Ветка

   Бабушка грустным  взглядом оглядела с ног  до головы невысокую хрупкую фигурку в коротком линялом сарафане.   

- Так тебе ноне ничегошеньки и не справили. Коленки торчат как у цыплёнка. Может, лучше, школьное надела бы? – она  тяжко вздохнула.
- Не, ба, -  в школьном  жарко, - девочка лениво побрякала рыльцем рукомойника за ситцевой цветной занавеской.

Есть совершенно не хотелось, но под бабушкиным нажимом пришлось проглотить половину яичницы и пригубить молоко. В этот момент за окном раздался спасительный сигнал автомашины, и Ветка выскочила из-за стола.
- Ну, с богом! – на ходу перекрестила её бабушка.

        Напротив дома остановилась  автомашина с жёлтой бочкой, на которой с обеих сторон крупными коричневыми буквами  написано: «Молоко». Конечно, не ахти, какой транспорт, а сельчанам  большая помощь:  кому в соседнюю  деревню попутно  добраться, до которой  через  лес километра четыре пёхом, кому в центральную контору, а кому ещё за какой надобностью. Никогда не отказывает Петя-«молокан», как прозвали его односельчане. Кто первый место «забьёт», тот и поедет, поскольку место это - в кабине одно. Вот и Ветке с бабушкой приспичило взять в сельсовете справку о составе семьи для Веткиного техникума, куда она нынче учиться поступила. Это, чтобы видно было, что состав их семьи – два человека всего: она да бабушка. Не верят теперь нигде без бумажки. 
        Но был у Ветки один большой секрет, о котором она не сказала даже бабуле. С самого конца мая хранила и оберегала она его, с того момента, когда после классного часа  поссорилась с лучшей подружкой Танькой Зубовой. Долго она размышляла потом, как попасть в центральную усадьбу, до которой  - ни много, ни мало, - а километров четырнадцать  наберётся. Уйти из дома так, чтобы бабушка не хватилась, никак не получится. А тут – повезло, так повезло – справки у них, оказывается, не доставало. Так  и появилась возможность  выполнить задуманное – и ноги бить не нужно, и бабушку обманывать тоже.
         Бабушку Ветка жалеет. Потому что кроме бабушки у неё никого – на всём белом свете. И у бабушки тоже никого.  Ветка видит, как бабуля часто вздыхает и украдкой смахивает слёзы, поглядывая на портрет дочери, висящий в простенке между двух покосившихся окошек. Бабушка всю свою жизнь проработала на пекарне, пекла «хлебЫ»  для всей округи. Теперь у неё больные ноги, но по дому и в огороде она ещё как-то топчется, а дальше своей деревни уже несколько лет никуда не вылезает. 
       У самой Ветки мама в памяти возникает небольшими светлыми островками. За семь  лет самое главное куда-то отодвинулось, стёрлось, и теперь – то вдруг вспомнится, как мама принесла ей однажды, в конце лета, перезрелых вишен в своей старенькой косынке. То, как возила её к зубному доктору в районный центр, когда старый зуб у Ветки сидел в своём гнезде ещё очень крепко, а новый, белея, уже выглядывал из десны и пытался вытеснить его. То голос чей-нибудь услышит -  и так вдруг грустно станет, потому что больно уж этот голос мамин напоминает.  А то запах какой-нибудь ветром невзначай принесёт, а ей в голову, вдруг, стукнет, что так у мамы волосы на виске пахли, разогретые солнцем. Да что говорить… не хватало ей мамы. Они же у всех  должны быть – это Ветка точно знает. Так ведь и отец  должен быть. Но тут у неё - вообще… лучше не вспоминать.
        Дядя Петя крутил баранку, пытаясь половчее объехать огромные лужи, канавы и рытвины, коих на разбитой просёлочной дороге было видимо-невидимо.  Но как  ни старался он, а машину всё-таки частенько кидало из стороны в сторону так, что Ветка чуть было  язык не прикусила. Однако даже «колотливая»  дорога не могла отвлечь её от тяжёлых мыслей.   
