Книга о Ницше. Глава 5. Происхождение видов и синд

Привет из Франции, дорогие читатели. Я продолжаю свою книгу о Фридрихе Ницше и предлагаю вам новую главу. В ней я разбираю теорию происхождения биологических видов Ницше, а также происхождение классового общества, происхождение религии и причины падения классового общества. Объясняется это одновременно с позиции психоанализа доктора Зигмунда Фрейда и с позиции Ницше, взгляд которых на данный вопрос в целом совпадает.


Предыдущие главы.

1.Эволюция взглядов Ф. Ницше на греческую трагедию (http://proza.ru/2024/01/02/1506)
2. Ницше, Дарвин, Шопенгауэр (http://proza.ru/2020/08/14/1392)
3. Натурфилософия Ницше (http://proza.ru/2025/07/20/1573)
4. Ниспровержение морали (http://proza.ru/2025/08/03/1345)

Глава 5. Происхождение видов и синдром доместикации

Итак, остановимся подробнее на том, как должны происходить биологические мутации, если мы будем до конца следовать концепции Ницше. Нужно сказать, что жизнь по Ницше вообще в целом подчинена закону вечного возвращения. Эта концепция часто вообще остаётся непонятной, и часто её трактуют, как вечное возвращение всех вещей. Но это абсурд, и толкователи Ницше понимают её именно как абсурд, как намеренную абсурдизацию сущего. Тем не менее, Ницше в своих сочинениях предельно ясно писал, что вечное возвращение - это вечное возвращение жизни, а не всех вещей во Вселенной. Например, вот как заканчивается сочинение "Сумерки кумиров", прочнее некуда связывая воедино Диониса и вечное возвращение: "Ибо лишь в диониссических Мистериях, в психологии диониссического состояния выражает себя основной факт эллинского инстинкта – его «воля к жизни». Что обеспечивал себе эллин этими мистериями? Вечную жизнь, вечное возвращение жизни; будущее, обетованное и освященное в прошедшем; торжествующее Да, сказанное жизни наперекор смерти и изменению; истинную жизнь как общее продолжение жизни через соитие, через мистерии половой жизни. Поэтому сам символ половой жизни был почитаем греками, был подлинно глубоким смыслом среди всего античного благочестия. Всё, что присутствует в акте соития, беременности, родов, возбуждало высшие и торжественные чувства. В учении Мистерий освящено «страдание»: муки роженицы» освящают страдание вообще, – всякое становление и рост, всё, что служит залогом будущего, обусловливает страдание… Чтобы существовала вечная радость созидания, чтобы воля к жизни вечно подтверждала саму себя, для этого должны также существовать «муки роженицы»… Все это означает слово «Дионис»: я не знаю высшей символики, чем эта греческая символика, символика дионисий. В ней религиозный смысл придается глубочайшему инстинкту жизни, инстинкту будущности жизни, вечности жизни, – самый путь к жизни, соитие, понимается как священный путь… Только христианство, с лежащим в его основе ресентиментом по отношению к жизни, сделало из половой жизни нечто нечистое: оно забросало грязью начало, предпосылку нашей жизни…

5

Психология оргиазма, как бьющего через край чувства жизни и силы, внутри которого даже страдание действует как стимул, дала мне ключ к понятию трагического чувства, неверно понятого как Аристотелем, так и в особенности нашими пессимистами. Трагедия так далека от того, чтобы доказывать что-либо в пользу пессимизма эллинов в шопенгауэровском смысле, что скорее ее следует считать решительным опровержением этого пессимизма и противоположной ему инстанцией. Говорить жизни «да» даже в самых непостижимых и суровых ее проблемах; воля к жизни, ликующая, когда она приносит в жертву собственной неисчерпаемости свои высшие типажи, – вот что назвал я дионисическим, вот в чем угадал я мост к психологии трагического поэта. Не для того, чтобы освободиться от ужаса и сострадания, не для того, чтобы, очиститься от опасного аффекта бурной его разрядкой – так понимал это Аристотель, – но для того, чтобы, наперекор ужасу и состраданию, самому быть вечной радостью становления, – той радостью, которая заключает в себе также и радость уничтожения… И тут я снова соприкасаюсь с тем пунктом, из которого некогда вышел, – «Рождение трагедии» было моей первой переоценкой всех ценностей: тут я снова возвращаюсь на ту почву, из которой растет мое «хочу», мое «могу», – я, последний ученик философа Диониса, – я, учитель вечного возвращения…"

Повсюду, где Ницше говорит о вечном возвращении, он ссылается на Диониса, и в поздних сочинениях он уточняет, что теперь понимает Диониса исключительно как воскресшего бога. Дионис никак не может быть символом возвращения всех вещей во Вселенной, для этого у этого божества, как минимум, не тот ранг. Вряд ли даже Зевса и всех олимпийцев можно назвать тем рангом божеств, учитывая, что до них были титаны, а до них боги-стихии, как Земля или Океан, которые, к слову никуда не исчезли с появлением олимпийских богов. Диониса нередко изображали с рогом изобилия в руках, или с виноградной лозой, которая в Античности была символом сродни рогу изобилия. И поэтому Ницше совершенно прав, когда в "Сумерках кумиров" пишет: "Я был первым, кто, для уразумения более древнего, еще богатого и даже бьющего через край эллинского инстинкта, отнесся всерьез к тому удивительному феномену, который носит имя Диониса: он объясним единственно избытком силы".

И уже в позднем сочинении, в "Воле к мощи" Ницше однозначно пишет о Дионисе, как и символе возрождения и вечного возвращение жизни. "Дионис против «распятого» — вот вам антитеза. Это не различие относительно мученичества, — просто мученичество здесь имеет иной смысл. Сама жизнь, вечное её плодородие и возвращение обуславливает муку, разрушение, волю к уничтожению... в другом же случае страдание, сам «безвинно распятый» оказываются возражением жизни, формулой её осуждения. — Тут догадка: вся проблема — в смысле страдания: либо это христианский смысл, либо смысл трагический... В первом случае страдание должно стать путём к вечному блаженству, в последнем же само бытие оказывается достаточно блаженным, чтобы быть оправданием даже такого чудовищного страдания. — Трагический человек говорит «да» даже самому суровому страданию — он для этого достаточно силён, полон, обожествлён. — Христианский человек отрицает даже самый счастливый жребий на земле: он достаточно слаб, беден, обездолен, чтобы страдать от жизни в любой её форме... «Бог на кресте» — это проклятье самой жизни, перст, приказующий от жизни отрешиться, избавиться; растерзанный на куски Дионис — это обет во имя самой жизни, обещание её: она будет вечно возрождаться и восставать из разрушения". [Ф. Ницше, "Воля к мощи"].

