Перечитала доктора "Живаго". Было интересно:какое впечатление роман произведет спустя столько времени? Раньше больше внимание приковывалось к отношениям Живаго с Ларой, вызывая некоторое раздражение, как казалось, недостаточной психологической обоснованностью.
И в то же время было удивление:а за что, собственно, так уничтожали Пастернака?
Странно было, что такая мысль вообще приходила в голову. Хотя в то же время и не странно, ибо тогда чтение и восприятие романа было поверхностным, и внимание было сконцентрировано не на том, на чем следовало.
Теперь и читалось, и воспринималось всё по-иному. Читалось медленно, трудно:ни одну книгу я не читала так долго, в течении нескольких недель, и не большими порциями, потому что читать этот роман быстро и поверхностно, заглатывать большими порциями просто невозможно:он сам не позволяет это делать, останавливает, чтобы задуматься, размышлять, сопоставить тогда происходящие события с событиями сегодняшнего времени.
Поразило, как городской житель, к тому же из интеллигентной еврейской семьи, Борис Пастернак, так здорово знает и передает речь российской глубинки, со всем ее разнообразием и оттенками.
Но, конечно, больше всего мне оказались созвучными мысли автора, вложенные в уста одного из своих героев, Гордона, о "еврейском вопросе" и христианстве.
А оценки революции, советской власти, а напоминание о Гулаге? Не приходится удивляться тому, что роман не опубликовали в Советском Союзе, а автора заклевали и досрочно свели со света.
И писать-то когда начал - сразу после победоносной войны! При всем своём мужестве Пастернак, похоже, в чем-то был и детски наивен. Неужто думал, что его раздумья, такие крамольные даже в глазах близких ему ранее по духу литераторов, найдут понимание в советском обществе, в советском руководстве?
Но внутренняя убежденность в необходимости сказать вслух обо всем, что мучило, оказалась выше и мужественнее, чем, быть может, сам поэт и писатель полагал.
Поэтому недавнее сравнение Пугачевой певца Макаревича с Пастернаком и Сахаровым вызвало у меня не просто неприятие, но и негодование. В пастернаковские времена и она, и этот певец и рта бы не раскрыли, сидели бы тихо, как мыши под веником.
Даже просто поставить рядом с Пастернаком Пугачеву, и Макаревича язык не поворачивается, настолько не сравнимые это величины. Один - глыба, двое остальных - "певцы".