 -  Счастливая Танька Зубова, - думала она. -  У неё и мать, и отец. И полный комплект бабушек-дедушек. А отец – не кто-нибудь, а председатель их колхоза, Герой Соцтруда, всеми уважаемый человек  Николай Аристархович Зубов. Танька отцом гордится. И Ветка гордилась своим, которого никогда в жизни не видела. Ведь он у неё моряк-подводник, погибший при выполнении ответственного задания.  Так она считала…  аж  до конца мая месяца этого года. А в конце мая прозвенел  последний звонок. Нарядная и с букетом, Надежда Сергеевна провела классный час. Все ребята были взбудоражены окончанием учёбы, предстоящей сдачей экзаменов, жарко разгоревшимся летом. Потом они вдвоём с Танькой, возбуждённые до предела, хохоча над своими же глупыми шутками, шли домой, размахивая пустыми портфелями – почти все книжки сдали перед классным часом. И тут, будто кто дёрнул  Ветку за язык, она и говорит:
«Эх, не подорвался бы на торпеде мой папка, конечно, не пустил бы меня в техникум после восьмого класса…  Пошли бы мы с тобой, Танюха, вместе в девятый, а потом, после десятого, может, и в институт какой - тоже вместе, - и обняла подругу за шею свободной левой рукой.  Вот с этого-то всё и началось. Танька вдруг сняла её руку со своего плеча и выдала со всей, только ей присущей,  прямотой.
- Ты, - говорит, Ветка, - долго ещё маленькой девочкой прикидываться будешь? Столько лет тебе все «мозги пудрят», а ты и рада!  Жив, здоров твой отец, просто с другой семьёй живёт. Все это знают кроме тебя. И никакой он не герой-подводник, а бухгалтером работает в сельсовете,  в центральной усадьбе Холмы Энгельгардта.
Тут у Ветки нога о камень споткнулась, и чуть было носом она в дорогу не воткнулась – так неожиданно, как гром с неба среди зимы, прозвучали слова подруги. И как-то сразу и день не таким уж солнечным показался, и веселье куда-то испарилось, которое только что через края плескалось…
- Ты что несёшь! – накинулась она на подругу. – Перегрелась что ли?! Какой ещё бухгалтер? – и так захотелось Таньке по голове портфелем врезать, но сдержалась из последних сил, потому что драться девчонкам - это уже совсем худое дело. А они ведь дружат с первого класса, каждый год сидели за одной партой, только в третьем классе, в последней четверти, их «училка» с мальчишками рассадила, чтобы не разговаривали, но это ненадолго. Танька обескуражено замолчала, видать  и сама не рада была, что правду «врезала». Иногда лучше молчать, чем говорить. Да только слово не воробей.

         С тех пор Ветка места себе не находила. Бабушке, конечно, ничегошеньки не сказала, и даже вопросов никаких задавать не стала, чтобы у неё подозрения не вызвать. Решила всё разузнать сама - и на все сто процентов.  А когда та в жаркий полдень прикорнула в кухне на кушетке, достала альбом и три раза из конца в конец  внимательно просмотрела. Ведь если был папаша-подводник, то и фотографии  должны сохраниться. Или его, или корабля военного. Но никого, кто годился бы ей в отцы, на старых снимках Ветка не обнаружила. Она и раньше не однажды листала альбом, но так… бездумно. А в этот раз просто рылась, в надежде обнаружить хоть малую зацепку. Были фотографии ещё молодой бабушки, мамы и самой Ветки. Даже было фото, где они с мамой вместе – как раз в тот день, когда к зубному ездили. Это её мама в фотоателье  затащила, чтобы нытьё прекратить. Уж больно дочка в то время докторов боялась. Были здесь и фотографии военных, но это были старые и очень плотные  снимки, на которых дяденьки стояли и сидели с эполетами и саблями, видно ещё николаевских времён, как называла бабушка. Тут-то и пришло в голову Ветке, что видно зря не поверила она подруге. Всё ведь сходилось – ничего не осталось от папки-подводника. Лопнула легенда как мыльный пузырь. Одно разочарование горькое в итоге да досада. Больше всех на себя, конечно, что такая легковерная уродилась. Что почти взрослая уже, в техникум собралась, а правду от выдумки отличить не смогла. И на Таньку ещё…  Ну, на неё за то, - что раньше глаза ей не открыла – слушала Веткины бредни про отцовские  подвиги и молчала. Хороша подруга, нечего сказать.
