГ, то есть на всём постсоветском пространстве.  Сначала в Вологду прибыли Роберт Флик, руководитель проекта Европа и СНГ, Пэт Роу, эксперт по вопросам управления и технологии постприватизации, а также Рудольф Прауст, куратор Вологодского региона.  Они договаривались о проведении своего проекта с областной администрацией.  А через некоторое время появилась группа непосредственных исполнителей вологодского проекта под руководством Стюарта Ференси, американского представителя фирмы «Кемоникс».  Я сопровождала самого Стюарта и его жену Сьюзэн, поэтому больше занималась их обустройством в Вологде и отдыхом, чем самим проектом.  Стюарт и Сьюзэн оказались симпатичными доброжелательными людьми, впервые в жизни попавшими в Россию, кроме работы их интересовало всё вокруг – русские люди, их жизнь, труд и отдых.  Летом во время отпуска я с дочкой и сестрой собиралась поехать на недельку в Сямженский район, в окружённую сосновыми и еловыми лесами деревню Ратино, где у нас с мамой для отдыха и походов в лес за грибами и ягодами был куплен недорогой старый деревянный дом.  Я рассказала об этом Сьюзэн, и она уговорила меня взять её с собой, уж очень ей хотелось побывать в удалённом от города месте и посмотреть на традиционную русскую деревню.   От когда-то большого села на семьдесят пять домов жилых осталось только четыре, один из них наш.  Мои друзья помогли с транспортом (не на автобусе же было везти заморскую гостью!) и мы отправились в поездку, набрав на несколько дней продуктов.  От Вологды до Сямжи примерно сто пятьдесят километров, а от Сямжи до Ратино ещё километра четыре.  Мы ехали и ехали, и я сама впервые обратила внимание на то, что эта дорога довольно безлюдная, сразу за посёлком Сокол деревень встречалось всё меньше, а лес вокруг становился всё гуще.  Сьюзан потом призналась, что она всю дорогу думала, когда же мы, наконец, приедем на место, ей казалось, что наша дорога ведёт в таинственное и страшное никуда и никогда не кончится. 
     Я попробую описать то, что по приезде увидела американка.  А увидела она заброшенное место, большой старый бревенчатый дом, пустыми окнами глядящий на заросшую травой дорогу.   Позади дома узкая тропинка через поле убегала в глухой лес.  И никого вокруг, как в американском приключенческом фильме.  А мы с сестрой и ребёнком почему-то радуемся.  Открыли навесной замок и прошли в дом.  Горница с низко поставленными маленькими окошками разделена на две части дощатой перегородкой, стены оклеены обоями.  У окна стоит длинный деревянный стол, покрытый клеёнкой, вдоль стола - длинная скамья и пара табуреток.  В красном углу на полочке – икона Божией матери.  По стенкам расположены пять узких железных кроватей, Сьюзэн таких никогда не видела.  Посередине комнаты русская печь с плитой, а за нею кухонный уголок, с посудной полкой, рукомойником, разделочным столом и лавкой, на которой стояли два пустых ведра.  Из знакомых гостье предметов здесь был только мой старый холодильник, привезённый ещё прошлым летом.  Сьюзэн не успела спросить, где у нас водопровод и туалет, когда моя сестра повела её на колодец за водой, а потом показала дыру в полу на сеновале и две палки, за которые можно было держаться, когда справляешь нужду.  Американка была до того ошеломлена всем этим, что вечером после чаепития, когда мы уложили её на набитый свежим сеном тюфяк, покрытый накрахмаленной простынкой и на такую же набитую сеном подушку,  переполненная впечатлениями, заснула как убитая.  Что ещё поразило Сьюзэн в деревне?  Непривычная тишина, кристально чистые воздух и вода, девственный лес, грибы и ягоды, которые мы собирали и не боялись, есть, деревья, цветы, травы – совсем не такие как на родине в штате Нью-Джерси.  Она удивлялась, что бытовые трудности (за водой нужно было ходить, доставать её из колодца, еду готовить на электрической плитке, посуду мыть в тазике, выносить отходы на помойку и так далее), не только не вызывали в нас уныния, а наоборот воспринимались как увлекательное приключение, как отдых от городской жизни.  В общем, Сьюзэн испытала настоящий культурный шок, который остался в памяти нашей гостьи на всю жизнь.  После окончания проекта она написала мне знаменательное письмо, в котором признавалась, что ей после работы в Вологде бывает стыдно, когда она видит собственный двухэтажный дом, бассейн с подогретой водой и два автомобиля.  Она впервые в жизни посмотрела на всё это как бы со стороны и поняла, что обычные русские люди живут незаслуженно бедно, а иностранные консультанты могли бы вместо лекций о том, как нам обустраивать жизнь, реально помочь, поработать вместе с нами и добиться определённого результата.      
