Ев. от Екатии. гл 23. Идиот и Кот, и Ключик

                Стих 1. Идиот и кот

       Странник очнулся. «Какая приятная тишина», – подумал вдруг он, с легкой опаской и подозрением озираясь по сторонам. Необходимо еще полежать в безмолвии, в дремотном пограничье, вытаскивая на свет обрывки сладкого сна, словно фотографии из ванночки с фиксажем, – пусть сохнут, пусть висят в той самой красной комнате, которая подобно турникету вокзала соединяет миры. Как проснусь, так отупею. Но запмню кой-чаго. Потом бороду побрею. Запишу того-сяго.

       Ведь но знал, что пока еще не тронулся с перрона поезд призрачных грез, мелодично постукивая хрустальными колесами по хрупким стеклянным рельсам на стыках и навевая неземную тоску, есть шанс запомнить, что он видел из похожего на калейдоскопический витраж церкви окна.

       — Зря ты открыл глаза; часть фотографий
       Была испорчена, засвечена, увы.
       Сказать хотел я без печальных эпитафий,
       Но, кофе кончился, и больше нет травы, – раздался чей-то приятный голос, очень смахивающий интонациями на Табакова.

       — Все это не беда, осталась еще пленка, – сказал Странник и тут же возмутился. – Кому-то разве слово я давал?

       — Не ной, как пмс-ная девчонка,
       Со мной ужасен может быть скандал.

       Да, вот еще: Я здесь не по контракту,
       И не нуждаюсь в разрешении ничьем.
       Предавшись дурости и половому акту,
       Ты позабыл, что мы с тобою тут вдвоем.

       — А в чьем тогда? Кто здесь над всеми властен?
       И с кем я так усердно говорю?
       Мне не вполне намек твой плоский ясен.
       Возможно, что еще я крепко сплю, – парень изо всей силы пытался говорить не в рифму, но это ему не удавалось.

       — Со мною ты, безумец, говоришь;
       Вставай уже давай и умывайся.
       Над пропастью застыл и крепко спишь;
       Коньяк пролил я – впредь не увлекайся, – ответил Ольгерд и презрительно фыркнул, –

       А позволение мне дал супруг той дамы,
       С кем ты крутить изволил шуры-муры.
       Ну отчего тебе всегда охота драмы?
       Неужто в жизни не нашлось красивой дуры?

       — Ну что сказать, – вполне теперь все ясно.
       И пообщаться, старый друг, я рад с тобою,
       Но, ты же, знаешь – говорить с котом опасно;
       Хотя… и так уж не дружу я с головою.

       — Ты был котенком глупым и незрячим,
       Но вот, шаманку кое-кто тебе послал.
       Хочу, чтоб азбуку учить ты, дятел, начал,
       А логарифмами башку не забивал.

       — Мне твоей мудрости внимать весьма приятно,
       Готов с тобою даже вечность я болтать;
       Прошу тебя я не понять меня превратно,
       Но, ты не мог бы, Ольгерд, малость помолчать?

       — Я говорю с тобой не с тем, чтоб развлекаться,
       Но от тебя не отойду я и на шаг.
       Пусть будет каждый своим делом заниматься,
       Поймешь в срок малый ты, что вовсе я не враг.

       — Ну что ж, тогда я скоро приготовлю
       Для нас двоих чего-нибудь поесть.
       Раз ты оставил даже гул и мышек ловлю,
       Тебе одам время я, по долгу да и честь.

       Но, ты мне веришь, или нет, высокопарно
       Устал я, рифму теша, все же, говорить.
       И так все выглядит смешно и очень странно;
       Болезнь прекрасна, но опасно с нею жить.

       — Да, выдаешь себя ты с потрохами,
       Когда глаза твои как факелы горят.
       Легко безумцы изъясняются стихами, –
       Непосвященные лишь прозой говорят.

       Однако, если вдруг, понадобится проза, –
       Просто спроси себя: «Не пьян ли я сейчас»?
       «Пусть спит пиит, – скажи, – в мозгу моём заноза,
       Мужлана речь верните дурню, без прикрас».

       — Ох, чую, Ольгерд, что немного ты лукавишь;
       Но применю немедля этот твой рецепт.
       Надеюсь, что меня ты на кон не поставишь,
       Ведь все равно иного средства больше нет, – сказал дурень, заканчивая готовить яичницу с колбасой – одно из любимых блюд Ольгерда.

       — Когда я ем, то глух и нем, –
       Желанье твое сбылось,
       Обед, – решенье всех проблем,
       Чего бы не случилось.

