Очищение

                Есть некий дом. Память говорит тебе, что ты тут бываешь, что ты здесь не в первый и не в последний раз. Всегда кто-то говорит с тобой, но ты не можешь вспомнить ни лица его, ни голоса. Какие-то люди ходят рядом, но ты не хочешь с ними говорить ни о чём, но все-таки говоришь с ними о каких-то проблемах и они отвечают тебе, ты с ними почти не споришь, но и они не спорят - они имеют все карты на руках, а ты лишь принимаешь их, обреченный ходить в этих мирах, ехать в длинных поездах. Смотреть в окно не имеет смысла - ты лишь пассажир, рядом кто-то сидит, редко кто-то рядом стоит, и вы едете в какие-то дали. Иногда тебя просят помочь или что-то помочь понять, если вдруг ты открываешь свой рот, если ты можешь говорить, почти не замечая открывания своего рта. Но самые странные события происходят, когда ты несёшься в каких-то облаках, пронзая пространства, и время уже не касается тебя своими крылами обстоятельств и причинно-следственных связей привычного тебе мира. Этот же мир не несет в себе таких свойств принуждения до поры до времени, и ты, как мотылёк, упиваешься своей безнаказанностью, своими полетами с распростертыми руками-крыльями, наваливаясь на невидимые пороги плотного и упругого воздуха, перемахивая через реки и обрывистые их берега. И после всего этого безумия перемещения на железнодорожном ли транспорте, в полете без усилия мышц, а лишь только силой желания к движению, вот после всего этого ты вдруг оказываешься в некоем месте, в доме, а иногда это не то чтобы дом, а его подвал, его какие-то странные комнаты с вертикальными трубами или иногда выжженные до черноты дыры в полу или бездонные ямы, и тогда там только оплавленные адским пламенем  черный вар и антрацитово блестящая спёкшаяся масса  лежат длинными и широкими лоскутами под ногами... Знаю, что я сейчас лежу в кровати, и снова хожу по этим подвалам, комнатам в поисках места этого сна. В его закутке, в его широкой и непонятной необходимости в который раз привести меня в эти странные плохо освещенные помещения, где основной  цвет черный. Мелкая светлая гравийная подсыпка, политая пластами черного вара-гудрона или остывшая вулканическая лава... Потом я выхожу на некие этажи с пролетами пересекающихся лестниц, длинные переходы коридоров, помещения с высокими оконными рамами с полукруглыми верхними частями, смотрящие в серое пустое небо, но тем не менее с выраженным желанием казаться окнами теплично-оранжерейного типа, дескать нам можно и это, и то нам не чуждо, да мало ли что  – за окнами виден темнеющий парк с протекающим мелким ручьем в траве прям вдоль забора, отделяющего дом от этого призрачного парка. Сам же всегда брожу по этим переходам и пытаюсь помочь этому дому, помочь ему своими проходами сквозь него, сквозь его пересекающиеся лестничные пролеты, уходящие в высоту. Мы оба знаем, что мое движение нужно нам обоим. И помогает нам обоим. В поисках места, где есть некое недоступное и притягательное нечто, укрытое в пыльном воздушном наполнении этого пространства из темно-малинового  кирпича и крашенных в зеленое решеток перил. Этот дом имеет большую открытую взгляду лифтовую шахту с бешенным лифтом, где его пол может провалится прямо под твоими ногами, где нажатие кнопок или дёргание рычагов рубильников не дает гарантии, что лифт сможет доехать до перекрытия и не рухнет в глубину пропасти шахты, не дотянув до спасительного этажа. А без лифта никак нельзя. И страшно и боязно, и идёшь к этому зверю с сетчатыми стенками и хлопающей при закрывании распашной железной сетчатой  же дверью, идешь к нему, не показывая своего ужаса. А он привозит тебя туда, где нет никаких правильно и понятно расположенных комнат, где ходят тени людей, не обращающих на тебя внимания.  Ты бродишь тогда с мыслями: где найти выход, где же само спасение? Потом ты проваливаешься в небытие другого, без-образного сна, в туман и тишину наступающего утра.