Диду Ф4.

Предисловие. Сергей Каледин. «Тахана мерказит» . Прочел. Автор в теме.

Справка. Тахана мерказит. Тахана - станция, мерказ - центр. Буквально - центральная станция. (Великий, могучий, древний езык)

Личное Тень испугано обнюхалась и нерешительно вынырнула вслед за мной в душную темноту, наполненную смрадом гниющих помоек. Ничего не поделаешь, тень просто обязана следовать за своим хозяином, таково её предназначение. Ещё совсем недавно она жалобно тёрлась об мои ноги и скулила, что ей невыносимо одиноко в Люцерне, в этой изрядно поднадоевшей научной Мекке, что так далеко от Жмеринки, что скукожившись до размеров мяча, под обстрелом хирургических ламп, скрученная магнитными полями, в выхолощенной тиши лабораторий она сходит с ума, желая свежего воздуха и здоровой, простерилизованной пищи. О, я понимал, как ей было невыносимо скучно и одиноко, пока её хозяин впахивал над непонятным железом, с редкими перерывами на сон, берло и никотиновые хайпинги. Ничего не попишешь, последнее время я и сам чувствовал себя достаточно дискомфортно, если честно сказать, погано, в этом стерильном пространстве невидимой цивильному человечеству части Большого Адронного Коллайдера, мечтая о сияющих за окном горнолыжных вершинах с фуникулёрами, чей скрип периодически заглушается хохотом адекватно нетрезвых российских туристок, о вечерней озёрной глади с пефком под женевскую тараньку, с незатейливо подливаемым из походной баклажечки «Абсолютом» и полногрудыми общительными официантками, о незатейливых кулуарных посиделках в «La maison des savants» под пресноватый швейцарский сыр и располагающее французское вино, с непритязательными альпийскими девицами из предрасположенной к непотребствам околонаучной среды. Моя обесцвеченная в адреналиновом дефиците кровь превратилось в розовое старческое желе, подцвеченное остатками эритроцитов, и с трудом поддерживала эмоциональные функции ещё не совсем дряблого туловища, а душа, найдя общий язык с тенью, требовала зрелищ, адреналина и острых ощущений.
Инфернальная зона. Иерусалим молится, Хайфа работает, а Тель-Авив танцует. Город без перерыва, город, где дансинги, ночные клубы и многочисленные питейные заведения открыты двадцать четыре часа в сутки, без выходных, санитарных часов и родительских дней. Город без перерыва, живущий в своём и необъяснимом простому обывателю ритме, и только старая центральная автобусная станция, живёт по одним, понятным её жителям законам. Сегодня, вместе со своей тенью, с моим Джекилом, окунусь в этот вертеп юдоли и порока, в этот транспортный централ, превратившийся в настоящую клоаку, в средоточие самых гнусных желаний, табуированных пристрастий и грешных воззрений. Я хочу зарядиться эмоциями, я хочу разрядиться от стресса и нервотрёпок, я хочу отдохнуть, наконец.

Справка Старая автостанция в Тель-Авиве (Тахана мерказит) была построена в 1940-42 годах во времена британского мандата и представляла собой переплетение улочек и переулков. С вводом в строй нового автовокзала прилегающая к ней территория стала символом заброшенности и социальной неустроенности. Более того, эта криминогенная зона, протянувшаяся от скоростного шоссе Аялон и вытянувшаяся в сторону яффских предгорий, носит неофициальный статус столицы преступного мира, стала настоящим кошмаром израильской полиции. Прилегающий к старой Центральной автостанции район долгие годы имеет дурную славы главного притона страны. Здесь расположены многочисленные "массажные кабинеты" и "точки" по реализации наркотиков.

А. Грицман "Тахана Мерказит" смешалась с "Термини" и с Казанским,
аравийский хамсин сдувает пену с тополей на Пресне.
Когда о небе, я уже не понимаю, речь идёт о каком глянце.
Да и вообще, больше не важно "как", только "если".

