Ополченец Артур...ВСЕ НОЧИ ПОЛНЫЕ ОГНЯ Мы осели по двум комнатам, и посещаем друг друга. Связист мельтешит почаще других, и за два дня сожрал у нас большую весовую коробку конфет. - Конфеты лупить сюда ехал? - обкраденные, сидим мы на полатях, впустую хлебая чай. - А как, вы, хотели? Война... - разводит рукам Связь. - Завтра за новой приду, - прощается он у дверей. Не прошло чаепитие - ночной выезд. Наркоманы ограбили женщину: в поздний час шла домой, остановили, сняли золото, забрали мобильный. Мы прибыли одним экипажем и стоим на проспекте у летней шашлычной. Рядом машина комендатуры: двое бойцов с лейтенантом. Вместо милиции, которой фактически нет. Что-то объясняет муж потерпевшей, говорит, что знает тех наркоманов, называет их адреса. Ехать недалеко и нужно просто их взять. Но - не милиция. Военные. Люди разных мышлений. Был бы наряд ППС, через полчаса наркоши уже лежали бы в отделении, в наручниках и избитые. По другому нельзя. Не доходит до сердца уголовника самый лютый приговор суда. А удар сапогом в лицо, достает до самого дна души. - В городе много оружие, - мерят боями и фронтами комендачи. - Ночью не стоит. Днем заберем. "Всё. Глухарь", - мысленно закрываю я уголовное дело. Выплывает из дворов какой-то военный. Встает на дороге и ловит такси. Пьяный, до локтей замотаны бинтами обе руки. Машет ими, как мумия. По документам боец "Оплота". - Домой не могу уехать. А это - протягивает он перед собой светящиеся во мраке бинты, - собака покусала. - Железные здесь собаки! - никогда не видел я таких ран. Комендантский час. Еще не полночь, не поздно по времени, и тепло - не замерзнешь без куртки. Пусто на улицах, громадные темные здания вдоль проспекта, большие пятна света от фонарей, и мы - молча стоящие в темноте фигуры с оружием. ...И содрогаясь, в пластмассу закованы, Воют в витринах голодные клоуны. Дико скрежещут их желтые пальцы о бледный порог. Клоуны бьются, выбраться рады бы - И провожают жадными взглядами Длинный багровый трамвай, Проползающий в ночь, как холодный хот-дог. Вспоминаю я к месту идиотский стишок... Только трамваи не ходят. У шашлычной еще не прошли разборки по грабежу. Покусанный все еще ждет на обочине. А по ту сторону дороги какой-то цыганский табор. Стоят во тьме на автобусной остановке и галдят на всю улицу. Подходим к ним с Хантом. Два мужика и две женщины. Одна с перехваченной бинтами головой, от бровей до затылка. Просвечивают сквозь белое кровавые красные пятна. Сама пьяная, блуждающий взгляд. - Ведро с мусором выносила, упала, - объясняет муж, еще трезв. В порядке у всех документы, а бинты на голове, заметно, наложены в больнице верной рукой. - Идите, - отдаю я обратно им паспорта. Вторая женщина бросается целовать нам руки: - Спасители вы наши! Сыночки! Дэнээровцы!.. Мы пятимся скорым шагом назад. Кто-то позвонил Сочи и мы уже летим по Донецку. Потрясающий город. Широкие, в ярких огнях, магистрали, пустые по всей длине, красные и голубые рекламы, черная беззвездная ночь и победное торжественное молчание неба. Мы не таким представляли город. Нам говорили, что Донецк сделался Грозным. Нет! Сохранили, отстояли свою столицу шахтеры Донбасса! На перекрестке проспектов прямо посередине дороги девка; красивая - разобьешься! Одна в пустом городе. Увидела нас, успела состроить глазки, пока мы не пропали на скорости. - Понимающая деваха попалась! - тронут я за сердце. Сочи привез нас к коттеджам. Там две машины с группой бойцов. - Заберёте Багиру? - спрашивает кто-то у командира в окно. К нам с Хантом на заднее сиденье садится Багира - худющая, вся в черном, девица. За спиной автомат, в руках снайперская винтовка - наплодило время баб для войны. Бойкая, веселая с черными волосами, на шее цветные наколки, от самой пахнет волей и водкой. "Анечка... Мы с Анечкой..." - называет она свою СВД. Пятизвездочный отель в центре Донецка. В прошлые времена такой рабочий навоз, как мы, вышвырнули бы с крыльца. Но всё поменяла народная власть. Багира и пара бойцов поднимаются в номера. Заранее позвонили, заранее заказали места. Платить не нужно. В холле отеля играют в шашки вооруженные ополченцы. Здесь всё наше. На базе "Беркута" один поздней ночью сидит в курилке Ара-Артур. Завтра уезжает домой и, видно, не спится. Артур бросил Сочи, с оружием