Ев. от Екатии. гл. 25. В границе тел

                Стих 1. Поцелуй дьяволицы

       Люсильда почувствовала легкое неудобство, будто что-то попало ей в глаз, возможно ресничка или принесенная откуда-то ветром пылинка. Она смахнула слезинку и вышла из живительной минеральной воды, чтобы взглянуть на себя в Alter Spiegel. Надо заметить, что в зале с бассейном, и без того довольно просторном, находилось множество дивных больших настоящих зеркал в позолоченных рамах. Все они являлись, вне всяких сомнений, настоящими произведениями искусства – старинными венецианскими зеркалами ручной работы.
       Это было довольно занятно и странно, – ведь от влаги и времени они должны были испортиться и потускнеть, но, похоже, Матильда, и правда, обладала ведьмовской силой, потому как они даже не запотели, но продолжали сиять благостной солнечной аурой и, как и положено подлинным венецианским зеркалам с золотой амальгамой, делали смотрящегося в них еще красивее.
       Отражаясь полностью, во весь рост, дьяволица смотрела на себя с милой довольной улыбкой, – откуда бы ни взялось это ее замечательное земное тело, выглядело оно более чем хоть куда, даже с точки зрения искушенной знатной дьявольской бестии, в жилах которой текла идеальная кровь. Ведьма любовалась собою, чувствуя, что и ею любуется кто-то еще.

       Глядя на ту, что еще недавно являлась пределом всех его грез и стремлений, Странник почувствовал приятную боль. Сердце его защемило, и он осознал, что есть в мире нечто, способное заменить дьявольский всепоглощающий опиум, которым стала после их сумрачной встречи Королева Ночи Лилит. Он вдруг почувствовал, что если ему вернут его юную дьяволицу, если он вновь прикоснется к ней хоть на миг, поцелует, вдохнет запах ее нежной бархатной кожи, заглянет в ее озорные глаза, то все краски мира вновь вспыхнут пред ним ярким праздничным фейерверком, жизнь обретет ясный смысл и упадет к его ногам затейливым мягким драгоценным ковром. Всею душой устремившись вдруг к чудному образу, апогею своего волшебного сна, Странник прошептал ее имя, и Люсильда услышала зов.
       Вздернув в удивлении бровь, она приблизилась как можно ближе и, глядя в глаза человеку, которого сама сотворила таким, поцеловала его – вдохнула надежду вместе с трепетной жгучей силой любви своего непокорного духа. Странник почувствовал поцелуй – ощутил его ясно, отчетливо, – это отнюдь не редкость в осознанных снах, но разница была в том, что сон этот имел вовсе не косвенное, а прямое отношение к жизни. Едва их губы коснулись, и дух его снова воспрял, жаждущий деяний и подвигов, раздался чей-то дьявольский смех и прозвучало слово «Свершилось».

       Неясно было, кто смеялся над ним – мужчина или же женщина, – смех звучал настолько мерзко и жутко, что вырвал его из сладкого сна, как вырывает из грез кнут надсмотрщика замечтавшегося не в меру раба. Лишь на мгновение почувствовал бедный Странник прикосновение губ к своей загорелой щеке и тут же вернулся с туманных небес на жестокую землю, познавая вновь боль лишения, казалось бы давно утихшую в его сердце. Милый дом смягчил падение познавателя, – ведь он стоял уже как бы между мирами, сам становясь порталом в силу частых своих превращений и регулярных теперь уже посещений какими-то духами. Страннику казалось даже, нет, – он был твердо уверен лишь в том, что жилище это построено совсем неспроста. Дом его, квадратный по основанию, был сориентирован строго по сторонам света, он имел также два входа – с востока и с запада. Окна его были выполнены в виде каких-то странных двуглавых крестов, а на юг и на север с верхнего чердачка смотрели два круглых окошка в образе крестов герметических. В памяти его возникло видение, случившееся с ним в гостях у милой безумной женщины. Ему вспомнился рыцарь, облаченный в изящные, золотые с чернью доспехи, покрытые чеканными узорами, гравировкой… и книга у него в руках.

       Он вновь услышал слова:
       — Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю.
       И снова ответил словами:
       — Стою и стучу.
       — Взойди сюда, и покажу тебе, чему надлежит быть после сего, – вновь сказал рыцарь, сел на ступень мраморной лестницы, а затем открыл книгу и, как ни в чем не бывало, принялся что-то читать.