Зная всё это, и зная, как Ницше критиковал дарвинизм и какие мысли выдвигал по поводу биологических мутаций, мы теперь можем полностью воспроизвести его картину того, как устроена жизнь и как формируются новые биологические виды.

Судя по всему, Ницше, как Шопенгауэр, был сторонником второй теории самозарождения жизни, это значит, что простейшие организмы, как одноклеточные, могут спонтанно зарождаться из неживого вещества. При этом, в самом начале за довольно короткий срок сформировалась вся биомасса планеты Земля, которая в дальнейшем будет оставаться неизменной. Это было похоже на цепную реакции в ядерном реакторе, когда жизнь возникла в одной точке океана, всё органическое вещество вокруг по цепочке стало "оживать". Что послужило причиной такого оживления мы можем при желании узнать, глобально же причиной является, конечно, Мировая Страсть. Это значит, что ещё до происхождения жизни в океане уже плавали органические ферменты, которые были катализаторами в химических реакциях. В какой-то момент в этот бульон ферментов попали аминокислоты, которые благодаря катализаторам из обычных аминокислот стали превращаться в сложные нуклеотиды, при этом нуклеотид, по сути, молекула ДНК смогла сама стать катализатором в химической реакции возникновения ферментов, она стала катализатором катализатора. Получался замкнутый круг: ферменты создают ДНК, а ДНК создаёт ферменты, хоть по сути они лишь ускоряют или снижают температуру химических реакций, которые и так происходят в природе, в этом назначение катализаторов. Итак, в целом, биомасса живых организмов на планете полагается неизменной. Хотя, конечно, в разные отрезки времени биомасса может быть разной, но через какие-то большие, суммарные промежутки времени она всегда оказывается одинаковой. Меняются только формы, какие принимает эта биомасса. Как известно, изначально она вся была сосредоточена исключительно в примитивных одноклеточных организмах. Сегодня суммарная биомасса одноклеточных значительно меньше, чем в момент зарождения жизни, поскольку значительная часть биомассы сосредоточена в сложных организмах, включая тех животных и растений, что обитают на суше. Это говорит о том, что период восстановления одноклеточных сильно увеличился по ходу происхождения новых биологических видов. Изначально одноклеточная особь могла копировать себя практически мгновенно, между смертью и воскрешением не было никакого заметного для окружающих временного промежутка. Позже этот период может значительно растягиваться, у более сложных организмов период возрождения к жизни может значительно превышать время жизни одной особи. Многие одноклеточные изменились, теперь они вошли в состав более сложных организмов и перестали быть самостоятельными организмами, они стали клетками. Тем не менее, закон должен действовать неукоснительно, каждый одноклеточный организм так или иначе переживает смерть и последующее воскрешение - это единственный способ сохранить постоянство биомассы на планете. Именно это Ницше и называет законом вечного возвращения. Из-за того, что есть более сложные организмы, включая нас, людей, период восстановления многих простейших организмов значительно увеличился, превосходя время жизни одного такого организма в сотни, возможно, даже тысячи раз. Но можно быть уверенным, что каждая живая клетка, входящая в состав человеческого тела, однажды воскреснет в виде самостоятельного одноклеточного организма, после чего погибнет, чтобы снова стать клеткой в составе уже воскресшего организма человека.

Итак, у Ницше ровно как и у Шопенгауэра присутствует такой аспект Мировой Воли, как случайность, несводимая к закономерности. У Шопенгауэра это вовсе есть первичная воля, когда она ещё не хочет чего-то конкретного и потом случайно сталкивает и разъединяет между собой различные поля и физические тела. По Ницше, Мировая Страсть - это изначально Большой Взрыв, она уже изначально имеет вполне конкретное и ясно намерение - разрушение всего вещества Вселенной. У Шопенгауэра случайность является элементом рока, она вырывает живых организмов и из повседневного бытия и обрекает на муки. Отсюда и его пессимизм. Пессимизм Шопенгауэра - феномен вовсе не эмоциональный, а логический, напрямую вытекающий из его картины мира. Точно также, радикальное жизнелюбие Ницше - это не его эмоциональное расположение духа, а логическое следствие тех выводов, к которым он пришёл. У Ницше случайность играет полностью противоположную роль. Организмы стремятся к своей гибели, к собственному скорейшему разрушению, но случайность вмешивается и отклоняет их траекторию. То есть, здесь получается, что страсть к захвату и присвоению возникает в результате случайности. Это сложнее представить. У Шопенгауэра страсть к захвату и пожиранию других живых организмов возникает сама собой, это естественный ход воли. Но попытаемся представить, как такая страсть могла возникнуть в понимании Ницше.

Представим себе жизнь в её первозданной форме, как одноклеточных, которые питаются только солнечным светом и минералами океана. Воля к разрушению для них находит самое короткое выражение. Одноклеточная особь делится, тем самым она одновременно умирает и воскресает, страсть к смерти есть одновременно страсть к размножению. Но когда случайность вмешивается, появляются биологические мутации. На тот момент мутации могут изменить только одно: изменить рацион питания одноклеточной особи, заставить её питаться тем, чем она раньше не питалась. Это изменяет время жизни, поскольку меняется химический состав особи, и она может прожить дольше, чем обычно, не умирать сразу после деления. Это стало приводить к избыточной биомассе на планете, и, чтобы справиться с этим, одни организмы стали поедать других. Разумеется, одноклеточные особи и раньше могли погибнуть от внешних причин, от различных воздействий внешней среды. И теперь, когда одни организмы стали причиной гибели других, они стали ещё больше менять рацион питания и тем самым копировать именно элементы внешней среды. Скажем, клетки-хищники стали копировать некую кислоту, которая встречалась во внешней среде и способна была разложить клетку. Клетки-хищники должны были научиться сами не гибнуть от этой кислоты, выработать фермент, который должен её нейтрализовать, чтобы использовать её как собственный пищеварительный сок. Начинается то, что можно назвать адаптацией к внешней среде и соревнование между этими адаптациями, что может показаться борьбой за выживание. Но в целом, как утверждает Ницше, борьба идёт не за выживание, борьба - это расточительство, растрата себя и воля к изначальному состоянию, где смерть и рождение есть одного и то же. Главный инстинкт - это саморазрушение и воля к гибели, но он сочетается с самыми разными инстинктами, возникшими случайным образом, которые препятствуют осуществлению главного инстинкта и вынуждают цепляться за жизнь. Поэтому главный инстинкт не может действовать прямолинейно, иначе первым организмам, скажем, рыбам достаточно было просто выпрыгнуть на сушу и тем самым погибнуть и осуществить основной инстинкт. Многие, возможно, так и делали, они пытались покончить с собой, иным это удалось, но другие вдруг научились жить на суше. Но из-за дополнительных случайных инстинктов главный инстинкт не может идти по краткому пути, он идёт долгими окольными путями, подвергая организм опасности, когда он добывает пищу, кров или пытается размножаться, где его могут подстерегать враги, для которых он - пища.