сбежал к какому-то Северу, тоже командиру с другой базы нашего "Беркута", что на передовой. Здесь его объявили предателем и постановили: вернуть и обратить в "роботы". Но Артур через сутки явился сам. Был, верно, прощен и не оказался в подвале. - Что там у Севера? - садимся мы рядом, воспламененные словом "передовая". - Там тоже делать нечего, - лениво двигается на лавке Артур, - И здесь нечего. Но здесь лучше. Вот тебе объяснил. Я молча гляжу в землю: "Завтра уезжает Артур. Уже не вернется. А так нужно спросить про расстрел Камаза. Больше такого случая не будет - услышать из первых уст. Спрашивал у других, но они вечно меняют число живых и убитых". Но я молчу дальше. "Почему? - спрашиваю себя. - Потому... Я же не журналист, - понимаю я истину, - я писатель. Узнавать и расспрашивать не мое дело. Я хорошо вижу мир, а остальное должен домыслить сам. А если не получается домыслить правду - должен молчать". И ухожу, ничего не спросив. Утром во дворе прощается с нами Артур. Кто-то сказал ему про меня. - Семь человек нас в Камазе в том выжило, - протягивает он мне свою пухлую руку. За базой место для стрельб: поле под терриконом - отвала отработанной породы из шахт. Мишени - бутылки и банки, висят на проросших в породе деревьях. Одна на всех настоящая стрельбищная мишень. Мы по очереди отстреливаем по магазину, выпускаем по террикону гранаты. Не кончились стрельбы, еще бьют с правых двух рубежей, а в поле гражданский. Шныряет от места к месту, с пакетом в руках. - Гильзы берешь? - окликаю я мужика. - На цветмет собираю, - не разгибается он. - Убьют же... - Нельзя ждать. Другие возьмут. Днем взорвали в городе кафе Алика - забегаловку у дороги. Да не "укропы" - дела бизнеса. Тут у них еще 90-е не кончались... Два взрыва с перерывом в десять минут. Пострадали два посетителя; оба с ранами попали в больницу. Приехал сам Алик, обошел всё кафе, покрутил у виска пальцем, уехал. Ночью подъём по тревоге. Сочи строит во дворе "интернационалистов". Никогда не скажет, куда и зачем? Дурацкая привычка: "Все за мной в полном вооружении!" Едешь всегда с ним, гадаешь: либо в стремя ногой, либо в пень головой. - Какие задачи, командир? - останавливаю я Сочи. - Охранять от мародеров груз, - опять ничего не сказал. Впереди на машине Сочи с двумя нашими, посередине Камаз с прицепною платформой, на которой черным исполином катится в ночь старый угольный паровоз - раритетная вещица с какого-то постамента. В конце колонны "Газель", в которой вооруженной толпой мы валяемся на железном полу. Никто и не сомневается, что паровоз, хоть Сочи поклялся: везет к границе на реставрацию, украден и едет в Россию на черный металл. А мы на самом деле и есть те самые мародеры. - Приеду домой, расскажу, как в Новороссии украл паровоз, - идут разговоры в салоне. - Пусть оценят размеры кражи! - Не сырок в магазине упер!.. В середине пути остановка на старой заправке. Всё перепорчено, исковеркано, валяются рваные шланги, прострелены пулями бензоколонки. Рядом автомойка: разбиты все окна, хрустит под ботинком стекло, оторвано, свисает со стен железо. Стол завален грязной мокрой бумагой, на столе электрический чайник. "Полностью цел", - определяет на вид Кострома. Над заправкой полная ночь: ни звезд, ни луны. Не видя друг друга, мы перекликаемся тихими голосами. У самой заправки автобусная остановка, на перроне три металлических стула. Забрали себе в "Газель". Удобные, что можно спать и в движении. Прокатались всю ночь: довезли паровоз до границы, вернулись обратно. В комнате снимает с себя разгрузку Шайтан: - А теперь каждому маленькие медальки дадут с паровозиком и надписью: "Воину-интернационалисту от благодарного народа Донбасса!" После обеда нас будит Находка. Сидит на краю полатей и прибавляет громкость на телевизоре: - Вставай, давай! Гляди, паровоз наш при свете! На экране в выпуске новостей, украденный нами ночью паровоз. "Ну, молодцы - пограничники, перехватили!" - мелькнула у меня первая мысль. А диктор за кадром: - В результате удачно проведенной спецназом Новороссии операции, сегодня ночью с триумфом вышел из Донбасса в Таганрог самый старый в Донецке паровоз 1929 года... Будет отреставрирован и возвращен... Ошиблись мы в "Беркуте". Все спутала ночь - в ней вечно воруют. На следующий день уезжают