***
Разбуди меня утром рано
Алиби
*
Кулагин вел Кондратьеву домой.
Они покатались на его говенном суденышке,
которое он солидно называл «яхтой», где выпили коньяку и наговорились под ветерком о детстве и школе. Лет прошло много с тех пор, когда они виделись в последний раз. У каждого за плечами было по мешку разной тяжести и темноты воспоминаний.
Кондратьева сохранила милую живость и обольстительность в маленьком аккуратном теле и хороший цвет лица с почти-девичьим овалом. Он неожиданно неприятно для себя осознал свое несоответствие рядом с этой женщиной и то, как плохо он все-таки выглядит, и как невнимателен был к своей внешности, привыкнув к рыхлым, состарившимся рядом, сверстницам, с которыми поддерживал товарищеские отношения.
Кондратьева ухватилась обеими лапками за его локоть, легко перебирала крепкими ножками и звонко и радостно щебетала в ожидании предстоящего..
Дома их приветливо встретила мать Кулагина.
- Мам, чайку.
- Не надо, Саш… я не хочу, спасибо. – Лариса вертела опрятной головкой в поисках двери, за которой можно, наконец, остаться наедине с мужчиной.
- Ну как же…обязательно попейте. Сашенька, познакомь.
- Ма, это же Лариса, Саватеевой Ольги Григорьевны дочка, не узнала?
- Аааа… Боже, какая Вы хорошенькая… А как мама?
- Ладно, мама, прости, нам поговорить надо.. И чай я сам принесу, - мягко вытолкнул Кулагин мать из комнаты.
Та пятилась и улыбалась.
Лариса проводила Кулагинскую мать медленно мутнеющей в истоме улыбкой. Как только закрылась дверь, она села на диван и просто сказала:
- Я хочу.
- Может, выпьем еще? Я принесу..
- Никуда не нужно ходить.. Иди сюда.
Она ловко, без суетливости, быстро разделась, поворачивая свою ладненькую фигурку перед Кулагиным мягкими изгибами и выпуклостями. Перед его глазами качалась и струилась теплая пастель доступной плоти, посверкивая резкими мазками узких красных трусиков..
Они лежали голые на диване… Уже не трогая друг друга… Уже отсмеявшись якобы-цинично и беспечно, скрывая досаду и неловкость…
- Лариса, подожди. Ну что ты, как девочка… Я просто растерялся. Ты такая красивая. Давай попьем чаю, посидим… У нас все получится.
- Чаю? С мамой? Нет, Сань, чай тебе не поможет. И девочки тоже. Если ты с такой бабой, как я, не смог худо-бедно переспать, то остается тебе мамин чай после попоек у Таньки Райхман. Ей взрослая любовь уже тоже не нужна, старой вялой алкоголичке. Подумать только! Ведь мы все – одного года… Что с вами стало.. импотенты, развалины, жирные блёклые коровы…
- Ты больная! Что ты несешь?
- Я больная?? Это вы все калеки.
Кондратьева спокойно одевалась. Ее белье струилось под идеальным маникюром и так же надменно лениво издевалось над Кулагиным. Голос был спокоен и мелодичен.
- Ты не видел мои трусы. А, ладно, оставь себе, нюхать будешь, может, встанет…
Кулагин курил и щурился на ее вытянутую под натягиваемым чулком ногу…
- Я провожу…
- Конечно, проводишь. Такси вызови. – Она, не стесняясь его присутствия, привычно быстро пощелкала по мобильнику и произнесла:
- Голубь, я к тебе… Недалеко… минут через 15…
Выходя, Кондратьева заглянула в комнату с телевизором, перед которым сидела мать Кулагина, и проворковала:
- До свидания. Я передам мамочке от Вас привет.
Та привстала с кресла и заулыбалась:
- Приходите к нам еще.
Вернувшийся Кулагин тяжело смотрел на мать и хмуро бормотал:
- Только молчи, молчи.. Заткнись..
