Возвращаясь к портрету мамы

Эта история была написана мною в ноябре 2020 года и размещена в Face book под названием «О преодолении “линейности” и “утолщении настоящего.” Возвращаясь к портрету мамы». Неожиданно для меня, в середине января 2022 я смог дополнить написанное ранее сюжетом «И снова чудо. Е. П. Злобин и две фотографии мамы» http://proza.ru/2022/01/18/1757.
                *****
К началу 2017 года было написано немало биографий социологов, и этот опыт активно подталкивал меня к проработке концептуального аппарата биографического анализа. В опоре на давно сформулированное представление о «толстом настоящем» я спокойно соединял далекое прошлое и настоящее, однако еще не было понимания о линейном и нелинейном биографировании и не было осознано значение «принцип Алексеева» - «Собственная жизнь может быть полем включенного наблюдения». По ряду внешних признаков настоящий текст может быть отнесен к жанру биографических заметок, но не это в нем главное. Здесь прежде всего – стремление к развитию методологии биографического анализа, постановка вопросов, ранее не обсуждавшихся в нашей литературе.

 
Три с половиной года назад я сделал пост «110 лет со дня рождения моей мамы» - Александры Сауловны Пушинской (1907-1966). Текст – короткий, и вот что написано о том, как она работала много лет в ленинградской Театральной библиотеке: «Она была и руководителем, и единственным работником постановочного отдела. К ней приходили режиссеры, актеры и художники всех театров города и Ленфильма в поисках изобразительных материалов о том, как разные группы населения в разных странах и в разные эпохи одевались, каким был интерьер в королевских дворцах и в бедных лачугах, какая форма была у военных разных чинов в разных армиях. Сложно сказать, как она ориентировалась во множестве книг и альбомов. Но если одним словом, то – виртуозно...».


Понимал, что могу развить сказанное, но нужен был внешний побудитель. И он проявился месяц назад, 12 октября. Не известный мне в тот момент Александр Урес прислал запрос на дружбу в «личку» моего fb-аккаунта. Краткая информация о нем сообщает, что Урес работал в Санкт-Петербургском музее театрального и музыкального искусства» на площади Островского и учился в Театральном институте на ул. Моховой. Сразу понимаю – человек из театрального мира, из той структуры, в которой работала моя мама и который я немного помню. На душе потеплело, отвечаю: «Приятно вас, Александр, встретить в ФБ... у нас много знакомых <…>, моя мама много лет (и много лет назад) работала в Театральной библиотеке, в постановочном отделе (на антресолях), так что там прошли мои школьные годы...». И сразу ответ: «Совершенно взаимная радость!», оказывается заочно он давно знал меня, так как у нас был общий друг - Леонид Кесельман (http://proza.ru/2021/12/11/1946), и далее: «А ваша мама, работавшая в Театральной библиотеке, ее я, к сожалению, не застал, это вероятно, та легендарная сотрудница, которая держала в голове и памяти какой-то невероятный объем информации и делилась ею со всеми по первой просьбе. Это так? Не помню, правда, ее имя-отчество...».


Замечу, такие слова я услышал не в первый раз. Летом 2018 года я сделал небольшой текст о моем студенческом друге и разместил его в face book. Я предполагал немного доработать его и написать о его покойной жене Ирине Гай, члене нашей дружеской компании студенческих времен. Через пару месяцев выяснилось, что много младшая сестра Ирины – Анастасия Гай – директор Театральной библиотеки, в которой работала мама. Я знал не только Ирину, но и отца сестер – театрального и кино актера Григория Гая (1920-1995), с которым мама была дружна. Пишу все это Анастасии Гай и прошу ее вспомнить что-либо об Ирине; и кратко отмечаю, что много лет назад моя мама работала в библиотеке. И неожиданно получаю ответ (28 августа 2018): «А Вашу маму помнят сотрудники библиотеки старшего поколения по рассказам еще более старших товарищей, которым довелось с ней работать бок о бок. Сейчас библиотека совсем другая... Но мы стараемся сохранять дух того времени, наши исторические традиции, сочетая их с новыми технологиями и интересами читателей - нашими современниками».