       Все это виделось Страннику чисто и ясно. Поразительным было и те, что еще ни разу в жизни красивое видение не возвращалось к нему. Сколько бы усилий он не прилагал, у него лишь иногда получалось привидеть себе лишь нечто похожее, выходило даже изменить обстановку, воссоздавая атмосферу понравившихся некогда грез, но на такой чудесный флеш бэк он даже и не рассчитывал. Да, фотообои с изображением осеннего леса вновь и вновь расцветали, наполнялись красками-смыслом, но это все было лишь когнитивным, и в последствии он даже слегка дорисовывал что-то. Но вот такое, невообразимо и сложно-прекрасное, достойное любого музея... О нет, подобное ясно и четко он видел лишь изредка, и оно изменялось или было другим. Теперь же Странник, прикрыв глаза, наблюдал воспоминания о произошедшем с ним некогда в неординарной реальности. Он видел, как в чудесном саду стремительно наступает осень, как листья желтеют и падают вниз с легким шелестом вальса, как увядают цветы, чернея и умирая у него на глазах, но тут же по черному, кристаллами льда возникают иные узоры. Потом все стремительно тает... И так вновь и вновь. Год – ничто, – краткий миг бесконечности, всего лишь страница из книги.

       Сквозь шорох листьев, барабанною палочкой с кистью послышался шепот, а вслед за ним, очень тихо, отдаленные стоны и музыка. И опять всё вдруг стало ужасно логичным и жутким. В каждом сплетении веток, в каждой вещи прослеживалась некая закономерность, виделись знаки и символы, а в траве без труда читались «таинственные скрижали», разобрать которые он был не в силах. И вновь очень печальный, красивый женский голос нараспев произнес фразу: «Синяя книга – черный фолиант…». Так все и начиналось.

       — И никто не мог, ни на небе, ни на земле, ни под землею, раскрыть сию книгу, ни посмотреть в нее, – вырвалось у Странника.
       Рыцарь, не глядя на него, поднял одну бровь и сказал:
       — Иди, играй.

       Вслед за его словами, перспектива сада стала меняться. Лестница находилась уже где-то совсем вдалеке; деревья, смыкая верхние ветви, становились колоннами и арками копьевидной формы. Трава исчезла. На ее месте появился блестящий мраморный пол. Вдоль мраморных стен, покрытых древней мозаикой и гобеленами, в нишах зеленым светом горели газовые рожки. За колоннами промелькнул знакомый женский силуэт – это была, несомненно, Люсильда. Усилием воли Страннику удалось буквально приблизиться к ней, увеличив живую картинку. Она вздрогнула, вероятно, ощутив его взгляд, но вовсе не обернулась, а прошла босиком, обнаженная, грациозно и плавно, по затейливым невозможным фракталам, взялась за золоченые поручни и опустилась в бурлящий бассейн.

                Стих 2. Видения и реальность

       Видение вспыхнуло ярким светом, заполнило собою весь мир, но тут же неожиданно кончилось, как приступ смятения и переживаний от горного колдовского шалфея из Мексики. Надежда... должно быть, ее сумасшествие немало способствовало тому, что я встретил Люсильду и стал участником всего этого балагана, – подумал Странник и обнаружил в своих мыслях довольно здравого смысла. – Надо бы поискать книгу, – промелькнула новая мысль. Он тут же встал и записал ее карандашом на стене. Минуту спустя Странник снова прилег и принялся строить планы на день грядущий, стараясь визуализировать для себя радостные события. Одним из таких его мыслеобразов являлась прекрасная молодая художница.

       Вполне возможно, всё это было не слишком-то честно, не очень красиво и даже несколько подло, но здравый смысл ещё жил в познавателе, как дух сомнения, довольно прочно и не давал ему отречься полностью от материального в угоду бреду и видениям манящим извне. Что же до женщин, то он давно понял, что песнь Оберона хороша для прелюдии, ну а после мужчины становятся лишь приносителями. Женщины же, так или иначе, всегда хотят новых песен. Взять, к примеру, случай с шаманкой. Это лишь в мультике мы ведем их куда-то там в бесконечность к самой дальней звезде.
       Хоть мир таинственный-запредельный и переплетался теперь с миром дольним, но это не мешало Страннику ставить грань между своими жизнями здесь и там. Как не испытывает совершенно никаких мук совести добрый начальник, тиская на работе свою подчиненную, так же и он в повседневности чувствовал себя почти совершенно свободным от романтических привязанностей некоего потустороннего плана. Только на этот раз его ждал небольшой и странный подвох.

