Джейн Остин - Гордость и предубеждение, Глава 58

Текст еще будет редактироваться.

Предыдущая глава http://proza.ru/2024/10/28/1781
Следующая глава http://proza.ru/2024/11/25/1947

Глава 58

После визита леди Кэтрин прошло всего несколько дней, и вместо того, чтобы получить ожидаемое Элизабет письмо с извинениями от своего друга, мистер Бингли привёз с собой в Лонгборн самого Дарси. Они приехали рано; и, прежде чем миссис Беннет успела сообщить ему, что они видели его тётю, чего со страхом ждала её дочь, Бингли, которому хотелось остаться наедине с Джейн, предложил им всем прогуляться. Его предложение было принято. Миссис Беннет не любила долгие прогулки; у Мэри не было свободного времени; но оставшиеся пять быстро собрались и вышли из дома. Бингли и Джейн, однако, вскоре позволили остальным обогнать себя. Через какое-то время они заметно отстали, оставив Элизабет, Китти, и Дарси втроём. Они почти не разговаривали; Китти слишком робела в его присутствии; Элизабет втайне обдумывала отчаянный шаг; а он, возможно, был занят тем же.

Они направлялись к дому Лукасов, так как Китти хотела навестить Марию; Элизабет не сочла нужным присоединиться к ней, и, когда Китти их покинула, смело пошла с ним дальше одна. Настал момент сделать то, на что она решилась, и, пока у неё хватало смелости, она поспешила начать:

"Мистер Дарси, я очень эгоистичное создание; желая облегчить свою душу, я не забочусь о том, насколько тяжело вам будет выслушать меня. Я давно хочу поблагодарить вас за вашу необыкновенную доброту к моей бедной сестре. С тех пор, как я всё узнала, я ждала возможности сказать вам, как глубоко я признательна. Если бы об этом знала вся моя семья, мне не пришлось бы благодарить только от своего имени."

"Мне жаль, очень жаль, - удивлённо и взволнованно ответил Дарси, - что вы узнали об этом. Вы могли неверно истолковать мой поступок, а я не хотел тревожить вас. Мне казалось, что миссис Гардинер заслуживает доверия."

"Не вините мою тётю. Это Лидия случайно проболталась о вашем участии в этом деле; и я, конечно, не успокоилась до тех пор, пока не узнала все подробности. Позвольте мне ещё много раз от лица всей нашей семьи поблагодарить вас за великодушие и сострадание, которые заставили вас вынести все тягостные и неприятные хлопоты, связанные с поисками беглецов."

"Если вы хотите поблагодарить меня, - ответил он, - то делайте это только от своего имени. То, что мною руководило в том числе и желание доставить вам радость, я не стану отрицать. Но ваша _семья_ ничем мне не обязана. Хотя я глубоко уважаю их, но думал я только о _вас_."

Элизабет была слишком смущена, чтобы произнести хоть слово. Немного помолчав, её спутник добавил: "Вы слишком великодушны, чтобы дразнить меня. Если вы чувствуете ко мне то же, что в апреле, скажите мне об этом прямо. _Мои_ чувства и намерения не изменились, но одно ваше слово - и я больше никогда не напомню вам о них."

Элизабет, хорошо понимая, как неловко он себя чувствует и с каким беспокойством ждёт её ответа, заставила себя говорить и сразу, хотя и довольно сбивчиво, дала ему понять, что за прошедшее время её чувства претерпели столь значительные изменения, что теперь она с удовольствием и благодарностью готова принять его предложение. Услышав это, он испытал такое счастье, которого ему, наверное, не приходилось испытывать ещё никогда; и он высказал, что думает и чувствует в этот момент, с такой убедительностью и такой горячностью, какие только можно ожидать от страстно влюблённого мужчины. Если бы Элизабет была способна выдержать его взгляд, она бы увидела, как радость, переполнявшая его сердце, отразилась на его лице, и как ему это идёт; но, хотя она не могла смотреть, она могла слушать, и он говорил ей о своей любви, и, убеждаясь, как она дорога ему, она с каждой минутой всё больше ценила его чувство.