       — Так говорят про сон вообще-то, – усмехнулся Странник, с неописуемой радостью, но и с небольшой грустью понимая, что может теперь говорить нормально.
       — Когда живот твой пуст, то сон твой будет занят поисками того, чем бы его наполнить. Когда же полон ты, то и сон твой благостен. Думать надо, Балда, – изрек кот.
       — У людей не совсем так. Впрочем, ладно. Когда она кончится, эта болезнь?
       — Никогда. Ты можешь принять её и насладиться ею, ты можешь противиться ей и страдать, но ту уже никогда не сможешь избавиться от нее, – ответил Ольгерд. – Со временем болезнь шамана может утихнуть, угомониться, уснуть, адаптироваться к твоему существованию в социуме, но единожды подняв этот крест, ты будешь нести его вечно. Это не религия, которую можно сменить или же игнорировать, не мертвый Бог, от которого можно отречься.
       — Аллилуйя.* Но я так и не понял, что все это значит. К чему это? И зачем Нортон послал тебя?
       — К чему все это, – не ко мне вопрос. Насчет всего прочего, – ты так ничего и не понял? Подумай, кто такая Лейла?
       — Дочь королевы. И у нее роман с Прозерпиной.
       — И у нее роман с Прозерпиной, – передразнил Странника кот, криворотя. – Теперь это не просто роман, – они живут вместе. У них любовь, настоящие чувства. Чтобы избавиться от того гонева, в которым ты очутился, ты должен пройти всю дорогу и прийти к какому-то внятному умологическому заключению. Чему тебя постоянно учил дядя? Это было учением, а не вся та ахинея, на которую ты время в школе потратил. Думай, тупица. Ты же фабулы любишь.
       — Бла, бла, бла... Поэтому Лилит хочет найти Прозерпину, – чтобы им помешать? Она что, не хочет счастья своей дочери?
       — Не просто дочери. Лейла ее первеница – первая, законная и самая достойная из всех принцесса нашего мира. Мы отпустили её сюда только лишь с тем, чтобы она могла излечить душевную рану, стать целостной и удовлетворить свое сердце.
       — Мне это известно.
       — Молчи. Мы не учли того, что Прозерпина найдет ее здесь и все осложнится. Мне кажется, даже, я знаю, кто приложил к этому руку, но вот с какой целью, – пока неясно. Вернувшись из своего санатория, из своей украденной юности, Лейла излечит одну болезнь, но подцепит другую. Она захочет быть снова любимой, захочет вновь обрести свою прелестную Кору. Любовь – это идиотизм. Тебе ли не знать.
       — И в чем же худо тут? – спросил Странник, не думая.
       — Начинается. Нет места Персефоне в нашем мире. Аид и Преисподняя – совершенно разные вещи. Аналогом их Аида, нижним Адом у нас заведует Самаэль, но это совсем другой мир. Как человек не может жить в морских глубинах, так нет богине места в Преисподней. Как нет вам жизни выше атмосферы, так Лейла задохнется на Олимпе. Но это для лохов. Подумай о радио. Взаимоглушение разных частот.
       — Ага, понял. А как же Лилит? Она ведь стала богиней, причем успешно. А будучи богиней, спокойно посещала и Геенну.
       — Тупица. Это люди придумали. Это всё ваше гонево. Но тут что-то между. Ни то ни сё. Вы даже мира своего-то не видите. Бродите в тумане. Подумай.
       — Теперь понятно. Единственный выход для них, – покинуть свои обители и жить в отражениях, или же стать смертными.
       — И это повлечет за собой настолько ужасные последствия, что и подумать-то страшно, – сказал кот как-то неискренне. Никто не стремится в Амбер. Все бегут из него.
       — Теперь Лилит желает отыскать Прозерпину, пока она уязвима, и запереть её? Но не всё так уж просто.
       — Похоже, что ты начинаешь капельку соображать. Твоё гонево – не совсем гонево. От тебя вообще ничего не зависит. Но уж коли выпала карта, так играй. Или в психушке валяйся. Или поди – утопись, в надежде там Люську увидеть. Она гонщица просто. Это игры Мицелия. Грибы древней всех. Они кукловоды. Вместе с разумом, они подарили вам все эти сказки. Я и сам тут гоню. Сам бы мог допереть, если б не кочумал.
       — И что вы все хотите от меня?
       — Королева Ночи умеет, как никто другой, плести интриги и отводить глаза. Пока я здесь, мне невозможно разглядеть всех ее планов. Хочу, чтоб ты держал меня в курсе. Но теперь и грибы знают, что ты знаешь. Игра осло-жняется. Но ты же дурак. Тебе по херу.
       — Не нравится мне это. Быть может, сами как-то разберетесь?
       — Ты выбираешь сторону Лилит?
       — Вот я попал. Она, конечно же, прелесть, но, всё же, я думаю, что Дьяволу это видней. И жалко будет Прозерпину... Ловушка.
       — Итак?
       — Можно подумать, что у меня богатый выбор. Согласен, – позвоню, если найдется.
       — Очень смешно.
       — Не более чем разговаривать с дедушкой Ольгердом. Хотя... Фантастика вечно сбывается. Так или иначе.
       — Резонно. Когда будет, что сказать, всего лишь подними трубку.
       — Серьезно?
       — Нет, конечно. Сначала тебе следует прилично упороться. Иначе никак.
       Странник вспомнил, как его уже засосало однажды в телефонную трубку, и кивнул головой.
       — Тебе пора, – сказал вдруг Ольгерд как-то очень сухо и прыгнул на диван.
       — Куда пора? – спросил кота дурень, но тот молчал. – Ну вот, великолепно. Конец связи. Как раз тогда, когда я только начал к этому привыкать.

