Поэзия Басё. Глава третья. Первые стихи

Продолжение. На фото - воин-самурай в накидке "дзинбаори" (фото Wiki Commons).

Глава третья. Первые стихи

      Каким же был первый стих Басё и с чего началось его поэтическое творчество? Рассказ начну с некоторых фактов из жизни поэта, объясняющих стиль его ранних сочинений.
      Биографические данные Басё известны до мельчайших подробностей и опубликованы во многих книгах исследователей творчества поэта, поэтому в своих комментариях я постараюсь как можно меньше касаться истории, больше обращая внимание на сами переводы. Но тем не менее о некоторых фактах я всё же считаю нужным рассказать, поскольку они важны для понимания жизненной философии поэта и его произведений.
      Как известно, Басё родился в 1644-м году –  на пороге смены двух эпох правления императоров, когда реальной властью в стране владел могущественный самурайский клан Токугава, а императоры превратились в символические личности-фигуры, которым народ поклонялся как посланникам богов. В 17-м веке они менялись очень часто, поэтому считать годы по названиям эпох было не так просто. За 50 лет жизни Басё сменилось шесть императоров и восемь эпох.   
      Третьему ребёнку в семье Мацуо Ёдзаэмона  -  второму мальчику после старшего брата Мацуо Хандзаэмона, дали детское имя Кинсаку, а полностью официальное имя звучало Мацуо Тюдзаэмон Мунэфуса. Сама фамилия Ёдзаэмон означала, что когда-то её носители имели отношение к сословию самураев – охранителей императорского двора. Подробно система формирования кланов и их история расписаны в древней летописи «Хэйкэ моногатари», изданной у нас в замечательном переводе И. Львовой и А. Долина под названием «Повесть о доме Тайра» (Москва, изд. Художественная литература, 1982 г.). 
      Согласно табелю о рангах, отец Басё относился к разряду «мусокунин» -  самураев-крестьян «дзисамурай», которым власти не выделяли земельные наделы, но ежегодно выплачивали  денежное пособие в виде прожиточного минимума и выдавали рисовые пайки на каждого члена семьи. Их ещё называли «дзиси» и «коси». Воины-крестьяне могли когда-то занимать более высокое положение, но теряли его с переходом на сельскую жизнь, покидая службу при дворе. Своего рода «силовики» в деревне.  Получая пособия и рисовые пайки, они как военнообязанные  могли быть призваны для участия в военных сражениях.
      Безземельным отец семейства Мацуо Ёдзаэмон стал по той причине, что в какое-то время он покинул выделенный ему земельный надел в родном уезде Ига и поселился в соседнем уезде Уэно.  Их родственники, другие  Ёдзаэмоны, остались в Ига, где проживали ещё десять семей с такой же фамилией. Среди них были и зажиточные самураи, владевшие сравнительно большими участками земли. В то время стоимость земли определялась не размерами или площадью участка, а количеством собираемого с надела земли риса. Один «коку» равнялся 150 кг риса. У семьи Басё участок земли был вовсе не самым маленьким –  давал пять тысяч коку в год, а надел самого богатого из Ёдзаэмонов –  семь тысяч коку. В понятие «иэ» - «дом», в то время вкладывалось ещё и значение «родовая усадьба». Как и другие Ёдзаэмоны, семья поэта имела даже отдельное место на родовом кладбище местного храма-молельни Айдзэн ин.
      Мать будущего поэта тоже принадлежала к самурайскому сословию, точнее, к одной из потерявших влияние знатных ветвей «Момоти», в фамилии которых фигурировал иероглиф «то» - японское слово «момо» - «персик».  По-видимому, относившийся с особым почтением к предкам матери Басё в один из многочисленных псевдонимов включил тот самый иероглиф «то» - «Тосэй», подчёркивая знатокам своё непростое происхождение.
      Фамилия отца, хоть и обозначала его принадлежность к самураям, всё же не считалась знатной, так как в её написании используется иероглиф «левый», что не позволяло носителю фамилии претендовать на высокое положение среди других самурайских сословий, поскольку выше статусом были те, у кого в фамилии был указан иероглиф «правый».