Они шли, сами не зная куда. Им столько всего нужно было осознать, пережить и высказать, что они не замечали ничего вокруг. Вскоре Элизабет выяснила, что объясниться друг с другом им помогли усилия леди Кэтрин, которая действительно встретилась с ним, возвращаясь домой через Лондон, и рассказала ему о своей поездке в Лонгборн, о том, что заставило её поехать туда, и своём разговоре с Элизабет; старательно повторив все её выражения, которые, по мнению её светлости, особенно ясно показывали испорченность и самонадеянность Элизабет; полагая, что это поможет ей получить от племянника обещание, которого она не смогла добиться от неё. Но, к несчастью для её светлости, её рассказ произвёл противоположное действие.

"Я понял, - сказал он, - что могу надеяться так, как до этого не решался надеяться. Я достаточно хорошо знал ваш характер и не сомневался, что, если бы вы твёрдо, окончательно решили отвергнуть меня, вы бы так и сказали об этом леди Кэтрин, прямо и откровенно."

Элизабет, покраснев и засмеявшись, ответила: "Да, вы достаточно хорошо знакомы с моей откровенностью, чтобы поверить, что я на это способна. После того, как я так ужасно отругала вас прямо в лицо, я не постеснялась бы отругать вас и перед всеми вашим родственникам."

"Но разве вы сказали обо мне что-нибудь, чего бы я не заслужил? Ведь, хотя ваши упрёки были несправедливы, так как опирались на ошибочные сведения, моё поведение с вами тогда заслуживало самого резкого выговора. Я вёл себя непростительно. Не могу вспоминать об этом без отвращения."

"Не будем спорить, кто был больше виноват в тот вечер, - сказала Элизабет. - Поведение обоих, если строго посмотреть, было небезупречным; но с тех пор мы оба, я надеюсь, научились разговаривать более вежливо."

"Я не могу так легко простить себя. Все эти месяцы мне было невыносимо вспоминать, как я вёл себя тогда, - свои слова, манеры, выражения, которые я использовал. Ваш упрёк, вполне мною заслуженный, я никогда не забуду: 'если бы вы вели себя со мной как джентльмен.' Так вы сказали. Вы не знаете и едва ли можете представить себе, как мучили меня эти слова; хотя, признаюсь, прошло некоторое время, прежде чем я осознал их справедливость."

"Я даже не предполагала, что они произведут на вас такое сильное впечатление. У меня и мысли не было о том, что они вас так заденут."

"Охотно верю. Вы считали меня тогда бесчестным человеком, я уверен в этом. Никогда не забуду, как изменилось ваше лицо, когда вы сказали, что, каким бы способом я ни делал вам предложение, вы никогда не согласились бы принять его."

"О! не повторяйте то, что я тогда говорила. Ни к чему вспоминать об этом. Поверьте, я давно уже стыжусь этих слов."

Дарси упомянул своё письмо.

"Прочитав его.. - сказал он, - как скоро, прочитав его, вы стали думать обо мне лучше? Вы поверили тому, что в нём написано?"

Она рассказала ему, какое впечатление произвело на неё это письмо и как постепенно она отказалась от всех своих предубеждений против него.

"Я знал, - сказал он, - что то, что я написал, причинит вам боль, но это было необходимо. Я надеюсь, вы уничтожили письмо. В нём есть определённые строки, в начале его, - я с ужасом думаю о том, что вы когда-нибудь сможете снова прочитать их. Я помню некоторые выражения, за которые вы меня вполне заслуженно можете возненавидеть."

"Я непременно сожгу письмо, если вы считаете, что это важно для сохранения моего расположения к вам; но, хотя мы оба знаем, что мои чувства могут иногда меняться, они всё же, надеюсь, не настолько непостоянны, как подразумевает эта просьба."

"Когда я писал это письмо, - ответил Дарси, - мне казалось, что я совершенно спокоен и холоден, но теперь я понимаю, что письмо написано с досадой и горечью."

"Письмо, возможно, начинается в таком духе, но заканчивается совсем по-другому. Последняя фраза - само великодушие. Но не думайте больше об этом письме. Чувства того, кто написал его, и той, что получила его, так сильно изменились с тех пор, что все связанные с ним неприятные обстоятельства следует забыть. Научитесь немного моей философии. Я вспоминаю о прошлом, только если воспоминания доставляют мне удовольствие."

