Магия самоуверенности и нахальства. Ч. II

Часть I: http://proza.ru/2020/07/11/146
Часть III: http://proza.ru/2020/07/11/151

В новокуйбышевском институте с Антоновским мы были в полуприятельских отношениях. Изредка встречались в коридорах института и иногда обсуждали внутриинститутские темы. То, что он состоял в докторах химических наук, а я состоял только лишь в звании начальника, ни малейшего влияния на наши отношения с Антоновским не оказывало. В Институте я был намного более авторитетнее его, обладал намного большим влиянием. Да и лаборатория моя по числу помещений и сотрудников была вдвое больше, чем у него. Но тут всё смешалось. Антоновский примерил мой авторитет к ставшему почти своим отделу, заместителем заведующего которого он был назначен, и понял, что может оперировать моим авторитетом, как своим. Всем заведующим группам и "кабинетам" отдела биоорганической химии Антоновский в популярной форме объяснил, что они - "лохи и лапти" в науке, "но вот скоро приедет Андреев и всем покажет, как нужно работать." Об этом я впоследствии узнал от разных людей, а в то время я ничего не понимал. Ведь Антоновский сразу восстановил против меня всех научных работников отдела биоорганической химии.

В начале 68-го я переехал в Пущино, со мной коротко поговорил Г.К. Скрябин, который мне сразу же очень понравился своим взглядом профессионального психолога. Моя симпатия к Срябину оставалсь на высоком уровне даже тогда, когда он пытался меня скрутить и удавить. Эта симпатия к Георгию Константиновичу сохранилась у меня вплоть до последних дней, пребывания в ИБФМ, когда он пытался сломать меня, заставить заниматься воеными делами, от участия в которых я категорически отказался из-за их бессмысленности и тупости, но ничего у него не получилось. Он вынужден был вопреки высказанным им угрозам угрозам закатать меня в асфальт сделать меня заведующим лабораторией, а я в ответ на предоставленную им мне пятилетнюю гарантию спокойной и вольготной жизни подал заявление об увольнении, поскольку не мог простить ему всего проявленного ****ства по отношению ко мне. Когда я в последний раз в коридоре института увидел Скрябина, больного в последней стадии рака лёгких, сердце моё сжалось. Я понял, что очень любил этого человека. Он бросил в мою сторону пронзительный короткий взгляд, и мне пришла в голову мысль, что мы с ним были странно взаимны в наших отношениях, о которых я расскажу ниже. Несмотря на окромную дистанцию в социальной значимости.

После некоторого срока, связанного со вживанием в образ, с организацией приборного оформления и т.п., меня попросил зайти к нему в кабинет Антоновский. Он мне сказал следующее: "Леонид Владимирович, хотя у Вас вдвое больше научных публикаций, чем у меня, но теперь я - Ваш начальник и Вам придётся теперь работать так, как я Вам буду указывать! Я буду требовать неукоснительного мне подчинения!". На это я ему ответил: "Когда Вы агитировали меня переехать в Пущино, то не удостоили меня счастья сообщить мне ту х@@ню, которую Вы мне только что сообщили. В связи этим я считаю себя человеком неограниченным в использовании всего арсенала возможностей, которыми по моему мнению обладаю. Поддавшись на Ваши уговоры, я потерял должность начальника лаборатории с приличной зарплатой, приобрёл должность младшего научного сотрудника с неприличной зарплатой и только что от Вас узнал, что к этой неприличной зарплате я в качестве добавки приобрёл обязанность быть слугой не совсем умного на мой взгляд человека. С этого момента у нас с Вами запущена дилемма: в течение 2-х-3-х ближайших месяцев кто-то из нас двоих обязан уволится. Я не сомневаюсь в том, что уволиться придётся Вам!".

Надо было видеть в тот момент лицо Антоновского. У него были довольно косые глаза. Они ещё более скосились, когда он уставился взглядом в моё лицо. Я видел, что он пытается покровительственно улыбнуться, чтобы как-то смягчить ситуацию, в которую он попал по своей иниаците, но это у него ничего не получалось. Он прекрасно знал, что моё простецкое, как у покойного Крамарова, ничего не значащее выражение лица ничего не значит. Он неплохо был наслышан о моей доброй способности отвечать на недоброе, о том, что я мягкий только для мягких. Я ясно чувствовал, как в этот момент шуршали его шарики и шевелились его извилины. Он явно пытался представить себе сценарий того, как я, м.н.с без научной степени смогу добиться увольнения доктора химических наук, заместителя заведующего огромного отдела. По его лицу скользили волны переменной амплитуды. Он не понимал, как он должен в это момент отреагировать на мои слова. В этот момент уже не я, а он был похож на покойного Крамарова. Я тихо прикрыл дверь кабинета Антоновского, очень обворожительно ему на прощанье улыбнулся, отчего он ещё больше окосел, и больше никогда с ним не общался.