          Так, в результате анализа последних событий, Ветка пришла к удручающему выводу, что папаши героя-подводника у неё  нет, и не было. Напрашивался вопрос: «А как же бухгалтер?»  Вот и пришла идея провести следствие. И, если всё сказанное Танюхой,  правда,  – посмотреть в глаза «бухгалтеру» этому. А, может быть, и  высказать, предателю, - кто он такой. Пусть знает, что если не нуждается в дочери, так Ветка - и подавно. А ещё подумала, что и мама, возможно, из-за него так рано ушла: горевала-горевала да и заболела. Вот эта мысль  ранила больней всего.
- Уж, ты не занедужила ли? – спросила вечером бабушка, озабоченно щупая Веткин лоб. – Торчишь целыми днями на речке… Или перекупалась, или на солнце перегрелась. Хотя…, последнее время ты вроде бы дома всё. А я, грешным делом, хотела тебя завтра за справкой в сельсовет отправить с «молоканом». Уже и договорилась. Ну, тогда придётся в другой раз.
- Да здорова я, ба! – Ветке просто не верилось, что всё задуманное так удачно складывается. Она захохотала и  запрыгала вокруг бабули, целуя её в полные щёки.
- Вот коза-дереза! – засмеялась та. – То ходит как в воду опущенная, то скачет до потолка.
                ***
              Дядя Петя высадил Ветку прямо возле сельсовета, потому что как раз мимо и проезжал.
- Здесь тебя и заберу, - сказал он через открытое окно. – Я, примерно, в начале первого буду. Нескоро это. Придётся ещё стоять, пока молоко через сепаратор пропустят, да пока обратом зальюсь. А там, на сырзаводе, очередь бешеная из машин каждый день. Жди, одним словом.
- Хорошо, дядь Петь! – помахала рукой Ветка и почти бегом припустила к крыльцу сельсовета. Да она будет хоть до вечера ждать. Разве сейчас это главное?!
С крыльца она шагнула в довольно тёмный – с солнечного света – коридор, где было несколько дверей и среди них - крашеная рыжей краской,  нужная ей. 
        Комната, которую занимал сельсовет, была небольшая, а из-за громоздившихся шкафов, забитых толстыми папками, казалась и вовсе маленькой. За дальним, если так можно сказать, столом, сидела очень полная тётенька в возрасте и с мелкой химической завивкой. По тому, как она важно сидела, и по её серьёзному виду, Ветка поняла, что эта тётенька здесь главная. А ближе к двери находилась  другая – совсем молоденькая, на вид почти Веткина ровесница. Перед ней стояла старая печатная дребезжащая  машинка, на которой та, медленно  «тюкая»  одним пальцем, печатала текст. При этом эти две работницы вели между собой оживлённый разговор, видимо обсуждали какой-то рабочий момент. Поэтому на Ветку они  как-то сразу и  не переключились, так что она даже не поняла, ответили на её «здравствуйте» или нет. Был ещё третий стол, стоящий у окна. Но он был так сильно и беспорядочно завален бумагами, что имел совершенно «необжитый» вид.
- Вот же Танька…, падлюка…, наплела! Бухгаааалтер…! А я и поверила, попёрлась проверять, -  с неприязнью о подруге и о себе самой подумала Ветка.
       В этот момент открылась дверь,… и вошёл «он». Ветка узнала его сразу! Точней  - узнала себя в нём. Вот, оказывается, в кого у неё уши оттопыренные и глаза «мышастые»,  глубоко сидящие под широкими и густыми бровями. И сутулость эта…, за которую бабушка её всегда ругает. А этот нос, острый на конце!.. Не хватает  только двух огромных залысин да лёгкого намёка на щетину. Но она ведь не мужчина. К тому же, все говорят, что хорошие волосы ей от Маруси, то есть от мамы достались.
Вошедший  решительно двинулся прямо к «необжитому» столу,  сел за него и  низко согнулся  над бумагами.
- Видно выходил куда-то, а теперь вернулся, - догадалась Ветка. Она начала было рассматривать его детальнее, но тут её, наконец-то, заметили и тётенька, которая  в возрасте, спросила, по какому она вопросу.
- Напечатай ей, - приказала она секретарше, услышав ответ, и занялась работой. 
- Имя? – спросила молодая работница, вставив в машинку половинку листа сероватой бумаги.
- Ветка! – чуть было не выпалила Ветка, но вовремя спохватилась.