     В фирме «Кемоникс» я познакомилась ещё с одной замечательной женщиной, специалистом по внеклассному обучению детей детсадовского возраста, Карен Вудфорд из города Феникс, штат Аризона.  Мы ездили с ней в Грязовец, проводить занятия по оптимизации расходов в детских учебных заведениях. 
     Сьюзэн и Карен писали мне письма несколько лет после нашей совместной работы, а Карен даже предлагала поехать с ней вместе поработать в Африке.  Но у меня были тогда другие планы и задачи. 

Забавные и поучительные мелочи жизни
    
     Однако не из одних серьёзных и значительных событий состоит жизнь человека.  Я люблю вспоминать забавные случаи, связанные с иностранцами, из своих приключений той поры.  Прошло много лет, но и сейчас  можно отличить русского человека от иностранца по одежде и по поведению, а тогда различия между нами были чересчур явными.  Я помню, как Деклан и Майкл, впервые попав в Вологду зимой, не могли сразу приспособиться к снежным и обледеневшим улицам.  Они приехали в летней обуви на тонкой кожаной подошве, а потому поначалу скользили и падали.  Зато перестали удивляться, почему у нас многие ходят зимой под руку, например, женщины с женщинами.  Я отвела их в обувные магазины и помогла купить подходящие ботинки на меху и «на резиновом ходу».  Они мёрзли в лёгких пальто, пока я не посоветовала им купить тёплые свитера; на морозе закрывали уши руками, пока не показала, где купить зимние шапки.  Заодно они поняли, почему русские мужчины предпочитают прекрасным итальянским и французским винам, простую водку – оказывается, греет! 
     Один американец, с которым я ездила в Череповец на металлургический комбинат, всю дорогу сидел ко мне вполоборота – рассматривал мою шубу, меховую шапку и мёрз!  Надо сказать, что шуба, хоть и  дешёвая, сшитая из кусочков каракуля и купленная на рынке, была модная, длинная и широкая. Американец даже попросил разрешения сфотографировать меня в ней, чтобы показать дома, как красиво и необычно одеваются русские женщины зимой. 
     Меня, в свою очередь, за границей поражало то, что англичанки и американки в повседневной одежде предпочитают отсутствие всякого стиля,  везде ходят в футболках и джинсах, да и макияжем не особенно пользуются.   Я не смогла вспомнить ни одной женщины, ни среди преподавателей, ни среди предпринимательниц, которая поразила бы меня красивой одеждой, маникюром или яркой помадой.  Впрочем, была одна англичанка из Оксфорда, Арлин Гилпин, которая носила чудесные летние шляпы с большими полями.  Я  смотрела на неё с тихой белой завистью. 
     Не таковы мы!  У нас редкая женщина выйдет за хлебом без макияжа, даже если хлебный магазин за углом.  А уж я всегда любила прифрантиться, даже в трудные перестроечные времена.  Магазины одежды стояли тогда полупустыми, а если там и было хоть что-нибудь интересное, то продавалось втридорога.  Я одевалась тогда на «барахолке» и в уценённом магазине.  Тем не менее, Деклан часто удивлялся:
     - Как тебе удаётся всегда выглядеть модно и к случаю?!
       Я, конечно, своих тайн ему не раскрывала. 