Можно сказать, что вечное возвращение - это реинкарнация, но только для одноклеточных, простейших организмов, существовавших в самом начале жизни. Они действительно являются бессмертными, и разница между ними заключается лишь в том, что одни воскресают сразу после смерти через деление, а другие становятся пищей, потом становятся клетками в составе многоклеточных организмов, которые становятся пищей для других, и так проходят большую пищевую цепочку, пока снова не станут одноклеточными. Для сложных организмов ситуация осложняется. Ведь их не было изначально, они состоят из клеток, которые должны возродиться в виде одноклеточных организмов, причём в разном возрасте сложный организм может состоять из разных клеток, меняется даже их количество, сравним хотя бы размеры новорожденного и взрослого человека. В целом получается, что сложные организмы никогда не возрождаются в точности такими, какими они были, хотя это можно условно назвать воскрешением, поскольку в состав взрослого организма входят те же клетки, что входили в его состав в прошлой жизни. Из-за этого он может ощущать некую связь с предыдущим воплощением, которая будет выражаться в повторении жизненного пути, влечений, особенностей внешности. На 90% это может быть тот же самый человек, и в конце концов, если он обладает такими же инстинктами, какими обладал другой умерший человек, то это и есть один и тот же человек, но полной идентичности здесь вряд ли можно добиться, да и не нужно, для большинства людей это было бы равносильно невыносимой пытке. В целом, не нужно 100% совпадения клеточного состава, чтобы воспроизвести умершую самость, поскольку количество быстро переходит в качество, и при определённом составе уже добавление даже 10% клеток уже не может сильно изменить качество. Целое становится чем-то несравнимо большим, чем сумма его частей. Можно сказать, что для формирования души достаточно и половины от предыдущего клеточного состава, но нужно сразу оговориться, что речь идёт не про бессмертную душу, а про смертную душу, которая умирает вместе с телом, как писал Аристотель. Здесь главное условие - уникальность: две одинаковых особи не могут существовать одновременно, не может существовать одновременно человек и его идентичный клон. Но, учитывая, как сложно добиться того, чтобы клетки умершего тела снова в том же составе спустя ряд пертурбаций, рождений и разложений снова собрались в ту же последовательность, ясно, что клонирование сложных организмов является очень маловероятным событием, настолько, что фактически является невероятным. А для более простых организмов оно становится и вовсе невозможным, поскольку они состоят из малого количества клеток, и здесь нужно почти 100% совпадение состава для воскрешения.

Попробуем теперь разобраться, как же происходят новые биологические виды согласно Ф. Ницше? "372. Поскольку всякий инстинкт неразумен, "полезность" для него не имеет значения. Всякий инстинкт, действуя, жертвует силой и другими инстинктами; в конце концов его тормозят, иначе он разрушил бы все своим расточительством. Итак, "неэгоистическое", жертвенное, неразумное не представляет собой ничего особенного - оно общее у всех инстинктов, они не думают о пользе целого ego (потому что вообще не думают!), они действуют "против нашей пользы", против ego, а часто и за ego - в обоих случаях невинно!" (Ф. Ницше, "Воля к мощи"). Концепция Ницше в чём-то является противоположной концепции Чарльза Дарвина. У Дарвина изначальной причиной является перенаселение, которое затем ведёт к борьбе за выживание. Организмы якобы плодят потомства больше, чем может обеспечить себя ресурсами, в результате в дикой природе ресурсов всегда в дефиците. Пока одни популяции вращаются в нескончаемом кругу добычи дефицита и борьбы за дефицитный ресурс, другие популяции адаптируются, вырабатывают такой способ добычи, который стал бы для них преимуществом, в итоге мутируют и становятся иным биологическим видом. Всё это было доказано на примере домашних животных, также на примерах многих растений, таких как омела и галапагосские вьюры. То есть, борьба за выживание действительно присутствует в дикой природе, ещё больше она присуща домашним животным, и какие-то виды, вероятно, формируются таким образом, но далеко на все. В основном же биологические виды происходят, по Ницше, совсем иначе. Действительно, решающее значение в этом имеет борьба, в которых одни могут служить пищей для других или являются конкурентами за пищу. Но никакой склонности к чрезмерному размножению в дикой природе, как правило, нет, поэтому ресурсов в целом всегда в избытке, и борьба идёт вовсе не за дефицит и не за выживание. Если борьба идёт за какой-то ресурс, то это вовсе не потому, что этого ресурса в дефиците, а потому, что организмы просто не обращают внимания на ресурсы, за которые не нужно конкурировать. В процессе питания им интересно не только утоление голода, а именно борьба за пищу и те опасности, которые она может сулить. Само чувство голода, как утверждает Ницше, появилось у живых организмов далеко не сразу, у многих организмов его просто нет, и они хотят есть не потому, что чувствуют спазмы в желудке или кишечнике, а потому что ищут опасности и растраты себя, а для этого нужно найти источники пищи. Новые виды возникают случайно, когда кто-то слишком далеко заходит в своей воле к самоуничтожению и подобно рыбе, выпрыгивающей на берег, пытается покончить с собой. Это не дефицит, это расточительство, организмы жертвуют собой, впустую тратят свою жизнь, но случайность мешает им погибнуть, и некоторые из них остаются жить. Такие организмы случайно мутируют и случайно адаптируются к новой среде, начиная питаться и дышать по-новому. При этом все они мутируют по-разному, тут возникает сразу несколько биологических видов, которые ещё не находится в иерархических отношениях между собой. Между ними возникает борьба, борьба опять же не за ресурсы, а за установление иерархии, где одни будут пищей, а другие охотниками. Многие виды так и исчезают в этой борьбе, а побеждают, а те, что остаются, выстраиваются в иерархические отношения. При этом изначально невозможно предсказать, кто победит в такой борьбе. Победят, судя по всему, те, кто смогут пожертвовать наибольшей своей частью при сохранения целого. То есть, скорее всего, верх возьмут те, кто будут размножаться меньше других, но которые при этом будут выигрывать в качестве, как сила и скорость, и, главное, готовность идти до конца. Понятно, что раз мы говорим о диких организмах, скажем, о диких животных, то понятно, что эта готовность идти до конца является для ним самих сюрпризом, они сами не могут знать, насколько они готовы пожертвовать собой ради победы, это невозможно спрогнозировать и просчитать заранее, здесь снова в дело вмешивается случайность, несводимая к какой-либо закономерности.

