Не стреляйте в режиссёра!

        Не стреляйте в пианиста, он играет, как умеет.
        Оскар Уайльд

Бытует мнение, что произведения искусства трогать нельзя. Ставь, дескать, пьесу «как написано», и симфонию играй «как написано». И нечего тут мудрствовать.
Обычно так выражаются противники «осовременивания» классики, требующие бережного отношения к воле автора. Их можно понять, но, говоря по правде, «ничего не менять» очень трудно.

Дело в том, что ЛЮБОЙ художественный текст ВСЕГДА кто-нибудь да преобразует - либо переводчик, либо постановщик, либо зритель/читатель.
______________________________________________________

Сначала свой след оставляет переводчик. Думаю, все согласятся, что переложение иностранной литературы - Лопе де Вега, Шекспира или Акутогавы - непременно что-то меняет в оригинале, поскольку сложный текст перевести «один в один» просто невозможно. Существует множество переводов того же «Гамлета» и каждый имеет свои достоинства и недостатки.
______________________________________________________

Затем в дело вступают либретист, композитор. Невозможно обойтись без вмешательства, когда произведение меняет свой жанр (например, ставится ОПЕРА «Евгений Онегин» или БАЛЕТ «Ромео и Джульетта»)
Кажется, И. Хейфиц рассказывал, как решил экранизировать «Даму с собачкой» и первая же фраза А. П. Чехова привела его в ужас. Ну как передать средствами кино такое: «ГОВОРИЛИ, что на набережной появилось новое лицо: дама с собачкой»?!
______________________________________________________

Проблемы подстерегают нас даже в отечественной литературе. Уж здесь-то вроде бы всё ясно и понятно – читай и ставь, как написано.
А как же пропуски, пробелы, умолчания? Это зона свободы. ЛЮБОЙ художественный текст содержит множество лакун, которые читатель заполняет по собственному разумению.
Попробуем, например, перенести на сцену известную фразу «В кабинет вошёл мужик в телогрейке и сапогах». Здравый смысл подсказывает, что на нём были штаны, но ведь в тексте этого нет!
______________________________________________________

Но есть же всё-таки устои. Можно обратиться к традиции или взять за образцы что-то общепризнанное. Беда в том, что старинные постановки плохо известны, а знаменитые, привычные тоже грешат отступлениями от оригинала.
Каноном стал образ Гамлета в исполнении И. М. Смоктуновского, а между тем «Он толст и у него одышка» — говорит о сыне Гертруда. Судя по подстрочному переводу, принц не только толст, но и весьма развязен. Устраиваясь рядом с Офелией, он во всеуслышание заявляет, что хотел бы лежать у неё между ног и тогда ей пришлось бы изрядно потрудиться, чтобы притупить его «жало».

Нас возмущают современные костюмы в исторической драме, но не смущает, когда юную Джульетту играет зрелая актриса, Чацкого – 50-летний М. И. Царёв, а партию Ленского исполняет 47-летний С. Я. Лемешев.
______________________________________________________

Теперь я перехожу к самому сложному – восприятию искусства, точнее, к тому, как меняется оно со временем. Да-да, оно меняется, то есть ПОТОМКИ ВОСПРИНИМАЮТ АВТОРСКОЕ ПОСЛАНИЕ НЕ ТАК, КАК СОВРЕМЕННИКИ автора.
Скабрезности шекспировского времени или физиологические перлы Аристофана, которые когда-то зрители принимали «на ура», нынче способны шокировать театральную публику.

        В «Лисистрате» молодые люди носили окрашенные в красный цвет огромные эрегированные
        фаллосы, изготовленные из кожи.
        Знаменитый философ Диоген в ответ на доводы оппонента «пускал ветры» или занимался
        онанизмом.
        В более поздние времена (XV век) дворянский мужской костюм имел облегающие штаны и
        гипертрофированный раскрашенный гульфик.
        И как прикажете ставить пьесу о Жанне дАрк – оставить это бесстыдство как есть, убрать или
        как-то задрапировать?

