Наш Пушкин. 5
Интерес к изображению пространства, пространственности в литературных произведениях, роли в них автономной по отношению к говорящему, повествующему - фигуры наблюдателя: автора, хозяина, распорядителя зрительного материала повествования - привел меня к изучению современных Пушкину "документальных" описаний городского ландшафта: путеводителей и публикаций, посвященных столичным празднествам. В числе других "открытий" оказалась книга П.П.Свиньина "Достопамятности Санктпетербурга и его окрестностей". И вот тут-то сошлись две линии изучения! Именно в журнале Свиньина "Отечественные записки" еще в 1822 году была опубликована первая статья по другой магистральной теме научных исследований И.М.Снегирева - "лубочных" картинок. Тематика эта имеет к тому же самое прямое отношение к "Повестям покойного Ивана Петровича Белкина": Пушкин открыто упоминает лубочные картинки и в эскизах этого цикла, и вставляет описание одной из них в повесть "Станционный смотритель". А когда я стал вглядываться в "болдинскую" прозу Пушкина под этим углом зрения пристальнее (в статье "Три заметки о повести Пушкина "Гробовщик"), - то оказалось, что она и вообще пронизана тонким и глубоким пониманием поэтики лубочной картинки, черпает во многом в своем замысле из ее художественных принципов. Чрезвычайно любопытно сравнить это событие выступления совершенно постороннего Свиньину, московского ученого Снегирева на страницах его петербургского журнала - с хрестоматийно (казалось бы!) известным фактом... литературного дебюта малороссиянина Н.В.Гоголя, который состоялся на страницах того же журнала "Отечественные записки" Свиньина. Ситуация, между тем, так сказать, типовая, всем известная: некто посылает своего "протеже", многообещающего литератора к своему коллеге с рекомендацией, просьбой оказать содействие... Но беда заключается в том, что для Пушкина по отношению к Гоголю в 1829 году такая естественнейшая ситуация - с точки зрения сегодняшней истории литературы представляется а-при-о-ри невозможной и не подлежит даже сколько-нибудь серьезному обсуждению! А между тем, уже сейчас просматривается общность художественных принципов повестей Гоголя и Пушкина, написанных еще до времени их предполагаемого знакомства в 1831 году. И от кого такая общность, спрашивается, могла исходить, если не от мастера - к ученику? Для полноты картины остается добавить, что в дальнейшем Гоголь проявлял живейший интерес к работам о народной культуре своего со-дебютанта по "Отечественным запискам" И.М.Снегирева, и этот интерес, к счастью, уже стал предметом историко-литературного изучения, хотя корни его, его происхождение, видимо, долго еще будут оставаться вне поля зрения гоголеведов. В процессе зарождения ставшего впоследствии всеобщим интереса русского образованного общества к русской народной картинке, - процессе, который совершался в конце 1810-х - 1820-х годах, - начинали, в ходе работы над материалом, просматриваться некие закономерности. Изучение материалов журнала "Благонамеренный" показало, что сам термин "лубочные изображения (картинки)", который раньше считался изобретенным Снегиревым и истоки которого безуспешно разыскивали искусствоведы, - термин этот в действительности... появляется ДО опубликования работ московского энтузиаста на эту тему, еще в 1818 году на страницах "Благонамеренного" - и в произведении совершенно другого автора, не имеющего никакого отношения к Снегиреву, мало того - к изучению русских древностей и искусства вообще! Да и заметка "от редактора", которой сопровождалась публикация маленького очерка самого Снегирева в "Отечественных записках", уже заставляла о многом догадываться. Заметка эта представляла собой не что иное, как краткий конспект, зародыш бесчисленных повествований... об отношениях Пушкина со своей знаменитой няней Ариной Родионовной и о роли ее в ознакомлении великого поэта с народным искусством - трогательных повествований, которые будут сочиняться последующими поколениями историков русской литературы. А кто же, спрашивается, мог сочинить такую историю... в 1822 году, когда биографией Пушкина еще никто не занимался, да и интерес поэта к народному искусству еще не успел проявить себя в известных нам сегодня классических формах?!... Остается добавить, что после опубликования всего-навсего двух работ Снегирева в 1820-х годах - термин "лубочные картинки" со сказочной быстротой приобрел не менее сказочную популярность... в русской беллетристике! Чуть ли не каждый прозаик, от Булгарина до Пушкина, считал своей обязанностью упомянуть, обыграть эту реалию в своем повествовании. При трезвом взгляде на вещи, кажется, ясно, что для такого успеха нужен был литературный авторитет куда крупнее, чем авторитет И.М.Снегирева. А поскольку фунаментальную, всецело осмысленную и принципиальную разработку этого феномена мы встречаем именно в пушкинской прозе, - то нетрудно догадаться, где находится (и, пожалуй, еще с 1810-х годов) центр увлечения русских литераторов этой тематикой... Читая "Достопамятности..." Свиньина, я обнаружил, что у него же, в одном из очерков затрагивается и вторая "снегиревская" тема, которая стала заглавной для нашей работы, - тема убогих домов. И вновь... происходит это обращение еще до того, как началась разработка этой темы самим Снегиревым и, надо добавить, - одновременно с публикацией его статей о лубочных картинках! Добро бы, если бы это обращение - было обращением к той же тематике: вполне понятно, если бы Свиньин, опубликовав в своем журнале статью Снегирева о лубочных картинках, заинтересовался этой темой и, видя ее перспективность, сам разразился опусом на том же материале. Но в том-то и дело, что мы наблюдаем - совершенно иную картину! Публикуя статью москвича на одну тему - петербуржец сразу же печатает собственное эссе на тему, к которой... москвичу только еще предстоит всерьез подступить! Дело обстоит таким образом, как будто бы двум рядовым работникам литературы были... розданы части одной работы, о существовании связи между которыми они до поры до времени не подозревали. Тем самым стороннему наблюдателю, будущему историку литературы совершенно явственно дано понять, что инициатива такой работы происходила не от Снегирева и не от Свиньина, а от некоего иного лица, обладавшего всей полнотой знания. Вновь, таким образом, просматривается единая творческая воля - воля мастера, организующая работу разных, не связанных между собой литераторов - подмастерьев. Все эти разрозненные факты и "совпадения", вновь хочу подчеркнуть, слагались для меня в единую картину не ДО, а во время, по ходу написания работы "Убогой дом". Я далеко не сразу осознал смысл и того обстоятельства, что термин "лубочные изображения" появляется в том же издании, что и литературный анекдот на тему "убогих домов", и того обстоятельства, что на эту тему напишет тот же самый Свиньин, который опубликует работу Снегирева об лубочных картинках, - равно как и само это повторение феномена "запаздывания" (но в разное время, со "смещением" примерно в пять лет) появления фундаментальных разработок признанного автора обеих этих тем Снегирева - по отношению к "пионерским", первопроходческим опусам... полных дилетантов в этих вопросах, Раевского и Свиньина. И в этой моей недогадливости, неповоротливости мысли - ее, этой работы, конечно, большой недостаток. Но, с другой стороны, - откуда же эту, совершенно не ведомую до сих пор истории русской литературы, картину было бы взять - если бы такая работа не была написана, проведена?... © Copyright: Алексей Юрьевич Панфилов, 2010.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