Остановлюсь еще на одном чуднОм факте. В посте о маме я писал: «Похоронив маму, я выходил с кладбища с известной кино художницей Беллой Маневич (фильмы: «Дело Румянцева», «Дорогой мой человек», «Белое Солнце пустыни», «Дама с собачкой» и многие другие), и она мне рассказала, что для какого-то фильма ей надо было узнать, какими были газовые плиты в Германии в начале 1930-х. Она пришла к маме в библиотеку в полной растерянности. Мама ушла в хранилище и через какое-то время вернулась с немецкой книгой графики и фотографий о проститутках. Она сказал: “Беллочка, полистайте, мне кажется я там что-то видела”». И действительно, там был рисунок, на котором была изображена проститутка, травившаяся у открытой духовки газовой плиты”». Я отправил Александру Уресу мой рассказ и вдруг получаю от него: «И, кстати, о родственниках. Белла Маневич – моя тетя, мамина двоюродная сестра. Они были очень близки. А историю про газовую горелку в публичном доме я слышал от Исаака. Мир по-прежнему тесен». Поясню, Исаак – муж Беллы Маневич, тоже известный художник кино Исаак Каплан.


Безусловно, все приведенное можно интерпретировать как примеры, конкретизация того, что я писал в своем эссе об отношении мамы к своей работе, но я склонен рассматривать их в теоретико-методологическом плане. Мое повествование было: 1) в целом линейным, хронологически упорядоченным, и 2) все ограничивалось анализом тонкого слоя настоящего, т.е. тем, что я сам наблюдал в детстве, юности и ранней молодости; мама умерла, когда мне было 25 лет. Содержание этих кейсов невозможно разместить на временной оси профессиональной деятельности, жизни мамы. Значит здесь мы переходим от линейного к нелинейному биографированию (преодолевается «линейность). И одновременно на несколько десятилетий «утолщаем» настоящее. Дело в том, что А. Гай и А. Урес описывают не свои наблюдения, а делятся воспоминаниями о наблюдениях других, они передают элементы многолетней прямой и опосредованной коммуникации, передают своего рода знаки коллективной памяти. Можно полагать, что такая информация, присутствуя в биографических текстах, генерирует совсем иное их восприятие, чем гладкое, линейное сообщение, отражающее узкий коридор настоящего.


Обращу внимание еще на один факт, касающийся создания биографического дискурса. Моя мама была «исторической личностью», имя которой на слуху, но простым библиотечным работником, однако по роду своей деятельности она общалась, часто – неформально, с людьми, оставившими заметный след в культуре своего времени и более. Так, выше были названы имена актера Г. Гая и художников Б. Маневич и И. Каплана. Заинтересованный читатель всегда сможет найти в интернете базовую информацию о таких личностях. И это – еще один поворот в преодолении линейности «традиционного» биографического анализа и утолщении настоящего, т.е. в механизме погружения биографии конкретного человека в широкий социально-культурный контекст. Мои попытке реализовать на практике этот прием ухода от линейности и расширения границ настоящего изложены в ряде текстов, дополняющих портрет мамы. Отмечу два из них.


Первый - «Софья Юнович. «Вокруг нее всегда дымились демоны» http://proza.ru/2022/02/15/1793 – об известной театральной художнице Софье Марковне Юнович (1910-1996), с которой многие годы дружили мои родители. Помню, когда она приходила к нам, они с мамой сидели за столом под абажуром, курили, вспоминали, не понимал я этого в полной мере. А то сегодня многое бы знал...