- Вранцова Светлана Михайловна…  и…  Вранцова Евдокия Лазаревна, - продиктовала девочка. Она боковым зрением следила за «ним» - так она называла теперь мужчину про себя, - смотрела, как тот, низко наклонив плечи, водит пальцем по каким-то строчкам в бухгалтерской книге, и как у него еле заметно шевелятся, при этом, тонкие губы. И  никакая сила не заставила бы её сейчас отвернуться.  Одновременно она и на секретаршу поглядывала, а точнее – в бумажку, которую та печатала, - это для того, чтобы прикинуть, сколько у неё осталось времени на разглядывание. Ветка стояла совсем рядом со столом  и в один миг заметила вдруг, что их с бабулей фамилия напечатана неправильно.
- Не Воронцова, а…  Вранцовы мы, - громко возразила Ветка, и повторила по слогам, - Вран-цо-вы!
- Ну, понятно: от слова «врать», - секретарша с досадой вытащила бумажку и поставила чистую.
- Почему – «врать»?! И совсем не от «врать», а от слова «вран», то есть «ворон»! - с жаром возразила Ветка. – Очень-очень  давно так ворона на Руси называли.
 Тут она услышала, как с «его» стола, громко  стукнув о дощатый пол, скатился карандаш. Ветка видела, как «он», пригнувшись ещё ниже, вслепую, шарит рукой по полу, а сам в это время рассматривает её. Да-да, она чем угодно могла бы поклясться, что он её рассматривает. Потому что что-то новое появилось в его невыразительном тусклом лице, чего не было в тот миг, когда он перешагнул порог. Тут и интерес нарисовался в глазах, и вопрос, и смущение… Ветка даже заметила, как он густо зарозовел лицом, когда разогнулся с зажатым в руке карандашом.  Как яркий румянец от шеи поднялся к подбородку, окрасил впалые щёки, лоб  и разлился по двум блестящим залысинам.
- Михал Афанасьич, поставьте печать! – молодая работница подала Ветке справку. 
И Ветка, значит, теперь должна была подойти к «нему». Там и идти-то от  стола к столу было четыре шага.  Или три. Но девочка шагнула, словно в бездну, и протянула бумажку.  Бухгалтер машинально нащупал печать в ящике стола и подышал на  фиолетовый  кругляшёк. И при этом не спускал  с Ветки глаз.
Он был совсем рядом, протяни руку - и дотронешься -  мужчина, которого Ветка могла бы называть отцом, ждать по вечерам с работы, наливать из самовара чай, обнимать за худую жилистую шею… Но что-то сработало не так как нужно. Давно, ещё до её рождения. И теперь у него, наверное,  другая семья,… дети… Интересно, сколько их?
- Вот взять бы чернильницу, да и вылить все чернила ему на лысину…,  - с горькой обидой  подумала Ветка.   
Что-то горячее удушливой волной неожиданно поднялось от самого сердца и прихлынуло к глазам, когда они столкнулись взглядом. Сама того не ожидая,  выхватив справку, девочка стремглав кинулась к выходу. Работницы, коротко переглянувшись, удивлённо пожали плечами.
                ***
          Выскочив на улицу, Ветка поломилась было, куда глаза глядят, но вспомнила, вдруг,  про дядю Петю и  заметила напротив здания, под кронами старых берёз, грубо сколоченный стол и скамьи вокруг него, где два старичка азартно резались в домино. На одну из скамеек  она и плюхнулась машинально, размазывая слёзы по разгорячённым щекам. Со слезами Ветка справилась быстро, ведь не зря она читала книжки про разных героев, представляя себя на их месте. Она только подобралась вся,  крепко сжала маленькие кулаки да глянула исподлобья на старичков: не заметили ли они её слёзы? Но те были так увлечены игрой, что, пожалуй, не заметили и саму Ветку.
- А мы вот так! – кричал один из них, в старой и сильно потёртой соломенной шляпе, ударяя всей ладонью с чёрной костяшкой домино по столешнице.
- Ах, вы, значитца, так? – на секунду задумался второй дед. – Ну, так получайте!!! – ещё громче хватил  он по столу.
- Опять ты, Митрич, смухлевал! Когда это ты дубль-два пристроить успел? – возмутился тот, что в шляпе.
- Ничего я не мухлевал! – заспорил  Митрич. – За игрой надо следить, потому что. Всё! «Рыба»! – объявил он. И добавил: «Обедать пойду. А опосля обеда меня не жди сегодня, -  баню топить собрался. Вечером кум с кумой мыться придут, у них котёл потёк».
