Мать

   Мария Андреевна...
Почти с юных лет её называют по имени и отчеству.
После окончания медицинского училища мало улыбчивая,
симпатичная девчушка серьёзно ходила по отделению, палатам,
выполняя свои многочисленные обязанности, не вступая ни в какие
разговоры, кроме деловых.
В сестринской однажды ей сказали:
   - Ты так ведёшь себя, словно ты не Машенька медсестра,
а сама Мария Андреевна, наша главная.

   Все засмеялись, но стали называть её, с тех пор, только
Марией Андреевной.
Сейчас она глубоко пожилая, совсем одинокая, разбитая болезнями
и незатухающей душевной болью, старуха.

   Тяжело передвигаясь по годами исхоженному маршруту своего жилья,
она возвращается в большое, когда-то удобное мягкое кресло, а теперь
провалившееся и накрытое огромным пледом. Кресло придвинуто к столу
и с той стороны, где она сидит, на нём меняются книги, газеты,
журналы, но неизменен большой семейный фотоальбом и большая линза
с ручкой на нём.

   Свой день она начинает и заканчивает этим альбомом.
Проводит подрагивающими пальцами по родным лицам, улыбается,
иногда плачет, что-то говорит, как с живыми, здоровается, желает
спокойной ночи. Просит... присниться ей.

   Будто вняв её просьбе, они ей снятся, вернее, она знает, что снились,
но не все сны может вспомнить, что происходило, что говорили.
Это не огорчает её - привыкла, но мешает отойти от прошлого, заставляет
только им и жить. Да она и не хочет ничего другого, не жаждет перемен.

   На этой фотографии её мама и папа. Мама, как и в жизни, тихая, кажется,
что ей хочется спрятаться, укрыться даже от внимания горячо любимой дочери.

   Папа хмурый. Его рука на плече жены. Создаётся впечатление, что он
удерживает её, чтобы не убежала. Крутенек был отец. Мать жила
по распорядку им утверждаемому. Даже дочке своей, Маше, она с порога
объявляла, что может побыть у неё один час. Отец сказал:
"Успеете наговориться по делу, а трепать языками - не гоже".

   Они не обсуждали, прав ли отец, требуя неукоснительного подчинения.
Даже посмеивались. Матери хотелось помочь в чём-нибудь дочке,
но у Маши во всём был идеальный порядок, еда всегда наготовлена
и им оставалось посидеть, угоститься чем-нибудь вкусненьким.

   Мария Андреевна, поцеловав фото родителей, шепчет: "Упокой, Господи,
Андрея и Нину",- замирает, кажется, собирается с силами и начинает свою
ежедневную, единственную просьбу:
   - Мама и папа, берегите там мою доченьку, внучку вашу... Зою...
Молите о ней Бога, просите для всех нас прощения. - И слёзка...
Такая печальная. С прерывистым вздохом заканчивает их очередную беседу.

   Перевернув лист, Мария Андреевна склоняет голову, на подложенные
под подбородок кулачки, поставленные один на другой.
Это её излюбленная поза встречи с мужем. В ней она застывает надолго,
только переводит взгляд по всему фото. Как же он красив,
её Алёшка! Роскошные чёрные кольца кудрей венчают прекрасную голову
молодого мужчины. Ладная высокая поджарая фигура... Даже и сейчас,
а может, особенно сейчас, она не может поверить, что стала женой
такого удивительного мужчины.

   - Алёшенька... Как ты там? Вижу, всё хорошо. Зоечка с тобой?
Слушается? Не убегает? Береги её, милый. Я скоро сменю тебя.

   Ещё несколько листов перевёрнуто: бабушки, дедушки, сестра, брат...
подруги. А вот, наконец, большое фото дочки - Зои.
Здесь ей 12 лет. Красавица! Копия папы.
Мария Андреевна смотрит на дочь, плачет.
 
