НАТЕ!

Когда Великий Генсек после объявления войны ленинской гвардии начал совершать свою личную перестройку, многие коммунисты приняли изменения с недоумением. Да и было от чего "съехать крыше". Ведь события совершались с такой головокружительной скоростью, что осмыслить или хотя бы задуматься над ними не хватало ни времени, ни сил, ни смелости.

Судите сами. Сначала была революция с Лениным. Затем гражданская война с вездесущим и семижильным Троцким на бронепоезде. Потом они вместе, хоть и с оговорками, но начали строить социализм. И вдруг что-то расстроилось и по какому-то волшебству те самые вожди которые ещё вчера толкали речи на огромных площадях и звали к правде жизни вдруг окрасились в нейтральные серые тона, превратились в предателей, шпионов и, навалив на себя все мыслимые грехи, были схвачены, приговорены и расстреляны.

А на их опустевшее место, величественно стуча сапогами,  неторопливо взошел Великий Генсек, о котором вчера ещё мало кто знал. На площадях он не выступал, социализм не строил, к мировой революции не звал, а лишь сидел в своем кабинете и, тихо занимаясь парткадрами - перебирал и перебирал картонные карточки с именами коммунистов.

Со временем, воспоминания о революции ленинских сподвижников были изъяты из продаж и библиотек, а их фамилии были вымараны из истории.

Потом с руководящих мест начали исчезать остатки большевиков-ленинцев - те, которым было по 50-60 лет. Обмен паспортов, затеянный Великим Генсеком позволил выявить бывших революционеров с большим партстажем на ответственных местах и заменить их "сталинятами" из 1-го и 2-го призывов - молодыми ребятами, выхваченными бог весть откуда и посаженными на важные должности в номенклатуре Великого Генсека.

Понятно, что образование у них было самое мизирное, а то и вовсе никакого. И не было никаких убеждений, кроме эгоистических и карьерных Зато была глубокая признательность Великому Генсеку и страстная готовность служить ему верой и правдой.

Незатейливые, вынутые из небытия, они были рассажены на ответственные посты и наделены властью распоряжаться чужими судьбами. И только за то, что им позволено было говорить с известными общественными личностями через губу, они готовы были вдребезги расшибиться перед Великим Генсеком.

Так, без всяких мыслей в голове, сидели они, приобщенные к сонму, с высунутыми от старания языками вокруг подножия каменного трона, ожидая подачек и приказов Великого Вождя. Но и без слов его они понимали, что прямое дело их отныне не зевать на "кафельной завалинке", а  принуждать и контролировать - контролировать и принуждать.

За хорошую работу им полагалась карьера, комфортный быт, сытный паек, личный автомобиль, волшебный тариф от 28 тысяч и многократно бОльшая дополнительная оплата в голубых конвертах и синих пакетах.

Интеллигенция, особенно научная и творческая, влетевшая в новую, строящую социализм страну на гребне революции, принесшую с собой фантастическую раскрепощенность, - мгновенным тонким  чутьем своим распознала перемену.

Вчера ещё молодые литераторы, весёлые актёры и страстные художники свободно собирались и горячо дискутировали о смысле и задачах нового творчества, а сегодня уже чувствовали, что к их тусовке пристроились какие-то бледные  люди с длинными серыми ушами и принялись за ними наблюдать.

Беспокойное чувство заставляло творческую интеллигенцию сильно нервничать. Шла вторая половина двадцатых годов и еще никого не арестовывали каждый день, но уже начинало веять чем-то нехорошим - сырым и затхло-тюремным, от чего хотелось суетиться и бегать.

У сатирика Михаила Зощенко вдруг очень некстати явился рассказ о бочке с гниющей капустой, которая воняла во дворе и с которой никто не знал, что делать. Понятно, что новой и бОрзой номенклатуре, следящей за атмосферой, рассказ о "запахе" не понравился. И она, вращая своим хоботком, начала присматриваться к аристократичному писателю, который, словно издеваясь над их бесславным прошлым, явил еще одну историю о Борьке Алмазове, который явившись неизвестно откуда, устроился на должность и завёл себе полосатые подштанники.

Занервничал и почувствовал своим изощренным шестым чувством угрозу революционер Маяковский. Его стихи - "О дряни", "Прозаседавшиеся" вызвали реакцию среди номенклатуры.

