Паша

   Паша. Так назвали родившуюся в 1921 году девочку.
В семье она была четвёртым ребёнком, оставшимся в живых из родившихся до неё нескольких детей. И после неё будут рождаться дети, но выживут только двое - таков он, естественный отбор: выживают в одинаковых условиях сильнейшие.
И будет их в семье шестеро детей, все доживут до глубокой старости,
пережив множество трудностей, братья - участие в ВОВ.

   Девочка родилась смуглянкой и редкой красоты - в мамину родню.
Но она вырастет и кому-то покажется, что её жгучей черноты глаза
могли быть побольше, а фигурка получше.

   А пока девочка растёт. И такая своевольная! Мама давала ей задания,
запрещала уходить из дома, но даже строгий папа не мог её удержать:
бросала всё и уходила. Ну и пусть помотают за косы, зато она и в речке накупалась, и с подругами по высоченной горе набегалась, на красоту реки
и леса с этой высоты насмотрелась.

   Училась в школе Паша успешно, совершенно не прилагая к этому усилий.
Лицо с сочными губочками, красивейшей, двумя подковками белых зубов, улыбкой
такой, что хотелось, чтобы она улыбалась и смотреть, смотреть на неё...
Безупречными дугами бровей и по-цыгански густой черноты волнистыми волосами делали её неотразимой. Сердца мальчишек огнём горели. Каждый день -
куча записок от одноклассников и из других классов.

   Подружки шутили: нам можно и в школу не ходить - все учителя только
на Пашу смотрят, никого больше не видят, только ей одной объясняют
тему. Паша смеётся. А самых настойчивых ухажёров не смущается
и обидным словом отшить...

   Окончила школу. В их районном центре два техникума: сельскохозяйственный и педагогический. Родители не всем своим детям старались дать образование,
но Паше пути были открыты. Она пошла в сельхоз... Через год решила, что
это не для неё, забрала документы, пошла в педагогический, который успешно и окончила.

   На последнем курсе она посещала занятия для желающих изучить жестовый язык  глухонемых. Освоила и осталась работать в районном центре в интернате для слабослышащих.

   А в нём работала женщина, которая, только увидев Пашу, сразу решила
посвататься к ней за своего племянника Петра, работавшего в исправительной колонии надзирателем или конвоиром - она точно не знала
и не разбиралась в этом.

   Подстроенная ею встреча скоро состоялась и Пётр без памяти
влюбился в Пашу.

   Небольшой вечер с несколькими родственниками стал свадьбой счастливых
молодожёнов. Пётр срочно нашёл дом из двух хорошеньких комнат и снял
его на год для отдельного проживания со своей ненаглядой.

   После свадьбы и неделю Паша не работала в интернате. Пётр велел ей
рассчитаться немедленно. Просьбы Паши разрешить ей работать, 
на него не подействовали.

   А дело в том, что он дико ревновал её. Уходя на службу, Пётр закрывал
домик на ключ. Паша умоляла разрешить ей хотя бы для туалета
выходить во двор - не разрешил. Ставил ей ведро и сам его потом выносил.

Сидеть без дела Паша не могла, но делать она ничего не умела.
Поразмыслив, она решила научиться шить, чтобы и дома находиться, и делом заниматься.

   Пётр Сам отводил её на курсы в промежутках между дежурствами и в выходные.
И новая портниха скоро уже принимала заказы на пошив лёгкого платья.

   Время бежит незаметно. Скоро появились признаки беременности, а поход
к гинекологу развеял все сомнения. Пётр от такого известия, как одержимый
взялся за строительство своего, собственного дома. Родившемуся сыну и года 
не было, когда они перешли жить в свой небольшой из трёх комнат дом.

   Как-то Пётр увидел на столе почти полную литровую банку с молоком.
Его лицо мгновенно потемнело, почти шёпотом он спросил:

   - Паша! Кто к нам приходил?
   - С чего ты взял? Никого у нас не было.
   - Значит, ты куда-то ходила?
   - И я никуда не ходила.
   - Откуда молоко на столе? - взревел ревнивец.
   - Ой, Петя, я не успела вылить... Это я своё сцедила...
Видишь, сколько получилось? - Паша торопливо подхватила банку.
   - И давно ты выливаешь своё молоко? - округлил глаза Петя.
   - Как родила, так сцеживаю и выливаю...

   Пётр молча взял у неё банку, полез в стол, достал белый хлеб
и стал его есть, запивая... этим молоком.

   Пашу чуть не вытошнило, она убежала в комнату, где спал их маленький сын.