   Встреча Марии Андреевны с дочерью сегодня выдалась особенно
тяжёлой. Давящая боль за грудиной появилась и усиливается,
рука невольно прижалась к месту, где остро болит, но глаза
не отрываются от любимого лица.
   Матери хотелось поговорить, но что сказать родному ребёнку,
которого нет уже несколько десятков лет на этом свете? Что не забыла,
что не отболело и не оставляют воспоминания, но не спасительные...
терзающие.

   Мария Андреевна тяжело вздыхает, прикрывает глаза. И картинки прошлого
потянулись вереницей, опутывая, возвращая в счастливую молодость.

   Их с Алёшей свадьба. Маша выходит за Алексея! Он инструктор райкома
комсомола. На хорошем счету у руководства. Перспективный.
Завидовали Марии: такого сокола очаровала!
Зависть и тайные негативные посылы были, конечно, по глазам некоторых
читались, но кто этим суевериям придавал значение? И в самом деле,
такая чушь...

   Молодым дали в очень приличном состоянии коммунальную комнату.
Как это было здорово! Особенно для Маши - вырвалась из-под бдительного
ока отца. Она подчинялась ему беспрекословно, но было тяжело от его
наставлений-придирок: не стирай вещи часто - аккуратней носи, тогда
и вещь не будет изнашиваться, и мыла меньше расходуется. Толстую кожуру
срезаешь с картошки... Ты не в армии, тут не чужое! Даже в тетради
заглядывал: в каждую клетку пиши!

   Однажды она не выдержала и сказала в ответ:
   - А ты окурки большие оставляешь! Курить вообще вредно, а ты ещё
и не экономишь! - Сказала и... крепко зажмурила глаза: что сейчас
будееет!

   Отец аж задохнулся от такой смелости дочки! После некоторого
раздумья изрёк:
   - Ты права. Всё... эта сигарета последняя. И... бросил курить!
Навсегда!

   Маша жалела мать: вся её жизнь по минуточкам, по копеечкам
была рассчитана мужем, хотя она несчастной не выглядела.

   А здесь у них с Алёшкой царство! Прекрасное! И она в нём главная!
В положенное время родилась дочка. Она так была похожа на своего папу!
Ещё сосем крошечная, но удивительное сходство с отцом бросалось в глаза.
Папа предложил назвать дочку Зоей. И это очень шло крошке, никаких
вариантов более и не рассматривали.

   Растёт Зоя. Наряжают её, как куколку: белая шубка, на лбу из-под
белой же шапочки колечки кудряшек выбиваются... Каждый любуется!
Но... как-то непонятно ведёт себя девочка: то ручки неожиданно,
с неприятным криком вскидывает, то хохочет неестественно громко
и так же неуместно, неожиданно. И не говорит, хотя ей уже три года
минуло.

   После тщательного обследования Зои, медицина ни единого
обнадёживающего шанса на положительные перемены не дала.

   Мария и её мать возили Зою в храмы, по святым местам.
Известные и высокие священники обещали молитв за отроковицу Зою,
но исцеления не обещали, говорили, что на всё воля Божья...

   Бросились по "бабкам". Одна очень знаменитая посмотрела на девочку,
велела оставить её с бабушкой, а Марию позвала для серьёзного
разговора наедине.

   - Есть верное средство для излечения девочки. Но для этого
нужно настоящее, верное и храброе материнское сердце.
Ты должна в глубокую полночь набрать из колодца непитой воды
и идти с ней на кладбище.

   До кладбища с кем угодно можешь пойти, по кладбищу только одна.
Проходя между оградками, не оглядывайся, не прислушивайся к голосам...
их много будет. О дочке думай, как помочь.

   Дойдёшь до своих родовых могил, выбери самое дорогое тебе
захоронение. Принесённой водой омывай выбранный памятник
(например, бабушки твоей) и приговаривай:
   -... Вот так, бабушка моя... Пришла я к тебе не с радостью,
не с гостинцами, а принесла тебе слёзы мои, вон их сколько
наплакала-насобирала. Ты смешай их со своими слезами, добавь
в них ум свой, радость и доброту сердца своего, чистоту души своей
и святую молитовку за здравие Зои, а я дочку мою, Зою, выкупаю,
да прочитаю над ней слова заветные, чтобы излечилась, кровиночка наша.

