Английские бомбы - подарки неба

Отрывок из главы автобиографической книги Вольфа Бирманна "Не жди лучших времён"

"Английские бомбы как подарки неба"

И потому что под жёлтой звездой
в Германии был я рождён,
английские бомбы восприняли мы
 как подарки…

В районе Хаммербок летом 1943  я оказался в центре чистилища под ковром из бомб, который  над Гамбургом расстелили союзники в их операции «Гомморы»*. Моя мать радовалась английским бомбам. Только вот было непрактично, потому что они падали на наши головы. Сложная частная ситуация в мировом исторической неразберихе.
Я в бомбоубежище ничего не понимал, кроме  как набирать в лёгкие воздух и маму за руку.
Люди ночами, освещёнными пожаром бомбёжки, сгорали тысячами. Ни единого лица, ни цвета, на запаха, ни шороха, ни одного момента не затерялось с тех пор в моей памяти. Воспоминание этого ада вызжено во мне так крепко, как ничто иное.
Каждую ночь мы спали в наших кроватях одетыми. Одна воздушная тревога опять подняла нас с постели. Моя мать сунула мне в руку бидон с компотом мирабели. Мы бросились вниз в убежище. И сразу же начали падать бомбы. Когда сзагорелся оседний дом, сторож убежища  проколол острой тяпкой лаз в соседний подвал.
Это моё воспоминание: врождённое доверие. Я прячу лицо в мягкий мамин плащ, так я могу дышать. Чувство безопасности посреди мировой катастрофы. Мама. Мы одни остались сидеть. Больше никого нет. Подвальная лестница уже горела. Жара. Дым. В конце концов мы всё же выбираемся за другими, вон из подвала через проделанную дыру в подвал соседнего дома, из него — наверх.  Тогда глаза закрыть и через огненную стену у ворот. И вот мы на улице. Набраться воздуха! Мокрый платок перед носом!
Если горят целые улицы, возникает мощная воздушная тяга. Горячий воздух взмывает вверх, свежий воздух со всех сторон  устремляется в центр. Улицы, лежащие в  том направлении, куда засасывается воздух, действуют как огромные дюзы. В такой воздушной духовке всё сгорает до тла. Огненный штурм сорвал крышу, поднял её над горящими домами и несёт по воздуху. Рычащая жесть.
Кусок асфальта раплавился, одна женщина застряла со своими туфлями в чёрной грязи и её засосало.
Швабенштраса, на которой мы жили, оказалась в выгодном положении: поперёк к штурму. Летящие искры, головешки продырявливают одежду. Мокрый платок перед лицо быстро высох, а новой воды нет.  Изнеможённые люди поворачиваются спиной к штурму и отдаются его движению.
Мы достигаем фабричного двора Экке Нагельвег. Какие-то бочки взрываются, возникает паника. Лопнувшая химия. Наикрасивейшая игра красок. Моя мать затягивает меня в огромный фабричный склад - низкое помещение, полное бочек. Узкие проходы, но свежий воздух. Один из Дании — наш сосед с женой. Их двое. Нас двое. Мы ищем воду для наших платков. Ничего не находим. Кислоты, едкие жидкости. Один платок испортили. Потом взрыв. Помещение заполняется чёрным дымом. Не видно руки перед глазами, не  найти пути между бочками, нет выхода, нет воздуха. Это смерть. Мужчина находит маленькую железную дверь во двор. Он кричит. Он поджигает зажигалку, пламя относит всторону. Огонёк, за ним! Мы пробираемся к выходу. Теперь опять через стену огня! Знабрать и задержать воздух! Моя рука срывается. Мама, мама! Люди тащат и толкают, валят на землю, мама! Я один. Людская толпа орёт. Это -  смерть.
Я стою на краю толкучки. Больше нет опасности, это - конец.  Человеки — животные лежат на спинах лапками кверху.  Всё кончено. Мамы нет. Это и есть смерть.
Вдруг моя тётя Лотте. В этой толкучке она натыкается на меня. Она задыхается. Она вцепляется в меня. Она кричит, зовёт свою сестру. Мама!