на передовую к Северу Находка с группой "интернационалистов". - Хоть на "укропов" посмотрите, - напутствует их в дорогу Сочи. Они собираются на неделю, одалживая в двух комнатах теплые вещи: на пороге зима, а у большей половины нет и бушлатов. Выезд в Горловку - город на передовой. Центральная трасса из Донецка перекрыта "укропами" еще со времен летнего наступления. Путь в Горловку обходными лесными маршрутами. Грунтовая в ямах дорога... Желчно-червонный листопадный лес... Прямо на земле меж деревьев синие туристические палатки - сторожевые посты ополченцев. Живут прямо здесь, словно звери, и сами зверя страшней - страшные бородатые лешие из банд Робин Гуда. Но, как символ времени, на форме, на автоматах повязаны узкие черно-красные ленты - знамя восстания. На въезде в Горловку вкопаны в землю, торчат лишь стволы, два танка. У дороги табличка "Добро пожаловать в ад!" - приволокли сюда свой Грозный 1995-го и 2000-го ветераны Чеченской войны. Что, по велению сердца снова вернулись в строй. Снова на базе "Беркута". Ближе к ночи мы сидим в закрытой столовой и с водкой празднуем день рожденье Сапожника - двадцать семь никудышных лет. Днем Хант ходил в город и, раскошелившись, приволок закуски на два стола. В собрании все россияне, лишь прибились к нашему берегу пьяный Сармат с Братишкой, нелепой своей женой. Сочи еще с вечера предупредил по случаю праздника: "Стоять на ногах - завтра идем в наступление!" - ...Потом армия, после Чечня, - словно подглядел у других, перечисляет Сапог вехи жизни каждого здесь сидящего. - На гражданке работал грузчиком и таксистом... Думаю, вернуться в армию. Только вряд ли возьмут. Рука, вон, сохнет после ранения - тоньше и тоньше с каждым годом, как лист... - Да... У победителей раны не болят, - подводит черту под нашей жизнью старый Орда. Наши здесь имена - география великой страны: Орда - великая грозная Азия; безбожная Дикая Степь да горькая полынь половецких полей. Я - сибирская река Ангара; где Сибирь - медвежий угол России, а Ангара - медвежий угол Сибири. Кострома - лапотный город крестьянской Руси, тысячу лет поставлявший солдатчину ко всем горящим границам. Хант - безвестный народ тайги, в стране холодных нетающих льдов с голубым пламенем северных полярных сияний. Находка - русский торговый порт, забытый на Дальнем берегу Востока в Японском море в историческом заливе Америка... Где-то среди войны бродят "интернационалисты" Тула и Тверь... На столе колбаса, салаты, окорочка, сыр, жареная картошка, торт и стряпня... Разливает по стаканам белую горячку Доктор. С женой на коленях сидит Сармат, в черной морской тельняшке, сильный и молодой. Сидит капитаном на корабле, и учит нас воевать, перебивает вслух наши чеченские тосты. И я пока один чувствую, что передо мной - обычная мразь, примазавшаяся к победе. - Я тоже останусь здесь, как Орда. Я тоже думал и вот всё решил, - объявляет нам Хант. - Куплю здесь квартиру. Пока война, пока не ушла на седьмое небо цена... - Из чего пирожки? - ковыряется в них Кострома. - Я слышал, в этой столовой пропадают люди... - А мне три ночи снятся госпиталя, - верный своей установке - не пить! - не прикасаюсь я к водке, - Лежу весь в бинтах, а из-под них трава тянется. Синяя-пресиняя, как пламя в углях... Я ее дергаю, а она в змей превращается, и змеи на руках виснут... - Время - два ночи! С утра в наступление! - рявкает на Связиста Орда. - Всё нормально будет... - тянет старлей из-под скатерти новый пузырь. ...Ночью льет дождь. И ходит ходуном город. Всю ночь фашисты обстреливают из артиллерии Донецк. Дважды, прятаться в бомбоубежище, поднимает дежурный отряд. Связист один не лег спать и бродил полночи босиком по казарме. Утром Сапожник дал ему имя "Апостол". - Встал я до ветра, гляжу: по коридору в тельняшке тело плывет... и нимб белый над головой... - так вчерашний именинник хохотал над товарищем. ...Уже прошла пора листопада. Закурились синими дымами, запахли туманами и дурманами, погребальные костры осени - гигантские вулканы листвы. Окаменело над городом - не сдвинуть, не разломать, - бесцветное бетонное небо. Потекли на дома полноводные, как реки, дожди и, весь пробитый снарядами, стал уходить под воду Донецк... © Copyright: Он Ол, 2017.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