   Рассказала Мария матери, что нужно сделать. Плачет мать:
как такую страсть одолеть её доченьке, а Мария виду не подаёт, что
страшно ей до смерти, говорит бодренько:
   - Что ты, мама?! Разве это страх? Страх, что Зоя болеть будет
всю жизнь свою. Ты пойдёшь со мной до кладбища. Подождёшь меня у входа,
а я одна всё сделаю... А потом мы вместе домой вернёмся.

   - Хорошо-хорошо. А когда идти?
   - Когда будет рост Луны.

   Посмотрели по календарю и в назначенное время отправились.
Подготовки большой не было: водички зачерпнули из колодца,
чистые полотенца захватили с собой - водичку ими собирать с памятника.
Никого ни наказать, ни обидеть на страсть такую решились - за чадо своё беспокоились, здоровья хотели добыть, поэтому и, не сомневаясь, шли.

   Вот и кладбище. Ворота закрыты, но боковой притвор оказался
открытым. Осталась мать с этой стороны, Мария переступила черту между
живыми и мёртвыми...

   И удивилась: нет страха! Чуть заметный серп нарождающегося месяца
не разбавлял чернильного мрака окружающего мира, но словно светил кто-то -
или десятым чувством угадывала путь. Звуки... Да, их было
много и даже странных, неожиданных и пугающих, но Мария горела
внутренним теплом и светом и шла тропами, кое где заросшими,
кое где утоптанными.

   Несколько раз, почти касаясь её головы, с шумом пролетали большие
птицы, но она ни на что не обращала внимания - всё это ей ни помочь,
ни помешать не может.

   И вот ограда. Откинутая настежь калитка впустила неурочную
посетительницу. Не без дрожи в голосе заговорила она, обращаясь
к любимой бабушке. Сначала по писанному и выученному, а потом о том,
сколько дней и ночей проплакала над колыбелькой болезной дочки своей,
сколько молитв прочитала, поклонов сделала. Одна у неё надежда
осталась, одно упование.

   Разложила она сосудец с колодезной водой, полотенца, пустую чашу
перед собой поставила. Стала поливать воду на памятник, а стекающую полотенцем
собирать отжимать в чашу.
   И плакала, и говорила-приговаривала:
   - Дочка твоя, моя мама, у входа стоит. Как моя душа болит о Зоечке,
так её душа обо мне изболелась. Помоги, бабушка, горюшку нашему, ты ведь
ближе нас всех к Господу стоишь. Тебя он скорее услышит...

   Закончив, слила из чаши воду в сосудец, плотной крышкой завинтила -
ни капли не пролила. Сложила всё и - в обратный путь.

   Мать стояла там, где её Мария оставила. Да она и не могла шага
сделать: онемели её члены, не слушались от страха за дочку: вдруг
случится с ней беда, а ей даже на помощь прийти запрещается. 
На шаг не отступила от линии. И всю обратную дорогу они одолели
в молчании.

   Нет. Не помог этот материнский подвиг: растёт, хорошеет Зоя,
но не говорит, обслужить себя не может.

   Подумали, посоветовались, решили купить домик в соседней с городом
деревне, чтобы Зоя жила там с дедушкой и бабушкой на свежем воздухе,
а не взаперти в их квартире.

   Выбирали не долго: повезло. Домик небольшой, но места хватит всем.
Расположен недалеко от речки с отлогими берегами, поросшими огромными
деревьями. Автомобильная дорога далеко в стороне - всё, как мечталось!

   Мария Андреевна, за редким исключением, каждый день навещала дочку
и родителей. Алексей ездил, если жена не успевала. На выходные девочку
забирали домой.

   Зоя в развитии не только не продвигалась, но даже стала сдавать:
на имя своё отзывается всё реже, радуется всему: чужим и своим,
живым существам и красивым растениям одинаково
и не понять, знает ли она маму, папу, дедушку и бабушку, различает ли.

   Девочке минуло 10 лет. Утром мама заскочила на несколько минут,
умыла, переодела, причесала, покормила. Убегая, поцеловала дочку,
наказала слушаться бабушку и дедушку.