Через три месяца Антоновский уволился. Уволилась и его жена Бузланова, занимавшая к тому времени должность заведующей лабораторией. Оба они уехали из Пущино. Абсолютно никаких подлостей по отношению к Антоновскому я не совершал, да и не мог бы даже, если бы этого хотел. Я применил очень простой приём, оценив слабость Антоновского. Он не способен был запретить мне заводить дружбу и общаться с людьми, демонстрировать им мою способность и желание идти им навстречу в вопросах, которые их волновали. Я был квалифицированным химиком-органиком и специалистом в области аналитической химии. В университете я получил специальность физико-химика и специалиста по химии нефти. Я показательно плевал на Антоновского в моих обширных контактах. А что-то мне приказывать, как-то влиять на мои контакты с сотрудниками института у Антоновского моральных не хватало сил. И это все видели, и это всё было очень выразительно. Я резко повысил свою активность в освоении понимания потребностей работников института, неделанно излучал ум, активность, уверенность и эрудицию, очень быстро стал превращаться в биохимика и микробиолога. Ко мне стали многие обращаться за консультациями, а Антоновский прогрессивно косел, наблюдая за тем, что не наблюдается ни малейшей потребности в его руководящем участии в этих моих многочисленных общениях с сотрудниками института.

Ничего кроме этого я не делал. Не имея непосредственных дел с Антоновским, я просто сломал ему авторитет, сделал его должность очевидно ненужной. Честно говоря, механизм того, как я довёл Антоновских до бегства из тёплого гнёздышка, я до сих пор понимаю лишь в общих чертах. С заведующим отделом биоорганической химии академиком М.Н. Колосовым я изредка встречался в коридоре института в его редкие наезды в Пущино. Мы всегда улыбались, проходя друг мимо друга. Но однажды Колосов вдруг неожиданно остановился около меня, энергично пожал мне руку и сказал: "Я Вам, Леонид Владимирович, очень благодарен за то, что за все годы Вы меня ни о чём не просили и ни на кого не жаловались!". Я невероятно удивился такому повороту событий. Получилось так, что вся эта история с Антоновским оказалась триггером последующих событий, о которых я вознамерился написать.

Дело в том, моя повышенная активность не прошла мимо Скрябина. Я сделал несколько работ с сотрудниками его отдела и мы с ним обказались соавторами нескольких публикаций в приличных журналах. Он несколько раз меня спросил: "Лёня, это - хорошая статья?". По моему мнению Г.К. Скрябин на 80% был блестящим гуманитарного качества кагэбэшником и на 20% учёным. У Скрябина была очень чёткая система получения информации о том, что делалось внутри института. Ему докладывали о делах в институте два сотрудника его отдела и несколько технических служащих. Один из них занимался ремонтом вакуумных насосов. Он присаживался около вытяжного шкафа, производил с насосами совершенно бессмысленные действия и записывал в своём уме наиболее интересные фрагменты из разговоров сотрудников. Его я сразу вычислил. Его сын работал в моей лаборатории лаборантом, и я имел прекрасную возможность передавать директору института ту информацию, которую считал нужной. Разумеется, конфликт мой с Антоновским не прошёл мимо его внимания. Но мной он сильно заинтересовался после некоторых событий. К тому времени появлось несколько влиятельных институтских фигур , которые хотели бы меня "усыновить". Более того, их интересовало не только то, чтобы я на них работал, но и то, чтобы я не работал на других. Меня стали приглашать в походы за грибами, на различные междусобойчики, на званные обеды.

До переезда в Пущино я биологией не интересовался и был в этой области очень тёмным. Исключением составляло то, что в 6-8 лет я покупал на бабушкины деньги, в которых она мне никогда не отказывала, различные химикалии в расположенном в трёх кварталах от нашего дома магазине химреактивов. Меня там знали и продавали мне всё, что я просил. Потрясающее было время. Я например, пытался приготовить нитроглицерин, чтобы посмотреть, как он взрывается. Так вот, с помощью купленных реактивов я проводил эксперименты с бабушкиными растениями: парагусом, аспарагусом, финиковыми пальмами и другими. Особенно мне почему-то нравилось изучать действия кобальта на растения. Из солей кобальта я готовил симпатические чернила и т.п. Словом, биохимию и физиологию микроорганизмов я стал изучать с нуля.