Второй - «Женя (Евгений Павлович) Злобин. Ранняя встреча с “шестидесятником”» http://proza.ru/2022/01/18/200 – о режиссере Ленинградского телевидения и преподавателе Ленинградского Театрального института. В те годы, которые я вспоминаю, Женя Злобин (1928-1997) был студентом. Вот как вспоминал его Алексей Герман: «Все должно было получиться у блестящего и всегда веселого моего однокурсника Жени Злобина. Мне он казался наиболее способным из нас. Да, может, так оно и было. Он был добр и остроумен. Весь направлен в счастье, успех и ему очень шли бы аплодисменты». Когда мама говорила нам, что в воскресенье придет Женя, мы знали – в доме будет праздник, театр. Обязательно готовился обед: никаких разносолов, но суп и пирог с картошкой или капустой были, а потом – чай и сладкий пирог. И главное – беседы, треп, теперь я могу сказать известное - «разговоры на кухне». Женя познакомил меня с первыми песнями Булата Окуджавы.


Еще пара историй.
Мама родилась в Екатеринославе (ныне – город Днепр), в юности полюбила литературу и искусство и после школы оказалась в Ленинграде, училась в нынешнем Санкт-Петербургском государственном институте культуры. Иногда она вспоминала своих преподавателей, я запомнил два имени, но их невозможно было не запомнить. Известный писатель, литературовед, драматург, критик Юрий Николаевич Тынянов и известный музыкальный и театральный критик Иван Иванович Соллертинский, человек феноменальной памяти, одна из ключевых фигур довоенной Ленинградской культуры. По окончании института она стала работать в библиотеке Академии художеств, где ее наставниками были люди высочайшей петербургской культуры, высококлассные специалисты в области искусства с дореволюционной подготовкой, мне повезло, некоторых из них я помню». После возвращения из эвакуации в мае 1945 года мама продолжила там работу. Я хотел указать имя, отчество и фамилию директора библиотеки, но в памяти были лишь имя и отчество – Юлия Петровна. И еще тот факт, что ее муж был одним из первых русских авиаторов.


Прошло более полугода, я работал над новым текстом и по ходу дела писал, что «в первые послевоенные годы многие коренные ленинградцы, в частности, представители интеллигенции, тщательно хранили в себе образцы, петербургской культуры. Даже я прекрасно помню пожилых женщин, учившихся за границей. Мне довелось бывать в доме женщины, муж которой был одним из первых русских авиаторов, который погиб в годы Гражданской войны...». Я имел в виду именно Юлию Петровну... и здесь мгновенно вспомнил ее фамилию – Алехнович. Обращаюсь к Гугл: «Алехнович, русский авиатор». К моему удивлению и к моей радости – сразу нашелся. Более того, в краткой справке о Глебе Васильевиче Алехновиче указано: «Супруга - Алехнович (Черепнина) Юлия Петровна (1888-1965) - директор Научной библиотеки Академии художеств СССР (1931-1949)». Все сказанное описано в моем посте от 1 июля 2018 года: «Пионер русской авиации Г.В. Алехнович» http://proza.ru/2021/10/14/110.


Интересным образом вся эта история, начавшаяся, наверное, в первой половине 1930-х годов, напоминает мне о себе ежедневно. Когда я и моя сестра родились, Юлия Петровна подарила нам несколько серебряных чайных ложечек. Они пережили войну, и когда я женился, мама подарила мне и моей жене две такие ложки. Они приехали с нами в Америку. Одну – мы передали вскоре нашей внучке, второй – я ежедневно пользуюсь. Чудеса... эта история продолжительностью во всю мою жизнь, она – не в какой-либо конкретной точке линии моего времени, она – всюду. Это в полной мере толстое настоящее.


