***

Я очень люблю читать поэзию, которую мне дают на оформление. Поскольку она у меня всегда определённого свойства, никакого другого синонима кроме как глупость у меня относительно неё не возникает. Классик как-то сказал, что поэзия и должна быть глуповатой, но если бы он прочёл то, что приходится читать мне, он бы либо завязал с ней раз и навсегда, перейдя на прозу, либо сделал всё, дабы такое никогда не появлялось в печати. Я же активно способствую появлению поэзии подобного рода, да еще создаю для неё приемлемую упаковку. Но тут мне дали эзотерическую книгу, откровение и руководство по жизни от «экстрасенса» – какой-то несчастной, пребывающей в совершенном маразме. Боже, какими тёмными, жуткими и злыми могут быть люди! Вроде давно я уже живу и повидал за это время и негодяев, и дебилов, и идиотов. Но верно есть ещё чему удивляться! Она там так раскрыла свою душу, со всеми своими уголками и закоулками, что становятся понятными отдельные человеческие поступки, которые ранее мне казались необъяснимыми. Мне попросту никогда не приходилось общаться с подобной публикой, ибо я всегда инстинктивно отталкивался от неё, не воспринимая её представителей ни в качестве собеседников, ни приятелей, ни тем более – друзей. И их для меня словно бы и не было. Но вот теперь приходится на них смотреть почти как на равных и выслушивать весь их ужасный бред. И какой разницей предстают нормальные и талантливые люди! А их я также повидал немало. Рядом с ними и ощущаешь себя иначе, полнее, значительнее, увереннее. А с моими теперешними клиентами только и остаётся, что иронизировать и воспринимать всё, что с ними связано, как забавную и зряшную затею. И вот в среду один из моих замечательных авторов попросил меня представить его на клубе любителей миниатюры. Для меня, разумеется, это лишние хлопоты и отвлечение сил, поэтому я ему так об этом прямо и заявил. Он долго меня пытался переубедить, обещая и фантазируя, но повидал же я в жизни графоманов и повидал немало! Сколько же можно всё это слушать! В отчаянии и чуть ли не со слезами он обещал компенсировать мне весь мой материальный урон от вечера и изрядного куска дня, который я бы употребил с гораздо большей пользой для себя и своего кармана. Но это новое обстоятельство и изменило мои намерения, и я пошёл на вечер. А нас хоть там и ждали, но не с тем нетерпением, на которое рассчитывал мой незадачливый автор-эссеист. Там предстояло чествование сразу трёх юбиляров: Замятина, Сухомлинова и Борисенко. И мы стояли в программке вечера только в качестве разогрева и, притом, очень недолгого. Эссеист пришёл со мной на час раньше дабы подготовиться – никого, разумеется, из членов клуба ещё не было. Он вычислил, где будет располагаться президиум и сел рядом, по правую руку. Разложил свои бумажки и скороговоркой довёл до меня, что он желает меня отблагодарить. Я и не возражал, за этим, собственно, и пришёл, только у меня отчего-то зачесалась правая ладонь, и это несколько насторожило. Писатель запустил свою руку в портфель и достал оттуда небольшой сверток. Даже если предположить, что в нём была пачка, состоящая из червонцев, всё равно это было очень внушительно – свёрток вызывал самое уважительное к нему отношение. Плотный, ровненький, в аккурат мне по внутреннему карману куртки. «Бывают же такие понятливые и щедрые люди», – подумал я. Только единожды меня лично вот так отблагодарили за самоотверженный труд на ниве графоманства, хотя автор-то был не так уж и плох, не в пример сегодняшнему. Писатель положил свёрток перед собой и внимательно посмотрел на меня поверх очков. Я понял, что будет торжественная речь. И не ошибся, но не полагал, что она будет столь торжественной. Что ж, пусть, пусть – ведь и пачечка тоже довольно-таки торжественная, пой, пой, дорогой. Речь была великолепна, жаль, что я не мог туда изредка встраивать свой аплодисмент, и ничего, что она вся наскрозь была про него самого, про писателя, за такие деньги я готов был слушать его хоть до утра. Наконец, он завершил свои последние слова и с сияющим лицом протянул мне свёрток. Я пожал его протянутую руку, горячо его поблагодарил и воровато сунул свёрток в карман куртки, пока писатель не передумал и не располовинил толстенную пачку. Надо ли говорить, что дальнейшие мои мысли кружились вокруг полученной пачки, куртку я никак не желал снимать, так и сидел в ней, хотя многие предлагали мне её снять, дабы я не взмок от жары. Но курточка грела мне не столько тело, сколько душу, я постоянно прощупывал полученный сверток на предмет наличия, как бы невзначай проводил рукой по болоньей поверхности, слегка похлопывал себя по груди, чувствуя в кармане приятную и тяжелую полноту. Писатель что-то читал, подражая эстрадным исполнителям, делал махи руками, зачем-то показывал пальцем в потолок, но мне было хорошо и приятно – в моём кармане лежала пачка денег. Григорий Файвович и Валерий Васильевич Манукян не на шутку ввязались в полемику с писателем, но я на данный момент не разделял их скепсиса по поводу явленного творчества – пачка была той купленной индульгенцией, которая прощала любую «кровь – морковь», да и вообще, что угодно.