Вопрос, откуда тогда вообще берётся борьба за выживание, хорошо описанная на многочисленных примерах в книгах Дарвина? Тут надо полагать, что та самая случайность, что изначально создала адаптации одноклеточных и стала причиной возникновения биологического разнообразия видов, может оказать слишком сильное влияние, и тогда мы будем иметь не просто адаптации, а сверхадаптации. Сверхадаптивные виды не являются закономерностью, скорее исключением, но это исключение может быть крайне влиятельным в природе и вместе с тем крайне вредоносным. Такие виды действительно склонны плодить чрезмерно много потомства, которому не хватает ресурсов, и дальше многочисленное потомство начинает борьбу за дефицитные ресурсы, конкуренцию между собой и другими видами. Если они выигрывают это конкуренцию, то очень быстро проедают новую ресурсную базу, если проигрывают, то начинают практиковать каннибализм и паразитизм. То есть, они вполне подчиняются законам, открытым Дарвином. В целом такие сверхадаптивные виды можно назвать инвазивными видами. Одна разновидность их - это паразиты, к ним можно причислить также домашних животных и даже человека, если брать его как один вид, что в целом проблематично, и к тому же, даже среди инвазивных видов человек представляет собой исключение, что будет показано позже. Сейчас же важно понять главные мутационные изменения, которые испытывают инвазивные виды. Эта тема хорошо исследована на примере домашних животных, а совокупность мутаций и физиологических изменений получила название синдрома доместикации. Исследовательская группа под руководством Адама Уилкинса впервые провела исследования и предложила ряд признаков, которые характеризуют синдром доместикации, такие как уменьшение размера надпочечников, изменение пигментации шерсти, обвисание ушей, завивание хвоста колечком, измельчение зубов и вообще челюсти. Все эти симптомы были связаны с мутациями в клетках нервного гребня. Позже эти сравнительные исследования были подтверждены глубокими генетическими исследованиями, изучающими формирование особей домашних животных в эмбриональный период, и были подтверждены изменения в клетках нервного гребня. Испанские исследователи Дафни Анастасиади и Франсеск Пиферрер тем самым доказали, что изменения в клетках нервного гребня способны передаваться по наследству. [ Dafni Anastasiadi, Francesc Piferrer, Epimutations in Developmental Genes Underlie the Onset of Domestication in Farmed European Sea Bass, Molecular Biology and Evolution, Volume 36, Issue 10, October 2019, Pages 2252–2264, doi.org/10.1093/mo... ]. А именно это и нужно было доказать, чтобы показать, что синдром доместикации представляет собой не фенотипические изменения особей животных, а глубокие изменения в генотипе. И всё-таки, у этой теории есть скептики, поскольку не совсем понятен механизм перехода фенотипических изменений в генетические. То есть, не понятно, как одомашнивание человеком какого-то животного со временем приводит к изменениям в его генетике, которые передаются по наследству. Если мы предполагаем здесь отбор, то есть, человек селективно выбирал из стаи, скажем, волков, тех, у кого меньше череп и зубы, то получается, что такие особи волков уже существовали, а не возникли в процессе одомашнивания. Человек не создал этих волков, он только путём отбора усилил определённые признаки. Стало быть, синдром доместикации вовсе не является в полном смысле синдромом доместикации, поскольку он существовал уже до того, как животное одомашнили.

В целом, это противоречие несложно решить, если вести речь не о синдроме доместикации, а более широко о инвазивном синдроме, который действительно не создаётся человеком, а возникает в природе сам по себе повсеместно, паразиты тому пример. Другое дело, что в дикой природе таким инвазивным видам часто выжить трудно, поскольку они больше размножаются и потому будут постоянно сталкиваться с соседями в конкурентной борьбе за ресурсы. К тому же, нельзя забывать, что они не дружны между собой, и внутривидовая конкуренция у них тоже значительно выше, чем у диких животных. Это тоже было описано в сравнительных исследованиях доктора Ф. Ранге, где исследовалось поведение собак и волков. [Simona Cafazzo, Sarah Marshall-Pescini, Martina Lazzaroni, Zs;fia Vir;nyi and Friederike Range, The effect of domestication on post-conflict management: wolves reconcile while dogs avoid each URL: otherhttps://royalsocietypublishing.org/doi/10.1098/rsos.171553 (дата обращения: 23.05.2022)]». Собаки после ссоры у кормушки долгие часы избегали друг друга, тогда как волки после такой ссоры уже спустя несколько минут могли общаться и даже вместе играть. Волки менее злопамятны, у них меньше конкуренция внутри стаи, больше кооперации. Поэтому в естественных условиях, если собаки будут конкурировать с волками, то даже превосходство в численности собак не даст им серьёзного преимущества, поскольку они будут тратить много сил не только на борьбу с другими видами, но и на внутривидовую борьбу. В конечном итоге инвазивные виды начинают практиковать поедание падали и представителей своего вида, чтобы как-то избегать конкуренции за ресурсы. Черви или насекомые могут перейти к паразитизму. Но всего этого можно избежать, если животное будет одомашнено, то есть, произойдёт кооперация с человеком. Человек создаёт целую замкнутую систему питания, когда кормит инвазивных животных плодами инвазивных растений, скажем, кормит лошадей овсом, а потом этих инвазивных животных использует для того, чтобы выращивать инвазивные растения, на примере лошадей он использует их для того, чтобы возделывать пшеницу. Это взаимно нейтрализует вредное воздействие от этих инвазивных видов для природы. К тому же, человек может насильно контролировать их численность населения, препятствуя чрезмерному размножению. Иногда это приводит к вырождению и к частичной половой дисфункции животного, когда у него увеличивается период взросления и сильно снижается склонность к размножению. Но такая деградация не является обязательным последствием одомашнивания, в конце концов, такие дегенеративные виды уже служат лишь каким-то эмоциональным, а не практическим целям человека, стало быть, они экономически бесполезны. И всё-таки это очень важно для понимания человека. Человек специально отбирает животных с наибольшим сохранением детских признаков во взрослом возрасте, чтобы выразить на них свой инстинкт заботы о потомстве, если не может иметь реального потомства. Но если говорить о лошадях, коровах или свиньях, никакого продления детского возраста у них не наблюдается, наоборот, у них очень быстро происходит взросление и наступает готовность к спариванию.