      Когда-то было очень легко судить о статусе лица по его фамилии. «Киндзаэмон» - по иероглифу «близкий» - охраняли трон, «мондзаэмон» – защищали «мон» - ворота замка. Сидевшие от императора справа «правые» - «удзаэмоны», служили воинами, а «левые» - «садзаэмоны», кормили и обслуживали двор. Конечно, я немного утрирую, но, в принципе, система фамильных суффиксов самураев фактически являлась табелем о рангах иерархического подчинения, подобно воинским званиям в армии.   
      Начитанный и прекрасно знавший историю своей страны Басё всё это понимал и старался не афишировать полным именем Мацуо Тюэмон, тем более что в то время самурайский титул можно было уже приобретать за деньги. Чем именитее купленный титул, тем выше была ставка взноса. Система присвоения самурайских фамилий и званий полностью себя изжила и была упразднена во время реставрации (революции) Мэйдзи (конец шестидесятых годов девятнадцатого века), фактически уничтожившей самурайское сословие как класс. С того времени фамилии-звания уже не регистрировались и потеряли статусную значимость.
      Из фактов интересно и то, что отец Басё, хотя и вернулся с семьей в родной уезд Ига, не значился владельцем усадьбы согласно книгам учёта земельной недвижимости,  как и сам фамильный дом Ёдзаэмонов и собственное жилище Басё в Ига. И не совсем понятно, почему поэт перед своей кончиной просил не хоронить его вместе с другими Ёдзаэмонами на родовом кладбище в Айдзэн-ин в Ига, а завещал отвезти своё тело  в Оцу и упокоить рядом с могилой Минамото Ёсинака на территории храма Гитюдзи.    
      Старший брат поэта, ставший фактически главой дома «Мацуо Ёдзаэмона» после ранней кончины отца семейства, везде подписывался полученной с рождения самурайской фамилией Мацуо-Хандзаэмон и, судя по всему, этим гордился. Отец семейства Мацуо Ёдзаэмон умер, когда будущему поэту - второму сыну Кинсаку-Мунэфуса, было всего 13 лет. Воспитание младшего брата, обучение каллиграфии, истории и философии легло на плечи старшего брата, как и вся ответственность за содержание семьи из семи человек – матери, четырёх девочек и мальчика Кинсаку.  И тем не менее Басё учился и каллиграфии, и рисованию, и китайской философии, имел возможность читать книги, что тогда было доступно далеко не каждой семье. Правда, всё это легко объясняется тем, что официально отец поэта имел статус учителя каллиграфии  - «тэнараи», а этим старинным словом обозначали учителя и письма, и рисования, и наставника  чтения и толкования старинных книг.
      Отец неплохо зарабатывал на обучении детей элитных семей уезда, но не забывал передавать богатые знания и своим детям. Читая строчки о том, что Басё родился в местечке Ига уезда Уэно, можно подумать, что семья проживала где-то в отдалённом захолустье, но на самом деле уезды Ига и Уэно были влиятельными центрами власти сёгуната Токугава. И проживали в том районе очень знатные люди, в том числе и глава уезда Ига – Тодо Синситиро - высокопоставленный самурай тайсё с глубокими корнями, наследник знаменитого предводителя самураев Тодо Такатора.
      После ранней смерти отца титул «учитель каллиграфии» унаследовал Хандзаэмон - старший брат Басё. По его рекомендации будущий поэт  попал в услужение в семью сына главы уезда Ига Ёситада Кадзуэ.  18-летнему Басё предложили работу в «пищеблоке» то ли поваром, то ли управляющим всей кухней, но он быстро сдружился со своим молодым хозяином, увлекавшимся поэзией, как и его властный отец.  Молодому господину Ёситада тогда было 22 года, но он уже имел поэтический псевдоним «Сэнгин»  и приглашал платного учителя для совместного сочинительства «хайкай» -  мастера поэзии Китамура Кигина,  авторитетного «хайдзина», лучшего ученика самого Мацунага Тэйтоку – основателя наиболее влиятельной школы хайкай «Тэймон хайкай». 
      Китамура Кигин считался очень образованным человеком своего времени – по профессии врач, историк, поэт и очень важно – один из первых толкователей самых значимых для истории литературы старинных японских летописей, сказаний и сборников песен – «Гэндзи моногатари», «Тоса никки», «Исэ моногатари». Сочинения Китамура можно найти и сейчас не только в архивах истории и поэзии, но даже и на полках книжных магазинов.