       Странник погладил кота, выглядевшего довольно усталым и сонным, и тяжело вздохнул. Он понимал, куда пора, – Геката неоднозначно намекнула на то, что принесенной жертвы ей явно недостаточно. Он чувствовал, что должен, но полагаться лишь на одни ощущения, или же, слепо следовать приказам своих видений... Нет, достаточно с него этих глупостей.

       Едва Странник подумал об этом, как ленту на его кассетнике странным образом зажевало и музыка заиграла задом наперед. Сразу же вслед за этим одна за другой перегорели все лампочки, а когда стало темно, вспыхнуло содержимое пепельницы. В свете горящей пачки от табака Странник увидел глаза Скатии, глядящие на него со страшной картины. Сквозь ужасающую какофонию звуков послышался женский голос, напоминающий шипение тысячи змей, но, все же, приятный:

       — Чем дольше сслушаешь, тем сслаще его речи.
       — Нет, королева. Покинул кота буквально минуту назад.
       — Как жже он предссказуем, – прошипела Скатия.
       — Я в крайне неловкой ситуации оказался.
       — Вссё глупости. Ессзжжай в ссторону кедров. Там кровь пролей. Сскоро конец придет бабьему лету. Огонь мне ссердце ссогреет. Дожждь ссмоет сследы.


                Стих 2. Игры Скатии

       Голос умолк, бумага сгорела, а пепел и золотая фольга образовали невероятно красивый странный цветок. Было совершенно понятно, что нечто столь фантастическое и прекрасное не может случиться само по себе – создать подобное могла только живая разумная воля, причем, явно не человеческая.

       Уже давно Странник мечтал о том, чтобы хоть что-нибудь из увиденного им в запредельи вдруг ожило, материализовалось в реальном мире, с тем, чтобы он мог поделиться той поразительной, невероятной неземной красотой, тем великолепием, что он созерцал столь часто, ведь многие видения его были воистину бесподобны. И вот теперь перед ним сияло реальное отражение его грез – его доказательство. Оно было скромным и хрупким, почти нереальным, как фотография духа или легенда об артефакте, но он поверил ему. Он так увлекся игрой, что почти позабыл обо всем ему сказанном. 

       Не совсем понимая того, о чем собственно он сотворил заговор или молитву, Странник бросил листок на тлеющие угли в печи и убедившись, что письмо истлело, принялся собираться в дорогу. Надо ли говорить вам о том, что в топлении печи ранней осенью нужды не было, а он давно уже спал, выпив весь свой запас алкоголя и вдоволь наговорившись при этом с котом. Вылил кот коньяк, как же.

       Лишь только стемнело, Странник выкатил мотоцикл, завел его подальше от дома и тронулся в путь. Примерно в часах четырех езды, где-то на юге находился забытый богом мертвый поселок. Всего пару бараков и несколько изб неподалеку от заброшенного рудника. Наткнуться там можно было разве что на редких туристов, охотников да любителей кедровых орехов, и в глубине души парень очень надеялся встретить там именно их, или даже толпу пьяных мотоциклистов, бесцельно носящихся по округе круглыми сутками. Кого угодно, но не того, за кем он туда отправился, как одержимый посланник смерти. Ведь душа содрогалась даже во сне.
       Остановив мотоцикл, не доезжая бараков, Странник прислонил его к дереву, проверил свой револьвер и подкрался к светящемуся окну. За грязным столом, заваленным всякой условно съедобною дрянью, сидел его старый друг Панк и вдыхал пары БМК. Странник зашел внутрь, морщась от мерзкого запаха убогой бичарни. Даже ядреный аромат шведовой наркоты не мог перебить этот тяжелый вонючий дух. Мало того, что Панк дымил самокрутки и сам вонял так, что не приведи господи, так он еще, похоже, справлял нужду прямо в берлоге в неприкрытое жестяное ведро.
       Брезгливо морщась, Странник смахнул со стола консервные банки, заплеснувший хлеб, остатки протухшей рыбы, и поставил на стол пузырь – жестокий первач, который он держал дома на всякой случай. Незаменимая универсальная валюта на этот раз понадобилась ему самому.