Не только представления о приличиях существенно менялись со временем. Обычаи, правила, речь, физические кондиции тоже отличались от нынешних. 30-летних красавиц в пушкинские годы уже считали почтенными матронами, а деревенских ребятишек женили в 12-13 лет («Мой Ваня Моложе был меня, мой свет, А было мне тринадцать лет»)

Разительно отличались и каноны исполнения художественных произведений:
«Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между  отчаянным завыванием  и  нежным  ропотом  переливать  слова, совершенно независимо от их значения,  так  что  совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот» (Л. Толстой. «Война и мир»)

Все эти нюансы образуют исторический контекст, в который погружено произведение и который приходится учитывать режиссёру. Но хранители традиций контекстом не заморачиваются и требуют, чтобы не искажалось то, что указано автором ЯВНО.

Что ж, давайте в качестве примера рассмотрим вступительные ремарки Н. В. Гоголя к его «Ревизору».
В начале комедии (в разделе «Характеры и костюмы») автор описывает должности, внешний вид и характеры своих героев.
«Городничий, попечитель богоугодных заведений, смотритель училищ, частный пристав, лекарь, два квартальных» - всех этих должностей нынче уж нет или они называются как-то иначе.
Одет городничий «по обыкновению, в своем мундире с петлицами и в ботфортах со шпорами»
Хлестаков «одет по моде».
«Прочие роли не требуют особых изъяснений. Оригиналы их всегда почти находятся пред глазами»

Вот эта последняя ремарка – «ВСЕГДА ПОЧТИ НАХОДЯТСЯ ПРЕД ГЛАЗАМИ» - на мой взгляд, и является камнем преткновения в споре «консерваторов» и «прогрессистов».
Кто, по мысли автора, постоянно видит вокруг себя подобных персонажей, для кого они должны быть знакомы и привычны – только ли для современников Н. В. Гоголя или для ЛЮБЫХ читателей/зрителей (например, - его потомков)? Чему надо следовать - духу произведения или его букве?

Если воспроизводить облик героев ДОСЛОВНО, то СЕГОДНЯШНИЙ зритель увидит на сцене архаичных персонажей в архаичных облачениях – чиновников из неведомых ведомств, старинные мундиры, петлицы, ботфорты и шпоры… Старина, нафталиновая старина... В общем, - совсем не те, кто у нас     в_с_е_г_д_а     п_е_р_е_д     г_л_а_з_а_м_и.

Но «Ревизора» потому и ставят поколение за поколением, что действующие лица живы и отлично нам знакомы. Мы превозносим Гоголя или Островского не за то, что они увековечили нравы какого-то провинциального городка XIX века, а за выражение сути русского характера во всём его разнообразии.

Так почему бы не привести старомодный внешний вид героев в соответствие с их вполне современными повадками? Не одеть Хлестакова по моде, но НЫНЕШНЕЙ, а городничего – в стандартный костюм при галстуке?
Как ни парадоксально это звучит, но именно тогда сегодняшний зритель будет видеть перед собой то, что видели на сцене современники Н. В. Гоголя.
______________________________________________________

        Какой же я могу, синьора, подать совет
        там, где решает единственно ваш личный вкус?
        Лопе де Вега. "Собака на сене"


Выходит, «всё дозволено» и с классикой можно творить что угодно? Нет, лично я считаю иначе. Границы есть, но определить их весьма непросто.

Вот что говорил об этом прославленный театральный режиссёр Г. А. Товстоногов. В качестве примера он приводил знаменитую сцену у балкона в трагедии «Ромео и Джульетта». Без неё не обходится, вероятно, ни одна постановка. А между тем, искусствоведы утверждают, что никакого балкона в шекспировском тексте нет (см., например, перевод Д. Л. Михаловского)
И тем не менее, для Г. А. Товстоногова балкон (или что-нибудь в этом роде) очень важен, так как символизирует неодолимую преграду, пока что разделяющую влюблённых. Поэтому, говорит он, изображать его можно КАК УГОДНО (вплоть до черты на сцене), влюблённым нельзя одного – ПЕРЕСТУПАТЬ эту черту и соприкасаться.

В том же духе выдержан фильм «Догвилль» Ларса фон Триера, где практически нет декораций, а вместо домов прямо на сцене начерчены их границы. И что же? Ощущение жуткой коммуналки, где всё известно и всё скрывается, усиливается от этого многократно.
______________________________________________________

Разумеется, аутентичное исполнение тоже имеет важное значение, поскольку погружает нас в исторические реалии другого времени и позволяет лучше понять людей прежних эпох, а в конечном счёте...самих себя. Только не надо директивно подменять одно другим.

Кому-то ближе дух, кому-то – буква.