Инфернальная зона. Слушайте сюда. А вот что общего между Билом Клинтоном и автобусом пятого маршруту? Дык оба кончаются (кончают) на Левинский. Улица Левински, ну точно, не в честь блудливой стажёрки из орального кабинета, а в честь кого-то, которого я не знаю, что обусловлено пробелами моих знаний после вавилонского рассеяния. Уверен только в одном, что на его доисторической родине Левинский чётко знал значение слова «****ь», один из часто задаваемых мне вопросов. А вы знаете? Я нет, точнее только думаю, что знаю. Например, была ли Аня Петровна *****ю потомка эфиопского еврея Александра Сергеича? Очевидно. Ибо блять - это нечто большее в общепринятом понимании этого скорее эвфемизма, чем слова. Кстати, в Тель-Авиве есть улица Пушкин. Да-да, в честь него самого, солнца русской поэзии, только на иврите она звучит как Поскин алеф точка самех точка. Таковы изъёбы местной фонетики. И превосходная ресторация Онегин есть, с шедеврами кулинарной деятельности бывших виртуозов кыивского общепита, и много чего другого, что для сердца русского слилось необратимой ностальгией по тактильными ощущениям - образам доисторической Родины. Взгрустнулось, но и одновременно вспомнилось, что я на подходе к магазинчику Анзора. В этой москательной лавке, а её хозяин до сих пор так и не понял, что это означает, можно купить всё. Работает она круглые сутки и является пристанищем для праздношатающейся наволочи, вроде меня, каким Анзор, возможно, меня и представляет, так и не удосудовшись ознакомиться с моей диссертацией. Здесь можно выпить палёной или откровенно дешёвой водки, закусить суточным пирожком с пластмассовым шампиньоном, попить колы со льдом, глотнуть ледяного пифка с маслинками, затариться презервативами, поиграть в шахматы, получить по ****ьнику, да и многое другое, что не требует особой фантазии. Сам Анзор мрачный, волосатый, вечно угрюмый мизантроп, похожий на санитара из психушки для экс-боксёров. Над кассовым аппаратом пришпилены фотографии из его дембельского альбома, почтовые открытки с видами родного Кутаиси и фото Марка Захарова. Анзор мне, безусловно, доверяет, ибо сентиментален до противности. Одна из моих бывших подружек ходила вместе с ним на курсы актёрского мастерства театра «Габима», бывший ГОСЕТ., пока его подменял родной брат, полная его противоположность. Протягиваю Анзору купюру, покрывающую расходы на радужные мысли, пачку ментолового Малборо и стакан колы со льдом. Взамен я получаю ключ от туалета на двухфутовом фрагменте якорной цепи.
- А эта чтоп вернуть не забыль, поняль да?
За столиком с липкой столешницей очередной этап открытого чемпионата Ургенча по шеш-бэш. Участникам за семьдесят. Судя по азарту и пунцовым лбам, играют на щелбаны. Мельком отмечаю на стороне седобродого тюбетеечника миттельшпиль Юсупова-Райхлина, но мне это сейчас неинтересно. Меня манит ватерклозетный антураж, что при автономном входе, за подворотней, через два дня налево по дороге из жёлтого кирпича. Бесписды, это не совсем рядом с Анзоровской тошниловкой, а метров через пятьдесят, с невидимой стороны. В подворотне Джекил робко вытягивается и выглядывает за угол, вовремя успев заатасить. Мутная чужая тень бросается на меня. Рефлексорный кистевой бросок бывшего гандболиста в грудину ХХХХУУУУУ… прямо по застиранному ****ьнику Че…ЯЯЯЯККЪ, и вдогонку колодезным причиндалом по хрящеватой спине ишшо раз, ***ККЪ. Да ты чё, сука? Вас здесь не стояло, хнидо. На кого кильку погнал, салага? Абарзел? Отслужи с моё, салобон! Да тебе как медному котелку, а я свой вельбот каши схавал. Тень брезгливо меняет галс, огибая распластавшуюся серую кляксу на засцанном асфальте.

А. Лайко A ветер вечности, увы, сильней сквозит,
С германским путаясь, в салон влетает,
И в дрёме транспортной жизнь, как пространство, тает,
Затвердевает таханою мерказит.

Инфернальная зона. Туалет Анзора - это небольшой склад-выставка старой мебели, хранильня левого товара и бочкотары. Собственно, сам функциональный артефакт, гигантский фаянсовый унитаз, очевидно, помнит гавно грозных осман, смытых драгунами генерала Алленби в памятном 1917 годе. А может, это реинкарнация белого коня легендарного британского полководца? ***вознает, игра воображения, мистика кутаисского зазеркалья, тайная жизнь Ленкома. На колченогом ломберном столике старое пошарканное зеркало, обломок школьного транспортира и сечка из коктейльной соломки. Под цветочной вазочкой чек с разноцветными мыслями. Высыпаю их на зерцало и формирую транспортиром две идентичные дорожки…
Под мыслей громадьё, избегая носорожьего взгляда, предвосхищая нудный разговор о внутримкадовских премьерах, пью колу со льдом, курю ментоловый Малборо, обострённо чувствуя монохромность растущих крыльев.

Э. Ракитская Сердце этой страны –
не Стена и не Храм, -
Этот город, похожий
На жуткий вигвам,
Сердце этой страны –
Где шумит и смердит -
Тель-Авививская, бля – тахана мерказит.

Инфернальная зона. Перекрёсток улиц Розенкранц и Гильденстерн. Торговые ряды, за полночь. Овощи и фрукты, электротовары и часы, одежда и обувь, пряности и сладости, косметика и бытовые токсины. Кому это нахер надо в полночь? Нет, удивительно, но надо. Рассматривают, примеряют, принюхиваются, пробуют на клык, торгуются, бранятся. Хаос, вселенский бардак, война Гога и Магога, второе пришествие, падение нравов, коллективизация, щепки летят, переселение народов, конец света. Полное ощущение, что это вавилонская башня, собранная из тех же кубиков, но только в горизонтальной плоскости. Этот вселенский писдец наполнен восточной музыкой, русским шансоном, гортанными выкриками зазывал, пылью, сизым дымом полевых кухонь с шуармой, стонами умирающих, запахом роз, брачными воплями кошек, воплями Маши, что лес вырубают, лицами, руками, жопами представителей всех человеческих рас. Испытывая дефицит ранцевого огнемёта, покупаю огромное ароматное яблоко и съедаю его, предварительно обтерев о собственную майку с надписью: Превед-Медвед на иврите.

В. Горт Базар при Станции – не заграница
ни для кого: здесь – торг, здесь – люд роится,
в ходу – блины, фалафель, шварма, пицца,
наполеон…
Толпа смещается – базар кренится,
непотопляемый в волнах времён…

Инфернальная зона. Красный свет Сёмафора. Верноподданнически жду зелёного, косясь надкусанным яблоком на притормозивший полицейский джип с расчехлённым пулемётом. Из распахнутого окна патрульного «Хамера» настороженные и оценивающие глаза. Не исключено, что русскоязычные пацаны, их много в полиции, очевидно бывшие гомельские качки. Розовые лица, рассмотрев меня, смахивают настороженность. Опознавание свой-чужой, сработало. Мерцающая разноцветными огоньками приборная панель, и револьвер жёлт, хрип полицейской связи и позывные государственного русскоязычного радио. Точно, русаки. Знакомые до щекотки в гайморовых пазухах гитарные аккорды. И вдруг отрывистая гриппозная команда. Сирена, мигалка чака-лака, рёв движка и, джип улетает в сумрак, а музыка остаётся висеть в душном ночном воздухе…

Т. Шаов В таханово-мерказитной толкотне
Я взглянул наверх, увидел неба синь.
Хорошо у вас! Да нет! — сказали мне, —
Погоди, дружок, постой, придет хамсин!

Инфернальная зона. Около полуста гастарбайтеров, пользуясь мегафоном, по очереди требуют предоставить независимость Южному Судану.
Поскольку выступают на певучем арабском говорке, засорённом суахильским суржиком, прохожие, а также отдыхающие рядом китайские, индийские и филиппинские нелегалы интереса к сепаратистам не проявляют. Из контекста уловил только «Кус ахта», что на арабском означает «****а твоей сестры». Остальное воспринимается неискушённым ухом, как бесконечный горловой рефрен – ал мой уд, ал мой уд ал мой уд. Думаю, что в ООН проникнутся этой демократической идиомой, подкреплённой правами человека. По завершении перфоманса зрителей потчуют художественным номером: двое суданцев понарошку лупят друг друга гигантскими надувными молотками. Я бы поаплодировал, но занят тем, что скармливаю с ладони яблочный огрызок лошадке конного патруля из полиции нравов. Сами полицейские в кевларовых жилетах, с самурайскими дубинками за спиной, нагрудными кобурами автоматических «Йерихо» и баллончиками с ароматной кайенской корицей, похожи на робокопов, точнее копокентавров. Избавившись от огрызка, интеллигентно вытираю лошадиную слюну о задний карман потёртых ливайсов с красным подбоем и закуриваю ментоловый Малборо. Слегка докучают мысли, куда же двигать дальше. В непроницаемых зеркальных забралах полицейских пуритан подсказкой отсвечиваются ёлочные гирлянды.

Фольклорное. Бордели, бордели, кругом одни бордели

Инфернальная зона. От центрального пляца в веерном полукружии расходящихся улиц, освещённых призывно моргающими разноцветными огнями борделей, рябит в глазах. Буйство фантазии, торжество креативной мысли, триумф предпринимательской смекалки. Институты здоровья, экскорт-бюро, массажные кабинеты. Многочисленные «Тропиканы», «Оазисы», «Осирисы», «Экзерсисы», «Ударные труды», «Рассветы», «Светлые пути», а к ним бесконечный ряд помпезных женских имён. Задерживаю взгляд на элегантном здании колониального стиля, очевидно бывшая конюшня, сохранившаяся здесь, как и многое другое, со времён британского мандата. Мне импонирует архитектура викторианской эпохи. Три вывески повергают в лёгкий ступор. «Мираж» опровергнут немедленно, в связи с устойчивой негативной ассоциацией одноименного ВИА. «Игуана» будоражит воображение гуттаперчевостью закованных в латекс женщин-ящериц, отторгается возмущённым разумом несколько погодя. Вы осязали когда-нибудь это земноводное во время соития с чужой женой? А его немигающий взгляд, зловеще застывший на вашем непарном органе чувств? Нет? Я да. Бремя грустных воспоминаний виснет на ногах и противится великому зову природы и врождённому любопытству. Душа эстета останавливается на «Лауре». Обилие стразов, клеёнчатых голенищ, подбородков смотрящей тётки, блёсток, откровенных подмышек, наверное, и может кого-то оздоровить, но токмо не меня. Пещеристые тела глухо протестуют и уползают в анабиоз. Каждой французской женщине по маленькому чёрному платью. Это не для здесь. Барышни предпочитают цветастые янычарские купальники, при приснопамятных сапожках и с шашками наголо. Девица рвутся в бои по оздоровлению населения, как драгуны Котовского - отомстить неразумным махновским хазарам и бесконечно фланируют в небольшом душном пространстве, позванивая шпорами. Купальники в силу местных условий раздельные. По законам кашрута молочное отделено от мясного. Личный состав представлен половозрелыми барышнями постсовецкого и не только пространств. Мамалыжные пасторальные красотки с отвисшими цицонами дутенпульского литья, вислозадые тайки похожи на бракованные швейные изделия курсов домоводства, пигмейки Микронезии с каннибальскими прикусами нервно теребят ожерелья из человеческих зубов, краснодипломные выпускницы назарбаевских домов общественного призрения пялятся в телевизор. Экипаж института здоровья укрепляет моё подозрение, что Петрарка был клиническим педерастом.

Чукча Российские девчонки лучше всех.
Пусть многие из них из Казахстана.
У них глаза,как первый нежный снег.
И волосы, как шелест листопада.

Инфернальная зона. Непритязательная обстановка, располагающая к размышлениям о будущих внуках, о бескрайних горизонтах современной науки, о предстоящих коммандировках. На стене огромный вылинявший веер, похожий на гигантскую матку алкоголички в разрезе, жутко шумный кондиционер, украшенный искусственными цветами. Богатый выбор журналов «Работница», «Юный техник» и «Плейбой», приуроченный к фестивалю в Вудстоке. Целлюлит, гуталиновый глянец казацких сапожек, маслянистый никотиновый туман, в котором явственно ощущается лёгкое амбре першеронов Её Величества. Всё располагает к безусловному оздоровлению организмов, погрязших в серой и скучной повседневности. В углу стайка арапчат, жадно разглядывающая девиц. Их головы синхронно поворачиваются, отслеживая траектории перемещения напомаженных Лаур. На это очень забавно смотреть со стороны. Да, кстати, судя по количеству арабцов в инфернальной зоне, у меня складывается убеждение, что Хамас прорывает свои туннели не в Египет, а к автобусному терминалу южного Тель-Авива. Все, в том числе и жители Океании, увлечённо смотрят по ящику бразильский сериал с закадровым переводам на язык Достоевского и Черномырдина. На экране красивая жизнь богемы, яркая и выразительная, очень похожая на здесь. Телепатический сигнал из цокольной части организма укрепляет мою уверенность, что гормонального взрыва не предвидится. Закуриваю ментоловый Малборо, киваю заведующей производством и под ликование желез внутренней секреции выхожу в душную приморскую ночь. Удивительно, но сигарета пахнет фиалкой.

Ну как же без этого. Процесс завершается, когда в окружающей жизни уже практически ничего не удивляет. Бывает, что радует, огорчает, злит, наполняет гордостью или сознанием бессилия, но не удивляет. Все как всегда, обычно и даже скучновато. А что вы скажете, когда завершением процесса является кулинарная продукция?
На границе света и тьмы, зажав торговую площадь в блокадное кольцо, из которого не вырваться, не пройти, не почувствовав ароматы блюд и яств, обступили разнокалиберные харчевни и ресторанчики, с изысками мировой кухни, представленной евреями всех национальностей. Описание этой гастрономической вакханалии требует времени, виртуального пространства и терпения. Их нет у меня. Единственная рекомендация посещающим инфернальную зону: если вы не желаете быть накормленным шуармой из буриданового непарнокопытного, умершего от полового воздержания, или куриным супчиком из андерсоновской вороны - обращайте внимание на наличие свидетельства о кашруте. Обычно оно висит на стене, в застеклённой рамочке, около вымпелов тель-авивского Маккаби и портрета Ариэля Шарона с автографом. Бульдозер любил эту простую, без всяких изысков, жратву еврейской черни. Кашрутные инспекторы, оправдывая свой статус, трахают трактирщиков страшным проебом, требуя и чистоты, и качественного продукта, и соблюдения технологий. Я люблю йеменские ресторанчики. Представьте себе гудящие примусы. Да-да, эти архаичные механизмы, работающие на керосине, с вертикальным взлётом, и огромные, начищенные до блеска собачьих тестикул, медные чаны с ароматным рисом, фасолью, бобами и кус кусом. Я обожаю «суп из ноги», что-то вроде кавказского хаша. Это ароматнейшее варево похоже на горячее, только что сваренное холодное, только более острое и насыщенное волнительными специями северной Африки. К керамической тарелке с супом прилагается свежевыпеченная ячменная лепёшка, хумус, нарезанный четвертинками репчатый лук и схуг, размолоченный до дисперсного состояния острый зелёный перчик, с лимонным соком и чесноком, вещь просто убойная. Это нужно есть задыхаясь, матерясь, распевая псалмы, вытирая слёзы и сопли, не забывая обмакивать лепёшку поочерёдно то в схуг, то в хумус, прикусывая луком, запивая варево холодной газировкой и подставляя лицо под живительную струю кондиционера.
Стараясь не глядеть в сторону ресторанчиков, выпиваю в маленьком бистро двойной экспрессо под которую по счёту сигарету. Обычно в это время я выпиваю порционную простоквашу. Я не ем ни на ночь, ни, тем более, ночью, особенно сегодня, но на какие только жертвы не пойдёшь ради острых ощущений.

Справка По данным государственного контролёра, из находящейся в центре города криминальной зоны идёт не только распространение наркотиков, но и поставки дешёвой рабочей силы в благополучный центр и спальные города-спутники. Подпольные казино, многочисленные бордели, притоны наркоманов стали идеальной питательной средой для множества нелегалов и незаконных гастарбайтеров, ссыльных каторжников и беглых крепостных. По самым грубым оценкам, на территории бывшей автостанции в прилегающих кварталах нашли пристанище более сорока тысяч нелегалов из Судана, Чада, Эфиопии, Эритреи, Сенегала и Берега слоновой кости.

Фольклорное. На одной чёрной-чёрной улице, в одном чёрном-чёрном доме…

Инфернальная зона Из хорошо освещённых улиц и перекрёстков торгово-оздоровительной зоны выхожу в плотную тьму жилых кварталов. Это парадоксально, но они вытянулись в сторону благополучного центра,с музеями, театрами и ресторанами, прямо к роскошной набережной, где размещается ряд посольств. Плотный, почти осязаемый сумрак. Архаика жилых застроек. Бесчисленные негритянские пацанята шныряют где-то внизу, отдавливая лапы ставшему невидимым Джекиллу. Лепные балконы и лоджии завешаны свежей стиркой. Очевидно, в дневном свете всё это достаточно живописно и насыщено яркими домоткаными красками африканского континента, но не сейчас. В этом сумраке всё приобретает какой-то зловеще-сакральный смысл. Адреналин не просто насыщает кровь мелкими пузырьками, он бурлит и пенится, как брошенная в воду пригоршня карбида кальция. Я ликую, восхищаясь собственной смелостью, хотя на тротуарах и видны немногочисленные прохожие, запрятавшие, как и я, свои белые воротнички под линялые футболки. У подъездов обшарпанных трёхэтажек - люди. Много людей. Много чернокожих людей. Вспыхивают огоньки сигарет, слышен негромкий разговор, смех, возгласы. Одно из зданий отличается массивным крыльцом с террасой. На пластмассовом стуле Она. Она одна. Чеслово, но это женщина из моих снов. Древняя как сама Африка с её кровавыми культами, загадочная как бином Хиггса, невидимая как нейтрино, несмотря на впечатляющие габариты. Ей около тридцати лет, возраст весьма солидный для жителей чёрного континента. Невероятная осанка, разворот изящной головки, украшенной пёстрым тюрбаном, выдают в ней жрицу, или колдунью, или вождя племени. Кто ты, красавица? Какими ветрами тебя занесло в восточное Средиземноморье? А может, в тебе течёт кровь царицы Саафской? Тонкие запястья, белеющие в темноте пятки, белоснежные узкие лосины, выглядывающие из-под туники цветов саванны, доводят содержание адреналина до предельной концентрации. В мои годы нельзя так волноваться. Профессиональные навыки специалиста по научной оснастке отмечают и величественный упругий бюст, и отсутствие трусиков, и розовые оттенки разнообразных вожделенных местечек. Что руководит двумя людьми, по каким законам природы они испытывают взаимное вожделение ,«Зивуг дэ акаа» - ударное соитие, определение тайного учения кабалистов. А то, что чувства этой чернокожей богини были адекватными, было видно и по её заинтересованному взгляду и приглашающему кивку. Все выдавало в ней царскую неординарность, даже то, как она величественно смотала наушники своего айпода.
Влюблённым начинаешь чувствовать себя тогда, когда перестаёшь отстраненно сопереживать происходящему вне узкого мира твоих чувств, происходящему там, снаружи, где ключевые слова – «отстраненно» и «похуй». Не испытывая настоящей злобы, ни боли, ни сопереживания, находящихся вне рамок сиюминутных желаний.
Последнее, что я запомнил, перед тем как погрузиться в пучину большого африканского разлома - был постер Майкла Джексона в ритуальных мазках жертвенной человеческой крови.

В. Горт и друг по другу неуёмной страсти,
и небывалой – у пустот! – тоски,
бесплотные стихии! – для объятий,
какие им, безруким, не с руки, –
они присвоили себе две наши стати
и взяли нас в любовные тиски
на лучшей – для соития стихий –
из всех Автобусных Центральных Станций.

Инфернальная зона Когда я выходил из дома, в моих ушах ещё звучали звуки тамтамов. Отшвырнув скомканную пустую пачку от ментоловых сигарет, я обречённо поплёлся к величественному в розовом сиянии обычного средиземноморского рассвета зданию нового автовокзала, пошлым аквариумом торчащему над кривосплетением грязных улиц.

И. Губерман Я спросил у пахана:
"Мерказит ли тахана?"
Мне ответил паразит:
"Ни хрена не мерказит!"

Эпилог Как сообщает портал Ynet, муниципалитет Тель-Авива принял решение о сносе старого автовокзала, расположенного в центре города, весной следующего года. Вероятнее всего, решение будет касаться только комплекса зданий и сооружений, служившего центральной автобусной станцией.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 30.09.2010. 58
• 22.09.2010. М. Б.
• 21.09.2010. ***
• 20.09.2010. Диду Ф4.
• 10.09.2010. ВВ
• 08.09.2010. Фальшивые яйца.
• 06.09.2010. ЗОО. Викторио Бульбуляторофф.
• 03.09.2010. ***
• 02.09.2010. Техническая бутафория.
• 01.09.2010. Из беседки...