       — Я знаю, зачем ты тут, – сказал ему Панк, вытаскивая из буфета на удивление чистые стопки. – Тебя послала она. Ты ей нравишься.
       — Всё это неважно, – ответил Странник, наливая сивуху, – пахла она почти как вискарь, и это слегка успокаивало.
       — Ты убьешь меня ради нее, – сказал Панк, ухмыляясь, и проглотил содержимое рюмки; при этом его передернуло, как эпилептика.
       — Ты собирался убить меня просто так. Так отчего бы мне не убить тебя ради дела? – ответил Странник и тоже накатил самогона.
       — Я знаал, что ты найдешь меня, – сказал Панк нараспев. – Ты почувствовал, что я снова сбежал? Как узнал?
       — Я не знал, – ответил Странник, вновь наполняя граненые мутные стопки. – Ты никогда не замечал, что есть огромная разница, из чего пить?
       — У меня внутри цветут сады и сверкают бриллианты, – ответил Панк, проглатывая самогон.
       — Все это чушь, – сказал, выпив, Странник и снова налил. – Ты их в жизни ни рузу не видел. Не отличишь от стекляшек. Самогон возымел своё действие, и дурачка понесло:

       С каким своим ты багажом во тьму приходишь,
       Ведь так и встретить тебя Скатия не прочь.
       Ты только отклик своих знаний в ней находишь;
       И отражение той Тьмы точь-в-точь.

       Приди с сомнением во мрак, – и тьма погубит;
       Войди с мечом к ней, – и коня тебе дадут.
       За честь и доблесть даже черти тебя любят;
       Когда ты низок, – в грязный хлев тебя введут.

       В раю все только лишь цветочки собирают
       И гимны господу плаксивые поют.
       Ад – свой у каждого. Такого не бывает,
       Чтоб принц и нищий вместе праздновали тут.

       — Но ведь сейчас мы вместе, – ухмыльнулся противный Панк, выпивая очередную порцию. – В одной гребаной Преисподней празднуем наше убожество. Я с тобой навсегда.
       — Это ненадолго, – ответил Странник. – Я как раз тут и нахожусь для того, чтобы исправить эту ошибку. Я прогоню тебя прочь. Уничтожу.
       — Ну-ну, посмотрим, – сказал заметно уже охмелевший Панк.

       Он взял со стола бутылку, проливая мимо, налил себе и приятелю; затем отвернулся, делая вид, что потерял равновесие, разбил ее о край ржавой буржуйки и, с розочкой в руках набросился на товарища. Выстрел с грохотом отбросил его назад. Схватившись за простреленный живот, Панк заскулил совсем по-собачьи.

       — Еще один щенок, – сказал с омерзением Странник, достал нож и отрезал своему другу голову. Он успел это сделать, пока тот был еще жив, и испытал нечто очень похожее на опиумную эйфорию. Да, именно так, – кровь опьянила его, одарила чувством победы и власти, но главное, – ему понравилось это делать физически. Пока тело было еще горячо, он с удовольствием расчленил его одним только ножом. Он ковырялся в кишках, твердя слово: вискера. И ему нравилось трогать их. Он словно вспомнил все это откуда-то и хотел еще крови. Разделывать труп для него оказалось совершенно естественным делом, – работа, приносящая удовлетворение, радость, азарт, интерес. В голове у него в  это время звучало:

       Форма резаных ран линейная,
       Но иная тоже возможна;
       Например, из-за сокращения
       Эластичных волокон кожи.

       Может быть веретенообразной
       Или даже овальной рана;
       А по складкам, – зигзагом разным, –
       Эта будет выглядеть странно.

       Станет рана дугой, – по круглому,
       И лоскутной, – углом касательным;
       Хорошо идет рана смуглому,
       А блондину, – не обязательно.

       Края ран таких всегда ровные
       По длине... и по глубине;
       И, как правило, многокровные
       Раны резанные вполне.

       Степень раны, – краса зияния, –
       Как по маслу пройдет клинок, –
       Не обманет вас ожидание,
       Если резали поперек.

       Раной резанной пишет прошлое
       И судьбу мою черный жрец;
       Заживление ран хорошее.
       Каллиграфия – шрам, рубец.

       Ничерта же ведь тут не вижу я,
       Змеевласая, где ключи?
       Говорить должен тише... лишнее,
       Ведь ты вссё уже получил.
    

                ***WD***


Следующий стих - http://proza.ru/2024/03/01/1445

Предыдущий - http://proza.ru/2024/02/28/1788

Начало сериала - http://proza.ru/2024/01/06/822

Сиквел - http://proza.ru/2023/02/03/1819

Начало сезона - http://proza.ru/2023/11/25/456