 Мы опять вместе. И дальше. Вон отсюда! Вон! Маленький сторожевой домик на фабричном дворе.  В него! Люди.  Жара. Дым. Это смерть. Каким зелёным цветом горело бельё на верёвке в соседнем помещении. Опять мы последние. Было так тихо.  Огонь в сторожевом домике уже пробирался по деревянному полу. Синие огоньки. Это нас не касается. Пекло. Тёмнокрасный цвет. Наши высохшие перед лицом платки. Дым кусает лёгкие.  Эмма забирается на туалетный стульчак. Наверху, в водном ящике ещё есть вода. Она мочит наши платки. Теперь вон!  Вдоль стены, защищающей от ветра. К мосту! К откосу! В воду! Иди вперёд! Под ногами нет дна. Это смерть. Я тону. Это была смерть.
Моя мать вытаскивает меня за волосы наверх. И так всё же через ужаснейший штурм через широкую улицу на другую сторону.
Это могло стать смертью, но не стало. Солдат снизу увидел нас. Он идёт нам навстречу. Он хочет помочь нам перебраться через ограду. Камень срывается с железнодорожного  моста и убивает его у нас на глазах. Пол- метра от нас. Это смерть.
Под железнодорожным мостом мы стояли в неглубокой воде канала. Пробрались к опорам. Глубокая вода. Старая женщина, её картонный чемоданчик под водой, открытая сумка и чемодан в руке, они ещё на-половину плыли. Потом её пальцы разжались. Перед моим лицом. Один чемодан поплыл. Женщина опустилась на дно. Ни слова. Это смерть. Мама! Другие пришли, спустившись с откоса в воду. Они встали на утонувшую старуху. Нам нужно отсюда уйти! Немедленно! Фабрика. Пожар. Огненный сноп. Взрывающиеся бочки. Огненные столбы в ночи. Чудесно! Разноцветные фонтаны стреляют на фабрике в небо. Каждую пару секунд. Это бочки из подвала..
Ни вперёд, ни назад. Моя мама посадила меня на кликушки. Я плотно к ней прижался. Вода меня несла. Так  под сводами ребристого моста мы добрались до другого берега. Вон из огня! На берегу у откоса в траве уже лежала пара людей.  Это смерть. Потрескивание догорающих товарных поездов. Рядом с нами один вагон совсем сгорел. Как красиво большое жёлтое в красном! Так замечательно потрескивает! Мы выбрались. Это жизнь.
Всю ночь напролёт в огромной огненной печи до угрюмого рассвета я продержал в своём кулачке алюминивый бидон с крышкой.  Я твёрдо пронёс моё ведёрко через все штурмы, огонь, взрывы и воду.  И вот мама подняла крышку и дала мне кусочек.  Кислая сладость мирабели! Вы тоже хотите? Десять ртов, двенадцать глотков и ведёрко опустело.
Через Южный канал  мы направились к полуразрушенному железнодорожному мосту. Железнодорожный мост. Небо на рассвете было ещё чёрным. Солнце в нём светило блёкло. Внизу поплёскивала на порогах вода. До черноты обгорелые трупы. Съёжившиеся, такие маленькие. На железнодорожном полотне задохшийся, распухший. С розово- синим лицом. Это не смерть. Это мертвецы.
Мы долго шли. Это Ломбард-мост. Через него к заболоченному лугу у Даммтор- вокзала. Наконец на зелёном лугу! Зелёные деревья. Раздача продовольствия с грузовика. Много крупных кусков масла в хватающие его руки. Толкотня. Жадность. Консервы в детской коляске. Хлеб. Раздача хлеба в панике. Ублажение выживших. Набить рот. Сердце набить. Обогащение раззорённых. Медсёстры. Мужчины в униформе. Пикассо вне всякого искусства: большая беременная с половиной обгорелого лица. Это делает фосфор. Живые глаза на мёртвом черепе,  и как- будто ничего особенного. Она и ребёнка тащит, он скачет на её животе.
 Никто из детей не плакал и не конючил во время штурма. Ужас был таким сильным в эту ночь с 27-го на 28-ое июля 1943.
И вот мы с уцелевшими расположились лагерем на том же заболоченном лугу, на котором два года назад должны были собраться евреи для транспортировки в Минск. Жёлтые звёзды в тумане..