   - Да слушается она... слушается. Такая молодец,- грустно говорит
бабушка и подаёт мужу сумку. Теперь он сам по магазинам ездит
и оправдывается, если задержался или не всё купил потому что список
необходимого дома забыл.

   Оставшись с внучкой, бабушка обращается к ней:
   - Посиди на крылечке, милая, а я пойду полы вымою. Надо, чтобы
чистота была.

   Мельком глянув на калитку палисадника, отметила для себя, что она
закрыта и спокойно пошла в дом.

   Вдруг калитка чуть приоткрылась и в образовавшуюся щель, повиливая
хвостиком, вошёл котёнок. Девочка обрадовалась, как обычно закричала
и бросилась к живому серенькому комочку. Испугавшись, котёнок юркнул
на улицу таким же образом, как вошёл в палисадник. Зоя хотела его
поймать и нечаянно тронула калитку - она распахнулась - дедушка
не проверил запор...

   Бабушка увлеклась уборкой и на крыльцо не выходила. А тут и дед
вернулся. При виде распахнутой калитки, его, как током пронзило:
только бы ничего не случилось! Только бы не случилось! - мысленно
взмолился он.

   - Мать! Мать! - позвал он жену. Вы где? Чем занимаетесь?
   - Я убираюсь, внучка на крыльце. Что ты кричишь? Ребёнка напугаешь!
   - Кого я напугаю? Где она?

   Это был шок! Пожилые бабушка и дедушка метались по двору, дому,
заглядывали во все уголки - девочки не было. Что делать?
Пришла беда!

   Искали девочку трое суток. Всё небольшое село подключилось к поискам.
В речку ныряли, баграми проверяли - безрезультатно. Течением унести
не могло: дно затянуто корягами.  И тут так некстати полил дождь.
Утешало, что быстро кончился и снова стало тепло.

   К концу третьих суток, на расстоянии десяти километров от села, Мария
Андреевна под большим кустом орешника что-то заметила. Без всякой надежды
она приблизилась и увидела приткнувшуюся к бугорку дочку. Измученная,
оборванная, грязная, вся искусанная комарами, она была в сознании,
но ни единого признака присутствия каких-либо эмоций не выражала.
В руках у неё был полуживой котёнок, которого она прижала к себе.

   - Зоя... Зоя... Доченька моя! Зачем ты сюда шла? Мы по тебе плакали... искали... звали тебя... - Девочка молчала. Сделав несколько глотков воды,
страдалица впала в забытьё.

   Девочка серьёзно заболела. Двусторонняя пневмония, застужены почки.
Почти год интенсивного лечения начал давать положительные результаты,
верилось, что всё обойдётся, но однажды в ночь поднялась высокая
температура, а на следующий день девочки не стало.

   Мария Андреевна что-то себе капает, пшикает в рот, кладёт таблетку
под язык. Делает она это не из желания выжить - так,  по привычке.
И есть у неё мечта набраться сил и, пока жива, посетить место
упокоения её родных, поклониться, сказать:

   - Молю за вас я днём и ночью Бога. И... о себе молю:
О, как хочу я к Вам!

   Но это только половина объёмного альбома.
Мария Андреевна, посидев в тяжком раздумье, замечает, что дыхание
выравнивается, боль отпускает, и она снова обращается к фотографиям.
На них другая часть её жизни. 

   Оставшись одна на всём свете, она всё чаще стала задумываться:
для кого и для чего ей теперь жить? До пенсии далеко.
А что потом? И решила, что не надо ей ждать этого "потом".

   В городе есть детское учреждение. В нём содержатся от рождения
самые несчастные, самые обездоленные крошки-дети: подкидыши,
отказники в родильных домах и изъятые из неблагополучных семей.

   За ними ухаживают, лечат, примерно до года и передают в Дом малютки,
в котором детки живут до трёх-четырёх лет. Ничего страшнее, чем это
место, в которое попадают несчастные с рождения, на земле, пожалуй, нет.

   Наслышанная о муках этих крошек, Мария Андреевна, в особо
трудную для себя минуту, решила посетить это заведение. Её впустила
знакомая коллега. Войдя в просторную комнату, заставленную
детскими коечками, в которых младенцы, в основном, лежали, лишь некоторые
сидели или неуверенно стояли, вцепившись пальчиками в перекладинку
боковой спинки. 

   Марию Андреевну поразила тишина в большой комнате, с количеством
не менее четырёх десятков душ, для которых естественным было бы громко
плакать, надрываться от крика, требуя внимания.

   - Почему так тихо? - содрогнувшись спросила свою коллегу.
   - Когда поступают новенькие, кричат. Несколько дней кричат,
но к детям подходят по строгому режиму: покормить, искупать, переодеть.
Дети скоро усваивают, что кричать бесполезно, к ним не подойдут, и... успокаиваются или терпят... даже не знаю, как это назвать.

   - Заведующая на месте? Я бы хотела с ней поговорить.
   - Да. У себя.
   - Проводи меня к ней, пожалуйста.
   - Пойдём. Ребёночка хочешь взять себе? Ты одинока и возраст к полста
приближается... Проблемно.

   Мария Андреевна не ответила.
   В кабинете заведующей она испытала некоторое волнение, но только
из боязни, что в исполнении её решения могут возникнуть непреодолимые
препятствия.

   За столом что-то писала женщина, приблизительно её возраста.
Глаза заведующей, обращённые к вошедшей, выдавали усталость,
накопленную временем, и просто кричавшую безысходность. Заметив
на двери кабинета табличку, Мария Андреевна отметила для себя
имя и отчество заведующей.

    - Здравствуйте, Зинаида Петровна! Я к вам по серьёзному делу.
    - Здравствуйте... Излагайте, только, пожалуйста, конкретно
и коротко.
    - Я медсестра с большим стажем. Вам требуются медсёстры?
    - И медсёстры, и нянечки требуются. Приходят многие,
но не задерживаются. Специфика такая. Не выдерживают женщины.
("А оставить беспомощных детей - выдерживают",- подумала Мария Андреевна,
но вслух ничего не сказала).
    - Я хочу у вас работать. Возьмёте?
    - А почему вы решили у нас работать?
    - Личные причины. И медсестрой, и нянечкой могу...
    - Деньги нужны?
    - Нет. Я не нуждаюсь.
 
   Чтобы не спугнуть потенциальную сотрудницу, заведующая не стала
донимать её вопросами.
    - С заявлением, паспортом, трудовой и смотровой книжками приходите.
Я беру вас на работу.

    Уже на следующий день Мария Андреевна была зачислена в штат,
а через день приступила к работе.

   Она не сидела, без необходимости, в медицинском кабинете.
Каждую минуту спешила к детям. Говорила с ними, обращалась по имени,
ласково проводила ладошками по животикам, ножкам, гладила их по незнающей
нежных касаний головке.

    Игрушек у детей никаких не было. Мария Андреевна накупила ворох
ярких погремушек, Ванек-встанек. Она ходила от кроватки к кроватке,
нежно говорила с ними, вкладывала игрушки в их ручки...

    Прошло около месяца. Однажды вошедшая в комнату заведующая
впервые услышала детское гуление, доносившееся из дальней кроватки.
Это её, словно, громом поразило! Она заплакала, по-бабьи обхватив
ладонями щёки и качая головой.

    Год за годом Мария Андреевна жила с этими крохами.
От сердца отрывала, передавая их в Дом малютки и в то же время
радовалась, - растут детки.

    Ей стала сниться её Зоя. Во сне дочка говорила, смеялась,
помогала заниматься крошечными подопечными. Мать испытывала
душевный восторг, счастье, каких в её реальной жизни не было.

    Мария Андреевна купила фотоаппарат, фотографировала любимых детишек-
теперь они навсегда останутся с ней, как воспоминания, сны, из которых
не ушла её Зоя. Всё продляет долгий век, как все считают, одинокой
и обездоленной старухи, не догадываясь, что Мария Андреевна по-настоящему
счастлива своим особенным, выстраданным счастьем.