"Я не могу похвалить вас за подобную философию. Ваше прошлое настолько безупречно, что удовольствие, которое доставляют вам воспоминания, объясняется не философией, а, что гораздо лучше, спокойной совестью. Но со мной всё не так. Болезненные воспоминания будут тревожить меня, и я не могу, не должен отмахиваться от них. Всю свою жизнь я вёл себя как эгоист, хотя мои убеждения были другими. В детстве меня научили нравственным нормам, но не научили исправлять свои недостатки. У меня были правильные принципы, но я следовал им с гордостью и высокомерием. К сожалению, единственный сын (а многие годы и единственный ребёнок), я был избалован своими родителями, замечательными и прекрасными людьми (мой отец, в особенности, отличался добротой и приветливостью), которые, однако, позволяли мне, поощряли и почти приучали меня быть самоуверенным и властным; ценить только тех, кто входит в круг нашей семьи, и пренебрегать всеми остальными; по крайней мере, считать, что по своему уму и своим достоинствам я превосхожу их. Таким я был с восьми до двадцати восьми лет; и таким я оставался бы до сих пор, если бы не вы, дорогая, милая Элизабет! Я вам стольким обязан! Вы преподали мне урок, очень трудный вначале, но исключительно полезный. Вы должным образом смирили меня. Я пришёл к вам, не сомневаясь, что вы примете моё предложение. Вы показали мне, как недостаточны мои притязания добиться внимания женщины, которая стоит того, чтобы добиваться её внимания."

"Вы действительно были уверены, что я соглашусь?"

"Конечно. Что вы скажете о моём тщеславии? Я был уверен, что вы желаете, ждёте моего признания."

"Видимо, я вела себя как-то неправильно, но это было неосознанно, уверяю вас. Я не хотела вас обманывать, но моя игривость часто увлекает меня не туда, куда надо. Как вы должны были ненавидеть меня после _того_ вечера!"

"Ненавидеть вас! Возможно, вначале я был разгневан, но очень скоро весь мой гнев обратился на другого человека."

"Боюсь даже спрашивать вас, что вы подумали обо мне, когда увидели меня в Пемберли. Вы осуждали меня за то, что я приехала туда?"

"Нет, нисколько; я был лишь очень удивлён."

"Вы не могли быть удивлены больше, чем _я_, когда вы подошли ко мне. Совесть говорила мне, что я не заслуживаю какой-то особой вежливости с вашей стороны, и, признаюсь, я не надеялась получить _больше_ того, что я заслужила."

"Я хотел тогда, - ответил Дарси, - обращаясь с вами предельно учтиво, показать вам, что у меня хватает благородства не держать на вас зла; и я надеялся, что вы простите меня и будете думать обо мне немного лучше, когда увидите, что ваши упрёки не пропали даром. Как скоро у меня возникли другие желания, я не могу сказать, но, мне кажется, примерно через полчаса после того, как я увидел вас."

Затем он рассказал о том, в каком восторге была Джорджиана от знакомства с ней и как она расстроилась из-за её внезапного отъезда; после этого его мысли, естественно, обратились к причине этого отъезда, и она вскоре узнала, что решение уехать из Дербишира вслед за ней и разыскать её сестру было принято им ещё до того, как он покинул гостиницу, и его серьёзность и задумчивость тогда объяснялись ничем другим, как размышлениями о предстоящих поисках.

Она снова поблагодарила его, но это была слишком болезненная тема для обоих, чтобы продолжать обсуждать её.

Пройдя неспешным шагом несколько миль, слишком поглощённые разговором, чтобы заметить это, они наконец обнаружили, посмотрев на свои часы, что им пора уже возвращаться домой.

"Где же мистер Бингли и Джейн?" - вспомнив о своих спутниках, они начали говорить о них. Дарси бы очень рад их помолвке; его друг сразу же сообщил ему о ней.

"Не могу не спросить - а вы были удивлены?" - поинтересовалась Элизабет.

"Нисколько. Когда я уезжал, я предполагал, что это скоро случится."

"Иными словами словами, он получил ваше разрешение. Я так и думала."

И хотя подобные выражения вызвали протесты с его стороны, из его объяснений она убедилась, что всё примерно так и было.