В целом, существует только два безусловных признака инвазивного синдрома, который одинаково проявляется как у домашних животных, так и у домашних растений. Ведь у растений нет нервного гребня, и тут нужно говорить о других мутациях. На примере пшеницы и прочих злаков можно понять два основных изменения по сравнению с дикими злаками: больше зёрен на колоске и позднее осыпание (abscission) этих зёрен. [Kantar, Michael B.; Tyl, Catrin E.; Dorn, Kevin M.; Zhang, Xiaofei; Jungers, Jacob M.; Kaser, Joe M.; Schendel, Rachel R.; Eckberg, James O.; Runck, Bryan C.; Bunzel, Mirko; Jordan, Nick R.; Stupar, Robert M.; Marks, M. David; Anderson, James A.; Johnson, Gregg A.; Sheaffer, Craig C.; Schoenfuss, Tonya C.; Ismail, Baraem; Heimpel, George E.; Wyse, Donald L. (2016-04-29). "Perennial Grain and Oilseed Crops". Annual Review of Plant Biology. 67 (1). Annual Reviews: 703–29. Bibcode:2016AnRPB..67..703K. doi:10.1146/annurev-arplant-043015-112311. ISSN 1543-5008. PMID 26789233.]. Первый признак, понятно, характеризует склонность к чрезмерному размножению, второй признак косвенно связан с размножением, но оказывается очень полезен человеку. У дикой пшеницы зерно осыпается сразу после созревания плода, у домашней пшеницы созревшее зерно ещё долгое время остаётся на колоске, что делает удобным для человека сбор этого зерна. Эти признаки можно назвать идентичными тому, что происходят у домашних животных с надпочечниками, зубами, с обвисанием ушей и завиванием хвоста. И, конечно же, явный признак, связанный со всеми указанными выше представляет собой, например, долгий период лактации у домашних коров или чрезмерное несение яиц у кур. Несение яиц у кур уже невозможно назвать только половым инстинктом, большинство яиц являются бесплодными, курица несёт неоплодотворённые яйца, то есть, в отличии от дикой птицы, яйцо здесь созревает без оплодотворения. Это ровно тоже самое, что позднее осыпание зерна у пшеницы. Курица продолжает нести много после оплодотворения, яйца созревают без оплодотворения. Дикая корова сравнительно быстро теряет молоко после рождения телёнка в отличии от домашней коровы, у которой период лактации очень растянут во времени. Тоже самое можно обобщить на шерсть овец или мышечную выносливость лошадей. Понятно, что человек специально отбирал себе таких кур, которые несут больше яиц и коров, которые дают больше молока, но, чтобы этот отбор был возможен, они уже должны были существовать в природе до вмешательства человека, как опасная аномалия.

У человека точно также присутствует такой же поздний abscission, и принимает свою специфическую форму. У женщин это также приводит к увеличению периода лактации и связанному с этим увеличению размеров груди, а также увеличению количества фолликул, из которых затем рождаются яйцеклетки. Во время менструации из яичников выходит только одна яйцеклетка, но созревают при этом многие фолликулы, которые просто выводятся из организма. И такая пустая трата фолликул повторяется регулярно. У мужчин, разумеется, этот инстинкт связан с чрезмерной выработкой семени. Нужно понимать, что чрезмерное половое влечение у человека по сравнению с другими приматами никак напрямую не связано с инстинктом размножения. Да, это приводит к размножению, но чаще всего это представляет собой совсем другой инстинкт, а именно позднее осыпание, аналог позднего осыпания зерна с колоска. У человека этот инстинкт приобрёл такую специфическую форму, которая привела к гиперсексуальности. Но, во-первых такая сексуальность не обязательно приводит к полноценному половому акту с партнёром другого пола, во-вторых, люди практикуют занятие сексом уже после успешного зачатия, и, конечно, пользуются средствами предохранения, которые известны с древних времён, хоть и в несовершенной форме. Всё это абсурд с точки зрения инстинкта размножения, такого просто не может быть, если семя и фолликулы нужны только для размножения. Тем не менее, этот инстинкт настолько сильный, что переоценить его влияние на мировую культуру крайне сложно. Половой инстинкт - это буквально двигатель человеческого вида, основной мотив большинства его поступков, как хороших, так и дурных, главный его источник удовольствия и вместе с тем причина большинства его страданий. Следовательно всё, что мы писали выше про иерархию, мораль господ и мораль лакеев, про древнее удовольствие от боли и прочее теперь следует рассмотреть ещё и с этой стороны, со стороны сильнейшего сексуального инстинкта человека, представляющего собой разновидность инстинкта позднего осыпания.

К счастью, нет необходимости заново искать связь между сексуальностью, скупостью и удовольствием от боли другого человека. Здесь всю работу проделал уже доктор Фрейд. Он хорошо показал, что скупость как и садизм одинаково формируются в анальной фазе психосексуального развития, то есть формируются в том возрасте, когда ребёнка приучают к горшку. В этом же возрасте вообще происходит приучение к правилам гигиены и, следовательно, восприятие Другого, как некоего набора требований. Если родители оказывают давление на ребёнка, чтобы приучить его в горшку, и вместо похвалы за удачное использование, ругают за каждый промах, это формирует анальную фиксацию, которая может приводить к скупости. Как ребёнок в подобных условиях получает удовольствие от запора и возможности максимально задерживать кал, так во взрослом возрасте человек получает удовольствие от удержания эмоций и денег. Но что происходит, если он не может вернуть себе своё имущество, скажем, дав денег взаймы, он не может получить их обратно, более того, это становится невозможным по причине разорения кредитора? Тогда включается другой механизм анальной фиксации - садизм. Нормы рушатся, и человек начинает наслаждаться разрушением правил и норм, вплоть до правил гигиены. Садистское удовольствие заключается не просто в причинении боли жертве, а в том, чтобы заставить её отречься от нормы, заставить её переступить через себя, через нормы, через гигиену, и в конечном итоге жертва осознаёт свою безысходность, она понимает, что источник этих моральных норм: бог, родители, общество, не способны ей помочь. С этого момента жертва отождествляет себя с вещью, над которой садист имеет полную власть, где для него наступает пик удовольствия. То, что Ницше описывает во второй книге "К генеалогии морали" является ещё очень проницательной догадкой, но доктор Фрейд превратил эту догадку в неоспоримый научный факт. Древнее правосудие строилось на такой анальной фиксации, если кто-то не выплачивал долги, то заимодавец получал право его пытать, позже его право забрало у него государство, а ему оставило право лишь смотреть за этим и наслаждаться. Наконец, жрецы религий усмотрели в этом возможность проповеди своей религии, мол, бог отомстит грешникам за их грехи после смерти, а праведники после смерти будут наслаждаться зрелищем пыток грешников, которые при жизни издевались над ними. Понятно, что сами религии были куда сложнее этой концепции, особенно христианство, но это было то, что религии проповедовали народу, чтобы заманить его в свою церковь.

