К 75-летию Победы. Павел Коган

                И пусть не думают,
    что мертвые не слышат,
                когда о них потомки
                говорят...               
                Н. Майоров

  До Великой Отечественной войны в СССР было около 2186 писателей и поэтов. 944 ушли на фронт, не вернулись с войны 417. На фронтах Великой Отечественной войны погибло 48 поэтов. Самому старшему из них - Самуилу Росину - было 49 лет, самым младшим - Всеволоду Багрицкому, Леониду Розенбергу и Борису Смоленскому - едва исполнилось 20. Один из «непришедших» - Павел Давидович Коган.

                Павел Коган (1918-1942)

Разрыв – травой, травою повеликой
Мы прорастем по горькой, по великой
По нашей кровью политой земле
                П.Коган

  Павел Коган родился в Киеве. В 1922 году его семья переехала в Москву, откуда он, ещё будучи школьником, не раз отправлялся пешком по России, чтобы увидеть собственными глазами, как устроен быт только что коллективизированной деревни. С детства Павел очень любил поэзию, огромное количество стихов знал наизусть.
В 1936 году поступает в Институт истории, философии и литературы,  в тридцать девятом, не бросая учебу в ИФЛИ, Коган – студент литературного института имени А.М. Горького.  Став участником поэтического семинара  И. Сельвинского, Коган выделяется среди прочих, как наиболее одаренный поэт.

  Вспоминает Давид Самойлов: «Поэты были в Литинституте, в ИФЛИ, в университете, были в педагогическом и юридическом. Лет им было от 18 до 20, мало кто из них успел напечататься, но нельзя сказать, что никто их не знал. Во-первых, они хорошо знали друг друга и жили не розно. Во-вторых, их знали многие сотни московских студентов, аудитория строгая и живая.

  В ИФЛИ самым знаменитым поэтом был Павел Коган.

  Я познакомился с ним осенью 1938 года на заседании литературного кружка. . Весь угловатый, худощавый. Темные прямые волосы свисают над умным лбом. Лицо узкое с резкими чертами. Роста он среднего. Фигура жилистая, когтистая, мальчишеская.

  Нахмурив густые брови, чуть прищурив глаза, он уверенно читал стихи, подчеркивая ритм энергичным движением худой руки, сжатой в кулак. Вскоре мы подружились»…

  Не могу рассказать день за днем историю нашей дружбы. Мало помню подлинных Павкиных слов. Голос помню. Громкий, резковатый, срывающийся на высоких нотах; всегда спорящий, негодующий. Любил петь, но слуха был лишен. И когда пел, то казалось странным - так громко, энергично и убежденно он пел.

  Это всё - помню. А слова, поступки, разговоры - только отрывками. Потому что жили вместе.

  Он первый часто угадывал трепетанье новых идей и новых чувств. Другие подхватывали. Формулировали для себя. Потом забывали, кто первый это придумал. Да это было неважно. Каждый вносил свое. Результат был общий, наш. Никто не настаивал на авторстве. Поэтому, наверное, так мало запомнилось фраз, выражений. Но в том, чем мы теперь живем, очень много Павкиного.

  Был он резкий, несговорчивый, упрямый, нетерпимый. В споре мог обидеть, рассориться. Потом, конечно, жалел. Но без спора жить не мог. Любил быть первым, вожаком, предводителем. И многие перед ним благоговели. Он мог создать себе кружок, где его чтили бы как бога. Он этого не сделал. Он предпочел дружбу равных.

  Когда увлекался, никому не давал вставить слова. Рубил воздух рукой, как бы перешибая возражения.

  Эта вечно движущаяся лавина ума создана была, чтобы сокрушать, а не колоть.
Против мелких колкостей, острот он был почти беспомощен..."