      Молодой хозяин ценил знания Басё, его умение рисовать тушью и мастерство каллиграфии, поэтому разрешал «помощнику по кухне» присутствовать на уроках совместного сочинительства с наставником Китамурой. Сын самурая в то время сам писал стихи и публиковал их в сборниках поэтов.
      Для Мунэфуса (имя Басё после совершеннолетия)  всё тогда складывалось совсем неплохо, но в 1666-м году в господском доме случилась страшная трагедия. Молодой хозяин внезапно умер в возрасте 25 лет. Причины скорой кончины Ёситада неизвестны, но испытавший шок и полный переживаний Басё покинул дом покровителя. Известно только то, что он активно помогал вдове хозяина обустроить могилу молодого самурая у стены замка Уэно.
      В своё время представительный замок Уэно был достопримечательностью провинций Ига и Уэно, но в эпоху Мэйдзи был уничтожен в ходе кампании по искоренения самурайских кланов. Несколько десятилетий назад его отстроили заново, сохранив отдельные фрагменты старых каменных стен. Впоследствии и сам уезд Уэно был упразднён и слился с уездом Ига. В таком названии этот город в префектуре Миэ существует и сейчас.
      Покинув дом господина, Басё всё же остался в Ига и поселился в родовом поместье Ёдзаэмонов, теперь уже принадлежавшем старшему брату, где продолжил любимое творчество. Занятия с учителем Китамурой он тоже не бросил, только теперь платил за всё сам до тех пор, пока его наставник не предложил Басё-Мунэфуса отказаться от дальнейшего обучения и начать самостоятельное поэтическое творчество. Китамура ощутил в Басё  состоявшегося хайдзина и иногда даже доверял ему присутствовать вместо себя на «совместных сочинениях» для зачитывания перед собравшимися «ку» уважаемого учителя.  В те годы Басё-Мунэфуса несколько раз публиковался в местных сборниках поэтов уезда Уэно и даже посещал собрания поэтов в Киото. 
      В 1672-м году, через несколько лет после завершения обучения, Басё под настоящим именем Мунэфуса-си выступил в качестве редактора и издателя своего первого поэтического сборника шуточных стихов «Каи-оои». Это была довольно оригинальная книжка, своим названием намекавшая на раковину двустворчатого моллюска, открывая которую можно было рассматривать её левую и правую часть одновременно, как бы сравнивая – какая из них смотрится лучше. Сам написав предисловие, Мунэфуса выступил в этой книжке и в роли судьи, оценивающего своими комментариями правый и левый стих на страничке. Он же определял и победителя пары поэтов. Для участия в сборнике Басё выбрал 60 «ку» 32-х знакомых молодых поэтов и разделил их попарно на 30 конкурсных номеров.
      Идея, конечно, интересная, но, в принципе, была не нова, так как в таком виде состязаний, только «вживую»,  традиционно проводились конкурсы на лучшее сочинение песен - «ута-авасэ», когда в присутствии уважаемого поэта соревновались молодые сочинители. Но такая форма книги явно указывала на то, что Басё в свои 29 лет был уже хорошо известным и авторитетным поэтом в Ига и мог брать на себя роль наставника начинающих поэтов.
      Сборник этот нельзя назвать выдающимся по содержанию, поскольку были выбраны «ку», типичные для хайкай того времени – смакование удовольствий, развлечений, наслаждений сакэ и лёгкая эротика. Можно сказать, шуточное чтиво для взрослых.  Мацуо Мунэфуса в этом сборнике тоже выставил на конкурс «ракушки» парочку своих «ку» лёгкого содержания.
      Один – игра со словом «Дзимбэй» – персонажем, с одной стороны, мифическим, а с другой – служившим напоминанием о якобы существовавшем бойце «Дзимбэе», фамилия которого записывалась иероглифами «дзин-хэй-эй». Он прославился тем, что носил поверх доспехов яркую цветастую накидку-безрукавку «содэнасибаори». Форма безрукавки стала впоследствии удобной военной формой и модной в быту, а её расшитый цветами вариант даже надевали как «ханаи» - одежду на праздник любования сакурой «ханами»:
            Китэмо миё дзинбэй-га хаори ханаи.
      В моём переводе:
                Неужто сам Дзимбэй
   