А кто тут у нас "дрянь"? - шевелили мозгами молодые сталинята. - Мы дрянь?" И загибали  палец - раз. Вынимали папочку и клали на стол. "Кто у нас "прозаседавшиеся"? Мы? Те, которые за Великого Генсека? Вот оно где - гнездо пригревшейся конторы! "

Сталинята загибали второй палец и обмакивали перья в чернильницы. "О Ленине пишут  вонючие "гении", - строчили они. -А о любимом товарище Сталине ни строчки, как будто и нет его. Ладно. Посмотрим, какие они гении и кто тут у нас власть".

А потом началось то, что позднее  было внедрено во все организации, где трудились наивные советские люди с разными своими мыслями. Это были мобильные просталинские группировки. Новое орудие  очистки. Сталинский бич.

Повсюду создавались тайные общества сталинят, которые подсиживали, подслушивали, стучали, контролировали "атмосферу", создавая в людях ощущение тревоги и беспокойства. Это делалось еще  для того,  чтобы людей, помнящих революцию, было поменьше, а молодых и лояльных - побольше.

Вот почему с ответственных мест в управлении и власти убирались старые большевики, а их места заполнялись сталинятами.  Обычно сверху назначался "нужный начальник" и начинал чистку места от "неправильных людей". Умных и опытных он снимал, а набирал исполнительных, глупых и нерассуждающих.

Так постепенно шло оглупление советской власти. И это действительно было оглупление - реальное снижение умственного потенциала власти.

Такого не происходило в старой Российской Империи, где служивых защищали от произвола назначаемых начальников титулы, прошлые заслуги и ум. Хотя и глупцы, конечно, были  (как без них), но и умных, которые удерживали государственные стены от падения, оставалось предостаточно.

А тут пошла такая катавасия, что не приведи господи. И во власть после 1926 года пришло много необразованных, тупых и еще тупее тупого.

И все эти начальники принялись грозить пальцами специалистам, писателям и вообще всем гражданам России и поучать их тому, как им работать, творить, что читать, как писать, говорить и думать.

И такие казусы, вроде того, что  случился с одним писателем, о котором некий РАППовец  (сталинский клещ в Союзе Писателей) сказал: "Какой ты писатель? Говно ты, а не писатель!" - стали случаться чаще и чаще.

Маяковский стал первой жертвой сталинского террора. Нет, его не убили, не арестовали и даже не расстреляли, а только намекнули: "Время революционеров прошло, революция закончилась, а вместе с ней закончился и ты - чистильщик под Лениным. А знаешь почему ты "кончился"? Потому что больше не вписываешься в новую реальность. Ты её не ценишь. Ты перед ней не стоишь на коленях. Ты не поешь ей дифирамбов. В своей гордости ты знать ничего не хочешь. И по другому жить не хочешь. А, вернее, не можешь. Ты не лоялен к нынешней власти. Ты не можешь окружить ее сиянием своей поэзии и этим способствовать ее укреплению. Вместо этого ты пишешь стихи о старой власти, о старых большевиках и их начальнике Ленине. А о Сталине молчишь. И мараешь грязью его номенклатуру. Не будь дураком, не позорься - уйди сам.  А не уйдешь - мы тебе покажем, КАКОЙ ты гений. И ты поймёшь тогда, что человек может быть гением только тогда, когда это позволяет ему власть. А власть тут мы. И мы не позволим тебе быть гением".

А Маяковский по привычке хорохорился, хотя сразу почувствовал, как какие-то невидимые силы окружили его флажками, как при охоте на дикого зверя. Как же  мог он покориться "дряни"? Этим бездарным ничтожествам, вчера ещё ползавшим в грязи, а сегодня хиляющими по "олимпу".

"Прав был Юрий Тынянов, - вспоминал он, - когда говорил, что РАПП-овцам нужны не просто формальные, славословящие Сталина тексты - им нужна его, Маяковского, душа. Его подлинная искренность и настоящая любовь к Сталину и его власти".

Маяковский этого не мог. Он был слишком прямым и цельным. Он вообще не был в состоянии писать "по заданию", "по рекомендации". Так, как писали другие смирившиеся. Новая власть это понимала и даже не надеялась взнуздать его дикую, свободолюбивую  натуру. Поэтому она настойчиво предлагала ему уйти.

А, между тем, жизнь Маяковского становилась все тяжелее. После 1929 года его везде стало "принято" ругать и "прорабатывать". На собраниях Союза Писателей. На сборищах сталинских клещей РАППа. В журналах и газетах. За последний год своей жизни Маяковский из  "достояния страны советов", из "гения" вдруг как-то разом превратился в "говно".

Человек-гора, каким ощущал себя поэт в лучшие годы своей жизни, вдруг почувствовал надвижение на себя ХОЛОДНОЙ СИСТЕМНОЙ НЕНАВИСТИ. Он сник и начал терять силы. Вокруг него разом образовался пустой круг одиночества. Друзья исчезли - он стал неприкасаемым.