- Сашенька, ну как же… Ну что ж это такое…
- Заткнись, заткнись, заткнись! – нарастал в хрипе его рёв. Он ударил мать по лицу и не оборачиваясь на звук клацнувших ее зубов и грудного «ххах», сказал:
- Там под матрацем ее трусы. Вымоешь рожу, наденешь их.. Запомнила, как она делала? Маникюр тебе надо бы такой же… Ладно, это потом… Давай быстрей. Я пока музыку включу. И только не кряхти. Не сбивай меня с воспоминаний…
за пазухой
Алиби
*
- Какой мерзкий. Зачем ты ему подала?
- Я всегда ему подаю…
- Он же типичный пропойца. И твою десятку пропьет…
- Пусть пропьет. Если это принесет ему радость, пусть… Если человек протянул однажды руку за подаянием, значит неспроста…
- Не понимаю я вот такого милосердия! Посмотри, на нем же пахать можно. – Женщины повернули головы в сторону бомжа и наткнулись на острый, пристальный взгляд из-под сине-фиолетовых распухших век. Пол-лица попрошайки представляло собой вздутую рыжую массу в лохмотьях гнилой плоти.
- Еще смотрит, падла… - с плохо скрываемым испугом прошептала та, что выговаривала сердобольной подруге за милостыню. Она полезла правой рукой в сумку, висящую на левом плече.
- Подержи… - передала подруге пакет, полный снеди, достала сигареты, зажигалку, закурила, забрала пакет обратно. – Ну, что, Викусь? Гульнем? У меня сегодня очень кстати разгрузочный день.
Они засиделись.
Вика уже зевала не стесняясь, когда разрумянившаяся от водочки и мяса гостья, спохватившись, стала собираться.
- Тонь, перестань, ей богу… Переночуешь у меня.
- Не, не… Мой принцип – просыпаться в собственной постели.
Вика расцеловала товарку сквозь опущенное стекло такси, взяв с нее обещание - позвонить, как только та приедет домой, махнула вслед веселеньким огонькам отъезжающей машины и скоренько засеменила к подъезду, привычно нащупав в связке ключей таблетку от домофона. Когда забулькал механизм домофона, возвещая об открытом доступе в подъезд, Вика грохнулась на асфальт, теряя сознание и тапочки.
Сначала она почувствовала запах. Так в детстве воняла дохлая кошка в лопухах у забора.
Запах был нестерпимым, и Вике захотелось убежать от него подальше. Она дернулась и открыла глаза. У самого лица скалилась источавшая вонь полуразложившаяся голова дохлой собаки. С клыка медленно соскользнул белый червяк и упал на Викины растрепанные по полу волосы. Вместо истошного визга Викино горло разодрал какой-то безумный хрип. Она трясла головой и хрипела. Хрип чавкнул и оборвался в тот момент, когда бомж пнул ее в живот.
Потом он встал на колени перед ней и подергал узлы на веревках, связывающих Викины руки и ноги.
Свет стоящего вертикально фонарика широким основанием конуса упирался в осклизлый потолок подвала где-то далеко позади бомжа.
Бомж расстегнул молнию на ветхих джинсах.
- Бери. – Он ткнул член ей в нос. – Соси, мадам. – И опять в губы…
Вика разлепила губы, чтобы что-то сказать ему, и почувствовала на языке грязно-утробное, кислое и теплое… Ее вырвало.
Он не разозлился. Спокойно стряхнул блевотину со штанины, вытер руку об ее халат и поднялся на ноги.
- Что, дамочка? Сосать не умеем? Умеееем… Ведь, умеем же? Но только в чистоте, под запах армани и шелест блюза. Но не из сострадания. Наше сострадание стоит «десятки» на бегу. Одному отсосать, другому – «десятку». Строго дифференцированно. И ни в коем случае не путать. Спасение души отдельно, удовольствие отдельно. Очень-очень рассудительно.
Он стал ходить по подвалу, наклонив голову под низким потолком и почесывая время от времени больную щеку.
- Почему я, талантливый, умный, должен получать жалкую милостыню от тебя, обыкновенной тупой телки, мяса по сути. Где ты стяжала такое царское право унижать меня частью своего конторского жалованья? Кто надоумил тебя? Твоя такая же тупая гладкая маменька, читавшая тебе в детстве библию, адаптированную под двумерный коммунальный мозг? Какая дивная философия: дай, если просят. А если НЕ ТЕБЯ просят?!... – Он снова встал над ней. – Ты и такие, как ты, достойны только просьбы - отсосать. Компрене, душка?... Да и то. Сейчас, рядом с падалью, ты и для этого мало пригодна. Тебя даже сожрать противней, чем эту собаку.