Я в своей жизни работал в дюжине областей науки. Осваивать новое знание для меня не было связано с большими затруднениями. Я довольно быстро стал неплохо ориентироваться в биохимии и физиологии микроорганизмов и через довольно небольшое время я почувствовал себя очень умным. Я увидел, что биологи больше химики, чем сами химики, что сочетание "биофизика" довольно глупое сочетание, что поведение химиков в биологии в точности соответствует фразе из записной книжки И. Ильфа: "Он не знал нюансов языка и говорил сразу: "О, я хотел бы видеть вас голой!". Почему-то ни до кого не доходила элементарная истина о том, чем биология кардинально отличается от химии и физики (http://www.proza.ru/2019/04/17/1759). Я не могу здесь детализировать сказанное, поскольку размажется цель, ради которой я написал эту автобиографическую повесть. Но для для читателя, не имеющего специальных знаний в области биохимии и биологии я приведу два очень характерных примера.

В 60-70 годах ещё не началось активное развитие молекулярной биологии, которая очень быстро захватила интерес военых и заняла существенную, если не определяющую долю исследовательских программ ИБФМ. Только в 1970-ом году Френсисом Криком была окончательно сформулирована центральная догма молекулярной биологии, гласящая, что переход генетической информации последовательно от ДНК к РНК и затем от РНК к белку является универсальным для всех без исключения клеточных организмов и лежит в основе биосинтеза макромолекул. Но в это время началось очень активное развитие инструментальных методов анализа. Инструментальные варианты хроматографии и масс-спектрометрии, разработанные в США и Европе, открыли информационные шлюзы информации и буквально затопили научных работников в области биологических наук огромным количеством новых данных, к осознанию и использованию которых они не были подготовлены. Есть такое выражение: "Ударить мешком из-за угла". Это был именно такой вариант.

В частности, стало известно, напрмер, что в мембранах различных бактерий существует порядка тысячи так называемых молекулярных видов липидов, в которых жирнокислотные радикалы с различным числом углеродных атомов, с различным строением цепи, с различных расположением в молекуле глицерина зависят от вида микроорганизмв, в основном бактерий, и от физиологического состояния этих микроорганизмов. В то время о физиолого-биохимической роли аминокислот было известно: из них образуются структурные и каталитические белки. Было известно, что нуклеотиды участвуют в образовании нуклеиновых кислот - ДНК и РНК. Но о физиолого-биохимической роли липидов практически ничего не было известно в те далёкие времена, ничего практически не известно и по сей день, несмотря на космическое многообразие полученных конкретных данных. Естественно меня, как аналитика, эта тема сильно заинтересовала. Я разработал очень простой метод, позволяющий через десять минут (вместо традиционных 2-4 часов) получать детальную информацию о жирнокислотном составе микроорганизмов.

И вдруг мне попадается на глаза статья каких-то очень солидных биофизиков, которым пришла в голову совершенно дебильная идея о том, что липидный состав клеток зависит от их тепературы плавления. Эта совершенно дебильная идея сразу же пришлась по душе большому числу "выдающихся" биофизиков в чине профессоров и даже академиков. Пошёл поток публикаций, который, правда, через некоторое время остановился, но на меня сам факт массового участия в изучении этой дебильной идеи произвёл поразительное впечатление. Идиотизм был настолько выраженным, настолько однозначным, что произвёл на меня мировоззренческого уровня влияние. Дело в том, что для того, чтобы изменять температуру плавления липидов (а в работах часто фигурировал термин "температура  плавления мембран", что было совсем уж невыносимо) достаточно иметь смеси из двух липидов, а их там десятки и сотни. Физического качества термин "плавление" полностью расплавил мозги этих "учёных", изучающих биологию с позиций физики, что для меня было совершенно невыносимо слышать.

Я полностью лишен манеры кокетничать, поскольку в этом совершенно не нуждаюсь, и могу сказать, что никогда не считал себя очень умным. Я обычно работал по 48 часов подряд, поскольку был и остаюсь упорным в достижении того, что мне нравится. Считая себя человеком среднего ума, я не мог не быть шокированным, наблюдая за тем, что наука наводнена важными, высокодипломированными идиотами. Это всё сыграло большую роль в том, что моя самоуверенность быстро росла, как на дрожжах. Система моего мировоззрения матерела не на основе моих исследований или моего знакомства с мировой литературой, а на основе моих постоянных встреч с высоконаучными идиотами. Только им я благодарен росту моей уверенности в том, что я способен решить любую задачу, за исследование которой возьмусь. Мои научные потенции формировались в основном только благодаря наблюдениям за идиотами и контакту с идиотами.

(Продолжение следует)