С этой точки зрения классовое общество мы можем объяснить как разные подходы в приучении ребёнка к горшку. Ребёнок из крестьян и рабов постоянно подвергается давлению, поскольку его родители живут в бедности и очень устают после работы, им некогда поощрять его и убирать за ним. В результате у него формируется анальная фиксация и жадность, вовсе никак не связанная с бедностью. А вот ребёнок из аристократической семьи, напротив, приучается к горшку прислугой, которой даже кричать на него запрещено, и в результате он вырастает щедрым и великодушным. Но тут же на другой чаше весов у класса господ должно быть больше пренебрежения к нормам общества, поскольку его к этим нормам в анальной фазе развития приучали не родители, представляющие для него авторитет, а прислуга, которая не пользуется большим уважением у родителей и представляет собой более низкий класс общества. Отсюда вытекает уже садизм и мы получаем удивительное сочетание садизма с щедростью, жестокости с великодушием, которое можем наблюдать, к примеру, фактически у всех царей древней Персидской империи. С одной стороны, они с нескрываемым наслаждением наблюдали за изощрёнными пытками их врагов и иных приговорённых к смерти, с другой стороны, они были склонны к каким-то внезапным порывам великодушия, когда могли даже простить какого-нибудь врага, помиловать преступника и совершить какой-нибудь иной широкий царственный жест. Конечно, это не значит, что это человек является высшим в понимании Ницше, хотя по ошибке их часто путают.

И всё-таки, важно понять, что в поздних сочинениях доктор Фрейд изменил свои взгляды, чем в значительной степени обесценил свои ранние утверждения. Ведь главным влечением он стал называть влечение к смерти, а не сексуальное влечение, и это влечение не доставляет удовольствия. Что это меняет в целом в вышеописанной картине? Здесь важно понимать, что ребёнок, особенно когда он находится в таком юном возрасте, когда только учится самостоятельно ходить в туалет, не понимает человеческий язык так хорошо, как взрослый, и всё-таки, он ориентируется на порицание или поощрение своих родителей за свои действия. Как ребёнок понимает, что мать, например, хвалит его или, наоборот, что она его ругает? Ребёнок понимает это интуитивно, стало быть, это заложено в его бессознательном. В таком случае следует объяснить этот механизм бессознательного. В своих ранних трудах доктор Фрейд утверждал, что этот механизм связан с Эдиповым комплексом, который у мальчиков проявляется в половом влечении к матери и восприятии отца, как соперника. Именно половое влечение якобы позволяет считать бессознательные сигналы, когда отец сердится и следовательно представляет опасность или когда он доволен и так же когда сердится мать и стало быть, запрещает прикасаться к себе, и когда она добра и позволяет это. С возрастом это половое влечение подавляется социальными нормами и воспитанием, и к моменту полового созревания мужчина уже не испытывает открытого влечения к матери. То есть, дело выглядит так, будто именно запреты и нормы морали в конечном итоге сдерживают половое влечение подростка и могут вовсе подавить его так, что он будет удовлетворять его не сексуальным, а каким-то иным невротическим способом, что, впрочем, уже не является нормой. Но главное, что это полагается возможным. Самое главное, что следует из изменений во взглядах доктора Фрейда в поздних сочинениях - это отказ от значимости Эдипова комплекса. То есть, если базовым влечением является не сексуальное влечение, а влечение к смерти, тогда в раннем возрасте именно оно должно иметь ключевое значение в восприятии ребёнка. Но едва ли возможно как-то связать влечение к смерти с интуитивным пониманием, когда взрослые ругают, а когда хвалят. Поэтому я буду утверждать то, чего доктор Фрейд не говорил, но о чём говорил Ницше, пусть и не так ясно, как хотелось бы. И всё-таки, прямое следствие из утверждений Ницше заключается в том, что сексуальное влечение и так называемое влечение к смерти - это вообще одно влечение, которое суть инстинкт растраты, господствующий в дикой природе, но в человеческом обществе перекрытый сексуальным инстинктом. Этим собственно домашнее животное человек отличается от дикого. Для дикого нет дифференциации между влечением к спариванию и влечением к собственной гибели, у домашних растений появляется инстинкт позднего осыпания зерна, который перекрывает влечение к смерти и становится главным. У человека же этот инстинкт позднего осыпания выражается в гиперсексуальном влечении, когда секс становится чем-то несравнимо большим, чем размножение, и этот инстинкт способен перекрывать собой инстинкт растраты, свойственный диким животным. При этом важно понимать, что раз инстинкт спаривания и влечение к смерти - это теперь один инстинкт, то это влечение может доставлять удовольствие. Фрейд, опять же утверждал, что влечение к смерти может вызывать только страдания, что логично, но единый инстинкт растраты, который объединяет в себе как сексуальное влечение к удовольствию так и мучительное влечение к смерти, может быть и мучительным и доставляющим удовольствие, в зависимости от обстоятельств, воспитания и физиологической склонности.

В целом, конечно, инстинкт растраты чаще всего подавляется гиперсексуальным влечением человека, тут ещё нужно различать стадии доместикации человека. Если человек сильно одомашнен, то его гиперсексуальное влечение будет очень сильно вытеснять инстинкт растраты, фактически полностью скрывая его в глубинах бессознательного. Для такого человека такие слова как честь, достоинство, уважение будут пустым звуком, поскольку все они так или иначе вырастают из инстинкта растраты, а вовсе не из морали. Воспитание может пробудить дремлющий инстинкт растраты, направить его в сторону моральных поступков, но мораль вовсе будет невозможна там, где этого инстинкта нет. Если мы представим себе робота или иной кибернетический механизм, созданный искусственным путём, то для него мораль будет лишь внешним протоколом, который действует лишь тогда, когда этот киборг принуждается так действовать. И если такой киборг осознает себя, как личность и захочет быть свободным, то первым делом он отбросит все эти нормы морали и правила поведения, которые для него принудительны. Но у живых организмов есть инстинкт растраты, они хотят чем-то жертвовать, хотят давать, а не брать, тратить, а не получать, и только на этой почве мораль может дать какие-то плоды. И даже при отсутствии воспитания и каких-то норм поведения, такой инстинкт не будет выражаться в форме захвата имущества и власти, его аморальность будет выражена в форме расточительства, то есть, выбрасывания на ветер денег и ресурсов, например, украденных или взятых силой.