Старички собрали костяшки домино в чёрную  пластмассовую коробочку и разошлись в разные стороны.   Девочка  же смотрела в направление  поворота, откуда должен был появиться «молоковоз». Но там заметила только старуху, тащившую на верёвке упирающуюся корову,  да двух мальчишек, скачущих на палочках.
        В это время открылась дверь на крыльцо, и из неё, с сумочкой через плечо,  вышла секретарша. Она аккуратно, бочком, спустилась со ступеней, стараясь не попасть тонкими каблучками в щели, и так же аккуратно, тщательно выбирая дорогу, двинулась по утоптанной тропинке. Ветка проводила её взглядом. Следом, с авоськой в руке, медленно вылезла тётенька с «химией».  На Ветку никто из них не обратил никакого внимания.
- На обед пошли «сельсоветские» - догадалась та. И тут дверь распахнулась в третий раз,  вышел «он» и вывел видавший виды  «минский» велосипед,  с рассыпавшейся левой педалью, который, видимо, ждал его в коридоре.  И «он» хотел уже, было,  уехать, как вдруг увидел сидящую под берёзами Ветку. И опять шея его и щёки, как и в прошлый раз, заалели, и видно было по всему его явное смущение. Прислонив велосипед к дереву, он  пригладил двумя ладонями жидкую растительность на темени и подошёл к столу.
- Дааа…, вот ведь жизнь – «штука» какая, - Света…  - неожиданно для Ветки, заговорил он и даже назвал её по имени. – Не знал…  Не знал,  и даже предположить не мог… А как услышал фамилию твою, да голову-то поднял… Баттюшки! – при этом он обхватил ладонями лицо. -  Ты так на Валерку моего похожа! Да и на Славика тоже… Но на Валерку больше. Просто - одно лицо! Погодки они у меня, - он был смущён, и было непонятно: рад он этой встрече или наоборот.
- На моего…  У меня…,  - с болью подумала девочка. – А я у кого? – она видела, как «он» с трудом подбирает слова, как прячет глаза, и  больше всего ей хотелось сейчас, чтобы подъехал дядя Петя, запрыгнуть в кабину, пропахшую  бензином,  и попытаться стереть из памяти сегодняшний день.
- Сюрприз! Просто сюрприз – так всё нежданно-негаданно… Вот супруга-то удивится.  Да… придётся поставить перед фактом…, - последнюю фразу он сказал как бы самому себе, слегка понизив голос.
-А я ведь Марусю любииил… Крепко любил, - в глазах его мелькнуло что-то трагическое, болезненное…  - Она сама не захотела. Категорически. Нет – и всё! Замуж, дескать, выходит…  Ну…  отстал, - он достал из кармана мятую пачку и выудил из неё сигарету, но не закурил, а просто крутил в пальцах, разминая, и даже понюхал.  - А потом  уехал я… На целых пять лет уехал, - продолжил  он  и как-то обречённо  махнул рукой.
- Курить бросаю, - усмехнулся неожиданно и заложил сигарету за ухо.
- Ну, а ты как добираться собираешься?  Автобус только до Свиблова ходит.
- С «молоканом» я, - буркнула Ветка, сжавшись и увернувшись от его руки, пытавшейся дотронуться до её головы.
- А вот волосы у тебя, как есть, -  мамины… Шикарные! – он потянулся к велосипеду. – Ну, был весьма рад! Неожиданно…, но рад,  - мужчина забросил ногу на раму велосипеда. Но проехал только несколько метров, и, оставив  технику на тропинке, повернул назад.
- Прости, забыл совсем, - проговорил он, копаясь в кармане,  - вот, возьми это - гостинцев купишь, - он сунул в Веткину руку смятую купюру и торопливо повернул назад.
А Ветка так и сидела с потёртой «трёшницей» в потной ладошке, молча и подавленно глядя ему вслед. Конечно, в другое время за такие деньги можно было бы… целых три кило мятных жамок купить или духи «Красная Москва» бабушке на день рождения подарить. Она так их любит! Но сейчас…  Сейчас ей хотелось гадливо бросить эту несчастную бумажку на дорогу и долго-долго с наслаждением втаптывать  каблуками в землю. Может быть, Ветка так бы и поступила, но в этот момент, наконец-то, из-за поворота показалось огромное белое  облако пыли, а за ним дяди Петин «молоковоз». 
- Ну, и чего ты пасмурная такая? – мельком взглянул на неё дядя Петя. – Или не написали?