   С тех пор Пётр каждый день выпивал литр молока, сцеженного женой.
Пройдёт много лет, она ему в шутку скажет: я тебя вскормила!
А он промолчит, будто не слышал.

   Бегут года. У Паши с Петром уже и дочка подрастает.
Паша переключилась на шитьё ватных телогреек: сидит-сидит над платьем дня два,
а заработает не больше пятёрки. А телогрейки на потоке - накроит, вату разложит по выкроенным деталям и сидит себе, строчит. Так наловчилась, за неделю к воскресенью выносит на базар штук по восемь.

   На пошив идёт молескин - дешёвая, очень плотная, прочная и толстая
хлопковая ткань, в народе её называют "малистин", годами носится
и износа нет. По десять-двенадцать рубликов за штуку дают.
И из чёрного сатина шьёт - "выходные". Хорошо идут дела.

   Войну Пётр на брони провёл в колонии, а как закончилась, ушёл из колонии, водит грузовик. Голодно стало народу, Пётр доставал где-то хлеб, сало брал по сходной цене у своих сельских родственников. Паша нарежет кусочками хлеб, сало положит, тоньше папиросной бумаги и продаёт... Люди всё готовы были отдать,
хоть бы раз откусить...

   И эти времена прошли. Стало можно хозяйством посвободнее заниматься.
Завели уток - штук триста! Всё на продажу - и мясо и пух.

   Представить невозможно, какая вонь от них на всю улицу. Это уточки
на пруду или речке чистенькие, беленькие, носики, как солнышки.
А во дворе вонючая жижа, они по ней и шлёпают, а хозяева, знай воды
в корыта подливают - любят утки воду.
 
   Не выдержала вони одна соседка, пошла в Горсовет, заявление принесла.
А там знакомая Паши, шепнула она приятельнице о заявлении на неё
и его авторе - Нинка соседка настрочила.

   Почти каждый вечер стала выходить на улицу Паша. Стоит,
ждёт соседку-заявительницу. Издали увидит причитать начинает нараспев:
   - Ой! А я Петю высматриваю, а его всё нет и нет. И хорошо,
что нет - тебя увидела! Скучаю о тебе! Сейчас тебе яблок вынесу,
уж такие хорошие! Просто медовые!
А то ещё чем-то одарит. Нейтрализовала недовольную.

   Не зря идут годы: Паша и Пётр выстроили другой, огромный дом,
обставили его по-современному, забором в три метра обнесли.

   И подоспело время, когда седина и бес играют злую шутку с мужчинами.
Завёл Пётр себе сударушку. Паша похварывать стала, а эта кровь с молоком!
Пётр не налюбуется ею. Тайную мысль лелеет - похуже, похуже будет Паше
и свезут её за город в тихое красивое место...
 
   Как-то Пётр  пришёл к сударушке. Позвонил-позвонил в дверь - не открывает.
Ключ у него уже был. Вошёл, решил дождаться, ведь договаривались
о встрече, придёт скоро.  А у сударушки в квартире была огромная овчарка.
И, почему-то, невзлюбила она Петра. При хозяйке терпела его, щерила зубы,   
но окрик заставлял её ретироваться. А тут - вот он, дверь за собой закрыл...
Не выскочит! И Карай ринулся на Петра, вложив в своё устремление
всю страсть собачьей породистой сути.

 Пётр отпрянул и рванул в спальню, намереваясь там закрыться. От страха
он запутался в своих собственных ногах и рухнул всем своим громадным
грузным телом на пол, правым боком рубанувшись на стоявшую тут скамеечку.
Адская боль пронзила его правое подреберье, но внимания на это обращать
было некогда - собака рвала его штанины.

  Только на следующий день пожаловался Пётр своей жене на режущую,
жгучую и колющую боль уже во всём правом боку.

  Отправили Петра на "скорой" в больницу. Операцию сделали - желчный
пузырь разорван и содержимое растеклось...

   Вошла Паша в палату, в которой Петя один лежал после операции
к какой-то особой койке привязанный. Сын около него сидел.

   Как увидел больной свою жену, стал биться, пытался порвать ремни:

   - Убью! Ты должна первой умереть, а не я!

   Вывели Пашу, сказали, что не надо больше заходить. Через несколько дней схоронили Петра. Такой богатырь был телосложением и при полном здравии.

   А Паша жила до глубокой старости, внуков пестовала, председательствовала
в уличкоме много лет. А все последние годы жизни читала... За всю жизнь навёрстывала...