Он развязал ей ноги, поднял за затрещавший шелк лацканов халата и поволок через конус света к темному проему в стене, где круто вверх уходили шершавые бетонные ступени.
Наверху он распахнул дверь и устало толкнул ее в спину:
- Пошла вон… Считай это милостыней. Царской...
Следом у ног звякнула связка ключей…
корпоративчик
Алиби
*
Касимова решительно простучала каблуками мимо Аникеевой и практикантки Тони в кабинет начальницы. Те молча посторонились и выжидающе посмотрели на невозмутимую секретаршу Милу. Мила посмотрела вслед Касимовой и, улыбнувшись, и прищурившись, мягко кивнула. Мол – пусть себе. С Касимовой никто не разговаривал несколько дней по приказу начальницы Марины Ивановны после дикого скандала, разразившегося между этими двумя. В конторе плотно зависла интрига, в которой одинокой Касимовой противостояла начальница с командой подготовленного, демонстративно молчаливого персонала и верной камарильи, в лице Милы и водителя Валеры, суетливого ушастого мужичка, похожего на вороватого подростка.
- А теперь Вы отдадите мне мои деньги. – Слышался голос Касимовой из-за неплотно прикрытой двери.
- Вот наглая! – возмущенно прошептала Аникеева и подобострастно наклонилась в сторону Милы. Мила снова мягко зажмурилась и согласно закивала.
Тоня приоткрыла рот и, не мигая округленными глазами, смотрела в сторону двери, из-за которой раздавалось:
- Когда захочу, тогда отдам.
- Сейчас! – Касимова положила листок с заявлением перед начальницей.
Та, с усилием сохраняя вальяжность позы в скользком кожаном кресле и сдерживая дрожание толстых бесформенных губ, выдвинула ящик стола, достала конверт и бросила его на стол в сторону Касимовой.
- П-а-д-а-в-и-и-т-е-сь! – Голос ей изменил и сорвался на визг. – Можете рассчитывать на громкую репутацию в округе. Вас даже полы мыть никто не возьмет. – В углах ее рта запенились пузырьки слюны.
- Да, да… - Касимова взяла конверт. – Вы успели не только настроить людей против меня, но еще и убедили их в том, что Вы не булонская лошадь, а царица Савская. Особенно, внешне. – широко улыбнулась она и подчеркнуто сверху донизу осмотрела тучное, в складках, тельце начальницы с короткой, покрытой красными пятнами, шеей.
- Пошла вон. – Начальница дернулась в кресле и почувствовала, как хлюпнули приклеенные друг к другу и к липкой кожаной обивке потные, вялые ляжки.
- И не брызгайте… слюной! – откровенно смеясь, отвернулась от нее Касимова, чтобы выйти из кабинета. Тут-то ее и настигла тяжелая гранитная полированная штука, с гравировкой золотом «беру взятки борзыми щенками». Из тех, назначение которых никому не понятно. Их дарят обычно в протокольные даты клиенты или конкуренты.
Марина Ивановна снова прилипла к креслу и как через перевернутый бинокль наблюдала, как пущенная ею в бешенстве штуковина толкнула Касимову под левым ухом и обе они, Касимова и гранитная дура, упали на пол.
В приемной замерли. Мила выпрямилась на стуле. Быстро поднялась и направилась к двери, жестко посмотрев на Аникееву и Тоню. Тех с шелестом сухих листьев под осенний ветер вынесло из приемной в офис, где громко бубнил про вечные уличные пробки юрист Юра, а кассирша Света, прикрывая пухлой ладошкой влажный алый ротик, мелко похихикивала. Увидав гипсово-серые лица Аникеевой и Тони, Света с нескрываемой надеждой на очередную конторскую сенсацию шепотом спросила:
-Что?...
Юрка продолжал долдонить про «подрезы» и «сплошные линии».
- Да, уймись ты! – Света махнула на него рукой.
Аникеева низко наклонилась к бумагам на столе, сняла очки и, неуклюже протирая их подолом кофточки, быстро-быстро замотала головой. Тоня тоже молча мотала головой, высоко подняв плечи.