  Студенты Литературного института буквально «обчитывали» друг друга и всех, кто соглашался слушать, — на семинарах, в коридорах, на поэтических вечерах — в «своем кругу» все знали всех — без публикаций. «Рукописные поэты друг друга знали назубок», — сказал об этом Михаил Кульчицкий.

  О стиле их отношений, ревнивых и ревностных, дает представление записка, случайно сохранившаяся после «Клубного дня» в Союзе писателей, где 30 ноября 1940 года молодые поэты состязались перед лицом публики: «Борька, ты прошел на 7, читал плохо. Павка на 6. Кульчицкий пока тоже. Дезик» «Борька» — Борис Слуцкий, он на сцене в президиуме. В зале — «Дезик», Давид Кауфман, который или уже стал, или вот-вот станет Самойловым. Но самое интересное — «Павка». Почему за Коганом летит это Корчагиным освященное имя? Или чуют в нем что-то общее с заскочистым героем повести «Как закалялась сталь»?

  Предчувствие, предвидение удивительно сильно были развиты у него. Загадочная сила интуиции… «…ты стоишь на пороге, за четыре шага от счастья». Написано в 1939-м – о победе 45-го года! Четыре шага – четыре года войны. Свою смерть он предугадал, не сомневался в том, что не вернется с войны: «…я с нее не вернусь, с проклятой». Как-то однажды вечером перед войной предложил друзьям, поэтам - ифлийцам, написать стихи на смерть друг друга. «Ведь кто-то же из нас не вернется» – сказал. А с войны не вернулся из них почти никто. Ощущение близкой гибели у 18-летнего человека… Такой дар предвидения часто присущ большим поэтам.

  Когда началась война, Павел Коган пытается попасть в армию, но получает отказ, так как по состоянию здоровья был снят с учета. Тогда он поступает на курсы военных переводчиков, окончив которые едет на фронт. Дома осталась жена Елена и двухлетняя дочка Олечка. Он назначается переводчиком, потом помощником начальника штаба стрелкового полка по разведке.

  За год фронтовой жизни не появилось ни одного стихотворения. В одном из писем Коган объясняет почему: «…Ничего не пишу, а просто каждый день мой сам пишет книгу. Очень горькую и очень мужественную». И еще: «…Что тебе рассказать о том, что чувствую? Пожалуй, мои чувства потеряли оттенки – живу ненавистью и любовью».

  В письмах - об этом чуть не в каждой строке.
  12 марта 1942 года. Жене:
  Мне хочется отослать тебе кусочек этой фронтовой ночи, простреленной пулеметами и автоматами, взорванной минами. Ты существуешь в ней рядом со мной. И спокойная моя бодрость на¬половину от этого... А в трехстах мет¬рах отсюда опоганенная вражьими сапо¬гами земля. Край, в котором я родился, где в первый раз птиц слышал. Так вы и существуете рядом — любовь моя и ненависть моя...
  ...В феврале был контужен, провалялся в госпитале месяц. Теперь опять в «полной форме». Очень много видел, много пережил. Научился лютой ненависти.

  Май 1942 года. Родителям:
  Батько родной! Получил две твоих открытки. Рад был страшно. О том, что ты в Москве, узнал недавно — письма ходят по 2–3 недели. Не сер¬дись, родной, что не пишу. Это здесь очень трудно по многим причинам, не¬лепым для вас в тылу: нет бумаги, не¬где писать, смертельно хочется спать и т. д.
  Что писать о себе: жив-здоров, бодр, воюю. Очень хочется верить, что оста¬нусь жив и что свидимся все у нас, на улице Правды. Только здесь, на фрон¬те, я понял, какая ослепительная, какая обаятельная вещь — жизнь. Рядом со смертью это очень хорошо понимается. И ради жизни, ради Оленькиного смеха, ради твоей седой чудесной головы я умру, если надо будет, потому что человек с нормальной головой и сердцем не может примириться с фашизмом...