Борисенко, сидевший со мной слева внезапно и вдруг громко предложил мне снять куртку и повесить на вешалку. Продолжать упорствовать уже было невозможно. Я незаметно извлёк пачку и сунул её в свой полиэтиленовый пакет в надежде её там пересчитать, не привлекая к себе особого внимания. Я ловко поддел пакет, нащупал пачку и только вознамерился её раскрыть, как писатель с чего-то вдруг привлёк ко мне всеобщий интерес, доложив публике о наших с ним совместных решениях, оттенивших его гениальные философские идеи. Пришлось встать и поддакнуть писателю. Сев, я вновь принялся за старое. Но Григорий Кушнер тем временем никак не унимался, долбя писателя его же к месту и не к месту употреблённой латынью, на что тот опять начал кивать на меня и мне вновь пришлось отложить начатое и что-то повещать в пространство. Тем временем пачка, положенная поверх всякого бумажного хлама, зачем-то взятого мной на заседание, соскользнула вниз, и, очевидно, оказалась на дне сумки. Вытащить её оттуда, не извлекая всё содержимое, теперь не представлялось возможным. Подосадовав на безвыходную ситуацию, я принялся представлять пачку в своём воображении, поскольку писатель никак не унимался, а слушатели всё подливали масла в огонь его пламенной души различными, большей частью издевательскими вопросами. Особенно в этом преуспела Нина Константиновна Малькова, но писатель не заметил даже и её сарказма. Пачка имела странную форму для российских денег, пожалуй, это были и не доллары. Скорее евро. Да, более всего её размер напоминал по площади двадцатиевровую бумажку, с толщиной в 150 - 200 банкнот. Я даже включил калькулятор и подсчитал, сколько это могло быть в рублях. Но, запутавшись во многих нулях, решил прекратить эту затею. Оставалось только ждать. Тем временем, чтение как-то само собой закруглилось, и на столе появились бутылки и одноразовая посуда. Задорный голос Бориса Валентиновича Сухомлинова, рассказывающий о всех ужасах «шведского стола» вернул меня к реальности, и двадцатиевровые бумажки растаяли в воздухе как в фокусе у Коровьева. Надо отдельно сказать о моём отношении к выпивке. Мои западные гены, вынуждавшие меня ранее «цельный вечер дудлить полстакана» полностью были задавлены восточными, доминантными генами, рассуждающими так: «Водка пить – земля валяться!» Поэтому особой радости от встречи с рюмкой и бутылкой я не ожидал. Зато в уме я нарисовал план, как мне уединиться и пересчитать пачку денег. Взяв полиэтиленовый пакет, я устремился к выходу, но был перехвачен уже в дверях Семёном, который настойчиво попросил меня занять место за столом. Единственный пустой стул был рядом с писателем и мне пришлось сесть туда. Он обрадовался такому соседству, и начал развлекать меня разговором. Замечу, что с полиэтиленовыми пакетами ходят самые что ни на есть убогие мужики. С сумкой через плечо и ранцами ходят те, кто рангом немного повыше. Далее идут те, кто вообще рассекает без всякой ноши. Затем идут портфельщики и люди с деловыми папками. А мужчина с барсеткой в руке – это самый высокий ранг. Я, таким образом, отношусь к самой низшей категории. Зато полиэтиленовый пакет – это самое подходящее из всего перечисленного, чтобы без лишних взглядов пересчитать в нём деньги. Всё бы ничего, но писатель привязался не на шутку. Моими спасителями неожиданно стали Александр Александрович и Марина Петрова. Они вытащили меня от писателя в свою компанию, где я и застрял. Слава Богу, с ними было гораздо интереснее, но от затеи разъяснить пачку пришлось временно отказаться. Сам не пойму, как оказался на улице. Рука мёртвой хваткой сжимала полиэтиленовый пакет с пачкой денег, а рядом шел Роман Захарович Борисенко, с которым мне оказалось по пути. От нетерпения я решил выйти на остановку раньше, на Лесной, и там, в пустынном фойе, пересчитать деньги и с умиротворённой душой поехать домой на троллейбусе. Но и здесь мне не повезло – в обычно пустынном вестибюле заседала развесёлая пьяная компания подростков с бритыми головами. Пересчитаю дома – решил я и, не терзаясь более, поехал уже спокойно. Дома я с дрожью в пальцах и сильнейшим биением сердца достал пачку и ослобонил её от газетной шелухи. Передо мной оказалась книжка писателя с его лихим размашистым автографом. А – а – а! И я вспомнил бесовский мешок с деньгами у гоголевского Петруся, в один момент переставший отчего-то быть таковым, и превратившись в мешок говна! А – а – а, нечистая сила-а!

Другие статьи в литературном дневнике:

• 29.09.2009. ***
• 25.09.2009. ***
• 22.09.2009. ***
• 16.09.2009. ***
• 14.09.2009. ***
• 06.09.2009. ***