"Вечером накануне моего отъезда в Лондон, - сказал он, - я признался ему в том, в чём, думаю, должен был признаться уже давно. Я рассказал ему об всём, что произошло, и о том, что моё вмешательство в его дела оказалось безрассудным и неуместным. Он очень удивился. У него никогда не было ни малейших подозрений. Кроме того, я сказал ему, что ошибся, когда решил, что ваша сестра безразлична к нему; и, поскольку легко можно было заметить, что его чувство к ней осталось прежним, я не сомневался в их скорой помолвке."

Элизабет невольно улыбнулась тому, с какой лёгкостью он руководит своим другом.

"Вы сказали ему, что моя сестра любит его, исходя из своих собственных наблюдений, - спросила она, - или поверив мне на слово?"

"Увидел сам. Я внимательно наблюдал за ней во время двух последних визитов к вам и убедился в том, что она его любит."

"И ваша уверенность в этом, полагаю, сразу же убедила и его?"

"Да. Бингли искренне думает о себе очень скромно. Неуверенность в себе не позволяла ему полагаться на свои суждения в таком деликатном деле, но его доверие моим суждениям облегчило задачу. Мне пришлось признаться в том, из-за чего он потом какое-то время вполне справедливо сердился на меня. Я не имел права скрыть от него, что ваша сестра провела три месяца в Лондоне прошлой зимой, что я знал об этом и намеренно ничего ему не сказала. Он был в гневе. Но я уверен, что его гнев длился лишь до тех пор, пока у него оставались какие-то сомнения в чувствах вашей сестры. Сейчас он меня уже от всего сердца простил."

Элизабет хотелось заметить ему, что мистер Бингли просто восхитительный друг; такой послушный, что ему цены нет; но она сдержалась. Она понимала, что он ещё не привык к тому, чтобы над ним смеялись, и начинать было пока рановато. В предвкушении счастья Бингли, которое, разумеется, уступало лишь его собственному, он продолжал говорить, пока они не дошли до дома. В холле они расстались.

Предыдущая глава http://proza.ru/2024/10/28/1781
Следующая глава http://proza.ru/2024/11/25/1947


Pride and Prejudice
by Jane Austen

Chapter 58

Instead of receiving any such letter of excuse from his friend, as Elizabeth half expected Mr. Bingley to do, he was able to bring Darcy with him to Longbourn before many days had passed after Lady Catherine's visit. The gentlemen arrived early; and, before Mrs. Bennet had time to tell him of their having seen his aunt, of which her daughter sat in momentary dread, Bingley, who wanted to be alone with Jane, proposed their all walking out. It was agreed to. Mrs. Bennet was not in the habit of walking; Mary could never spare time; but the remaining five set off together. Bingley and Jane, however, soon allowed the others to outstrip them. They lagged behind, while Elizabeth, Kitty, and Darcy were to entertain each other. Very little was said by either; Kitty was too much afraid of him to talk; Elizabeth was secretly forming a desperate resolution; and perhaps he might be doing the same.

They walked towards the Lucases, because Kitty wished to call upon Maria; and as Elizabeth saw no occasion for making it a general concern, when Kitty left them she went boldly on with him alone. Now was the moment for her resolution to be executed, and, while her courage was high, she immediately said:

"Mr. Darcy, I am a very selfish creature; and, for the sake of giving relief to my own feelings, care not how much I may be wounding your's. I can no longer help thanking you for your unexampled kindness to my poor sister. Ever since I have known it, I have been most anxious to acknowledge to you how gratefully I feel it. Were it known to the rest of my family, I should not have merely my own gratitude to express."

"I am sorry, exceedingly sorry," replied Darcy, in a tone of surprise and emotion, "that you have ever been informed of what may, in a mistaken light, have given you uneasiness. I did not think Mrs. Gardiner was so little to be trusted."

"You must not blame my aunt. Lydia's thoughtlessness first betrayed to me that you had been concerned in the matter; and, of course, I could not rest till I knew the particulars. Let me thank you again and again, in the name of all my family, for that generous compassion which induced you to take so much trouble, and bear so many mortifications, for the sake of discovering them."

"If you _will_ thank me," he replied, "let it be for yourself alone. That the wish of giving happiness to you might add force to the other inducements which led me on, I shall not attempt to deny. But your _family_ owe me nothing. Much as I respect them, I believe I thought only of _you_."

Elizabeth was too much embarrassed to say a word. After a short pause, her companion added, "You are too generous to trifle with me. If your feelings are still what they were last April, tell me so at once. _My_ affections and wishes are unchanged, but one word from you will silence me on this subject for ever."