***

«Операция Гоморра» для британского маршала военновоздушных сил была успешной. Наша часть города Хаммерброк оказалась полностью разрушена..
На следущий день нас разместили в открытые грузовики военных. Все очень нервничали, но оставались дружелюбными. Для паники просто не осталось ни капельки сил. Каждому хотелось поскорее убраться куда подальше..
Хаос огневого штурма оказался мне на руку. И планы «Уничтожения евреев» сгорели. Почти все 100 %-ные евреи города Гамбурга постепенно до 1942 года были депортированы в Лодзь, Минск и Ригу, из них огромное большинство ликвидированы. Оставались в живых только полу-евреи, такие как я, и они смешались с жертвами бомбордировки.
Эмма и я плыли в потоке беженцев. Десятки тысяч гамбургцев были эвакуированы в Баварию. Мы попали в Деггендорф в Нижней Баварии, где нам досталась малюсенькая комнатка. Бабушка Моймэ приземлилась вместе с моей кузиной Каллемаллен в соседней деревне. Мама Калле была смуглой еврейской Венерой из Венгрии. Она выжила, не знаю как, как приведение, спрятавшись в одном летнем гамбургском домике при огороде.
Немецкое население во время Второй Мировой войны не голодало, но всё равно каждый дополнительный рот казался  лишним. Естественно, что масса насильно подселённых «друзей народа» никого не обрадовало. В нацисской пропаганде мы считались жертвами «англо-американского бомбового террора». А для баварцев  погорельцы были просто напросто «прусскими свиньями».
Кислотный дым, фосфорные бомбы, может, и смертельный страх — всё это отразилось на моих детских лёгких. Туманы в низинах Дуная  дополнительно это усилили, я стал задыхаться. Моя мать  с диагнозом от детского врача обратилась в национально-социалистический отдел взаимопомощи. Переселение нас в горы  было разрешено. Но гаулейтер NSDPA  отклонил запрос. Его обоснование: «как сын мёртвого коммуниста я был этого  не достоин».
Спустя некоторое время Эмма нашла для нас комнату по-лучше…
В деревне находились и русские военно-пленные, они мастерили деревянные игрушки и продавали их или обменивали на хлеб. Однажды такой русский сунул мне замечательнейший самолёт, просто так. Он был раскрашен цветными лаковыми красками. Только спустя годы моя мать рассказала, что она порой тайком встречалась с этим пленным. Если бы её с этим Сергеем застали, меня бы как полного сироту тоже бы уничтожили…

В апреле 1945 по улочкам деревни покатили американцы в их танках и грузовиках. Я сначала этого не понял и удивлялся, почему звезда на них была не красной - советской, а белой.
Перед нашим домом появился чёрный, как ворона, солдат. Он развалился в своём джипе: правая рука на руле, левая нога свешивалась сбоку наружу. На голове белый шлем военной полиции. За ним внимательно следили местные, готовые в любой момент броситься к обочине, чтобы поднять из грязи окурок. Американцы обычно оставляли пол- сигареты недокуренной, выбрасывали окурок и забавлялись варварами гитлер-немцами как жадными подбирателями окурков.  И я завладел такой драгоценной сигаретой, изо рта чёрного солдата. Мне было уже 8 лет. В туалете, по-секрету от всех, с замиранием сердца втянул в свои астматические лёгкие дым блондинки Виргинии. Уже после двух — трёх затяжек  меня начал душить кашель. Меня стошнило, а потом и пронесло. Это моё забавное воспоминание о нашем освобождении в деревне Деггендорф.
Совершенно незабавным было другое. Однажды вечером Эмма не пришла домой. Только поздно ночью, измученная, она появилась в дверях. Её задержали ами и утащили в казарму. Там она встретилась с другими молодыми женщинами, с которыми солдаты хотели заняться сексом. Они все от страха оцепенели. Но не Эмма. В подходящий момент она перебралась через высокое заграждение, разорвала при этом платье, потеряла туфлю, и до крови расцарапала ноги. Такова война, и когда уже мир.
Раньше, м.б. чем разумно, уже в августе 1945 года мы отправились в Гамбург. Эмма и я. Многие гамбургцы, которых поселили в Деггендорф, купили место на грузовике с дырявым брезентным верхом. Пассажиры платили кто деньгами, кто золотой цепочкой или кольцом с брильянтом. Каждый мог взять два чемодана, на которых ему разрешалось сидеть или дремать.
Но до Гамбурга мы не доехали. Километров через 20 грузовик остановился. "Капут". Шофёр ушёл за помощью и не вернулся. Чтобы вернуться обратно, было уже далеко и муторно.
 Мы как раз остановились недалеко от кладбища машин. Эмма залезла в дряхлый лимузин без колёс, который там стоял и уже был раззорён. Она вырезала серую внутреннюю обшивку дверей. Из неё сшила крепкую сумку. Что мы были в силах унести, взяли с собой. И  тронулись... Порой удавалось проехать сколько-то в телеге, иногда нас подсаживал американский грузовик, который ехал на север. Даже немного проехали на поезде, где мне, в толкучке, удалось занять наилучшее место: наверху в сетке для багажа. Так мы достигли Гамбурга. Но его больше не было.      
            
      
    
на фото, сделанного с английского бомбордировщика, ночное небо над Гамбургом

* в википедии есть подробное описание этой операции