                Пришёл к нам на ханами!
                В накидке помодней,
                Украшенной цветами.

      Второй его стих в сборнике носит явно эротическое содержание и многими трактуется даже как «лишённый стыда», хотя я не стал бы преувеличивать и отрицательно домысливать намёки Басё:
            Мэото сика я кэ-ни кэ-га сороутэ кэ муцукаси.
      «Мэото» - буквально – «муж и жена» олени, кэ – шерсть, сороу – причесать (привести в порядок), муцукаси – трудно. Мой перевод:

                Олень и олениха
                Друг о друга трутся,
                От касаний этих
                Причёски их помнутся…

      А далее – каждый может «домыслить» сам. Хотя один из толкователей решил, что это намёк – «трудно заниматься разнополой любовью».
      В предисловии Мунэфуса чётко указал, что сборник составлен им лично 25-го января в 12-й год эпохи Камбун – в 1672-м году. Рукопись не существует, но один печатный экземпляр того же года издания хранится в библиотеке университета Тэнри. Книжка несколько раз переиздавалась и после смерти Басё.
      Сегодня читатели имеют доступ к выложенным в интернете страницам с пояснениями на современном языке и оставляют забавные отзывы после прочтения: «Похоже, Мунэфуса был любителем развлечений!»,  «В 29-ть лет нормальные мужчины так не шалят, а занимаются делом!», «Чтиво не для девушек…», или «Вы думаете, что это хорошо, господин Мунэфуса!?».
      Читая «ку» сборника «Каи-оои» и особенно комментарии Басё-Мунэфуса, начинаешь понимать, что ещё не достигший 30 лет мужчина Мунэфуса «крутился» среди поэтической элиты Ига и ценил все удовольствия и наслаждения «весёлой» жизни, проявляя при этом свою начитанность и интеллект. И главное – он ощущал, что из обычного сочинителя ему уже в пору было становиться наставником молодых поэтов. А тогда, проделав лично всю работу по составлению и редактированию сборника в собственной редакции в маленьком домике на территории заднего двора родового поместья, унаследованного старшим братом, Басё-Мунэфуса смог не только издать саму книжку, но ещё и передал её в дар местному храму Тэнмангу. 
      Считается, что он сделал это исключительно для того, чтобы монахи помолились за успехи в его дальнейшем творчестве, но мне всё же показалось странным, что подарком затворникам стала книжка о развлечениях светской жизни. Ради любопытства нажал название Храма в строке японского поисковика и узнал, что священники там поклонялись поэту и учёному эпохи Хэйан (9-10 века) Сугавара Митидзанэ, в честь которого они даже устраивали красочный праздник-шествие. Должен сказать, что японский интернет и его Вики-ресурсы – настоящий кладезь для тех, кто может читать на японском. Успевайте только нажимать на выделенные синим или красным тематические строчки, и вы будете получать до бесконечности подробнейшую информацию о том, что вас заинтересовало.
      Готов был ещё больше узнать об учёном-политике-поэте, которого так чтил Басё-Мунэфуса, но понял, что информация практически неиссякаема и темой уже станет не поэт Басё, а Сугавара Митидзанэ.
      Это, конечно же, шутка, но я вспоминаю годы, когда приходилось сначала добиваться получения пропуска в научную библиотеку, потом заказывать нужную книжку, ждать её выдачи, притом вовсе не в день обращения, копировать отдельные странички с ограничениями, не говоря уже о валютных заказах книг из Японии и США. Месяцы и годы, да и то после разрешений и проверок.
      Не стану мучить себя поиском деталей, а продолжу рассуждения о переводе стихов. 
      Самым первым из известных нам стихов Басё считается написанный им в 19-ть лет «ку»:
             Хару я коси тоси я икикэн коцугомори.
      По форме – типичный стих хайкай, в котором юмор сочетается с игрой слов. Среди нескольких десятков его первых «ку» именно такие «каламбуры» и стихи-прибаутки характеризовали творчество молодого поэта.
      В данном конкретном «ку» смысл в том, что Басё пытается обыграть парадокс: «На дворе 29 декабря, но весна уже пришла, значит, Новый год уже наступил или, правильнее сказать, - ушёл Старый год».
      В этих строках нет изысканного философского содержания, свойственного стихам Басё периода расцвета творчества. Ощущается влияние учителя Китамура Кигина  и стихов Мацунага Тэйтоку. Типичный приём - повторение фраз старинной классики и цитирование словосочетаний из стихов наставников, как это и ценилось мастерами хайкай.
      В моём переводе: 
                Последний день года ещё не прошёл,
                А Новый с собою весну уж привёл.