       Едва только Странник оделся, умылся и установил остатки своих длинных волос в надлежащее им вертикальное состояние – перьями, сообразно векторам некоего взрыва в башке, как в дверь раздался звонок. На пороге появилась Алина с походным мольбертом под мышкой и, хотела было войти, но остановилась.

       — Что это? – спросила она и усмехнулась, показывая пальцем на щеку радостного познавателя. – Ты не один? Или недавно проводил свою гостью?
       — Не понимаю, о чем ты, – ответил дурень, слегка зардевшись. – Проходи, тут никого, кроме нас с Ольгердом.
       — В зеркало на себя посмотри, – сказала Алина, но все же вошла.

       Пройдя вслед за нею, Странник подошел в прихожей к трюмо и принялся себя досконально осматривать. На щеке его четко обозначился след губной помады.

       — Не понимаю, откуда это, – сказал он, сильно смутившись.
       — Мне, в принципе, все равно, – ответила девушка, пытаясь найти на кухне среди легкого хаоса кофе.
       Она уже успела прогуляться по дому и, не почувствовав никаких следов пребывания в нем посторонних особ женского пола, похоже, была если не удовлетворена, то слегка сбита с толку.
       — Я тебе честно говорю, что не знаю, откуда это, – сказал дурень, открывая пачку хорошего чая. – Кофе кончился. Но у меня был где-то в зернах. Сейчас обжарю и намелю.
       — След на щеке не мог сам по себе образоваться. Сказал бы хоть, что сестра заходила или, там, тетушка. Хотя вряд ли у местных красавиц есть такая помада. «Пупа мисс ультра бриллиант», если не ошибаюсь, – сказала Алина, кончиком влажной белой салфетки оттирая страннику щеку.
       — Ты эксперт?
       — Я женщина и художница. Хотела поступать на гримера. Такой помадой у нас пользуются только звезды да редкие драгоценные интердевочки; поэтому я и не ушла сразу же, как увидела – интересно было бы посмотреть на эту знатную даму.
       — Если я расскажу тебе правду, то ты все равно не поверишь.
       — Если эта правда настолько удивительна, что в нее трудно поверить, то я выслушаю тебя с превеликим удовольствием, – сказала Алина.
       — Боюсь, что в этом случае одного чая нам будет недостаточно, – ответил Странник.
       — У меня в сумке с собой лимоны и бутылка настоящего «Арарата», – сказала Алина. – Словно чувствовала, что нарвусь на нечто подобное.
       — Тебе не нравится вино моего производства?
       — Если честно, то им в пору мариновать шашлык. Мели свой кофе, я пока все достану.
       — Лимоны и кофе, – дворянская закуска для коньяка. – Задумчиво произнес Странник, высыпая зерна на сковородку.
       — «Николяха». Моего деда сюда в тридцать пятом сослали. Обосновался, прижился, корни пустил. Не захотел уезжать.
       — У меня, приблизительно, то же самое. Только дед тут работал.
       — Настоящая знать не работает. Никогда. Развлечения разве что ради. Однако служит.
       — Он руководил геодезической партией.
       — А это уже другое дело. Всякое государство нуждается в обозначении своих границ и картографировании территории. Подобный государственный чин рук не пятнает.
       — Ну, значит, я запятнал. Да мне и нравится. Душа не болит. Да и какое там дворянство. Пахал дед, как проклятый, и детей гонял почём зря. Пни корчевали, а землю потом роздали. Блин, так кто же зайти-то мог ко мне ночью.
       — Сам думай. Мне надоело. Я теперь о другом. Все дело в отношении. Даже в сибирских рудниках дворянин останется дворянином, а беспородный мужлан и в золотых хоромах на царской должности непременно проявит себя как быдло.
       — Я вижу, ты та еще монархистка.
       — А ты разве нет? Живешь один нафига?
       — Я анархист.
       — Утопия. Детские шалости. Ничего страшного, – перебесишься. И зубы мне достаточно уже заговаривать. Я жду от тебя обещанную историю.