  Июль 1942 года. Другу:
  ..3-го был бой, а 4-го — день моего рождения. Я шел и думал, что остать¬ся живым в таком бою все равно, как еще раз родиться. Сегодня у меня вы¬рвали несколько седых волос. Я посмотрел и подумал, что этот, наверно, за ту операцию, а этот вот за ту... Верст за 10 отсюда начинается край, где мы с тобой родились. Должно быть, мы умели крепко любить в юности. Я сужу по тому, какой лютой ненависти я научился...
  Родной, если со мной что-нибудь случится, — напиши обо мне, о парне, который много хотел, порядочно мог и мало сделал...
23 сентября 1942 года под Новороссийском Павел возглавлял разведгруппу. На сопке Сахарная Голова во время обстрела поэт погиб.

  Л. Аннинский: «Из каждых ста мальчиков этого поколения лишь троим судьба  оставила  шанс: договорить».

  Он остался бы в памяти поколений, если бы написал только знаменитое «Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал», но на могиле погибшего в бою Павла Когана написано другое: «Здесь лежит автор «Бригантины».

  Совместно с другом Георгием Лепским сочинил эту песню (1937г.).
  Лепский вспоминал:
  «Мы быстро подружились, виделись почти ежедневно. И вот этот осенний солнечный день в моей комнате. Читали стихи. Курили (Павел — трубку). Я что-то наигрывал на рояле. Не помню, кому из нас пришло на ум сочинить песню, но мы сразу принялись за дело: Павел присел за стол и через несколько минут показал мне первое четверостишие…

  Я никогда прежде не сочинял музыку, да и ноты как следует записать не умел, играл по слуху. Тем не менее я храбро взял бумажку с текстом и сел за рояль, а Павел пошел в соседнюю комнату дописывать стихи. Написав новое четверостишие, выходил ко мне и читал.

  Тем временем я импровизировал мелодию. Сначала пришла музыкальная фраза на    последние две строчки, а потом придумалось и начало куплета. Кажется, не прошло и двух часов, как «Бригантина» была готова к «спуску на воду».

Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза…
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина подымает паруса…

Капитан, обветренный, как скалы,
Вышёл в море, не дождавшись дня,
На прощанье подымай бокалы
Золотого терпкого вина.

Пьём за яростных, за непокорных,
За презревших грошевый уют.
Вьётся по ветру «Весёлый Роджер»,
Люди Флинта песенку поют.

И в беде, и в радости, и в горе
Только чуточку прищурь глаза —
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина подымает паруса.

Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза…
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина подымает паруса…

  Романтики, студенты и поэты, конечно же, помнят эти замечательные строки навсегда оставшегося молодым поэта Павла Когана. Судьба отмерила ему обидно мало – только двадцать четыре года, всего двадцать четыре…

  С. Наровчатов:
  Я вспоминаю один немного смешной, но знаменательный юношеский разговор, который мог возникнуть, конечно, только на рубеже двадцати лет. Кто-то из нас предложил графически начертить линию своей жизни, как он сам ее себе представляет. Один изобразил ее в виде прямой линии, другой — в виде замкнутого круга, третий — в виде овала. Вот эта последняя трактовка особенно возмутила Павла. Подойдя к столу, он поперек овала резким росчерком карандаша нарисовал остроконечный угол и прочел те, ставшие теперь уже широко известными, стихи «Гроза», именем которых и названа его посмертная книга. Они, эти стихи, заканчивались строками:

Я с детства не любил овал,
Я с детства угол рисовал.

  При жизни П. Коган не успел напечатать стихи. Они стали публиковаться в периодической печати во второй половине 1950 годов. Первый стихотворный сборник Павла Когана «Гроза» вышел только только в 1960 году.

  В последних строках стихотворения, давшего название всему сборнику, отразилась, пожалуй, философия целого поколения с его юношеской романтикой, страстью, категоричностью, непримиримостью


Материал подготовлен на основе открытых источников.
Фото взято из интернета.