Мила зашла в кабинет начальницы и плотно закрыла за собой дверь. Мельком посмотрев на лежащую Касимову, она перешагнула через нее и быстро направилась к дрожащей и плачущей, безмолвной Марине. Та подняла на нее глаза и открыла рот.
Мила уверенно и жестко надавила ладонью на ее мокрые губы и тихо твердо произнесла:
- Молчи. Всё в порядке.
Она прошла к шкафу, достала оттуда пузатую бутылку коньяка, низкий широкий стакан, наполнила его и поднесла к губам Марины.
- Пей и молчи.
Та попробовала приподняться, опершись ватной ладонью о стол, при этом ляжки ее снова хлюпнули, и этот звук окончательно поверг ее в отчаяние. Она закрыла лицо ладонями и тоненько завыла. Мила оторвала ладони от ее лица и стала вливать ей коньяк в рот. Марина громко глотала, коньяк стекал по подбородку с двух сторон толстой нижней губы, мешаясь с пенкой слюны.
- А теперь тихо. Я сейчас. – Мила направилась к двери.
- Она жива? Не уходи…- заныла Марина.
- Я сейчас. – повторила Мила и вышла.
- Марина Ивановна всех отпускает домой. – Нежно проворковала Мила, с привычным улыбчивым прищуром кивнув настороженно молчащей четверке в офисе. Почувствовав, что от нее еще чего-то ждут, добавила:
- Маргарита Дмитриевна увольняется. – И снова ласково прищурилась.
- Позовите Валеру, - сказала она вслед уходящему последним Юре.
- Ага, ага… - заторопился тот.
В кабинете начальницы все было по-прежнему. Касимова лежала в той же позе. Марина полулежала в кресле, расшвеляпив ноги, и закатывалась визгливым смехом, давясь им, когда он переходил в длинный затухающий сип.
- Я булонская лошадь, а она допрыгалась. – зашлепала она пьяно губами, увидав Милу, и снова засмеялась. – ****ииина. Как я ее, а? Мил?
- Опа! – радостно загоготал вбежавший Валера. – Что это? Рьяная мировая в мертвецких дозах? – он откровенно рассматривал полоску кожи над чулком под задравшимся подолом лежащей Касимовой.
- Хватит пялиться. - резко сказала Мила. – Послушай – дышит или нет?
- Чтооо? Нееет, простите, в этот экшен я не играю. – Он уже заметил лежащую на полу каменную табличку «беру взятки борзыми щенками» и неопровержимый сгусток крови под ухом Касимовой.
- А в какие экшены играет твоя жена? – с ядовитой внятностью проговорила Мила. – Она любит рассказы о ночных конференциях в компании? - и добавила буднично – Достанется всем, а не только этой корове – мотнула головой в сторону окончательно осоловевшей Марины. – Не забывай, сколько тебе давали и за что.
Валера несколько секунд смотрел то на Милу, то на начальницу. Присел около Касимовой и взял ее за запястье.
- Ну? – Холодно спросила Мила.
Он поднял на нее глаза и помотал головой.
- Оттащи ее в сторону. Сейчас отвезешь нас домой к этой (кивок в сторону Марины), а ночью заберешь ее и куда-нибудь… Не мое дело – куда – резко оборвала она готовый сорваться возглас возражения. – Чтобы завтра все было чисто. ОНА УВОЛИЛАСЬ! Понял?
У Прищепы кончились деньги.
Он сидел на лавочке у подъезда соседнего дома и вяло думал о том, что сейчас не станет возвращаться домой, где который год лежит в пролежнях полуживая мать, и худая нервная сестра кормит подгоревшей кашей своего золотушного байстрючонка. Прищепа нигде не работал больше трех месяцев. Его каждый раз срывало в дикую, непреодолимую унылость от монотонности будней среди коробок и ящиков, которые приходилось таскать. Прищепа был грузчиком. Другой профессией он не владел. Практически все свои хилые заработки он отдавал сестре. Между ларьками и магазинами, из которых он сбегал аккуратно каждые три месяца, Прищепа играл в карты. Случалось, выигрывал. Сегодня ему не повезло. Он отдал в счет проигрыша свой паспорт с тем, чтобы вернуть его, когда отдаст долг. И вот сейчас он сидел и думал, как бы раздобыть сотни три. Он видел, как из дверей маленького рекламного агенства, неподалеку от его скамейки, женщина и мужчина выволокли под руки средних лет толстую тетку, совершенно пьяную, погрузили ее в машину и уехали.