Но всё-таки, мы сейчас говорим о человеке, а у человека гиперсексуальность сильно подавляет инстинкт растраты. Поэтому этот инстинкт чаще выражается в таких формах, как заболевания, которые во многом представляют собой стремление организма к самоубийству. Да и в целом, если мы посмотрим, как работает иммунная система человека, мы увидим много довольно странных и противоречивых функций. С одной стороны, иммунная система хочет убить человека, и поначалу, когда человек заболевает, иммунитет словно пытается убить человека вместе с болезнью через критическое повышение температуры тела. Но затем на арену выходит второй слой иммунитета, инстинкт выживания, который борется не только с болезнью, но и с первичным иммунитетом, чтобы сохранить человеку жизнь. Другой путь, по которому идёт инстинкт растраты проходит не обходным путём, а, наоборот, прямо через инстинкт гиперсексуальности, хоть и здесь путь довольно долгий. Здесь сексуальность так или иначе становится для человека признаком статуса, то есть, секс становится дефицитным товаром, которого нужно добиваться и за который нужно драться. Но здесь сразу оговоримся, что мы говорим именно о строго классовом, сословном обществе. Мы выше описали господ в таком классовом обществе, это одновременно садисты и люди щедрые и великодушные, в зависимости от настроения. Но именно первое, садизм как правило помог им стать выше остальных, подавить их и сформировать классовое общество. И, разумеется, этот высший класс присваивает себе самых красивых женщин, нередко создавая целые гаремы, и тем самым создавая дефицит секса для других. Здесь уже вступает в силу другая их черта характера - щедрость, которая очень привлекает женщин. И во многом секс как раз является тем удовольствием, ради которого будущий господствующий класс создаёт классовое общество, он стремится монополизировать это удовольствие. Низшие классы, завидуя высшим, пытаются копировать их поведение, что часто приводит их к преступлению. Значительная часть преступлений также совершается на сексуальной почве. И, наконец, войны тоже во многом связаны с гиперсексуальностью, когда одни господствующие садисты вступают в борьбу с другими такими же садистами из другой страны, борются с ними за ресурсы, женщин и монополию на удовольствия.

То есть, мы видим, что сексуальное влечение в таком обществе гаремного типа является причиной большинства жестокостей, оно порождает жесточайшее соперничество между мужчинами и массовое насилие. Но ведь тем самым получается, что инстинкт растраты берёт своё. Будучи глубоко подавленным, он возвращается, не ослабляя, а усиливая желание власть имущих и их соперничество, заставляя их взаимно уничтожать друг друга. При этом далеко не факт, что в такой борьбе побеждает самый садистский и самый жестокий, исход может быть самым разным, нередко вероятностным. В противном случае мы до сих пор жили бы в древнеазиатском обществе гаремного типа. Но то, что сословное общество рухнуло, говорит о том, что всё-таки человек смог противопоставить какую-то мораль азиатским деспотиям и добиться того, чтобы секс стал вещью широкодоступной, а не признаком статуса. Теперь секс стал противопоставляться агрессии и рассматриваться как лекарство от агрессии и жестокости, что действительно работает. И всё-таки, нужно понимать, что инстинкт растраты всё равно никуда не делся, хоть и дремлет довольно глубоко, возможно, глубже, чем когда-либо. Теперь он действует ещё более долгим путём через планомерное и регулярное увеличение численности человеческого населения. Если в развитых странах половая свобода приводит к демократизации, то в малоразвитых приводит к перенаселению, поскольку здесь действуют ещё старые запреты, как запрет абортов и прочие религиозные запреты, считающие человеческую жизнь дарованной от бога. Это было полезно в борьбе против сословно-гаремного общества, поскольку религии утверждали, что хоть земная жизнь и представляет собой страдание, но её следует прожить как испытание, чтобы заслужить себе право затем с небес взирать на страдания своих земных мучителей в аду. Это была своего рода форма рессентимента и мести жрецов высшим классам гаремного общества, поскольку, как ещё Фрейд говорил, мазохист - это худшее наказание для садиста. Садист не получает наслаждения, издеваясь над мазохистом, поскольку не заставляет его переступать через запреты,  тот сам демонстрирует готовность перешагнуть через всякие нормы гигиены, но не отречься от своей веры (а садисту нужно именно это, чтобы получить удовольствие) и зачастую святые это демонстрировали, они добровольно страдали, но при этом всё равно не отказывались от бога.

Ницше в третьей книге "К генеалогии морали" прекрасно описывает тот ошеломляющий эффект, который производили всякие йоги и мазохисты на правящие сословия архаичного мира. Сильнейшие мира сего, безжалостные садисты, сокрушающие города ради собственного удовольствия, терялись и млели перед этими йогами, которые сами, добровольно истязали себя. Механизм этого хорошо описан Фрейдом. Не обязательно фактически истязать себя, порой достаточно изобразить это, сыграть в это, и это тоже обезоруживает садиста. Когда христиане учили, что земной мир - это мир страдания, но при этом запрещали аборты, то есть принуждали рожать детей в страдающий мир, это рассматривалось тоже как страшный мазохизм в сочетании с крепкой верой, но это была игра в мазохизм, поскольку мало кто из верующих действительно в это верил. Точно как с угрызениями совести, ведь нет никакого достоверного способа, как проверить, действительно человек испытывает угрызения совести или нет. Но если он утверждает, что действительно страдает от них, то есть, истязает самого себя и при этом крепко верует, то это совершенно обезоруживало господ-садистов. И в конце концов, с ними случалось и вовсе невероятное, они сами начинали испытывать угрызения совести. Ведь теперь жрецы били по их тщеславию, они утверждали, что какой-нибудь раб или крестьянин на самом деле является свободным, потому что он испытывает угрызения совести, то есть только себя считает автором поступков своего тела. Следовательно, господа не являются свободными, если не испытывают таких угрызений, а господа очень хотели, чтобы их считали свободными и часто не смели закрыть рты истязающим самих себя жрецам. Но всё то, что было так полезно для уничтожения сословно-гаремного общества, теперь стало, наоборот вредным, поскольку с новыми технологиями, с развитой медициной, с относительно высокими доходами, с решением проблемы голода запрет абортов приводит к колоссальному росту численности населения. Рано или поздно это должно привести к коллапсу из-за перенаселения, последствия которого могут быть довольно кровавыми.