       Алина открыла бутылку драгоценного «Арарата» и, протерев коньячные бокальчики средней величины, плеснула в них по пару капель. Странник смолол горячие зерна, смешал часть кофе с сахаром, насыпал на тонко нарезанные кружочки лимона и начал рассказ.

       — Выходит, что не я одна такая безумная, – сказала художница пару часов спустя голосом не вполне строгим и трезвым.
       — Так значит, – ты мне веришь?
       — Ну, скажем так, не всему, но если отфильтровать некоторую обычную мужскую ложь, то есть в этом рассказе присутствует некое зерно истины. Еще мне неясно, зачем Люсильда красила губы перед джакузи, но, может, у дьяволиц так и принято. Тебе, кажется, позвонить сейчас нужно.
       — А может, я вечером позвоню? – спросил дурень, скромно лелея надежду.
       — У тебя точно никого не было за то время, что мы не виделись?
       — Совершенно точно. Ты сама сможешь убедиться в этом, когда увидишь, сколько там всего накопилось.
       — Для мудака своего возраста, ты или слишком неплохо врешь, или... пойдем, проверим, – сказала Алина, вставая и расстегивая белоснежную блузку, – одевалась она более чем изыскано.

       Дорвавшись друг до дружки, любовники так увлеклись процессом, что не заметили, как наступил день. Совсем обессилившие, но все еще не насытившиеся, они лежали рядом, давая своим телам отдохнуть. Спали они до полуночи. Затем Алина, привыкшая смотреть новости, в отличие от анархиста, вытерла пыль с пузатого экрана телевизора и включила его. Для внешнего мира теперь её не существовало.
       Усатый ведущий программы «Взгляд» что-то долго, увлеченно и нудно рассказывал, а его лысый гость буквально выбесил  Странника своими поучительными докторскими интонациями. Тогда дурень встал, побродил, ощутив недомогание, принял пригоршню таблеток, и снова прилег. Уже во сне ему снова причудилась немецкая речь, которая была вполне почему-то понятной.

       — Bescheidne Wahrheit sprech ich dir.
       Wenn sich der Mensch, die kleine Narrenwelt
       Gew ёhnlich fur ein Ganzes halt!
       Ich bin ein Teil des Teils, der anfangs alles war
       Ein Teil der Finsternis, die sich das Licht gebar
       Das stolze Licht, das nun der Mutter Nacht
       Den alten Rang, den Raum ihr streitig macht,
       Und doch gelingt's ihm nicht, da es, so viel es strebt,
       Verhaftet an den K ёrpern klebt.
       Von K ёrpern stromt's, die Korper macht es sch ёn,
       Ein K ёrper hemmt's auf seinem Gange;
       So, hoff ich, dauert es nicht lange,
       Und mit den K ёrpern wird's zugrunde gehn, – сказал Мефистофель.*

       Вслед за словами Лукавого, который представился познавателю в довольно приятном обличье, Странник оказался в бассейне, в обществе ангела и трех очаровательных ведьм, которые почему-то в упор его не замечали.

                ***WW***

Следующий стих - http://proza.ru/2024/03/05/155

Предыдущий - http://proza.ru/2024/03/01/1445

Начало сериала - http://proza.ru/2024/01/06/822

Сиквел - http://proza.ru/2023/02/03/1819

Начало сезона - http://proza.ru/2023/11/25/456

*Я скромно высказал лишь правду, без сомненья.
Ведь это только вы мирок нелепый свой
Считаете за всё, за центр всего творенья!
А я - лишь части часть, которая была
В начале всё той тьмы, что свет произвела,
Надменный свет, что спорить стал с рожденья
С могучей ночью, матерью творенья.
Но всё ж ему не дорасти до нас!
Что б он ни породил, всё это каждый раз
Неразделимо связано с телами,
Произошло от тел, прекрасно лишь в телах,
В границах тел должно всегда остаться,
И - право, кажется, недолго дожидаться -
Он сам развалится с телами в тлен и прах.

Иллюстрация — Alfons Maria Mucha; 24 июля 1860, Иванчице, Моравия, Австрийская империя — 14 июля 1939, Прага, Протекторат Богемии и Моравии.