Elizabeth, feeling all the more than common awkwardness and anxiety of his situation, now forced herself to speak; and immediately, though not very fluently, gave him to understand that her sentiments had undergone so material a change, since the period to which he alluded, as to make her receive with gratitude and pleasure his present assurances. The happiness which this reply produced, was such as he had probably never felt before; and he expressed himself on the occasion as sensibly and as warmly as a man violently in love can be supposed to do. Had Elizabeth been able to encounter his eye, she might have seen how well the expression of heartfelt delight, diffused over his face, became him; but, though she could not look, she could listen, and he told her of feelings, which, in proving of what importance she was to him, made his affection every moment more valuable.

They walked on, without knowing in what direction. There was too much to be thought, and felt, and said, for attention to any other objects. She soon learnt that they were indebted for their present good understanding to the efforts of his aunt, who did call on him in her return through London, and there relate her journey to Longbourn, its motive, and the substance of her conversation with Elizabeth; dwelling emphatically on every expression of the latter which, in her ladyship's apprehension, peculiarly denoted her perverseness and assurance; in the belief that such a relation must assist her endeavours to obtain that promise from her nephew which she had refused to give. But, unluckily for her ladyship, its effect had been exactly contrariwise.

"It taught me to hope," said he, "as I had scarcely ever allowed myself to hope before. I knew enough of your disposition to be certain that, had you been absolutely, irrevocably decided against me, you would have acknowledged it to Lady Catherine, frankly and openly."

Elizabeth coloured and laughed as she replied, "Yes, you know enough of my frankness to believe me capable of _that_. After abusing you so abominably to your face, I could have no scruple in abusing you to all your relations."

"What did you say of me, that I did not deserve? For, though your accusations were ill-founded, formed on mistaken premises, my behaviour to you at the time had merited the severest reproof. It was unpardonable. I cannot think of it without abhorrence."

"We will not quarrel for the greater share of blame annexed to that evening," said Elizabeth. "The conduct of neither, if strictly examined, will be irreproachable; but since then, we have both, I hope, improved in civility."

"I cannot be so easily reconciled to myself. The recollection of what I then said, of my conduct, my manners, my expressions during the whole of it, is now, and has been many months, inexpressibly painful to me. Your reproof, so well applied, I shall never forget: 'had you behaved in a more gentlemanlike manner.' Those were your words. You know not, you can scarcely conceive, how they have tortured me;--though it was some time, I confess, before I was reasonable enough to allow their justice."

"I was certainly very far from expecting them to make so strong an impression. I had not the smallest idea of their being ever felt in such a way."

"I can easily believe it. You thought me then devoid of every proper feeling, I am sure you did. The turn of your countenance I shall never forget, as you said that I could not have addressed you in any possible way that would induce you to accept me."

"Oh! do not repeat what I then said. These recollections will not do at all. I assure you that I have long been most heartily ashamed of it."

Darcy mentioned his letter. "Did it," said he, "did it soon make you think better of me? Did you, on reading it, give any credit to its contents?"

She explained what its effect on her had been, and how gradually all her former prejudices had been removed.

"I knew," said he, "that what I wrote must give you pain, but it was necessary. I hope you have destroyed the letter. There was one part especially, the opening of it, which I should dread your having the power of reading again. I can remember some expressions which might justly make you hate me."

"The letter shall certainly be burnt, if you believe it essential to the preservation of my regard; but, though we have both reason to think my opinions not entirely unalterable, they are not, I hope, quite so easily changed as that implies."

"When I wrote that letter," replied Darcy, "I believed myself perfectly calm and cool, but I am since convinced that it was written in a dreadful bitterness of spirit."

"The letter, perhaps, began in bitterness, but it did not end so. The adieu is charity itself. But think no more of the letter. The feelings of the person who wrote, and the person who received it, are now so widely different from what they were then, that every unpleasant circumstance attending it ought to be forgotten. You must learn some of my philosophy. Think only of the past as its remembrance gives you pleasure."