      Здесь интересно обратить внимание на то, что звук «н»  в стихах считается у японцев отдельным слогом, в то время как в русском языке сочетание «кэн» - только один закрытый слог, а не два.
      Ещё в этом хайку примечательно использование старого слова «коцугомори», обозначавшего предпоследний день года, 29 декабря по старому японскому стилю «инрэки», в то время как последним днём года тогда являлся «о:цугомори», то есть 30 декабря.  Так было в Японии до наступления с 1873-го года «солнечного календаря» - «ё:рэки», соответствующего Юлианскому или Григорианскому календарям, по которым последним днём года считается 31 декабря, а предпоследним – 30 декабря, соответственно, «о:мисока» и «мисока» в современном японском языке. Совершенно очевидно, считают исследователи Басё, что такой стих стал результатом увлечения поэтом в то время старинными японскими летописями и легендами. Тогда в культурном обществе было принято цитировать классику, поэтому будущие сочинители заучивали длинные тексты наизусть.
      Из юмористических и шуточных хайку, размещённых в то время поэтом в разных сборниках, издаваемых сообществом поэтов «тэймон хайкай», можно привести ещё несколько стихов, вполне соответствующих уровню маститых поэтов того сообщества. Один из стихов повторяет лексику, использованную в хайку основателя «тэймон хайкай» Мацунага Тэйтоку:
             Итодзакура коякаэру са-но асимоцурэ.
                Плакучей сакуры цветами
                Я в этот раз так любовался,
                Что в дом, когда я возвращался,
                Как опьянённый зашатался.

      Асимоцурэ – буквально – «заплетались ноги» в ветках плакучей сакуры «итодзакура». «Ито» - нити – тонкие длинные ветки этой разновидности сакуры, в которых, как намекает поэт, легко запутаться, особенно в состоянии опьянения после «ханами» – любования цветами. 
            Кадзэ фукэба охосо:нару инудзакура.
      В моём переводе:
                Собачьей вишни ветку
                Ветер нагибает,
                Она как хвост поджатый
                У пса, что удирает.

      Вишню «ину-дзакура» действительно называют «собачьей вишней», так как она обозначается иероглифами «ину» – собака,  и «сакура» - японская вишня. Такое название дерево, похожее на растущую у нас черёмуху, получило благодаря пушистым веткам, облепленным мелкими белыми цветочками. При порывах ветра её ветки напоминают поджатые собачьи хвосты. Наблюдательность, меткие сравнения и старая лексика –  именно то, чему его учил в господском доме мастер хайкай Китамура.
      Басё уже в своих первых стихах старался ассоциировать увиденное в природе с поведением человека или животных, поэтому и растения у него могут радоваться, смеяться, грустить и даже плакать!
      Вот как, по мнению Басё, встречает пришедшую весну просыпающаяся вишня. Раскрывает бутоны и улыбается ветру:
            Хару кадзэ-ни фукидаси варау хана мо кана.
      Перевод:
                Порывы ветра набегают,
                И шелестят в саду цветы,
                Они так радостно встречают
                Приход весенней красоты.

      Стих написан Басё в 24 года.

      Ещё один схожий стих того времени, подписанный автором как Ига Уэно Мацуо Мунэфуса:
            Атикоти я мэнмэн сабаки янагиками.
  С точки зрения языка обращает внимание слияние слов «атира-котира» – «оттуда и отсюда», в удобную для короткого стиха форму, позволяющую при зрительном восприятии текста обратить внимание на то, что «коти» (иероглифы «восток» и «ветер») - это ещё и тёплый ветер, дующий с востока, притом Басё явно сравнивает развевающиеся во все стороны ветви ивы с распущенными женскими волосами:
                Весенний тёплый ветер
                Колышет ветви ив,
                Как у волос распущенных
                Их каждый взмах красив!

      Или другое сравнение в стихе, написанном в 24 года и тоже подписанным Мунэфуса:
            Мотиюки-о сираи тотонасу янаги кана.
      «Мотиюки» - налипающий на ветки снег, похожий на покрытые как сахарной пудрой рисовые палочки-моти – «сираито». У поэтов «тэймон хайкай» встречается как сезонное слово для обозначения скорой весны:
                Зима уходит, ветви ивы
                Как нити белые свисают,
                И как крупинками из риса
                На них снежинки налипают.

      Эффект игры слов использован и в написании безобидного стишка о старой сакуре, однако учитель решил, что «ку» звучит неуважительно по отношению к пожилым людям со стороны 21-летнего Басё:
            Убадзакура саку я ро:го-но омоидэ.
      Поэт призывает старую вишню «вспомнить на старости лет» свою молодость и расцвести вновь, но всё дело в том, что по звучанию «уба» аналогично слову «беззубая старуха», поэтому такой сарказм многим мог показаться издёвкой:

                Старушка сакура, напомни,
                Какой красивой была ты,
                И, не стесняясь, покажи нам
                На склоне лет свои цветы.