Еще одна очень долгая история, глубоко сидящая в моей памяти. Месяц назад я рассказал о человеке, который летом 1959 года – так получилось – в короткой трамвайной поездке задал главные направления моих научных интересов. Тогда он – Евгений Гамалей – был выпускником физфака МГУ, теперь он доктор физико-математических наук, профессор и долгие годы живет и работает в Австралии «Евгений Гамалей. Встреча через 60 лет!» http://proza.ru/2021/09/18/1144.
При помощи интернета я нашел его там 29 декабря 2018 года, через шесть десятилетий после того трамвайного разговора. В ответ на мое сразу же написанное ему письмо, я боялся, что он меня забыл, Евгений написал (30 декабря 2018 года: «Воистину чудо! Очень рад. Конечно я тебя хорошо помню. Помню даже как ты просыпаясь утром кричал: “Свободу Манолису Глезосу!” издеваясь над очередной шумихой в советской прессе по поводу освобождения борца за свободу. Помню твою маму. У нее я впервые (в 21 год) прочел Библию, и она водила меня в ее библиотеку и показывала оригиналы эскизов декораций Бакста и других. И учила меня, добродушно посмеиваясь, неправильным ударениям приговаривая: “Женя, вы такой интеллигентный мальчик и…” явно преувеличивая оную». И во втором письме в тот же день было: «Александра Сауловна тоже многое определила в моей жизни. Я с ее помощью понял и почувствовал что такое Библия, и эта Книга с тех пор в моей жизни присутствует не в религиозном, а в философско-литературно эстетическом плане (и еще многих). И многие разговоры с ней об искусстве, театре и литературе оставили след».


Недавно, 16 апреля 2020 года я отправил Евгению Гамалею фотографию той Библии, которую он открыл в 1959 году: «Дорогой Женя, мой подарок тебе… фото именно той Библии, которую ты читал 60 лет назад… мой племянник нашел ее в книгах нашей семьи… будем здоровы. Подлинников Бакста у меня нет…жаль... ». И в ответ: ««Спасибо, подарок неоценимый. И это была первая Библия в моей жизни, которую я прочел благодаря твоей Маме. У нас с ней были разговоры по поводу литературы и искусства, по моему я восхищался Суламифью Куприна, которая есть вольный (но близкий) пересказ Песни Песней Соломона (чего я тогда не знал) после чего она и дала мне Библию почитать, и я начал с Песни Песней. Царствие небесное твоей Маме».


Все приведенные кейсы надо рассматривать как крайне захватывающее дело – освоение «толстого настоящего» в его темпоральном и пространственном аспектах. Иногда мы сами строим толстое настоящее, постепенно узнавая связи различных событий, но нередко оно само формирует себя. И обнаружение новых зон, областей этого семантического образования не может оставлять исследователя (историка, биографа) спокойным. Бывают новые радости, возможны и новые печали, разочарования. Они ходят вместе.


Заданные мною самим ограничения на объем материалов не позволяют мне продолжить рассмотрение примеров и новых теоретико-методологических аспектов поднятой темы. Но тем, у кого появился интерес к вопросам строения толстого настоящего и к соотношению линейного и нелинейного биографирования, предлагаю посмотреть пост: «Александр Ширвиндт всколыхнул мою память» http://proza.ru/2021/10/12/291.


Герой рассказа – Лебедянский на рубеже 1948-1950-х годов в критической ситуации бросил нашей семье спасательный круг. Люди еще не пришли в себя после войны. Летом 1948 года умер отец, и мама осталась одна с двумя семилетками: моей сестрой и мною. В школу мы тогда не пошли, надо было, понять, как жить дальше. Наша школа началась в 1949 году. И в том же году или в течении двух следующих лет маму – на волне борьбы с «безродными космополитами» - уволили из библиотеки Академии художеств. Мама, даже работая, с трудом сводила «концы с концами», а здесь стало совсем туго. Понятно, что в такой же ситуации в Ленинграде было немало людей, потому работу найти было бесконечно трудно. Все, что можно было продать, было продано в годы болезни отца. Здесь пришлось сдавать одну из двух наших небольших комнат в коммунальной квартире. Выживали, как большинство в нашем окружении. И Владимир (?) Лебедянский – это необъяснимое везение, что я встретил его имя в беседе Александра Ширвиндта и Владимира Познера, - давний друг отца, устроил маму в Театральную библиотеку.
Это оказалось по душе маме, а библиотека приняла ее.