- Написали, - вяло ответила Ветка и отвернулась к окошку.
- А чего тогда? Ну, не хочешь – не говори, - сказал дядя Петя и весь сосредоточился на разбитой дороге.
       «Молокан» крутил «баранку», а Ветка всё вспоминала, перебирая в памяти, только что случившееся с ней, с опозданием представляя себе, что вот тогда-то нужно было сказать так-то, а не этак, - и была собой очень недовольна. Время от времени, она опускала руку в карман, где вместе со сложенной вчетверо справкой лежала мятая зеленоватая купюра.
- Ничего мне от «него» не нужно, - думала Ветка. – Ничего-ничего! Всё у них с бабушкой есть. Сыты. Одеты, обуты. Коза есть высокоудойная… Милка. Куры.  У них даже телевизор «Рекорд» имеется. Почти пятнадцать лет как-то обходились – и дальше обойдутся. А «он», бухгалтер этот,  пусть Славика с Валеркой растит,  - Ветка попыталась представить себе Славика и Валерку, но ничего не получилось, хоть «он» и сказал, что она с ними – «одно лицо».
- В техникуме буду стипендию получать, - продолжала в уме свой монолог девочка. Конечно, для этого нужно хорошо учиться. Но уж она-то постарается. На кого ей надеяться?
Потом Ветка представила, как после окончания техникума приедет в родную деревню – с красивой сумкой через плечо и на высоких каблуках. И никто-никто уже не окликнет её Веткой - как в детстве,-  а будут уважительно называть Светланой Михайловной. Пройдёт она, такая, по деревне, а все будут говорить: «Да как же не узнали? Да это же Светлана Михайловна к Евдокии Лазаревне  приехала».
А потом она заработает много-много денег и повезёт бабушку в Карловы Вары, куда летала Танька вместе с родителями в позапрошлом году. Там, в Карловых Варах, - рассказывала Танька - есть пляжи с мелким белым песком, который лечит. И бабушка погреет ноги в этом целебном песочке, попьёт лечебной воды и вернётся уже совсем здоровой. А «он» пусть так и сидит в своих Холмах Энгельгардта, за своим,  заваленным бумажками, столом.
Ветка так распалилась, что не заметила, как они с дядей Петей уже въехали в деревню и покатили мимо знакомых дворов.   
       Конечно, бабушка тоже не могла не заметить Веткиного удручённого состояния, она пыталась дознаться, в чём причина, но девочка только упёрто молчала,  да отворачивалась. Отказавшись от еды, она забралась в постель и, отвернувшись к стенке, накрылась с головой  одеялом.  Бабушка несколько раз подходила к кровати, пытаясь потрогать внучкин лоб.  Но задача эта была не из простых, так как Ветка  в это время напоминала кокон бабочки.  Конечно, бабушка расстроилась, ведь она теперь ругала себя за то, что отправила за справкой  девчонку, когда той уже нездоровилось. И вот итог – совсем  разболелась.
- А давай я тебе киселька сварю, - уговаривала она Ветку,  в очередной раз подходя к кровати. – Клюквенного!  Ты же любишь клюквенный…  Или встала бы, оладушки съела, пока тёпленькие.
Но, ни звука не слышалось в ответ.
-  Вся в мать, с обидой заговорила бабуля, обречённо махнув рукой. - Вот и та так же, бывало, – хоть калёным железом пытай…  Молчит, ни словечка не проронит, только сожмётся вся да лицом почернеет, - она повернулась и тяжко вздохнув и задёрнув оконные занавески, вперевалочку вышла из спальни.
      Вечер плавно перешёл в ночь. В голове у Ветки бесконечно крутились события прошедшего дня. Картинки сменяли одна другую, и ей самой всё это уже здорово надоело, но избавиться от них она не могла. К исходу ночи пошёл дождь, и под его тихое бормотание она, наконец, уснула.