      В стихах того периода можно встретить и обычную игру слов, называемую японцами «котоба-асоби», когда авторы варьируют смыслом одинаково звучащих слов. Вот пример:
            Хитогото-но кути-ни арунари сита момидзи.
      Одно и то же слово «сита» означает и «низ», и «человеческий язык».  Внизу у ног красный лист клёна и язык во рту любого из нас.
         Своего рода сопоставительная юмористическая ассоциация. Мой перевод:
                Звучат одинаково – низ и язык,
                Я к сходству слов этих даже привык!
                Внизу - красноватый клёна листок,
                И розово-алый во рту язычок.

      Другой стих того же периода косвенно переплетается со старой поговоркой «в глазах пирата чёрта не разглядишь», но Басё делает упор на то, что и для людей низменного свойства – бандитов и пиратов, тоже существуют соответствующие им цветки. Это «они-адзами» - «чертополох» (они-чёрт), как и в русском «дьявол-репейник»:
            Хана ва сидзу-но мэ ни мо миэкэри они адзама.
      Мой близкий по смыслу перевод:
                Свои цветы есть и для тех,
                Чей образ жизни аморальный,
                Из них лопух известней всех,
                Чертополох вульгарный.

      В некоторых переводах «сидзу» (он же «дзоку») трактуется как «бедный человек» - «и для бедняка есть свой цветок», только переводчики упускают из виду, что «дзоку» используется в значении «низменный», «бедный моралью» и встречается в сочетаниях «бандит, грабитель, пират» и им подобных. Этот стих был напечатан, когда Басё было 23 года.
      Ещё один забавный стих посвящен любвеобильной кошке. В Японии принято считать, что весной не коты ищут кошек для любовных утех, а наоборот – кошки активно заняты поиском «котов-женихов». Хайку о том, как кошка стремится попасть в дом, где живёт кот, через прореху в дымоходе. В пояснительном тексте к этому хайку одного из японских филологов я нахожу ссылку на старинную легенду из 5-го сборника «Исэ моногатари», в котором рассказано, как хитроумный мужчина пробирается в спальню к возлюбленной не через ворота, а в щель у основания дома. Скорее всего, Басё, безусловно знакомый с классическим произведением, провёл аналогию и сочинил свой стих:
             Нэко-но цума хэцуи-но кузурэёри каёи-кэри.
      В моём переводе:
                Чтоб повидаться с женихом,
                Попасть решила кошка в дом,
                И, хоть закрыта дверь на входе,
                Нашла прореху в дымоходе.

      Стих этот написан Басё в 35-летнем возрасте, когда он уже получил звание учителя поэзии «хайкайси» и подписывался именем Со:сё:. Не стану здесь перечислять все имена и псевдонимы поэта – о некоторых расскажу позже, но всего исследователи насчитали 21 имя поэта. Он менял свои псевдонимы очень часто. Из Мунэфуса превратился в Со:сё (китайское чтение Мунэфуса) и просил друзей называть его именно так, когда увлекся китайской философией. 
     В период становления для поэта было важно размещать свои стихи в авторитетных сборниках. К примеру, в издание «600 хокку хайкай» его включили с именами самых известных мастеров  жанра. Вместе с тем именно в это время он начал задумываться над тупиковым будущим стиля «хайкай», служившим фактически развлекательным жанром для не очень образованной публики.
      Басё обладал хорошим чувством юмора, позволявшим ему шутить не плоско и банально, а в стиле «умных полезных изречений». К примеру:
             Хана-ни ия ё сэкэнгути-ёри кадзэ-но кусэ.
      Стих, напоминающий известную песню того времени. В своём переводе стараюсь передать смысл шутки:
                Не так страшна цветам-красоткам
                Подружек сплетен суета,
                Куда опаснее бывает
                Болтливость собственного рта.

      Поэт сравнивает женский «болтливый рот» со слишком широко раскрытым бутоном цветка, который при сильном дуновении ветра осыпается первым.
      В своих ранних стихах Басё широко использует персонажей легенд и мифических богов, упоминания о которых обозначают наступление сезонов или событий:
             Нацу тикаси соно кутитаба э хана-но кадзэ.
      Басё как бы обращается к богу ветра Фудзину, который носит с собой огромный мешок ветра, наполненный вихрями, с просьбой - не выпускай раньше времени свои ветры и не губи только что распустившиеся цветы. Простой по смыслу, но красиво звучащий короткий стих. Надо отметить, что художники откликнулись на хайку Басё и нарисовали к нему очень впечатляющие гравюры. Мой перевод:
                Тебя просить хочу, бог ветра!
                Не раскрывай ты свой мешок,
                Дождись – вот-вот наступит лето,
                Тогда сдувай весны цветок!