      В поездки за границу я всегда готовилась основательно, разбавляя дешёвую уценённую одежду парой вязаных из натуральной шерсти костюмов.  У них там всё натуральное, сделанное на заказ стоило и стоит страшно дорого. У нас же такие вещи стоили не очень дорого, но были почти недоступны простому обывателю.  В Вологде в то время работала замечательная трикотажная мастерская, в которую все женщины стремились попасть, но попадали редкие.  В ней одевались, в основном, жёны и дочери ответственных работников и «нУжников» (нужных людей), а остальные «по блату»!  У меня в этой мастерской работала подруга и «блатных» костюмов у меня было два – один из тонкой фиолетовой шерсти, а другой бежевый в серую искорку изо льна.  Мода диктовала тогда юбки «миди», длиной до середины икры.  Лиловый костюм представлял собой гофрированную юбку, свитер с напуском и воротником «стойкой».  На груди он был вышит той же шерстью и расшит бусинами в тон - для такой красоты мне пришлось разобрать любимые бусы.  Впервые я надела его в Лондоне во время работы на выставке.  Оценила костюм первая же попавшаяся навстречу женщина - консьержка в «хостеле». Увидев меня, спускающейся по лестнице, она выбежала из-за стойки и воскликнула:
     - Боже, какой костюмчик! 
     При обычной английской сдержанности такое поведение считается неприличным.  Скорее всего, консьержка приехала в Лондон на ПМЖ откуда-нибудь из бывшей колонии.
     В Нью-Йорке со мной случилась похожая история.  В огромном, многоэтажном отеле «Мариот», где я жила, располагались не только гостиничные номера, но ещё рестораны и магазины.  Однажды между встречами с предпринимателями и чиновниками мне удалось заскочить в один такой  магазин.  Сейчас даже в Вологде никого не удивишь большими торговыми залами и длинными рядами стоек с одеждой.  Тогда же я будто попала на другую планету – на огромной площади магазина вдаль убегали ряды стоек с вешалками, на которых в огромном количестве висели блузки, юбки, жакеты и платья.  А на длинной стене напротив, висели необыкновенной красоты сумки – ещё одна, кроме шляп, моя тайная страсть.  Я стояла перед этим  изобилием в полной прострации, не зная, на что обратить внимание и с чего начать осмотр вещей.  На моём веку в родной стране ничего подобного не бывало.  Вдруг, откуда-то из-за вешалок с платьями вынырнула пухленькая негритянка маленького роста.  Судя по фирменной одежде и бейджику на груди, это была продавщица.  Теперь-то понятно, что магазин был не очень дорогой, в дорогих такие простые девчонки, как эта не работают.  Она уставилась на мой льняной вязаный костюм, и на мои бордовые японские ботинки со шнурками на невысоком толстом каблучке – страшно модные в то время, и (о, удача!) купленные в вологодском универмаге, перед самым отъездом в США.  Наконец, продавщица заговорила:
    - Вот это да!  Где вы купили такие шикарные ботинки?
    - В Вологде.
    - А где это?!
    - В России.
    Последовала немая сцена.  Наша страна была в то время у всех на слуху, и поскольку все знали, что коммунизм пал и в России разруха, нас очень любили.  Слабых и убогих на Западе любят больше, чем сильных и процветающих.  Я проявила интерес к сумкам, и девчонка-продавщица потащила меня вдоль всей стены с этим товаром.  Она трещала, не переставая, и показывала сумки.  Из всего потока информации я запомнила одну важную вещь – продавщица, советуя мне купить сумку-портфель из искусственной кожи, на замечание, что она недолго прослужит, ответила:
     - Да, у нас вся лёгкая промышленность давно ориентирована на производство вещей, которые быстро изнашиваются! Так скорее оборачивается капитал! 
     Сумку я купила, и она на удивление долго служила мне, напоминая эту необычную встречу и общительную темнокожую продавщицу.