Пастернак как-то, совестясь, заскочил к Маяковскому с открытыми объятиями и со словами: "Друг, забудем прошлое и обнимемся! " Но Маяковский отвернулся от него, сказав: "Ничего они не понимают. Не понимают, что, разрывая со мной отношения, они рвут их, как пуговицу - с мясом. Такую пуговицу больше не пришьешь".

Пастернак в беспамятстве  выскочил на улицу, забыв шапку.
А Маяковский остался почти в абсолютном одиночестве. Рядом с ним были только Брики и писательница Полонская. Да ещё надоедливый фининспектор, проевший все мозги поэта разговорами о долгах.

А тут ещё с какого-то ляду, смалодушничав, вступил он в РАПП. Да КАК ВСТУПИЛ... Формально потребовалась рекомендация и ответственность за него - Маяковского, какого-то третьего лица. Как будто его никто не знает. Словно он - начинающий юнец с парой бездарных любовных стишат.

И уже после того, как Маяковский получил  рекомендацию, бездарная и пустая сволочь стала решать - брать или не брать его в "ассоциацию пролетарских писателей", пишущих всякую дрянь "по заданию" нового режима. Задавала непристойные вопросы. Тыкала.

Когда же его приняли, он сразу  почувствовал себя в окружении крыс, с ненавистью грызущих его ботинки. Отныне каждый пацан мог сказать ему: "Не то пишешь, Маяковский, не то. Учись у Свистоглистова - вот он правильно пишет. А ты, и-эх-х!"

С тех пор как Маяковский на беду свою стал РАПП-овцем, у новой серости появился повод для систематического его третирования (между собой они это называли - "заниматься мокрым делом").

Эти люди, нисколько не стесняясь, осознанно толкали поэта к самоубийству. Это они организовали провал его "Бани" у Мейерхольда, переговариваясь в зале полными голосами, и шикая.

Это они сидели над душами бывших друзей, требуя, чтобы те выступали против него с критическими статьями. Это они затопывали, захлопывали и осмеивали его на собраниях. А ещё задавали идиотские вопросы о том, почему у него в одной строке по 1-2 слову. Почему в одном стихе несколько строчек повторяются тик-так, тик-так, тик-так, тик-так...

И именно на этом собрании поэт, который сотворил новый тип стихослодения, сломался. Он вдруг осунулся, побледнел - вся жизнь ушла из него. Согнувшись, он пошёл со сцены, под топанье нанятой клаки. На ступеньках ноги его подкосились и он свалился, прислонившись к стене.

Он был добит, растоптан, унижен и лишен всех стимулов к продолжению жизни.  Самоубийство стало для него вопросом времени.

И тем не менее смерть Маяковсеого потрясла страну. Хоронили его с почетом. Со всем возможным славословием. Можно сказать, с радостью...

Маяковский оставил прощальную записку о том, что...

; он просит в его смерти "никого не винить".
; Еще о том, что надеется, что "его матери и сестрам позволят жить дальше".
; Еще о том, что деньги для фининспектора лежат в ящике стола.
; Еще о том, чтобы Лилечка любила его и после смерти.
; Еще о каких-то мелких и мельчайших делах - о той суете сует, которая догнала и убила поэта.

Каверин увидел в этой записке странную "мелочность". Почему великий поэт думал перед смертью о деньгах, фининспекторе, а не о том, что ожидает его?

Но Маяковский уходил не как великий. Он был раздавлен и уничтожен и его последнее письмо означало одно - "Вы хотели моей смерти? Я выполнил ваш приказ. Получите и распишитесь - нате!"

Шел 1930-й год. 
;;;

PS После смерти Сталина, когда РАПП скукожился и заглох, писатели сделали вид, что не заметили его исчезновения. А позже всю свою оставшуюся жизнь со стыдом вспоминали, как жили по указке полуграмотных выскочек. И как по их же указке уничтожали и затаптывали в грязь Великого Маяковского и другие литературные таланты.

СПРАВКА: Росси;йская ассоциа;ция пролета;рских писа;телей (РАПП) — литературное объединение в СССР послереволюционных времён. Образовано в 1925 году на 1-й Всесоюзной конференции пролетарских писателей. Генеральным секретарёмРАПП стал Л. Л. Авербах. Главными активистами и идеологами РАПП были писатели Д. А. Фурманов, Ю. Н. Либединский, В. М. Киршон, А. А. Фадеев, В. П. Ставский, критик В. В. Ермилов.