      И ещё одно обращение к ветру, и снова в 24 года под влиянием красот уезда Ига. И подписан – Мацуо Мунэфуса из Ига:
             Сакаринару умэ-ни судэ хику кадзэ мо кана.
                Послушай, ветер, успокойся!
                Не трогай сливы лепестки,
                Боюсь, ты точно их погубишь
                Прикосновением руки.

      Поэт явно опирается на древние рисунки, где бог ветра выглядит существом с головой и руками.
;;;Другое поэтическое воззвание поэта направлено богу Эбису, картинки с изображением которого уличные тоговцы продают перед наступлением Нового года. Считается, что тот, кто поставит у себя в доме  на видном месте фигурку-сувенир или картинку с ликом бога Эбису, не постареет в следующем году на целый год потому, что вместо него станет на год старше вечно молодой бог Эбису.  Конечно, простенький содержанием, но с весельем воспринимаемый новогодний стишок. И он написан в 24 года под влиянием учителя хайкай:
            Тоси ва хито-ни торасэтэ ицумо вакаэбису.
                Бог Эбису, тебе спасибо,
                Что не стареем мы с тобой,
                Ты наши годы забираешь,
                Но сам всегда как молодой.

      Отец и старший брат Басё -  оба профессиональные каллиграфы, как известно, сами обучали его скорописи и чтению старинных книг. Каждый мастер каллиграфии в то время не просто умел писать кистью красивые иероглифы, но и владел искусством рисования тушью - «суйбокуга». И сам Басё, и его ученики прекрасно владели этими навыками. Многие рисовали картинки к своим стихам, причём делали это с мастерством настоящих живописцев. И это неудивительно – обучение каллиграфии – очень сложный и кропотливый процесс, требующий владения навыками письма, схожими с рисованием иероглифов-картинок. В архивах есть несколько сохранившихся написанных кистью самого Басё скорописных текстов с рисунками, по которым вполне можно судить о Басё как и о художнике. А один из последователей  Басё, живший несколько позже, но тоже известный поэт хайку Ёса Бусон, является автором иллюстраций ко многим хайку Басё и  его портретов, по которым современные японцы и представляют себе  образ мастера хайку. 
      О том, как трудно постигать каллиграфию, Басё написал короткий стих:
          Фуми нарану ироха мо какитэ, катюкана.
      На мой взгляд, стих очень простой – фуми – текст, ироха – японская азбука, катю - сжигать, но тем не менее в отдельных переводах я увидел просто поразившие меня полёты фантазии переводчиков. Конечно, в более поздних стихах Басё писал «заумными философскими загадками», которые переводчики трактовали совершенно по-разному, поскольку сами тексты давали возможности для фантазий. Но в ранних стихах он писал понятным языком и ориентировался, как и вся школа «хайкай», на простого читателя. Тем не менее я встретил даже вариант «сжигаю любовные письма» - так отреагировал автор перевода на «фуми» и «катю». Мой вариант:
                Сколько же листочков
                Придётся вам сжигать,
                Чтоб знаки алфавита (ироха)
                Правильно писать.