«Таак, корпоративчик», - подумал Прищепа. Некая тусклая, бесформенная мыслишка стремительно стала оформляться в его жаждущем добычи мозгу. Он еще немного посидел, подождал – не вернется ли кто – и медленно побрел в сторону дверей агенства. Он шел неторопливо, с вящим безразличием в расхлябанной походке, но взгляд его цепко ухватил скромный замок, отсутствие камеры и совершенную безлюдность в этом районе. «Сканер легкий» - подумал он. – «Да, может, еще что по мелочи…»
Реализовать задуманное не составило труда. В наступивших потемках, под сенью богато расцветшей сирени Прищепа легко вскрыл замок немудрящей проволочной отмычкой и тихой водой втек внутрь. Осветив зажигалкой офис, он без интереса обвел взглядом несколько плохоньких мониторов и направился к ореховой двери. «Вот тут у них босс, наверное, сидит». Он оглядел приемную, заметил сканер и стал выдергивать какие-то шнуры, соединяющие аппарат с компьютером. Он уже начал осматривать пространство в поисках какой-нибудь тряпки, чтоб завернуть добытое, как услышал стон из-за двери кабинета. Прищепа замер. Так гладко организованную им кампанию мог нарушить непредвиденный им вариант встречи с нечаянным свидетелем. «Нажрались интеллигенты. Вот их корпоративчики. Суки пузатые» - досадливо подумал он и решил нести сканер так, неприкрытым. И поскорее отсюда. Стон повторился. Что-то было в нем такое, что остановило Прищепу. Он тихо толкнул дверь в кабинет и заглянул. Слева от двери, под шкафом с файлами, он заметил тело. Звук шел оттуда. «Баба» - решил он. – «А, может, того?... пьяная в тряпки, не поймет и не вспомнит». Он подошел ближе, наклонился и коснулся ноги женщины. Потом провел рукой вверх по бедру и затормозил в прикосновении на месте кружевной резинки. «В чулках, бля» - блаженно подумал он и левой рукой потянулся к ширинке, чтоб расстегнуть молнию.
- Помогите. – слабо застонала женщина, совсем не пьяно.
Прищепа отшатнулся и чуть не расшиб затылок о дубовую ножку стола:
- Ёб твою мать! Ты трезвая что ли?
- Прошу Вас… - женщина зашевелилась. – Вот здесь… - она медленно подняла руку к голове.
- Вы пьете, а я помогай! – Прищепа уже пришел в себя и решительно сорвался к выходу.
- Меня убили… - она замолчала.
Прищепа тоскливо остановился в дверях. Посмотрел на женщину. В конце концов, ей не до сканера. Он успеет.
- Ну вот что. Давай так. Я скорую вызову и уйду. Где у вас телефон? А, вижу…
Он подбежал к столу, на котором светился зеленый глазок телефона, набрал 03 и быстро протараторил:
- Тут, на Коммунальной, 18, женщину убили, в конторе.. это.. в рекламной.. а я мимо проходил… в общем, она пока живая, но того…- и бросил трубку.
«Вот мудак!» - сказал он тихо вслух, имея в виду себя, свою тупую неосторожность и, вообще, полное невезение в этом своем последнем предприятии.
- Ты эта… держись. Они сейчас приедут. А я, прости, пойду. Ты полежи на полу. Мне некогда тебя поднимать.
Он рванулся к выходу, через приемную, через офис, потом вернулся так же стремительно, подхватил подмышку сканер и снова – к двери наружу. Выбежать он не успел. На его голову обрушилась кроваво-лиловая тяжелая боль, и Прищепа упал на хрустнувший под ним сканер.
Валера стоял с монтировкой над каким-то бомжеватого вида мужиком с расквашенным черепом. За его спиной в расширяющийся проем двери входили люди, спрашивая: «это вы вызывали?»….
Другие статьи в литературном дневнике:
