Я поражаюсь своему нелюбопытству. Вчера мне в издательстве, куда я принёс свою работу, показали снимки из Индии, где провела свой отпуск одна из сотрудниц. Под «ахи» и «охи» остальных присутствующих от зевоты у меня чуть не заклинило челюсть. «Во, смотри!» – восторженно толкали меня во все бока, а я глядел на дурацкие фотки и думал о том, как мне побыстрее свалить из помещения. «Тебе, чо, не интересно?!» – заметил местный дизайнер. «Вот, чёрт, догадливый, нигде мне не уйти от всенепременного комментария», – подумал я и пробурчал что-то невразумительное.
– А-а-а, – скажет, кто-нибудь, – тебе неинтересно, поскольку это не про тебя!
– Нимало! – отвечу, – полгода назад по радио вся передача шла обо мне, так прослушивая её, я поймал себя на мысли, что не слушаю вовсе, что вещается из радиоприёмника, а думаю о своём. И решив вовсе не терять больше своего времени, выключил прибор из розетки, занявшись тем, что мне действительно интересно: а именно, живописью.
«Но что за живописец, которому ничего не интересно, а?» – резонный, в общем-то вопрос, который я вправе задать сам себе. Так уж совсем ничего-ничего? Как же можно при таком отношении к внешнему миру работать, видеть окружающее тебя, обретать вдохновение в конце концов! «Э-э, ошибочка ваша тут-от», – скажем мы, нам не внешний, окружающий нас мир неинтересен, а неинтересны происходящие в нём события, которые со времён Экклезиаста делались, делаются и будут делаться, подобно корявой музыке из старой шарманки. И ничего там нетуть нового. А назойливый той припевчик мы хорошо освоили, не потребно его кажин раз нам вновь прослушивать.
Однако ж и мой гений тоже «парадоксов друг». Совсем чуть оставалось мне для того, дабы сдать очередную книжку в печать, принести её в редакцию и вновь явить своё нелюбопытство по какому-нибудь иному поводу, как неизвестно зачем я начал разглядывать фотографии авторши, её друзей и близких, то есть тот материал, который был приложен к книге и который я также обязан был достойнейшим образом перевести в полиграфический формат. С авторшей, впрочем, уже оставившей этот мир я пребывал в постоянной полемике – собственно, корректура также входит в мои обязанности, и не читать авторские размышлизмы я не могу. Не нравился мне весь её разоблачительный пафос и отовсюду торчащие, словно ослиные уши, русофобские пассажи. Но, если верить Родиону Раскольникову «право она имеет», а еще лучше было сказано булгаковской Аннушкой за всю женскую конфедерацию: «Мы в своём праве!» – поэтому хошь не хошь, а читать чужие мысли мне подчас приходится, хоть я и не телепат. Это я всё к тому, что проникся я вдруг симпатией к моей писательнице и её разнообразнейшим родственничкам вполне противоестественным образом. С Аннушки, если честно, всё и началось. Обрабатываю я фотографии своей героини в фотошопе и думаю: «И чё я на неё взъелся, ну да, рисуется человек, пытается представить себя и.о. античного тираноборца против деспотии Писистратидов, так хай сяби, пусть хоть дудит горнистом под знамёнами папы Карлы – тебе-то что? Ведь от хорошей и весёлой жизни не становятся пламенными борцами с неизвестно чем, и не пытаются железной рукой загнать человечество к счастью. Скорее всего, это незадавшиеся и ущербные люди, избывающие свои комплексы посредством борьбы с ветряными мельницами. Та же булгаковская Аннушка и то на поверку может оказаться более реализованным человеком, чем моя героиня!»
Посмотрел я на её фото там, и на фото сям и отчего-то ощутил такую воющую пустоту, что от этой страшной музыки сам был готов записаться в правозащитнички и в борцы с Мирозданием. И так мне стало жалко мою писательницу и её окружение, так стало не по себе от дикости и неуюта, которые читались в любом жесте, во всяком направленном на меня взгляде! Очень захотелось помочь всем этим людям, помочь моей замечательной героине. Но кого уж нет, а тот кто есть – далече. Да и помочь можно только тому, кто в состоянии помочь себе сам. Но только не спасающим человечество, они, как правило, не способны спасти даже самих себя. Осенило меня вдруг этой вселенской тоской и схлынуло, словно закрылось передо мной окно, из которого я смог наблюдать за людьми и их делами с какой-то иной, высшей точки. Опять я увидел старушку с язвительной улыбкой, её мужа с потерянным взглядом, каких-то родственников или друзей, согнанных перед камерой в кучу и застывших в неестественных положениях в ожидании щелчка. «Они в своём праве!» – пробасили где-то голосом «консультанта», а может и скрипучим фальцетом «ихнего помощника» или не было вообще никакого голоса, но только я и думать оставил об этих людях. Я так часто принимал мысли, пришедшие неизвестно откуда, за свои собственные, что не заметил, как такая же история случилась и с моими ощущениями. Моими ли? Вот вопрос, который мне невероятно бы хотелось как-нибудь разъяснить. Это вам не фотки из Индии!