"I cannot give you credit for any philosophy of the kind. Your retrospections must be so totally void of reproach, that the contentment arising from them is not of philosophy, but, what is much better, of innocence. But with me, it is not so. Painful recollections will intrude which cannot, which ought not, to be repelled. I have been a selfish being all my life, in practice, though not in principle. As a child I was taught what was right, but I was not taught to correct my temper. I was given good principles, but left to follow them in pride and conceit. Unfortunately an only son (for many years an only child), I was spoilt by my parents, who, though good themselves (my father, particularly, all that was benevolent and amiable), allowed, encouraged, almost taught me to be selfish and overbearing; to care for none beyond my own family circle; to think meanly of all the rest of the world; to wish at least to think meanly of their sense and worth compared with my own. Such I was, from eight to eight and twenty; and such I might still have been but for you, dearest, loveliest Elizabeth! What do I not owe you! You taught me a lesson, hard indeed at first, but most advantageous. By you, I was properly humbled. I came to you without a doubt of my reception. You showed me how insufficient were all my pretensions to please a woman worthy of being pleased."

"Had you then persuaded yourself that I should?"

"Indeed I had. What will you think of my vanity? I believed you to be wishing, expecting my addresses."

"My manners must have been in fault, but not intentionally, I assure you. I never meant to deceive you, but my spirits might often lead me wrong. How you must have hated me after _that_ evening?"

"Hate you! I was angry perhaps at first, but my anger soon began to take a proper direction."

"I am almost afraid of asking what you thought of me, when we met at Pemberley. You blamed me for coming?"

"No indeed; I felt nothing but surprise."

"Your surprise could not be greater than _mine_ in being noticed by you. My conscience told me that I deserved no extraordinary politeness, and I confess that I did not expect to receive _more_ than my due."

"My object then," replied Darcy, "was to show you, by every civility in my power, that I was not so mean as to resent the past; and I hoped to obtain your forgiveness, to lessen your ill opinion, by letting you see that your reproofs had been attended to. How soon any other wishes introduced themselves I can hardly tell, but I believe in about half an hour after I had seen you."

He then told her of Georgiana's delight in her acquaintance, and of her disappointment at its sudden interruption; which naturally leading to the cause of that interruption, she soon learnt that his resolution of following her from Derbyshire in quest of her sister had been formed before he quitted the inn, and that his gravity and thoughtfulness there had arisen from no other struggles than what such a purpose must comprehend.

She expressed her gratitude again, but it was too painful a subject to each, to be dwelt on farther.

After walking several miles in a leisurely manner, and too busy to know anything about it, they found at last, on examining their watches, that it was time to be at home.

"What could become of Mr. Bingley and Jane!" was a wonder which introduced the discussion of their affairs. Darcy was delighted with their engagement; his friend had given him the earliest information of it.

"I must ask whether you were surprised?" said Elizabeth.

"Not at all. When I went away, I felt that it would soon happen."

"That is to say, you had given your permission. I guessed as much." And though he exclaimed at the term, she found that it had been pretty much the case.

"On the evening before my going to London," said he, "I made a confession to him, which I believe I ought to have made long ago. I told him of all that had occurred to make my former interference in his affairs absurd and impertinent. His surprise was great. He had never had the slightest suspicion. I told him, moreover, that I believed myself mistaken in supposing, as I had done, that your sister was indifferent to him; and as I could easily perceive that his attachment to her was unabated, I felt no doubt of their happiness together."

Elizabeth could not help smiling at his easy manner of directing his friend.

"Did you speak from your own observation," said she, "when you told him that my sister loved him, or merely from my information last spring?"

"From the former. I had narrowly observed her during the two visits which I had lately made here; and I was convinced of her affection."

"And your assurance of it, I suppose, carried immediate conviction to him."

"It did. Bingley is most unaffectedly modest. His diffidence had prevented his depending on his own judgment in so anxious a case, but his reliance on mine made every thing easy. I was obliged to confess one thing, which for a time, and not unjustly, offended him. I could not allow myself to conceal that your sister had been in town three months last winter, that I had known it, and purposely kept it from him. He was angry. But his anger, I am persuaded, lasted no longer than he remained in any doubt of your sister's sentiments. He has heartily forgiven me now."

Elizabeth longed to observe that Mr. Bingley had been a most delightful friend; so easily guided that his worth was invaluable; but she checked herself. She remembered that he had yet to learn to be laughed at, and it was rather too early to begin. In anticipating the happiness of Bingley, which of course was to be inferior only to his own, he continued the conversation till they reached the house. In the hall they parted.