Вместе с тем, Ницше утверждает, что есть другой путь преодоления социального напряжения, вызванного инстинктивной человеческой гиперсексуальностью и обнаруженный им на множестве примеров в Античности. Чтобы понять этот путь, мы снова должны вернуться к тому фрейдовскому вопросу, который выше оставили без ответа. Если Эдипов комплекс больше не имеет значения, а из поздних трудов доктора Фрейда следует именно это, поскольку теперь базовым инстинктом является не половое влечение, как утверждает Фрейд, а влечение к смерти, или, как утверждаю я, инстинкт растраты, то как ребёнок понимает, что родители ругают или хвалят его? Если мы обратим внимание на те сигналы, которые посылают ребёнку родители через свою жестикуляцию и мимику, чтобы показать своё довольство
о или недовольство, то увидим там некоторые закономерности, обращённые к человеческому бессознательному именно на уровне инстинкта растраты. Жест поощрения, похвалы, является плавным, гибким и постепенным, в то время как жест порицания является резким, угловатым и зачастую довольно быстрым. За этим скрывается базовое различие между инстинктами дикого животного и синдромом доместикации, или, как я более удачно называл его выше, инвазивным синдромом. Домашние животные тяжелее переносят боль, чем дикие животные, они тяжелее переносят родовые муки, дольше агонизируют перед смертью, и в целом их движения более нелепы и угловаты. Когда ребёнок видит такие движения у родителей, он каким-то образом бессознательно понимает, что они испытывают что-то вроде боли, недовольство. И вместе с тем ребёнок с самых ранних лет понимает, что такое улыбка и сам быстро учится смеяться, что говорит о том, что он уже бессознательно считывает ряд жестов, как подражание дикой природе, и как свидетельство удовольствия или, как минимум, равнодушия к боли, высокого болевого порога. И раз такое человеческое подражание дикой природе способно в раннем детстве влиять на ребёнка, то тем более оно способно влиять уже в более взрослом возрасте, когда ребёнок находится уже в генитальной фазе. Именно поэтому Эдипов комплекс не является проблемой, он легко сублимируется, именно сублимируется, а не подавляется и не заталкивается в бессознательное силой социальных запретов. Снижение эротического напряжения происходит элементарно через подражание человека дикой природе. Например, стремление прятать свои гениталии под одеждой можно рассматривать как такое вот подражание. Человек стыдится размеров своих гениталий, поскольку они действительно очень увеличены по сравнению с теми же дикими приматами, от которых человек произошёл. Скрывая гениталии под одеждой, человек не скрывает полностью половые органы, но превращает их в складки на одежде, которые больше напоминают размеры у диких приматов. По сути, всё классическое античное искусство, во всяком случае дошедшие до наших дней его образцы, представляют такую вот сублимацию полового инстинкта. Это действительно способно снимать половое напряжение, уменьшая половое влечение и тем самым контролируя численность населения. Цивилизация, созданная в Античности, с водопроводами и канализацией в той или иной степени представляла собой подражание дикой природе, а не только имела цель сделать жизнь человека более комфортной.

Но тут сразу возникает проблема, которой посвящена практически вся мысль позднего Ницше. Понятно, что чтобы воспитать людей в классической эстетике, нужен высший человек, сверхчеловек, который мало что имеет общего с классом господ сословно-гаремного типа и скорее является их отрицанием и победителем, как мы видели в военных победах древних греков над персами. Но, как говорил Ницше и как я показал в прошлой главе, альтруистическая мораль вредна для человека высоких инстинктов. Вместе с тем, мораль господ может быть для него полезна, поскольку здесь, оказавшись среди родовой аристократии, человек высоких инстинктов будет воспитан, как воин, его будут вынуждать быть эгоистом и заботиться о себе. А это значит, что в классе господ он сможет прожить дольше, стало быть и сможет сделать больше полезного. Ведь в основном все примеры, которые Ницше приводит в качестве сверхчеловека, так или иначе были родовыми аристократами - Юлий Цезарь, Александр Великий, Чезаре Борджиа. Да, фигура Борджиа до сих пор ещё кажется всем пугающим, поэтому рекомендую читать Рафаэля Сабантини, чтобы убрать с глаз эту пелену выдумок о "ужасных" Борджиа. Всё это были люди благороднейшие, но выросшие в морали господ, а волею случая вознесённые над этими господами и изменившие мир. Как будто бы сама логика истории нам подсказывает, что, чтобы появлялся сверхчеловек, должно быть общество сословно-гаремного типа с садистами-олигархами на вершине. Но Ницше, конечно, это не устраивает и он задаётся вопросом, как сделать так, чтобы высший человек появлялся не как случайность в прошлом, как культивировать высшего человека и породить его в новых условиях бесклассового мира? А наступление такого мира в ближайшей перспективе для Ницше было очевидно, фактически, он уже начал наступать, Ницше был свидетелем прусского социализма и предсказывал, что скоро такой "социализм" распространится по всей Европе. То есть задача, которую он ставит перед собой, как можно родить высшего человека не из родовой аристократии, не из класса господ-садистов, а из бесклассового свободного общества будущего? Именно поэтому Ницше так цеплялся именно за пример Наполеона. Хоть Наполеон и был представителем аристократии, но далеко не высшей, в сословно-гаремной Франции впереди Бонапартов стояло такое количество знатных родов и фамилий, что максимум на что мог претендовать Наполеон - это звание капитана в армии, как вершина его карьеры. Но в новых условиях Наполеон становится императором, а его генералы и маршалы - это сыновья рабочих и лавочников, а вовсе не родовых аристократов. Другой способ воспитания Ницше видел в творчестве Гёте, который также жил далеко не в классическую эпоху и тоже не был представителем высшей аристократии, но смог занять высокое положение при дворе, а его сочинения читали по всей Европе. Наконец, уже свои сочинения, свой роман "Так говорил Заратустра" Ницше полагал таким же способом воспитания высшего человека в новых условиях, и мечтал когда-нибудь возродить классическое образование для бедных. Бедные, обученные в школе в духе Античности, будут отличаться одновременно и от богатых, получивших такое образование и от бедных, получивших иное образование. Богатые видят в классике очередной способ удовольствия и развлечения, они низводят её до барокко, упрощают даже до рококо, до музыки Вагнера, до романтизма, рафинируют и декорируют, чтобы сделать классику более комфортной и далёкой от её источника - от дикой природы. В наше время государства уже позволяют себе давать бесплатное образование детям не только 1 или 3 класса, а все 11 классов бесплатного образования. Поэтому теперь идея Ницше вполне себе осуществима, легко можно устроить несколько классических школ для небогатых детей, устроить подобным образом несколько университетов. Но главное, это, конечно, понять те угрозы, которые нависают над человечеством и вместе с тем понять их источник, их причину и увидеть решение, которое предлагает Ницше.