      А если отмотать воспоминания о Нью-Йорке назад, то самой замечательной историей связанной с моим внешним видом был момент встречи с американскими пограничниками.  Мои начальники и я прилетели в аэропорт «Кеннеди» из Ленинграда, через Хельсинки.  Нас запустили из самолёта на территорию аэропорта через «зелёный коридор», тогда мы и узнали, что это такое.  Это, в самом деле, закрытый, похожий на большую трубу коридор с зелёным ковровым покрытием на полу, отличающийся от других тем, что через него для скорости и безопасности пропускают только «вип-персон» (важных персон), отдельно от общего потока приезжих.  Так я, невзначай, ненадолго побывала важной персоной!  Из коридора мы попали в небольшой зал, где нас встретил огромного роста негр-полицейский, развёл по разным местам, обозначенным кружками на полу, и повернул лицом к стойке-приёмнику.  За стойкой находился работник, который проверял документы и задавал необходимые вопросы.  Я, было, двинулась к начальникам переводить, потому что они по-английски не говорили.  Но меня остановил всё тот же, сверкающий белозубой улыбкой, полицейский и сказал что-то вроде: «Не положено, мэм».  Когда подошла моя очередь отвечать на вопросы, пограничник глянул в мои документы, усмехнулся и проговорил:
     - Проходите, мадам, таких красивых леди мы пропускаем, не проверяя! 
    «Красота», как я потом поняла, заключалась в одежде.  В представлении американцев я была непривычно ярко одета.  На мне красовалось длинное фиолетовое югославское пальто-карандаш, фиолетовая фетровая шляпа, лихо сдвинутая набок и зелёный с фиолетовыми разводами широкий и длинный шарф, похожий на пончо и наброшенный поверх пальто.  Так что слова пограничника нужно было воспринимать скорее, как ироническое замечание, а не восторг. Позже, чтобы не привлекать излишнего внимания, выходя на улицу, я надевала что-нибудь одно – либо шляпу, либо шарф.  И всё равно я выделялась из толпы и позже поняла, что русских женщин всегда можно узнать за границей – они модно и ярко одеты, с утра до вечера ходят на высоких каблуках и с макияжем!  А наших мужчин можно вычислить в толпе по спортивным костюмам, нечищеной обуви и, как ни странно, по галантности – ну, там дверь даме открыть, на выходе из машины или автобуса руку подать и так далее, которую дома они демонстрируют довольно редко!

Эпилог.  И всё же…

     Но вернёмся к тому, из-за чего собственно и было всё это написано – к иностранцам в моей жизни, в жизни вологжан, всей России и к переменам, произошедшим в результате иностранного влияния в конце прошлого и в начале настоящего века.
     Уникальность нынешнего времени состоит в том, что перестройка столкнула на нашей территории два разных мира – западный и русский.  Каждый мир внёс в эту историю свою лепту.  За каждым стоит своя культура, свой образ мысли и свои намерения.  Запад стремился, пользуясь моментом, изменить наш мир под себя, изменить наш менталитет и культуру.  Русский мир, казалось бы, пошёл Западу навстречу, но благодаря своим традиционным взглядам, православной душе (даже, если мы тогда об этом не вспоминали), и, в большой степени благодаря нашим огромным расстояниям, замедляющим любые процессы глубоких перемен, развернулся в другую сторону, лицом к себе.  Душа народа сопротивлялась и продолжает сопротивляться всему западному, беря на вооружение лишь преходящие вещи – гаджеты, моду, иностранные слова и стремление много зарабатывать.  Последнее воспринято не всеми и не навсегда.  Поэтому в результате перестройки получилось нечто совсем иное - не то, что ожидали «наши партнёры», а именно всё тот же Русский мир, но в более современном варианте и с признаками капиталистического развития.  Слава, Богу, никому не удалось всё-таки разорвать Россию на куски и разграбить окончательно.

     И я думаю, что мы должны поблагодарить Запад за науку.   За то, что вблизи показал нам своё истинное лицо, дал понять, что он нам не друг, что его интересуют только товарно-денежные отношения и наши национальные природные богатства.  За то, что у них, как и у нас есть разные люди, хорошие и плохие.  За то, что помог нам осознать важность сохранения государственного суверенитета России, ценность своей культуры, силу православия, нашу способность сопротивляться врагу, выживать в самых трудных условиях и не терять силы воли, природного юмора и оптимизма.   
    
11.11.2018 г.