      И немного об азбуке «ироха». Во времена Басё подобно сегодняшней азбуке «годзюон» - алфавита для правописания, была принята таблица «ироха», включавшая 47 символов, придуманных ещё в 8-м веке для упрощения письма знаками хираганы иероглифов, пришедших в Японию вместе с письменностью из Китая. Первым свидетельством использования таких знаков, как известно, является антология Манъёсю, в которой хирагана применялась только для замены записывавшихся иероглифами японских по происхождению слов вне связи со смыслом используемых иероглифов. Это были лишь знаки фонетического письма. Китаизмы впоследствии тоже были сокращены на письме скорописью и полускорописью, при этом в таких вариантах многие иероглифы стали похожими на знаки хираганы. А название «ироха» произошло от слоговой буддийской песни, в которой каждый знак хираганы озвучивается только по одному разу. Достаточно было выучить песенку, чтобы запомнить все звуки и знаки. В дальнейшем каждому звуку и знаку нашли соответствия в пословицах и поговорках по их первому слогу.  Именно о муках обучения азбуки ироха и шла речь в том хайку Басё.
      В следующем «ку» того же периода Басё фактически отвечает на вопрос, как он записывал свои стихи и куда складывал листочки во время любования природой:
            Хана ни акану нагэки я варэ га утабукуро.
      Опять же, смысл очень простой – «жаль, что цветы ещё не расцвели, и мне нет смысла доставать бумагу из мешочка со стихами». Исследователи Басё считают, что этот «ку» является пародией на похожие по смыслу строчки из «Исэ моногатари».
      Мой перевод:
                Как жаль – цветы не распустились,
                И мне придётся ещё ждать,
                Когда бумажные листочки
                Смогу стихами исписать.
      Было бы точнее в последней строке перевода написать «смогу из сумочки достать», но мне показалось, что буквальность нанесёт ущерб общему смыслу стиха. Я не случайно называю свои переводы «поэтическими», поскольку, в отличие от буквальных переводов прозой, они позволяют  более свободно интерпретировать слова и словосочетания при передаче смысла и поэтики хайку.
      На рисунках того времени с изображениями шагающего Басё можно увидеть перекинутую через плечо сумку-мешок, в которую поэт складывал кисти, тушь, чистую и исписанную стихами бумагу. Если мы откроем страничкиархивов под рубрикой Басё «дзихицу», то сможем увидеть и исписанные им самим кистью листочки и аккуратно сложенные свитки бумаги. Готовые же к печатанию стихи переписывали начисто в соответствии с правилами стандартного письма «кайсё» ученики поэта. Сегодня исписанные скорописью оригинальные рукописные строки Басё и в Японии могут прочитать и понять только специалисты-филологи, историки или отдельные старички-японцы кому «за сто», поэтому все авторские тексты адаптированы под сегодняшний стандартный язык с толкованиями слов и фраз, что делает поэзию Басё доступной современному читателю.
      Отмечая простоту и некоторую незрелость стихов того периода, необходимо всё же признать, что именно стиль «тэймон хайкай» сформировал Басё как профессионала-поэта - хайдзина. Более того, некоторые хайку того времени считаются настоящими шедеврами и выгравированы на гранитных камнях в местах, связанных с биографией Басё.   Один из таких ранних хайку выгравирован на камне у станции Уэно - его родного уезда в префектуре Миэ:
            Цуки дзо сирубэ коната-э ирасэ таби-но ядо.
      Мой перевод:
                Луна дорожку освещает,
                В ночи показывая путь,
                Сама ночлег мне выбирает
                И приглашает отдохнуть.

      Очень красиво звучит и в какой-то степени проявляет особенности поэтического мировоззрения стих о Луне, написанный 24-летним Мунэфуса-Басё в родном Ига:
             Хана-но као-ни харэутэситэ обородзуки.
      Поэтичное «харэутэситэ» и сезонное «обородзуки» вместе создают картинку лёгкой дымки тёплой весенней ночи:
                Луна свой лик стыдливо скрыла
                В туманной ночи темноте,
                Её сиянье уступило
                Цветов весенних красоте.

      Искомо японскими старыми словами наполнен и стих о сосне, назло зиме остающейся зелёной, не сбросившей вопреки холодным осенним дождям иголки, подобно пожелтевшим опавшим листьям:
             Сигурэ-о я модокасигаритэ мацу-но юки.
        Мой перевод:
                Сосна зелёная в иголках –
                Холодный дождь не смог их смыть,
                Зима, на осень разозлившись,
                Решила снегом их накрыть.

      И почти одновременно с предыдущим был написан в 23 года и очень похожий по стилю стих о майском дожде:
             Самидарэ-ни онмонодо-о я  цуки-но као.
      Очень старое слово «онмонодоо», означающее «длительное отсутствие», в сочетании с «самидарэ» - иероглифы «май» и «дождь»  - многодневный весенний майский дождь, придают особое поэтическое звучание этому «ку».:
                Дождь проливной и непрестанный
                К нам привела с собой весна,
                И я теперь уже не знаю,
                Как в мае выглядит Луна!

      В таком же стиле «под старину» написан в те дни и ещё один стих:
             Сиорэфусуя ёвасакасама-но юки-но такэ.
      Явное заимствование из легенды об отце, нашедшем тело замёрзшего сына под сломавшимся заснеженным бамбуком: отец жалуется на то, что в мире всё наоборот – молодой умирает рано, а старик живёт:
                Как будто мир перевернулся,
                Когда бамбук снег наклонил,
                Что было верхом, стало низом,
                А распрямиться нет уж сил…

Продолжения следует. Завтра - глава четвёртая.