        Спала Ветка долго, а когда проснулась, уже вовсю сияло солнце и ночного дождя, как  не бывало. Она ещё полежала в постели, пытаясь вспомнить события вчерашнего дня, а когда вспомнила, очень удивилась. Удивилась больше всего тому, что воспоминания о событиях, которые вчера были так болезненны,  сегодня не вызвали у неё никаких отрицательных эмоций. На душе стало светло и спокойно. Недаром бабушка всегда говорит, что утро – вечера мудренее. Что никогда нельзя пороть горячку, а нужно обязательно, со свалившейся на голову  проблемой,  «переспать». И тогда решение придёт само собой. Всё, о чём  думалось вчера плохо, сегодня предстало совсем в другом свете:  да, она осуществила всё задуманное, узнала правду. А как по-другому она узнала бы её – правду эту, -  если никто ей её не сказал? Никто, кроме Таньки. Зато теперь она знает, что у неё есть отец… и два брата. Валерка и Славик. И «он» их воспитывает. А что же ему теперь нужно и их оставить?  Ну и пусть они живут в другой семье, пусть отец не герой-подводник, а бухгалтер сельсовета. Так ли это важно? Зато они есть! Они живут почти рядом, в каких-то четырнадцати километрах. Оказывается, у Ветки полно родственников, а не только одна бабушка. Неясно, конечно, пока, как там дальше… Но не это сейчас было главным для Ветки.
      Она вылезла из своего «кокона» и, наскоро умывшись, к великой радости бабушки, с аппетитом умяла и «яишенку», и вчерашние холодные оладушки, и душистый клюквенный киселёк.
- Ба, добегу до Танюхи! - крикнула она бабуле, кормившей кур, резво пробегая по двору. Никогда ещё Ветке так сильно не хотелось увидеться с подругой. По всем статьям, пришла пора мириться. Бывало, они и раньше ссорились, но очень на короткий срок: на несколько часов или на половину дня. А тут… почти целое лето!  Пойдёт ли ещё Танька на примирение?  А вдруг нет? 
                ***
            У Таньки Ветка пробыла почти до самого вечера – всё никак они с ней наговориться не могли,  -  а когда подходила к своему  дому, неожиданно заметила за калиткой, прислонённый к стенке,  знакомый велосипед.
- Ничего себе! – сильно удивилась она.  И  хотела уже, было,  прошмыгнуть на огород, чтобы отсидеться в старом шалаше, но на крыльцо вышла бабушка и строго окликнула. 
- Давай-ка в дом, нечего прятаться! – поступил приказ. – Я же видела, как ты в калитку заходила!  - И Ветке ничего не оставалось, как с опущенной головой шагнуть через порог.
       «Он» сидел за столом,  и перед ним стояла любимая бабушкина – «весёленькая», с золотым  ободком - чайная чашка, которую та доставала из буфета только по праздникам. И по тому, что бабуля унесла разогревать самовар, Ветка догадалась, что сидят они давно. На столе стояло блюдо с увесистым куском халвы,  и насыпано было румяное печенье, - по виду домашнее, - но бабушка такого никогда не пекла.
- Ждём, ждём, Светлана Михайловна! – воскликнул гость, пододвигая Ветке табурет рядом с собой и приветливо улыбаясь. 
И бабушка улыбалась тоже, когда ставила на стол разогретый самовар и наливала девочке чаю, только на мгновение укоризненно взглянула на неё и чуть заметно покачала головой. И было видно, что они давно и о многом с гостем уже поговорили, потому что и обстановка за столом была совсем домашней, и бабушка какой-то «отмякшей», какой Ветка её не помнила. А самое удивительное, что хозяйка, по всему,  была рада гостю и как-то, совсем уж неожиданно, потчуя простой деревенской едой,  называла его Мишей.
- Вот, Светлана, угощайся…  - «он» подвинул ближе к Ветке блюдо со сладостями. – Нина Васильевна с утра сегодня ради выходного расстаралась. Она у меня добрая,… понимающая… - видно было его смущение, с которым он быстро справился. – А братья, – он сказал «братья»,  - тебе какой-то подарок готовят к следующему выходному.
      Бабушка вдруг вспомнила, что у неё ещё коза не доеная за сараем привязана, и засобиралась во двор. А Ветка с отцом остались вдвоём. Первые две минуты они ещё немного стеснялись друг друга, а потом…  Потом им обоим стало вдруг  хорошо и легко. Будто ангел пролетел рядом и слегка задел их своими крыльями.
- Пап, у тебя здесь халва, - неожиданно для самой себя сказала Ветка, показывая на его испачканную щеку,  и захохотала, глядя,  как отец пытается рассмотреть своё лицо в  блестящей глади самовара.  А ещё она подумала, про себя, как идёт ему  улыбка,  и какие добрые у него глаза.               
- Добавь-ка мне,  дочка,  горяченького, - попросил отец  и протянул Ветке «весёленькую» бабушкину чашку.